Андрей Жвалевский и Игорь Мытько
9 подвигов Сена Аесли.
Подвиги 5-9

   Авторы благодарят друг друга за помощь, оказанную при написании этой книги

   Но в первую очередь мы благодарим читателей, которые дождались, пока авторы завершат свой кропотливый труд.
   А еще в первую очередь мы благодарим тест-читателей, которые не дожидались, пока авторы завершат, а делали их труд еще более кропотливым. Это Татьяна Бонч-Осмоловская (Васильева), Наталья Кулагина, Екатерина Старостина и Елена Чилингир (прототип тетки Чиингиихи).
   И, наконец, в первую очередь мы благодарим Геннадия Кондратьева, который придумал ряд шуток, маготехнических принципов и следственных версий Фантома Асса.
   Однако в первую очередь мы благодарны работникам издательства «Время» за выдержку, проявленную при работе с нами, особенно с тем из нас, кто заслуженно занимает первую строчку в списке самых вредных авторов издательства «Время».
   Тем не менее, в первую очередь следует поблагодарить кошку Дину (прототип Хитрой Мордочки), научившую авторов упорству и беспредельной вредности.
   И, без всякой очереди, мы выражаем благодарность и признательность коту Васе (прототип кота Кисера), который научил авторов терпению и усидчивости, и который покинул Этот мир (ушел в Астрал) между четвертым и пятым подвигами Сена Аесли.
Жвалевский/Мытько
* * *
   Предупреждение!
 
   Читатель! Внимание!
   Эта книга начинается с того места, на котором завершилась предыдущая!
   Не начинайте читать пятый подвиг до тех пор, пока не прочтете четвертый! А то ничего не поймете!
   А лучше не начинайте читать пятый подвиг, пока не прочтете первые четыре!
   А еще лучше — пока не прочтете книги «Порри Гаттер и Каменный Философ» л «Личное дело Мергионы»!
   А знаете, лучше вообще не начинайте, так будет проще.
Всего наилучшего, Жвалевский/Мытъко

Безмозглон, март, за два месяца до Вальпургиевой ночи

   Новое — это хорошо отмытое старое.
Чиингииха. «Советы по ремонту квартиры»

   Мартовский гремучий воробей опустился на ветвь дуба и повернул большую косматую голову к зарешеченному окну. Клацнул зазубренным клювом. Всмотрелся.
   Человек за решеткой не был магом. Гремучий воробей прикрыл тяжелые веки и запел.
   В наше время мало кому удается услышать мартовского гремучего воробья, принадлежащего к очень редкому, исчезающему виду магической фауны. Исчезающему по причине уникального пения, которое пробуждает в слушателях редкое по силе желание прибить птицу.
   Человек за решеткой приблизил бородатое лицо к окну, оценил размеры клюва певца и зааплодировал. Гремучий воробей выдал душераздирающую руладу, поклонился и кувыркнулся с ветки на землю.
   Человек — действительно не маг, а бывший маг и бывший ректор Школы волшебства Первертс, а ныне пациент отделения «Запоздалое раскаяние» спецлечебницы Безмозглон Бубльгум Б. В. — вернулся на койку и продолжил разглядывать потолок.
   Бубльгум всегда разглядывал потолок, когда задумывал очередной побег. Потолок оставался единственным местом в камере, с которого на него не смотрели враги. Потому что враги были повсюду: на стенах, на полу, в тумбочке. Даже под матрасом притаилось несколько яростных противников.
   Недруги Бубльгума присутствовали не вживую, не в виде галлюцинаций и не в форме астральных тел, которые категорически не допускались в лечебницу — в том числе через их труп. Враги смотрели с портретов, нарисованных не очень умелой, но твердой рукой Б. В.[1]
   Чаще всего на узника Безмозглона пялился Порри Гаттер — наглый выскочка, который не только не помог своему ректору, но еще и разрушил несколько тщательно разработанных коварных планов. Именно из-за этого малолетнего пройдохи Бубльгум не наслаждался магической мощью ста тысяч британских колдунов, а проводил лучшие годы жизни в тюрьме. . . Минутку. Во-первых, у волшебников нет тюрем. Во-вторых, Безмозглон — никакая не тюрьма, а больница усиленного режима. А в-третьих, как это годы, проведенные в тюрьме, могут быть лучшими? Да и не годы Бубльгум здесь провел, а всего два месяца. . .
   При мысли о том, какими замечательными интригами он мог заниматься эти два месяца, бывший ректор переставал думать и начинал действовать: рисовать очередной портрет Гаттера, скрипеть зубами и зарабатывать неизлечимый кариес.
   В принципе, он был не таким уж плохим человеком, этот Бубльгум. Просто увлекающимся.
   Второй в хит-параде антипатий пациента-арестанта шла Мергиона Пейджер. Бубльгум и сам не мог объяснить, почему она ему так не нравится, но одной только рыжей гуаши за последний месяц извел около ведра.
   Далее с большим отрывом следовали: чертов умник Сен Аесли, подручный Мергионы по названию Дубль Дуб, Сьюзан МакКанарейкл, Мордевольт (очень, очень неаккуратно нарисованный!), отец Браунинг, Югорус Лужж, майор Клинч. . .
   В вернисаж кисти Бубльгума входили все преподаватели Первертса, многие уважаемые маги, охранники «Запоздалого раскаяния», выписанные с особой тщательностью, гномы, тролли, гоблины и еще несколько существ помельче, которых бывший профессор магии выдумал.
   Словом, вы представляете эту ужасную комнату, заваленную сотнями малоприятных рисунков. Неудивительно, что Бубльгум все время хотел отсюда убежать — и с каждым разом это удавалось ему все виртуознее.
   Первый побег разоблаченный ректор совершил спустя неделю после доставки в спецлечебницу. Как раз в это время началась суета с расформированием «Дороги к свету» — второго отделения Безмозглона, предназначавшегося не для преступников, а для жертв Трубы Мордевольта. Пока комиссия по ликвидации выпроваживала на волю пациентов, Бубльгум быстро сориентировался в обстановке и смешался с толпой чиновников. Весь день он успешно изображал члена комиссии, обсуждая решительные меры, делая конструктивные предложения и завоевывая всеобщее уважение.
   Когда воздух свободы, доносившийся сквозняком с проходной, уже начал кружить голову Бубльгума, новые товарищи потребовали, чтобы красноречивый профессор непременно остался на банкет.
   Надо сказать, банкет удался. Бубльгум один за другим выдал восемнадцать тостов подряд. . . То есть он хорошо помнил фразу председателя комиссии: «Голуба! Мы эту лабуду уже восемнадцатый раз слышим! Давай лучше за любовь!», но его собственный ответ затерялся где-то между рюмкой коньяка и стаканом бордо.
   Под утро на Бубльгума, бредущего вдоль стены санатория в поисках холодного пива, наткнулся патруль ментодеров, который вернул беглеца в «Запоздалое раскаяние».
   До конца января Б. В. лежал на койке и громко размышлял про себя:
   — Задача — сбежать из Безмозглона. Для этого нужно обмануть бдительность охранников. Осталось придумать, как обмануть бдительность. Задача упростилась.
   Рассуждая логически[2], Бубльгум пришел к выводу, что единственные существа, которые могут легко обмануть бдительность ментодеров — это ментодеры. Если поступить в Высшую Школу Ментодеров, отучиться там пять лет, сдать экзамены, пройти стажировку где-нибудь на Фолклендах. . . Нет, это слишком долгий путь. К тому же, чтобы поступить в ВШМ, требовалось сначала сбежать из Безмозглона. Поэтому бывший ректор выбрал более простой способ. Бубльгум заявил, что готов во всем чистосердечно признаться, но не кому попало, а только самому перспективному следователю.
   Оставшись с самым молодым и неопытным следователем с глазу на глаз, коварный арестант ловко превратил допрос в тренинг по проведению допросов. Сначала он прочел лекцию о том, насколько мешает доверительности и откровенности беседы официальная ментодерская форма. Потом убедил офицера, что лучший способ понять психологию допрашиваемого — это влезть в его шкуру, то есть одежду. Затем Бубльгум предложил наивному следователю хорошенько вжиться в роль преступника, после чего требуемые признания сами появятся у него в голове.
   Переодевшись в ментодерскую форму и выйдя в коридор, Бубльгум приказал охраннику не разговаривать с арестантом до тех пор, пока тот не ответит на все вопросы охранника.
   Надолго озадачив таким образом обоих ментодеров, профессор уверенно двинулся куда глаза глядят.
   Твердый взгляд и четкая поступь привели Бубльгума в кабинет начальника тюрьмы.
   — Ну где вы опять пропали?! — закричал на него начальник.
   «Ну вот, — загрустил беглец, — я опять пропал».
   — Немедленно берите свой взвод и приступайте к уборке территории!
   — Хорошо, — сказал Б.В., отдал что-то вроде чести и достаточно строевым шагом отправился искать подчиненных, которые захотели бы ему подчиниться.
   Бубльгум плохо представлял себе, что такое взвод, поэтому принялся командовать всеми, кто попадался под руку. Будучи, с одной стороны, человеком дисциплинированным, с другой — инициативным, с третьей — опытным, с четвертой — обладая громким голосом[3], экс-ректор привлек к выполнению поставленной перед ним задачи половину ментодеров Безмозглона. Он уже добрался по идеально убранной территории до ворот, когда поступил новый приказ: произвести смотр личного оружия у подчиненных. Бубльгум и тут не подкачал, а, наоборот, поднажал — и к обеду все полосатые ментодерские палочки блестели, как свежепокрашенные зебры.
   Начальство по достоинству оценило рвение офицера, хотя и не смогло вспомнить его фамилию.
   — Это ничего, — решило начальство. — Фамилия не главное, главное — целеустремленность и решительность. Вот что, голубчик, а проверь-ка нам пациента Бубля Гума, на месте ли он, сидит ли, а то этот Бубль такой шустрый, спасу нет!
   Вошедший в исполнительский раж Бубльгум, не рассуждая, побежал в палату, отдал одежду измученному следователю, отмахнулся от его чистосердечных признаний и велел передать начальству, что пациент сидит на месте и какие будут дальнейшие распоряжения.
   Третий побег удался ректору особенно. И это при том, что у дверей его камеры поставили усиленный наряд, а в конце коридора разместили пост усиленного наблюдения за усиленным нарядом.
   Усиление режима только раззадорило бывшего ректора Первертса. Он начал перестукиваться с соседями азбукой Морзе и за девять суток непрерывного стука просто задолбал всех заключенных. И когда на завтраке какому-то бледному типу из Трансильвании, который сидел тут по обмену, показалось, что компот слишком жидкий, столовая буквально взорвалась.
   Лавируя между переворачиваемыми столами и пролетающими ментодерами, Бубльгум нырнул в окно раздачи и очутился на кухне. Повара улепетывали через заднюю дверь. Оставалось лишь накинуть на себя белый фартук, сшитый заранее из краденой простыни, и пристроиться им в хвост.
   Он оглянулся на столовую. Взбунтовавшиеся пациенты уже обезоружили и связали охрану, и бунт пошел вразброд. Пятеро арестантов пластмассовыми столовыми ножами пилили стальную оконную раму. Трое швырялись тарелками в большой портрет Тетраля Квадрита. Двое рисовали на стене длинное неприличное слово. Остальные бессмысленно шатались по обезображенному помещению.
   Толпа. . . Неорганизованная толпа. . . Большая неорганизованная толпа. . . Что может быть притягательней для талантливого руководителя?!
   Бубльгум закусил губу. Посмотрел на дверь, за которой находилась воля. На заключенных. На дверь. На. . .
   Напрасно он это делал.
   Аварийная сигнализация взвыла, как оперный тенор, которому наступил на ногу. . . ну, скажем, другой оперный тенор. Дверные проемы закрылись мощными противобеспорядочными решетками.
   Дилемма разрешилась сама собой, и Бубльгум с легким сердцем занялся любимым делом:
   — Ты, ты и вон то! Живо навалились на эту решетку! А вы четверо — на эту! Вы восьмеро — делать из скамеек тараны! Вы двадцать три — к окнам, следить за обстановкой снаружи! Вы сто сорок семь — строить баррикады! Вы двое у стены — писать требования! Да не на стене, на бумаге! Ты, в очках, — пересчитать оружие и боеприпасы, выдавать только вменяемым и под расписку. А ты чего стоишь? Ах, ты оборотень? Во что оборачиваешься? В буйвола? А ну-ка, ребята, запрягли этого буйвола и вперед! Главное — вышибать у них решетки!
   К тому времени, когда тревожный наряд[4] ментодеров прибыл на подавление бунта, бунта уже не было — было организованное выступление пациентов, борющихся за свои права. Бубльгум объявил непротивление злу насилием[5], а пока тревожные ментодеры пытались разобраться, что это означает, разоружил их, вооружил пациентов, сообразил, что это противоречит объявленному принципу, разоружил пациентов, спрятал все оружие и отпустил охранников под честное слово, что они больше не будут участвовать в тоталитарно-милитаристских вылазках.
   Сбитое с толку руководство Безмозглона шло на все новые уступки, и даже согласилось на совместное патрулирование коридоров, но тут мятежный санаторий посетил Тотктонада. Выслушав истерический рапорт директора, он дал несколько рекомендаций и исчез по своим делам.
   Предводителя повстанцев пригласили на переговоры. Директор Безмозглона принял его радушно, угостил кофе с птичьим молоком (только что прошла утренняя дойка в подшефном гнездовище), посетовал на никудышную дисциплину и идеологическую безграмотность пациентов, а затем предложил Бубльгуму пост заместителя по воспитательной работе.
   Что-что, а воспитательную работу Бубльгум знал как никто другой. Через час бунтовщики вернули охранникам неиспользованное оружие. Через два исчезли неэстетичные баррикады. Через три в коридорах нельзя было встретить ни одного праздношатающегося. Всех пациентов рассадили по палатам. В том числе и заместителя по воспитательной работе, стены камеры которого с целью непростукивания обклеили толстыми подушками.
   Как бы то ни было, бывший ректор Первертса поставил новый абсолютный рекорд: три побега за два месяца. Прежнее достижение принадлежало отцу Мергионы — Брэд Пейджер совершил один побег за двенадцать лет. Останавливаться на достигнутом Бубльгум не собирался и сейчас не просто смотрел на потолок, а совершал мысленный побег.
   «Нужно сделать мысленный подкоп, — рассуждал он. — Подкапываться под пол? Но как раз этого от меня и ждут! Буду подкапываться под потолок. То есть надкалываться над потолком. Там и грунта нет, и подземных вод, и прочей канализации. Отлично! Надкапываюсь над потолком, пока не оказываюсь на крыше корпуса. А там часовой. Часового нужно оглушить, пока он не позвал на помощь. Как оглушить? Очень просто: как заору ему в ухо!»
   Мысли текли плавно и приятно. Совершив мысленный побег, Бубльгум ушел в мысленное подполье и начал мысленно мстить. Отомстив всем, кому только можно, он попал в мысленную засаду, был мысленно схвачен вымышленными ментодерами и снова оказался в своей камере.
   «Не повезло, — подумал Бубльгум, завершая осмотр потолка. — Но я хотя бы попытался».
   — Профессор, — позвали откуда-то сбоку.
   Пациент покосился на стену. Один из портретов стал выпуклым и подался вперед, глядя на него несколько настойчивей, чем остальные.
   — Один, — сказал Бубльгум. — Я здесь один. Все остальное — мои галлюцинации, последствия одиночного заключения.
   — Не впадайте в солипсизм[6], профессор, — сказал портрет. — Если бы я был галлюцинацией, я бы обставил свое появление с большим драматизмом.
   Бубльгум всмотрелся и понял, что с ним говорит не портрет, а тот, кто на портрете изображен. Тот, кто каким-то образом проник в камеру через все магонепроницаемые и непростукиваемые стены.
   — Здравствуй, дружок, — сказал бывший ректор. — Чего ты хочешь?
   Мартовский гремучий воробей добрался до ветки, с которой недавно свалился, глянул в окно и, развернув широкие маховые крылья, отправился в менее опасное место.

Подвиг № 5
Философская каменоломня

   Я — памятник себе.
Александр Пушкин


   Мы пойдем другим путем.
Иван Сусанин

 

Пострадавшие и виноватые

   — Как «встал и пошел»?! Как «встал и пошел»?!
   Всклокоченный Югорус Лужж часто мигал красным, желтым и зеленым, напоминая спятивший светофор. Астрал вокруг ректора тревожно всплескивал. По стенам кабинета щелкали непроизвольные заклинания Да-как-же-так и Да-что-же-это-такое. Гусыня на плече великого мага голосила во всю глотку:
   — Как встал — и пошел?!
   Лужжу выпала незавидная участь. Управляться со Школой волшебства и в тихие времена непросто, ну а в последний учебный год втиснулось столько катаклизмов, что хватило бы на пару тихих веков. Лужж искренне недоумевал, как Бубльгум ухитрялся справляться со всеми этими проблемами[7]. «Наверное, дело в опыте», — думал Югорус и стойко набирался опыта. Но всякой стойкости есть предел. Для Лужжа предел наступил 5 июня 2003 года.
   Да и кто бы такое выдержал? Всего за первую половину злосчастного четверга на голову ректора обрушились:
   внезапный приезд министерской комиссии;
   мистический перенос единого экзамена на десять дней;
   позорная попытка очаровать председателя комиссии Долорес Пузотелик, в результате чего выяснилось, что именно ее детей Лужж отчислил из Первертса;
   провал операции по переделке Трубы Мордевольта, означавший гарантированное отчисление Сена Аесли и Мергионы Пейджер;
   загадочная сдача экзамена Сеном и Мергионой, которые в последний момент вдруг стали магами;
   бесславное завершение черной миссии Долорес Пузотелик и посрамление министерских недоброжелателей.
   Два последних события настолько походили на хеппи-энд в лучших традициях презираемого британцами Голливуда, что Югорус решил — вот она, награда за все его мучения. Осталось устроить пир на весь мир, кого-нибудь поженить, после чего жить долго и счастливо, нажить добра и с умом его инвестировать, лучше в недвижимость.
   Эта радостная, светлая и прямая перспектива помрачнела, потемнела и обломалась, когда в Большую аудиторию вбежала зареванная Амели с известием об исчезновении Трубы Мордевольта. Преподаватели перевернули Первертс вверх дном, затем вбок дном, и наконец вниз дном. Но вместо пропавшего артефакта маги обнаружили, что еще и Каменный Философ встал с постамента и ушел в неизвестном направлении.
   Выходка школьной реликвии из школы стала для Лужжа последней каплей.
   — Он же всегда сидел! Как он мог уйти? Он же всегда думал!
   — Ну, значит, придумал, — сказала профессор МакКанарейкл.
   Как всякий декан, попавший в сложную ситуацию, Сьюзан МакКанарейкл могла выбрать один из трех вариантов: наказать пострадавших, отыскать виноватых или снисходительно фыркнуть.
   Верная себе, мисс Сьюзан не пропустила ни одного варианта. Сначала она накричала на пострадавших Порри и Сена, затем нашла виноватых — Порри, Сена, Амели и Мерги. Больше всего досталось Сену — как самому умному, а меньше всего Мергионе — как самой недоступной для нотаций. Вернувшая себе магию юная ведьма влетала в кабинет ректора, с трудом сдерживая радость, выражала сочувствие Гаттеру, несколько секунд пыталась проникнуться серьезностью ситуации и снова улетала творить чудеса в коридорах.
   — Что он мог придумать?! — сипло крикнула гусыня Югоруса.
   — Да какая разница! А вы, Аесли, Гаттер, Пулен и. . . где она опять? Пейджер! Ладно, неважно. . . Вы сами виноваты!
   Завершив отработку второго варианта, мисс Сью перевела дыхание, набрала побольше воздуха и фыркнула.
   — Тоже мне, проблема! Уинстон соберет сто таких труб.
   — Профессор Мордевольт решил все бросить и уехать, — сказал Порри.
   Головомойка, устроенная деканшей, пошла Гаттеру на пользу — не позволила толком погоревать о потере магии. Да и потеря уже не казалась окончательной, что более чем убедительно доказывала порхающая по Первертсу Пейджер. И главное, ясно, что делать дальше: дождаться, пока Канарейка угомонится, сесть с Сеном в своей комнате и спокойно что-нибудь придумать. Аесли, кстати, уже потихоньку что-то придумывал, и Порри не терпелось к нему присоединиться.
   — Что за глупости! — сказала МакКанарейкл. — Уинстон — мужчина основательный. Разве он может с бухты-барахты бросить меня. . . то есть бросить все и уехать?
   — Не может, — рассеянно согласился Сен. Мисс Сью он почти не слышал, пытаясь сосредоточиться. Воспоминания о двадцати волшебных минутах обладания магией мешали логическим построениям, которые получались какими-то кривобокими. — Поэтому логично предположить, что сейчас он собирает вещи. Вот соберет все. . .
   — Вещи он собирает! Да он, наверное, просто решил прибраться в комнате!
   И декан Орлодерра исчезла с мелодичным треском. Гусыня на плече ректора окончательно осипла и спрятала голову под крыло.
   — А я ведь персонально отвечал за сохранность Трубы, — персонально сказал Лужж.
   — Это я во всем виновата, — безнадежно произнесла Амели Пулен. Все ее попытки получить заслуженное наказание заканчивались ничем. Горе девочки было настолько велико, что отбивало всякое желание упрекать Амели. Ее хотелось утешать, а от этого Пулен чувствовала себя еще более виноватой.
   — Виноватых определит следствие, — сказал ректор. — Я обязан вызвать представителей Департамента Безопасности.
   Югорус достал из кармашка мантии красный свисток и дунул.
   Раздался мелодичный треск.
   — Его нет!
   Сьюзан МакКанарейкл появилась в очень редком для себя состоянии — не разгневанном или язвительном, а растерянном.
   — Мордевольт так быстро собрался? — не поверил Гаттер. — Не разработав научно обоснованный план укладки вещей в чемодан?
   — Все вещи на месте! И свинья его электрическая там. И Рука!
   — Но это значит. . .
   — . . . что преступник очень спешил!
   Все повернулись. В дверях стоял сияющий Фантом Асс с деревянным молотком в руках.

Дежа вю

   Будь здесь профессор Харлей, он бы наверняка решил, что у Фантома опять не все адекватно. Ошибка. У Фантома все было супер-пупер адекватно.
   Во-первых, он настолько излечился от погремушкобоязни, что сегодня приблизился к коллекции волчков вплотную и расколотил ее молотком.
   Во-вторых, сразу после этого в окно влетел ментодерский грач, который бросил к ногам Асса его именной жетон — белый овал с голубым черепом в красном шарфике. Департамент Безопасности наконец-то понял, чего лишился, и восстановил Фантома в должности младшего следователя.
   В-третьих, стоило Ассу прикрепить жетон к больничному халату, как в глазницах черепа замигали жел-тые огоньки — вызов на задание. Возрожденный из пепла Фантом вприпрыжку бросился на место преступления.
   Не дойдя до источника сигнала несколько припрыжек, следователь наскоро вспомнил инструкцию, перевел молоток в боевое положение, согнулся и подкрался к двери. Внутри сообщники преступника обсуждали побег своего главаря.
   — Но это значит. . . — начал один из сообщников.
   — . . . что преступник очень спешил! — завершил Асс, как лев впрыгивая в логово сообщников. Сообщниками оказались Лужж, МакКанарейкл и трое. . . нет, четверо. . . опять трое. . . короче, несколько детей, что отнюдь не смутило Фантома, а напротив, подбодрило. Он сделал два оборота и радостно стукнул молотком по стене.
   — Ого, — сказала стена.
   — Здравствуйте, Фантом, — сказала Амели. — Вас уже вылечили?
   Этот резонный вопрос Асс проигнорировал.
   — Ха-ха-ха! — воскликнул он. — А ведь ваши личности следствию хорошо известны! Это упрощает дело. На этот раз вы застигнуты с поличным на месте преступления и вам не отвертеться!
   Какое-то время Лужж отказывался верить в происходящее. Потом признал, что происходящее все-таки происходит, но не на самом деле. Таинственные происшествия с Трубой Мордевольта, набедокурившие Порри и компания, вышедшая из-под контроля ситуация, неистощимый на глупости следователь Асс. . . Да ведь все это уже было! Да вот только что, прошлой осенью!