Жвалевский Андрей Валентинович. Мастер силы

   — Разумеется, — сказал он, — это все глупые совпадения. Пока я составлял список, это меня несколько развлекло. Я позвал вас только потому, что вы, кажется, готовы объединить эти совпадения в систему…
   — После чего мы сможем перейти к главному? Извольте.
   Тут Емельян Павлович и вовсе расстроился, предчувствуя, что разговор готов скатиться в сомнительную колею спасения мира. Однако Иван Иванович не дал ему раскрыть рта. Он извлёк из пухлого коричневого портфеля папку с завязочками и протянул её хозяину кабинета со словами:
   — Но сначала позвольте дополнить ваш список.
   “Так он шантажист! Как все просто!” — Емельян Павлович даже обрадовался. Теперь многое стало на свои места.
   Леденцов не собирался обсуждать никаких условий, но папка его заинтриговала. В конце концов, интересно же, чем тебя собираются припирать к стенке и доводить до ручки.
   — “Там внутри есть все, — процитировал Леденцов «Золотого телёнка», развязывая тесёмки, — пальмы, девушки, голубые экспрессы…”
   — Эта папка не пуста, — Иван Иванович полуулыбкой дал понять, что оценил хорошую память и начитанность собеседника.
   Действительно, внутри обычной картонной папки обнаружилось несколько прозрачных файлов, каждый из которых был плотно набит вырезками, какими-то документами и фотографиями. Леденцов вытащил один из них наугад. Подборка касалась его сделки с “Главсбытснабом”. Начиналась она с аналитической записки “О состоянии и прогнозном поведении…”, словом, о рынке копировальной техники в 1996 году. Прогнозы были неутешительные. Емельян Павлович улыбнулся:
   — Помню-помню! Никто не верил. Все кричали “Насыщение! Свободных средств нет!” Я тогда здорово поднялся.
   Леденцов полистал отчёты и газетные заметки. В 1996-м о нём впервые написали “Губернские новости”.
   — Ну и что? — пожал он плечами. — Аналитики ошиблись, а я угадал.
   — Этот аналитик, — мягко сказал Иван Иванович, — редко ошибается.
   Леденцов глянул на подпись на аналитической записке. Там значилось: “Портнов И. И.”
   — Моя работа, — согласился И. И., — я сразу понял, что дело нечисто, и собрал кое-какую статистику. Полюбуйтесь.
   На протянутой Емельяну Павловичу диаграмме “Поставки копировальной техники по регионам РФ в 1996 г.” одна из областей — родная леденцовская — торчала, как средний палец на руке разозлившегося среднего американца.
   — Как видите, даже Москва поглотила в ту осень ксероксов едва ли не меньше, чем местные офисы. С чего бы? Продолжим…
   — …Сдаюсь! — через сорок минут Емельян Павлович поднял руки вверх и для убедительности заложил их за голову. — У нас действительно аномальная область, и я действительно умею эти аномалии улавливать…
   — Не улавливать, — Иван Иванович выглядел усталым, — а создавать. До чего ж вы упрямый. То доказываете мне, что пиво в холодильнике наколдовать можете, а то очевидное отрицаете.
   — Опять сдаюсь! Признаю себя всемогущим и благим, создателем Вселенной вообще и рынка оргтехники в частности.
   Портнов остался непроницаемым.
   — Вселенную, да и рынок оргтехники, — это ещё до вас. А вот насчёт всемогущества вы почти угадали. Вернее сказать, вы почти всемогущи.
   Завершить лекцию Иван Иванович не успел. Дверь кабинета вдруг распахнулась с неприличным треском, и в комнату ввалились грубые люди в чёрных масках и камуфляже. За ними, отстав на полсекунды, влетели их же грубые вопли:
   — Мордой на стол! Руки, сука! Не двигаться!

8

   Поговорить удалось только в камере для временно задержанных.
   По пути Леденцов пытался что-нибудь выяснить, получил краткий, но выразительный ответ в виде тычка прикладом и благоразумно заткнулся.
   Зато уж в камере Емельян Павлович дал волю чувствам и словам. Обращал он их к потолку и лишь на излёте вдохновения повернулся к собрату по несчастью:
   — Всемогущий, говорите, Иван Иванович? А отсюда, стало быть, начинается мой путь на Голгофу?
   Иван Иванович поморщился, как будто упоминание о Голгофе задело его за живое.
   — Почти всемогущий, — выделил он первое слово. — Но не абсолютно.
   — И кто ж моё всемогущество обломал? Другой всемогущий? Только злой и нехороший?
   — Вы на верном пути, — Иван Иванович понизил голос, — однако давайте потише, иначе вас очень скоро переведут в психиатрическую лечебницу.
   Леденцов огляделся. В камере было ещё четверо задержанных, и смотрели они на гостей с брезгливой опасливостью.
   — Лучше пораскиньте мозгами, — так же тихо продолжил Портнов, — почему вам не удалось тогда спасти вашего друга Мартова?
   Теперь настала пора морщиться Леденцову.
   — Мартов-то тут при чём? Кстати, если уж я такой разэдакий, то почему я не смог его спасти?
   — Дело в том, что кроме таких, как вы, мастеров силы…
   — Кого?
   — Мастер силы, мастер желания, “топор” — выбирайте термин себе по вкусу. Так вот, кроме всемогущих со знаком плюс есть ещё всемогущие со знаком минус.
   — Понятно. То есть эти парни, -Леденцов перешёл на театральный шёпот, — хотят зла! “Я часть той силы, что вечно хочет зла”…
   — …“и вечно совершает благо”. Очень удачная цитата. Только нужно её перевернуть. “Я часть той силы, что вечно хочет блага и совершает зло”.
   — Один из лучших переводов, — раздалось из-за спин собеседников.
   Развернувшись, Иван Иванович и Емельян Павлович обнаружили, что не все обитатели камеры шугаются от них, как от тихопомешанных. Серый тип невнятной наружности под шумок подобрался вплотную и, очевидно, подслушивал. Фигура его невероятным образом совмещала в себе худобу и отёчность, светлые глаза смотрели с меланхолией верблюда сквозь перевязанные ниткой очки. Изо рта у незнакомца неприятно попахивало.
   — Прошу прощения, — серый тип прикоснулся к воображаемой кепке жестом профессионального попрошайки, — я случайно услышал цитату о благе и зле. И я полностью с вами согласен.
   — Эй, Тридцать Три! — крикнули от окна попрошайке. — А ну иди сюда, баран!
   — Все нормально! — Иван Иванович успокаивающе вскинул руку, и Леденцов обнаружил, что этот человек умеет говорить властно.
   У окна тоже это почувствовали, во всяком случае, промолчали.
   — Благодарю, — очкарик поклонился.
   И этот жест у него вышел странно смешанным: угодничество и достоинство в одном флаконе. Точнее, в одной бутылке из-под пива.
   — Так я продолжу. Перевод, который цитировали вы, использовал и Михаил Афанасьевич Булгаков. Иногда используют перевод Пастернака. Как это… — человечек прикрыл глаза и почти пропел, — “Часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла”. Правда, хуже?
   Емельян Павлович терпеливо сопел, дожидаясь, когда можно будет вернуться к интересующему его разговору. Портнов, наоборот, слушал с очевидным вниманием.
   — Любопытно, — сказал он. — Вы в прошлом филолог?
   Леденцов вздрогнул. Не хватало ещё встретить здесь однокашника.
   — Лингвист, — ответил серый человек. — Точнее, текстолог. Был младшим научным сотрудником института кибернетики. В Москве.
   Последнее обстоятельство он отметил с чувством превосходства.
   — И зовут вас?
   — Тридцать Три, вы же слышали. Это уменьшительно-ласкательное от “Тридцать Три Несчастья”.
   Емельян Павлович наблюдал за беседой с недоумением. Он не представлял, кому придёт в голову обращаться к блеклому бомжу уменьшительно, да ещё и ласкательно. Зато в глазах Портнова горел охотничий азарт.
   — Это потому, — продолжал Тридцать Три, — что я приношу несчастье. Так считают.
   Иван Иванович чуть не облизнулся.
   — Если бы я верил в судьбу, — сказал он Леденцову, — я бы сказал, что это её знак. А где найти вас, милейший, — обратился он к бывшему лингвисту, — ради продолжения беседы?
   — Здесь. Или на вокзале.
   Вопроса “зачем?” он не задал. Раз спрашивают, значит нужен. Господам виднее.
   — Послушайте, — Емельян Павлович еле дождался, пока Тридцать Три отойдёт на шаг, — зачем вам этот бомж? Мы говорили о людях, которые хотят блага, а творят чёрт знает что.
   — А это один из них, — ответил Портнов, глядя в спину спившемуся текстологу. — Типичный мастер сглаза. Не слишком сильный, но для начала сойдёт.
   — Для какого начала? Учтите, я в авантюры никогда не впутываюсь.
   — Уже впутались.
   — Леденцов! — крикнул охранник. — Портнов! На выход с вещами!

9

   Емельян Павлович так и не понял, почему, покинув каталажку, он не послал этого ненормального Портнова ко всем чертям со товарищи. Более того, уже на следующий день вёз его на своей “аудюхе” в сторону вокзала. Так получилось. Офис все ещё опечатан, счета арестованы, и заняться решительно нечем. Даже доказывать правду долго не пришлось: мэр лично пообещал во всём разобраться и “объяснить этому щенку, кто есть кто в городе”. “Щенком” оказался молодой горячий прокурор, который вдруг бросился бороться с криминалом вообще и “крышеванием” в частности. Кто-то из завистников указал на “Мулитан”, и…
   Леденцов помотал головой. Все, надоело. Вячеслав Андреевич кровно заинтересован в стабильности бизнеса, вот пусть и выкручивается, раз мэр.
   Сидящий рядом Иван Иванович сегодня был немногословен. Запас красноречия он растратил, убеждая Леденцова найти лингвиста-бродягу.
   — Вы ведь спать не сможете, — говорил он, — все будете Думать о моих словах, о мастерах силы и сглаза. Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.
   “Ладно, — решил Емельян Павлович, — посмотрим, что да как. Информация лишней не бывает”.
   Тем временем его пассажир встрепенулся и сказал:
   — Заедем по дороге на Кирова, подберём человека.
   Леденцов механически повиновался. И тут же удивился собственной покорности.
   На улице имени невинно убиенного их ждала дама лет сорока в — мягко говоря — скромном костюмчике и с пакетом. Из пакета доносилось благоухание мясного фарша.
   — Здравствуйте, — сказала она тоном учительницы и устало погрузилась на заднее сидение.
   — Меня зовут Емельян Павлович, — сказал Леденцов, выруливая на проспект.
   — Я знаю, — чётко ответила пассажирка и добавила. — Алена Петровна Громыко, заведующая детским садом номер три.
   Емельян Павлович попытался сообразить, какая тема, кроме погоды, могла оказаться интересной для всей компании, но обнаружил, что подъезжает к вокзалу.
   — Я его сейчас найду, — заявил Иван Иванович и выскочил на тротуар.
   Поводив носом, он решительно направился в сторону зала ожидания. Леденцов ещё раз обратил внимание на выправку этого странного человека.
   — Он раньше был военным? — спросил Емельян Павлович через плечо.
   — Иван Иванович? Нет. Просто у него такой образ жизни.
   Повисла пауза.
   — А вы давно его знаете? — спросил Леденцов.
   — Лет двадцать, — ответила Алена Петровна, — и он всегда был такой.
   — А кем он работает?
   Ответа не последовало. Емельян Павлович обернулся: пассажирка улыбалась и смотрела в окно. Леденцов уставился в запотевшее лобовое стекло. Крупные, как улитки, капли неторопливо штриховали стекло сверху вниз.
   — Всего пару дней назад солнышко было, — сломался Леденцов, — а сейчас опять… дождь…
   — Не говорите. Синоптики обещали потепление, а вместо этого, вон, все небо обложило.
   Тема была исчерпана. Капли барабанили по капоту. Емельян Павлович покрутил ручку настройки приёмника, не нашёл ничего по душе и выключил его. “Хоть бы он пришёл уже, — подумал он с тоской. — Ну давай, пошевеливайся!”. Леденцов откинулся на сидении, заложил руки за голову и… наткнулся в зеркале заднего вида на взгляд Алены Петровны. Что-то было в нём дикое.
   — Что случилось? — спросил Емельян Павлович, оборачиваясь. — Вам плохо? Открыть окно?
   Пассажирка имела вид человека, который сидит на заминированном унитазе. Леденцову сразу вспомнилось “Смертельное оружие”.
   — Нет, — сказала Алена Петровна бескровными губами, — всё в порядке. А вы женаты?
   — Нет. И детей нет. Вам точно не плохо?
   — Наоборот. Я так много читала о вас в газетах. Вы такой умный. Как ваша фирма называется?
   Заведующую детским садом словно прорвало. Она требовала от Емельяна Павловича подробностей ведения бизнеса, рассказа о литературных пристрастиях, свежих анекдотов и отчётов о личной жизни. Он даже удивляться не успевал. И отвечать не всегда получалась, иногда дамочка резко меняла направление дискуссионной атаки.
   Вдруг всё кончилось. Алена Петровна замолчала на полуслове. Проследив её взгляд, Леденцов заметил Ивана Ивановича, который практически волок на себе текстолога Тридцать Три.
   — Я не могу! — пассажирка вылетела из машины так, словно в заминированном унитазе раздался подозрительный щелчок. — Он такой! Я не удержу!
   “Какой я «такой»? — изумился Леденцов. — Сексуальный? Или она просто психопатка?”
   — И не надо, — ответил Иван Иванович, — держать нужно вот этого, он “отбойник”, а Емельян Павлович — “топор”.
   Алена Петровна закрыла рот ладонями, замерла, икнула — и разрыдалась.
   “Господи, — подумал Емельян Павлович, — как её к детям подпускают, такую нервную?”

10

   Приезда Леденцова Катенька в тот вечер так и не дождалась. Откладывать объяснение больше не имело смысла. Она собралась, оделась неярко, в тон погоде и настроению, и направилась к Палычу. Дома его не было. Машину у подъезда она тоже не обнаружила. “Значит, на работе, — Катенька почувствовала облегчение. — Стало быть, завтра поговорим”.
   — Каррр! — насмешливо каркнули с дерева.
   Катенька тут же вспомнила своё глупейшее обращение к Богу и решила больше не проявлять сегодня малодушия. Она направилась в “Мулитан”.
   Обтекаемая (в том числе и бесконечным дождём) тёмно-синяя “Ауди” стояла на парковке, но дверь в офис была не просто закрыта — заклеена бумажками с неразборчивыми печатями. Катеньке это очень не понравилось. Она нашла сторожа соседнего офиса, и тот охотно, в лицах, рассказал, как в середине дня понаехал ОМОН в масках, сначала всех арестовал, а потом отпустил, но уже не всех. Директора точно уволокли, и бухгалтера тоже. И ещё кого-то, но он, сторож, не рассмотрел.
   Катенька испытала противоречивые чувства. С одной стороны, это было ужасно — её Палыча увезли в тюрьму. С другой стороны, это было отлично, потому что Леденцов не пришёл к ней не потому, что не хотел, а просто не смог. Третья сторона оказывалась не лучше первой. Всё Равно нужно было гордо хлопать дверью — и лучше это сделать прямо сейчас, пока задор не пропал. Однако Катенька понимала, что хлопать дверьми в тюрьме ей не позволят. И потом, там наверняка очень тяжёлые железные Двери.
   Она немного поплакала и вернулась домой. По пути Катенька пришла к выводу, что у них всегда так — как только она что-нибудь для себя решит, Палыч тут же все переделает по-своему. Она совсем не собиралась его охмурять! Когда беременная Ириша пристраивала её на своё место, то сразу предупредила — на директора не целься, у него принципы. А может, импотент или голубой, хотя не похож.
   “И хорошо, — подумала тогда Катенька, — никаких больше романтических увлечений! Сосредоточусь на карьере!”
   То, что Леденцов не импотент, она поняла сразу, по нескольким его косым взглядам. Через неделю работы версию с нетрадиционной ориентацией тоже пришлось отмести — Емельяну Павловичу не хватало духовной утончённости и изящества, которыми обладали все “голубые”. По крайней мере, те, которых ей довелось видеть в кино (других пока не встречалось).
   После этого Катенька решила, что директор ей сразу понравился, но охмурять она его не будет. Из принципа. Даже не просите. Обиднее всего оказалось то, что Леденцов даже не просил. И не намекал, не приказывал, не провоцировал. Хвалил за хорошую работу и устраивал разносы за вечные опоздания. Но при этом смотрел так…
   Леденцов вообще был симпатичным. Староват, правда, — далеко за тридцатник, зато воспитанный и умный. И не толстый, что для его положения и возраста можно считать огромным плюсом. И волосы отличные, без намёка на лысину или седину. Седину она ему ещё простила бы, но лысых терпеть не могла. А ещё Емельян Павлович обладал замечательным качеством — у него были безупречные зубы.
   Короче, Катенька поступила мудро (первый раз за свою недолгую жизнь). Она не стала кокетничать с Леденцовым, но и не завела роман на стороне. Мало ли что… Тут Катенька сердито обрывала мысли и просто ждала.
   И дождалась. В один прекрасный день Леденцов предложил ей перейти в другую фирму. От потрясения она не пыталась оказать даже подобие сопротивления. Прекрасный день завершился прекрасным вечером — в ресторане, где Палыч впервые дал волю чувствам и рукам. Не то чтобы Катенька была против, но врезала она тогда по роже бывшему директору от души. Потому что совесть нужно иметь! Сначала три месяца на вы и свысока, а потом сразу такие страсти.
   Сначала Катенька переживала, но дальнейшие события показали, что всё к лучшему. Леденцов стал ухаживать за ней по всем правилам, с цветами и прогулками под луной. В положенный срок Катенька сдалась ко взаимному удовольствию.
   И вот теперь её мужчина сидит в тюрьме. Катенька подумала и решила, что это самый лучший выход из положения. Пока Палыч в заключении, бросить он её не сможет при всём желании. А она будет ходить на свидания и таскать пирожки (с капустой, в кулинарии напротив есть очень приличные). Тогда он все осознает… Стоп! А на каком основании её будут пускать, она ведь не жена? Значит, Леденцову придётся на Катеньке жениться. Прямо в тюрьме, и тюремный священник обвенчает их в каземате.
   Катенька воодушевилась и была несказанно удивлена, когда провела рукой по лицу и обнаружила, что оно мокрое. “Чего я реву, дура? — подумала она. — Все так хорошо складывается! Или не реву? А, это я зонтик забыла открыть. Ну точно дура!”

11

   Бывшего лингвиста доставили в съёмную квартиру (по дороге он едва не заблевал салон), и Алена Петровна сама вызвалась вымыть его и переодеть. На вопрос, не смущает ли он её, ответила только: “Надеюсь, не запачкаюсь”.
   — Она очень много работает, — пояснил Иван Иванович, когда дверь ванной закрылась, — вот и перепутала, бедная. Решила, что мастер сглаза — это вы.
   — Мастер сглаза? Вы же Алене Петровне его каким-то отбойщиком представили. А есть у вас чай?
   — Да, зелёный, на кухне. Пойдёмте, покажу. Я назвал его не “отбойщиком”, а “отбойником”. Это синоним к мастеру сглаза. Мастер силы — “топор”, мастер сглаза — “отбойник”.
   Стульев на кухне не наблюдалось. Хорошо, хоть посуда была.
   — Мастер сглаза, “отбойник”, — продолжил Портнов. — Называйте как хотите. Суть одна: этот человек, скажем так, всё время накладывает проклятия.
   — На нас? — Емельян Павлович остановился с ложкой в руке.
   — Не волнуйтесь, на нас — только если мы ему шибко понравимся. В основном он проклинает себя.
   — Что-то я не замечал в нём особой самокритичности.
   — И не заметите. “Отбойник”, как правило, очень себя любит. Поэтому желает себе добра. Но в силу своих способностей сам себе и вредит. Хочет быть здоровым — тут же заболевает. Хочет много денег — теряет все до копейки… Что выделаете?! Кто же заливает зелёный чай кипятком? Пусть чуть-чуть остынет.
   Из ванной донеслось невнятное пение.
   —То есть, — продолжил мысль Леденцов, — если ему сейчас захочется подышать, то он запросто захлебнётся?
   — Не так трагично. Во-первых, силы он невеликой. Иначе или не выжил бы, или попал в поле моего зрения раньше. Во-вторых, с ним Алена, а она ему не даст захлебнуться.
   — Да? Госпожа заведующая тоже мастер чего-нибудь? Мастер спорта по плаванию?
   Портнов вежливой улыбкой дал понять, что ценит остроумие собеседника.
   — Нет. Она просто компенсатор. Она… блокирует способности любого мастера. Кстати, воду уже можете наливать.
   — Значит, для этого вы их познакомили? Чтобы Алена Петровна охраняла господина Тридцать Три от самого себя? А чего вы не пьёте?
   — Чуть попозже. Чай ещё не настоялся, нужно, чтобы листики развернулись. А по поводу цели знакомства вы ошибаетесь. Невозможно человека всю жизнь компенсировать. Это изматывает. Кроме того, нужно же когда-то спать, отлучаться по своим делам. В такие моменты сжатая пружина мастера распрямляется, и её действие становится вдвойне разрушительным.
   Иван Иванович словно говорил о землетрясении или извержении вулкана — явлении грозном, но и прекрасном.
   — “Отбойник” должен перестать быть “отбойником”, иначе он и себя погубит, и своим близким жизнь испортит. Ну, как чай?
   — Рыбой пахнет. Наверное, чашка плохо помыта.
   — Нет, так и должно быть.
   Какое-то время мужчины пили молча: Портнов — с наслаждением гурмана, Леденцов — насторожённо принюхиваясь после каждого глотка.
   — И как вы собираетесь это проделывать? — сказал Емельян Павлович, возвращая чашку на стол. — В смысле лечить этого сглазного мастера?
   К пению в ванной добавилось гудение строгого и ласкового женского голоса.
   — Я? — пожал плечами Портнов. — Я не собираюсь. Лечить будете вы.
   — Ещё чего! У меня дел невпроворот! Как минимум неделю буду от заказчиков отбиваться да с поставщиками объясняться. И вообще, зачем это мне?
   Иван Иванович ответил только после того, как вдохнул дымящийся над кружкой пар и закрыл глаза.
   — Вы не хотите ему помочь?
   — Хочу. Но я не могу помочь всем бомжам…
   — Не всем, — Портнов так и стоял, держа кружку перед собой двумя руками и зажмурившись, — только этому конкретному. Более того, это пойдёт на пользу вам же.
   “Всё-таки вляпался, — подумал Леденцов, — знал же…”
   — Поздно уже, — сказал он, — пора мне домой.
   — Вы сможете проверить свои силы на практике, — Иван Иванович по-прежнему находился в чайном трансе. — Развить свои способности. Научитесь ограничивать или, напротив, усиливать их. А заодно человека спасёте.
   — У меня времени нет…
   — Куда вы торопитесь? Кто вас ждёт? Только не врите. Залейте лучше чай ещё раз, хотя бы и кипятком. Возможно, вторая вода вам больше понравится. А времени на возню с нашим нетрезвым другом почти не потребуется. Думаю, вы справитесь за один-два сеанса.
   Емельян Павлович побарабанил пальцами по столу, но всё-таки поставил чайник на огонь.
   — Не знаю, — сказал он, — чаю выпью, но, думаю, ни в чём вы меня не убедите.
   — Да? — Иван Иванович хитро приоткрыл один глаз. — Убедил же я вас, что вы — мастер силы? Без особого труда, заметьте.
   Пение бомжа наконец-то прекратилось. Алена Петровна продолжала заботливо бубнить. Леденцов обдумывал последнюю фразу Портнова и вынужден был с ней согласиться: он уже не сомневался в своих способностях, хотя и не мог вспомнить аргументов собеседника. Тут засвистел чайник, и Емельян Павлович наполнил заварник.
   — Допустим. И в чём будет состоять лечение?
   — Проще простого. — Иван Иванович поблёскивал уже обоими глазами. — Вы будете думать то же, что и наш друг-текстолог. Его усилиями цель будет отдаляться, вашими — приближаться. Туда-сюда.
   Портнов свободной от кружки рукой совершил ряд возвратно-поступательных движений.
   — Тянитолкай какой-то, — сказал Емельян Павлович.
   — Нечто вроде. Вы сильнее, уж поверьте, не льщу. Поэтому вы должны будете подстраивать свою силу под его. Чем сильнее он толкает, тем сильнее вы тянете. Он усиливает, и вы усиливаете.
   — А смысл?
   — В какой-то момент он выйдет за пределы своих возможностей и, скажем так, перегорит. Или, если вспомнить давешнюю аналогию, пружина лопнет.
   Дверь ванной открылась, но оттуда вышла только Алена Петровна.
   — Совсем протрезвел, — сообщила она, пряча улыбку в пухлых губах, — стесняться начал. А поначалу все звал к себе в ванну, побарахтаться.
   — Скоро он? — поинтересовался Портнов.
   — Думаю, минут пять.
   С этими словами заведующая и по совместительству банщица прислонилась к стене и замерла. Леденцову показалось, что лицо её приняло то же выражение, что недавно в машине, но напряжённости было куда меньше.
   — Компенсатор за работой, — пояснил Иван Иванович. — Алёнушка, чаю хотите?
   Алена Петровна молча покачала кучерявой головой.
   — Кофеманка, — пожаловался Портнов.
   — Так что там по поводу сеансов? — “вторая вода” Леденцову действительно понравилась больше, и рыбой уже не так пахло.
   — Если господин Тридцать Три перенапряжётся, то избавится от своего дара, вернее, проклятия.
   — И заживёт нормальной жизнью?
   — Это уж не знаю. От него зависит. Обычно после этого бывший “отбойник” или резко идёт на поправку, или падает на самое дно.
   — Нашему лингвисту, — сказал Емельян Павлович, — вторая возможность не грозит. Падать некуда. Слушайте, а как я узнаю, о чём думает этот, прости господи, мастер сглаза? Или я ещё и мысли читать умею?
   — Нет, — ответил Портнов, — для чтения мыслей у нас Другой человек приспособлен. К тому же, в данном случае…
   Дверь в ванную распахнулась, и оттуда показался бледный Тридцать Три, облачённый в огромный банный халат. Он с некоторым удивлением рассматривал свои руки, на которых деятельная Алена Петровна успела даже состричь ногти.
   — Круто, — сказал он, — не то что в вытрезвителе. Такое дело нужно отметить соответствующими напитками.
   — …в данном случае, — закончил мысль Иван Иванович, — догадаться о мыслях нашего гостя несложно.