Жвалевский Андрей Валентинович. Мастер силы

12

   Катенька смогла дозвониться до Палыча только в четверг вечером, хотя в милиции ей сообщили, что задержанный Леденцов отпущен из-под стражи в тот же день. Под какую-то подписку.
   Поэтому романтическая решимость таскать в тюрьму пирожки с капустой у Катеньки трансформировалась в откровенную злость. В конце концов, что должен делать влюблённый мужчина, вырвавшись из тюремной камеры? Естественно, звонить своей избраннице. По крайней мере, не пропадать неизвестно где. И уж точно, не говорить таким недовольным голосом, когда избранница наконец дозванивается и хочет узнать подробности.
   Из всех подробностей Леденцов сообщил ей только одну-время.
   — Полтретьего ночи, — сказал он крайне недовольно, — ты спать собираешься?
   — Палыч, гад! Тебя в тюрьму забрали, а я спать, думаешь, буду?
   — В какую тюрьму? Просто задержали на пару часов… а-а-а-ау…
   — Ты ещё и зеваешь? Если я тебе надоела, так и скажи!
   “Не надо, — подумала Катенька с несвоевременным отчаянием, — ой, не надо было этого говорить!”
   — Не надоела. Просто я спать хочу. Вымотался.
   — Где это ты вымотался? Офис, между прочим, закрыт!
   Катенька еле успела не сказать банальное: “Кто она?”.
   После такого любой нормальный мужик обычно швыряет трубку и отключает телефон.
   — Есть проблемы и вне офиса. А-а-а-а-у-а… А давай завтра поговорим, ладно?
   — Завтра? Во сколько?
   — Вечером. Приезжай ко мне, я тебя ризотто накормлю. Это такая итальянская еда, меня один знакомый в прошлое воскресенье научил.
   Это было что-то новенькое. Леденцов собирался готовить для неё еду! Катенька решила пока не обольщаться.
   — Палыч, имей в виду, если ты опять исчезнешь… это все! Я больше не позвоню.
   — Хорошо, — сказал Емельян Павлович и в очередной раз зевнул. — Значит, в пятницу, часов в восемь, договорились?
   — Смотри у меня! — Катенька брякнула трубку на рычаг и задумалась.
   Следовало всё хорошенько обдумать. Катенька немного поворочалась, встала и пошла на кухню жарить блинчики. А заодно смотреть в кулинарной книге, что такое “ризотто”.

13

   Следующий день был пятницей. Об этом Емельян Павлович узнал по телефону от мэра.
   — Все практически решено, — сказал Вячеслав Андреевич, — этот пацан уже все понял, но позу пока держит. Сегодня пятница, так что пусть за выходные приходит в себя, а с понедельника можешь открываться.
   Это был судьбоносный разговор. Начинать новое дело в пятницу — кто же на такое пойдёт? Можно было отдохнуть, но Леденцов не любил неподготовленного отдыха. Он по этой причине и не болел никогда. То есть теперь-то он знал, почему не болел. Потому что управлял миром силой своего желания. Емельян Павлович прошёлся по квартире и рассмеялся. Сейчас, на свежую голову, все эти приключения и таинственные мастера казались тем, чем, собственно, и являлись, — забавным бредом. Вот наезд прокуратуры был проблемой серьёзной. Три потерянных рабочих дня нужно компенсировать. Продумать план на уик-энд. Реальных, осязаемых проблем хватало.
   Леденцов сел за домашний компьютер и принялся набрасывать список первоочередных дел. Однако любимое занятие (Емеля с детства обожал всяческое планирование и систематизацию) не доставляло привычного удовольствия. Тогда Емельян Павлович переключился на приготовление завтрака. Он давно собирался попробовать сварить ризотто (сначала сварить, а потом попробовать), и сегодня был очень подходящий день. Но и возле плиты Леденцов не смог собраться и переварил рис. Блюдо вышло похожим на запеканку. О том, чтобы пригласить Катеньку на такую мерзость, он и думать боялся.
   Следовало признаться себе: мистика с “отбойниками” и “топорами” оккупировала голову Емельяна Павловича, как США Панаму. Леденцова не покидало ощущение, что он бросил дело на полпути, а это было ещё хуже, чем жизнь без графика. “Пойду и поругаюсь, — подумал Леденцов, наводя порядок на кухне, — пусть признает, что компостирует мне мозги!”
   В съёмной квартире Портнова за ночь ничего не изменилось, разве что табуретки на кухне появились. Сергей Владиленович (так звали несчастного лингвиста на самом деле) сидел в углу с видом покорности похмелью. Алена Петровна кашеварила, Иван Иванович читал какой-то — кажется, медицинский — журнал.
   Гостя встретили как своего. Не зря полночи пробеседовали над зелёным чаем.
   — Емельян, — приказала хозяйка, — мойте руки и давайте за стол. Только вас ждём.
   — Да я позавтракал.
   — А мы нет. Так что давайте, не задерживайте.
   Портнов оторвался от статьи, коротко кивнул и снова погрузился в чтение. Тридцать Три вытянул шею, но ничего похожего на заветную жидкость в руках Леденцова не обнаружил. Тем не менее, лингвист приподнялся и манерно наклонил голову. На носу его красовались новые очки строгого фасона. Емельяну Павловичу померещилось, что сейчас Владиленович ещё и каблуками прищёлкнет, но обошлось. Должно быть потому, что на ногах вчерашнего бомжа красовались мягкие коричневые тапочки.
   За завтраком Тридцать Три снова принялся рассказывать трогательную историю о том как он “пострадал от режима”. Однажды Сергей Владиленович решил завалить вражески настроенного критика (“Исключительно из принципиальных соображений!”) и провёл текстологический анализ его статей.
   — И я нашёл! — горячился лингвист, размахивая котлетой. — Это была идеологическая диверсия!
   — Аккуратнее, не балуемся с едой, — попросила Алена Петровна, рефлекторно переходя на тон заведующей детсадом.
   — Пардон. Так вот, диверсия! В пяти из шести статей я обнаружил явные следы влияния Оруэлла! Это в 1982 году, заметьте! Я выступил с критикой!
   — Ешьте котлеты, Сергей Владиленович! Остынут ведь.
   Леденцов не слушал. История заканчивалась банально: выгнали обоих с формулировкой “идеологическая незрелость”. Через пять лет оппонент Сергея Владиленовича всплыл на гребне политических баталий, да ещё и козырял своей борьбой с партократией, а сам текстолог превратился в отверженного по кличке Тридцать Три.
   Емельяна Павловича больше занимала мысль: “Что я здесь делаю?”. Иван Иванович выражение лица гостя заметил. Наклонившись к Леденцову, он сказал:
   — Обещаю: если и сегодня вас ни в чём не смогу убедить, не появлюсь больше на вашем горизонте.
   Леденцов кивнул. Это его устраивало. Он был готов потерять день, но не расстраивать этих славных людей. Владиленович тем временем уже перешёл к событиям 1991 года. По его словам, он умудрился быть едва ли не единственным защитником ГКЧП из числа гражданских лиц. И имел глупость гордиться этим.
   Завтрак был поглощён, посуда вымыта, Тридцать Три иссяк — а к делу все никак не приступали. Пили зелёный чай (даже лингвист не отказался) и разговаривали о всякой ерунде: политике, весне, ценах и снова о политике. Леденцов понимал, что все чего-то ждут, и не пытался форсировать события. Ему даже понравилось так сидеть и ни о чём не заботиться, жить не по графику и вообще расслабить мозги.
   В три часа, когда Алена Петровна уже начала заговаривать об обеде, в прихожей раздался звонок. Иван Иванович встретил и сразу отругал пришедшего — молодого человека ловкого телосложения и быстрого взглядом. На упрёки тот театрально сокрушался и бил себя по щекам, хозяйке облобызал руку и вообще чувствовал себя чрезвычайно свободно.
   — Этот хлюст, — пояснил Портнов, — и есть недостающее звено нашей цепи. Зовут его Александр Леоновский.
   — Как же не достающее? — притворно обиделся пришедший. — А кто мне постоянно говорит: “Саня, ты достал”? Очень даже достающее!
   — Емельян Павлович Леденцов, — продолжил представление Иван Иванович.
   — Большая честь для меня, — Саня неожиданно крепко пожал Леденцову руку и несколько секунд не выпускал её.
   — Ну всё, хватит, — почему-то резко приказал Портнов. — А вот это Сергей Владиленович. Он “отбойник”.
   Молодой человек потряс узкую ладошку лингвиста и тоже не сразу её выпустил.
   — Пойдёмте в комнату, — сказал Иван Иванович и первым вышел из кухни.
   Там он дождался, пока все рассядутся, окинул пёструю компанию инспектирующим взглядом и произнёс:
   — Пожалуй, приступим.
   Алена Петровна приняла уже известную Леденцову позу “человек на взрывчатке”, развязный Саня схватил Емельяна Павловича и лингвиста за руки (на сей раз Портнов не возражал), а Иван Иванович извлёк из недр пиджака “чекушку”.
   — Вот это верно! — расцвёл Тридцать Три. — Это вы молодец.
   Но, как показало развитие событий, радовался он рано.

14

   В тот день Леденцова смогли убедить во многом, хотя сеанс прошёл неудачно.
   Убедили его холёные руки хлюста Александра. Как только Саня схватил ладони Леденцова и текстолога, произошло странное. Если бы Емельян Павлович когда-нибудь пользовался наркотиками или хотя бы лежал на операции под общим наркозом, ему было бы с чем сравнить то зрелище… вернее, те невероятные ощущения, которые довелось испытать во время “сеанса”. Впоследствии “сеансы” повторялись неоднократно, и Леденцов к ним попривык, но в самый первый раз он был оглушён. В мозгу вдруг вспыхнул водоворот образов, скользящих по неестественно изогнутым коридорам. Почему-то вспомнились слова “гиперпространство” и “лента Мёбиуса”, а ещё всякие картинки из журнала “Наука и жизнь”.
   Голос Ивана Ивановича из внешнего мира давал необходимые пояснения:
   — Это образы, которые Александр передаёт от Сергея Владиленовича. Его, так сказать, мысли.
   Образы были всякие — зрительные, обонятельные, просто сгустки эмоций. В большинстве своём присутствовали простые и незатейливые мысли: довольная сытость, стакан с цветной жидкостью, запах дешёвого спиртного (от которого Леденцова замутило). Емельян Павлович приспособился и вдруг заметил нечто чужеродное. Это была череда вложенных образов: широкая комната, в её центре — переплетение коридоров, в одном из коридоров — та же комната с лабиринтом и так далее. “Матрёшка” показалась Леденцову знакомой, словно родной.
   — Это ваши мысли, — пояснил Саня, — которые видит он.
   — Он видит мои мысли? И вы видите? — Емельян Павлович выдернул ладонь, и свистопляска в голове прекратилась. — Тоже мне, кинозал нашли!
   — Да расслабьтесь вы, — Саня попытался словить руку Леденцова, тот увернулся, неудачно толкнул стол…
   — Ну вот, — чуть не плакал над разбитой “чекушкой” лингвист, — вечно так: то менты нагрянут, то водка палёная, теперь вот… Почему мне так не везёт?
   Алена Петровна покачала головой и направилась за шваброй. Емельян Павлович направился было в прихожую, но был остановлен Иваном Ивановичем.
   — Не переживайте, — сказал он, — первый блин всегда комом.
   — На то он, блин, и блин, — подхватил Саня, вытирая ладонь, которой он держал руку текстолога. — Особенно, блин, первый блин.
   — Первый будет и последним, — заявил Емельян Павлович. — Или вы думаете, что мне нравится, когда в моих мозгах копаются?
   — Полноте, — сказал Иван Иванович, — никто там не копался. Сергей Владиленович был полностью поглощён своей главной проблемой… Сергей Владиленович! Что вы делаете?
   Лингвистический алкоголик стыдливо положил на пол осколок бутылки, в котором осталось полглотка водки.
   — Вы же порежетесь! Так вот, наш друг никому ничего про вас не расскажет. Александр, даром что балаболка, тоже лишнего не сболтнёт.
   — Да захотел бы, — подхватил “балаболка”, — и то не смог бы рассказать! Как это расскажешь? Вот вы, Емельян Павлович, его мысли видели?
   — Отчётливо.
   — Ну, попробуйте нам их пересказать.
   Леденцов задумался.
   — Там были коридоры. О водке что-то. О еде. Много всего.
 
   Не слишком информативно, правда? — Портнов улыбался весьма убедительно. — Присядьте, уважаемый Емельян Павлович, ваши тревоги беспочвенны. Вы боитесь, что мы откопаем что-то дурное в вашей памяти? Зря. Память Александру недоступна. Он видит и передаёт только то, что вы думаете сию секунду. Право же, опасаться совершенно нечего.
 
   Так он говорил ещё минут десять без перерыва и снова, непонятно почему и чем, убедил Леденцова остаться. Затем отругал лингвиста, который всё-таки умудрился порезать язык об осколки, выудил из портфеля ещё одну бутылку и попросил Алену Петровну:
   — Голубушка, можете не компенсировать. Это только мешает.
   Алена Петровна послушно расслабилась и бросила взгляд на часы.
   — Ступайте-ступайте, — улыбнулся Иван Иванович, — сегодня ничего опасного не предвидится. А я пока поясню, что нужно делать дражайшему Емельяну Павловичу.
   — Вы же обещали, что мы за один сеанс справимся! — напомнил тот распорядителю.
   — Так и будет. За один сеанс. Правда, до этого возможны одна-две неудачи.
   — Или три-четыре?
   — Это уж от вас зависит. Так что слушайте внимательно.

15

   Как и всякий служилый и холостой человек, Леденцов ценил в рабочей неделе пятничный вечер и субботнее утро. В пятницу вечером осознаешь, что впереди два замечательных бездельных дня. Утром в субботу праздного времени остаётся чуть меньше, зато голова свободна и можно валяться в постели хоть до обеда. Семейному, да ещё и обременённому потомством мужчине подобное удаётся редко. С другой стороны…
   Емельян Павлович не стал додумывать мысль до конца, вскочил с дивана и, чтобы взбодриться, проделал несколько физических упражнений. Не слишком, впрочем, утомительных: помахал руками да покрутил головой. Телефон требовательно мигал лампочкой автоответчика. Леденцов и без прослушивания догадывался, чей голос услышит, но всё-таки нажал на “Play”.
   — Леденец, — это действительно была Катенька, — ты где пропадаешь? Что это за дела? Тебя что, опять в тюрьму забрали? Перезвони мне срочно!
   Емельян Павлович направился на кухню, раздумывая о своих отношениях с этим милым, но бестолковым существом. Год назад он взял Катерину на место секретаря, но быстро понял, что его симпатия к ней зашкаливает за рамки приличия. Как благородный человек, он тут же договорился с одним своим должником и перевёл Катю в отдел маркетинга при местном станкостроительном заводе. Только после этого она стала для него Катенькой и объектом неплатонических ухаживаний. В отделе маркетинга собрались такие же, как она, улыбчивые смешливые создания (все равно на заводе никто толком не представлял, что это за маркетинг и из чего его делают). Так что рабочее время Катенька проводила весело, а большую часть нерабочего — с Емельяном Павловичем. Она таскала его по распродажам и гастролям столичных театров, чем немного утомляла.
   И вот неделю назад они поругались. Это была обычная для них беспричинная ссора, после которой Леденцов обязан был три дня подряд обрывать телефон и обивать порог, ещё день — выпрашивать прощение, вскоре получать его в обмен на что-нибудь из одежды или дорогих побрякушек.
   На сей раз сценарий был скомкан, потому что работы навалилось выше чердака: маячил отличный подряд на автоматизацию налогового управления. Кроме собственно денег, это сулило прочные и полезные связи… Словом, некогда Леденцову было обрывать и обивать. Он работал. Катенька дулась, сколько могла, но после налёта на офис всё-таки позвонила. Поговорили они не слишком нежно — на сей раз голова Емельяна Павловича была забита потусторонней чепухой от господина Портнова. Катя прозрачно намекнула (то есть заявила прямо), что пятничный вечер — последняя возможность искупить вину. Однако пятничный вечер Леденцов провёл в компании лингвиста-алкоголика, странного типа с гражданской выправкой и жуликоватого Сани.
   Вспомнив Саню, Емельян Павлович улыбнулся и снял сосиски с плиты.