Зиновьев Александр Александрович. Гомо советикус

Наши заботы

   «Толковый мужик, — сказал Писатель, имея в виду Седого, когда мы шли домой. — И вообще, дельный разговор был. Приятно сознавать, что люди искренне озабочены...» — «Чем? — спросил я. — Хотите, я вам расшифрую некоторые идеи доклада? Вот, например, докладчик говорил о падении престижа Советского Союза на Западе, об усилении антисоветской пропаганды и о её новых формах. Вроде все верно. Ни к чему не придерёшься. Но падение советского престижа на Западе прекрасно сочетается с усилением его фактического влияния. Престиж падает в одном, а влияние усиливается в другом. Люди так или иначе причастные к советским интересам на Западе могут делать что угодно, в том числе — заниматься антисоветской пропагандой. Но эта деятельность должна быть организована и направляема так, чтобы конечный её продукт был в пользу Советского Союза. Так что некая акция по усилению антисоветской деятельности может дать результат прямо противоположный декларируемому. Есть наука манипулирования людьми. Наука не менее точная, чем физика. И опыт есть. И кадры. Задача КГБ — лишь знать положение и манипулировать людьми. А люди сами сделают все, что нужно, причём без формального сотрудничества с КГБ».

Исповедь Писателя

   А вообще говоря, вы во многом правы, — признается Писатель. Сразу по приезде сюда я написал книжку. Кое-что в ней не понравилось издателям. Меня попросили исправить и подсказали, в каком направлении. Я отказался. Книгу все-таки напечатали: договор был заранее подписан. Напечатали — и книги как будто не было. Она исчезла, не успев по-явиться. Так что какая разница — не печатают (как у нас) или убивают равнодушием (как здесь)? Теперь я бы предпочёл первое: по крайней мере, в героях какое-то время ходишь.
   Мы в Союзе привыкли к тому, что если книга хорошо написана, то этого достаточно, чтобы она нашла дорогу к читателю. Книга может стать бестселлером независимо от прессы и критики, даже вопреки им. Здесь вы можете сочинять сверхгениальные книги. Но без рекламы и прессы их никто читать не будет. И покупать не будут.
   А читатель! У нас книги глотают в день по нескольку штук. Запоем читают. А здесь? Есть у меня один знакомый тут. Очень интеллигентный человек. Он запланировал... обратите внимание, запланировал!.. прочитать во время отпуска одну широко рекламируемую книгу. А он тут типичен как читатель. Свободы! Многие ли у нас на самом деле нуждаются в них? Если человек нуждается в свободе, он и у нас рано или поздно её добьётся. Для себя лично, конечно. А для кого же ещё? Сейчас в Москве практически можно напечатать все, что захочешь. Для этого надо всю жизнь прожить в литературной среде и отдать много сил на то, чтобы суметь напечатать то, что хочешь. Ну и что? Преодоление несвободы и достижение желаемого в результате жизненной борьбы приносит высшее удовлетворение.
   Между прочим, если бы я напечатал в Москве книжечку вдвое менее критичную, чем та моя злополучная книжка, она имела бы резонанс не только там, но и здесь. А в нынешних условиях я смог бы её напечатать.
   Тут до сих пор видят в нас лишь нечто экзотическое, отклоняющееся от привычных норм. Потому тут в качестве советского образа жизни видят лишь крайности и исключительные явления нашей жизни, каких нет на Западе. Тут были бы все очень довольны, если бы Советский Союз на самом деле был большим концентрационным лагерем. Вот почему наша разоблачительная литература имела тут беспрецедентный успех. Когда начинаешь писать об обычных явлениях советской жизни, читатели теряют интерес: у них эти явления у самих есть. А ведь, казалось бы, только после этого должен был бы появиться настоящий интерес: ведь речь идёт о них самих. Надо иметь долгий опыт жизни в нашей стране, чтобы обратить внимание на важность очевидного. Изменение взгляда на давно знакомые явления — это тоже чего-то стоит.
   И какой же урок я из всего этого извлёк? Такой же, как в Москве: писать так, чтобы моя писанина устраивала тех, кто вершит здесь судьбами нашей литературы. И московский уровень теперь для меня уже недостижим.
   Вся моя прошлая жизнь была негласным сговором с властями, с коллегами, с друзьями. Я и сюда выбрался благодаря такому негласному сговору. Моя квартира кишела стукачами. Я делал вид, что не замечаю этого, и разговаривал с ними, будучи уверен в том, что мои слова где-то фиксируются и взвешиваются. В частности, я поклялся не лезть в политику, не писать антисоветских книг, встречать доброжелательно любых гостей из Москвы. Одним словом, я дал им понять, что я — типичное советское дерьмо. Попав сюда, я сделал попытку обрести независимость. Ради неё я и удирал сюда. Но не успел я оглянуться, как оказался в той же сети сговоров. Только в ещё более цепкой и унизительной. Из неё уже не вырвешься — некуда. Из неволи ещё есть выход: на свободу. А из свободы уже никаких выходов нет. И самое ужасное состоит в том, что Запад уже не есть объект для великой литературы. Советский Союз — вот самое интересное с точки зрения литературы явление столетия. В Москве, а не в Нью-Йорке, не в Париже, не в Лондоне вырастает древо жизни. Русская литература имеет неповторимую возможность описать этот феномен... Не разоблачить, а именно описать в его могучей жизнеспособности и стать благодаря этому великой литературой. Я не апологет советского строя. Но я пришёл к выводу, что великая русская литература теперь возможна только как апологетическая, но ни в коем случае как критическая.
   Я вычеркнул Писателя из моего списка советских агентов. Интересно, сумею ли я вычеркнуть из этого списка себя?

Агент

   Я совсем не ощущаю себя советским агентом. Обычно я вообще забываю об этом. В Москве у меня был один знакомый в военной разведке. Он мне говорил то же самое. Его (назову его Агентом) забросили на Запад методом женитьбы. Позже, на курорте, познакомились с парой из того же города. Назову их Мужем и Женой. Агент стал любовником Жены. Случайно узнал, что Жена работает в фирме, выполняющей военные заказы. Он понял, что удача сама пришла к нему. Он вообще придерживался принципа: либо удача сама придёт, либо не придёт, несмотря ни на какие усилия. Это в кино и в романах, где события многих месяцев и даже лет сжимаются в полтора часа или в сотню страниц, шпион ощущает себя шпионом и ведёт себя так, будто он каждую минуту рискует жизнью, говорил он. А в реальной жизни растянуто. Я два года прожил на Западе, вообще позабыв о том, что я — шпион. Даже узнав, что Жена имеет доступ к военным секретам, я не сразу использовал эту возможность.
   Однажды он предложил ей поехать на очень дорогой курорт вдвоём. Но, сказал он, для этого надо много денег. Их можно легко заработать. Пусть она приносит из своего учреждения всякую макулатуру, какая подвернётся. А он её будет сбывать за хорошие деньги «одному кретину из одной фирмы». И она начала усердно таскать ему «макулатуру» в таких количествах, что он еле поспевал пересылать её в Москву. Сам он в этих документах разобраться не мог. И не хотел: он уже привык ничего не делать. Так продолжалось три года. Наконец в Москве в этой «макулатуре» обнаружили все то, что касалось нового важного изобретения для управления танками.
   Теперь представьте себе, что таких агентов десятки. Они живут обычной жизнью. Совсем не ощущают себя агентами. Они не делают ничего криминального. Они ждут удобного случая. Такой случай выпадает не всем. Но если агентов много, то он кому-то из них обязательно выпадает. Причём агенты такого рода не обязательно забрасываются из Москвы. Сами западные граждане за сравнительно небольшие деньги могут продать вам все, что душа пожелает. Риск провала невелик. А система наказания на Западе настолько слабая, что она не может удержать людей от искушения.

Мои источники

   Я прожил жизнь в Москве. Я не одну цистерну водки выпил с сотрудниками ЦК, КГБ и прочих важных служб. А они тоже люди, к тому же гомососы, склонные К пьяной сердечности и откровенности. Нельзя ли западным агентам в Москве использовать эту возможность? Систематически — нет. Для этого надо очень много агентов. Нужно, чтобы они жили свободно, как местные жители. И нужно самому быть гомососом, дабы иметь доступ к душам собутыльников. Подкуп? Как система тоже не пойдёт. В советских условиях не так-то просто истратить большие деньги. Люди, имеющие доступ к секретам, дорожат своим положением и находятся под контролем. Настоящие секреты удалены от мест, где могут действовать западные агенты. А секреты, доступные им, либо липа, либо пустяки, либо дезинформация. Но зачем западным агентам советские секреты, аналогичные тем, какие тут, на Западе, раздобывают советские агенты? В Советском Союзе для Запада интереснее другое: механизмы общества, которые не могут понять никакие агенты и которые можно понять с небольшими усилиями и без агентов.

Я покоряю Европу

   — Что бы вы сделали, если бы были главой советского руководства?
   — Ничего. Глава советского руководства имеет лишь видимую и чисто символическую власть.
   — Допустим, вы обладаете реальной властью.
   — Первым делом перестаю тратить средства на Кубу. Можете делать с ней, что хотите.
   — Отлично!
   — То же самое делаю с Африкой и Азией. Можете забрать себе и всех арабов.
   — Прекрасно! Остановись я на этом, может быть, мои допрашиватели закончили бы проверку и дали бы своё «добро» насчёт моей работы. Но моё честолюбие понесло меня дальше.
   — Поступая так, я никакого ущерба своей стране не наношу. События в этих частях мира все равно пойдут в желаемом для Москвы направлении. Без вмешательства Москвы они даже лучше пойдут. К тому же я отдаю вам наши дорогостоящие хлопоты в Африке, Азии и Латинской Америке не даром, а за хлеб, мясо, электронику. И за невмешательство в нашу Восточную Европу.
   — Гм!
   — Все силы страны бросаю на улучшение положения своего населения, на воспитание молодёжи, на подавление оппозиции, на модернизацию промышленности. И конечно, на укрепление армии.
   — М-да!
   — Оживляю культуру. Расширяю контакты с Западом. Усиливаю наше мирное проникновение на Запад.
   — Постойте!
   — Выжидаю момент, когда Запад запутается в своих противоречиях и погрязнет в своих делишках в Азии, Африке, Латинской Америке.
   — И?
   — И оккупирую Финляндию, Швецию, Норвегию, Австрию, Голландию, Данию, Бельгию.
   — ?!
   — Францию и Италию тоже.
   — Как вы смеете?!
   — А почему бы нет, раз есть возможность?
   — Но это же Мировая война!
   — Ну и что? Рано или поздно война будет все равно.
   — Но это же бесчеловечно!
   — Но я же — воображаемый всесильный советский руководитель!
   — А что вы сами думаете по этому поводу?
   — Советские руководители не настолько умны и решительны, чтобы принять такую стратегию. Так что спите спокойно. Советский Союз и впредь будет тащить на себе груз нынешней глупой внешней политики.
   — На чем базируется ваша программа как воображаемого руководителя?
   — Когда боксёр готовится к решающему матчу, он сбрасывает лишний вес, укрепляет мускулы, концентрируется психологически на Предстоящем сражении и на предполагаемом противнике. Это же очевидно.
   — Да, это очевидно.

Я защищаю Европу

   — Ну а если бы вы были западным политиком, обладающим реальной властью? Что бы вы сделали в защиту Запада?
   — Попытался бы помешать советскому руководству перейти к той стратегии, какую я изложил выше. Постарался бы взвалить на СССР новые непосильные расходы в мировой активности, вовлечь в новые хлопоты. Усилил бы гонку вооружений. Мешал бы преодолению внутренних трудностей в стране.
   — Это очевидно.
   — Да. Но тут одно не очевидно.
   — Что именно?
   — То, что все это очевидно.

Преемственность поколений

   — Поразительно, — говорит Циник, читающий русскую эмигрантскую газету. — На сто девяносто шестом году жизни скончался поручик Лейб-гвардии Его Императорского Величества Семеновского полка.... Смешно! Сто девяносто шесть лет, а всего — поручик!
   — Не сто девяносто шесть, а лишь девяносто шесть, — поправляет Нытик.
   — Все равно смешно. Неужели эти мумии ещё надеются вернуть прошлое?
   — Эту газетёнку делают молодые люди. Они не надеются ни на что, но готовы изображать надежду на что угодно, лишь бы за это платили.
   За деньги я бы тоже согласился.

Демократия

   — Внимание! Начинается передача о гомосеках!
   — Совсем сдурели!
   — Гомосексуалисты тоже имеют право на существование.
   — Гомосексуализм способствует разрушению семьи и подрывает основы общества, так что общество имеет право от него защищаться. К тому же гомосеки составляют ничтожное меньшинство населения.
   — При демократии и меньшинство имеет право существовать.
   — Смотря какое меньшинство. Гангстеры и террористы тоже в меньшинстве. Демократия не есть свобода всего. Это есть лишь определённая форма политической организации общества. Это — правовое общество. Какое меньшинство имеет право на существование, должно решать большинство.
   — Те гомосеки, которых мне приходилось видеть, все были жуткой мразью. Но если они хотят существовать, пусть существуют.
   — Но они хотят большего. Они навязывают себя обществу, привлекают к себе внимание и вовлекают в сферу своих интересов нормальных людей. Общество, повторяю, тоже имеет право защищаться от этой заразы. А вообще говоря, обсуждение проблемы гомосексуализма в терминах демократии есть опошление последней.
   — А можно ли наших советских гомосеков считать борцами за права человека?
   — А чем они хуже религиозных сектантов?
   — И все равно советский строй — дерьмо!

Вести с Родины

   Передачу о гомосеках сменила передача о Советском Союзе. Это значит, что здесь отношениям с Москвой придают большое значение. Сбежались все обитатели Пансиона. Смеёмся, охаем, ругаемся, узнаем знакомые места. Вот западный журналист берет интервью у «простого рабочего».
   «Идиот! — кричат все в один голос. — Это же кагэбэшник, за версту видно!» — «Мы все выглядим как кагэбэшники, — вздыхает Нытик. — Когда вас (это к Энтузиасту) показывали по телевидению, тут все были уверены, что вы — агент КГБ». Потом все же показали московские очереди, сказали о продовольственных затруднениях и о новых арестах. И мы успокоились: все идёт нормально. Интересно, стоило на короткое время оторваться от Родины, как уже начинает казаться, что там все пошло по-другому, хотя сам твёрдо знаешь, что по-другому там не будет никогда и ни при каких обстоятельствах. Чуточку лучше или много хуже, но не по-другому. Причём люди боятся не столько ухудшения в стране, сколько улучшения. И это понятно: если улучшение, эмиграция теряет смысл. Стоит советским властям улучшить положение в стране (к чему они, к нашему счастью, не способны), как настроение в эмиграционной среде резко ухудшится. Единственное, что даёт здесь ей духовную опору, — это сознание того, чт(| в Советском Союзе «нечего жрать и сажают пуще прежнего». Второе теперь явно ложно: сажать уже некого. А если в Союзе произойдёт радикальное улучшение жизненных условий, на Западе начнётся психологическая и идеологическая паника.
   Наконец сообщили о повышении цен на продукты питания в Союзе. Какое началось ликование!

Вести на Родину

   Пришёл Художник, гордый и неприступный: ему удалось выставить несколько своих работ в захудалой галерее. Сомнительно, что кто-то купит их — здесь такого добра своего навалом. А в Москву он напишет так, будто ему устроили выставку в самом Лувре. И его знакомые художники там будут от зависти сохнуть. Писатель тоже описывает своё положение здесь друзьям и родственникам в Москве так, будто он сейчас — в центре мировой литературы. Это ложь. Но попробуй проживи тут без неё. Если бы мне было кому писать в Москве, я бы тоже, надо думать, написал бы ставшее общим штампом признание, что «свобода раскрепощает творческие силы и пробуждает необычайную энергию», изобразил бы свою социологию помойки как вклад в мировую науку.

Социология помойки

   Изучение помойки советской эмиграции действительно захватило меня как учёного. По советской эмиграции можно судить о самом советском обществе, породившем эту эмиграцию. Точно так же по отходам человеческой жизни вообще можно с большой степенью точности судить о самих людях и их жизни. Обычную методику наблюдения я обогатил специальными методами. По клочку страницы я научился восстанавливать текст целой страницы, по косвенным намёкам научился докапываться до существенных сведений. Для КГБ эта моя методика была бы великим благом. Можно было бы по крайней мере в десять раз сократить траты на собирание и обработку помоечной информации. Кто знает, может быть, именно на этом пути мне суждено вписать моё имя в историю науки. Но в моей памяти возник образ Вдохновителя и развеял мою розовую мечту.

Наши враги

   — Твой основной недостаток состоит в том, что ты — прирождённый первооткрыватель, — говорил Вдохновитель. — Между прочим, это хорошо, что таких людей на свете мало.
   — А что в этом плохого?
   — Если бы таких было много, то от земли давно один пшик остался бы.
   — А что в этом плохого?
   — Действительно! Я об этом как-то не подумал. Но вернёмся на землю. Я думаю, что ты уже извлёк урок из своего жизненного опыта здесь и не будешь проявлять этот свой недостаток там. Помни аксиому нашей профессии: агент не творец, а разрушитель.
   — Я это знаю. Я ведь думаю обо всем этом просто так, для развлечения.
   — Не финти. Меня ведь не проведёшь. Я сам ещё в худшем положении. Я же вижу сам, что нашему руководству достаточно сделать несколько очень простых ходов, чтобы эту игру выиграть. Выиграть спокойно, бесшумно, без сенсаций. Но я знаю сущность нашей системы и нашего руководства. Они не способны на такие ходы. Если бы я сейчас изложил высшим руко-водителям свой план, доказав его утверждения как теоремы, мне все равно не поверили бы. Ещё хуже того: мне просто не дали бы высказаться. Если бы даже все были уверены в моей правоте, мне заткнули бы глотку прежде, чем я начал бы говорить. Потому нам надо хитрить. Надо сначала перехитрить своих, чтобы потом перехитрить чужих. Другого пути, брат, нет.
   — Запад нам пока не враг, а поле нашей деятельности, — продолжал Вдохновитель. — Наши враги пока — наше собственное руководство и наши собственные агенты на Западе. Первые не способны подняться на уровень научного понимания действительности и научно обоснованных политических расчётов. Вторые по-советски выполняют наши планы, т.е. халтурят, обманывают, занимаются не тем, создают видимость дела. Вот тебе характерный пример. Из одного западного государства выслали как шпионов сразу несколько десятков наших сотрудников посольства, консульства, торговых представительств и культурных обществ. Сенсация мировая. Гневные статьи. Протесты. Демонстрации перед нашими представительствами. Неслыханная ранее антисоветская кампания. Это то, что лежит на поверхности и бросается в глаза. Наши руководители в панике. Одно секретное совещание за другим. Куча народу потеряла свои посты. Резолюции. Приказы. Инструкции. Одним словом, тоска зелёная. Наша агентура завалила Москву своими сообщениями в том же духе. А что в это время происходило в глубине событий и что можно было обнаружить и оценить лишь средствами науки? А вот что. Немного терпения и несколько малозначащих жестов (например, намёк на то, что высшее руководство осуждает поведение некоторых ответственных лиц, и смена этих лиц) — и многие фирмы, сотрудничество с которыми нам было очень важно, подписали бы с нами контракты. Важные особы в государственных и военных учреждениях этой страны дали понять, что они готовы работать на нашу разведку. Но нашу оценку ситуации разгромили, наш проект эффективного использования этой внешне скверной ситуации отклонили, наши агенты на местах повели себя так, что сорвали вербовку упомянутых лиц. Итог — огромный ущерб для нашей страны не только на поверхности исторического процесса, но и в глубине его. Я мог бы привести тебе примеры, когда кажущийся внешний успех был связан с реальными скрытыми потерями. И таких случаев — сотни. Мы изучили их, выработали строгие теории, подтверждаемые фактами и практически не знающие исключений. А как к этому относятся и как используют? Лучше не говорить. Наша операция по подчинению Западной Европы должна проводиться на уровне математически точных расчётов. Как космические полёты. И в принципе может. Но...

Мы — враги

   — Но наше положение трагично, — говорил Вдохновитель. — Ты сам не хуже меня знаешь, кто является самым опасным врагом нашего строя: настоящий советский человек, который мог бы своё дело делать лучше других. Он становится опасным для этих других, и они выталкивают его на роль врага всего общественного устройства. Наиболее опасен для советского строя не тот, кто использует удобную ситуацию и вылезает в оппозиционеры, а тот, кто самим обществом вынуждается быть его врагом и насильно выталкивается на эту роль. Сейчас отличить таких настоящих врагов советского строя от мыльных пузырей диссидентства довольно трудно. Но когда эти пузыри лопнут, может быть, кое-что прояснится. Нам надо ухитриться не стать врагами того дела, в которое мы вложили свои души.

Сооружение

   Моё Сооружение начали облицовывать какими-то плитами. Они временами сверкают, как зеркала, — временами становятся голубыми, временами — золотистыми. Беспорядочное переплетение блоков и цилиндров обретает строгие формы. Теперь я поражаюсь дерзости архитекторов, решившихся на такие формы. В Москве такое ни за что не разрешили бы.

Допрос

   — Как КГБ может использовать вас?
   — Скорее всего, никак.
   — Почему?
   — В силу их внутренних отношений. Им нужна фикция дела, а не реальное дело. И таких, как я, слишком много. Использовать каждого индивидуально невозможно физически.
   — А если вас все-таки попытаются использовать?
   — Если вы допускаете такую возможность, перехватывайте инициативу. Что вам мешает?
   — Наши собственные внутренние отношения. И вас таких слишком много. Мы тем более не можем использовать каждого индивидуально.
   — Неплохо сказано. Один — ноль в вашу пользу.

«Центр»

   «Центр» утверждён. Кем? Здесь же нет ЦК! Очевидно, тем, кто будет давать деньги. Директором будет Профессор, заместителем — Дама. Энтузиаст считает, что им потребуется профессиональный социолог, а тут никого нет, кроме него. Просит походатайствовать за него. Он готов взять на себя руководство отделом, изучающим советское диссидентство. Готов редактировать журнал: «Центр» наверняка будет выпускать журнал.
   Я сомневаюсь в том, что меня возьмут в «Центр», — профессионалу не место в обществе шарлатанов. Но я хотел бы попасть туда. Все-таки какая-то работа. Зацепившись в «Центре», я потом мог бы подыскать место получше.
   Нытик тоже просит устроить его в «Центр». Его претензии минимальны: он готов работать сторожем, уборщиком, курьером.

День рождения Писателя

   Писателю исполнилось шестьдесят лет. Вся мыслящая часть эмиграции собралась в его квартире. Ели, пили, кричали, как в Москве. И трёп был вроде московского — обо всем на свете, хаотический, местами мудрый, а в целом нелепый.
   — Уровень жизни у них высокий, это у них не отнимешь.
   — Это как раз у них можно отнять.
   — Будущее Запада зависит от молодёжи.
   — Очень мудро. Я иду дальше: оно зависит от младенцев.
   — Без шуток! Посмотрите на западную молодёжь! Распущенность. Истеричность. Идеологический хаос. Бунтуют против потребительского общества, а в глубине души сами хотят иметь все, но сразу и без труда.
   — Вполне здравое желание. Я бы тоже не отказался.
   — Зажрались, сволочи. Если бы нам хотя бы половину того, что они имеют!..
   — Мы видим идеал будущего не во времени, а в пространстве — на Западе. Ждать во времени слишком долго, а в пространстве можно прийти и взять.
   — Когда на каждого западного гражданина будет приходиться два советских шпиона, тогда сами отдадут.,