Злобин Анатолий Павлович. Наводка на резкость

Злобин Анатолий

Наводка на резкость

   Анатолий Павлович Злобин
   Наводка на резкость
   Городские монологи
   1
   Согласно расписанию рейсов снова поступаю в распоряжение героев. Сначала они владеют моим воображением, захватывая его самим фактом собственного существования. Затем начинается испытание чувств, в худшем случае проверка на интеллект. Сколько бы я ни пытался быть умозрительным, мне не удается. У чувства есть то невосполнимое преимущество, что оно всегда субъективно и первое впечатление может оказаться решающим, вот почему стоит приберечь его до лучших времен.
   Зато дальше само пошло. Не успел оглянуться, как ты уже в плену собственных впечатлений. Домашние заготовки не пригодились.
   Я приземлился на эту землю - и больше не принадлежу себе. Вручив отвлекающий букет благоухающих гвоздик, герой тут же хватает автора мертвой хваткой за руку, чтобы вести его по тропам своей приукрашенной судьбы.
   На бетонных плитах совершается заранее отрепетированный парад персонажей. Осталось последнее мгновение до решающего выбора, не мне принадлежащего: еще можно ускользнуть в соседний ряд, спрятаться за могучие спины товарищей - но уже уверенный голос дает завершающую команду:
   - В шеренгу, друзья, в шеренгу! Взялись за руки, пошли на меня.
   Современный летописец не утруждает себя муками слова. Достаточно нажать кнопку, творя застывшее изображение эпохи, и назавтра оно размножится миллионным тиражом на первой полосе с незатейливой виньеткой подписи, что-нибудь этакое: "Первые минуты на гостеприимной волгодонской земле". Кнопочное искусство защищает себя полным совпадением с действительностью.
   Но кто же все-таки ведет инсценировку? Кто возьмет меня за руку, совершив окончательный выбор? Судя по всему, ныне творческие браки действительно совершаются на небесах, ибо сценарий встречи разработан и утвержден в высших инстанциях и потому подлежит неукоснительному исполнению.
   Но знают ли они, кого выбирают? Что здесь от инсценировки, что от интуиции?
   Рыжеволосая головка мелькнула под острым углом к моему шагу, зацепив меня локоном и хрупкими фиалками, неслышно прилипшими к руке. У рыжей головы немыслимые ноги и бежевая юбка с боковым разрезом, уходящим в бесконечность. И тут же исчезла, оставив за собой звуковые следы в виде шепота:
   - Зоя. Я живу на третьем этаже, квартира номер пять.
   Вдогон надвигается нога в полосатой брючине с резко выраженной складкой и модным тупым носком башмака, успевшим несколько запылиться под местными ветрами. В такт движению ноги возникает рука с раскрывающейся ладонью.
   - Григорий Сергеевич. Если вы не возражаете, я буду вашим гидом средь наших металлических джунглей.
   - Теперь по группам, лицом ко мне. Разговаривайте, улыбайтесь друг другу, беру вас крупным планом.
   Коверкаем лица в надежде придать им наиболее благоразумное выражение, с любовью смотрю на героя, одновременно и незаметно косясь на фотокамеру.
   Вот кто наш истинный властитель. Все наше поведение на бетонных подмостках аэродрома определяется неутоленным желанием: какими бы мы хотели выглядеть в глазах других, выставленные перед вечностью с выдержкой в одну двухсотую долю секунды. Наводка на резкость совершается автоматически.
   Трехглазый летописец взмок от напряжения, но продолжает стараться, сопровождая свою работу натужным пощелкиванием. Солнце печет, создавая искомый контраст света и тени.
   Энергично работая локтями, к объективу протискивается молодая женщина в оптимистичных кудряшках. Первым на поводке ее красноречия оказывается розовощекий здоровяк из старшего поколения акселератов.
   - Познакомьтесь, пожалуйста, Петр Григорьевич Пономаренко.
   Поводок знакомства кажется нескончаемым.
   - Леонид Иванович...
   - Валерий Григорьевич...
   - Александра Ивановна...
   Следую сквозь строй героев, к которым отныне приговорен вышестоящими инстанциями.
   - Станислав Александрович...
   - Галя и Наташа.
   - Николай Иванович Рулевский, мы, кажется, знакомы?
   - Меня зовут Инкогнито. Но вы меня сразу узнаете, ибо я требую для себя места в следующей главе. Если вы хотите знать правду, слушайте меня. И только меня!
   - Прежде должен выступить я, ибо у меня план горит, мы обязаны выявить причины и во всеуслышание заявить о последствиях. Личное потом...
   Кто говорит? Я оглянулся в поисках голосов, но кругом меня сплошь ворох приветственных шумов, иллюстрируемый улыбками, протягиваемыми руками, шелестящими на ветру призывами, среди которых выделялся самый радостный: "Добро пожаловать на донскую землю".
   Чуть ниже стояло: "Вход по пропускам".
   Значит, я слышал внутренние голоса моих героев?
   Меня отвлекла очередная команда:
   - По машинам, товарищи, по машинам, нас ждут голубые дороги.
   Меня влечет вперед уверенная рука, но я уже запутался, кому она принадлежит. Не все ли равно: передняя рука обязана знать, что хочет задняя.
   Прощай свобода! До последней страницы я уже не принадлежу себе. Иные силы властвуют надо мной.
   Герои со мной не церемонятся. Я должен выслушивать и запоминать их самые интимные тайны, предварительно дав расписку в неразглашении их чувств. Я выступаю судьей в их раздорах, где они пытаются доказать свою правоту ссылками на меня, о которых я и слыхом не слыхивал. Они самовольно составляют распорядок моего времени на неделю вперед, записывая на 7.20 утра посадку дерева в парке Дружбы, а на 20. 30 поход на бахчу, затаскивая меня в такие железные дебри, из которых нет обратного хода, ну, зачем мне обечайка? Что я обечайке?
   Но они неугомонны. Имя им - гегемон. Даже у генерального директора прием по личным вопросам раз в неделю: понедельник, 16. 00. А ко мне идут в любое время с любой заботой, по любому поводу, не заботясь о предлоге. Я должен стать последней инстанцией, к чему я вовсе не приспособлен.
   - Жду вас завтра в 6 утра. Машина за вами придет.
   А если я люблю ходить пешком? Увы, моего гегемона это не волнует. Он интересуется только собой.
   - Так что вы мне скажете: уехать или остаться? Остаться или уехать? Как вы скажете, так и будет.
   Она не догадывается, что и передо мной стоит тот же вечный вопрос: остаться или уехать? - но кто ответит мне?
   - Он сам виноват, умоляю вас, поговорите с ним.
   - Завтра рыбалка? Что ты посоветуешь мне надеть?
   Наутро на асфальтовой тропе возникает ослепительное желто-брючное чудо на двух каблуках.
   Очарование подобного плена оказывается обременительным, но я уже не в силах сбросить его с себя. Кто знает, может быть, я уже не желаю быть спасенным? Разве мои герои не одаряют меня своей щедростью? Они распахнуты и безбрежны. Я уже сам набиваюсь к ним.
   - Расскажите что-нибудь.
   - О чем вам?
   - Все равно. Хоть про брызги по асфальту.
   - Подарите на память свой монолог.
   - Итак, сегодня мы останавливаемся на одном конкретном вопросе: самый счастливый день. Так сказать, счастье крупным планом.
   - Бог мой, а я и не помню. Неужели самый счастливый день уже прошел?
   - Обязаны вспомнить.
   Кто будет говорить первым? Что сложится из этой мозаики? Они ведь такие чуткие и чувствительные, они такие живые, все из плоти и крови. Их так легко уколоть пером, задеть нечаянным словом, обидеть недостоверным эпитетом. Чтобы этого не случилось, я обязан хранить тайну исповеди, упрятав их подлинные имена в мешок свой памяти.
   Кому же дать слово вначале?
   Я выбрался из бетонных нагромождений и снова оказался на перепутье. Из мозаики бетонных плит слагается взлетная полоса. А ведь она сама не взлетает.
   Так что же было вначале: действие или состояние?
   2
   - Разрешите присесть с вами рядом? Не удивляйтесь, я Инкогнито, если вам угодно, можете звать меня Верой, я отзовусь. Погода нелетная, дождь зарядил, вылет отложен до 15. 00. Что делать в зале ожидания? Будь моя воля, я назвала бы его залом скуки.
   А вот Волгодонск был для меня в самом деле городом ожидания. Чего я ждала? Сама не знаю. Все прошлые надежды кажутся по крайней мере опрометчивыми. Больше я уже ничего не жду, кроме самолета. Я прощаюсь с Волгодонском одна, никто меня не провожает.
   Мы приехали сюда два года назад. Грише предложили повышение, сорок рублей прибавили плюс интересное дело, что-то связанное с улучшением технологии, к тому же с автоматизированной системой, сейчас это модно. Я, как верная жена, последовала за мужем, но пребываю на том же уровне, без финансовых прибавок и технологических дотаций. Как была экономистом, так и осталась. И дома при том же звании, правда, несколько изменяется окончание. На работе я старший экономист, дома - старшая экономка. Не я выбирала свой жребий, слепая судьба, обрядившая меня в юбку.
   Подумать только, променять Ленинград на Волгодонск. Несколько лет назад был такой случай: кто-то решил обменять отдельную двухкомнатную квартиру в Волгодонске на любую площадь в Ленинграде. Объявление безответно висело восемь месяцев, чудаков не нашлось. А мы ринулись сюда прямо с улицы Пестеля. Не буду утверждать, что я коренная ленинградка, но все же. Первым там появился Григорий в качестве студента, меня он вывез с практики, подобрал, что называется, у расточного станка. Так что мы ленинградцы с двадцатилетним стажем, могли бы перейти в разряд коренных, если бы вдруг не явился миру великий "Атоммаш".
   Возможно, на свете есть города лучше Ленинграда - не знаю. Зато точно знаю - мне лучшего города не надо. Ленинград - это даже не город, это состояние. Всего чего хотите. Состояние моей души. Состояние русской истории. Состояние нашего будущего. Мы вот жили на Пестеля, 22, пятый этаж с видом на воду. Как можно жить в этом городе без воды? Гулять всегда ходили на Фонтанку. Однажды идем по набережной. Григорий говорит: "На той неделе улечу на несколько дней в Волгодонск". "Что ты там потерял?" спросила я беспечно. "Хочу людей посмотреть и себя показать". Я насторожилась: "Кстати, где это? Никогда не слышала о столь шикарном городе - верно, дыра порядочная". - "Между прочим, не исключено, что в эту дыру мы поедем работать". - "Григ, это несерьезно. Никогда не поверю, что ты сможешь расстаться с Ленинградом". - "Издали будем любить его еще крепче. Мне предлагают интересную работу. Я разработаю новую технологию". - "Разве нельзя разрабатывать новую технологию, не покидая Ленинграда?" - я еще пыталась трепыхаться на поплавках беспомощных вопросов: а как же квартира? а как Юрочкина музыкалка? - но это уже было полной капитуляцией. Ведь у нас на первом месте работа - и нет другого слова.
   Дома я пыталась отыскать Волгодонск на карте: не обнаруживалось такого города. Но самолеты туда летают, и это мне ответили в справочной Аэрофлота. Странно. Как они туда долетают, если данный город даже не нанесен на карту.
   Впрочем, будем объективны, на более крупных картах Волгодонск все же обнаружился, этакий крошечный, даже не имеющий точки кружочек, примостившийся в правом нижнем углу Цимлянского моря. Сколько таких серийных кружочков рассыпано на карте. Почему мне достался именно этот? Неведомый и далекий, занимающий наипоследнее место в ряду условных обозначений?
   Но что делать, коли я всего-навсего старшая экономка? Покорно отстояла в очереди за билетом. Григорий должен был нас встречать на месте, а мы с Юрой летели, предварительно отправив малой скоростью всю нашу обстановку, среди которой мы жили. Но ведь не отправишь малой скоростью Фонтанку?
   И вот прилетели. Здравствуй, Волгодонск. Тогда этого здания с залом скуки и в помине не было. В чистом поле торчали три вагончика на железных колесах.
   В памяти осталась мощная плотина гидростанции с водопадами, перехлестывающимися через щиты, мы как раз ехали в небольшом грузовичке по нижнему бьефу, и казалось, вода клокочет и рушится на нас, а ветер сносил на дорогу брызги и пену. В жизни всегда великое и горькое рядом. На ребрах щитов висели белые тушки перебитых, обезглавленных судаков, засосанных этой неумолимой великой стихией, бедные рыбки, но это я уже про себя подумала.
   Мы поселились на втором этаже с видом на строительный забор, за которым вырастал универсам, мне даже нравилось поначалу наблюдать за переменами его силуэта. Увы, стройка оказалась бесконечной, больше я на нее не глазела.
   Я впервые попала в строящийся город и не переставала удивляться: чем дальше строят город, тем больше в нем образуется пыли. Отчего так? Потом мне объяснили научно: увеличивается количество сдираемой земной поверхности. А прикрывать содранную землю не дело строителей, для этого существует следующая инстанция, неведомо как называющаяся.
   Ленинградскую квартиру нам поставили на броню. Прибыла малой скоростью наша обстановка. Разместили ее. Квартира, в сущности, такая же, тут и там две комнаты. Только вид из окна поменяли.
   Вы знаете, тут неплохой климат. У меня прошли головные боли. А база отдыха на берегу Дона - так это просто прелесть. И снабжение хорошее.
   Не подумайте, будто я ищу смягчающие обстоятельства. Я знаю, что заранее обречена на роль отрицательной героини, не понимающей устремлений мужа и пытающейся по низменным мотивам сбежать от трудностей.
   Я нарушила долг - так по-вашему? В таком случае выслушайте и пострадавшую сторону. Это не система доказательств, вместо системы координатная сетка эмоций, с помощью которой я хотела бы объясниться если не перед историей, то хотя бы перед вами.
   Мой дед воевал на гражданской, был ранен, заработал инвалидность и в тридцать втором году умер. Отец родился в год, когда началась первая мировая, и погиб на второй мировой, в сорок третьем году под Ленинградом, я даже не знаю, где его могила, похоронен в братской. Я родилась в тридцать девятом, отца не помню. От войны остались в памяти платформы с танками, которые стояли на нашей станции.
   Я не раз слышала, нам говорили сызмалу, что и дед мой, и отец отдали свои жизни за счастье своих детей, то есть за меня. А теперь вдруг выясняется, что и я должна пожертвовать своим будущим во имя какого-то "Атоммаша" и тем самым ради счастья моего сына. А Юре во имя кого придется жертвовать?
   Так вот, заявляю официально и категорически: не желаю жертвовать своим будущим. А главное, не вижу в этом смысла. Сейчас мирное время, мы разоружаемся. Кому полезны наши жертвы?
   Моя вина лишь в том, что я не родилась крестьянкой. Выросла на перекрестке железных дорог на узловой станции рядом с депо, а мимо проносились поезда, зовя меня в неведомые, абстрактные дали.
   Я заядлая урбанистка первого поколения. Мне вонючий гараж под окном милее лесной опушки, воспеваемой поэтами. Все урбанисты сейчас заболели березовой ностальгией, но я этой модной болезнью никогда не страдала.
   Куда деваться, коль я уже избалована моим Ленинградом? Что есть вершина человеческой цивилизации? Заводы, домны, шахты? Их все время достраивают, модернизируют, а в конце концов неизбежно снесут, чтобы поставить на их место еще более огромные корпуса. Нет, это не заводы и не шахты. Тогда, может быть, гидростанции, затопившие лучшие земли, отнявшие у рыбы ее вековые пути? Прекрасное не должно причинять вред. А лучшее, что создано на земле цивилизацией, это города. Они стоят веками, перешагивают в другое тысячелетие. Слава богу, Волгодонск не кичится своей уникальностью. Он довольствуется скромным положением серийного города, сошедшего с домостроительного конвейера. И потом - разве это город? Это жалкий эмбрион города, и еще неизвестно, кого примут на свет повивальные бабки, мальчика или девочку?
   С утра я влезаю в резиновые сапоги и топаю вдоль забора. Ночью прошел дождь, правда небольшой, грязи всего по щиколотку. Но она такая жирная, въедливая. Долго стою на остановке, ибо автобусы подходят набитые битком, а я не такая резвая, чтобы соперничать с молодыми парнями и девчатами, спешащими, как и я, на смену.
   Хорошо, я втиснулась, доехала до своего корпуса, двадцать минут отмываю сапоги. Вечером все повторяется в обратном порядке с добавлением второй серии в виде магазинных очередей. Я стала жаловаться Григорию: грязно, далеко. Хорошо, он пошел к начальству - и скоро мы перебрались в новую квартиру на проспекте Строителей, седьмой этаж, где из окна не видать ничего, кроме горизонта, а лифт работает только по четным дням.
   Мне начали сниться ленинградские сны. Я иду по Литейному проспекту под дождем. В правой руке у меня зонтик, в левой сумочка - и больше ничего, как легко шагать. А дождь чисто ленинградский, обложной, знаете, такой бисерный, асфальт матово блестит. Я иду и удивляюсь про себя: зачем это я надела вечерние туфли на высоком каблуке за 45 рублей, ведь я промокну, надо было надеть уличные, на микропорке. Но я почему-то не промокаю, это же сон, подошла к остановке, меня догоняет троллейбус, светлый, красивый, свободный. Дверцы с легким шорохом распахиваются, приглашая меня, но я не спешу садиться, мне так хорошо пройтись под дождем, снова шагаю по блестящему асфальту мимо светлых витрин.
   Ах, зачем этот жестокий сон, зачем я жила в Ленинграде? Григорий почувствовал мою антипатию к Волгодонску, пытался меня развлечь, но у нас даже кинотеатра нет, а ехать в старый город - это все равно что совершить путешествие за три моря.
   Мы поехали в отпуск к морю. Юру отправили в лагерь. Но ведь жизнь состоит не из отпусков - наоборот, отпуск есть исключение из жизни, а дальше снова трудовые будни, снова резиновые сапоги - и бурые струи воды стекают в раковину.
   Григорий увлекся рыбалкой, я ушла в книги, начала организовывать заводскую библиотеку. Разослали письма писателям, многие откликнулись, я пробивала фонды.
   К нам все время приезжают представители культуры, мы сейчас в моде. Правда, чаще всего это получается поверхностно, но все же. Однажды я набралась духа и даже выступила на обсуждении, сказав совсем не то, что думала.
   "Вы, - говорю, - прибыли к нам на экскурсию в диковинный уголок. А вы поживите здесь, поработайте рядом с нами, порадуйтесь нашими радостями, потоскуйте нашей тоской. Да, да, - говорю, - мы не только реакторы строим, мы тут и тосковать умеем, и по грязи шлепаем. Вы нас без нашей тоски не поймете. Мы тут по культуре тоскуем, но не желаем, чтобы она была привозной. Пусть она будет наша".
   Мне хлопали. Потом столичный поэт подошел ко мне и пожал руку. Оказывается, я говорила глубоко и взволнованно. Я даже удостоилась приглашения на банкет, состоявшийся на теплоходе "Севастополь" в честь нашей высококультурной встречи.
   Слушайте. Передают объявление. Мой рейс! Снова откладывают на два часа, до 17. 00. Неужто я никогда не улечу отсюда? Ведь я давно загадала, едва ли не с самого начала. Какой день в Волгодонске был для вас лучшим? Ответ: день отъезда.
   И вот он пришел наконец. И я уже наверняка знаю, нет, это не лучший мой день в Волгодонске. Мне грустно. Я взлохмачена чувствами. Не было здесь у меня лучшего дня. А ведь мне еще нет сорока, я еще ничего и могу производить впечатление даже на столичных поэтов. Я пропадаю в этой дыре. Как мне жить дальше? Ожиданием следующего культурного диспута, который состоится через полгода?
   Так развеялось мое книголюбство. У мужчин рыбалка, охота, а мне что? Пойти на курсы кройки и шитья?
   Я вам говорила, мы были на море. Приехали домой, Надя, моя подруга, пристает ко мне:
   "Посмотри, Вера, как все переменилось кругом, правда? Четвертый корпус уже облицевали до половины".
   Я смотрю кругом - и не вижу никаких перемен. Те же тучи пыли, рычащие самосвалы, та же грязь, толчея на остановках.
   Может быть, Наде проще? Она восторженная, но не дура, ибо научилась довольствоваться малым. А я все жажду.
   Под Новый год состоялось объяснение с Григорием. Я заявила, что уеду. Конечно, до конца учебного года я дотерплю, потому что Юра уедет со мной, это решено, он уже вторую зиму не ходит в музыкалку, а ведь у мальчика способности, это преступно, если он вместо серьезной музыки растратит их на магнитофон.
   Я чувствовала, Григорий отдаляется от меня, но не могла понять причины. Он твердил: у него интересная самостоятельная работа, о которой он мечтал всю жизнь. Они уже много сделали, и он останется здесь до конца, пока новая технология не будет отлажена.
   "Мы рождаем новую структуру, и она рождается в муках. Мы не нуждаемся в обезболивании".
   "Я утверждаю: служба должна служить прогрессу, но не наоборот".
   "Мы создаем принцип в реальном масштабе времени. Реактор - наша первая проблема, но отнюдь не последняя".
   "Пусть будут высокие температуры, мы выдержим. Но выдержит ли металл? При той структуре, которую вы предлагаете, я в этом не уверен".
   "Стружка! Сколько стружки вы настрогали, подумать и то страшно. А ведь это только на бумаге. Что будет в натуре?"
   Ну скажите на милость, кого могут волновать подобные проблемы? Я уверена, это не для белых людей. А они спорят об этом неделями, месяцами. Григорий горит, готов пожертвовать семьей во имя высоких температур. Цель у него такая - разработать технологию цели. Современная алхимия.
   Конечно, я совершила ошибку, пойдя на экономический факультет, в результате полная трудовая апатия. Следовало посвятить себя филологии.
   Нет, Григорий не приедет провожать меня. У него как раз сегодня очередное сверхважное совещание, и вообще... Мы же культурные люди, порешили мирно, без надрывов и взаимных упреков. Через месяц кончается срок брони на квартиру, надо лететь. А вещи обратно - той же малой скоростью. У нас на Пестеля остался старый диван, пока проживу.
   Скорей бы под дождь, пройтись по мокрому асфальту.
   3
   Покажите, покажите, что вы здесь изобразили. Первый этап - изучение натуры - кончился вполне благополучно, все остались целы, никто не убежал. Второй этап: осмысление. И причем не только зрительное. Вы обязаны представить в мое распоряжение художественный прием, чтобы я на него опирался.
   Так что же вы предлагаете? Понимаю, понимаю: первый вариант, так сказать, предварительная прикидка великой мысли.
   - Наслаиваются этажи. Движение совершается снизу вверх, символизируя тему роста. Это дом на проспекте Строителей.
   Аппарат панорамирует вправо, горизонтально скользя вдоль окон и лоджий, которые кажутся обжитыми и приветливыми.
   Панорама доходит до угла дома, за срезом фасада раскрывается широкий вид на Новый город с его всегдашним оживлением и четким ритмом.
   Закадровый голос:
   - Сколько лет этому городу? В самом деле интересно: давно ли он стоит на этой древней донской земле?
   Быстрый наезд на фасад двухэтажного здания с веселым подъездом. Читаем наверху надпись "Электрончик". Это детский сад, - по дорожке топает ножками Вова Груздев, ради оживления можно дать ему в руки воздушный шар на ниточке.
   Закадровый голос:
   - Они ровесники. Вове Груздеву и Новому городу нет еще пяти лет. Новый человечек учится ходить по земле, город Волгодонск учится жить и трудиться.
   Камера переносит нас в учебную аудиторию городского техникума. Сосредоточенные лица парней и девушек, конспектирующих лекцию.
   Широким людским потоком рабочие идут к заводской проходной, сначала как бы в тумане, затем с наводкой на резкость.
   Закадровый голос:
   - Волгодонск учится, Волгодонск живет, Волгодонск трудится. Это город молодых. Средний возраст жителя здесь двадцать четыре года. Им принадлежит этот город и его будущее.
   Для первого варианта не плохо. Не знаю, что скажет худсовет, а я готов это снимать. Я это вижу. А главное, чувствую прием: кадр раскручивается метафорически. Вовик и город - это проходит, я вам гарантирую.
   Я понимаю, к металлу мы подойдем потом. Металл от нас никуда не денется. Начало должно быть человеческим, мало того - человечным. Это говорю вам я, Игорь Соколовский.
   Перелистываем несколько страниц, пробуем наугад. У вас первый вариант, у меня первые впечатления от первого варианта. Что скажут на худсовете? Основополагающий вопрос. Все мы ходим под худсоветом.
   Общий план и проезд по второму пролету, где расположены сварочные линии, - чур, загрохотало железо, отскочим чуть назад, ближе к исходным позициям.
   Закадровый голос:
   - "Атоммаш" столь огромен, что с земли его не охватить одним взглядом. И нам потребовалось подняться в воздух...
   Стоп! Кадр отменяется. Лучше всего на свете быть закадровым голосом, который ни за что не отвечает. А вы подумали, где я возьму вертолет? Кто мне его даст, да еще на целый съемочный день, чтобы я дополнительно успел слетать на рыбалку? Во всем мире разразился чудовищный энергетический кризис, а вы записываете мне в сценарий вертолет. Как и чем мы будем его заправлять? С помощью пол-литра? И вообще, я уже вышел из этого возраста, мне трудно летать на вертолете, болтанка страшная, а если я вместо себя отправлю в воздух Колю, то нам пленки не хватит.
   Мой вам решительный совет: прежде чем писать про общие и средние планы, познакомьтесь со сметой. Мне ее опять срезали. Они хотят железо, как можно больше железа, но при этом чтобы оно ничего не стоило. Мне нужен порыв, вдохновение - но в пределах сметы. Я должен снять красиво и дешево, в этом великая цель нашего искусства.
   Открою вам небольшой производственный секрет: самые дешевые планы крупные. Станок - крупным планом, руки рабочего - крупным планом, обечайка - крупным планом. Дайте мне как можно больше крупных планов, кидайте мне их пачками - и я вам конфетку сделаю.
   Предупреждаю, натура здесь невыгодная. Ну что за радость: колоссальные станки, рентгеновские камеры, гигантские краны. Обечайка крутится на станке. С начала недели мимо нее хожу, а эта дылда все крутится, не переставая, сплошная стружка.
   Где динамика, я вас спрашиваю? У них цикл изготовления реактора три года - как я покажу на экране? Закадровым голосом? Так ведь изображение обязано соответствовать голосу, иначе будет смех, много смеха.