Золя Эмиль. Наводнение

Сиприену удалось взобраться на крышу соседнего дома, как вдруг Эмэ подняла
голову и, увидев, что мужа нет рядом, закричала:
- Где он? Зачем он меня покинул? Вместе жили, вместе и умрем!
Увидев мужа на крыше соседнего дома, Эмэ побежала по черепицам, держа
на руках своих детей. Она твердила:
- Сиприен, подожди меня. Я пойду с тобой, я хочу умереть вместе с
тобой.
Она настаивала на своем. А Сиприен, наклоняясь, умолял жену подождать,
уверяя, что сейчас вернется, что это делается для нашего спасения. Но она
смотрела на него безумным взглядом и, мотая головой, повторяла:
- Я пойду с тобой, я пойду с тобой. Почему ты не хочешь? Я пойду с
тобой.
Он вынужден был взять детей. Затем помог жене подняться. Нам все было
видно: сидя на самом высоком месте крыши, мы следили за ними взглядом. Они
шли медленно. Эмэ снова взяла на руки плачущих детей, а Сиприен на каждом
шагу оглядывался и поддерживал жену.
- Поставь ее в надежное место и возвращайся сейчас же! - кричал я.
Я заметил, как он махнул рукой, но в рокоте бушующей воды не расслышал
его ответа. Вскоре они скрылись из виду, спустились на крышу другого дома,
пониже первого. Пять минут спустя они появились уже на крыше третьего дома,
- она, вероятно, была очень крутая, так как они пробирались на коленях вдоль
конька. И вдруг ужас охватил меня. Приложив руки к губам, я начал кричать
изо всех сил:
- Вернитесь! Вернитесь!
И все - Пьер, Жак, Гаспар - тоже кричали, чтобы они вернулись. Но наши
голоса остановили их только на минуту, - они продолжали двигаться вперед.
Они уже находились на повороте улицы, начинавшейся напротив высокого дома
Рембо, - он был выше соседних домов не меньше чем на три метра. Одно
мгновение они колебались. Затем Сиприен, хватаясь за скобы, вскарабкался с
легкостью кошки на дымовую трубу. Эмэ поневоле стала ждать. Она стояла на
черепичной кровле, мы хорошо видели ее, она прижимала детей к груди и как
будто стала выше ростом; черная ее фигура четко выделялась в звездном небе.
Но тут произошло страшное несчастье.
Дом Рембо, первоначально предназначенный под промышленное предприятие,
был легкой постройки, к тому же на его фасад обрушивался весь прибой волн,
бушевавших на улице. Мне казалось, что дом дрожит от напора воды; от ужаса у
меня захватило дыханье, но я не сводил глаз с Сиприена, который пробирался
по крыше. Вдруг раздался грохот. Взошла луна, круглая желтая луна, и,
поднимаясь в небе, спокойно озарила безбрежное озеро, как лампа освещает
жилую комнату. Ни одна подробность катастрофы не ускользнула от нас. Дом
Рембо рухнул. У нас вырвался крик ужаса: Сиприен исчез. В этом обвале мы
различили только шум бури и всплеск волн под обломками упавшей крыши. Затем
наступило спокойствие, уровень воды стал прежним; только на месте
поглощенного ею дома в ряду построек зияла черная дыра. Над водой торчали
расщепленные половицы, громоздились балки, словно остов полуразрушенного
собора. И вот мне показалось, что между этими балками я вижу чье-то живое,
шевелящееся тело, делающее сверхчеловеческие усилия.
- Он жив! - крикнул я. - Благодарение богу, Сиприен жив!.. Глядите, вон
он где, его ясно видно над водой, луна так ярко светит!
Мы смеялись нервным смехом. Мы хлопали от радости в ладоши, как будто
спаслись сами.
- Он поднимается, - сказал Пьер.
- Да, да, смотрите! - кричал Гаспар. - Вон он старается ухватиться за
балку слева.
Но наш смех оборвался. Горло сжал страх, мы больше не обменивались ни
единым словом. Мы поняли, в каком ужасном положении находился Сиприен. При
обвале ему зажало балками ноги; и, не имея возможности высвободиться, он
висел теперь головой вниз, в нескольких сантиметрах от воды. Для него
началась мучительная агония. На крыше соседнего дома по-прежнему стояла Эмэ,
прижимая к себе детей. Судорожная дрожь била ее. На ее глазах умирал муж, и
она не отрывала взгляда от несчастного Сиприена, находившегося в нескольких
метрах от нее. И вдруг она протяжно завыла, как собака, диким воем,
исполненным ужаса.
- Нельзя же его так оставить. Умрет он, - растерянно сказал Жак. - Надо
пойти туда.
- Попробуем спуститься по балкам, - предложил Пьер. - Может, мы его
вызволим.
И они направились к соседним крышам; но в это время рухнул и второй
дом. Путь был отрезан. Нас точно сковал леденящий холод. Мы машинально
взялись за руки и сжимали их крепко, до боли, не имея сил оторвать взгляд от
страшного зрелища.
Сначала Сиприен пытался приподняться. С необычайной силой он
отстранился от воды, поддерживая свое туловище в наклонном положении. Но
усталость взяла свое. И все же он продолжал бороться, хотел схватиться за
балки, забрасывал руки в разные стороны, надеясь натолкнуться на что-нибудь,
за что можно было бы ухватиться. Затем, обессилев, чувствуя приближение
смерти, он снова упал и повис неподвижно. Смерть приближалась медленно. Вода
тихо поднималась, чуть-чуть смачивала волосы, и, вероятно, он ощущал ее
прохладное прикосновение к макушке горящей головы. Потом всплеснула первая
волна, омочив его лоб. Другие волны закрыли ему глаза. Мы видели, как голова
его медленно исчезает под водой.
Женщины, сидевшие у наших ног, закрыли лицо руками. А мы упали на
колени и, простирая к небу руки, плача, бормотали мольбы. На крыше
по-прежнему стояла Эмэ, крепко прижимая к себе детей, и в темноте все громче
разносились ее стоны.

IV

Я не знаю, долго ли мы были в оцепенении. Когда я пришел в себя, вода
поднялась еще выше. Она уже доставала до черепиц; крыша была лишь узким
островком, выступавшим над необозримой поверхностью воды. Направо и налево
дома, должно быть, обрушились. Море воды ширилось.
- Нас куда-то несет, - бормотала Роза, цепляясь за черепицы.
И действительно, у всех у нас было ощущение качки, как будто бы крыша
превратилась в плот. Казалось, нас уносило быстрое течение. Но когда мы
смотрели на церковную колокольню, неподвижно стоявшую перед нашими глазами,
обманчивое впечатление исчезало; мы понимали, что находимся на одном и том
же месте, среди зыби волн.
Но вот вода начала наступление. До сих пор бурное ее течение шло вдоль
улицы, но обломки стен, преграждавшие путь стремнине, заставляли ее
отступать. Это был настоящий штурм. Как только бревно или балка попадали в
течение, оно подхватывало их и направляло на дом, как таран. И поток уже не
выпускал свое оружие, отбрасывая его назад и снова швыряя в стены, раз за
разом усиливая удары. Вскоре уже десять - двенадцать балок одновременно били
в стены нашего дома со всех сторон. Вода ревела. Клочья пены смачивали наши
ноги. Мы слышали глухие стоны затопленного дома, от глухих ударов уже
трещали стены. Временами, при особо сильном прямом ударе, мы думали, что
наступил конец, что стены сейчас разверзнутся и отдадут нас во власть
разъяренной реки.
Гаспар отважился спуститься к самому краю крыши. Ему удалось схватить
балку, он вытянул ее своими мощными руками.
- Надо защищаться! - крикнул я.
Жак, в свою очередь, силился остановить плывший мимо длинный шест. Пьер
помог ему. Я проклинал свою старость, лишившую меня былой силы, - по ее вине
я был теперь слаб, как ребенок. Но защита организовалась, начался поединок
трех человек и потока. Гаспар стоял с балкой наготове, подстерегая несшиеся
бревна, которые стремнина превращала в снаряды, и разом останавливал их у
самой стены. Иногда толчок был так силен, что Гаспар падал. Рядом с ним Жак
и Пьер, маневрируя длинными шестами, отбрасывали обломки. Около часа длилась
эта бесполезная борьба. Они, теряя голову и осыпая воду бранью и
проклятиями, хлопали по ней изо всех сил. Гаспар рубил воду, словно живого
противника в рукопашной схватке, вонзал в нее балку, как клинок сабли. А
вода надвигалась со спокойным упрямством, без единой царапины, непобедимая.
Наконец Жак и Пьер изнемогли и, бросив борьбу, отошли от края крыши; у
Гаспара тоже силы были на исходе, он не удержал балку, - поток вырвал ее и,
превратив в таран, пробил брешь в стене нашего дома. Сопротивление стало для
нас невозможным.
Мария и Вероника бросились друг к другу в объятия. Обе с отчаянием,
срывавшимися голосами твердили одну и ту же фразу, она и до сих пор звучит в
моих ушах:
- Я не хочу умирать!.. Не хочу умирать!
Роза обняла их, пытаясь утешить, успокоить; но и сама она, дрожа от
холода и ужаса, поднимала лицо к небу и кричала помимо своей воли:
- Я не хочу умирать!
Молчала только тетя Агата. Она не молилась больше, не осеняла себя
крестом. Глядя вокруг дикими глазами, она старалась еще улыбаться, встретив
мой взгляд.
Вода била теперь по черепицам. Надежды на спасение не было. Со стороны
церкви до нас все время доносились голоса; вдали промелькнули два фонаря; и
снова безмолвное непреодолимое наступление желтой водной пелены. В Сэнтене,
где у многих были лодки, беда настигла людей, вероятно, раньше, чем нас.
Гаспар между тем ходил по крыше. Вдруг он позвал нас:
- Скорее!.. Помогите! Держите меня крепко.
Он снова взял шест и начал подстерегать какой-то огромный черный
предмет, который медленно подплывал к дому. Это была широкая крыша сарая,
сделанная из прочных досок; поток сорвал ее целиком, и она держалась на
поверхности воды, как плот. Когда крыша подплыла близко, Гаспар остановил ее
шестом, но он не мог устоять на месте и позвал на помощь. Мы обхватили его и
держали крепко. А как только плот попал в течение, он сам стремительно
помчался к нашей крыше и ударился о нее так сильно, что мы испугались, не
разбился ли он.
Гаспар смело прыгнул на плот, посланный нам случаем, пробежал по нему
во всех направлениях, чтобы убедиться в его прочности; а Пьер и Жак тем
временем удерживали плот у крыши. Гаспар смеялся и радостно говорил:
- Дедушка, вот мы и спасены!.. Женщины, не плачьте!.. Это настоящий
плот. Смотрите! Под ногами у меня сухо. Этот плот всех нас поднимет. Мы
будем на нем как у себя дома!
Однако Гаспар счел необходимым его укрепить. Он пригнал шестом плывущие
балки и связал их веревками, которые захватил с собой Пьер, поднимаясь на
чердак. Поскользнувшись, Гаспар упал в воду, но на крик, который у нас
вырвался, он снова ответил смехом. Воды он не боялся, он проплывал по
Гаронне целое лье. Взобравшись опять на крышу, он отряхнулся и воскликнул:
- Ну что же, переходите на плот, не будем терять времени.
Женщины встали на колени. Гаспар перенес Веронику и Марию на середину
плота и велел им сесть там. Роза и тетя Агата соскользнули сами по черепицам
и устроились рядом с девушками. В эту минуту я взглянул в сторону церкви:
Эмэ стояла на прежнем месте. Она прислонилась теперь к трубе и держала детей
на вытянутых руках, так как вода уже доходила ей до пояса.
- Не горюйте, дедушка, - сказал Гаспар. - Мы ее заберем, обещаю вам.
Пьер н Жак спустились на плот. Спрыгнул и я. Плот немного кренился на
одну сторону, но все же был достаточно прочен, чтобы нести всех нас.
Последним покинул крышу Гаспар, распорядившись, чтобы мы взяли выловленные
им шесты, - они должны были служить нам вместо весел. У него самого был
очень длинный шест, которым он пользовался с большой ловкостью. Мы
предоставили ему командовать. По его приказу мы стали отталкиваться шестами
от края нашей кровли. Но мне казалось, что плот был приклеен к ней. Несмотря
на все наши усилия, мы не могли от нее оторваться. При каждой новой попытке
поток снова мчал нас к дому с неистовой силой. И всякий раз нам грозила
смертельная опасность: ударившись о крышу, плот мог разбиться в щепки.
И вот снова мы почувствовали свою беспомощность. Мы считали себя
спасенными, а все еще были во власти реки. Я даже жалел о том, что мы сняли
женщин с крыши, - ведь каждую минуту разъяренный поток мог перевернуть плот.
Но когда я заговорил о том, чтобы возвратиться в наше убежище, все
закричали:
- Нет, нет, попытаемся еще. Уж лучше умереть здесь!
Гаспар больше не смеялся. Мы возобновили борьбу, отталкиваясь шестами с
удвоенной энергией. Пьеру пришла наконец счастливая мысль: он влез на крышу
и при помощи веревки повернул плот налево; ему удалось вывести нас из
стремнины; затем он снова прыгнул на плот, и несколькими ударами шестов мы
выбрались на середину улицы. Но Гаспар помнил о своем обещании спасти нашу
бедную Эмэ, - мы все время слышали ее жалобные стенания. Чтобы подплыть к
ней, надо было пересечь улицу, где несся свирепый поток, снова попасть в
течение, с которым мы так долго и бесплодно боролись. Гаспар безмолвно
советовался со мною взглядом. Я был в смятении, никогда еще в моей душе не
возникала такая мучительная борьба. Мы рисковали жизнью восьми человек. На
миг я поколебался, но я не мог сопротивляться тоскливому зову Эмэ.
- Да, да, - сказал Гаспару. - Это невозможно, нельзя нам уехать без
нее.
Он без слов опустил голову и начал проталкивать плот, упираясь шестом
во все сохранившиеся еще стены. Мы миновали соседний дом, проплыли над
нашими затопленными сараями и службами. Но как только мы очутились на углу
улицы, у нас вырвался крик. Течение снова нас подхватило и понесло к нашему
дому. Нас несло с головокружительной быстротой, кружило, словно листок на
воде, и вдруг крик замер у нас в горле: плот со страшной силой ударился о
край черепичной крыши - и разбился. Завертелись в водовороте доски, нас
сбросило в воду. Не знаю, что было потом. Помню только, что, падая, увидел в
воде тетю Агату, - вздувшееся пузырем широкое платье еще держало ее на
поверхности потока, но запрокинувшаяся голова уже затонула, и тело покорно
погружалось в пучину.
Я очнулся от острой боли и открыл глаза, - это Пьер втащил меня за
волосы на край нашей кровли. Я лежал и глядел в каком-то отупении. Пьер
снова погрузился в воду. Голова у меня кружилась, я был как в дурмане и
вдруг с удивлением увидел Гаспара на том месте, где только что был мой брат:
Гаспар нес на руках Веронику. Положив ее рядом со мной, он прыгнул в воду и
вытащил Марию, бледную, с восковым лицом, вытянувшуюся и неподвижную, - она
мне показалась мертвой. Гаспар снова кинулся в воду, но на этот раз он искал
напрасно. Рядом с ним плыл Пьер. Они разговаривали между собой, давали друг
другу указания, которых я не понимал. Как только они, измученные, поднялись
опять на крышу, я закричал:
- А где тетя Агата? Где Жак? Где Роза?
Они поникли головой. Крупные слезы покатились у них из глаз. По
нескольким словам я понял, что Жаку шестом проломило голову. Роза кинулась
на труп своего мужа, и их унесло обоих. Тело тети Агаты все не всплывало. Мм
думали, что течением его занесло через открытое окно в наш дом.
Приподнявшись, я смотрел на ту крышу, где еще несколько минут назад
стояла Эмэ. Но вода все подымалась. Эмэ больше уже не выла. Я видел только
две ее поднятые руки, она держала детей над водой. Затем все исчезло. Водная
пелена сомкнулась, и на ней заиграл ровный свет луны.

V

Нас осталось только пятеро. Вода не залила лишь узкую полоску кровли, у
самого конька. Одну из дымовых труб снесло. Вероника и Мария были в
обмороке, нам пришлось приподнять их и держать почти в стоячем положении, -
вода уже подбиралась к их ногам. Наконец, они пришли в сознание; и, видя,
как они промокли, дрожат, снова слыша их крики: "Не хочу умирать", - мы
пришли в отчаяние. Мы успокаивали их, как малых детей, говорили, что они не
умрут, что мы не дадим им умереть. Но они нам больше не верили, они хорошо
знали, что скоро умрут. И всякий раз слово "умереть" звучало похоронным
звоном, в смертельной тоске женщины жались друг к другу, от холода и страха
у них стучали зубы.
Близился конец. Деревня была разрушена, затоплена, лишь кое-где
виднелись обломки стен. Над водой вздымалась только уцелевшая колокольня, и
лишь оттуда по-прежнему доносился гул человеческих голосов, - люди были там
в безопасности. Вдали ревел стремительный поток. Мы больше не слыхали даже
шума обвалов, похожих по звуку на грохот опрокидываемых телег с булыжником.
Мы были одиноки, беспомощны, заброшены, как на судне, потерпевшем крушение в
океане, за тысячи лье от суши.
На один миг показалось, что мы слышим всплеск весел по воде, взмахи
спокойные и размеренные, все более и более отчетливые. Ах! Какая музыка,
вселявшая надежду! Как все мы напряглись, вопрошая пространство! Мы
всматривались, затаив дыхание, но ничего не увидели. Желтая пелена с пятнами
черных теней ширилась; но ничто живое не шевелилось, - эти черные тени были
всего лишь верхушками затопленных деревьев и развалинами стен. Обломки,
кусты, пустые бочки - вот что приняли мы за спасательные лодки; мы радостно
размахивали платками, пока не убедились в своем заблуждении; и снова мы
впали в тоску и отчаяние; и все время до нас доносился какой-то мерный шум,
но мы не могли уловить, откуда он идет.
- Лодка! Я ее вижу! - крикнул вдруг Гаспар. - Глядите! Вон там плывет
большая лодка!
И он указал рукой на отдаленную точку.
Я ничего не видел, Пьер тоже. Но Гаспар упрямо твердил, что это лодка,
- он ясно ее видит. Мы уже отчетливо слышали удары весел. А потом увидели и
лодку. Она медленно скользила по воде; нам казалось, что она кружит около
нас, не приближаясь. Мне вспоминается, что в эту минуту мы точно обезумели.
Мы с яростью подымали руки и кричали до потери голоса. Мы поносили тех, кто
был в лодке, и называли их трусами. А с лодки никто не отзывался; черная,
безмолвная, она поворачивалась все медленнее. Действительно ли это была
лодка? Я и до сих пор не знаю. С той минуты, как мы перестали ее видеть и
подумали, что она скрылась вдали, угасла последняя наша надежда.
Теперь каждый миг мы ждали, что дом развалится и мы пойдем ко дну
вместе с ним. Вода уже подмыла его, он держался, наверно, только прочностью
какой-нибудь из толстых стен, а как только она обвалится, рухнет и весь дом.
Но больше всего я дрожал от страха, когда чувствовал, как под нашей тяжестью
прогибается крыша. Возможно, что дом мог бы продержаться всю ночь, - лишь
скатывались черепицы, когда их раскалывали и сбивали проплывавшие бревна. Мы
укрылись на левой стороне, на еще прочных стропилах. Но и эти стропила,
казалось, начали поддаваться. Несомненно, они провалятся, если пять человек,
сбившихся в кучу, останутся на этом маленьком пространстве.
Вот уже несколько минут, как мой брат Пьер машинально теребил трубку,
зажав ее в зубах. Старый солдат хмурил брови и что-то бормотал. Непрестанно
возраставшая опасность, против которой все его мужество было бессильно,
начинала его раздражать и выводить из терпения. Два или три раза он плюнул в
воду со злобным н презрительным видом. А вода все ближе подбиралась к нам.
Тогда он принял решение и спустился по крыше.
- Пьер! Пьер! - в ужасе закричал я, поняв, что он задумал.
Он обернулся и сказал мне спокойно:
- Прощай, Луи... Видишь ли, это уж слишком долго тянется. Хочу
освободить вам место.
И, отшвырнув трубку, он кинулся в воду, крикнув:
- Прощайте! С меня хватит!
Больше он не появился. Пловец он был плохой. Он ушел из жизни с
сердцем, разбитым нашим разорением и смертью близких, не желая их пережить.
На колокольне пробило два часа. Ночь заканчивалась. Ужасная ночь
смертельной агонии и слез. Полоска крыши, еще не залитая водой, мало-помалу
суживалась; мы слышали журчанье бегущей воды; ласковые струйки играючи
набегали одна на другую. Течение опять изменилось; обломки несло теперь по
правой стороне улицы, и они проплывали медленно, как будто вода утомилась и,
прежде чем достигнуть самого своего высокого уровня, лениво отдыхала.
Вдруг Гаспар разулся и снял с себя куртку. Какую-то минуту он стоял в
раздумье, протягивал руки, ломал пальцы. Отвечая на мой вопрос, он
повернулся ко мне в сказал:
- Вот что, дедушка, не могу я больше оставаться тут... Отпустите меня,
я ее спасу.
Он говорил о Веронике. Я пытался отговорить его. Убеждал, что у него не
хватит сил доплыть с ней до церкви. Но он настаивал:
- Нет, дедушка, хватит. У меня крепкие руки; я чувствую, у меня
достанет силы... Вот увидите!
И он добавил, что лучше уж сейчас попытаться спасти Веронику, что он
становится слабым, как ребенок, слыша, как под ногами у нас крошится дом.
- Я люблю ее, я ее спасу, - твердил он.
Я замолчал, прижимая к груди Марию. Тогда, думая, что я упрекаю его за
эгоизм влюбленного, Гаспар пробормотал:
- Я вернусь за Марией, клянусь вам. Я, конечно, найду лодку, и уж
как-нибудь вызволим вас... Верьте мне, дедушка.
- Ты только не отбивайся, во всем положись на меня, сама не двигайся, и
главное - не бойся.
Девушка смотрела на нас безумными глазами и соглашалась со всем, что ей
говорили. Потом Гаспар перекрестился, хотя обычно не отличался набожностью,
и соскользнул с крыши, держа Веронику за веревку, которой обвязал ее под
мышками. Она громко закричала, забилась в воде и, задохнувшись, потеряла
сознание.
- Так будет лучше, - крикнул Гаспар из воды. - Теперь я отвечаю за нее.
Вы поймете, с каким волнением следил я за ними глазами. Я различал
малейшие движения Гаспара на светлой воде. Он поддерживал девушку при помощи
веревки, которую обернул вокруг собственной шеи; он плыл, вскинув свою ношу
на правое плечо, и под ее тяжестью иногда на мгновение исчезал под водой,
но, вынырнув, снова бросался вперед, с нечеловеческой силой разрезая волны.
Я не сомневался, что Гаспар спасет свою невесту, он уже проплыл треть
расстояния, как вдруг натолкнулся на стену, скрытую под водой. Удар был
ужасен, оба исчезли. Затем я увидел, как Гаспар выплыл один: должно быть,
веревка оборвалась. Два раза он нырял в воду, наконец появился вместе с
Вероникой. И снова вскинул ее себе на спину. Но теперь у него не было
веревки, которая помогала ему поддерживать Веронику, и поэтому она еще
больше, чем раньше, обременяла его. Все же он продолжал продвигаться вперед.
Меня била дрожь, я с трепетом смотрел, как они приближались к церкви. Вдруг
я заметил балки, плывшие наискось, хотел крикнуть: "Берегись!" - но было уже
поздно. Новый удар разлучил их, и вода сомкнулась.
С этого мгновенья я точно отупел. У меня остался только животный
инстинкт самосохранения, - когда вода приближалась, я отступал. Я слышал
чей-то смех, но даже не обернулся посмотреть, кто это смеется рядом со мной.
Занимался день, в небе широко разгоралась заря. Было хорошо, прохладно,
спокойно, как на берегу пруда, где свет играет на воде еще до того, как
поднимется солнце. А смех все звенел, не прекращаясь, - и, повернувшись, я
увидел Марию, стоявшую в мокрой одежде. Это она смеялась.
Ах, бедная, дорогая моя девочка! Какой она была милой и красивой в этот
утренний час! Я видел, как она нагнулась, зачерпнула горсточкой воды и омыла
себе лицо. Затем она закрутила свои чудесные светлые волосы и завязала их
узлом на затылке. Наверно, она воображала, что прихорашивается в своей
маленькой комнатке, в воскресенье, когда весело звонит колокол. И она все
смеялась детским, беспечным смехом, ясные ее глазки светились счастьем.
Я тоже начал смеяться, как и она, зараженный ее безумием. Она сошла с
ума от ужаса, и это было милостью неба: она уже не видела перед собою смерти
и радовалась весенней заре.
Я безучастно наблюдал за ее торопливыми движениями и, ничего не
понимая, ласково покачивал головой. Она разрумянилась, становилась все
краше. Затем, думая, что уже готова к уходу, запела духовную песню тоненьким
чистым голоском. Но скоро, прервав пение, она закричала: "Иду! Сейчас иду!"
- как будто ответила на зов, слышный только ей одной.
Она снова запела свою песню, сошла по скату крыши, и вода бесшумно
поглотила ее. А я все улыбался и со счастливым видом смотрел на то место,
где она утонула.
Что было потом, я не помню.
Я остался один на крыше. Вода поднялась еще выше, только дымовая труба
возвышалась над водой. Собрав последние силы, я вскарабкался на нее, как
животное, которое не хочет умирать. И больше ничего, ничего, черный провал,
небытие.

VI

Почему же я еще существую? Мне сказали, что около шести часов утра из
Сэнтена приплыли на лодках люди и что они нашли меня на трубе без сознания.
Вода была жестока, она не унесла меня вслед за моими близкими в то время,
когда я был в обмороке и не чувствовал своего горя.
Именно я, старик, заупрямился и остался жить. Погибли все мои близкие:
грудные младенцы, девушки-невесты, молодые пары, старые супруги. А я уцелел,
как сорная трава, жесткая и сухая, уцепившаяся корнями за камни! Если бы у
меня хватило мужества, я поступил бы, как Пьер, сказал бы: "С меня хватит,
прощайте!" - и бросился бы в Гаронну, чтобы пойти вслед за всеми, той же
дорогой. Нет у меня больше детей, мой дом разрушен, поля мои опустошены. Где
вы, счастливые вечера, когда мы все вместе сидели за столом: старшие в
середине, вокруг молодые, - каждому отводилось место по возрасту! Какое
веселье окружало и согревало меня! Где вы, горячие дни жатвы и сбора
винограда? Мы весь день работали в поле, а к вечеру возвращались домой,
гордясь богатым урожаем! Где вы, красавцы дети и цветущие виноградники,
милые мои внуки и великолепные хлеба? Где вы, мои близкие, радость моей
старости, живое вознаграждение за всю долгую жизнь? Все погибло! Боже мой,
зачем же я-то остался в живых?
Нет для меня утешения. Не нужна мне помощь. Я отдам свои поля
односельчанам, у которых живы дети. Пусть они очистят землю от обломков и
обработают ее заново. А мне ничего не надо. Когда нет больше детей, хватит и
угла, чтобы умереть в нем.
У меня было одно-единственное желание, последнее желание: мне хотелось
разыскать тела утонувших и похоронить моих близких всех вместе, под одной
плитой на нашем кладбище, чтобы я мог приходить к ним на могилку.
Рассказывали, что около Тулузы выловили много трупов, принесенных течением.
Я решил попытаться и поехал туда.
Какой жуткий разгром! Обрушилось около двух тысяч домов; утонуло
семьсот человек; снесло все мосты; опустело целое предместье, затопленное
жидкой грязью; страшные драмы, двадцать тысяч погибающих от голода,
полуголодных бедняков. Трупы распространяли зловоние, население в городе
трепетало: боялись, что людей начнет косить тиф. И везде была скорбь, по
улицам двигались похоронные процессии, милостыня благотворителей бессильна
была исцелить раны. Но я шел среди развалин, ничего не видя. У меня были
свои развалины, у меня были свои умершие, их гибель подавляла меня.
Мне сказали, что и правда выловлено много трупов. Они уже похоронены
длинными рядами в одном углу кладбища. Позаботились о том, чтобы
сфотографировать неопознанных. И вот среди этих страшных портретов я нашел
Гаспара и Веронику. Обрученные не разлучились и в смерти, они обнялись,
прильнув друг к другу в прощальном поцелуе, обнялись так крепко, что
пришлось бы отрубить им руки, чтобы их разъединить. Так их и
сфотографировали вместе, и вместе они покоились в могиле.
У меня сохранилось только это ужасное изображение - два юных красивых
существа, обезображенные, раздувшиеся в воде, но на их бледных застывших
лицах навеки запечатлелся героизм нежной любви. Я смотрю на них и плачу.