Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Перевод M. Дмитриевой
Эмиль Золя. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 1
Тверь, "Альба", Москва, "Художественная литература", 1995
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Меня зовут Луи Рубье. Мне семьдесят лет. Родина моя - деревня Сен-Жори,
в нескольких лье от Тулузы, в верхнем течении Гаронны. Четырнадцать лет я
бился как рыба об лед, жил в нужде на своем клочке земли, наконец пришло
довольство, и всего лишь месяц назад я был еще самым зажиточным фермером во
всем кантоне.
Наш дом казался благословенным. В нем поселилось и росло счастье:
солнце было нам другом, и я не знал плохого урожая. В те счастливые времена
на ферме нас было около дюжины. Я был еще молодцом для своих лет и трудился,
показывая пример детям; с нами жили мой младший брат Пьер, старый холостяк,
отставной сержант; затем моя сестра Агата, нашедшая у нас приют после смерти
мужа, бедовая женщина, рослая, дородная и веселая, - засмеется, бывало, так
на другом конце деревни услышишь ее смех. Теперь надо перечислить всех
младших жителей нашего гнезда: мой сын Жак, его жена Роза и три их дочерей -
Эмэ, Вероника и Мария; Сиприен Буиссон - муж Эмэ, большой весельчак, - у
этой пары уже было двое малышей, одному два года, а второму всего десять
месяцев; Веронику совсем недавно просватали за Гаспара Рабюто, и скоро
должна была состояться их свадьба; и, наконец, третья дочь - Мария,
беленькая, светловолосая, ну просто городская барышня. Значит, всех нас было
десять человек. А я был дедушкой и прадедушкой. Когда мы усаживались за стол
сестра Агата обычно сидела по правую руку от меня, брат Пьер - по левую,
дети рассаживались по старшинству, так что ряд голов все понижался, и
завершал его десятимесячный младенец, который тоже получал свою мисочку
супа. Поверьте, птенцы наши ели усердно, только подливай им да подкладывай!
А какое заразительное веселье в передышках между едой! Как я гордился и
радовался, когда внучата протягивали ко мне руки и кричали:
- Дедушка, дай хлебца!.. Большой-пребольшой кусок!
Счастливые дни! В рабочее время отовсюду на ферме доносились песни. По
вечерам, бывало, Пьер выдумывал игры, рассказывал разные истории о своих
однополчанах. По воскресеньям тетя Агата пекла сдобные лепешки для наших
девочек. Пели у нас и священные песни, и тут уж отличалась Мария: она пела
протяжно, как певчие в церковном хоре; сидит, сложивши руки на коленях,
волосы распущены по плечам, и такая вся светлая - похожа на святую. Когда
Эмэ вышла замуж за Сиприена, я решил, надстроить над домом еще один этаж и
все шутил, смеялся: вот, говорю, выдадим Веронику за Гаспара - еще придется
строить, а там, глядишь, и малыши подросли - пойдут у нас свадьбы, каждой
парочке будем надстраивать по этажу, и вырастет наш дом до самого неба. Мы
не хотели расставаться, - чего там, давайте выстроим целый город на нашей
усадьбе! Если в семье дружба и согласие, хорошо жить и умереть там, где ты
вырос.
Май месяц выдался на редкость погожий. Всходы были хороши, мы ждали
богатого урожая. Как раз в этот день я отправился в обход со своим сыном
Жаком. Мы вышли из дому в третьем часу дня. Поглядели на наши луга по берегу
Гаронны - трава была нежно-зеленого цвета и высоко поднялась, скоро и косить
надо; ивняк, что посадили в прошлом году, подрос уже на целый метр. Потом
осмотрели мы посевы хлеба и виноградники, обошли все полоски земли, которые
приобретали одну за другой, по мере тоге как приходил достаток; хлеба росли
густо, лозы цвели, обещая великолепный сбор винограда. И Жак добродушие
смеялся, похлопывая меня по плечу.
- Ну что ж, папаша, значит, не будем больше нуждаться ни в хлебе, ни в
вине. Вы, верно, столковались с господом богом и он распорядился, чтобы
выпал серебряный дождь на ваши земли?
Мы частенько шутили, вспоминали нашу прошлую нужду. Жак был прав:
должно быть, я угодил на небе какому-нибудь святому, а то, может, и самому
богу, - решительно все складывалось для меня хорошо. Когда выпадал град, он
прекращался как раз там, где начинались наши посевы. Если заболевали грибком
соседние виноградники, похоже было, что наши лозы защищены какой-то
невидимой стеной. Под конец это стало казаться мне справедливым, - ведь я
никому не причинял зла, стало быть, и счастье получил по справедливости.
На обратном пути мы обошли принадлежавшие нам участки, расположенные на
другой стороне села. Насаждения шелковицы хорошо принимались. В полном цвету
было и миндальное дерево. Мы беспечно беседовали, строили различные планы.
Когда у нас появятся деньги, мы прикупим еще земли, объединим разрозненные
части усадьбы и станем здесь полными хозяевами. Если урожай этого года
оправдает наши надежды, то мы сможем осуществить свою мечту.
Мы подходим к усадьбе; Роза, увидев нас издали, начала жестами звать
нас и кричать:
- Идите скорее!
Оказалось, что одна из коров отелилась. Это событие подняло у всех
настроение. Тетя Агата, несмотря на свою толщину, быстро носилась по дому.
Девушки присматривали за малышом. Рождение теленка казалось еще одной доброй
приметой. Совсем недавно мы вынуждены были расширить стойла, в которых
находилось, не считая лошадей, больше сотни коров и овец.
- Славный выдался денек! - закричал я. - Нынче вечером мы разопьем
бутылку подогретого вина.
Дома Роза отвела нас в сторону и сказала, что пришел Гаспар, жених
Вероники, условиться о дне свадьбы. Она его задержала и пригласила отобедать
с нами. Гаспар был старшим сыном фермера из деревни Моранж. Этот
двадцатилетний парень славился по всей округе необыкновенной силой; однажды
на празднике в Тулузе он победил Мартиали, местного льва. Такой был добрый
малый, золотое сердце, и застенчивый, как девушка; поглядит на Веронику и
зальется румянцем, а она, плутовка, смотрит на него, посмеивается.
Я попросил Розу позвать Гаспара. Он был в конце двора и помогал нашим
служанкам развешивать белье после очередной стирки за три месяца. Когда он
вошел в столовую, где мы собрались, Жак повернулся ко мне и говорит:
- За вами слово, отец.
- Ты зачем пришел, голубчик? - спросил я. - Хочешь окончательно
уговориться о дне свадьбы?
- Да, вот именно, папаша Рубье, - ответил он и весь зарделся.
- Чего ж краснеть, дружок? - продолжал я. - Если хочешь, сыграем
свадьбу в день святой Фелиции - десятого июля. Сегодня у нас двадцать третье
июня, значит, ждать тебе придется меньше трех недель... Мою жену-покойницу
звали Фелицией, справим свадьбу в день ее именин - это принесет вам
счастье... Ну, как? Согласен?
- Да, вот именно, в день святой Фелиции, папаша Рубье.
И мы ударили по рукам; Гаспар хлопнул по ладони Жака, а потом по моей,
да с такой силой, что мы чуть с ног не свалились. Затем поцеловал Розу,
называя ее своей матерью. Этот рослый парень с могучими кулаками так любил
Веронику, что его отшибло от еды и питья. Он признался нам, что заболел бы,
если бы ему вдруг ответили отказом.
- Ну, а теперь, - сказал я, - оставайся с нами обедать. Все в сборе?
Подавайте на стол! Я голоден как волк!
В тот вечер нас было за столом одиннадцать человек. Гаспара посадили
рядом с Вероникой; он все глядел на нее, забывая о еде, и так был взволнован
ее близостью, что на глаза у него то и дело навертывались слезы. Сиприен и
Эмэ, женатые всего лишь три года, улыбались; Жак и Роза, прожившие совместно
двадцать пять лет, держались степенно, но и они обменивались украдкой
взглядами, увлажненными слезой, вспоминая свою золотую пору. А про меня и
говорить нечего - я как будто снова переживал счастье молодости вместе с
двумя влюбленными, которыми любовались все, кто сидел за столом, и какой же
вкусный суп мы ели в этот вечер! Тетя Агата, острая на язык, все время
подшучивала. Вдруг весельчаку Пьеру захотелось рассказать о своих любовных
похождениях с девушкой из Лиона. К счастью, за сладким все говорили
одновременно. Я достал из погреба две бутылки вина. Чокнулись, как водится,
чтобы жениху с невестой была, удача в жизни, а удача - это значит никогда не
ссориться, вырастить много детей и нажить кубышку с деньгами. А потом мы
стали петь. Гаспар знал много народных любовных песен. Под конец Марию
попросили спеть духовную песню; она встала и запела тонким, приятным
голоском - словно флейта.
Мне захотелось подышать у окна свежим воздухом. Вслед за мной подошел к
окну и Гаспар.
- Какие новости у вас в деревне? - спросил я его.
- Никаких, - ответил он. - Только вот, говорят, за последние дни в
горах выпали большие дожди: люди опасаются, как бы беда не случилась.
И правда, в верховье Гаронны двое с половиной суток непрерывно лил
дождь. Со вчерашнего дня вода в реке очень поднялась, но мы надеялись, что
все обойдется, раз Гаронна не вышла из берегов. Мы не могли считать нашу
реку плохой соседкой - ведь она так хорошо нам служила! А какой ласковой
прохладой веяло от ее шири! К тому же крестьянин не покидает своей берлоги,
даже если кровля вот-вот рухнет.
- Да ну, ничего не случится! - воскликнул я, пожимая плечами. - Из года
в год одно и то же бывает: сначала река выгибает спину, будто разъярилась, а
глядишь - за одну ночь успокоилась, вошла в берега и опять смирна, как
овечка. Не бойся, дружок, она и на этот раз только позабавится... Смотри,
какая хорошая погода!
И я указал рукой на небо. Было семь часов вечера. Солнце клонилось к
закату. Ах, какая синева! Все небо ярко-синее, беспредельная чистая лазурь,
и в ней солнце напоследок рассеивает золотую пыль. Казалось, по всему
простору земли вместе с его лучами разливается тихая радость. Никогда я еще
не видел, чтобы так мирно и красиво дремало наше село. На черепицах крыш
угасали последние отблески солнца. Слышался смех соседки и голоса детей,
игравших на повороте дороги около нашего дома. Издали доносился глухой шум -
возвращалось с пастбища стадо. Громкий ропот Гаронны не прекращался и даже
нарастал, но мне он казался таким же мирным, как и всегда: я привык к
вечному шуму реки. Небо мало-помалу тускнело, бледнело, село погружалось в
глубокий соя. Вечер был теплый, чудесный, и мне думалось, что все наше
счастье: и хорошие урожаи, и достаток, и семейный мир, и помолвка Вероники -
все это чистым, светлым дождем падает на нас с высокого неба. Благодатный
покой нисходил на наш дом вместе с последними лучами заходящего солнца.
Я отошел от окна. Девушки болтали о чем-то своем. Мы с улыбкой слушали
их разговор, как вдруг в глубокой деревенской тишине раздался страшный крик
- крик, возвещавший о бедствии и смерти:
- Гаронна! Гаронна!
Мы выбежали во двор.
Село Сен-Жори расположено в глубокой котловине, ниже уровня Гаронны
почти на пятьсот метров. Ряды высоких тополей, ограждающих луга, совсем
скрывают реку.
Мы ничего не увидели, но по-прежнему слышали отчаянный крик:
- Гаронна! Гаронна!
Вдруг на широкой дороге появились двое мужчин и три женщины; одна из
них держала на руках ребенка. Они кричали, обезумев от страха, и мчались со
всех ног по утрамбованной, твердой земле. Иногда они оглядывались назад с
таким страхом, будто за ними гналась стая волков.
- Ну что? Что у них случилось? - спросил Сиприен. - Вы заметили
что-нибудь тревожное, дедушка?
- Нет, нет, - сказал я. - Все тихо. Ни один листок не колышется.
И действительно, низкая линия горизонта безмятежно спала. Но едва я
успел произнести успокаивающие слова, как у всех нас вырвался крик ужаса.
Позади бежавших людей между стволами деревьев, между кустами мы увидели
что-то похожее на стаю серых зверей с желтыми пятнами; они рвались вперед.
Но то были не звери, а волны, внезапно появлявшиеся со всех сторон, волны,
набегавшие друг на друга; бесконечные водяные валы неслись с глухим гулом,
разбрызгивая белую пену, и сотрясали землю в стремительном натиске.
Тут и мы закричали:
- Гаронна! Гаронна!
Двое мужчин и три женщины стремглав бежали по дороге. Они слышали
догонявший их страшный гул. Теперь волны наступали сплошной лавиной,
перекатывались и с грохотом обрушивались, совсем как атакующий батальон.
Первым натиском они сломали три тополя, высокие стволы рухнули и исчезли.
Шалаш из досок сразу затопило, а рядом каменная стена треснула; распряженные
тележки подхватило и унесло, как соломинки. Но казалось, что вода
преследовала главным образом бежавших людей. На повороте дороги она
перехлестнула через отлогий откос, хлынула на обширное пространство и
отрезала людям путь к отступлению. Они мчались вперед широкими скачками,
обезумев от ужаса, и больше не кричали. Вода уже достигала их колен.
Огромная волна накрыла женщину с ребенком. И поглотила все.
- Скорее! Скорее! - кричал я. - Бежим домой... Стены у нас крепкие, нам
нечего бояться.
Из осторожности мы тотчас поднялись на второй этаж.
Первыми пропустили девушек. Я заупрямился и согласился подняться только
последним. Дом был выстроен на холме, над дорогой. Вода заливала двор не
спеша, с тихим плеском. Мы не очень напугались.
- Пустяки! - сказал Жак, чтобы успокоить женщин. - Ничего не
случится... Помните, отец, наводнение в пятьдесят пятом году? Вода вот так
же залила двор, поднялась на фут, а затем спала.
- А все-таки досадно, повредит урожаю, - пробормотал вполголоса
Сиприен.
- Нет, нет, ничего не будет, - сказал я, видя большие умоляющие глаза
наших девушек.
Эмэ уложила малышей на свою кровать и села у изголовья, около нее
расположились Вероника и Мария. Тетя Агата говорила, что хорошо бы подогреть
вино, которое мы прихватили с собой, и выпить по глотку, - вино всем нам
прибавит бодрости. Жак и Роза глядели в окно, я стоял у другого окна вместе
с братом, Сиприеном и Гаспаром.
- Идите сюда! Идите скорей! - кричал я двум нашим служанкам, которые
шлепали по воде посреди двора. - Что вы там мокнете?
- А как же быть со скотиной? - спросили служанки. - Ведь ей страшно:
слышите, как она беспокоится в стойлах?
- Ладно, оставьте ее... Поднимайтесь к нам сейчас же. Там видно будет.
Если наводнение усилится, спасти скотину все равно будет невозможно. Но
я считал бесполезным пугать домочадцев и старался держаться спокойно.
Прислонившись к окну, я разговаривал, мысленно отмечая, как быстро
поднимается вода. Река, набросившись на село в неистовом напоре, завладела
им вплоть до самых узких улочек. А теперь стремительная атака бушующих волн
сменилась медленным и непреодолимым наступлением. Впадина, в которой стояло
село, превратилась в озеро. В нашем дворе уровень воды вскоре достиг одного
метра. Я видел, как она поднималась, однако утверждал, что она стоит на
одном уровне. Я даже пытался говорить, что она спадает.
- Волей-неволей придется тебе заночевать у нас, голубчик, - сказал я
Гаспару. - Разве что дороги освободятся через несколько часов... Это вполне
возможно.
Он молча посмотрел на меня, лицо у него стало белым как полотно; затем
я перехватил его взгляд, устремленный на Веронику, - с какой тоской он
смотрел на нее!
Было половина девятого вечера, но день еще не угас; с бледнеющего неба
нисходила глубокая печаль. Служанки поднялись к нам, захватив снизу две
лампы, - хорошая мысль пришла им. Я распорядился зажечь обе лампы, потому
что в комнате, где мы укрылись, уже стало темно, и подумал: при свете будет
веселее. Тетя Агата выдвинула стол на середину комнаты и предложила сыграть
в карты. Славная женщина старалась поймать мой взгляд, - я понял, что она
хочет чем-нибудь развлечь детей. Она крепилась, не теряла бодрости и
смеялась, чтобы победить страх, который - она чувствовала это - нарастал
вокруг нее. Начали играть в карты. Тетя Агата насильно усадила за стол Эмэ,
Веронику и Марию, вложила им в руки карты и всячески старалась показать, что
она увлечена игрой: с азартом брала взятки, тасовала, вновь сдавала,
острила, спорила, шутила так многословно и шумно, что ее голос почти
заглушал плеск воды. Но наши девочки не могли забыться, сидели бледные,
крепко сжав руки, и напряженно прислушивались. Игра поминутно прерывалась.
То одна, то другая поворачивалась и спрашивала меня вполголоса:
- Дедушка, вода все еще поднимается?
Вода поднималась с ужасающей быстротой. Я подшучивал и отвечал:
- Нет, нет, играйте спокойно. Опасности нет.
Никогда еще мое сердце не сжимала такая тоска. Все мужчины нарочно
стали у окон, чтобы скрыть от женщин жуткое зрелище. Мы старались улыбаться,
когда поворачивались к сидевшим за картами, они сидели вокруг стола, на
который падал такой ласковый и успокаивающий свет лампы. Мне вспомнились
зимние вечера, когда мы собирались за этим столом. Казалось, все тот же у
нас домашний очаг, все та же теплая близость и взаимная дружба. Здесь царил
мир, но я слышал за своей спиной рев разлившейся реки, вода поднималась все
выше и выше.
- Луи, - тихо сказал мне мой брат, - вода всего в трех футах от окна.
Надо принять меры.
Я сжал ему плечо: молчи! Однако скрывать опасность было уже невозможно.
В стойлах гибла скотина. Мы услыхали блеяние овец и мычание обезумевших
коров; на конюшне протяжно и хрипло ржали лошади, - такое ржание разносится
далеко и всегда говорит о смертельной опасности, угрожающей животным.
- Боже мой! Боже мой! - простонала Эмэ, она поднялась со стула и сжала
голову руками, дрожа, как в ознобе.
Все встали, и уже никому нельзя было помешать подбежать к окнам.
Женщины застыли, молча глядя на то, что открылось их глазам; от ужаса у них
зашевелились волосы на голове. Наступили сумерки. На колыхавшейся мутной
шири дрожал обманчивый свет. Бледное небо казалось свинцовым покровом,
распростертым над землей. Вдали поднимались клубы дыма. Все смешалось, конец
ужасного дня переходил в ночь смерти. И ни единого звука человеческого
голоса, только рокот воды, разлившейся безбрежным морем, да ржание лошадей и
мычание гибнущих коров!
- Боже мой! Боже мой! - вполголоса повторяли женщины, словно они
боялись говорить громко.
Страшный треск заставил их умолкнуть: животные, рассвирепев, выломали
двери хлева и конюшни, ринулись в желтые пенящиеся волны, и стремительный
поток подхватил и унес их. Овцы плыли, кружась в водоворотах, как сухие
опавшие листья. Коровы и лошади еще боролись, но вскоре и они теряла почву
под ногами. Особенно не хотел умирать наш большой серый конь: он становился
на дыбы, вытягивал шею, дышал шумно, как кузнечные мехи; но разъяренные воды
схватили его, опрокинули, и конь сдался.
И только тогда мы закричали. Крик подступил к горлу помимо нашей воли.
Мы уже не могли сдержать горестных воплей. И, простирая руки к гибнущим,
бесценным для нас животным, к нашим кормильцам, мы громко плакали и
причитали, не слыша один другого, бросая в темнеющую даль слова отчаяния.
Да, пришло разоренье! Погиб урожай, затонул скот - за несколько часов мы
лишились всего своего богатства! За что несправедливый бог наслал на нас
беду? Мы ему ничего худого не сделали, а он отнял у нас все! Я грозил
кулаком небу. Я кричал, что еще нынче днем ходил с сыном на луга, любовался
хлебами и виноградниками, земля так много нам обещала. Так неужели все это
было обманом? Счастье лгало. Лгало заходившее солнце, такое ласковое и
спокойное в вечернем прозрачном небе.
Вода все поднималась. Пьер, следивший за ней, крикнул мне:
- Луи, поостеречься надо! Вода подходит к окну.
Этот предупреждающий крик стряхнул с нас оцепенение, вызванное
отчаянием. Я пришел в себя и сказал, пожимая плечами:
- Деньги - это ничто. Раз мы все будем вместе, нечего жалеть о том, что
пропало... Возьмемся дружно за работу и все поправим.
- Да, да, верно, отец, - подхватил взволнованно Жак. - Нам не угрожает
никакая опасность, стены у нашего дома прочные... Мы поднимемся на крышу.
Нам оставалось только это убежище. Вода с упрямым плеском затопляла
лестницу ступеньку за ступенькой, переливалась уже через порог. Мы бросились
на чердак, держа друг друга за руки, - в минуту грозной опасности особенно
сильна потребность во взаимной близости. Сиприен куда-то исчез. Я окликнул
его, он вышел из соседней комнаты, лицо у него было взволнованное. И в эту
минуту я заметил, что нет обеих наших служанок; я сказал, что подожду их, но
Сиприен как-то странно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Погибли. Угол пристройки под их комнатой сейчас снесло водой.
Бедные девушки, должно быть, отправились к себе в комнату, чтобы взять
свои сбережения, которые они хранили там в сундучках. Сиприен рассказал мне
вполголоса, что они перебросили на крышу пристройки лестницу и, как по
мостику, перебрались по ней. Я ему посоветовал молчать об этом. Мороз
пробежал у меня по спине. Это смерть проникала в наш дом.
Мы поднялись с Сиприеном на чердак, позабыв погасить лампы. На столе
остались разбросанные карты. Вода заливала комнату и уже достигла фута
высоты над полом.
Крыша, к счастью, была широкая, с отлогим скатом. Мы выбрались туда
через слуховое окно, над которым было что-то вроде плоской площадки. Она-то
и послужила прибежищем для всей нашей семьи. Женщины сели. Мужчины, шагая по
черепицам, пошли на разведку и стали осматриваться, ухватившись за дымовые
трубы, возвышавшиеся по обеим концам крыши. А я, прижавшись к наличнику
слухового окна, через которое мы вылезли на крышу, окидывал взглядом все
четыре стороны горизонта.
- Скоро будет помощь, - бодро говорил я. - В Сэнтене у всех есть лодки.
Оттуда приедут к нам... Смотрите! Вон там, внизу, что-то светится. Не фонарь
ли это на воде?
Но мне никто не отвечал. Пьер, не очень сознавая, что он делает, разжег
трубку и курил, так яростно стискивая зубами чубук, что, выпуская дым,
всякий раз выплевывал кусочек отгрызенного дерева. Жак и Сиприен угрюмо
глядели вдаль, а Гаспар, сжимая кулаки, метался по крыше, как будто искал
выхода. У наших ног, сбившись в кучу, молча сидели женщины; они дрожали от
холода и закрывали лицо, чтобы не видеть, что происходит. Вдруг Роза подняла
голову, огляделась вокруг и спросила:
- А где же служанки? Почему они не поднимаются сюда?
Я уклонился от ответа. Тогда она начала настойчиво спрашивать, устремив
на меня пристальный взгляд:
- Где все-таки служанки?
Я отвернулся, потому что не мог солгать. И вдруг я почувствовал, как
холод смерти, который уже коснулся меня, повеял и на наших женщин, и на
наших дорогих девочек. Они поняли. Мария порывисто встала, громко вздохнула
и, снова опустившись на площадку, залилась слезами. Эмэ крепко сжимала в
объятиях детей, укутывала их своими юбками, будто старалась защитить их.
Вероника закрыла лицо руками и сидела не шевелясь. Ужас охватил даже тетю
Агату; бледная, она бормотала "Отче наш" и "Богородицу", широко крестясь.
Между тем зрелище становилось все более великолепным. Все окутал
прозрачный летний сумрак ночи. Луна еще не взошла, но в чистом небе сверкало
множество ярких звезд, они как будто заполняли все пространство мерцающим
голубым светом. Казалось, не ночь это, а сумерки, - таким светлым был
горизонт. И под этим ласковым небом все больше ширилось необъятное водное
пространство, как бы светившееся собственным светом, - вода словно
фосфоресцировала, маленькие огоньки загорелись на гребне каждой волны. Землю
уже больше нельзя было различить, вся долина была затоплена. На мгновение я
забыл об опасности, так я был поражен. Однажды вечером - это было около
Марселя - я впервые увидел такие трепещущие огоньки на море и застыл от
восхищения, глядя на них.
- Вода поднимается, вода поднимается, - повторил мой брат Пьер,
обгрызая мундштук погасшей трубки.
Вода была уже на расстоянии одного метра от крыши. Она утратила свое
спокойствие спящей глади. Движение потоков установилось. Менее чем за час
вода стала грозной, желтой; она с неистовой силой бросалась на наш дом, неся
обломки, бочки с выбитым дном, бревна и вырванные с корнем кусты. Вода
наступала, валы с разбегу ударялись о стены, и мы слышали гул от их
сотрясения. Кругом с жалобным треском падали тополя, домики обрушивались с
таким грохотом, как будто на краю дороги опрокидывали телеги, нагруженные
булыжником.
Жак, потрясенный рыданиями женщин, повторял:
- Нельзя же здесь оставаться. Надо что-нибудь придумать... Отец, ради
бога, попытаемся что-нибудь сделать.
Я бормотал, повторяя вслед за ним:
- Да, да, надо что-нибудь придумать.
Но мы не знали, что делать. Гаспар задумал взять Веронику к себе на
спину и вместе с нею вплавь искать спасения. Пьер предлагал сделать плот.
Безумная мысль! Сиприен сказал:
- Если бы только мы могли добраться до церкви!
Церковь еще высилась над водою; мы так ясно видели четырехугольную
колокольню. Нас отделяло от нее семь домов. Наш дом, первый от околицы,
стоял вплотную с более высоким домом, а тот, в свою очередь, прижимался к
соседнему дому. Быть может, по крышам действительно можно достигнуть дома
священника? Оттуда легко войти в церковь. Вероятно, уже много людей нашли в
ней убежище, так как соседние крыши были пусты, а голоса людей доносились,
безусловно, с колокольни. Но сколько нам предстояло опасностей на пути к
убежищу!
- Это невозможно! - сказал Пьер. - У соседа Рембо дом много выше
нашего. А у нас нет лестницы.
- Я все-таки попробую, - сказал Сиприен. - Если нельзя пробраться, я
вернусь. A может, попытаемся все вместе? Девушек мы бы понесли.
Я его отпустил. Он был прав. Надо было испробовать даже невозможное.
При помощи большой железной скобы, вделанной в стенку дымовой трубы,
Перевод M. Дмитриевой
Эмиль Золя. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 1
Тверь, "Альба", Москва, "Художественная литература", 1995
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Меня зовут Луи Рубье. Мне семьдесят лет. Родина моя - деревня Сен-Жори,
в нескольких лье от Тулузы, в верхнем течении Гаронны. Четырнадцать лет я
бился как рыба об лед, жил в нужде на своем клочке земли, наконец пришло
довольство, и всего лишь месяц назад я был еще самым зажиточным фермером во
всем кантоне.
Наш дом казался благословенным. В нем поселилось и росло счастье:
солнце было нам другом, и я не знал плохого урожая. В те счастливые времена
на ферме нас было около дюжины. Я был еще молодцом для своих лет и трудился,
показывая пример детям; с нами жили мой младший брат Пьер, старый холостяк,
отставной сержант; затем моя сестра Агата, нашедшая у нас приют после смерти
мужа, бедовая женщина, рослая, дородная и веселая, - засмеется, бывало, так
на другом конце деревни услышишь ее смех. Теперь надо перечислить всех
младших жителей нашего гнезда: мой сын Жак, его жена Роза и три их дочерей -
Эмэ, Вероника и Мария; Сиприен Буиссон - муж Эмэ, большой весельчак, - у
этой пары уже было двое малышей, одному два года, а второму всего десять
месяцев; Веронику совсем недавно просватали за Гаспара Рабюто, и скоро
должна была состояться их свадьба; и, наконец, третья дочь - Мария,
беленькая, светловолосая, ну просто городская барышня. Значит, всех нас было
десять человек. А я был дедушкой и прадедушкой. Когда мы усаживались за стол
сестра Агата обычно сидела по правую руку от меня, брат Пьер - по левую,
дети рассаживались по старшинству, так что ряд голов все понижался, и
завершал его десятимесячный младенец, который тоже получал свою мисочку
супа. Поверьте, птенцы наши ели усердно, только подливай им да подкладывай!
А какое заразительное веселье в передышках между едой! Как я гордился и
радовался, когда внучата протягивали ко мне руки и кричали:
- Дедушка, дай хлебца!.. Большой-пребольшой кусок!
Счастливые дни! В рабочее время отовсюду на ферме доносились песни. По
вечерам, бывало, Пьер выдумывал игры, рассказывал разные истории о своих
однополчанах. По воскресеньям тетя Агата пекла сдобные лепешки для наших
девочек. Пели у нас и священные песни, и тут уж отличалась Мария: она пела
протяжно, как певчие в церковном хоре; сидит, сложивши руки на коленях,
волосы распущены по плечам, и такая вся светлая - похожа на святую. Когда
Эмэ вышла замуж за Сиприена, я решил, надстроить над домом еще один этаж и
все шутил, смеялся: вот, говорю, выдадим Веронику за Гаспара - еще придется
строить, а там, глядишь, и малыши подросли - пойдут у нас свадьбы, каждой
парочке будем надстраивать по этажу, и вырастет наш дом до самого неба. Мы
не хотели расставаться, - чего там, давайте выстроим целый город на нашей
усадьбе! Если в семье дружба и согласие, хорошо жить и умереть там, где ты
вырос.
Май месяц выдался на редкость погожий. Всходы были хороши, мы ждали
богатого урожая. Как раз в этот день я отправился в обход со своим сыном
Жаком. Мы вышли из дому в третьем часу дня. Поглядели на наши луга по берегу
Гаронны - трава была нежно-зеленого цвета и высоко поднялась, скоро и косить
надо; ивняк, что посадили в прошлом году, подрос уже на целый метр. Потом
осмотрели мы посевы хлеба и виноградники, обошли все полоски земли, которые
приобретали одну за другой, по мере тоге как приходил достаток; хлеба росли
густо, лозы цвели, обещая великолепный сбор винограда. И Жак добродушие
смеялся, похлопывая меня по плечу.
- Ну что ж, папаша, значит, не будем больше нуждаться ни в хлебе, ни в
вине. Вы, верно, столковались с господом богом и он распорядился, чтобы
выпал серебряный дождь на ваши земли?
Мы частенько шутили, вспоминали нашу прошлую нужду. Жак был прав:
должно быть, я угодил на небе какому-нибудь святому, а то, может, и самому
богу, - решительно все складывалось для меня хорошо. Когда выпадал град, он
прекращался как раз там, где начинались наши посевы. Если заболевали грибком
соседние виноградники, похоже было, что наши лозы защищены какой-то
невидимой стеной. Под конец это стало казаться мне справедливым, - ведь я
никому не причинял зла, стало быть, и счастье получил по справедливости.
На обратном пути мы обошли принадлежавшие нам участки, расположенные на
другой стороне села. Насаждения шелковицы хорошо принимались. В полном цвету
было и миндальное дерево. Мы беспечно беседовали, строили различные планы.
Когда у нас появятся деньги, мы прикупим еще земли, объединим разрозненные
части усадьбы и станем здесь полными хозяевами. Если урожай этого года
оправдает наши надежды, то мы сможем осуществить свою мечту.
Мы подходим к усадьбе; Роза, увидев нас издали, начала жестами звать
нас и кричать:
- Идите скорее!
Оказалось, что одна из коров отелилась. Это событие подняло у всех
настроение. Тетя Агата, несмотря на свою толщину, быстро носилась по дому.
Девушки присматривали за малышом. Рождение теленка казалось еще одной доброй
приметой. Совсем недавно мы вынуждены были расширить стойла, в которых
находилось, не считая лошадей, больше сотни коров и овец.
- Славный выдался денек! - закричал я. - Нынче вечером мы разопьем
бутылку подогретого вина.
Дома Роза отвела нас в сторону и сказала, что пришел Гаспар, жених
Вероники, условиться о дне свадьбы. Она его задержала и пригласила отобедать
с нами. Гаспар был старшим сыном фермера из деревни Моранж. Этот
двадцатилетний парень славился по всей округе необыкновенной силой; однажды
на празднике в Тулузе он победил Мартиали, местного льва. Такой был добрый
малый, золотое сердце, и застенчивый, как девушка; поглядит на Веронику и
зальется румянцем, а она, плутовка, смотрит на него, посмеивается.
Я попросил Розу позвать Гаспара. Он был в конце двора и помогал нашим
служанкам развешивать белье после очередной стирки за три месяца. Когда он
вошел в столовую, где мы собрались, Жак повернулся ко мне и говорит:
- За вами слово, отец.
- Ты зачем пришел, голубчик? - спросил я. - Хочешь окончательно
уговориться о дне свадьбы?
- Да, вот именно, папаша Рубье, - ответил он и весь зарделся.
- Чего ж краснеть, дружок? - продолжал я. - Если хочешь, сыграем
свадьбу в день святой Фелиции - десятого июля. Сегодня у нас двадцать третье
июня, значит, ждать тебе придется меньше трех недель... Мою жену-покойницу
звали Фелицией, справим свадьбу в день ее именин - это принесет вам
счастье... Ну, как? Согласен?
- Да, вот именно, в день святой Фелиции, папаша Рубье.
И мы ударили по рукам; Гаспар хлопнул по ладони Жака, а потом по моей,
да с такой силой, что мы чуть с ног не свалились. Затем поцеловал Розу,
называя ее своей матерью. Этот рослый парень с могучими кулаками так любил
Веронику, что его отшибло от еды и питья. Он признался нам, что заболел бы,
если бы ему вдруг ответили отказом.
- Ну, а теперь, - сказал я, - оставайся с нами обедать. Все в сборе?
Подавайте на стол! Я голоден как волк!
В тот вечер нас было за столом одиннадцать человек. Гаспара посадили
рядом с Вероникой; он все глядел на нее, забывая о еде, и так был взволнован
ее близостью, что на глаза у него то и дело навертывались слезы. Сиприен и
Эмэ, женатые всего лишь три года, улыбались; Жак и Роза, прожившие совместно
двадцать пять лет, держались степенно, но и они обменивались украдкой
взглядами, увлажненными слезой, вспоминая свою золотую пору. А про меня и
говорить нечего - я как будто снова переживал счастье молодости вместе с
двумя влюбленными, которыми любовались все, кто сидел за столом, и какой же
вкусный суп мы ели в этот вечер! Тетя Агата, острая на язык, все время
подшучивала. Вдруг весельчаку Пьеру захотелось рассказать о своих любовных
похождениях с девушкой из Лиона. К счастью, за сладким все говорили
одновременно. Я достал из погреба две бутылки вина. Чокнулись, как водится,
чтобы жениху с невестой была, удача в жизни, а удача - это значит никогда не
ссориться, вырастить много детей и нажить кубышку с деньгами. А потом мы
стали петь. Гаспар знал много народных любовных песен. Под конец Марию
попросили спеть духовную песню; она встала и запела тонким, приятным
голоском - словно флейта.
Мне захотелось подышать у окна свежим воздухом. Вслед за мной подошел к
окну и Гаспар.
- Какие новости у вас в деревне? - спросил я его.
- Никаких, - ответил он. - Только вот, говорят, за последние дни в
горах выпали большие дожди: люди опасаются, как бы беда не случилась.
И правда, в верховье Гаронны двое с половиной суток непрерывно лил
дождь. Со вчерашнего дня вода в реке очень поднялась, но мы надеялись, что
все обойдется, раз Гаронна не вышла из берегов. Мы не могли считать нашу
реку плохой соседкой - ведь она так хорошо нам служила! А какой ласковой
прохладой веяло от ее шири! К тому же крестьянин не покидает своей берлоги,
даже если кровля вот-вот рухнет.
- Да ну, ничего не случится! - воскликнул я, пожимая плечами. - Из года
в год одно и то же бывает: сначала река выгибает спину, будто разъярилась, а
глядишь - за одну ночь успокоилась, вошла в берега и опять смирна, как
овечка. Не бойся, дружок, она и на этот раз только позабавится... Смотри,
какая хорошая погода!
И я указал рукой на небо. Было семь часов вечера. Солнце клонилось к
закату. Ах, какая синева! Все небо ярко-синее, беспредельная чистая лазурь,
и в ней солнце напоследок рассеивает золотую пыль. Казалось, по всему
простору земли вместе с его лучами разливается тихая радость. Никогда я еще
не видел, чтобы так мирно и красиво дремало наше село. На черепицах крыш
угасали последние отблески солнца. Слышался смех соседки и голоса детей,
игравших на повороте дороги около нашего дома. Издали доносился глухой шум -
возвращалось с пастбища стадо. Громкий ропот Гаронны не прекращался и даже
нарастал, но мне он казался таким же мирным, как и всегда: я привык к
вечному шуму реки. Небо мало-помалу тускнело, бледнело, село погружалось в
глубокий соя. Вечер был теплый, чудесный, и мне думалось, что все наше
счастье: и хорошие урожаи, и достаток, и семейный мир, и помолвка Вероники -
все это чистым, светлым дождем падает на нас с высокого неба. Благодатный
покой нисходил на наш дом вместе с последними лучами заходящего солнца.
Я отошел от окна. Девушки болтали о чем-то своем. Мы с улыбкой слушали
их разговор, как вдруг в глубокой деревенской тишине раздался страшный крик
- крик, возвещавший о бедствии и смерти:
- Гаронна! Гаронна!
Мы выбежали во двор.
Село Сен-Жори расположено в глубокой котловине, ниже уровня Гаронны
почти на пятьсот метров. Ряды высоких тополей, ограждающих луга, совсем
скрывают реку.
Мы ничего не увидели, но по-прежнему слышали отчаянный крик:
- Гаронна! Гаронна!
Вдруг на широкой дороге появились двое мужчин и три женщины; одна из
них держала на руках ребенка. Они кричали, обезумев от страха, и мчались со
всех ног по утрамбованной, твердой земле. Иногда они оглядывались назад с
таким страхом, будто за ними гналась стая волков.
- Ну что? Что у них случилось? - спросил Сиприен. - Вы заметили
что-нибудь тревожное, дедушка?
- Нет, нет, - сказал я. - Все тихо. Ни один листок не колышется.
И действительно, низкая линия горизонта безмятежно спала. Но едва я
успел произнести успокаивающие слова, как у всех нас вырвался крик ужаса.
Позади бежавших людей между стволами деревьев, между кустами мы увидели
что-то похожее на стаю серых зверей с желтыми пятнами; они рвались вперед.
Но то были не звери, а волны, внезапно появлявшиеся со всех сторон, волны,
набегавшие друг на друга; бесконечные водяные валы неслись с глухим гулом,
разбрызгивая белую пену, и сотрясали землю в стремительном натиске.
Тут и мы закричали:
- Гаронна! Гаронна!
Двое мужчин и три женщины стремглав бежали по дороге. Они слышали
догонявший их страшный гул. Теперь волны наступали сплошной лавиной,
перекатывались и с грохотом обрушивались, совсем как атакующий батальон.
Первым натиском они сломали три тополя, высокие стволы рухнули и исчезли.
Шалаш из досок сразу затопило, а рядом каменная стена треснула; распряженные
тележки подхватило и унесло, как соломинки. Но казалось, что вода
преследовала главным образом бежавших людей. На повороте дороги она
перехлестнула через отлогий откос, хлынула на обширное пространство и
отрезала людям путь к отступлению. Они мчались вперед широкими скачками,
обезумев от ужаса, и больше не кричали. Вода уже достигала их колен.
Огромная волна накрыла женщину с ребенком. И поглотила все.
- Скорее! Скорее! - кричал я. - Бежим домой... Стены у нас крепкие, нам
нечего бояться.
Из осторожности мы тотчас поднялись на второй этаж.
Первыми пропустили девушек. Я заупрямился и согласился подняться только
последним. Дом был выстроен на холме, над дорогой. Вода заливала двор не
спеша, с тихим плеском. Мы не очень напугались.
- Пустяки! - сказал Жак, чтобы успокоить женщин. - Ничего не
случится... Помните, отец, наводнение в пятьдесят пятом году? Вода вот так
же залила двор, поднялась на фут, а затем спала.
- А все-таки досадно, повредит урожаю, - пробормотал вполголоса
Сиприен.
- Нет, нет, ничего не будет, - сказал я, видя большие умоляющие глаза
наших девушек.
Эмэ уложила малышей на свою кровать и села у изголовья, около нее
расположились Вероника и Мария. Тетя Агата говорила, что хорошо бы подогреть
вино, которое мы прихватили с собой, и выпить по глотку, - вино всем нам
прибавит бодрости. Жак и Роза глядели в окно, я стоял у другого окна вместе
с братом, Сиприеном и Гаспаром.
- Идите сюда! Идите скорей! - кричал я двум нашим служанкам, которые
шлепали по воде посреди двора. - Что вы там мокнете?
- А как же быть со скотиной? - спросили служанки. - Ведь ей страшно:
слышите, как она беспокоится в стойлах?
- Ладно, оставьте ее... Поднимайтесь к нам сейчас же. Там видно будет.
Если наводнение усилится, спасти скотину все равно будет невозможно. Но
я считал бесполезным пугать домочадцев и старался держаться спокойно.
Прислонившись к окну, я разговаривал, мысленно отмечая, как быстро
поднимается вода. Река, набросившись на село в неистовом напоре, завладела
им вплоть до самых узких улочек. А теперь стремительная атака бушующих волн
сменилась медленным и непреодолимым наступлением. Впадина, в которой стояло
село, превратилась в озеро. В нашем дворе уровень воды вскоре достиг одного
метра. Я видел, как она поднималась, однако утверждал, что она стоит на
одном уровне. Я даже пытался говорить, что она спадает.
- Волей-неволей придется тебе заночевать у нас, голубчик, - сказал я
Гаспару. - Разве что дороги освободятся через несколько часов... Это вполне
возможно.
Он молча посмотрел на меня, лицо у него стало белым как полотно; затем
я перехватил его взгляд, устремленный на Веронику, - с какой тоской он
смотрел на нее!
Было половина девятого вечера, но день еще не угас; с бледнеющего неба
нисходила глубокая печаль. Служанки поднялись к нам, захватив снизу две
лампы, - хорошая мысль пришла им. Я распорядился зажечь обе лампы, потому
что в комнате, где мы укрылись, уже стало темно, и подумал: при свете будет
веселее. Тетя Агата выдвинула стол на середину комнаты и предложила сыграть
в карты. Славная женщина старалась поймать мой взгляд, - я понял, что она
хочет чем-нибудь развлечь детей. Она крепилась, не теряла бодрости и
смеялась, чтобы победить страх, который - она чувствовала это - нарастал
вокруг нее. Начали играть в карты. Тетя Агата насильно усадила за стол Эмэ,
Веронику и Марию, вложила им в руки карты и всячески старалась показать, что
она увлечена игрой: с азартом брала взятки, тасовала, вновь сдавала,
острила, спорила, шутила так многословно и шумно, что ее голос почти
заглушал плеск воды. Но наши девочки не могли забыться, сидели бледные,
крепко сжав руки, и напряженно прислушивались. Игра поминутно прерывалась.
То одна, то другая поворачивалась и спрашивала меня вполголоса:
- Дедушка, вода все еще поднимается?
Вода поднималась с ужасающей быстротой. Я подшучивал и отвечал:
- Нет, нет, играйте спокойно. Опасности нет.
Никогда еще мое сердце не сжимала такая тоска. Все мужчины нарочно
стали у окон, чтобы скрыть от женщин жуткое зрелище. Мы старались улыбаться,
когда поворачивались к сидевшим за картами, они сидели вокруг стола, на
который падал такой ласковый и успокаивающий свет лампы. Мне вспомнились
зимние вечера, когда мы собирались за этим столом. Казалось, все тот же у
нас домашний очаг, все та же теплая близость и взаимная дружба. Здесь царил
мир, но я слышал за своей спиной рев разлившейся реки, вода поднималась все
выше и выше.
- Луи, - тихо сказал мне мой брат, - вода всего в трех футах от окна.
Надо принять меры.
Я сжал ему плечо: молчи! Однако скрывать опасность было уже невозможно.
В стойлах гибла скотина. Мы услыхали блеяние овец и мычание обезумевших
коров; на конюшне протяжно и хрипло ржали лошади, - такое ржание разносится
далеко и всегда говорит о смертельной опасности, угрожающей животным.
- Боже мой! Боже мой! - простонала Эмэ, она поднялась со стула и сжала
голову руками, дрожа, как в ознобе.
Все встали, и уже никому нельзя было помешать подбежать к окнам.
Женщины застыли, молча глядя на то, что открылось их глазам; от ужаса у них
зашевелились волосы на голове. Наступили сумерки. На колыхавшейся мутной
шири дрожал обманчивый свет. Бледное небо казалось свинцовым покровом,
распростертым над землей. Вдали поднимались клубы дыма. Все смешалось, конец
ужасного дня переходил в ночь смерти. И ни единого звука человеческого
голоса, только рокот воды, разлившейся безбрежным морем, да ржание лошадей и
мычание гибнущих коров!
- Боже мой! Боже мой! - вполголоса повторяли женщины, словно они
боялись говорить громко.
Страшный треск заставил их умолкнуть: животные, рассвирепев, выломали
двери хлева и конюшни, ринулись в желтые пенящиеся волны, и стремительный
поток подхватил и унес их. Овцы плыли, кружась в водоворотах, как сухие
опавшие листья. Коровы и лошади еще боролись, но вскоре и они теряла почву
под ногами. Особенно не хотел умирать наш большой серый конь: он становился
на дыбы, вытягивал шею, дышал шумно, как кузнечные мехи; но разъяренные воды
схватили его, опрокинули, и конь сдался.
И только тогда мы закричали. Крик подступил к горлу помимо нашей воли.
Мы уже не могли сдержать горестных воплей. И, простирая руки к гибнущим,
бесценным для нас животным, к нашим кормильцам, мы громко плакали и
причитали, не слыша один другого, бросая в темнеющую даль слова отчаяния.
Да, пришло разоренье! Погиб урожай, затонул скот - за несколько часов мы
лишились всего своего богатства! За что несправедливый бог наслал на нас
беду? Мы ему ничего худого не сделали, а он отнял у нас все! Я грозил
кулаком небу. Я кричал, что еще нынче днем ходил с сыном на луга, любовался
хлебами и виноградниками, земля так много нам обещала. Так неужели все это
было обманом? Счастье лгало. Лгало заходившее солнце, такое ласковое и
спокойное в вечернем прозрачном небе.
Вода все поднималась. Пьер, следивший за ней, крикнул мне:
- Луи, поостеречься надо! Вода подходит к окну.
Этот предупреждающий крик стряхнул с нас оцепенение, вызванное
отчаянием. Я пришел в себя и сказал, пожимая плечами:
- Деньги - это ничто. Раз мы все будем вместе, нечего жалеть о том, что
пропало... Возьмемся дружно за работу и все поправим.
- Да, да, верно, отец, - подхватил взволнованно Жак. - Нам не угрожает
никакая опасность, стены у нашего дома прочные... Мы поднимемся на крышу.
Нам оставалось только это убежище. Вода с упрямым плеском затопляла
лестницу ступеньку за ступенькой, переливалась уже через порог. Мы бросились
на чердак, держа друг друга за руки, - в минуту грозной опасности особенно
сильна потребность во взаимной близости. Сиприен куда-то исчез. Я окликнул
его, он вышел из соседней комнаты, лицо у него было взволнованное. И в эту
минуту я заметил, что нет обеих наших служанок; я сказал, что подожду их, но
Сиприен как-то странно посмотрел на меня и тихо сказал:
- Погибли. Угол пристройки под их комнатой сейчас снесло водой.
Бедные девушки, должно быть, отправились к себе в комнату, чтобы взять
свои сбережения, которые они хранили там в сундучках. Сиприен рассказал мне
вполголоса, что они перебросили на крышу пристройки лестницу и, как по
мостику, перебрались по ней. Я ему посоветовал молчать об этом. Мороз
пробежал у меня по спине. Это смерть проникала в наш дом.
Мы поднялись с Сиприеном на чердак, позабыв погасить лампы. На столе
остались разбросанные карты. Вода заливала комнату и уже достигла фута
высоты над полом.
Крыша, к счастью, была широкая, с отлогим скатом. Мы выбрались туда
через слуховое окно, над которым было что-то вроде плоской площадки. Она-то
и послужила прибежищем для всей нашей семьи. Женщины сели. Мужчины, шагая по
черепицам, пошли на разведку и стали осматриваться, ухватившись за дымовые
трубы, возвышавшиеся по обеим концам крыши. А я, прижавшись к наличнику
слухового окна, через которое мы вылезли на крышу, окидывал взглядом все
четыре стороны горизонта.
- Скоро будет помощь, - бодро говорил я. - В Сэнтене у всех есть лодки.
Оттуда приедут к нам... Смотрите! Вон там, внизу, что-то светится. Не фонарь
ли это на воде?
Но мне никто не отвечал. Пьер, не очень сознавая, что он делает, разжег
трубку и курил, так яростно стискивая зубами чубук, что, выпуская дым,
всякий раз выплевывал кусочек отгрызенного дерева. Жак и Сиприен угрюмо
глядели вдаль, а Гаспар, сжимая кулаки, метался по крыше, как будто искал
выхода. У наших ног, сбившись в кучу, молча сидели женщины; они дрожали от
холода и закрывали лицо, чтобы не видеть, что происходит. Вдруг Роза подняла
голову, огляделась вокруг и спросила:
- А где же служанки? Почему они не поднимаются сюда?
Я уклонился от ответа. Тогда она начала настойчиво спрашивать, устремив
на меня пристальный взгляд:
- Где все-таки служанки?
Я отвернулся, потому что не мог солгать. И вдруг я почувствовал, как
холод смерти, который уже коснулся меня, повеял и на наших женщин, и на
наших дорогих девочек. Они поняли. Мария порывисто встала, громко вздохнула
и, снова опустившись на площадку, залилась слезами. Эмэ крепко сжимала в
объятиях детей, укутывала их своими юбками, будто старалась защитить их.
Вероника закрыла лицо руками и сидела не шевелясь. Ужас охватил даже тетю
Агату; бледная, она бормотала "Отче наш" и "Богородицу", широко крестясь.
Между тем зрелище становилось все более великолепным. Все окутал
прозрачный летний сумрак ночи. Луна еще не взошла, но в чистом небе сверкало
множество ярких звезд, они как будто заполняли все пространство мерцающим
голубым светом. Казалось, не ночь это, а сумерки, - таким светлым был
горизонт. И под этим ласковым небом все больше ширилось необъятное водное
пространство, как бы светившееся собственным светом, - вода словно
фосфоресцировала, маленькие огоньки загорелись на гребне каждой волны. Землю
уже больше нельзя было различить, вся долина была затоплена. На мгновение я
забыл об опасности, так я был поражен. Однажды вечером - это было около
Марселя - я впервые увидел такие трепещущие огоньки на море и застыл от
восхищения, глядя на них.
- Вода поднимается, вода поднимается, - повторил мой брат Пьер,
обгрызая мундштук погасшей трубки.
Вода была уже на расстоянии одного метра от крыши. Она утратила свое
спокойствие спящей глади. Движение потоков установилось. Менее чем за час
вода стала грозной, желтой; она с неистовой силой бросалась на наш дом, неся
обломки, бочки с выбитым дном, бревна и вырванные с корнем кусты. Вода
наступала, валы с разбегу ударялись о стены, и мы слышали гул от их
сотрясения. Кругом с жалобным треском падали тополя, домики обрушивались с
таким грохотом, как будто на краю дороги опрокидывали телеги, нагруженные
булыжником.
Жак, потрясенный рыданиями женщин, повторял:
- Нельзя же здесь оставаться. Надо что-нибудь придумать... Отец, ради
бога, попытаемся что-нибудь сделать.
Я бормотал, повторяя вслед за ним:
- Да, да, надо что-нибудь придумать.
Но мы не знали, что делать. Гаспар задумал взять Веронику к себе на
спину и вместе с нею вплавь искать спасения. Пьер предлагал сделать плот.
Безумная мысль! Сиприен сказал:
- Если бы только мы могли добраться до церкви!
Церковь еще высилась над водою; мы так ясно видели четырехугольную
колокольню. Нас отделяло от нее семь домов. Наш дом, первый от околицы,
стоял вплотную с более высоким домом, а тот, в свою очередь, прижимался к
соседнему дому. Быть может, по крышам действительно можно достигнуть дома
священника? Оттуда легко войти в церковь. Вероятно, уже много людей нашли в
ней убежище, так как соседние крыши были пусты, а голоса людей доносились,
безусловно, с колокольни. Но сколько нам предстояло опасностей на пути к
убежищу!
- Это невозможно! - сказал Пьер. - У соседа Рембо дом много выше
нашего. А у нас нет лестницы.
- Я все-таки попробую, - сказал Сиприен. - Если нельзя пробраться, я
вернусь. A может, попытаемся все вместе? Девушек мы бы понесли.
Я его отпустил. Он был прав. Надо было испробовать даже невозможное.
При помощи большой железной скобы, вделанной в стенку дымовой трубы,