Страница:
Десятки тысяч километров по космическим масштабам – это ерунда. Пышная газовая грива Кометы раздувается на солнечном ветру Франгарна и полностью поглощает Эрруак. Прохождение планеты через газовый хвост Франгарна-164 вызывает множество природных феноменов. Ионизация стратосферы резко возрастает, на планете бушуют магнитные бури, ночное небо переливается всеми цветами радуги.
Эта астрофизическая вакханалия, постепенно нарастая, длится примерно две недели. Днем Кометы называется ее апофеоз – стояние Франгарна, Эрруака и собственно Кометы почти на одной линии, когда блеск ледяной гостьи достигает максимума. После этого буйство небес идет на убыль, и уже через двадцать стандартных суток Комета превращается в обычную яркую звезду.
У Эрруака нет естественных спутников, ночи там – всегда безлунны. Можно себе представить, какое впечатление производили на древних тойлангов редкие, но регулярные визиты космического тела, во много раз превосходящего нашу знаменитую комету Галлея по размерам и светимости.
Неудивительно, что судьбы Сверхчеловечества тойланги собрались вершить именно в День Кометы.
На бронированном ящике станции дипломатической связи замигала красная лампочка. Тайм-аут закончился.
«Двадцать девять стандартных часов», – было написано на ленте.
Итого чуть больше суток до принятия рокового решения... Чуть больше суток!
«Принято. Что Земля?» – отстучал я.
«Тайм-аут полчаса».
Довольно-таки неучтиво. Они что там, на «Аль-Тарике», с ума сошли?
Тайм-аут в пространстве – не то же самое, что в шахматной партии. Получасовый тайм-аут, который объявляет боевой корабль первого класса во время сеанса связи с посланцем Сверхчеловечества, – это грохот гонга «Все по местам!» и блеск абсолютных отражательных пластин на боках неопознанного объекта длиной в четыре мили, который внезапно выносит нелегкая из-за ближайшей планеты.
Или...
На моей памяти такое случалось один-единственный раз в системе Свинцового Солнца. Флагман нашего десантного соединения ушел со связи, выпалив в эфир открытым текстом истерическое: «Тайм-аут два часа». Но не прошло и полутора, как мы увидели в сумеречных небесах Тоддструффа нарядную сверхновую звездочку: последний привет от флагмана.
Позднее выяснилось, что в систему прямо из нелинейного пространства вывалился матерый Мерцающий Беглец. Вместо того чтобы мгновенно свернуться и выбросить споры, он случайно зацепился за пилон с маневровыми двигателями флагмана. Двигатели были включены, а потому защита временно снята. Редчайший случай, вероятность ноль целых ноль десятых.
Пилон, конечно, не выдержал соприкосновения с иноматериальными структурами Беглеца и исчез. Поэтому часть спор Беглец отстрелил прямо в коридор, проложенный в пилоне для техперсонала...
Невозможно себе представить, что творилось на флагмане. Все видеоматериалы, уходившие по аварийному каналу с борта корабля, были изъяты офицерами Бюро-9. После этого случая маневровые двигатели на всех крупных кораблях демонтировали, а пилоны отрезали. Необходимость снимать защиту отпала, а маневрировать начали на жутко дорогих, но надежных гравитационных конвертерах.
Ну и правильно. Уже семьдесят лет шли разговоры, что импульсная тяга на тяжелых кораблях – технический атавизм, за который сражается кучка отставных адмиралов, акционеров «Легокомоторной Группы».
Правда, чтобы компенсировать затраты на перевооружение, пришлось ввести экстренный налог на роскошь. Тогда же Сверхчеловечество пошло на беспрецедентный шаг: объявило о продаже частным лицам знаменитых архитектурных памятников.
«Помоги флоту, купи Сфинкса!» – выводили на облаках лазеры рекламных корпораций. Вполне закономерно, что флоту помог владелец «Объединенных Верфей Земли и Трех Красных Гигантов», главный подрядчик армии и флота. Теперь Сфинкс находится в тридцати пяти световых годах от места своего рождения.
Нет, все не то.
Дурацкие воспоминания не помогли. Как ни пытался я абстрагироваться от беспощадной реальности, кинжал тойлангов, приставленный к горлу Земли и, следовательно, к моему горлу тоже, не давал о себе забыть ни на миг.
Тревога меня не покидала. Что с «Аль-Тариком»? Неужели тойланги воспользовались правом сильного и все-таки атаковали корабль?
Прошло всего лишь десять минут. Оставалось еще двадцать. Да ну вас к черту, пойду лучше посплю. Может, в последний раз...
Девятнадцатиминутный сон для обычного человека – отдых незавидный. Но для натренированного офицера силовой разведки, каким некогда был ваш покорный слуга Искандер Эффендишах, – уже кое-что.
К тому же я активант. Правда, все расширенные возможности моего перестроенного до последней молекулы организма были заморожены. Но даже замороженный активант восстанавливает свои силы во сне куда быстрее ординарного homo sapiens.
Я проснулся за несколько секунд до писка будильника. Сразу же вернулся в рубку дипломатической связи. «Аль-Тарика» в эфире не было.
Из входного контроллера раздался голос Петра-Василия:
– Искандер, можно с тобой поговорить?
Рубка дипсвязи – одно из наиболее надежно охраняемых помещений посольства. Входить в нее имел право только глава посольства, то есть я. Остальным требовалось разрешение – либо мое, либо входного контроллера. Последний имел право самостоятельно пропускать других членов посольства лишь в случае моей смерти.
– Можно. Впустить полковника Дурново!
Кессон остроумной цилиндрической конструкции провернулся на сто восемьдесят градусов, принял Петра-Василия и, вернувшись в исходное положение, доставил его внутрь рубки.
– Искандер, наш медицинский комбайн только что завершил обработку типовых анализов капитана Галеацци. Результаты... – Дурново судорожно сглотнул, – результаты неожиданные.
Я так и думал – Петр-Василий не стал бы сейчас беспокоить меня без весомых причин. А этот берсальер меня смущал с первой минуты знакомства на борту «Бетховена».
– Галеацци – не человек? – спросил я, приготовившись услышать какой угодно ответ. Даже «да».
– Что?.. Нет, – полковник слабо улыбнулся, – человек. Без сомнения, человек. И генетически, и морфологически. Но в его крови обнаружено присутствие широкой гаммы неспецифических агентов.
– Наркотики?
– Хуже. Неизвестные гипервирусы. Что, согласись, довольно странно, ведь допущенные к свободному пользованию гипервирусы – например, те, которые поставляются в информационных пилюлях, – в организме человека существуют не более двух-трех минут.
– И что ты сделал?
– Я – ничего. А комбайн сразу вколол ему унцию универсального фага.
– Разумно. У Галеацци есть право на потребление НС-новостей в пилюлях?
– Да. Такое право есть у каждого берсальера – с ограничением третьего типа.
Ограничение третьего типа – это значит «в любое время, в любой обстановке, кроме непосредственного выполнения боевого задания».
– Ты проверил его инъектор и пилюли?
– Я их не нашел. Зато я заглянул в его личное дело...
– Откуда оно у тебя?!
– Мне и твое выдали, – глядя мне в глаза, спокойно сказал Петр-Василий. – В каюте Бюро-9, на борту «Кавура».
Я скрипнул зубами. Все-таки это свинство: выдавать на руки полковникам досье бригадных генералов!
– На каком основании?
– Им было очень интересно, почему тойланги вызвали для переговоров именно тебя и Галеацци.
– Полковник, выражайтесь точнее.
– Ты ведь, наверное, думал, что командование выбрало тебя за былые боевые заслуги? – почти сочувственно спросил Петр-Василий. – А на самом деле, когда тойланги потребовали прислать официальных представителей Земли на Эрруак, они специально оговорили, что в посольстве должны быть Искандер Эффендишах, Джакомо Галеацци и некто Франтишек Смыгла, капитан войск связи.
Петр-Василий пристально следил за моей реакцией. Фамилия Смыгла мне ни о чем не говорила. А потому и реакция у меня была стандартная – легкое удивление.
С заметным облегчением полковник продолжал:
– Но Смыгла, согласно сообщению с Земли, поступившему в базу данных Оперативной Ставки Флота накануне прорыва «Пояса Аваллона», позавчера умер. Или погиб – это как посмотреть. Тело капитана нашли на дне бассейна во дворе его дома. На теле – никаких следов насилия. Судя по всему, капитан просто потерял сознание, захлебнулся и утонул. К слову сказать, капитан служил на наземном правительственном узле связи в Дели.
Я, конечно же, сразу сопоставил факты: оба – и Смыгла, и Галеацци – без видимых причин падали в обморок, будто старинные дамочки, а не боевые офицеры! А со слов Петра-Василия, в крови Галеацци бродят какие-то подозрительные гипервирусы. Следовало бы ожидать, что и у Смыглы с кровью было не все в порядке...
– А кадровое управление получило заключение военно-медицинской комиссии о причинах смерти?
– О непосредственных причинах смерти – да. Непосредственные причины я назвал: захлебнулся, утонул. Но результаты вскрытия и анализов, которые были, конечно же, проведены – случай-то дурнопахнущий! – в Оперативную Ставку Флота попасть не успели. Ты же знаешь, что через АФ-связь такая информация ходит пакетами раз в сутки. А теперь вся уцелевшая АФ-связь в руках тойлангов, то есть Земля и Ставка друг о друге могут что-либо узнать только из сообщений наших врагов. Что уж говорить о служебной информации...
– Ну хорошо. Смыгла утонул. Галеацци тоже мог бы утонуть в своей джакузи, если б мы его не вытащили. Оба были затребованы тойлангами. И я тоже нахожусь здесь с подачи наших врагов. Стало быть, ты пришел мягко намекнуть, что и мне не мешает сдать кровь на анализ?
– Именно.
– Кстати, а ты-то на самом деле как попал в это проклятое посольство? Твое имя тоже было названо тойлангами?
– Нет. Мое присутствие здесь – единственная уступка, которой удалось добиться Ставке от тойлангов. Ставка сообщила им, что Смыгла мертв. Клятвенно заверила, что тебя и Галеацци введут в состав посольства, после чего попросила разрешения включить третьим номером меня. Вместо Смыглы. Мотивировалось это тем, что я хорошо понимаю тойлангский язык, а для посольства, дескать, это очень важно.
– Ясно. А тойланги, проворчав «Когда судьба не слушает тебя, прислушайся к судьбе», согласились.
– Это тоже из «Премудростей владетелей пространства»?
– Да нет, что ты. Поговорка древних тойлангских пролетариев. А «Премудрости» написаны аристократами для аристократов.
Шла сороковая минута тайм-аута.
«Аль-Тарик» на связь не вышел.
Петр-Василий не доверял мне. Я не доверял Петру-Василию. Мы оба не доверяли Галеацци.
Отлучаться из рубки связи я по-прежнему не хотел. А вдруг «Аль-Тарик» все-таки объявится?
Мы взялись за изучение досье. Я читал про берсальера, Петр-Василий – про меня.
Итак, капитан берсальеров Джакомо Галеацци. Двадцати девяти лет от роду.
За время войны принимал участие в шести серьезных рейдовых операциях (всё прочее – боевое охранение, эскорт VIP-персон, ближнюю разведку – считаем операциями несерьезными). Четырежды ранен, трижды награжден.
Ссылаясь на ухудшение состояния здоровья после ранений, восемь месяцев назад подал рапорт о переводе из действующей армии в Метрополию.
Что ж, такое бывает. Не следует думать, что все берсальеры горят желанием каждый божий день «ходить в выброску». Навоевался человек. Захотел поработать инструктором, передать опыт молодому поколению экстрасенсов...
Просьба Галеацци была удовлетворена. И назначили его заместителем командира Второй Отдельной роты берсальеров «Мерсия».
Вроде бы все гладко. Но что за «Мерсия»?..
– Ты когда-нибудь о такой роте слышал? – спросил я полковника.
– Никогда. И города такого в Италии нет. По-моему. А ведь это давняя традиция: все подразделения берсальеров называть по итальянским городам.
– А что это вообще такое – Мерсия?
– Я думал, ты знаешь.
– Первый раз такое слово вижу.
– Сходить поглядеть в омнипедии?
– Сходи.
Дурново сделал несколько шагов к выходу и остановился.
Я обернулся.
Полковник смотрел на меня нехорошо.
– Может, составишь мне компанию?
– Боюсь прозевать «Аль-Тарик».
– Поставь машину на запись.
– Если меня у аппарата не будет, на крейсере могут решить, что посольство уничтожено. Представляешь последствия?
– Логично.
– Так что давай иди. Заодно поглядишь, не пришел ли в себя Галеацци.
– А если пришел?
– Веди сюда. Проследи только, чтобы оружия при нем не было.
– Арестовать его официально?
– Это лишнее.
Петру-Василию очень не хотелось оставлять меня одного. Но пришлось.
Я вернулся к чтению досье Галеацци.
Итак, восемь месяцев старший лейтенант прослужил в роте «Мерсия»...
Где? В Метрополии.
Но где именно? На Земле? На Луне? На одной из многочисленных орбитальных станций? На Палладе? Трансплутоне?
По этому вопросу личное дело Галеацци хранило пустозначительное молчание. Только последняя неделя его пребывания в Метрополии была освещена в копиях документов сравнительно подробно.
Вторым числом текущего месяца датирован приказ о переводе старшего лейтенанта Галеацци на Палладу. Через три дня ему было присвоено звание капитана. Тогда же берсальер получил предписание прибыть на транспорт «Кавур» и занять должность командира роты «Пиза».
Последнее обстоятельство более-менее понятно. Численность штурмовых частей, предназначенных для высадки на Эрруаке, требовалось резко повысить без ощутимой потери качества. Для этого на базе каждых двух рот формировали добавочную третью, разбавляя ветеранов пополнением из учебных центров. Само собой разумеется, Галеацци как опытного и заслуженного офицера отозвали из Метрополии в действующую армию и планировали поставить его на вакансию, которая открылась из-за общего расширения штатов.
Но тут случился внезапный прорыв тойлангов через «Пояс Аваллона», и капитану не довелось командовать «Пизой» ни одного дня.
Чем же все-таки эта таинственная «Мерсия» занималась в Метрополии и почему я о ней никогда не слышал? Какова природа гипервирусов, которые обнаружил в крови Галеацци медицинский комбайн? Откуда имя и фамилия капитана известны тойлангам? Кто такой Смыгла? Зачем они хотели видеть этих двоих в составе посольства?
И, в конце концов, зачем им понадобился я?
Правда, на последний вопрос я мог если и не ответить, то по крайней мере продуктивно пофантазировать. Думаю, после ознакомления с моим досье удалось пофантазировать и полковнику Дурново.
4
Эта астрофизическая вакханалия, постепенно нарастая, длится примерно две недели. Днем Кометы называется ее апофеоз – стояние Франгарна, Эрруака и собственно Кометы почти на одной линии, когда блеск ледяной гостьи достигает максимума. После этого буйство небес идет на убыль, и уже через двадцать стандартных суток Комета превращается в обычную яркую звезду.
У Эрруака нет естественных спутников, ночи там – всегда безлунны. Можно себе представить, какое впечатление производили на древних тойлангов редкие, но регулярные визиты космического тела, во много раз превосходящего нашу знаменитую комету Галлея по размерам и светимости.
Неудивительно, что судьбы Сверхчеловечества тойланги собрались вершить именно в День Кометы.
На бронированном ящике станции дипломатической связи замигала красная лампочка. Тайм-аут закончился.
«Двадцать девять стандартных часов», – было написано на ленте.
Итого чуть больше суток до принятия рокового решения... Чуть больше суток!
«Принято. Что Земля?» – отстучал я.
«Тайм-аут полчаса».
Довольно-таки неучтиво. Они что там, на «Аль-Тарике», с ума сошли?
Тайм-аут в пространстве – не то же самое, что в шахматной партии. Получасовый тайм-аут, который объявляет боевой корабль первого класса во время сеанса связи с посланцем Сверхчеловечества, – это грохот гонга «Все по местам!» и блеск абсолютных отражательных пластин на боках неопознанного объекта длиной в четыре мили, который внезапно выносит нелегкая из-за ближайшей планеты.
Или...
На моей памяти такое случалось один-единственный раз в системе Свинцового Солнца. Флагман нашего десантного соединения ушел со связи, выпалив в эфир открытым текстом истерическое: «Тайм-аут два часа». Но не прошло и полутора, как мы увидели в сумеречных небесах Тоддструффа нарядную сверхновую звездочку: последний привет от флагмана.
Позднее выяснилось, что в систему прямо из нелинейного пространства вывалился матерый Мерцающий Беглец. Вместо того чтобы мгновенно свернуться и выбросить споры, он случайно зацепился за пилон с маневровыми двигателями флагмана. Двигатели были включены, а потому защита временно снята. Редчайший случай, вероятность ноль целых ноль десятых.
Пилон, конечно, не выдержал соприкосновения с иноматериальными структурами Беглеца и исчез. Поэтому часть спор Беглец отстрелил прямо в коридор, проложенный в пилоне для техперсонала...
Невозможно себе представить, что творилось на флагмане. Все видеоматериалы, уходившие по аварийному каналу с борта корабля, были изъяты офицерами Бюро-9. После этого случая маневровые двигатели на всех крупных кораблях демонтировали, а пилоны отрезали. Необходимость снимать защиту отпала, а маневрировать начали на жутко дорогих, но надежных гравитационных конвертерах.
Ну и правильно. Уже семьдесят лет шли разговоры, что импульсная тяга на тяжелых кораблях – технический атавизм, за который сражается кучка отставных адмиралов, акционеров «Легокомоторной Группы».
Правда, чтобы компенсировать затраты на перевооружение, пришлось ввести экстренный налог на роскошь. Тогда же Сверхчеловечество пошло на беспрецедентный шаг: объявило о продаже частным лицам знаменитых архитектурных памятников.
«Помоги флоту, купи Сфинкса!» – выводили на облаках лазеры рекламных корпораций. Вполне закономерно, что флоту помог владелец «Объединенных Верфей Земли и Трех Красных Гигантов», главный подрядчик армии и флота. Теперь Сфинкс находится в тридцати пяти световых годах от места своего рождения.
Нет, все не то.
Дурацкие воспоминания не помогли. Как ни пытался я абстрагироваться от беспощадной реальности, кинжал тойлангов, приставленный к горлу Земли и, следовательно, к моему горлу тоже, не давал о себе забыть ни на миг.
Тревога меня не покидала. Что с «Аль-Тариком»? Неужели тойланги воспользовались правом сильного и все-таки атаковали корабль?
Прошло всего лишь десять минут. Оставалось еще двадцать. Да ну вас к черту, пойду лучше посплю. Может, в последний раз...
Девятнадцатиминутный сон для обычного человека – отдых незавидный. Но для натренированного офицера силовой разведки, каким некогда был ваш покорный слуга Искандер Эффендишах, – уже кое-что.
К тому же я активант. Правда, все расширенные возможности моего перестроенного до последней молекулы организма были заморожены. Но даже замороженный активант восстанавливает свои силы во сне куда быстрее ординарного homo sapiens.
Я проснулся за несколько секунд до писка будильника. Сразу же вернулся в рубку дипломатической связи. «Аль-Тарика» в эфире не было.
Из входного контроллера раздался голос Петра-Василия:
– Искандер, можно с тобой поговорить?
Рубка дипсвязи – одно из наиболее надежно охраняемых помещений посольства. Входить в нее имел право только глава посольства, то есть я. Остальным требовалось разрешение – либо мое, либо входного контроллера. Последний имел право самостоятельно пропускать других членов посольства лишь в случае моей смерти.
– Можно. Впустить полковника Дурново!
Кессон остроумной цилиндрической конструкции провернулся на сто восемьдесят градусов, принял Петра-Василия и, вернувшись в исходное положение, доставил его внутрь рубки.
– Искандер, наш медицинский комбайн только что завершил обработку типовых анализов капитана Галеацци. Результаты... – Дурново судорожно сглотнул, – результаты неожиданные.
Я так и думал – Петр-Василий не стал бы сейчас беспокоить меня без весомых причин. А этот берсальер меня смущал с первой минуты знакомства на борту «Бетховена».
– Галеацци – не человек? – спросил я, приготовившись услышать какой угодно ответ. Даже «да».
– Что?.. Нет, – полковник слабо улыбнулся, – человек. Без сомнения, человек. И генетически, и морфологически. Но в его крови обнаружено присутствие широкой гаммы неспецифических агентов.
– Наркотики?
– Хуже. Неизвестные гипервирусы. Что, согласись, довольно странно, ведь допущенные к свободному пользованию гипервирусы – например, те, которые поставляются в информационных пилюлях, – в организме человека существуют не более двух-трех минут.
– И что ты сделал?
– Я – ничего. А комбайн сразу вколол ему унцию универсального фага.
– Разумно. У Галеацци есть право на потребление НС-новостей в пилюлях?
– Да. Такое право есть у каждого берсальера – с ограничением третьего типа.
Ограничение третьего типа – это значит «в любое время, в любой обстановке, кроме непосредственного выполнения боевого задания».
– Ты проверил его инъектор и пилюли?
– Я их не нашел. Зато я заглянул в его личное дело...
– Откуда оно у тебя?!
– Мне и твое выдали, – глядя мне в глаза, спокойно сказал Петр-Василий. – В каюте Бюро-9, на борту «Кавура».
Я скрипнул зубами. Все-таки это свинство: выдавать на руки полковникам досье бригадных генералов!
– На каком основании?
– Им было очень интересно, почему тойланги вызвали для переговоров именно тебя и Галеацци.
– Полковник, выражайтесь точнее.
– Ты ведь, наверное, думал, что командование выбрало тебя за былые боевые заслуги? – почти сочувственно спросил Петр-Василий. – А на самом деле, когда тойланги потребовали прислать официальных представителей Земли на Эрруак, они специально оговорили, что в посольстве должны быть Искандер Эффендишах, Джакомо Галеацци и некто Франтишек Смыгла, капитан войск связи.
Петр-Василий пристально следил за моей реакцией. Фамилия Смыгла мне ни о чем не говорила. А потому и реакция у меня была стандартная – легкое удивление.
С заметным облегчением полковник продолжал:
– Но Смыгла, согласно сообщению с Земли, поступившему в базу данных Оперативной Ставки Флота накануне прорыва «Пояса Аваллона», позавчера умер. Или погиб – это как посмотреть. Тело капитана нашли на дне бассейна во дворе его дома. На теле – никаких следов насилия. Судя по всему, капитан просто потерял сознание, захлебнулся и утонул. К слову сказать, капитан служил на наземном правительственном узле связи в Дели.
Я, конечно же, сразу сопоставил факты: оба – и Смыгла, и Галеацци – без видимых причин падали в обморок, будто старинные дамочки, а не боевые офицеры! А со слов Петра-Василия, в крови Галеацци бродят какие-то подозрительные гипервирусы. Следовало бы ожидать, что и у Смыглы с кровью было не все в порядке...
– А кадровое управление получило заключение военно-медицинской комиссии о причинах смерти?
– О непосредственных причинах смерти – да. Непосредственные причины я назвал: захлебнулся, утонул. Но результаты вскрытия и анализов, которые были, конечно же, проведены – случай-то дурнопахнущий! – в Оперативную Ставку Флота попасть не успели. Ты же знаешь, что через АФ-связь такая информация ходит пакетами раз в сутки. А теперь вся уцелевшая АФ-связь в руках тойлангов, то есть Земля и Ставка друг о друге могут что-либо узнать только из сообщений наших врагов. Что уж говорить о служебной информации...
– Ну хорошо. Смыгла утонул. Галеацци тоже мог бы утонуть в своей джакузи, если б мы его не вытащили. Оба были затребованы тойлангами. И я тоже нахожусь здесь с подачи наших врагов. Стало быть, ты пришел мягко намекнуть, что и мне не мешает сдать кровь на анализ?
– Именно.
– Кстати, а ты-то на самом деле как попал в это проклятое посольство? Твое имя тоже было названо тойлангами?
– Нет. Мое присутствие здесь – единственная уступка, которой удалось добиться Ставке от тойлангов. Ставка сообщила им, что Смыгла мертв. Клятвенно заверила, что тебя и Галеацци введут в состав посольства, после чего попросила разрешения включить третьим номером меня. Вместо Смыглы. Мотивировалось это тем, что я хорошо понимаю тойлангский язык, а для посольства, дескать, это очень важно.
– Ясно. А тойланги, проворчав «Когда судьба не слушает тебя, прислушайся к судьбе», согласились.
– Это тоже из «Премудростей владетелей пространства»?
– Да нет, что ты. Поговорка древних тойлангских пролетариев. А «Премудрости» написаны аристократами для аристократов.
Шла сороковая минута тайм-аута.
«Аль-Тарик» на связь не вышел.
Петр-Василий не доверял мне. Я не доверял Петру-Василию. Мы оба не доверяли Галеацци.
Отлучаться из рубки связи я по-прежнему не хотел. А вдруг «Аль-Тарик» все-таки объявится?
Мы взялись за изучение досье. Я читал про берсальера, Петр-Василий – про меня.
Итак, капитан берсальеров Джакомо Галеацци. Двадцати девяти лет от роду.
За время войны принимал участие в шести серьезных рейдовых операциях (всё прочее – боевое охранение, эскорт VIP-персон, ближнюю разведку – считаем операциями несерьезными). Четырежды ранен, трижды награжден.
Ссылаясь на ухудшение состояния здоровья после ранений, восемь месяцев назад подал рапорт о переводе из действующей армии в Метрополию.
Что ж, такое бывает. Не следует думать, что все берсальеры горят желанием каждый божий день «ходить в выброску». Навоевался человек. Захотел поработать инструктором, передать опыт молодому поколению экстрасенсов...
Просьба Галеацци была удовлетворена. И назначили его заместителем командира Второй Отдельной роты берсальеров «Мерсия».
Вроде бы все гладко. Но что за «Мерсия»?..
– Ты когда-нибудь о такой роте слышал? – спросил я полковника.
– Никогда. И города такого в Италии нет. По-моему. А ведь это давняя традиция: все подразделения берсальеров называть по итальянским городам.
– А что это вообще такое – Мерсия?
– Я думал, ты знаешь.
– Первый раз такое слово вижу.
– Сходить поглядеть в омнипедии?
– Сходи.
Дурново сделал несколько шагов к выходу и остановился.
Я обернулся.
Полковник смотрел на меня нехорошо.
– Может, составишь мне компанию?
– Боюсь прозевать «Аль-Тарик».
– Поставь машину на запись.
– Если меня у аппарата не будет, на крейсере могут решить, что посольство уничтожено. Представляешь последствия?
– Логично.
– Так что давай иди. Заодно поглядишь, не пришел ли в себя Галеацци.
– А если пришел?
– Веди сюда. Проследи только, чтобы оружия при нем не было.
– Арестовать его официально?
– Это лишнее.
Петру-Василию очень не хотелось оставлять меня одного. Но пришлось.
Я вернулся к чтению досье Галеацци.
Итак, восемь месяцев старший лейтенант прослужил в роте «Мерсия»...
Где? В Метрополии.
Но где именно? На Земле? На Луне? На одной из многочисленных орбитальных станций? На Палладе? Трансплутоне?
По этому вопросу личное дело Галеацци хранило пустозначительное молчание. Только последняя неделя его пребывания в Метрополии была освещена в копиях документов сравнительно подробно.
Вторым числом текущего месяца датирован приказ о переводе старшего лейтенанта Галеацци на Палладу. Через три дня ему было присвоено звание капитана. Тогда же берсальер получил предписание прибыть на транспорт «Кавур» и занять должность командира роты «Пиза».
Последнее обстоятельство более-менее понятно. Численность штурмовых частей, предназначенных для высадки на Эрруаке, требовалось резко повысить без ощутимой потери качества. Для этого на базе каждых двух рот формировали добавочную третью, разбавляя ветеранов пополнением из учебных центров. Само собой разумеется, Галеацци как опытного и заслуженного офицера отозвали из Метрополии в действующую армию и планировали поставить его на вакансию, которая открылась из-за общего расширения штатов.
Но тут случился внезапный прорыв тойлангов через «Пояс Аваллона», и капитану не довелось командовать «Пизой» ни одного дня.
Чем же все-таки эта таинственная «Мерсия» занималась в Метрополии и почему я о ней никогда не слышал? Какова природа гипервирусов, которые обнаружил в крови Галеацци медицинский комбайн? Откуда имя и фамилия капитана известны тойлангам? Кто такой Смыгла? Зачем они хотели видеть этих двоих в составе посольства?
И, в конце концов, зачем им понадобился я?
Правда, на последний вопрос я мог если и не ответить, то по крайней мере продуктивно пофантазировать. Думаю, после ознакомления с моим досье удалось пофантазировать и полковнику Дурново.
4
Нет такого врага, которого нельзя сделать своим другом
Во время переломной стратегической операции войны – битвы за двойную звездную систему Кетрарий – я руководил объединенной разведкой Седьмого Флота и приданного ему десантно-штурмового корпуса. Я носил полковничьи погоны, но контроллеры всех адмиральских дверей пропускали меня без писка.
На меня работали десятки людей в двух штабах, целая флотилия кораблей технического шпионажа и сотни бойцов элитной пехоты.
Это были веселые деньки.
Вместе с разбитым катером мы подбросили неприятелю «секретные документы» и заманили в ловушку разом три тойлангских крейсера.
Вычислив точное местоположение одной из планетных комендатур, мы провели молниеносный рейд, в результате которого была захвачена живьем дюжина родовитых тойлангских аристократов.
Мы минировали джамп-траектории и взрывали антенны АФ-связи. Отслеживали каждое перемещение неприятельских дредноутов и искали надежные посадочные площадки для десантных транспортов. Мы добыли Седьмому Флоту победу.
К сожалению, у наших соседей из Пятого Флота дела шли куда хуже. В то время как наш корпус, выполняя общий план, надежно блокировал ключевые индустриальные центры на планетах Луг и Дол, десантные части Пятого Флота завязли на противоположном конце громадной звездной системы. Они вгрызлись в тойлангскую оборону на планете Утес, но через четыре дня начали нести такие потери, что своими силами продолжать наступление уже не могли.
Утром того несчастливого дня, когда десант окончательно выдохся, адмирал Пирон поторопился доложить в Ставку, что все первичные задачи на Утесе выполнены. Когда через час от десантников посыпались доклады о многочисленных и весьма болезненных контрударах тойлангов, ситуация сложилась щепетильная. Боеспособных сил под рукой у Пирона больше не было, а просить помощи у Ставки значило расписаться в том, что ты своими победными реляциями сознательно дезинформировал верховное командование.
Пирон связался с моим начальством из штаба Седьмого Флота. Те пообещали в течение суток определить, сколько батальонов можно перебросить в помощь соседу. А мне приказали любыми путями добыть достовернуюинформацию о вооруженных силах тойлангов на Утесе. Родная разведка Пятого Флота скомпрометировала себя ротозейством, и полагаться на ее данные в ближайшие два-три дня никому не хотелось.
Приказ, полученный мною, был невыполним. Разведка – занятие ювелирное, требующее прецизионных инструментов и монашеской усидчивости. Впопыхах можно работать только кувалдой – с соответствующим результатом.
Наверное, приказ и нужно было сразу опротестовать как невыполнимый. Меня бы сняли с должности, назначили служебное расследование и... оправдали. Уверен, что после разбирательства я вернулся бы к любимой работе, сохранив и честь, и погоны.
Но успехи на Луге вскружили мне голову. К тому же я еще не использовал по назначению экспериментальный взвод активантов, который берег на случай непредвиденных обстоятельств. Сам я тоже был не прочь при необходимости катализироваться, хотя и побаивался: такое насилие над природой мог пережить не всякий...
Ливень. Перенасыщенная электричеством атмосфера планеты увешана гирляндами шаровых молний. Под крылом катера – бескрайний полярный лес.
Когда десантники с Утеса давали нам координаты безопасной посадочной площадки, тойланги, по их данным, были еще далеко. Но приземляться нам пришлось уже под обстрелом.
По прибытии в штаб десантного корпуса я рассчитывал оттуда разослать по два-три активанта во все полки – техническая связь с большинством из них была потеряна еще несколько часов назад. Затем, собрав первичные сведения со всех боевых участков, направить доклад адмиралу Пирону и дальше действовать по обстановке. Я был готов к тому, что эти «действия по обстановке» потребуют проведения импровизированных разведывательных рейдов по тойлангским тылам. Но я никак не ожидал, что на мой взвод ляжет вся ответственность за спасение десантного корпуса.
А получилось вот что.
Штаб корпуса, который представлял собой плавающую посреди затопленного леса консервную банку размерами с гандбольное поле, к моменту нашего появления контакт с войсками потерял окончательно. Об этом можно было и не спрашивать. Когда мы подлетали на бронетранспортере к расположению штаба, сквозь ливень проступили машины узла связи – разбитые вдребезги, полузатопленные, заваленные вырванными с корнем деревьями.
Из разговора с деморализованным генералом я узнал, что тойланги взорвали ледники в горах. Те сползли вниз, снесли плотины на местной реке калибра Ганга, и из-за этого лесистая равнина, которую корпус избрал для высадки, переживает генеральную репетицию Всемирного Потопа. Эту историю с ледниками я отнес на счет фронтового психоза полевых командиров, но воды от моего скепсиса не убавилось.
В довершение неприятностей тойланги применили новые автономные мины-торпеды, которые в условиях местных подтопленных лесов были практически необнаружимы. «Ведь мы же все-таки сухопутная армия, а не морской флот!» – в сердцах воскликнул генерал.
Благодаря своей расширенной сенситивности приближение мин могут чувствовать берсальеры. Но по-настоящему эффективную противоминную оборону им удалось организовать только час назад, уже после разгрома корпусного узла связи. Не будь берсальеров, герметичные блоки штаба тоже были бы подорваны.
Что ж, после получения таких сведений я мог считать нашу миссию выполненной. В подобных условиях никакие дополнительные батальоны положение спасти не могли. Когда управление войсками потеряно – много не навоюешь.
Корпус – вернее, то, что от него осталось, – требовалось немедленно с Утеса убрать. Правда, для обеспечения эвакуации нужно было установить связь с полками, рассеянными по дуге радиусом двести километров, и выдать им карт-бланш на отступление. Но эта задача была в принципе решаемой. Для этого требовалось либо перебросить с Дола один-два воздушных командных пункта, либо...
– Сир, осознаете ли вы, что сейчас ваш корпус может быть спасен только полной эвакуацией?
– Нет. Нам просто требуется перегруппировка. Мы можем закрепиться на сухих возвышенностях здесь, здесь и здесь.
Генерал показал на карте, где именно.
– После этого, – продолжал он, – я переброшу штаб сюда, дождусь подкреплений и возобновлю наступление.
– Сир, но как вы намерены осуществить перегруппировку, если у вас уже сейчас нет возможности доводить свои приказы до командиров полков?
– Полковник, не пытайтесь думать за весь десантный корпус. Вы разведчик? Вот и разведывайте. А принимать решения предоставьте другим.
Тут в наш разговор вмешался один из штабных офицеров – невысокий подполковник с забавной бородкой клинышком.
– Сир, признаю, что я – лично я – допустил грубые просчеты в планировании этой десантной операции. Готов взять на себя всю ответственность за неудачу нашего корпуса. Но полковник Эффендишах совершенно прав: мы нуждаемся в эвакуации. Мы должны просить, чтобы транспорты начали ее так быстро, как это возможно. А указанные вами возвышенности следует причесать тяжелыми плазмометами и использовать в качестве посадочных площадок.
Это был Петр-Василий Дурново. Я проникся к нему уважением с первой минуты нашего знакомства.
Конечно, вразумить генерала нам не удалось. Такова природа начальства: чем лучше совет, исходящий от подчиненного, тем сильнее генеральская психика сопротивляется голосу рассудка. Наверное, мы с Петром-Василием имели шансы на победу, если бы, заранее сговорившись, провели хитроумную макиавеллиевскую распасовку мнений, сомнений и контрмнений таким образом, чтобы золотая мысль «а не пора ли драпать?» зародилась у генерала как бы самостоятельно. Но за стенами штаба берсальеры с треском расстреливали все новые цепи атакующих тойлангских мин, злобно перекликались гром и ливень, в соседнем блоке за тонкой пластмассовой мембраной хирурги пользовали раненых. Судя по воплям, скальпелем служила циркулярная пила, наркозом – хорошо если новостная пилюля.
В такой обстановке было не до игр с генеральским самолюбием.
– Воля ваша, си-ир. – Когда я злюсь, начинаю протягивать некоторые гласные. – Перегруппи-ировывайтесь. Но какие будут при-иказы для моего разведвзвода?
– Срочно возвращайтесь на орбиту. Доложите обстановку как есть. Донесите до адмирала Пирона нашу решимость сражаться. Самым неотложным образом мы нуждаемся в берсальерах, средствах связи и левитирующих транспортерах. Я сейчас же высылаю в полки курьеров с приказом занять сухие возвышенности, вырубать лес и готовить площадки для приема десантных кораблей.
Я покосился на подполковника Дурново. Тот – лицо чернее тучи – оформлял донесение командира корпуса на официальном бланке.
При нашем разговоре присутствовали еще несколько офицеров – безмолвные статисты, окончательно потерявшие волю к самостоятельному мышлению, а вместе с ним и к жизни.
«А ведь большинству этих болванов сейчас предстоит пролететь на уцелевшей броне по двести—триста километров, разыскивая потерявшиеся части. Эх, пропадает корпус почем зря...
Мне отсюда до катера – двадцать минут. Полет до флагмана – час с лишним. В лучшем случае через полтора часа я привезу командованию донесение генерала и свое персональное мнение: корпус с Утеса надо выводить. Послушают, конечно, генерала, а не меня. При этом, пока Пятый и Седьмой Флоты будут согласовывать дальнейшие действия, пока будет вырабатываться боевой приказ, пока, в конце концов, в штаб корпуса доставят новое оборудование связи...»
С такими невеселыми мыслями я засунул бланк донесения в сканер своего скафандра и, запасшись таким образом электронной копией, поместил оригинал в герметичный транспортный контейнер.
Мне оставалось только пожелать смертникам всего хорошего.
– Удачи, сир, – генералу. – Удачи, коллеги, – Петру-Василию и другим офицерам.
В комнате охраны штаба меня дожидались активанты.
«НУ???!!!» – прочел я в их глазах.
– Мы здесь лишние, джентльмены. Возвращаемся.
Если бы не субординация, они, наверное, разорвали бы меня в клочья – как сторожевые псы, которым на всю свору в качестве обеда выдали одну сморщенную морковку.
Мы надели шлемы, вышли под дождь, погрузились на транспортер и осторожно поползли через позиции берсальеров.
В это время в семидесяти километрах от нас ракетный дивизион тойлангов (по данным разведки Пятого Флота, он числился полностью уничтоженным в первый день операции) завершил топографическую привязку к местности. На блоки наведения ракет было выдано полетное задание, и железные карандаши начали парами покидать пусковые пеналы.
На меня работали десятки людей в двух штабах, целая флотилия кораблей технического шпионажа и сотни бойцов элитной пехоты.
Это были веселые деньки.
Вместе с разбитым катером мы подбросили неприятелю «секретные документы» и заманили в ловушку разом три тойлангских крейсера.
Вычислив точное местоположение одной из планетных комендатур, мы провели молниеносный рейд, в результате которого была захвачена живьем дюжина родовитых тойлангских аристократов.
Мы минировали джамп-траектории и взрывали антенны АФ-связи. Отслеживали каждое перемещение неприятельских дредноутов и искали надежные посадочные площадки для десантных транспортов. Мы добыли Седьмому Флоту победу.
К сожалению, у наших соседей из Пятого Флота дела шли куда хуже. В то время как наш корпус, выполняя общий план, надежно блокировал ключевые индустриальные центры на планетах Луг и Дол, десантные части Пятого Флота завязли на противоположном конце громадной звездной системы. Они вгрызлись в тойлангскую оборону на планете Утес, но через четыре дня начали нести такие потери, что своими силами продолжать наступление уже не могли.
Утром того несчастливого дня, когда десант окончательно выдохся, адмирал Пирон поторопился доложить в Ставку, что все первичные задачи на Утесе выполнены. Когда через час от десантников посыпались доклады о многочисленных и весьма болезненных контрударах тойлангов, ситуация сложилась щепетильная. Боеспособных сил под рукой у Пирона больше не было, а просить помощи у Ставки значило расписаться в том, что ты своими победными реляциями сознательно дезинформировал верховное командование.
Пирон связался с моим начальством из штаба Седьмого Флота. Те пообещали в течение суток определить, сколько батальонов можно перебросить в помощь соседу. А мне приказали любыми путями добыть достовернуюинформацию о вооруженных силах тойлангов на Утесе. Родная разведка Пятого Флота скомпрометировала себя ротозейством, и полагаться на ее данные в ближайшие два-три дня никому не хотелось.
Приказ, полученный мною, был невыполним. Разведка – занятие ювелирное, требующее прецизионных инструментов и монашеской усидчивости. Впопыхах можно работать только кувалдой – с соответствующим результатом.
Наверное, приказ и нужно было сразу опротестовать как невыполнимый. Меня бы сняли с должности, назначили служебное расследование и... оправдали. Уверен, что после разбирательства я вернулся бы к любимой работе, сохранив и честь, и погоны.
Но успехи на Луге вскружили мне голову. К тому же я еще не использовал по назначению экспериментальный взвод активантов, который берег на случай непредвиденных обстоятельств. Сам я тоже был не прочь при необходимости катализироваться, хотя и побаивался: такое насилие над природой мог пережить не всякий...
Ливень. Перенасыщенная электричеством атмосфера планеты увешана гирляндами шаровых молний. Под крылом катера – бескрайний полярный лес.
Когда десантники с Утеса давали нам координаты безопасной посадочной площадки, тойланги, по их данным, были еще далеко. Но приземляться нам пришлось уже под обстрелом.
По прибытии в штаб десантного корпуса я рассчитывал оттуда разослать по два-три активанта во все полки – техническая связь с большинством из них была потеряна еще несколько часов назад. Затем, собрав первичные сведения со всех боевых участков, направить доклад адмиралу Пирону и дальше действовать по обстановке. Я был готов к тому, что эти «действия по обстановке» потребуют проведения импровизированных разведывательных рейдов по тойлангским тылам. Но я никак не ожидал, что на мой взвод ляжет вся ответственность за спасение десантного корпуса.
А получилось вот что.
Штаб корпуса, который представлял собой плавающую посреди затопленного леса консервную банку размерами с гандбольное поле, к моменту нашего появления контакт с войсками потерял окончательно. Об этом можно было и не спрашивать. Когда мы подлетали на бронетранспортере к расположению штаба, сквозь ливень проступили машины узла связи – разбитые вдребезги, полузатопленные, заваленные вырванными с корнем деревьями.
Из разговора с деморализованным генералом я узнал, что тойланги взорвали ледники в горах. Те сползли вниз, снесли плотины на местной реке калибра Ганга, и из-за этого лесистая равнина, которую корпус избрал для высадки, переживает генеральную репетицию Всемирного Потопа. Эту историю с ледниками я отнес на счет фронтового психоза полевых командиров, но воды от моего скепсиса не убавилось.
В довершение неприятностей тойланги применили новые автономные мины-торпеды, которые в условиях местных подтопленных лесов были практически необнаружимы. «Ведь мы же все-таки сухопутная армия, а не морской флот!» – в сердцах воскликнул генерал.
Благодаря своей расширенной сенситивности приближение мин могут чувствовать берсальеры. Но по-настоящему эффективную противоминную оборону им удалось организовать только час назад, уже после разгрома корпусного узла связи. Не будь берсальеров, герметичные блоки штаба тоже были бы подорваны.
Что ж, после получения таких сведений я мог считать нашу миссию выполненной. В подобных условиях никакие дополнительные батальоны положение спасти не могли. Когда управление войсками потеряно – много не навоюешь.
Корпус – вернее, то, что от него осталось, – требовалось немедленно с Утеса убрать. Правда, для обеспечения эвакуации нужно было установить связь с полками, рассеянными по дуге радиусом двести километров, и выдать им карт-бланш на отступление. Но эта задача была в принципе решаемой. Для этого требовалось либо перебросить с Дола один-два воздушных командных пункта, либо...
– Сир, осознаете ли вы, что сейчас ваш корпус может быть спасен только полной эвакуацией?
– Нет. Нам просто требуется перегруппировка. Мы можем закрепиться на сухих возвышенностях здесь, здесь и здесь.
Генерал показал на карте, где именно.
– После этого, – продолжал он, – я переброшу штаб сюда, дождусь подкреплений и возобновлю наступление.
– Сир, но как вы намерены осуществить перегруппировку, если у вас уже сейчас нет возможности доводить свои приказы до командиров полков?
– Полковник, не пытайтесь думать за весь десантный корпус. Вы разведчик? Вот и разведывайте. А принимать решения предоставьте другим.
Тут в наш разговор вмешался один из штабных офицеров – невысокий подполковник с забавной бородкой клинышком.
– Сир, признаю, что я – лично я – допустил грубые просчеты в планировании этой десантной операции. Готов взять на себя всю ответственность за неудачу нашего корпуса. Но полковник Эффендишах совершенно прав: мы нуждаемся в эвакуации. Мы должны просить, чтобы транспорты начали ее так быстро, как это возможно. А указанные вами возвышенности следует причесать тяжелыми плазмометами и использовать в качестве посадочных площадок.
Это был Петр-Василий Дурново. Я проникся к нему уважением с первой минуты нашего знакомства.
Конечно, вразумить генерала нам не удалось. Такова природа начальства: чем лучше совет, исходящий от подчиненного, тем сильнее генеральская психика сопротивляется голосу рассудка. Наверное, мы с Петром-Василием имели шансы на победу, если бы, заранее сговорившись, провели хитроумную макиавеллиевскую распасовку мнений, сомнений и контрмнений таким образом, чтобы золотая мысль «а не пора ли драпать?» зародилась у генерала как бы самостоятельно. Но за стенами штаба берсальеры с треском расстреливали все новые цепи атакующих тойлангских мин, злобно перекликались гром и ливень, в соседнем блоке за тонкой пластмассовой мембраной хирурги пользовали раненых. Судя по воплям, скальпелем служила циркулярная пила, наркозом – хорошо если новостная пилюля.
В такой обстановке было не до игр с генеральским самолюбием.
– Воля ваша, си-ир. – Когда я злюсь, начинаю протягивать некоторые гласные. – Перегруппи-ировывайтесь. Но какие будут при-иказы для моего разведвзвода?
– Срочно возвращайтесь на орбиту. Доложите обстановку как есть. Донесите до адмирала Пирона нашу решимость сражаться. Самым неотложным образом мы нуждаемся в берсальерах, средствах связи и левитирующих транспортерах. Я сейчас же высылаю в полки курьеров с приказом занять сухие возвышенности, вырубать лес и готовить площадки для приема десантных кораблей.
Я покосился на подполковника Дурново. Тот – лицо чернее тучи – оформлял донесение командира корпуса на официальном бланке.
При нашем разговоре присутствовали еще несколько офицеров – безмолвные статисты, окончательно потерявшие волю к самостоятельному мышлению, а вместе с ним и к жизни.
«А ведь большинству этих болванов сейчас предстоит пролететь на уцелевшей броне по двести—триста километров, разыскивая потерявшиеся части. Эх, пропадает корпус почем зря...
Мне отсюда до катера – двадцать минут. Полет до флагмана – час с лишним. В лучшем случае через полтора часа я привезу командованию донесение генерала и свое персональное мнение: корпус с Утеса надо выводить. Послушают, конечно, генерала, а не меня. При этом, пока Пятый и Седьмой Флоты будут согласовывать дальнейшие действия, пока будет вырабатываться боевой приказ, пока, в конце концов, в штаб корпуса доставят новое оборудование связи...»
С такими невеселыми мыслями я засунул бланк донесения в сканер своего скафандра и, запасшись таким образом электронной копией, поместил оригинал в герметичный транспортный контейнер.
Мне оставалось только пожелать смертникам всего хорошего.
– Удачи, сир, – генералу. – Удачи, коллеги, – Петру-Василию и другим офицерам.
В комнате охраны штаба меня дожидались активанты.
«НУ???!!!» – прочел я в их глазах.
– Мы здесь лишние, джентльмены. Возвращаемся.
Если бы не субординация, они, наверное, разорвали бы меня в клочья – как сторожевые псы, которым на всю свору в качестве обеда выдали одну сморщенную морковку.
Мы надели шлемы, вышли под дождь, погрузились на транспортер и осторожно поползли через позиции берсальеров.
В это время в семидесяти километрах от нас ракетный дивизион тойлангов (по данным разведки Пятого Флота, он числился полностью уничтоженным в первый день операции) завершил топографическую привязку к местности. На блоки наведения ракет было выдано полетное задание, и железные карандаши начали парами покидать пусковые пеналы.