Именно так – один к десяти.
А по ночам, когда они лежали с Полиной, крепко обнявшись, в земляной утробе их временного жилища и вслушивались в далекий рокот тяжелых океанских вод, Эстерсон был готов поклясться – двадцать лет жизни за лишний год с Полиной он тоже отдал бы, еще как.
Потом приходил рассвет. Он окрашивал дыру входа сангиновым светом, набухал щебетом птиц, блеянием Беатриче, шорохом кожистой листвы. И Эстерсон неохотно выползал из-под одеяла, бывшего некогда спальным мешком, чтобы отправиться пасти козу.
Лучшим пастбищем в округе была признана могила инженера Станислава Песа. Как-то раз, сидя на могильном холмике с сигаретой в руках (теперь он курил две сигареты в день, а окурки отдавал Беатриче, которая приходила от них в восторг), Эстерсон подумал вот о чем: «Если бы год назад мне сказали, что пройдет совсем немного времени и я буду пасти козу в джунглях „условно обитаемой“ планеты Фелиция, я бы еще, наверное, поверил. Но вот в то, что я при этом буду до слез счастлив, – в это не поверил бы никогда!»
Не успел Эстерсон освоиться с ролью пастуха, как зарядили дожди – долгие и холодные.
Эстерсон и Полина почти не покидали землянки. Беатриче жалобно блеяла, привязанная снаружи – навес, который соорудил для нее Эстерсон, почти не защищал животное от воды. Коза стояла по колено в буро-коричневой грязи, превратившись из белой длинноволосой красавицы в грязную глазастую ведьму. На третий день потопа растаяло даже ледяное сердце Полины – Беатриче пригласили под крышу.
– С ней даже лучше, – признала Полина. – Теплее. Еще бы отмыть ее от грязи, ну хотя бы чуточку!
С дождями настроение у Полины стало и вовсе отвратительным. Она больше не огрызалась. Не язвила. Не капризничала. Отказывалась учить Эстерсона глупым русским стишкам. Выходила только по нужде. Остальное же время проводила полулежа, натянув до подбородка одеяло и уставившись на фотографию группы Валаамского, повешенную сбоку от входа.
Поначалу Эстерсон пытался развлекать подругу. Но затем решил предоставить ее депрессии полную свободу маневра. Ведь должны же быть какие-то защитные реакции у психики человека? Может быть, для Полины так лучше?
Бывало, за весь день Полина не говорила Эстерсону ни одной фразы. А однажды сказала за день всего одну. Зато такую, что Эстерсон был уверен: он будет помнить ее столько, сколько будет жив.
– Если бы существовала гарантия, что, если мы сдадимся клонам, они разрешат нам в лагере быть вместе, я бы уже согласилась сдаться… А так, я боюсь, они нас рассадят. В разные клетки. Как морских свинок… По-моему, лучше умереть, чем это.
Эстерсон был тронут до глубины души – ведь так уж получилось, что «о чувствах» они до сих пор ни разу не говорили. Он обнял Полину и крепко прижал к себе.
Вскоре Эстерсон решил сменить тактику. Тот факт, что Полина с ним не говорит, совершенно не означает, что он тоже должен молчать – так решил инженер. И он начал вслух рассуждать. О ходе войны, о движении туч, о разведении коз в неволе.
– Я так много думал в своей жизни, что обязательно должен написать об этом книгу, – говорил Эстерсон, осторожно проводя ладонью по, увы, уже обитаемым кудрям Полины, положившей голову на его колени. – Я так ее и назову – «Книга тысячи думушек». Но, боюсь, это будет неинтересная книга. У интересной книги должно быть другое название…
– Какое же?
– Какое-нибудь яркое. Боевое.
– Ну например?
– Например, «Икра из крыс»!
В этот момент Полина приподнялась на локте и… улыбнулась. Впервые за две недели! Эстерсон улыбнулся ей в ответ. Он почувствовал: серо-черная полоса в их жизни подходит к концу. Но какой полосой сменится эта серо-черная? Розовой? Золотой? Кроваво-красной?
Наутро дождь, шедший почти сутки без перерыва, прекратился.
Выбравшиеся из своей вонючей норы, Полина и Эстерсон с наслаждением подставили грязные тела весеннему солнцу.
Беатриче принялась пожирать молодые побеги. На листьях многоцветно сияли бриллианты дождевых капель.
Но на этом радости нового дня не окончились. Вскоре на поляне появился их старый знакомец сирх Качхид.
Прямоходящий кот с гребнем-стабилизатором на спине и летательными перепонками между лапами выглядел довольным. Эстерсону ничего не оставалось, как вновь пожалеть о смерти своего переводчика «Сигурд». Ведь временами Качхид говорил презабавные вещи!
Одно утешало: Полина с горем пополам умела обходиться в разговорах с сирхами без электронных костылей.
– Так вот вы где, влюбленные бесцветики! – проворковал Качхид и шерсть-хамелеон на его забавной морде приобрела оттенок топленого молока. Насколько успел выучить Эстерсон, эта цветовая гамма отвечала чувству морального удовлетворения. – Вы покинули свой дом и предались аскезе? Вы искали здесь путь к Скрытой Каче?
– Вовсе нет! Мы прятались от однолицых бесцветиков. От тех, которые вырубили ваши деревья!
– А почему вы спрятались так близко от своего дома?
– Мы подумали, что именно из-за близости этого места к нашему дому здесь нас не будут искать! – объяснила Полина.
– Это очень мудро! Труднее всего найти то, что рядом! – горячо откликнулся Качхид и принял ораторскую позу. Эстерсону сразу стало ясно, что сейчас сирх будет говорить о главном. – То же самое и со Скрытой Качей, говорю я влюбленным бесцветикам! Когда ты начинаешь ее искать, кажется, что она спрятана глубоко в Море Морей, в Пещере Пещер, куда бедному сирху нет пути… Ты чувствуешь, что ее охраняют кровожадные дварвы! Что она далека! Недоступна! Но когда ты ищешь достаточно долго, ты догадываешься, что Скрытая Кача прячется вовсе не в Море Морей, где дварвы, а в Лесу Лесов. И туда можно дойти, если идти четыреста сорок четыре дня без отдыха… А когда ты проходишь весь путь до Леса Лесов, ты понимаешь, что Скрытая Кача никогда нигде не пряталась. А сидела у тебя за спиной, пока ты ходил…
– Я вижу, ты далеко продвинулся на своем духовном пути, Качхид! – с одобрением отозвалась Полина. Эстерсон в очередной раз отметил, что в общении с сирхами Полина всегда предстает в своей лучшей ипостаси – деликатной, ласковой, понимающей. И куда только деваются ее извечное критиканство и коленца!
– Далеко продвинулся? Нет, не далеко! Я еще в пути! Мне осталось идти триста сорок три дня, хотя ноги мои уже потеряли силы… – Качхид, иллюстрируя свои слова, опустил лапки, сгорбился и словно бы привял. Его мордочка приобрела розово-серый цвет, свидетельствуя о досаде.
– Но я уверена, что ты дойдешь! И найдешь свою Скрытую Качу! – заверила сирха Полина.
– Я тоже в этом уверен! Иначе я не пришел бы к вам слушать музыку! – Сирх на глазах приободрился. – И я послушал бы ее! Но та штука, где прячется твоя музыка, оказалась дохлой, как дварв, выброшенный волной на берег!
– Ты хочешь сказать, что ты был на биостанции? – переспросила ошарашенная Полина. – На «Лазурном берегу»?
– Я был там! Но тебя и твоего друга-бесцветика там не нашел. Музыки тоже. Музыка умерла…
– А как же… однолицые бесцветики? – продолжала расспросы Полина. Однолицыми бесцветиками сирх величал клонов потому, что, на взгляд сирха, солдаты-демы были практически неразличимы. – Разве они разрешают заходить в мой дом? Они не мешали тебе искать музыку?
– Там не было однолицых бесцветиков! Там было пусто и мокро. Как будто дварвы съели всех!
– То есть ты хочешь сказать, что на биостанции и сейчас нет ни одного бесцветика? Вообще ни одного?
– Раньше ты думала быстрее, добрая Полина, – сказал Качхид с досадой. – Сама реши, почему именно в твоем доме должны быть однолицые бесцветики, когда их нет уже нигде?
– Как это – «нигде»?
– Остались только бесцветики в вашей далекой деревне…
– Вайсберг?
– Да. Но это – хорошие бесцветики! – объяснил Качхид.
– А куда же делись однолицые бесцветики? Их уничтожили другие бесцветики? Со звезд?
– Я не знаю точно. Я был вдали от скверны, искал Скрытую Качу… Но я знаю – был барарум! И еще много раз барарум-рарум! Огонь среди воды! Очень красиво! А потом однолицые бесцветики пропали. Мой народ радуется и ест качу!
Полина повернула к Эстерсону свое чумазое лицо и прошептала:
– Роло, по-моему, клоны того… пропали! По крайней мере на нашей станции их уже нет!
– Ты уверена?
– Не уверена… Качхид, конечно, изрядный фантазер… Но не до такой же степени!
– Сейчас я возьму бинокль и все узнаю! – Эстерсон бросился к берегу проверять.
Через два часа он возвратился к землянке. Его распирало ликование. Он как следует осмотрел окрестности с верхушки самого высокого опура в округе. И не обнаружил ни одной клонской машины. Ни одного клона. Даже конкордианский флаг, гордо реявший на биостанции «Лазурный берег» всю зиму, был приспущен. Неужели войне конец?!
– Пока шел дождь, мы пропустили самое интересное, – сообщил Эстерсон. – Похоже, клоны действительно исчезли. Можно возвращаться!
– Тогда идемте же! Скорее! – Полина по-девчачьи подпрыгнула на месте. Ее глаза сияли. Куда только подевалась вчерашняя мрачная мегера!
– Мы идем слушать музыку, Качхид! Мы идем домой!
Пока Полина, восторженно вскрикивая, собирала их жалкие пожитки, а Качхид рассуждал о коварстве и жадности однолицых бесцветиков, призывая на их головы всевозможные кары («пожри их дварв!», «придави их гора!», «пусть дварвы катают их головы по дну моря!»), Эстерсон был поглощен более насущными рассуждениями. А именно: поместятся ли Качхид и Беатриче в скаф вместе с ними или же придется совершить для них персональный рейс? А еще он думал о том, что в подвале биостанции наверняка уцелела пыльная бутылка бургундского, пьяной горечью которого они с Полиной отпразднуют свое возвращение в тревожный мир людей.
Глава 7
А по ночам, когда они лежали с Полиной, крепко обнявшись, в земляной утробе их временного жилища и вслушивались в далекий рокот тяжелых океанских вод, Эстерсон был готов поклясться – двадцать лет жизни за лишний год с Полиной он тоже отдал бы, еще как.
Потом приходил рассвет. Он окрашивал дыру входа сангиновым светом, набухал щебетом птиц, блеянием Беатриче, шорохом кожистой листвы. И Эстерсон неохотно выползал из-под одеяла, бывшего некогда спальным мешком, чтобы отправиться пасти козу.
Лучшим пастбищем в округе была признана могила инженера Станислава Песа. Как-то раз, сидя на могильном холмике с сигаретой в руках (теперь он курил две сигареты в день, а окурки отдавал Беатриче, которая приходила от них в восторг), Эстерсон подумал вот о чем: «Если бы год назад мне сказали, что пройдет совсем немного времени и я буду пасти козу в джунглях „условно обитаемой“ планеты Фелиция, я бы еще, наверное, поверил. Но вот в то, что я при этом буду до слез счастлив, – в это не поверил бы никогда!»
Не успел Эстерсон освоиться с ролью пастуха, как зарядили дожди – долгие и холодные.
Эстерсон и Полина почти не покидали землянки. Беатриче жалобно блеяла, привязанная снаружи – навес, который соорудил для нее Эстерсон, почти не защищал животное от воды. Коза стояла по колено в буро-коричневой грязи, превратившись из белой длинноволосой красавицы в грязную глазастую ведьму. На третий день потопа растаяло даже ледяное сердце Полины – Беатриче пригласили под крышу.
– С ней даже лучше, – признала Полина. – Теплее. Еще бы отмыть ее от грязи, ну хотя бы чуточку!
С дождями настроение у Полины стало и вовсе отвратительным. Она больше не огрызалась. Не язвила. Не капризничала. Отказывалась учить Эстерсона глупым русским стишкам. Выходила только по нужде. Остальное же время проводила полулежа, натянув до подбородка одеяло и уставившись на фотографию группы Валаамского, повешенную сбоку от входа.
Поначалу Эстерсон пытался развлекать подругу. Но затем решил предоставить ее депрессии полную свободу маневра. Ведь должны же быть какие-то защитные реакции у психики человека? Может быть, для Полины так лучше?
Бывало, за весь день Полина не говорила Эстерсону ни одной фразы. А однажды сказала за день всего одну. Зато такую, что Эстерсон был уверен: он будет помнить ее столько, сколько будет жив.
– Если бы существовала гарантия, что, если мы сдадимся клонам, они разрешат нам в лагере быть вместе, я бы уже согласилась сдаться… А так, я боюсь, они нас рассадят. В разные клетки. Как морских свинок… По-моему, лучше умереть, чем это.
Эстерсон был тронут до глубины души – ведь так уж получилось, что «о чувствах» они до сих пор ни разу не говорили. Он обнял Полину и крепко прижал к себе.
Вскоре Эстерсон решил сменить тактику. Тот факт, что Полина с ним не говорит, совершенно не означает, что он тоже должен молчать – так решил инженер. И он начал вслух рассуждать. О ходе войны, о движении туч, о разведении коз в неволе.
– Я так много думал в своей жизни, что обязательно должен написать об этом книгу, – говорил Эстерсон, осторожно проводя ладонью по, увы, уже обитаемым кудрям Полины, положившей голову на его колени. – Я так ее и назову – «Книга тысячи думушек». Но, боюсь, это будет неинтересная книга. У интересной книги должно быть другое название…
– Какое же?
– Какое-нибудь яркое. Боевое.
– Ну например?
– Например, «Икра из крыс»!
В этот момент Полина приподнялась на локте и… улыбнулась. Впервые за две недели! Эстерсон улыбнулся ей в ответ. Он почувствовал: серо-черная полоса в их жизни подходит к концу. Но какой полосой сменится эта серо-черная? Розовой? Золотой? Кроваво-красной?
Наутро дождь, шедший почти сутки без перерыва, прекратился.
Выбравшиеся из своей вонючей норы, Полина и Эстерсон с наслаждением подставили грязные тела весеннему солнцу.
Беатриче принялась пожирать молодые побеги. На листьях многоцветно сияли бриллианты дождевых капель.
Но на этом радости нового дня не окончились. Вскоре на поляне появился их старый знакомец сирх Качхид.
Прямоходящий кот с гребнем-стабилизатором на спине и летательными перепонками между лапами выглядел довольным. Эстерсону ничего не оставалось, как вновь пожалеть о смерти своего переводчика «Сигурд». Ведь временами Качхид говорил презабавные вещи!
Одно утешало: Полина с горем пополам умела обходиться в разговорах с сирхами без электронных костылей.
– Так вот вы где, влюбленные бесцветики! – проворковал Качхид и шерсть-хамелеон на его забавной морде приобрела оттенок топленого молока. Насколько успел выучить Эстерсон, эта цветовая гамма отвечала чувству морального удовлетворения. – Вы покинули свой дом и предались аскезе? Вы искали здесь путь к Скрытой Каче?
– Вовсе нет! Мы прятались от однолицых бесцветиков. От тех, которые вырубили ваши деревья!
– А почему вы спрятались так близко от своего дома?
– Мы подумали, что именно из-за близости этого места к нашему дому здесь нас не будут искать! – объяснила Полина.
– Это очень мудро! Труднее всего найти то, что рядом! – горячо откликнулся Качхид и принял ораторскую позу. Эстерсону сразу стало ясно, что сейчас сирх будет говорить о главном. – То же самое и со Скрытой Качей, говорю я влюбленным бесцветикам! Когда ты начинаешь ее искать, кажется, что она спрятана глубоко в Море Морей, в Пещере Пещер, куда бедному сирху нет пути… Ты чувствуешь, что ее охраняют кровожадные дварвы! Что она далека! Недоступна! Но когда ты ищешь достаточно долго, ты догадываешься, что Скрытая Кача прячется вовсе не в Море Морей, где дварвы, а в Лесу Лесов. И туда можно дойти, если идти четыреста сорок четыре дня без отдыха… А когда ты проходишь весь путь до Леса Лесов, ты понимаешь, что Скрытая Кача никогда нигде не пряталась. А сидела у тебя за спиной, пока ты ходил…
– Я вижу, ты далеко продвинулся на своем духовном пути, Качхид! – с одобрением отозвалась Полина. Эстерсон в очередной раз отметил, что в общении с сирхами Полина всегда предстает в своей лучшей ипостаси – деликатной, ласковой, понимающей. И куда только деваются ее извечное критиканство и коленца!
– Далеко продвинулся? Нет, не далеко! Я еще в пути! Мне осталось идти триста сорок три дня, хотя ноги мои уже потеряли силы… – Качхид, иллюстрируя свои слова, опустил лапки, сгорбился и словно бы привял. Его мордочка приобрела розово-серый цвет, свидетельствуя о досаде.
– Но я уверена, что ты дойдешь! И найдешь свою Скрытую Качу! – заверила сирха Полина.
– Я тоже в этом уверен! Иначе я не пришел бы к вам слушать музыку! – Сирх на глазах приободрился. – И я послушал бы ее! Но та штука, где прячется твоя музыка, оказалась дохлой, как дварв, выброшенный волной на берег!
– Ты хочешь сказать, что ты был на биостанции? – переспросила ошарашенная Полина. – На «Лазурном берегу»?
– Я был там! Но тебя и твоего друга-бесцветика там не нашел. Музыки тоже. Музыка умерла…
– А как же… однолицые бесцветики? – продолжала расспросы Полина. Однолицыми бесцветиками сирх величал клонов потому, что, на взгляд сирха, солдаты-демы были практически неразличимы. – Разве они разрешают заходить в мой дом? Они не мешали тебе искать музыку?
– Там не было однолицых бесцветиков! Там было пусто и мокро. Как будто дварвы съели всех!
– То есть ты хочешь сказать, что на биостанции и сейчас нет ни одного бесцветика? Вообще ни одного?
– Раньше ты думала быстрее, добрая Полина, – сказал Качхид с досадой. – Сама реши, почему именно в твоем доме должны быть однолицые бесцветики, когда их нет уже нигде?
– Как это – «нигде»?
– Остались только бесцветики в вашей далекой деревне…
– Вайсберг?
– Да. Но это – хорошие бесцветики! – объяснил Качхид.
– А куда же делись однолицые бесцветики? Их уничтожили другие бесцветики? Со звезд?
– Я не знаю точно. Я был вдали от скверны, искал Скрытую Качу… Но я знаю – был барарум! И еще много раз барарум-рарум! Огонь среди воды! Очень красиво! А потом однолицые бесцветики пропали. Мой народ радуется и ест качу!
Полина повернула к Эстерсону свое чумазое лицо и прошептала:
– Роло, по-моему, клоны того… пропали! По крайней мере на нашей станции их уже нет!
– Ты уверена?
– Не уверена… Качхид, конечно, изрядный фантазер… Но не до такой же степени!
– Сейчас я возьму бинокль и все узнаю! – Эстерсон бросился к берегу проверять.
Через два часа он возвратился к землянке. Его распирало ликование. Он как следует осмотрел окрестности с верхушки самого высокого опура в округе. И не обнаружил ни одной клонской машины. Ни одного клона. Даже конкордианский флаг, гордо реявший на биостанции «Лазурный берег» всю зиму, был приспущен. Неужели войне конец?!
– Пока шел дождь, мы пропустили самое интересное, – сообщил Эстерсон. – Похоже, клоны действительно исчезли. Можно возвращаться!
– Тогда идемте же! Скорее! – Полина по-девчачьи подпрыгнула на месте. Ее глаза сияли. Куда только подевалась вчерашняя мрачная мегера!
– Мы идем слушать музыку, Качхид! Мы идем домой!
Пока Полина, восторженно вскрикивая, собирала их жалкие пожитки, а Качхид рассуждал о коварстве и жадности однолицых бесцветиков, призывая на их головы всевозможные кары («пожри их дварв!», «придави их гора!», «пусть дварвы катают их головы по дну моря!»), Эстерсон был поглощен более насущными рассуждениями. А именно: поместятся ли Качхид и Беатриче в скаф вместе с ними или же придется совершить для них персональный рейс? А еще он думал о том, что в подвале биостанции наверняка уцелела пыльная бутылка бургундского, пьяной горечью которого они с Полиной отпразднуют свое возвращение в тревожный мир людей.
Глава 7
Два Пушкина
Март, 2622 г.
Город Полковников
Планета С-801-7, система С-801
– Ну вот, бриллиантовая моя. Теперь ты почти свободна, – сказала Тане медсестра Галина Марковна, целеустремленная грудастая женщина лет пятидесяти. Она открыла дверь возле окошка регистратуры и передала Тане пластиковый кулек с ее немногочисленными, на совесть простерилизованными вещами.
С кулька улыбался румяный снеговик с ведром на голове и морковью вместо носа. На переднем плане поблескивали розовым глиттером елочные шары. Внизу извивалась псевдорукописная надпись «С Новым годом!».
Когда-то в этом, чудом пережившем все катастрофы, кульке лежал свитер из некрашеной шерсти мафлингов – его прислали Тане родители. В качестве подарка на Новый, 2622 год. И теперь Тане казалось, что этот Новый год (который они встретили на базе Альта-Кемадо) остался где-то в прошлой жизни. А 23 февраля и 8 марта она вообще не праздновала. Что называется, «обстановка не располагала».
– Спасибо, – пробормотала Таня и зачем-то открыла кулек.
Там лежали: синие бермуды Оленьки Белой с заплатой на самом заду (оттого-то покойница и оставила их на планетолете, что порвала и носить больше не собиралась), телесного цвета хлопчатобумажные трусики (собственность Тани), футболка с надписью «Пахтакор – чемпион» (это Нарзоева), кроссовки и голубая «снежинка» Эль-Сида. Рассматривая затесавшиеся в компанию мужские носки сорок пятого размера (следствие военной неразберихи), Таня побрела к выходу из госпиталя. Снаружи тянуло холодом, чужбиной. В просторном застекленном холле курили солдаты в длиннополых шинелях.
– Голубушка моя, ты куда это? – строго спросила медсестра у нее за спиной.
Таня медленно обернулась.
– Но вы же сказали, что я свободна?
– Я сказала «почти свободна», яхонтовая моя. Да хоть сама подумай, куда же ты пойдешь вот так, без кислородной маски, в тапочках и пижаме? На улице-то минус семнадцать!
– Да? Об этом я как-то не подумала.
– А надо было, – укоризненно сказала Галина Марковна. – А о документах ты подумала, золотая моя?
– Нет, не подумала. А что, нужны… какие-то документы?
– Господи, твоя воля! – Медсестра всплеснула руками и артистично закатила глаза. – Да ты что, золотая моя, с Большого Мурома к нам прибыла, что ли?
– Да нет… С Земли… То есть с Екатерины… Хотя нет, прилетела-то я непосредственно с планеты Вешняя. Если выражаться академически добросовестно…
Упоминание «академической добросовестности» насторожило Галину Марковну. Медсестра посмотрела на Таню тяжелым взглядом закоренелого реалиста и изрекла – как бы в сторону:
– По-моему, с успокоительным они переборщили. У девчонки полная дезориентация!
Хотя Таня и впрямь была не в себе, она поняла, что «они» – это доктора, а «девчонка» – это она сама. Таня почувствовала себя неуютно – кому понравится, когда тебя считают невменяемой?
– А какие документы нужны?
– Те, которые я тебе сейчас выписываю, сладенькая моя… Вот карточка на питание в общей гражданской столовой. Запрос на восстановление удостоверения личности… Это – медицинская карта с отметкой о выписке из карантина… Еще направление на проживание… куда же… Господи, все занято… ладно, определяю тебя на «Велико Тырново», как родную… А еще я тебя записываю в очередь на эвакуацию в глубокий тыл, красавица моя… Только ты особенно-то не рассчитывай, недели на две вперед уже все занято… И еще неизвестно, как все дальше обернется… А это тебе билеты… билетики… В качестве поощрения… Чтобы быстрее поправлялась… Четвертый ряд балкона! Хорошие места!
– Какого балкона? Какие… билеты?
– Как это «какие»? – Галина Марковна подняла удивленные глаза на Таню. Они были огромными, как у перепуганной совы.
Таня сразу поняла, что снова сморозила что-то не то. И принялась оправдываться:
– Понимаете, я же месяц пролежала в одиночном боксе. Половину времени – без сознания. Потому что под интенсивной терапией. Химической.
– Ты что, визор там у себя в боксе не смотрела? Канал «Победа»? Или хоть «Первый»?
– Н-нет, я его вообще… не очень-то… смотрю…
– Тогда понятно, – со снисходительным вздохом резюмировала Галина Марковна. И пояснила: – К нам артисты прилетели. С Земли. Труппа Ричарда Пушкина, Симферопольский театр музкомедии! Небось слышала про такую? – поинтересовалась медсестра с прищуром бывалой театралки. – Привезли они не что-нибудь, а мюзикл «С легким паром!».
– Мой любимый!
– Да ведь и мой, яхонтовая моя! Думали играть специально для солдат и офицеров. Но чтобы поднять дух эвакуированных, в штабе военфлота решили, что часть билетов выделят больным и раненым гражданским. Бесплатно! – В глазах медсестры засияла гордость. За родной военфлот. За музкомедию.
– А когда этот спектакль?
– Завтра, яхонтовая моя, – проворковала медсестра. Зажужжал планшет и на стол перед Галиной Марковной выползла многосоставная ламинированная «гармошка» с Таниными документами.
– А что, моим товарищам – ну, тем, с которыми я сюда прибыла, – им тоже такие билеты положены?
– Почем мне знать?.. – недовольно проворчала медсестра. – Может, они вообще уже выписались и на Землю улетели.
– Но у вас же есть техника… Посмотрите, пожалуйста!
– Так уж и быть. Давай фамилии.
Таня назвала Башкирцева, Штейнгольца, Нарзоева и Никиту.
Галина Марковна нахмурила брови и засопела, всем телом подавшись вперед, к монитору.
– Так-так-так… Знаешь что, ясноглазая моя? Придется тебе идти на концерт без кавалеров. Такие товарищи у меня не значатся. Не поступали.
– Не может этого быть!
– Еще как может!
– А может, в других госпиталях?
– В других тоже таких нет. Знаешь, они, наверное, уже из города тю-тю! Не вижу я таких фамилий… В открытых списках.
– Как это «тю-тю»?
– Так!
– Но они не могли… Это не по-товарищески! Предатели! – Таня обиженно сжала кулачки.
– Да ты не нервничай, бриллиантовая моя. Что им сверху сказали, то они и сделали. Ведь война.
– А писем для меня нет?
– Нет.
Таня чувствовала себя ужасно одинокой. Всеми покинутой.
– Знаешь что, ты чем сырость тут разводить, ступай лучше за своей одеждой во-он туда. Затем сразу в «Велико Тырново», заселяться, а там уже и обед. Кормить, разумеется, будут на лайнере.
– На каком… лайнере?
– Господи, да что за несмышленая такая! – взмолилась медсестра. – «Велико Тырново» – это лайнер. Пассажирский. Превращенный в гостиницу. Для временно пребывающих на территории Города Полковников гражданских лиц. То есть для таких, как ты, изумрудная моя!
– А я думаю, отчего название такое знакомое? Я же когда-то с него подругу свою встречала, Любу! А вот еще вопрос… Можно?
– Последний! У меня, между прочим, рабочий день идет!
– Где тут можно купить… ну…
– Презервативы?
– Да нет же, – замотала головой Таня и покраснела.
– Прокладки?
– Да нет, мне сейчас не нужно…
– Тогда что?
– Понимаете… Э-э… Мне бы волосы… Подкрасить. А то корни отросли… Некрасиво…
– Ах это. Да в любом магазине военторга!
– Тут еще и магазины есть?! – удивилась Таня.
– А как же! И парикмахерские. Правда, там сейчас вряд ли волосы красят… Только стригут. Да и то под машинку.
– Да я уж сама как-нибудь справлюсь, – бросила Таня и зашагала туда, где горели красные буквы «Выдача теплой одежды и кислородных масок».
– Эй, да куда же ты, платиновая моя! – закричала ей в спину Галина Марковна. – А документы кто забирать будет? Эх, балда-балда…
Город Полковников произвел на Таню тягостное впечатление.
Стужа. Железо. Военные. Очень много военных.
Искусственные солнца. Искусственное спокойствие на лицах людей. Искусственный юмор в разговорах. И ниагарским водопадом – искусственная бодрость по каналу «Победа».
То, что называется «природой», в Городе Полковников напрочь отсутствовало. Тане говорили, поблизости имеется какое-то озеро. Но как до него добраться? Ведь не на своих же двоих?
Того, что называется «культурой», тоже оказалось негусто. Обнаружив, что библиотека «временно не работает», Таня впала в уныние. Получается, мюзикл «С легким паром» станет единственным культурным мероприятием на две ближайших недели?
Кстати говоря, мюзиклы Таня недолюбливала с раннего детства и «С легким паром!» был ее «любимым» только в том смысле, что его она могла худо-бедно выносить – в отличие от всех этих «Девушек по имени Весна» и прочих «Зюйд-Вестов».
А все потому, что ее мама, Неонила Ланина, была страстной любительницей оных. А до замужества даже увлекалась собиранием автографов. Фотографии и плакаты гламурных полнощеких див и смуглых роковых красавцев времен молодости Неонилы, тогда еще Вяхиревой, с бегущими наискосок кардиограммами дежурных пожеланий и метафизических лозунгов вроде «Любви и счастья! Евдокия Плещеева» или «Искусство вечно! Ростислав Шарипов» все время попадались маленькой Тане на глаза. Они выпрыгивали из ящиков стола, служили закладками в книгах и подмигивали со стен подсобок. Мюзиклы казались Тане несмешными карикатурами на настоящие оперы.
Однако билет на мюзикл «С легким паром» Таня в унитаз не спустила.
Устроившись в каюте лайнера «Велико Тырново» на верхней койке, застеленной покрывалом с национальным болгарским узором – черно-красные геометрические розы, стилизованные женщины в юбках-трапециях, – Таня обесцветила корни волос и облагородила руки неким подобием маникюра. Затем она надела новый джинсовый костюм (чудо! ей удалось снять деньги со своего счета!) и принялась глядеть в потолок. За каковым занятием она и провела остаток дня…
Большую часть следующих суток она провела так же.
– Ты что, в госпитале не належалась, что ли? – пеняла ей Кристина, соседка по каюте, тоже из эвакуированных.
Таня сама не понимала, что с ней случилось. Просто не хотелось вставать. Не хотелось говорить. Даже курить практически не хотелось.
Ей казалось, что села какая-то важная батарейка.
Конечно, исчезновение товарищей ее обескуражило. Но было и еще кое-что. Мечтательная пацифистка Таня задыхалась в атмосфере угрюмых военных приготовлений. А энергичный круговорот военной техники и живой силы, который и составлял основное содержание жизни на Восемьсот Первом парсеке, рождал в ней ощущение собственной тысячепроцентной никчемности.
«Если бы я там, в карантине, умерла, никто бы и не заметил. Подумаешь, одним ксеноархеологом больше, одним – меньше!»
Утром в магазине военторга Таня оказалась рядом с группой молодых пилотов. Устроив пакеты с покупками на мокром полу, она курила «Яву-200» и вовсе не собиралась подслушивать военные тайны. Однако офицеры говорили так громко, что Таня волей-неволей кое-что расслышала.
– …У меня сорок, у аспидов – шестьдесят! РП меня сразу захватили, хвостовка предупреждает. А фантомов у меня нет, только бак с волокном под левой консолью.
– Фуллерен?
– Диферрофуллерен. А что – это так важно?
– Извини, Роман. Продолжай.
– Да, но самое паскудное: они у себя дома, могут разгоняться хоть до полутора сотен, их потом авианосец подберет. А у меня полторы минуты горячего режима до точки невозврата. То есть предельная моя скорость – сорок пять. Ну, сорок семь.
– О, мужики, погодите! Потом напомните, я вам хохму расскажу, как меня гражданский уму-разуму учил. Насчет предельной скорости.
– Вовик, дай дослушать наконец, а?
– Молчу, молчу.
– И вот я думаю: ну всё, пришел голубой зверь с ценным мехом! Но как прожить последнюю минуту так, чтобы не было мучительно больно? Вываливаю я тогда все волокно, даю разворот «сто восемьдесят», готовлю к стрельбе пушки и ровно через минуту даю тягу. Угадайте, что было потом?
– Ума большого! Они тебя временно потеряли в фуллереновом облаке. А когда ты начал сбрасывать скорость – облако за счет собственного движения ушло вперед, ты оголился, аспиды оказались близко, и ты их всех сбил.
– Хе, всех сбил. Врать не стану. Успел одного зацепить, прорезал строй и улетел. Но самое в этом деле интересное! Аспиды-то оказались штурмовиками! У них даже ракет КК не было! Думали, я такой идиот, что позволю себя из ТТП расстрелять! Ты представляешь, до чего гады обнаглели? На штурмовиках истребителя гоняют!
– Да, времечко…
– Повезло тебе, Ромка. «Абзу» повалили бы… Так, а что ты, Володя, хотел рассказать?
– А?
– Ну, про гражданского.
– О, точно. История такая. Вызывают в инструктажную, говорят: «Авксентьев, ты у нас самый результативный из молодых. Нам горячо любимый штаб подарок сделал: сплавил съемочную, с „Первого“. Дай им интервью. И смотри там, не скромничай, хвастай посильнее. Вся Россия смотреть будет, Европа и Ниппон. Там хотят чудо-богатыря увидеть! Который сегодня Город Полковников отстоит, а завтра будет бомбить Севашту и Хосров. А полутона и всякие там соображения им до лампочки». И вот приводят меня к репортеру. Нормальный такой дядька, на суслика похожий. И вопросы тоже ничего. Он даже чего-то соображал. Вертикальное оперение стабилизатором умел назвать и отличал эскортный авианосец от ударного. И вот попросил он рассказать про самый запомнившийся бой…
– Как оригинально!
– Классика!
– Не, ну понятно, классика. Я рассказываю, руками размахиваю. Вот, говорю, тут группа прикрытия, тут ударная, тут обеспечение, а тут мы. В тени планеты, жмемся к атмосфере, считайте – в засаде. И дает нам «горбатый» групповую цель, и приказывает идти на предельной скорости, иначе прозеваем клонов. А клонов, дескать, тьма-тьмущая, без нас группе прикрытия голубой зверь с ценным мехом, а за ними бип-бип и ударной.
– А, это тогда, возле Грозного?
– Да. И вот, только я обрисовал картинку, суслик ехидно улыбается и переспрашивает: «На какой, вы сказали, скорости, товарищ?» «На предельной», – говорю. «Но ведь в космосе нет никакой предельной скорости! Там же можно наращивать скорость бесконечно, ничто не мешает!»
Дальше случилось нечто необъяснимое – с точки зрения Тани.
Тот, к которому обращались «Роман» и «Ромка», издал сдавленный хрюкающий звук.
Второй и третий, к которым никак не обращались, синхронно застонали «О-о-о-о, бли-и-и-ин…»
Вовик, рассказчик, смотрел на друзей с победоносным видом. Через секунду Романа прорвало, и он захохотал – оглушительно, звонко, так, что Таня от неожиданности чуть не выронила сигарету. К нему присоединились два безымянных товарища.
Последним в общей хаха-вакханалии принял участие и сам Вовик, приговаривая: «Вот так, мужики… Поучил жену щи варить!.. Какая в космосе предельная скорость?.. Да никакая!.. Воздуха же нет, сопротивления нет!.. Ф-физик…»
Компания смеялась долго, со вкусом.
Сигарета догорела, Таня с облегчением выбросила окурок и ретировалась, при этом сама невесть чему глупо улыбаясь – веселье пилотов передалось и ей.
Разговор молодых офицеров Таню потряс. Очень много странных, непонятных слов! А те слова, которые сами по себе вроде как понятны, складываются в совершенно загадочные фразы!
Выходило, что военные, которых Таня всегда считала чем-то средним между боевыми роботами и акселерированными шимпанзе, тоже имеют свой язык, свои профессиональные знания, свой мир. И этот мир вовсе не такой убогий, каким он представляется при просмотре лент вроде «Товарищ Космос», «Верь мне, Алена» или «Фрегат „Меркурий“! Там, на экране, героическое соперничает с уставным, а в диалогах между „товарищем лейтенантом“ и „товарищем старшим лейтенантом“ не продохнуть от казенщины и стопудовых банальностей: „Жизнь – сложная штука“, „Либо ты их, либо они тебя!“ или „Уничтожая врага, помни о том, что ты прав!“ В фильме ни один лейтенант не скажет, что ему „приходит голубой зверь с ценным мехом“!
Там, в Городе Полковников, Таня перестала презирать военных. В конце концов, это они спасли жизни ей и ее товарищам, причем дважды.
В Городе Полковников Таня стала военных бояться, как боятся всего, что чуждо, сильно и непознаваемо.
А на следующий день она отправилась в комендатуру и купила облигации оборонного займа на все деньги, оставленные ей в наследство дедушкой.
Свет погас. Оркестр зачал деликатную увертюру. Под соло кларнета тихо разошелся гербастый занавес.
Перед зрителями, заполнившими зал Дома офицеров, предстала ночная улица, освещенная «луной». Беззвучно падал синтетический снег.
Звук тормозов – это такси.
Луч прожектора выхватил из темноты угол многоквартирного дома из панелей – так строили в XX веке – и остановился на табличке «Проспект Вернадского. Дом 125».
Музыка стала громче, по сцене принялся блуждать луч второго прожектора, а зал – зал тихо набухал аплодисментами. С галерки одобрительно засвистели.
Вот сейчас на сцене появится красавчик Женя Лукашин, конечно, подшофе, с первым вокальным номером мюзикла:
Таня никогда не бывала на «С легким паром», но много раз слышала его ударные номера. В частности, эту песню. И следующую, про «ах, баня-баня с веничком, с тобою как с женой». И ту песню, что после следующей, вульгарную, в стиле фолк-диско. А номер «Мне нравится, что вы больны не мной» ее даже трогал…
Таня поерзала в своем кресле, ожидая, когда же что-то начнет происходить.
Ну наконец-то! Вот он, Женя Лукашин, упитанный двухметровый блондин, довольно неуклюже изображающий состояние алкогольного опьянения.
Стоило появиться герою, как дом раскрылся, подобно платяному шкафу. Женя Лукашин стал подниматься по лестнице (она была в этом шкафу вместо вещей) в квартиру, которую по сюжету считал своей, не прекращая при этом голосить.
Медсестра Галина Марковна не обманула Таню. Билеты и впрямь оказались неплохими.
С четвертого ряда балкона все было отлично видно и слышно.
Да что говорить, билеты были просто идеальными! Если бы не одно обстоятельство: балкон почти полностью оккупировали молоденькие солдаты. Солдаты беспрерывно шептались, пихались, сквернословили и со свойственной неприкаянной молодости непосредственностью комментировали происходящее на сцене.
– Видал, Борька, что водка без детоксина с людьми делает? То ли еще будет! – заметил ломкий голос за Таниной спиной, когда Женя Лукашин комически споткнулся о коврик и растянулся посреди квартиры (второй уровень сцены, куда привела Лукашина лестница, бесшумно выдвинулся вперед и опустился вниз, стены дома растворились в темноте, снег прекратился).
Март, 2622 г.
Город Полковников
Планета С-801-7, система С-801
– Ну вот, бриллиантовая моя. Теперь ты почти свободна, – сказала Тане медсестра Галина Марковна, целеустремленная грудастая женщина лет пятидесяти. Она открыла дверь возле окошка регистратуры и передала Тане пластиковый кулек с ее немногочисленными, на совесть простерилизованными вещами.
С кулька улыбался румяный снеговик с ведром на голове и морковью вместо носа. На переднем плане поблескивали розовым глиттером елочные шары. Внизу извивалась псевдорукописная надпись «С Новым годом!».
Когда-то в этом, чудом пережившем все катастрофы, кульке лежал свитер из некрашеной шерсти мафлингов – его прислали Тане родители. В качестве подарка на Новый, 2622 год. И теперь Тане казалось, что этот Новый год (который они встретили на базе Альта-Кемадо) остался где-то в прошлой жизни. А 23 февраля и 8 марта она вообще не праздновала. Что называется, «обстановка не располагала».
– Спасибо, – пробормотала Таня и зачем-то открыла кулек.
Там лежали: синие бермуды Оленьки Белой с заплатой на самом заду (оттого-то покойница и оставила их на планетолете, что порвала и носить больше не собиралась), телесного цвета хлопчатобумажные трусики (собственность Тани), футболка с надписью «Пахтакор – чемпион» (это Нарзоева), кроссовки и голубая «снежинка» Эль-Сида. Рассматривая затесавшиеся в компанию мужские носки сорок пятого размера (следствие военной неразберихи), Таня побрела к выходу из госпиталя. Снаружи тянуло холодом, чужбиной. В просторном застекленном холле курили солдаты в длиннополых шинелях.
– Голубушка моя, ты куда это? – строго спросила медсестра у нее за спиной.
Таня медленно обернулась.
– Но вы же сказали, что я свободна?
– Я сказала «почти свободна», яхонтовая моя. Да хоть сама подумай, куда же ты пойдешь вот так, без кислородной маски, в тапочках и пижаме? На улице-то минус семнадцать!
– Да? Об этом я как-то не подумала.
– А надо было, – укоризненно сказала Галина Марковна. – А о документах ты подумала, золотая моя?
– Нет, не подумала. А что, нужны… какие-то документы?
– Господи, твоя воля! – Медсестра всплеснула руками и артистично закатила глаза. – Да ты что, золотая моя, с Большого Мурома к нам прибыла, что ли?
– Да нет… С Земли… То есть с Екатерины… Хотя нет, прилетела-то я непосредственно с планеты Вешняя. Если выражаться академически добросовестно…
Упоминание «академической добросовестности» насторожило Галину Марковну. Медсестра посмотрела на Таню тяжелым взглядом закоренелого реалиста и изрекла – как бы в сторону:
– По-моему, с успокоительным они переборщили. У девчонки полная дезориентация!
Хотя Таня и впрямь была не в себе, она поняла, что «они» – это доктора, а «девчонка» – это она сама. Таня почувствовала себя неуютно – кому понравится, когда тебя считают невменяемой?
– А какие документы нужны?
– Те, которые я тебе сейчас выписываю, сладенькая моя… Вот карточка на питание в общей гражданской столовой. Запрос на восстановление удостоверения личности… Это – медицинская карта с отметкой о выписке из карантина… Еще направление на проживание… куда же… Господи, все занято… ладно, определяю тебя на «Велико Тырново», как родную… А еще я тебя записываю в очередь на эвакуацию в глубокий тыл, красавица моя… Только ты особенно-то не рассчитывай, недели на две вперед уже все занято… И еще неизвестно, как все дальше обернется… А это тебе билеты… билетики… В качестве поощрения… Чтобы быстрее поправлялась… Четвертый ряд балкона! Хорошие места!
– Какого балкона? Какие… билеты?
– Как это «какие»? – Галина Марковна подняла удивленные глаза на Таню. Они были огромными, как у перепуганной совы.
Таня сразу поняла, что снова сморозила что-то не то. И принялась оправдываться:
– Понимаете, я же месяц пролежала в одиночном боксе. Половину времени – без сознания. Потому что под интенсивной терапией. Химической.
– Ты что, визор там у себя в боксе не смотрела? Канал «Победа»? Или хоть «Первый»?
– Н-нет, я его вообще… не очень-то… смотрю…
– Тогда понятно, – со снисходительным вздохом резюмировала Галина Марковна. И пояснила: – К нам артисты прилетели. С Земли. Труппа Ричарда Пушкина, Симферопольский театр музкомедии! Небось слышала про такую? – поинтересовалась медсестра с прищуром бывалой театралки. – Привезли они не что-нибудь, а мюзикл «С легким паром!».
– Мой любимый!
– Да ведь и мой, яхонтовая моя! Думали играть специально для солдат и офицеров. Но чтобы поднять дух эвакуированных, в штабе военфлота решили, что часть билетов выделят больным и раненым гражданским. Бесплатно! – В глазах медсестры засияла гордость. За родной военфлот. За музкомедию.
– А когда этот спектакль?
– Завтра, яхонтовая моя, – проворковала медсестра. Зажужжал планшет и на стол перед Галиной Марковной выползла многосоставная ламинированная «гармошка» с Таниными документами.
– А что, моим товарищам – ну, тем, с которыми я сюда прибыла, – им тоже такие билеты положены?
– Почем мне знать?.. – недовольно проворчала медсестра. – Может, они вообще уже выписались и на Землю улетели.
– Но у вас же есть техника… Посмотрите, пожалуйста!
– Так уж и быть. Давай фамилии.
Таня назвала Башкирцева, Штейнгольца, Нарзоева и Никиту.
Галина Марковна нахмурила брови и засопела, всем телом подавшись вперед, к монитору.
– Так-так-так… Знаешь что, ясноглазая моя? Придется тебе идти на концерт без кавалеров. Такие товарищи у меня не значатся. Не поступали.
– Не может этого быть!
– Еще как может!
– А может, в других госпиталях?
– В других тоже таких нет. Знаешь, они, наверное, уже из города тю-тю! Не вижу я таких фамилий… В открытых списках.
– Как это «тю-тю»?
– Так!
– Но они не могли… Это не по-товарищески! Предатели! – Таня обиженно сжала кулачки.
– Да ты не нервничай, бриллиантовая моя. Что им сверху сказали, то они и сделали. Ведь война.
– А писем для меня нет?
– Нет.
Таня чувствовала себя ужасно одинокой. Всеми покинутой.
– Знаешь что, ты чем сырость тут разводить, ступай лучше за своей одеждой во-он туда. Затем сразу в «Велико Тырново», заселяться, а там уже и обед. Кормить, разумеется, будут на лайнере.
– На каком… лайнере?
– Господи, да что за несмышленая такая! – взмолилась медсестра. – «Велико Тырново» – это лайнер. Пассажирский. Превращенный в гостиницу. Для временно пребывающих на территории Города Полковников гражданских лиц. То есть для таких, как ты, изумрудная моя!
– А я думаю, отчего название такое знакомое? Я же когда-то с него подругу свою встречала, Любу! А вот еще вопрос… Можно?
– Последний! У меня, между прочим, рабочий день идет!
– Где тут можно купить… ну…
– Презервативы?
– Да нет же, – замотала головой Таня и покраснела.
– Прокладки?
– Да нет, мне сейчас не нужно…
– Тогда что?
– Понимаете… Э-э… Мне бы волосы… Подкрасить. А то корни отросли… Некрасиво…
– Ах это. Да в любом магазине военторга!
– Тут еще и магазины есть?! – удивилась Таня.
– А как же! И парикмахерские. Правда, там сейчас вряд ли волосы красят… Только стригут. Да и то под машинку.
– Да я уж сама как-нибудь справлюсь, – бросила Таня и зашагала туда, где горели красные буквы «Выдача теплой одежды и кислородных масок».
– Эй, да куда же ты, платиновая моя! – закричала ей в спину Галина Марковна. – А документы кто забирать будет? Эх, балда-балда…
Город Полковников произвел на Таню тягостное впечатление.
Стужа. Железо. Военные. Очень много военных.
Искусственные солнца. Искусственное спокойствие на лицах людей. Искусственный юмор в разговорах. И ниагарским водопадом – искусственная бодрость по каналу «Победа».
То, что называется «природой», в Городе Полковников напрочь отсутствовало. Тане говорили, поблизости имеется какое-то озеро. Но как до него добраться? Ведь не на своих же двоих?
Того, что называется «культурой», тоже оказалось негусто. Обнаружив, что библиотека «временно не работает», Таня впала в уныние. Получается, мюзикл «С легким паром» станет единственным культурным мероприятием на две ближайших недели?
Кстати говоря, мюзиклы Таня недолюбливала с раннего детства и «С легким паром!» был ее «любимым» только в том смысле, что его она могла худо-бедно выносить – в отличие от всех этих «Девушек по имени Весна» и прочих «Зюйд-Вестов».
А все потому, что ее мама, Неонила Ланина, была страстной любительницей оных. А до замужества даже увлекалась собиранием автографов. Фотографии и плакаты гламурных полнощеких див и смуглых роковых красавцев времен молодости Неонилы, тогда еще Вяхиревой, с бегущими наискосок кардиограммами дежурных пожеланий и метафизических лозунгов вроде «Любви и счастья! Евдокия Плещеева» или «Искусство вечно! Ростислав Шарипов» все время попадались маленькой Тане на глаза. Они выпрыгивали из ящиков стола, служили закладками в книгах и подмигивали со стен подсобок. Мюзиклы казались Тане несмешными карикатурами на настоящие оперы.
Однако билет на мюзикл «С легким паром» Таня в унитаз не спустила.
Устроившись в каюте лайнера «Велико Тырново» на верхней койке, застеленной покрывалом с национальным болгарским узором – черно-красные геометрические розы, стилизованные женщины в юбках-трапециях, – Таня обесцветила корни волос и облагородила руки неким подобием маникюра. Затем она надела новый джинсовый костюм (чудо! ей удалось снять деньги со своего счета!) и принялась глядеть в потолок. За каковым занятием она и провела остаток дня…
Большую часть следующих суток она провела так же.
– Ты что, в госпитале не належалась, что ли? – пеняла ей Кристина, соседка по каюте, тоже из эвакуированных.
Таня сама не понимала, что с ней случилось. Просто не хотелось вставать. Не хотелось говорить. Даже курить практически не хотелось.
Ей казалось, что села какая-то важная батарейка.
Конечно, исчезновение товарищей ее обескуражило. Но было и еще кое-что. Мечтательная пацифистка Таня задыхалась в атмосфере угрюмых военных приготовлений. А энергичный круговорот военной техники и живой силы, который и составлял основное содержание жизни на Восемьсот Первом парсеке, рождал в ней ощущение собственной тысячепроцентной никчемности.
«Если бы я там, в карантине, умерла, никто бы и не заметил. Подумаешь, одним ксеноархеологом больше, одним – меньше!»
Утром в магазине военторга Таня оказалась рядом с группой молодых пилотов. Устроив пакеты с покупками на мокром полу, она курила «Яву-200» и вовсе не собиралась подслушивать военные тайны. Однако офицеры говорили так громко, что Таня волей-неволей кое-что расслышала.
– …У меня сорок, у аспидов – шестьдесят! РП меня сразу захватили, хвостовка предупреждает. А фантомов у меня нет, только бак с волокном под левой консолью.
– Фуллерен?
– Диферрофуллерен. А что – это так важно?
– Извини, Роман. Продолжай.
– Да, но самое паскудное: они у себя дома, могут разгоняться хоть до полутора сотен, их потом авианосец подберет. А у меня полторы минуты горячего режима до точки невозврата. То есть предельная моя скорость – сорок пять. Ну, сорок семь.
– О, мужики, погодите! Потом напомните, я вам хохму расскажу, как меня гражданский уму-разуму учил. Насчет предельной скорости.
– Вовик, дай дослушать наконец, а?
– Молчу, молчу.
– И вот я думаю: ну всё, пришел голубой зверь с ценным мехом! Но как прожить последнюю минуту так, чтобы не было мучительно больно? Вываливаю я тогда все волокно, даю разворот «сто восемьдесят», готовлю к стрельбе пушки и ровно через минуту даю тягу. Угадайте, что было потом?
– Ума большого! Они тебя временно потеряли в фуллереновом облаке. А когда ты начал сбрасывать скорость – облако за счет собственного движения ушло вперед, ты оголился, аспиды оказались близко, и ты их всех сбил.
– Хе, всех сбил. Врать не стану. Успел одного зацепить, прорезал строй и улетел. Но самое в этом деле интересное! Аспиды-то оказались штурмовиками! У них даже ракет КК не было! Думали, я такой идиот, что позволю себя из ТТП расстрелять! Ты представляешь, до чего гады обнаглели? На штурмовиках истребителя гоняют!
– Да, времечко…
– Повезло тебе, Ромка. «Абзу» повалили бы… Так, а что ты, Володя, хотел рассказать?
– А?
– Ну, про гражданского.
– О, точно. История такая. Вызывают в инструктажную, говорят: «Авксентьев, ты у нас самый результативный из молодых. Нам горячо любимый штаб подарок сделал: сплавил съемочную, с „Первого“. Дай им интервью. И смотри там, не скромничай, хвастай посильнее. Вся Россия смотреть будет, Европа и Ниппон. Там хотят чудо-богатыря увидеть! Который сегодня Город Полковников отстоит, а завтра будет бомбить Севашту и Хосров. А полутона и всякие там соображения им до лампочки». И вот приводят меня к репортеру. Нормальный такой дядька, на суслика похожий. И вопросы тоже ничего. Он даже чего-то соображал. Вертикальное оперение стабилизатором умел назвать и отличал эскортный авианосец от ударного. И вот попросил он рассказать про самый запомнившийся бой…
– Как оригинально!
– Классика!
– Не, ну понятно, классика. Я рассказываю, руками размахиваю. Вот, говорю, тут группа прикрытия, тут ударная, тут обеспечение, а тут мы. В тени планеты, жмемся к атмосфере, считайте – в засаде. И дает нам «горбатый» групповую цель, и приказывает идти на предельной скорости, иначе прозеваем клонов. А клонов, дескать, тьма-тьмущая, без нас группе прикрытия голубой зверь с ценным мехом, а за ними бип-бип и ударной.
– А, это тогда, возле Грозного?
– Да. И вот, только я обрисовал картинку, суслик ехидно улыбается и переспрашивает: «На какой, вы сказали, скорости, товарищ?» «На предельной», – говорю. «Но ведь в космосе нет никакой предельной скорости! Там же можно наращивать скорость бесконечно, ничто не мешает!»
Дальше случилось нечто необъяснимое – с точки зрения Тани.
Тот, к которому обращались «Роман» и «Ромка», издал сдавленный хрюкающий звук.
Второй и третий, к которым никак не обращались, синхронно застонали «О-о-о-о, бли-и-и-ин…»
Вовик, рассказчик, смотрел на друзей с победоносным видом. Через секунду Романа прорвало, и он захохотал – оглушительно, звонко, так, что Таня от неожиданности чуть не выронила сигарету. К нему присоединились два безымянных товарища.
Последним в общей хаха-вакханалии принял участие и сам Вовик, приговаривая: «Вот так, мужики… Поучил жену щи варить!.. Какая в космосе предельная скорость?.. Да никакая!.. Воздуха же нет, сопротивления нет!.. Ф-физик…»
Компания смеялась долго, со вкусом.
Сигарета догорела, Таня с облегчением выбросила окурок и ретировалась, при этом сама невесть чему глупо улыбаясь – веселье пилотов передалось и ей.
Разговор молодых офицеров Таню потряс. Очень много странных, непонятных слов! А те слова, которые сами по себе вроде как понятны, складываются в совершенно загадочные фразы!
Выходило, что военные, которых Таня всегда считала чем-то средним между боевыми роботами и акселерированными шимпанзе, тоже имеют свой язык, свои профессиональные знания, свой мир. И этот мир вовсе не такой убогий, каким он представляется при просмотре лент вроде «Товарищ Космос», «Верь мне, Алена» или «Фрегат „Меркурий“! Там, на экране, героическое соперничает с уставным, а в диалогах между „товарищем лейтенантом“ и „товарищем старшим лейтенантом“ не продохнуть от казенщины и стопудовых банальностей: „Жизнь – сложная штука“, „Либо ты их, либо они тебя!“ или „Уничтожая врага, помни о том, что ты прав!“ В фильме ни один лейтенант не скажет, что ему „приходит голубой зверь с ценным мехом“!
Там, в Городе Полковников, Таня перестала презирать военных. В конце концов, это они спасли жизни ей и ее товарищам, причем дважды.
В Городе Полковников Таня стала военных бояться, как боятся всего, что чуждо, сильно и непознаваемо.
А на следующий день она отправилась в комендатуру и купила облигации оборонного займа на все деньги, оставленные ей в наследство дедушкой.
Свет погас. Оркестр зачал деликатную увертюру. Под соло кларнета тихо разошелся гербастый занавес.
Перед зрителями, заполнившими зал Дома офицеров, предстала ночная улица, освещенная «луной». Беззвучно падал синтетический снег.
Звук тормозов – это такси.
Луч прожектора выхватил из темноты угол многоквартирного дома из панелей – так строили в XX веке – и остановился на табличке «Проспект Вернадского. Дом 125».
Музыка стала громче, по сцене принялся блуждать луч второго прожектора, а зал – зал тихо набухал аплодисментами. С галерки одобрительно засвистели.
Вот сейчас на сцене появится красавчик Женя Лукашин, конечно, подшофе, с первым вокальным номером мюзикла:
И зал встанет. А как иначе? Ведь классика.
Я серьезен,
Ах как серьезен!
А мир курьезен!
Он так курьезен!
Я хирург, а мир – больной.
Я подлечу тебя, мир глупый мой!
Таня никогда не бывала на «С легким паром», но много раз слышала его ударные номера. В частности, эту песню. И следующую, про «ах, баня-баня с веничком, с тобою как с женой». И ту песню, что после следующей, вульгарную, в стиле фолк-диско. А номер «Мне нравится, что вы больны не мной» ее даже трогал…
Таня поерзала в своем кресле, ожидая, когда же что-то начнет происходить.
Ну наконец-то! Вот он, Женя Лукашин, упитанный двухметровый блондин, довольно неуклюже изображающий состояние алкогольного опьянения.
Стоило появиться герою, как дом раскрылся, подобно платяному шкафу. Женя Лукашин стал подниматься по лестнице (она была в этом шкафу вместо вещей) в квартиру, которую по сюжету считал своей, не прекращая при этом голосить.
Медсестра Галина Марковна не обманула Таню. Билеты и впрямь оказались неплохими.
С четвертого ряда балкона все было отлично видно и слышно.
Да что говорить, билеты были просто идеальными! Если бы не одно обстоятельство: балкон почти полностью оккупировали молоденькие солдаты. Солдаты беспрерывно шептались, пихались, сквернословили и со свойственной неприкаянной молодости непосредственностью комментировали происходящее на сцене.
– Видал, Борька, что водка без детоксина с людьми делает? То ли еще будет! – заметил ломкий голос за Таниной спиной, когда Женя Лукашин комически споткнулся о коврик и растянулся посреди квартиры (второй уровень сцены, куда привела Лукашина лестница, бесшумно выдвинулся вперед и опустился вниз, стены дома растворились в темноте, снег прекратился).
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента