Страница:
Вот и он: черно-красный пассажирский отсек. А вот и мертвые чоруги в креслах, со стеклянными сферами на коленях.
«Да-да… Четыре… А вчера трупов в креслах было сколько? Три! Значит, четвертый… Получается, что четвертый… Четвертый – Эль-Сид?»
Она все-таки сумела превозмочь брезгливость и приблизилась к сидящим.
Включила фонарик – чтобы не ошибиться.
Да. Все верно. В четвертом кресле, пустовавшем еще вчера, чинно восседал Эль-Сид. На коленях у него покоился массивный стеклянный шар.
«Стеклянный шар в погребальных ритуалах чоругов символизирует способность ощущать мир живого как целостность, которую чоруги приписывают мертвым. Чоруги полагают, что созерцание шара, причудливо преломляющего свет, должно помочь душе умершего настроиться на созерцание внутреннего света, который приведет его к искуплению и новой, более удачной реинкарнации…» – вспомнилось Тане из курса ксенопсихологии.
«Теперь все встало на свои места. И мозаика… И все эти намеки… И стихи… Кто же знал, что, говоря о близости своей смерти, он имел в виду буквально следующий день?» – скорбно вздохнула Таня, не отрывая взгляд от тела умершего друга.
Сердце Тани разрывалось от печали. Но она не заплакала. Может быть, просто разучилась?
Она громко сказала «у-шеш!», что на языке чоругов означает «прощай», и поплелась домой, на «Счастливый»…
Часы и минуты после смерти Эль-Сида словно бы стали течь быстрее. А может быть, многодневная близость темноокой бездны изменила Танино восприятие времени.
Дни напролет она проводила в своем кресле, глядя в иллюминатор. Она прерывала свои сонливые медитации лишь для гигиенических надобностей. И еще – чтобы приготовить товарищам обед.
Странное дело, после недели кухонных мучений Таня, что называется, «вошла во вкус» и даже начала получать от своих кулинарных бесчинств удовольствие!
К счастью для нее, в планшете Тодо Аои среди многочисленных игр и файлов с обрывками начитанного взволнованным голосом Тодо интимного дневника (Таня случайно выхватила из него одну фразу «Девуська Оря мения совисем не рюбит, но ето, наверно, харошо») обнаружилось нечто вроде кулинарных записок.
Эти записки Тодо надиктовывал, будучи слушателем интенсивных полугодовых курсов «Русская кухня» при Институте общественного питания Южно-Сахалинска. Благодаря электронным конспектам Тодо Таня узнала о предмете больше, чем за два десятка лет активного потребления блюд упомянутой кухни.
Кое-какие рецепты, надиктованные Тодо на очаровательно корявом русском, где соус назывался «соуси», а рыба – «риибой», Таня даже смогла воплотить в жизнь. А пельменями по-мордовски и рагу из карпа с овощами она гордилась как своей университетской дипломной работой.
Да и как было не возгордиться, когда сам Дима Штейнгольц сложил в честь Тани японское стихотворение?
– Тепловая смерть Вселенной, – мрачно пробормотал Никита, подмигивая Тане из кресла напротив. Он очень сильно похудел за прошедший месяц. Щеки запали, глаза стали темными, мутными, черты лица заострились.
– Я всегда считал себя мизантропом и социофобом, – поддержал тему Штейнгольц, похожий на бородатый скелет. – Но только здесь понял, как сильно я ошибался. Я типичный социофил! Что угодно отдам, только бы пройтись сейчас по улице Гофмана, расталкивая туристов локтями. А еще – с радостью прочел бы лекцию. Перед потоком человек в сто двадцать…
– Что же до меня, то я мечтаю провести заседание кафедры, – проскрипел Башкирцев. Как ни странно, невесомость его почти не изменила, разве что морщин вокруг глаз и на лбу существенно прибавилось. – Или побывать на ректорате, чтобы на повестке дня стояло десять неотложных вопросов, да поострее… Желательно – про лишение ученого звания или моральное разложение… А вы, Татьяна Ивановна, о чем мечтаете? Наверное, о любви?
– Сказать по правде, я мечтаю о том, чтобы начать о чем-нибудь мечтать, – тихо сказала Таня, неохотно отрываясь от иллюминатора.
– Все-таки я на вашем месте, дорогая Татьяна Ивановна, мечтал бы о любви, – стоял на своем Башкирцев.
Кто знает, в какую степь завели бы Таню и Башкирцева такие разговоры, если бы в этот момент из кабины не вылетел Нарзоев. Длиннорукий, жилистый, бледный, он повис в дверном проеме и, ни на кого не глядя, взволнованно крикнул:
– Товарищи, наш сигнал приняли! Пельта нас услышала двое суток назад! Эскадренный тральщик «Запал» уже вышел из Х-матрицы и движется к нам! Собираем вещи!
Сборы оказались недолгими. Коллекцию упаковали за каких-то полчаса.
А с личными вещами дело обстояло еще проще – ни у кого, кроме Нарзоева (который даже на Вешней предпочитал держать свои чемоданы на «Счастливом»), их почти не было.
Между тем в багажном отделении Таня обнаружила… планшет Шульги. Каким-то образом Эль-Сид все же ухитрился возвратить его на «Счастливый» и остаться при этом никем не замеченным!
Определившись с движимым имуществом, Таня, Никита, Башкирцев и Штейнгольц вновь расселись по своим креслам. Никита предложил распить три баночки «Жигулевского», отложенные как раз для такого случая еще в первый день, и тем самым отметить возобновление связи с мыслящим человечеством.
Экипаж принял идею Штейнгольца с энтузиазмом. Сознательность проявил только Нарзоев.
– Мне стыковку соображать надо, а не синячить, – буркнул он и исчез в кабине.
Но стоило Тане сделать три глотка, как она почувствовала: салон планетолета стал приплясывать, а глаза заволокло желтоватым туманом! Да-да, разнесчастные сто пятьдесят граммов слабого светленького пива ввели Таню в состояние невероятного, чудовищного алкогольного опьянения! Пожалуй, так сильно она не пьянела с тех пор, как однажды в обществе Воздвиженского посетила дегустацию массандровских вин. Тогда они с Мирославом, обнявшись, форсировали переулки противолодочным зигзагом и наверняка попали бы в вытрезвитель, когда б не ливень, распугавший городовых.
«Это все невесомость. Проклятая невесомость», – прошептала перепуганная Таня.
Она бросила на товарищей затравленный взгляд. Но те казались веселыми, возбужденными и почти трезвыми. Башкирцев энергично летал по салону, прижимая к груди банку с пивом, и громко вещал. Никита и Штейнгольц парили под потолком и спорили на общественно-политические темы. Всю Никитину депрессию будто корова языком слизнула!
Одна лишь Таня не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Ее подташнивало. Кружилась голова. Она пустила пивную баночку в свободное плавание и в изнеможении закрыла глаза…
– Девушка, я кому сказал: очнитесь! – произнес строгий мужской голос. Незнакомый голос. – Я приказываю очнуться!
Таня нехотя подчинилась. В основном из любопытства – хотелось знать, кто именно ей приказывает. И с какой стати?
Она лежала на койке. Лампы под потолком изливали каскады света.
На тело давила невыносимая тяжесть. Страшная тяжесть…
Где же невесомость?
Совсем рядом – бритый наголо человек в халате с эмблемой военного врача. Кустистые брови, крупный, кривой нос боксера-любителя. На лице – прозрачная маска бактериальной защиты.
«Интересно, кто это? И что он делает на „Счастливом“? Как они выключили невесомость?»
В руках врач держал прибор ургентной диагностики, похожий на телесного цвета банан. Фрукт смотрел на Таню недобрым зеленым глазом и утробно урчал. Выдвижной щуп на его конце источал резкий запах нашатыря.
– Лейтенант медслужбы Бескаравайный, – представился врач.
– Умгу, – сказала Таня вместо «здравствуйте».
– Как самочувствие?
– Н-нормально.
– Прошу извинить меня за грубость. Мне нужно было вернуть вас в сознание.
– Ничего…
– И, кстати, имейте в виду: пиво после месяца невесомости – не лучший вариант. Выпей вы водки, могли бы даже умереть…
– Я уже поняла…
Лейтенант Бескаравайный сделал знак своему помощнику в голубом комбинезоне. Помощник, стоя вполоборота к койке, на которой лежала Таня, возился с аппаратом интенсивной терапии, имевшим вид серебристой тумбы с хромированным хоботом. Хобот аппарата свисал едва ли не до земли.
И только тут Таню осенило: раз невесомости больше нет, значит…
– Сейчас я дам вам наркоз и мы начнем вводить растворы и лекарства, – сообщил лейтенант Бескаравайный.
– Лекарства? Я что – болею?
– Существует опасность, что вы являетесь носителем субвируса неспецифического гепатита F. Этот субвирус мы обнаружили на борту корабля чоругов, с которым был состыкован ваш планетолет.
– И что?
– Он смертельно опасен. Если вы действительно инфицированы и субвирус активизируется в вашей печени, мы ничего не сможем гарантировать…
«Этого только не хватало! И нужно же было мне пить это шоколадное молоко?!» – с тоской подумала Таня.
– Но вы не волнуйтесь, девушка. Для женщин вероятность летального исхода сравнительно невелика. Скорее всего пролежите в карантине месяц – и выйдете здоровой…
– В карантине? Месяц? – с мукой в голосе повторила Таня. В ее глазах светился неподдельный ужас. – Но я уже не могу видеть космос за окном! Лучше умереть, честное слово! Тогда уж отвезите меня назад, на «Счастливый», и бросьте там!
– Никакого космоса «за окном» вы больше не увидите. Это я вам обещаю. Через четыре часа мы будем на месте.
– Значит, мы все-таки летим на Землю?
– Нет. К сожалению, не на Землю. – нахмурился Бескаравайный. – Наш тральщик следует на Восемьсот Первый парсек.
– Какой парсек?! Впрочем, какая разница… Так, значит, карантин я буду проходить на этом… парсеке? – Таня попробовала привстать. Это движение далось ей с огромным трудом – казалось, одна только голова стала весить вдруг килограммов пятьдесят. Таня в отчаянии рухнула на подушку.
– Вы не волнуйтесь. Волноваться вам вредно. В нашем госпитале есть хорошие специалисты. Они поставят вас на ноги и даже научат ходить – имеются методики. Скажу вам как человеку науки: чтобы распределиться в госпитали Города Полковников, нужен диплом с отличием. Так что лечить вас будут лучшие доктора России.
– А мои друзья?
– Они тоже здесь.
– Вы, пожалуйста, скажите им… чтобы навещали меня, когда я буду в карантине!
– Сомневаюсь, что они смогут выполнить вашу просьбу. – Лейтенант Бескаравайный пристегнул Танины запястья к кровати, затем занялся лодыжками. Тем временем его помощник подволок к самому Таниному уху серебристую установку, ставшую вдруг многорукой.
– Но почему нет?
– Потому что они тоже будут проходить карантин… Причем одиночный. Гепатит F шутить не любит! Ну да это ничего! Будете разговаривать по видеосвязи. Если, конечно, врачи позволят…
– Да что ты все о карантине да о карантине, – пробасил вдруг помощник Бескаравайного. – Лучше бы девчонку со спасением поздравил! Повезло им! Невероятно повезло! Ведь в такой неразберихе их сигнал проворонить ну совершенно ничего не стоило! Недаром их корыто «Счастливым» назвали!
Но что ответил лейтенант Бескаравайный своему товарищу, она не расслышала.
На ее лицо опустилось душное облако наркозного купола, а под коленку впилось жало инъекционного аппарата, и Таня погрузилась в сотканное из обманных видений забытье, где ее ждали содержательные разговоры с Эль-Сидом, ласковые прикосновения мафлингов-двухлеток и убаюкивающий шелест листвы на планете Екатерина.
Глава 5
«Да-да… Четыре… А вчера трупов в креслах было сколько? Три! Значит, четвертый… Получается, что четвертый… Четвертый – Эль-Сид?»
Она все-таки сумела превозмочь брезгливость и приблизилась к сидящим.
Включила фонарик – чтобы не ошибиться.
Да. Все верно. В четвертом кресле, пустовавшем еще вчера, чинно восседал Эль-Сид. На коленях у него покоился массивный стеклянный шар.
«Стеклянный шар в погребальных ритуалах чоругов символизирует способность ощущать мир живого как целостность, которую чоруги приписывают мертвым. Чоруги полагают, что созерцание шара, причудливо преломляющего свет, должно помочь душе умершего настроиться на созерцание внутреннего света, который приведет его к искуплению и новой, более удачной реинкарнации…» – вспомнилось Тане из курса ксенопсихологии.
«Теперь все встало на свои места. И мозаика… И все эти намеки… И стихи… Кто же знал, что, говоря о близости своей смерти, он имел в виду буквально следующий день?» – скорбно вздохнула Таня, не отрывая взгляд от тела умершего друга.
Сердце Тани разрывалось от печали. Но она не заплакала. Может быть, просто разучилась?
Она громко сказала «у-шеш!», что на языке чоругов означает «прощай», и поплелась домой, на «Счастливый»…
Часы и минуты после смерти Эль-Сида словно бы стали течь быстрее. А может быть, многодневная близость темноокой бездны изменила Танино восприятие времени.
Дни напролет она проводила в своем кресле, глядя в иллюминатор. Она прерывала свои сонливые медитации лишь для гигиенических надобностей. И еще – чтобы приготовить товарищам обед.
Странное дело, после недели кухонных мучений Таня, что называется, «вошла во вкус» и даже начала получать от своих кулинарных бесчинств удовольствие!
К счастью для нее, в планшете Тодо Аои среди многочисленных игр и файлов с обрывками начитанного взволнованным голосом Тодо интимного дневника (Таня случайно выхватила из него одну фразу «Девуська Оря мения совисем не рюбит, но ето, наверно, харошо») обнаружилось нечто вроде кулинарных записок.
Эти записки Тодо надиктовывал, будучи слушателем интенсивных полугодовых курсов «Русская кухня» при Институте общественного питания Южно-Сахалинска. Благодаря электронным конспектам Тодо Таня узнала о предмете больше, чем за два десятка лет активного потребления блюд упомянутой кухни.
Кое-какие рецепты, надиктованные Тодо на очаровательно корявом русском, где соус назывался «соуси», а рыба – «риибой», Таня даже смогла воплотить в жизнь. А пельменями по-мордовски и рагу из карпа с овощами она гордилась как своей университетской дипломной работой.
Да и как было не возгордиться, когда сам Дима Штейнгольц сложил в честь Тани японское стихотворение?
Экипаж «Счастливого» питался теперь один раз в день. Дело было не в экономии, а в отсутствии аппетита. Даже пить не хотелось. Организмы погрязших в гиподинамии и апатии людей не нуждались больше ни в чем. В том числе и в никотине. И даже дискуссии о Коллекции затихли. Пустовала лаборатория, притихли планшеты…
Звезды дерзко глядят,
Ем пельмень невесомый руками.
Космос – черная жопа.
– Тепловая смерть Вселенной, – мрачно пробормотал Никита, подмигивая Тане из кресла напротив. Он очень сильно похудел за прошедший месяц. Щеки запали, глаза стали темными, мутными, черты лица заострились.
– Я всегда считал себя мизантропом и социофобом, – поддержал тему Штейнгольц, похожий на бородатый скелет. – Но только здесь понял, как сильно я ошибался. Я типичный социофил! Что угодно отдам, только бы пройтись сейчас по улице Гофмана, расталкивая туристов локтями. А еще – с радостью прочел бы лекцию. Перед потоком человек в сто двадцать…
– Что же до меня, то я мечтаю провести заседание кафедры, – проскрипел Башкирцев. Как ни странно, невесомость его почти не изменила, разве что морщин вокруг глаз и на лбу существенно прибавилось. – Или побывать на ректорате, чтобы на повестке дня стояло десять неотложных вопросов, да поострее… Желательно – про лишение ученого звания или моральное разложение… А вы, Татьяна Ивановна, о чем мечтаете? Наверное, о любви?
– Сказать по правде, я мечтаю о том, чтобы начать о чем-нибудь мечтать, – тихо сказала Таня, неохотно отрываясь от иллюминатора.
– Все-таки я на вашем месте, дорогая Татьяна Ивановна, мечтал бы о любви, – стоял на своем Башкирцев.
Кто знает, в какую степь завели бы Таню и Башкирцева такие разговоры, если бы в этот момент из кабины не вылетел Нарзоев. Длиннорукий, жилистый, бледный, он повис в дверном проеме и, ни на кого не глядя, взволнованно крикнул:
– Товарищи, наш сигнал приняли! Пельта нас услышала двое суток назад! Эскадренный тральщик «Запал» уже вышел из Х-матрицы и движется к нам! Собираем вещи!
Сборы оказались недолгими. Коллекцию упаковали за каких-то полчаса.
А с личными вещами дело обстояло еще проще – ни у кого, кроме Нарзоева (который даже на Вешней предпочитал держать свои чемоданы на «Счастливом»), их почти не было.
Между тем в багажном отделении Таня обнаружила… планшет Шульги. Каким-то образом Эль-Сид все же ухитрился возвратить его на «Счастливый» и остаться при этом никем не замеченным!
Определившись с движимым имуществом, Таня, Никита, Башкирцев и Штейнгольц вновь расселись по своим креслам. Никита предложил распить три баночки «Жигулевского», отложенные как раз для такого случая еще в первый день, и тем самым отметить возобновление связи с мыслящим человечеством.
Экипаж принял идею Штейнгольца с энтузиазмом. Сознательность проявил только Нарзоев.
– Мне стыковку соображать надо, а не синячить, – буркнул он и исчез в кабине.
Но стоило Тане сделать три глотка, как она почувствовала: салон планетолета стал приплясывать, а глаза заволокло желтоватым туманом! Да-да, разнесчастные сто пятьдесят граммов слабого светленького пива ввели Таню в состояние невероятного, чудовищного алкогольного опьянения! Пожалуй, так сильно она не пьянела с тех пор, как однажды в обществе Воздвиженского посетила дегустацию массандровских вин. Тогда они с Мирославом, обнявшись, форсировали переулки противолодочным зигзагом и наверняка попали бы в вытрезвитель, когда б не ливень, распугавший городовых.
«Это все невесомость. Проклятая невесомость», – прошептала перепуганная Таня.
Она бросила на товарищей затравленный взгляд. Но те казались веселыми, возбужденными и почти трезвыми. Башкирцев энергично летал по салону, прижимая к груди банку с пивом, и громко вещал. Никита и Штейнгольц парили под потолком и спорили на общественно-политические темы. Всю Никитину депрессию будто корова языком слизнула!
Одна лишь Таня не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Ее подташнивало. Кружилась голова. Она пустила пивную баночку в свободное плавание и в изнеможении закрыла глаза…
– Девушка, я кому сказал: очнитесь! – произнес строгий мужской голос. Незнакомый голос. – Я приказываю очнуться!
Таня нехотя подчинилась. В основном из любопытства – хотелось знать, кто именно ей приказывает. И с какой стати?
Она лежала на койке. Лампы под потолком изливали каскады света.
На тело давила невыносимая тяжесть. Страшная тяжесть…
Где же невесомость?
Совсем рядом – бритый наголо человек в халате с эмблемой военного врача. Кустистые брови, крупный, кривой нос боксера-любителя. На лице – прозрачная маска бактериальной защиты.
«Интересно, кто это? И что он делает на „Счастливом“? Как они выключили невесомость?»
В руках врач держал прибор ургентной диагностики, похожий на телесного цвета банан. Фрукт смотрел на Таню недобрым зеленым глазом и утробно урчал. Выдвижной щуп на его конце источал резкий запах нашатыря.
– Лейтенант медслужбы Бескаравайный, – представился врач.
– Умгу, – сказала Таня вместо «здравствуйте».
– Как самочувствие?
– Н-нормально.
– Прошу извинить меня за грубость. Мне нужно было вернуть вас в сознание.
– Ничего…
– И, кстати, имейте в виду: пиво после месяца невесомости – не лучший вариант. Выпей вы водки, могли бы даже умереть…
– Я уже поняла…
Лейтенант Бескаравайный сделал знак своему помощнику в голубом комбинезоне. Помощник, стоя вполоборота к койке, на которой лежала Таня, возился с аппаратом интенсивной терапии, имевшим вид серебристой тумбы с хромированным хоботом. Хобот аппарата свисал едва ли не до земли.
И только тут Таню осенило: раз невесомости больше нет, значит…
– Сейчас я дам вам наркоз и мы начнем вводить растворы и лекарства, – сообщил лейтенант Бескаравайный.
– Лекарства? Я что – болею?
– Существует опасность, что вы являетесь носителем субвируса неспецифического гепатита F. Этот субвирус мы обнаружили на борту корабля чоругов, с которым был состыкован ваш планетолет.
– И что?
– Он смертельно опасен. Если вы действительно инфицированы и субвирус активизируется в вашей печени, мы ничего не сможем гарантировать…
«Этого только не хватало! И нужно же было мне пить это шоколадное молоко?!» – с тоской подумала Таня.
– Но вы не волнуйтесь, девушка. Для женщин вероятность летального исхода сравнительно невелика. Скорее всего пролежите в карантине месяц – и выйдете здоровой…
– В карантине? Месяц? – с мукой в голосе повторила Таня. В ее глазах светился неподдельный ужас. – Но я уже не могу видеть космос за окном! Лучше умереть, честное слово! Тогда уж отвезите меня назад, на «Счастливый», и бросьте там!
– Никакого космоса «за окном» вы больше не увидите. Это я вам обещаю. Через четыре часа мы будем на месте.
– Значит, мы все-таки летим на Землю?
– Нет. К сожалению, не на Землю. – нахмурился Бескаравайный. – Наш тральщик следует на Восемьсот Первый парсек.
– Какой парсек?! Впрочем, какая разница… Так, значит, карантин я буду проходить на этом… парсеке? – Таня попробовала привстать. Это движение далось ей с огромным трудом – казалось, одна только голова стала весить вдруг килограммов пятьдесят. Таня в отчаянии рухнула на подушку.
– Вы не волнуйтесь. Волноваться вам вредно. В нашем госпитале есть хорошие специалисты. Они поставят вас на ноги и даже научат ходить – имеются методики. Скажу вам как человеку науки: чтобы распределиться в госпитали Города Полковников, нужен диплом с отличием. Так что лечить вас будут лучшие доктора России.
– А мои друзья?
– Они тоже здесь.
– Вы, пожалуйста, скажите им… чтобы навещали меня, когда я буду в карантине!
– Сомневаюсь, что они смогут выполнить вашу просьбу. – Лейтенант Бескаравайный пристегнул Танины запястья к кровати, затем занялся лодыжками. Тем временем его помощник подволок к самому Таниному уху серебристую установку, ставшую вдруг многорукой.
– Но почему нет?
– Потому что они тоже будут проходить карантин… Причем одиночный. Гепатит F шутить не любит! Ну да это ничего! Будете разговаривать по видеосвязи. Если, конечно, врачи позволят…
– Да что ты все о карантине да о карантине, – пробасил вдруг помощник Бескаравайного. – Лучше бы девчонку со спасением поздравил! Повезло им! Невероятно повезло! Ведь в такой неразберихе их сигнал проворонить ну совершенно ничего не стоило! Недаром их корыто «Счастливым» назвали!
Но что ответил лейтенант Бескаравайный своему товарищу, она не расслышала.
На ее лицо опустилось душное облако наркозного купола, а под коленку впилось жало инъекционного аппарата, и Таня погрузилась в сотканное из обманных видений забытье, где ее ждали содержательные разговоры с Эль-Сидом, ласковые прикосновения мафлингов-двухлеток и убаюкивающий шелест листвы на планете Екатерина.
Глава 5
Мизерикорд
Март, 2622 г.
Авианесущий Х-крейсер «Ксенофонт»
Рейд планеты С-801-7, система С-801
Приключенческое кино любите? Правильно: смотря какое. Если «Фрегат „Меркурий“, то лучше не надо, наверное…
Я люблю ретро, про освоение Солнечной системы. Орбитальные челноки с надписями USA, РОССИЯ, EU, CHINA… И железные бочки «марсианской эры», не умевшие ни взлететь, ни сесть, а потому рождавшиеся и умиравшие на орбите… И интриги там, на борту первых межпланетников! Их шпионы, наша «контра», психологические нюансы, ссора из-за последнего апельсина…
Но еще лучше – про подводников. Наверное, потому что космических кораблей и сейчас хватает, любых, а вот боевых подлодок совсем мало. Самые шикарные фильмы, конечно, – это «Убийцы авианосцев», «Атака века» и «Атлантика будет нашей!».
Так вот, в детстве, глядя, как Маринеско ведет свою С-13 к Данцигской бухте, а капитан Гордеев изучает в перископ саудовских террористов на палубе «Теодора Рузвельта», не думал и не гадал, что когда-нибудь окажусь внутри подводной лодки. Причем не современного «Юрия Долгорукого», где, уверен, обитаемость вполне сносная, а на такой вот классической «унтерзееботе» времен Отто Вернера и того же Маринеско.
Недаром Председатель Растов говорил, что Х-крейсера вначале хотели классифицировать как «космические субмарины», ой недаром!
Теснота на «Ксенофонте» была ужаснейшая. Прибавьте к этому духотищу, жару, тусклое освещение. Вездесущий запах горелой электроники, в конце концов!
В большинстве коридоров, чтобы разминуться со встречным, приходилось жаться к переборкам.
Система замены кислородной атмосферы инертными газами, как мне пояснил сопровождающий мичман, имелась только на ангарной палубе, да и там не работала.
Никто не носил гермокостюмов. Наоборот: на «Ксенофонте» предпочитали шорты и рубашки с коротким рукавом.
Приметных деталей в экипировке военфлотцев-»подводников» было две: сумки, помеченные знаком химической опасности, и нашейные черные повязки, похожие на ковбойские платки. В сумках, которые пристегивались к поясам и носились по преимуществу на заднице, хранилось по два противогаза – фильтрующий и изолирующий. Назначение ковбойских платков до времени оставалось загадкой.
Когда меня вели к начальству, нам навстречу попались двое бородатых оборванцев в совсем уж неуставных футболках – чумазые, как черти. Одному из них мой Вергилий отдал честь, и тогда я окончательно понял, что правила игры здесь не те, что в линейном флоте.
В общем, я испытал острый приступ разочарования. Если это и есть наш последний аргумент, пресловутое чудо-оружие победы – извините, товарищ Растов, но лучше бы вы потратили мощности Технограда на несколько нормальных авианосцев!
В тесной каюте с типично капитанскими сувенирами на стенах (серебряная моделька Х-крейсера, морской бинокль, бронзовый якорек) меня дожидались трое: лысый контр-адмирал, усатый капитан первого ранга и молодой кавторанг с молоточками военинженера в петлицах.
– Здравия желаю, товарищи! Гвардии лейтенант Пушкин!
Никто из них не представился.
– Присаживайтесь, – предложил контр-адмирал. (Я почему-то решил, что это и есть Иноземцев.) – Валентин Олегович, можете приступать.
Валентином Олеговичем оказался усатый каперанг.
– Лейтенант, кто исполнил главную роль в фильме «Фрегат „Меркурий“?
– Альберт Таманский.
– Хорошо. Вы знаете, кто такой Межиров?
– Адмирал?
– Нет, я имею в виду другого Межирова.
– Поэт.
– Верно. Можете продолжить строфу «И на башнях закопанных в пашни КВ…»?
– «…Высыхали тяжелые капли дождя».
– Кто такой Зиновий Колобанов?
– Знаменитый танковый ас. Командовал как раз одним из танков КВ, о которых Межиров…
– Что такое Паркида?
– Планета, точнее – спутник планеты-гиганта Бирб. Крупнейший центр добычи естественного люксогена.
– А Лесная?
– Не знаю такой планеты.
– Это населенный пункт. Какое событие русской истории связано с этим топонимом?
– Я, честно, не силен в общей истории…
– Ну а Бородино?
– Место, где Кутузов дал сражение Наполеону… Ну что вы, товарищ капитан первого ранга, честное слово! – не удержался я. – Это же любой ребенок знает!
– Чудесно… Что ж, лейтенант, поздравляю: вы – это вы…
«Вот спасибо! За этим стоило сюда лететь!»
– …И пребываете, по всему видно, в здравом уме и трезвой памяти.
– Спроси его, Валентин, что-нибудь еще насчет «Орлана», – усмехнулся кавторанг.
– А вот про «Орлан» я совсем ничего не знаю. Красивая машина, хотя с виду – перетяжеленная.
– Я вопросов больше не имею. – Каперанг шутливо заслонился ладонями. – Это уже Борис. – Он кивнул на военинженера.
– А у меня с самого начала вопросов не было. – Борис пожал плечами. – Я вас, лейтенант, видел в Технограде. Вы, правда, меня видеть не могли…
– И все-таки проверить надо было. Вы уж не серчайте, Саша, – потеплевшим голосом сказал контр-адмирал. – Тут не столько даже шпиономания… Крейсера наши – техника новая, капризная… Случаются здесь, в граничном слое Х-матрицы, неприятности всякие, с непривитыми новичками… Так на него смотришь – нормальный офицер, двигается самостоятельно, говорит связно. А потом вдруг понимаешь: да бредит же человек, на голубом глазу врет зачем-то, в памяти у него все спуталось… Итак, лейтенант Пушкин, у нас к вам, по существу, только один серьезный вопрос: готовы ли вы сейчас, в спокойной обстановке, подтвердить свое обращение к нам, переданное в эфир над Южным полюсом?
– Ну, исключая «козлов драных» и еще кое-какие идиоматические выражения, – ехидно уточнил каперанг.
– Валентин, не смущай человека, – нахмурился контр-адмирал. – Мат на войне – оружие, сравнимое с главным калибром.
После этих слов у меня с души камень упал. Знаете, не очень здорово каждую секунду внутренне спохватываться: «Ой, да я же этих вот офицеров матом обложил в открытом эфире! На всю Галактику!»
Я живо закивал.
– Да, готов подтвердить содержательную сторону своего обращения. С моей точки зрения, битва за Город Полковников нами проиграна. Я хочу сказать: проиграна, если вы не вмешаетесь в нее немедленно. Если вы учтете мою оценку обстановки – значит, мы с капитан-лейтенантом Меркуловым летели к вам не зря.
– Я, как начштаба ГУФ, должен вам сказать, лейтенант, что летели вы не зря, – торжественно сказал контр-адмирал. – Принятый план сражения подразумевал, что если с КП главкома не будет передан сигнал, уточняющий использование наших крейсеров, то мы вступим в бой в 22.00 16 марта. То есть спустя еще шестнадцать часов.
Я не удержался – хотя подобные вопросы совсем не моего ума дело:
– Но почему, товарищ контр-адмирал?! Почему так?! Чего бы вы ждали еще почти сутки?!
Валентин Олегович и Борис посмотрели на меня с испугом. Дескать: «Парень, ты герой, конечно, но понимать же надо! Командиры не привыкли оправдываться перед лейтенантской мелюзгой в тех случаях, когда их стратегические замыслы неземной красоты превращаются в розовое месиво на танковых траках!»
Контр-адмирал, однако, ответил. Притом честно и просто:
– Ну кто же думал, Саша, что Шахрави такой жеребчик! Мы рассчитывали, что он будет работать осторожнее, на высадку пойдет только сейчас и, стало быть, завязнет в наземных боях как раз на исходе 16 марта.
При этих его словах погас свет, а весь корабль заныл, застонал на высокой душераздирающей ноте.
Как ни странно, это не произвело на отцов-командиров особого впечатления.
– Снова Минглиев пустил Зальцбрудера порулить, – прокомментировал Валентин Олегович.
– Ну да, Кригсфлотте на боевом, – хохотнул Борис.
Все трое засмеялись чему-то своему.
– Ладно, орлы междумирья, – посерьезнев, сказал контр-адмирал. – Полетели войну выигрывать.
– И точно, самое время, Кондрат Леонтьевич, – согласился каперанг. И простецки добавил: – А Минглиеву я сейчас лично жопу развальцую.
– По логике так надо бы Зальцбрудеру, – заметил инженер.
– Не, Зальцбрудеру нельзя. Европа! Не поймут!
Все снова жизнерадостно загоготали.
Дважды мигнув, нехотя включились лампы. При их свете я увидел, что мои собеседники уже стоят на ногах. Физиономии довольные, улыбки хищные, на выпуклых лбах стратегов сияют бриллиантики пота. Только тогда я обратил внимание, что кожа звездолетчиков имеет психоделический лимонный оттенок, и даже белки глаз – желтые, с розовыми мраморными прожилками.
– Лейтенант, нечего киснуть, идем с нами. – Каперанг пригласительно помахал рукой. – Историю писать будем, с товарищем Ксенофонтом на пару.
Отцы-командиры, дорогие, как же вы войну выигрывать собрались? Историю писать?! На таком-то гробу, с таким-то экипажем?
– А вот и наши клиенты, – весело сказал Филипп, контролер боевого информационного поста. У Филиппа были длинные засаленные космы, манеры варвара и тусклые звездочки лейтенанта.
На экране, по которому он постучал грязным ногтем, светилась неровная цепь пятнышек. Раз в несколько секунд пятнышки полностью растворялись в сплошной пелене помех.
– Это что… аналоговое устройство? – тихо ахнул я.
– Да. Масс-локатор. Ловит гравитационные «тени», которые отбрасывают в граничный слой сравнительно крупные массы. Эта штука заменяет нам радар. При убранных перископах – единственный источник сведений о положении дел в пространстве.
– А почему нельзя оснастить масс-локатор фильтрами и нормальным цифровым терминалом?
– Потому что нельзя, – окрысился Филипп. – Тихо, Саша, сейчас начнется.
И точно: началось!
– Есть контакт! Кильватерная колонна, семь единиц, предположительно авианосцы. Скорость…
Вахтенный инфопоста, который сидел рядом с нами, отбарабанил параметры движения противника.
Филипп сказал:
– Данные подтверждаю…
И повторил слово в слово сказанное вахтенным.
Командир Валентин Олегович:
– Доклад принял.
Тоже вот специфика: Филипп не имел в центральном отсеке собственных, независимых функций. Вся его работа заключалась в том, чтобы смотреть на такой же экран, как у вахтенного офицера своей БЧ, и сверять его доклад с показаниями второго комплекта приборов.
«Боятся, что кого-то пробьет шиза, – подумал я. – Ну да, как там в линейном флоте говорят? „Самая большая пробоина на корабле – это дыра в голове командира“. В случае космической субмарины, надо думать, такая пробоина может стать фатальной, даже если возникнет в голове последнего мичмана».
Снова вахтенный:
– Наблюдаю исчезновение головной цели!
– Данные подтверждаю, – согласился Филипп. – Он взорвался, Валентин Олегович! Пошел прахом!
– Спокойно, Филя, спокойно…
Но в голосе командира тоже слышалось затаенное торжество. Поглядев на свой огромный пульт и охватив одним взглядом сотни приборных шкал, он звонко приказал:
– Вперед одна четверть. Курс…
– А клонский авианосец не мог просто уйти в Х-матрицу? – спросил я Филиппа.
– Нет. Скорость в момент потери контакта была не та… Авианосец разнесло на куски. Обломки сравнительно легкие, масс-локатор их не видит.
– Отчего же он взорвался?
– Саша, ну отчего? Отчего, а?! Оттого, что наши тут уже отметились! Значит, этот авианосец еще час назад получил свою порцию торпед, потихоньку трещал по швам, а сейчас ахнул люксоген!
Да, я выказал недюжинную тупость. Ведь меня в принципе уже ввели в курс…
Другие-то Х-крейсера все время находились на позиции, поддерживая постоянный масс-локационный контакт с авианосцами Шахрави. При этом «Ключевский», флагман адмирала Иноземцева, каждую четверть часа поднимали в обычное пространство антенны, ожидая кодированного сообщения от «Ксенофонта».
После разговора со мной контр-адмирал Доллежаль в ближайший сеанс связи передал на «Ключевский» полученную от меня информацию. Флагман немедленно атаковал, тем самым показав всей «волчьей стае», что время пришло.
Пришловремя, братцы!
Ну а «Ксенофонт» что? Терял время, вот что. Сперва он собирал над Южным полюсом свои истребители, потом тащился в зону экваториальных орбит, занимал позицию… Поспели мы в аккурат к шапочному разбору. Другие Х-крейсера уже успели отстреляться, после чего отошли в заранее намеченный район вне плоскости системы, где можно было перезарядить шахты, поднять антенны и обменяться впечатлениями.
«Ксенофонт» атаковал последним.
Командир шел на большой риск. Клоны к этому времени уже могли что-то сообразить и сделать выводы. А ведь «Ксенофонту» для пуска торпед все-таки требовалось вынырнуть в обычное пространство!
– Вперед три четверти! – прозвучала новая команда. – Торпедный, оптимизация атаки!
Офицер, сидевший по правую руку от нас с Филиппом, немедленно отозвался:
– Есть оптимизация! Вывожу на тактик!
Перед командиром на главном тактическом экране, вокруг значков «Ксенофонта» и клонских авианосцев, засветились снопы виртуальных курсов, траекторий, оценки вероятностей поражения. Командир нажал несколько клавиш, мусор исчез, остался только расчет по выбранному варианту.
– Первый отсек, доклад!
– Готовность! – отозвалась громкая связь.
– Курс три-ноль-ноль! Полный вперед!
– Есть курс три-ноль-ноль!
– Есть полный вперед!
– Группа движения, доклад!
– Чайку, на всех, – бросил каперанг вестовому, слушая доклад группы движения вполуха.
А что слушать? Все у них пока нормально было. Двигатели неведомой мне конструкции исправно проталкивали «Ксенофонт» сквозь пограничный слой Х-матрицы на огневую позицию.
Март, 2622 г.
Авианесущий Х-крейсер «Ксенофонт»
Рейд планеты С-801-7, система С-801
Приключенческое кино любите? Правильно: смотря какое. Если «Фрегат „Меркурий“, то лучше не надо, наверное…
Я люблю ретро, про освоение Солнечной системы. Орбитальные челноки с надписями USA, РОССИЯ, EU, CHINA… И железные бочки «марсианской эры», не умевшие ни взлететь, ни сесть, а потому рождавшиеся и умиравшие на орбите… И интриги там, на борту первых межпланетников! Их шпионы, наша «контра», психологические нюансы, ссора из-за последнего апельсина…
Но еще лучше – про подводников. Наверное, потому что космических кораблей и сейчас хватает, любых, а вот боевых подлодок совсем мало. Самые шикарные фильмы, конечно, – это «Убийцы авианосцев», «Атака века» и «Атлантика будет нашей!».
Так вот, в детстве, глядя, как Маринеско ведет свою С-13 к Данцигской бухте, а капитан Гордеев изучает в перископ саудовских террористов на палубе «Теодора Рузвельта», не думал и не гадал, что когда-нибудь окажусь внутри подводной лодки. Причем не современного «Юрия Долгорукого», где, уверен, обитаемость вполне сносная, а на такой вот классической «унтерзееботе» времен Отто Вернера и того же Маринеско.
Недаром Председатель Растов говорил, что Х-крейсера вначале хотели классифицировать как «космические субмарины», ой недаром!
Теснота на «Ксенофонте» была ужаснейшая. Прибавьте к этому духотищу, жару, тусклое освещение. Вездесущий запах горелой электроники, в конце концов!
В большинстве коридоров, чтобы разминуться со встречным, приходилось жаться к переборкам.
Система замены кислородной атмосферы инертными газами, как мне пояснил сопровождающий мичман, имелась только на ангарной палубе, да и там не работала.
Никто не носил гермокостюмов. Наоборот: на «Ксенофонте» предпочитали шорты и рубашки с коротким рукавом.
Приметных деталей в экипировке военфлотцев-»подводников» было две: сумки, помеченные знаком химической опасности, и нашейные черные повязки, похожие на ковбойские платки. В сумках, которые пристегивались к поясам и носились по преимуществу на заднице, хранилось по два противогаза – фильтрующий и изолирующий. Назначение ковбойских платков до времени оставалось загадкой.
Когда меня вели к начальству, нам навстречу попались двое бородатых оборванцев в совсем уж неуставных футболках – чумазые, как черти. Одному из них мой Вергилий отдал честь, и тогда я окончательно понял, что правила игры здесь не те, что в линейном флоте.
В общем, я испытал острый приступ разочарования. Если это и есть наш последний аргумент, пресловутое чудо-оружие победы – извините, товарищ Растов, но лучше бы вы потратили мощности Технограда на несколько нормальных авианосцев!
В тесной каюте с типично капитанскими сувенирами на стенах (серебряная моделька Х-крейсера, морской бинокль, бронзовый якорек) меня дожидались трое: лысый контр-адмирал, усатый капитан первого ранга и молодой кавторанг с молоточками военинженера в петлицах.
– Здравия желаю, товарищи! Гвардии лейтенант Пушкин!
Никто из них не представился.
– Присаживайтесь, – предложил контр-адмирал. (Я почему-то решил, что это и есть Иноземцев.) – Валентин Олегович, можете приступать.
Валентином Олеговичем оказался усатый каперанг.
– Лейтенант, кто исполнил главную роль в фильме «Фрегат „Меркурий“?
– Альберт Таманский.
– Хорошо. Вы знаете, кто такой Межиров?
– Адмирал?
– Нет, я имею в виду другого Межирова.
– Поэт.
– Верно. Можете продолжить строфу «И на башнях закопанных в пашни КВ…»?
– «…Высыхали тяжелые капли дождя».
– Кто такой Зиновий Колобанов?
– Знаменитый танковый ас. Командовал как раз одним из танков КВ, о которых Межиров…
– Что такое Паркида?
– Планета, точнее – спутник планеты-гиганта Бирб. Крупнейший центр добычи естественного люксогена.
– А Лесная?
– Не знаю такой планеты.
– Это населенный пункт. Какое событие русской истории связано с этим топонимом?
– Я, честно, не силен в общей истории…
– Ну а Бородино?
– Место, где Кутузов дал сражение Наполеону… Ну что вы, товарищ капитан первого ранга, честное слово! – не удержался я. – Это же любой ребенок знает!
– Чудесно… Что ж, лейтенант, поздравляю: вы – это вы…
«Вот спасибо! За этим стоило сюда лететь!»
– …И пребываете, по всему видно, в здравом уме и трезвой памяти.
– Спроси его, Валентин, что-нибудь еще насчет «Орлана», – усмехнулся кавторанг.
– А вот про «Орлан» я совсем ничего не знаю. Красивая машина, хотя с виду – перетяжеленная.
– Я вопросов больше не имею. – Каперанг шутливо заслонился ладонями. – Это уже Борис. – Он кивнул на военинженера.
– А у меня с самого начала вопросов не было. – Борис пожал плечами. – Я вас, лейтенант, видел в Технограде. Вы, правда, меня видеть не могли…
– И все-таки проверить надо было. Вы уж не серчайте, Саша, – потеплевшим голосом сказал контр-адмирал. – Тут не столько даже шпиономания… Крейсера наши – техника новая, капризная… Случаются здесь, в граничном слое Х-матрицы, неприятности всякие, с непривитыми новичками… Так на него смотришь – нормальный офицер, двигается самостоятельно, говорит связно. А потом вдруг понимаешь: да бредит же человек, на голубом глазу врет зачем-то, в памяти у него все спуталось… Итак, лейтенант Пушкин, у нас к вам, по существу, только один серьезный вопрос: готовы ли вы сейчас, в спокойной обстановке, подтвердить свое обращение к нам, переданное в эфир над Южным полюсом?
– Ну, исключая «козлов драных» и еще кое-какие идиоматические выражения, – ехидно уточнил каперанг.
– Валентин, не смущай человека, – нахмурился контр-адмирал. – Мат на войне – оружие, сравнимое с главным калибром.
После этих слов у меня с души камень упал. Знаете, не очень здорово каждую секунду внутренне спохватываться: «Ой, да я же этих вот офицеров матом обложил в открытом эфире! На всю Галактику!»
Я живо закивал.
– Да, готов подтвердить содержательную сторону своего обращения. С моей точки зрения, битва за Город Полковников нами проиграна. Я хочу сказать: проиграна, если вы не вмешаетесь в нее немедленно. Если вы учтете мою оценку обстановки – значит, мы с капитан-лейтенантом Меркуловым летели к вам не зря.
– Я, как начштаба ГУФ, должен вам сказать, лейтенант, что летели вы не зря, – торжественно сказал контр-адмирал. – Принятый план сражения подразумевал, что если с КП главкома не будет передан сигнал, уточняющий использование наших крейсеров, то мы вступим в бой в 22.00 16 марта. То есть спустя еще шестнадцать часов.
Я не удержался – хотя подобные вопросы совсем не моего ума дело:
– Но почему, товарищ контр-адмирал?! Почему так?! Чего бы вы ждали еще почти сутки?!
Валентин Олегович и Борис посмотрели на меня с испугом. Дескать: «Парень, ты герой, конечно, но понимать же надо! Командиры не привыкли оправдываться перед лейтенантской мелюзгой в тех случаях, когда их стратегические замыслы неземной красоты превращаются в розовое месиво на танковых траках!»
Контр-адмирал, однако, ответил. Притом честно и просто:
– Ну кто же думал, Саша, что Шахрави такой жеребчик! Мы рассчитывали, что он будет работать осторожнее, на высадку пойдет только сейчас и, стало быть, завязнет в наземных боях как раз на исходе 16 марта.
При этих его словах погас свет, а весь корабль заныл, застонал на высокой душераздирающей ноте.
Как ни странно, это не произвело на отцов-командиров особого впечатления.
– Снова Минглиев пустил Зальцбрудера порулить, – прокомментировал Валентин Олегович.
– Ну да, Кригсфлотте на боевом, – хохотнул Борис.
Все трое засмеялись чему-то своему.
– Ладно, орлы междумирья, – посерьезнев, сказал контр-адмирал. – Полетели войну выигрывать.
– И точно, самое время, Кондрат Леонтьевич, – согласился каперанг. И простецки добавил: – А Минглиеву я сейчас лично жопу развальцую.
– По логике так надо бы Зальцбрудеру, – заметил инженер.
– Не, Зальцбрудеру нельзя. Европа! Не поймут!
Все снова жизнерадостно загоготали.
Дважды мигнув, нехотя включились лампы. При их свете я увидел, что мои собеседники уже стоят на ногах. Физиономии довольные, улыбки хищные, на выпуклых лбах стратегов сияют бриллиантики пота. Только тогда я обратил внимание, что кожа звездолетчиков имеет психоделический лимонный оттенок, и даже белки глаз – желтые, с розовыми мраморными прожилками.
– Лейтенант, нечего киснуть, идем с нами. – Каперанг пригласительно помахал рукой. – Историю писать будем, с товарищем Ксенофонтом на пару.
Отцы-командиры, дорогие, как же вы войну выигрывать собрались? Историю писать?! На таком-то гробу, с таким-то экипажем?
– А вот и наши клиенты, – весело сказал Филипп, контролер боевого информационного поста. У Филиппа были длинные засаленные космы, манеры варвара и тусклые звездочки лейтенанта.
На экране, по которому он постучал грязным ногтем, светилась неровная цепь пятнышек. Раз в несколько секунд пятнышки полностью растворялись в сплошной пелене помех.
– Это что… аналоговое устройство? – тихо ахнул я.
– Да. Масс-локатор. Ловит гравитационные «тени», которые отбрасывают в граничный слой сравнительно крупные массы. Эта штука заменяет нам радар. При убранных перископах – единственный источник сведений о положении дел в пространстве.
– А почему нельзя оснастить масс-локатор фильтрами и нормальным цифровым терминалом?
– Потому что нельзя, – окрысился Филипп. – Тихо, Саша, сейчас начнется.
И точно: началось!
– Есть контакт! Кильватерная колонна, семь единиц, предположительно авианосцы. Скорость…
Вахтенный инфопоста, который сидел рядом с нами, отбарабанил параметры движения противника.
Филипп сказал:
– Данные подтверждаю…
И повторил слово в слово сказанное вахтенным.
Командир Валентин Олегович:
– Доклад принял.
Тоже вот специфика: Филипп не имел в центральном отсеке собственных, независимых функций. Вся его работа заключалась в том, чтобы смотреть на такой же экран, как у вахтенного офицера своей БЧ, и сверять его доклад с показаниями второго комплекта приборов.
«Боятся, что кого-то пробьет шиза, – подумал я. – Ну да, как там в линейном флоте говорят? „Самая большая пробоина на корабле – это дыра в голове командира“. В случае космической субмарины, надо думать, такая пробоина может стать фатальной, даже если возникнет в голове последнего мичмана».
Снова вахтенный:
– Наблюдаю исчезновение головной цели!
– Данные подтверждаю, – согласился Филипп. – Он взорвался, Валентин Олегович! Пошел прахом!
– Спокойно, Филя, спокойно…
Но в голосе командира тоже слышалось затаенное торжество. Поглядев на свой огромный пульт и охватив одним взглядом сотни приборных шкал, он звонко приказал:
– Вперед одна четверть. Курс…
– А клонский авианосец не мог просто уйти в Х-матрицу? – спросил я Филиппа.
– Нет. Скорость в момент потери контакта была не та… Авианосец разнесло на куски. Обломки сравнительно легкие, масс-локатор их не видит.
– Отчего же он взорвался?
– Саша, ну отчего? Отчего, а?! Оттого, что наши тут уже отметились! Значит, этот авианосец еще час назад получил свою порцию торпед, потихоньку трещал по швам, а сейчас ахнул люксоген!
Да, я выказал недюжинную тупость. Ведь меня в принципе уже ввели в курс…
Другие-то Х-крейсера все время находились на позиции, поддерживая постоянный масс-локационный контакт с авианосцами Шахрави. При этом «Ключевский», флагман адмирала Иноземцева, каждую четверть часа поднимали в обычное пространство антенны, ожидая кодированного сообщения от «Ксенофонта».
После разговора со мной контр-адмирал Доллежаль в ближайший сеанс связи передал на «Ключевский» полученную от меня информацию. Флагман немедленно атаковал, тем самым показав всей «волчьей стае», что время пришло.
Пришловремя, братцы!
Ну а «Ксенофонт» что? Терял время, вот что. Сперва он собирал над Южным полюсом свои истребители, потом тащился в зону экваториальных орбит, занимал позицию… Поспели мы в аккурат к шапочному разбору. Другие Х-крейсера уже успели отстреляться, после чего отошли в заранее намеченный район вне плоскости системы, где можно было перезарядить шахты, поднять антенны и обменяться впечатлениями.
«Ксенофонт» атаковал последним.
Командир шел на большой риск. Клоны к этому времени уже могли что-то сообразить и сделать выводы. А ведь «Ксенофонту» для пуска торпед все-таки требовалось вынырнуть в обычное пространство!
– Вперед три четверти! – прозвучала новая команда. – Торпедный, оптимизация атаки!
Офицер, сидевший по правую руку от нас с Филиппом, немедленно отозвался:
– Есть оптимизация! Вывожу на тактик!
Перед командиром на главном тактическом экране, вокруг значков «Ксенофонта» и клонских авианосцев, засветились снопы виртуальных курсов, траекторий, оценки вероятностей поражения. Командир нажал несколько клавиш, мусор исчез, остался только расчет по выбранному варианту.
– Первый отсек, доклад!
– Готовность! – отозвалась громкая связь.
– Курс три-ноль-ноль! Полный вперед!
– Есть курс три-ноль-ноль!
– Есть полный вперед!
– Группа движения, доклад!
– Чайку, на всех, – бросил каперанг вестовому, слушая доклад группы движения вполуха.
А что слушать? Все у них пока нормально было. Двигатели неведомой мне конструкции исправно проталкивали «Ксенофонт» сквозь пограничный слой Х-матрицы на огневую позицию.