Страница:
безразличное отношение людей к политической жизни освобождает политиков от
ответственности окончательно. Главное разочарование - одни стремительно
обогащаются, другие же стремительно нищают, и так становится понятным, что о
д н и о б о г а щ а ю т с я з а с ч е т д р у г и х ("Нет места на земле,
где бы жили, без исключения, одни богатые. Богатые появляются лишь там, где
основная масса беднеет и нищает. Противоестественно думать, чтоб богатые, у
которых все мысли и действия направлены на то, чтоб богатеть, оглядывались
бы в сторону беднейших и смеривали свои аппетиты, никого бы хотя б не
разоряли").
Люди, в общей массе своей не стремящиеся к обогащению и живущие
воспитанными за десятилетия представлениями о необходимом достатке и
социальной справедливости, лишаются возможности прожить сносно только на
зарплату и всех социальных гарантий, понимая теперь свое существование как
угнетаемое - обнищание же, чувство угнетенности все необратимей порождает в
людях равнодушие и к труду, и к оставленным за ними самым общим да
демагогическим "демократическим правам", к тому же праву на свободное
волеизъявление.
Выборы в России обеспечивают победу тем, за кого бы большинство
населения не проголосовало, потому что голосует и решает исходы выборов
маргинальное меньшинство - а на выборах в местную власть достаточно уже и
25% от всех голосов избирателей, чтоб выборы были признаны состоявшимися,
тогда как неявка на избирательные участки оставшихся 75% есть такое же
волеизъявление гражданское, обнаруживающее истинное отношение граждан к
предложенным им на выбор кандидатам, а в еще большей мере - к самой нынешней
безликой избирательной системе. При том выборы в органы власти районов,
областей, городов отданы на откуп местным администрациям - формирование
избирательных комиссий, недопущение наблюдателей открывает широкий простор
как для предвыборных махинаций ("Даже так: выборы в рабочий день. Отпускали
с полдня с условием: обязательно проголосовать - проверим! Надо было набрать
квоту. Удивительная квота, когда менее 10% населения определяют власть для
всех"), так и для фальсификаций уже результатов выборов ("Администрацию не
беспокоит, за кого проголосуют - опыт фальсификаций уникальный: в Липецке
больше года длится процесс о фальсификации выборов губернатора в начале 93
года - и вряд ли конец").
Все так оболгано за эти годы, что голосовать уже долго не пойдет именно
решающее большинство - это 25-40 летние, для которых выборы теряют смысл,
так как эта часть общества, и должная быть социально-активной, уже ни во что
и никому не верит - и настроение потому почти безнадежное. Разочарованное же
большинство толкает власть в объятия жириновщины, баркашовщины, зюгановщины
("а также еще типа Мавроди - мошенника вроде... ").
Приватизация в России произошла не в интересах рабочих: они не понимали
даже ее сути. И не в интересах производства: управляющий завода назначался
чиновниками от Госкомимущества и оказывался им временный, пришлый человек,
который даже зарплатой не зависел, как рабочий, от состояния производства,
отчего и выгодней становилось просто сдавать помещения из-под
остановленного, разрушенного производства в аренду, а рабочие безропотно
голосовали за все решения новой заводской администрации, боясь увольнений за
свои питейные грешки. Рабочих не увольняют, но и не платят заработной платы
- не увольняют, чтоб не платить пособий по увольнению. Взыскание долгов по
суду - начало бюрократической волокиты, которую рабочий человек, не имея
средств на помощь юриста, редко когда осиливает до конца ("суды занимаются
волокитой по отношению к нам - рабочим, то им не та бумажка, то подпись не
та"). Состоянием приватизированного завода и судьбой рабочих не интересуются
краевые власти - губернатор, краевая Дума освобождены от ответственности и
брать ее на себя добровольно уже не хотят. Профсоюзное движение, как еще
одна законная форма защиты рабочими своих трудовых прав, лишилось смысла,
если завод не приносит прибыли и его администрация вовсе не заинтересована в
рабочих. Профсоюз уже в самом абсурдном виде превращается на заводе в
пособника администрации ("На заводе остался один член профсоюза, она же
председатель профсоюза, она же начальник производства"). Если завод стоит,
то рабочие лишаются не только средств к существованию, но и медицинской
страховки, так как оплачивать ее должно неработающие предприятие. Совершенно
обреченными оказываются те, кто проработал на заводе по 20-25 лет - если
все, кто еще здоров и в силах, увольняются и устраиваются на новых местах,
то для рабочих предпенсионного возраста, которых и большинство, увольнение
равносильно потере трудового стажа, он прекращается, когда человек
увольняется с завода и не находит в течение ближайших месяцев нового места
работы, а пожилых-то нигде и не принимают на работу ("Пытался найти работу.
Годы пенсионные - а надо только молодых. "Ты что, спонсоров ищешь, когда
дуба дашь" - вот такое можно услышать из уст отдела кадров, да еще от
женщины"). В конце концов рабочий человек как таковой оказался выброшен из
жизни ("У нас в городе весь транспорт с 1 марта переходит на коммерческий
уклон. А я как смогу купит билет в автобусе, трамвае, троллейбусе? Где я
возьму такие деньги?!").
Если на рабочих или инженеров еще можно будет выучить, возрождая
промышленность, то разруха долгая в сельском хозяйстве пускает на убыль даже
не урожаи да надои, а само русское крестьянство - деревенский человек
отвыкает от крестьянского труда, научить же кормиться от земли, научить
работе на земле почти нельзя, ведь земля это не станок, а живая почва, равно
как земледелие - не производство, а могущая быть утраченной к у л ь т у р а
пользования землей, требующей разного отношения в разных краях и условиях.
Крестьяне живут на земле - и если в городах легко найти себе новое
применение, получить новую профессию, устроиться на другую работу, то
безработица в крестьянских хозяйствах, их разорение влекут за собой
последствия одинаково катастрофические - исход из деревень, беспробудное
пьянство (вырождение уже физическое). Русская деревня заколочена наглухо в
гробовое молчание - о миллионах людей не вспоминают в СМИ, даже в пору
страды или посевной.
Крестьяне беспомощны перед заказчиками - будь то заказчик коммерческий
или государственный - которые могут не выполнить договор или не заплатить,
но при том их не объявят за это банкротами и денег с них за ущерб или долги
не взыщешь. Зато если совхоз, разоренный своими заказчиками, не расплатится
по банковскому кредиту, то его объявляют банкротом и распродают все
имущество. Кабальные формы кредитования сельских хозяйств таковы, что
ускоряют их банкротство. Сдается в залог под кредиты не земля, так как
земельный кодекс у нас исключает собственность на землю, а техника, скот -
сельхозимущество, с распродажей которого крестьянам уже ничего не остается
делать на земле, как и земля остается никому не нужной.
Банкротства коллективных хозяйств подобны поджогу кораблей, но бежать с
этих кораблей потерпевшим бедствие колхозникам уже некуда и не с чем. Хоть
крестьяне могут получить в аренду с правом залога земельный надел и выйти
своим паем из того же колхоза целыми да невредимыми, но не выгодно выходить
даже из таких, обреченных на гибель колхозов, так как существование с теми
же кабальными банковскими кредитами в одиночку будет еще бедственней. В
сельском хозяйстве царит тот же хаос, что и в промышленности. Экономическая
самостоятельность при советских способах хозяйствования придушена налоговыми
поборами, неплатежами, инфляцией. Директорский корпус научился не работать,
а паразитировать на разрухе. Наемные рабочие, колхозники брошены
государством - которое их когда-то нанимало да содержало - на произвол цен,
заказчиков, директоров.
Правительство объявило курс на создание фермерских хозяйств, дало
начальную свободу и льготы - право на аренду земли, льготное кредитование,
но, когда движение стало массовым, тоже бросило его на произвол судьбы.
Фермерское движение, набирающее силу, должно было естественно потеснить в
России чахнувшие коллективные хозяйства - перенять у них землю, технику,
после чего со всей неизбежностью вставал бы вопрос о частной собственности
на землю. Чиновники согласны были в начале реформ в сельском хозяйстве
поощрять частника. Но отдать ему в собственность землю, подчиниться его
интересам были уже не согласны. В их интересах - поддерживать на плаву
требующие громадных дотаций неэффективные коллективные хозяйства, потому что
чиновник сам точно так же паразитирует на дармовых бюджетных средствах и
желает к тому же не служить чьим-то интересам, а управлять, исходя только из
своих, бюрократических.
Фермер получил землю худшую из худших, притом за арендную плату,
назначаемую не из расчета, плодородна земля или нет. У него нет всей
необходимой техники. Проценты по банковским кредитам так велики, что их нету
смысла брать - если берешь кредит, к примеру, на покупку трактора, то
выплачивать после по процентам надо вдвое больше, чем стоил этот трактор.
Фермерские хозяйства, поставленные в неравные условия с колхозами, даже
несмотря на то, что фермер заинтеросованней колхозника в конечных
результатах своего труда, побеждаются в России и доказательство этого
поражения - уже массовый исход из фермерского движения когда-то увлеченных
реформаторскими посулами трудолюбивейших знающих людей.
Страна новая, а многие законы остались от старых времен, но действие их
оказывается куда более жестоким именно потому, что новая реальность куда
жестче, чем советская. Так не претерпел изменений в отношении подростковой
преступности уголовный кодекс, но за это же время изменилось очень многое,
притом по существу. Новые реалии - беспризорные дети, массовая безработица у
молодежи и неизвестные до этого виды детской преступности - детская
проституция, воровство как единственный способ выживания (у беспризорных
детей), вовлечение малолетних в преступления, не ими продуманные и не
естественные для их возраста - по сути организация детской преступности
теми, кто использует правовое освобождение детей в возрасте до четырнадцати
лет от уголовной ответственности в своих преступных целях, руководя их
действиями. Инспекция по делам несовершеннолетних способна осуществлять в их
отношении только милицейские, карательные функции, тогда как прежде ей
вменялась в обязанность работа по исправлению трудных детей и подростков:
вместо устройства досуга и отдыха для детей и подростков - расширяют колонии
и тюрьмы.
Но кое-какие законы в России все же принимаются... Размер пенсий и
надбавок, утверждаемый в Российской Федерации всеми ветвями власти как закон
- есть законодательный акт, который прямо обрекает инвалидов и пенсионеров
на физическое истощение и по сути лишает нетрудоспособных по старости или по
состоянию здоровья людей права на жизнь. Сегодняшняя пенсия по инвалидности
или по старости - это закон, чисто исполненный в юридическом отношении и
подогнанный под конституцию, так что в нем не содержится никаких
противоречащих ей или другим главнейшим государственным законам
формулировок. И только действие всякого закона обнаруживает его истинное
содержание - и в этом случае оно оказывается составом преступления, но за
доведение человека до голодной смерти или самоубийства не может быть
осуждено само государство, разве только морально, судом общественного
мнения, которое юридически также не в состоянии ничего обжаловать, поменять.
Такой закон - это государственный приговор в России всем немощным и слабым.
Непомерно низкая пенсия за всю трудовую жизнь ("идем к концу жизни, а
люди и не жили по-человечески", "пенсия как будто до копейки высчитана, а
как жить, как там считали, если даже слиху не хватает").
Когда переводят человека на положение инвалида и устанавливают
состояние ("инвалид от радиации", "инвалид по зрению", "инвалид детства") и
группу инвалидности (степень тяжести), то такая категория как "причина
инвалидности" не берется в расчет. О "расчете" говорить здесь уместно, так
как размер пособия рассчитывается у нас только из суммы потерянной
трудоспособности, но притом не учитывается, а по чьей вине потерял здоровье
человек - по своей собственной, от рождения, по вине физических лиц или
самого государства - и оказывается, что в наших-то условиях именно
государство, делая инвалидами своих граждан, не несет за них какой бы то ни
было серьезной ответственности. Человек лишается по вине государства, на
государственной службе здоровья - а государство только и решает, дать ему
рабочую группу инвалидности или не рабочую, платить поменьше или побольше,
хоть ясно, что чернобыльский ликвидатор - это, для примера, не разбившийся
на своей машине автолюбитель. Потеря трудоспособности - есть показатель
общий, но в нем не учитывается та степень ответственности, которую несет
государство, если посылает своих граждан в приказном порядке на войну или
тушение горящего атомного реактора. В XIX веке в России, при царском
правительстве был институт инвалидов - имелись в виду именно те, кто утратил
здоровье на государевой службе. Вместо персональных государственных пенсий
инвалид армии, ветеран боевых действий или чернобылец сегодня получает
паршивый клок - пресловутые льготы, не имеющие никакого денежного выражения,
льготы, которые еще должен сам же потрудиться реализовать. Персональные же
государственные пенсии получают у нас те - и это не злая шутка - кто
руководил государством, а также народные депутаты, генералы и прочие особо
ответственные государственные деятели.
Общественные болезни, страдающие люди - страдающие по чьей вине? "Кто
виноват?" - тоже русский, сущностный для нас вопрос. Но почему всегда
спрашивалось "кто" и в умах засела мысль только о чьей-то персональной вине,
а как собственно общественный, гражданский русскими этот вопрос так и не
задавался? Ведь так - это вопрос мести, наказания. Мы ищем не виноватых всю
свою историю - а уже будто бы наказанных, чью вину даже не надо доказывать.
Это подспудное желание снять ответственность за происходящее с себя и еще
более естественное побуждение всех страдающих - не отыскать источник
страданий, а выплеснуть их куда-то, на кого-то, чувствуя если не
освобождение от боли, то осмысленное торжество собственной правоты.
Ну, а кто виноват, чьи головушки на выдаче-то в России теперь? Тех, кто
принимает да исполняет государственные решения: "партия начальства",
"президент", "администрация", "правительство", "кто поднаторел в упражнениях
с народом", "южане", "Ельцин и ему подобные", "законодатели и надзиратели",
"директорский корпус", "Горбачев", "банк", "государство", "заказчик",
"господа", "ультра-большевики, сделавшие из России ГУЛАГ", "Дума",
"дармоеды", "инстанции", "государственные организации", "сионисты"... Если
обвиняют инородцев или нуворишей, то обвинения звучат лишь с тем же смыслом
- "правят нами". Если бы не правили - то и не были б виноваты. Но почти тут
же зовут править собой других - "честных", "непродажных". Людей озлобляет
благополучие власть имущих ("сосут кровь из народа", "уничтожают народ").
Извлеченные из личного опыта уроки в своем большинстве унылы, рождают в
людях только ощущение безысходности. "Я не понимаю эту демократию, если все
делается для уничтожения народа" - сознает человек. Или думает с тоской о
прошлом: "Раньше хоть что-то можно было доносить до людей - я занимался
просвещением, работал на сельскую местность, писал для сельских детишек, был
все время с ними". Обманутый не раз и не два, человек крепче всего научен не
доверять и понимает со всей ясностью только новейшую эту формулу обмана:
"обещали справедливость, борьбу с привилегиями властьимущих, а устроили
общество еще более несправедливое и взяли себе привилегии, какие не снились
начальству партийному, даже при однопартийной системе в стране - значит,
коммунисты были честнее и справедливей к людям, чем те, кто призывал
бороться с ними и получил власть в стране".
А меж непониманием настоящего и тоской по прошлому встревает уже
волевое решение ни в чем общественном не принимать участия: "Кто нам
поможет? Черт его знает. Даже люди наши говорят - голосовать больше не
пойдем, все равно по-нашему не будет".
Но что же тогда делать?
Тем, что ожесточились, притягательно лишь одно: "все привилегии снять,
дачи под квартиры, солдаты пусть служат народу, а не охраняют этих гнид" -
они не видят иного будущего ни для себя, ни для тех, о ком не могут думать
без ненависти.
Рабочему по-прежнему притягательны государственный заказ, план и сбыт,
но тоже затаил мыслишку о директорах с жирнейшими их окладами, так что,
наверное, самое важное для рабочих: "оклады директоров предприятий и
представителей любых ветвей власти хоть соотносить с зарплатами рабочих и
доходами населения".
Крестьянин знает свои нужды точно и мечтает только о земле: "земля
должна перейти в собственность без всякого выкупа, целевой кредит должен
быть льготным и даваться в рассрочку на десять лет, освободить крестьянина
от бюрократических пут, особенно по налогообложению - взимать надо один
ясный простой налог с земли, а не с десяток заумных налогов, который
крестьянин мог бы раз в год заплатить, чтоб на все оставшееся время без
риска уже рассчитать свои доходы и расходы".
Люди, еще увлеченные игрой в политику, видят нужду в том, чтоб
"формировать власть по другим принципам".
Интеллигенты рассуждают по-интеллигенски и нуждаются в новых подходах к
решениям острейших экономических проблем: "У нас же огромная армия грамотных
экономистов. Уверен, не глупее заграничных. Им бы всем свои силы и знания
направить не на споры между собой, не на доказательства своего умственного
превосходства, а собраться всем вместе и в спокойной обстановке, начиная с
самого низу проанализировать материально-экономическое состояние в России,
не надеясь на богатого дядюшку ".
Пенсионеры - протестанты самые упрямые. Государство должно отдать им
заслуженное, наработанное - и это его дело, каким способом отдавать долг.
Поэтому так сильная обида на государственный аппарат: "ликвидировать
институт представителей Президента в областях Российской Федерации, так как
они не имеют реальной власти, но их содержание обходится налогоплательщикам
в очень кругленькую сумму"; "привлекать к строжайшей уголовной
ответственности за нецелевое использование средств налогоплательщиков"; "в
госаппарат должны попадать совестливые профессионалы".
Нужно людям, оказывается, самое малое: получать пенсию, соотнесенную с
ценами на продукты и товары первой необходимости; иметь работу и получать
заработную плату за свой труд, достаточную для пропитания себя и своей
семьи; вернуться когда-нибудь в своим любимым занятиям - писать книжки или
учить детишек любви к природе; надеяться на помощь в той беде, с которой в
одиночку хозяйство уже не справится и может только погибнуть; чтоб власть
имущие испытывали к людям с малым достатком, к беднейшему населению страны
уважение и не внушали бы обществу, что бедняки теперь - это тунеядцы, что
бедность - это их собственный порок... Так-то мало нужно русскому человеку
для счастья! Так-то близко оно должно быть, малое, неприхотливое, почти как
у сироты! И молит человек надрывно, немощно, всей страдающей душой... но
только какого ж спасителя?!
"Помогите всем русским!"
"Сделайте что-то полезное для народа, идем к концу жизни, а люди и не
жили по- человечески!"
"Замолвите слово в защиту фремера!"
"Посетите страну детского подземелья!"
"Спасите как-нибудь село, ведь село погибло!"
"Помогите несчастным животным! "
"Ради Бога! Бейте в набат! "
Человек, которому так немного надо для счастья, несчастлив может быть
только по какой-то невероятной причине. Но просят ведь за редким исключением
только для себя, а не для ближнего, потому как и просят терпящие то или иное
бедствие. А мало-мальски благополучный человек коростой покрывается в своем
благополучии и к состраданию не оказывается способным, потому что одно на
уме и в душе: я свое з а с л у ж и л, ну а другие, значит, не заслужили.
Будь начальник или подневольный человек - все и всех обкорнал бы под
одну гребенку. Россия - страна начальников и подчиненных. Отсутствие свободы
органично, как органично оно в армии, где главенствует один на всех приказ.
Приказ обязательный для всех к исполнению - что прокатывается, стукая по
головам, от самых верхов и до низов. И все счастьишко, кто б ты ни был по
званию, можешь только выслужить. Отсюда - забюрокраченность наша кромешная,
подобная войсковой канцелярщине, отношение к человеку бездушно-уравнивающее,
знающее лишь два оценки - "годен", "негоден", а также и всегдашняя наша
гигантомания, лозунговщина, страсть всякую борьбу с чем-то превратить сразу
же в "кампанию по борьбе". И при царях и при вождях - все пропитано именно
этим казенным духом. В мирные времена еще терпима в этом духе жизнь. Ну, а
если немирные наступают времена, если Россия воевать начинает сама в себе
или втягивается в какую мировую - гора из черепов растет до неба, каждую
пядь каких хочешь завоеваний покупаем человеческими жизнями, да притом за
ценой-то не постоим никогда - надо угробить для светлого будущего миллион,
угробим! надо угробить два, угробим два! Пуля, которой убьют, будет подороже
жизни того, кого ею убили. И на войнах клали людей без счета - как
подешевле.
Готовность к жертве изначальна как порыв христианский - постоять за
свою веру, не дать осквернить святынь своей веры. Русские в средневековье
своем - это богоносцы. Крестовым тевтонским походам или варварским
нашествиям на Русь русский отвечал святой войной: святой - значит с мукой за
веру, с подвигом за веру, без раздумий, спасешься или нет. Из этой голубки
русской жертвенности, ставя нацию под ружье, уже российская империя выковала
своего орла. Русские любили и любят родину жертвенно, готовые гибнуть под ее
стягами даже на стенах Измаила да тонуть в греческих морях. Но уже не сам
русский человек свято приносил свою жизнь в жертву во имя веры да отечества
- а ею, жизнью его, стали распоряжаться как медной копейкой, приносили в
жертву каким хочешь замыслам своим, даже прихотям: дающий был превращен в
обязанного, а жертва человеческая - в дань.
Безраздумье русского человека позволило этому случиться. И после именно
своим умом и не позволяли ему жить. Все за него решали, а чуть какое
своеволие - кнутом, батогом, шпицрутеном... А кто живет не своим умом, не
своей волей - тот ведь и не живет, а служит. А где служат - там и
прислуживают... А где приказывают - там и помыкают, угнетают... Два рода
человеческих, ненавистных друг дружке, у русских выпестовалось: Высший Чин
да Низший Чин. И у низших и у высших один закоренелый навык - наказать.
Начальник найдет виноватого и накажет, конечно, средь низших, поборов не
постыдится, наживаться будет на их-то горбу. А низшие тоже найдут виноватого
и будут жаждать наказать, конечно, его паскуду, Начальника - "партию
начальства", "администрацию", "правительство", "кто поднаторел в упражнениях
с народом", "законодателей и надзирателей ", "директорский корпус" - нажитое
им, паскудой Начальником, считая по-справедливости, если не своим, то общим,
то есть "украденным у народа"; а поборам начальским найдя противоядие в
кражах - свое же, кровное, надо забрать назад, пусть хоть и украсть. Одни -
"казнокрады", "дармоеды"... Другие - "тунеядцы", "несуны"... Один ли народ -
как враги?! Но не враги, нет уж, Высший Чин и Низший Чин - суть ведь один и
тот же русский человек!
И все века Низший Чин подковыривал Высшего Чина письмецом...
"Ком.номенклатура делает все, чтобы реставрировать старые порядки с
помощью рабочих и служащих, попадающих под сокращение или по 3-5 месяцев не
получающих зарплату. Все негативные явления в области, да и в стране печатью
и радио объясняются тем, что у власти Президент - пьяница беспробудная. Дума
и Совет Федерации все просчеты в полите и экономике валят на одного
человека?! А здесь мы видим, что Указы Президента саботируются или
игнорируются. Просто абсурд какой-то! При этом наши начальники за счет
государства строят себе 2-3 этажные особняки со всеми коммунальными
удобствами, включая асфальтовое покрытие к дому-дворцу, приобретают
импортные автомобили, ездят на курорты в кап. страны и т.д. К примеру, глава
администрации Надолин М.Т. и его родственник глава Задонской районной
администрации построили особняки-дворцы в селе Рогожино Задонского района.
Другие их приближенные построили такие же (почти) дачи в пригородах Липецка,
Грязи, Ельца, Чаплина... С уважением. Иван Секирин".
Донос? В наше время доносы превращаются в такие вот крики души, так как
донести некуда - и словно потому и вопит человек. Ему тоже больно. Вот
читаешь и думаешь, а что если сие письмецо писано было б в другом веке. Ну,
при тишайшем царе Алексее Михайловиче холопу Секирину, прознавши о письмеце,
ответственности окончательно. Главное разочарование - одни стремительно
обогащаются, другие же стремительно нищают, и так становится понятным, что о
д н и о б о г а щ а ю т с я з а с ч е т д р у г и х ("Нет места на земле,
где бы жили, без исключения, одни богатые. Богатые появляются лишь там, где
основная масса беднеет и нищает. Противоестественно думать, чтоб богатые, у
которых все мысли и действия направлены на то, чтоб богатеть, оглядывались
бы в сторону беднейших и смеривали свои аппетиты, никого бы хотя б не
разоряли").
Люди, в общей массе своей не стремящиеся к обогащению и живущие
воспитанными за десятилетия представлениями о необходимом достатке и
социальной справедливости, лишаются возможности прожить сносно только на
зарплату и всех социальных гарантий, понимая теперь свое существование как
угнетаемое - обнищание же, чувство угнетенности все необратимей порождает в
людях равнодушие и к труду, и к оставленным за ними самым общим да
демагогическим "демократическим правам", к тому же праву на свободное
волеизъявление.
Выборы в России обеспечивают победу тем, за кого бы большинство
населения не проголосовало, потому что голосует и решает исходы выборов
маргинальное меньшинство - а на выборах в местную власть достаточно уже и
25% от всех голосов избирателей, чтоб выборы были признаны состоявшимися,
тогда как неявка на избирательные участки оставшихся 75% есть такое же
волеизъявление гражданское, обнаруживающее истинное отношение граждан к
предложенным им на выбор кандидатам, а в еще большей мере - к самой нынешней
безликой избирательной системе. При том выборы в органы власти районов,
областей, городов отданы на откуп местным администрациям - формирование
избирательных комиссий, недопущение наблюдателей открывает широкий простор
как для предвыборных махинаций ("Даже так: выборы в рабочий день. Отпускали
с полдня с условием: обязательно проголосовать - проверим! Надо было набрать
квоту. Удивительная квота, когда менее 10% населения определяют власть для
всех"), так и для фальсификаций уже результатов выборов ("Администрацию не
беспокоит, за кого проголосуют - опыт фальсификаций уникальный: в Липецке
больше года длится процесс о фальсификации выборов губернатора в начале 93
года - и вряд ли конец").
Все так оболгано за эти годы, что голосовать уже долго не пойдет именно
решающее большинство - это 25-40 летние, для которых выборы теряют смысл,
так как эта часть общества, и должная быть социально-активной, уже ни во что
и никому не верит - и настроение потому почти безнадежное. Разочарованное же
большинство толкает власть в объятия жириновщины, баркашовщины, зюгановщины
("а также еще типа Мавроди - мошенника вроде... ").
Приватизация в России произошла не в интересах рабочих: они не понимали
даже ее сути. И не в интересах производства: управляющий завода назначался
чиновниками от Госкомимущества и оказывался им временный, пришлый человек,
который даже зарплатой не зависел, как рабочий, от состояния производства,
отчего и выгодней становилось просто сдавать помещения из-под
остановленного, разрушенного производства в аренду, а рабочие безропотно
голосовали за все решения новой заводской администрации, боясь увольнений за
свои питейные грешки. Рабочих не увольняют, но и не платят заработной платы
- не увольняют, чтоб не платить пособий по увольнению. Взыскание долгов по
суду - начало бюрократической волокиты, которую рабочий человек, не имея
средств на помощь юриста, редко когда осиливает до конца ("суды занимаются
волокитой по отношению к нам - рабочим, то им не та бумажка, то подпись не
та"). Состоянием приватизированного завода и судьбой рабочих не интересуются
краевые власти - губернатор, краевая Дума освобождены от ответственности и
брать ее на себя добровольно уже не хотят. Профсоюзное движение, как еще
одна законная форма защиты рабочими своих трудовых прав, лишилось смысла,
если завод не приносит прибыли и его администрация вовсе не заинтересована в
рабочих. Профсоюз уже в самом абсурдном виде превращается на заводе в
пособника администрации ("На заводе остался один член профсоюза, она же
председатель профсоюза, она же начальник производства"). Если завод стоит,
то рабочие лишаются не только средств к существованию, но и медицинской
страховки, так как оплачивать ее должно неработающие предприятие. Совершенно
обреченными оказываются те, кто проработал на заводе по 20-25 лет - если
все, кто еще здоров и в силах, увольняются и устраиваются на новых местах,
то для рабочих предпенсионного возраста, которых и большинство, увольнение
равносильно потере трудового стажа, он прекращается, когда человек
увольняется с завода и не находит в течение ближайших месяцев нового места
работы, а пожилых-то нигде и не принимают на работу ("Пытался найти работу.
Годы пенсионные - а надо только молодых. "Ты что, спонсоров ищешь, когда
дуба дашь" - вот такое можно услышать из уст отдела кадров, да еще от
женщины"). В конце концов рабочий человек как таковой оказался выброшен из
жизни ("У нас в городе весь транспорт с 1 марта переходит на коммерческий
уклон. А я как смогу купит билет в автобусе, трамвае, троллейбусе? Где я
возьму такие деньги?!").
Если на рабочих или инженеров еще можно будет выучить, возрождая
промышленность, то разруха долгая в сельском хозяйстве пускает на убыль даже
не урожаи да надои, а само русское крестьянство - деревенский человек
отвыкает от крестьянского труда, научить же кормиться от земли, научить
работе на земле почти нельзя, ведь земля это не станок, а живая почва, равно
как земледелие - не производство, а могущая быть утраченной к у л ь т у р а
пользования землей, требующей разного отношения в разных краях и условиях.
Крестьяне живут на земле - и если в городах легко найти себе новое
применение, получить новую профессию, устроиться на другую работу, то
безработица в крестьянских хозяйствах, их разорение влекут за собой
последствия одинаково катастрофические - исход из деревень, беспробудное
пьянство (вырождение уже физическое). Русская деревня заколочена наглухо в
гробовое молчание - о миллионах людей не вспоминают в СМИ, даже в пору
страды или посевной.
Крестьяне беспомощны перед заказчиками - будь то заказчик коммерческий
или государственный - которые могут не выполнить договор или не заплатить,
но при том их не объявят за это банкротами и денег с них за ущерб или долги
не взыщешь. Зато если совхоз, разоренный своими заказчиками, не расплатится
по банковскому кредиту, то его объявляют банкротом и распродают все
имущество. Кабальные формы кредитования сельских хозяйств таковы, что
ускоряют их банкротство. Сдается в залог под кредиты не земля, так как
земельный кодекс у нас исключает собственность на землю, а техника, скот -
сельхозимущество, с распродажей которого крестьянам уже ничего не остается
делать на земле, как и земля остается никому не нужной.
Банкротства коллективных хозяйств подобны поджогу кораблей, но бежать с
этих кораблей потерпевшим бедствие колхозникам уже некуда и не с чем. Хоть
крестьяне могут получить в аренду с правом залога земельный надел и выйти
своим паем из того же колхоза целыми да невредимыми, но не выгодно выходить
даже из таких, обреченных на гибель колхозов, так как существование с теми
же кабальными банковскими кредитами в одиночку будет еще бедственней. В
сельском хозяйстве царит тот же хаос, что и в промышленности. Экономическая
самостоятельность при советских способах хозяйствования придушена налоговыми
поборами, неплатежами, инфляцией. Директорский корпус научился не работать,
а паразитировать на разрухе. Наемные рабочие, колхозники брошены
государством - которое их когда-то нанимало да содержало - на произвол цен,
заказчиков, директоров.
Правительство объявило курс на создание фермерских хозяйств, дало
начальную свободу и льготы - право на аренду земли, льготное кредитование,
но, когда движение стало массовым, тоже бросило его на произвол судьбы.
Фермерское движение, набирающее силу, должно было естественно потеснить в
России чахнувшие коллективные хозяйства - перенять у них землю, технику,
после чего со всей неизбежностью вставал бы вопрос о частной собственности
на землю. Чиновники согласны были в начале реформ в сельском хозяйстве
поощрять частника. Но отдать ему в собственность землю, подчиниться его
интересам были уже не согласны. В их интересах - поддерживать на плаву
требующие громадных дотаций неэффективные коллективные хозяйства, потому что
чиновник сам точно так же паразитирует на дармовых бюджетных средствах и
желает к тому же не служить чьим-то интересам, а управлять, исходя только из
своих, бюрократических.
Фермер получил землю худшую из худших, притом за арендную плату,
назначаемую не из расчета, плодородна земля или нет. У него нет всей
необходимой техники. Проценты по банковским кредитам так велики, что их нету
смысла брать - если берешь кредит, к примеру, на покупку трактора, то
выплачивать после по процентам надо вдвое больше, чем стоил этот трактор.
Фермерские хозяйства, поставленные в неравные условия с колхозами, даже
несмотря на то, что фермер заинтеросованней колхозника в конечных
результатах своего труда, побеждаются в России и доказательство этого
поражения - уже массовый исход из фермерского движения когда-то увлеченных
реформаторскими посулами трудолюбивейших знающих людей.
Страна новая, а многие законы остались от старых времен, но действие их
оказывается куда более жестоким именно потому, что новая реальность куда
жестче, чем советская. Так не претерпел изменений в отношении подростковой
преступности уголовный кодекс, но за это же время изменилось очень многое,
притом по существу. Новые реалии - беспризорные дети, массовая безработица у
молодежи и неизвестные до этого виды детской преступности - детская
проституция, воровство как единственный способ выживания (у беспризорных
детей), вовлечение малолетних в преступления, не ими продуманные и не
естественные для их возраста - по сути организация детской преступности
теми, кто использует правовое освобождение детей в возрасте до четырнадцати
лет от уголовной ответственности в своих преступных целях, руководя их
действиями. Инспекция по делам несовершеннолетних способна осуществлять в их
отношении только милицейские, карательные функции, тогда как прежде ей
вменялась в обязанность работа по исправлению трудных детей и подростков:
вместо устройства досуга и отдыха для детей и подростков - расширяют колонии
и тюрьмы.
Но кое-какие законы в России все же принимаются... Размер пенсий и
надбавок, утверждаемый в Российской Федерации всеми ветвями власти как закон
- есть законодательный акт, который прямо обрекает инвалидов и пенсионеров
на физическое истощение и по сути лишает нетрудоспособных по старости или по
состоянию здоровья людей права на жизнь. Сегодняшняя пенсия по инвалидности
или по старости - это закон, чисто исполненный в юридическом отношении и
подогнанный под конституцию, так что в нем не содержится никаких
противоречащих ей или другим главнейшим государственным законам
формулировок. И только действие всякого закона обнаруживает его истинное
содержание - и в этом случае оно оказывается составом преступления, но за
доведение человека до голодной смерти или самоубийства не может быть
осуждено само государство, разве только морально, судом общественного
мнения, которое юридически также не в состоянии ничего обжаловать, поменять.
Такой закон - это государственный приговор в России всем немощным и слабым.
Непомерно низкая пенсия за всю трудовую жизнь ("идем к концу жизни, а
люди и не жили по-человечески", "пенсия как будто до копейки высчитана, а
как жить, как там считали, если даже слиху не хватает").
Когда переводят человека на положение инвалида и устанавливают
состояние ("инвалид от радиации", "инвалид по зрению", "инвалид детства") и
группу инвалидности (степень тяжести), то такая категория как "причина
инвалидности" не берется в расчет. О "расчете" говорить здесь уместно, так
как размер пособия рассчитывается у нас только из суммы потерянной
трудоспособности, но притом не учитывается, а по чьей вине потерял здоровье
человек - по своей собственной, от рождения, по вине физических лиц или
самого государства - и оказывается, что в наших-то условиях именно
государство, делая инвалидами своих граждан, не несет за них какой бы то ни
было серьезной ответственности. Человек лишается по вине государства, на
государственной службе здоровья - а государство только и решает, дать ему
рабочую группу инвалидности или не рабочую, платить поменьше или побольше,
хоть ясно, что чернобыльский ликвидатор - это, для примера, не разбившийся
на своей машине автолюбитель. Потеря трудоспособности - есть показатель
общий, но в нем не учитывается та степень ответственности, которую несет
государство, если посылает своих граждан в приказном порядке на войну или
тушение горящего атомного реактора. В XIX веке в России, при царском
правительстве был институт инвалидов - имелись в виду именно те, кто утратил
здоровье на государевой службе. Вместо персональных государственных пенсий
инвалид армии, ветеран боевых действий или чернобылец сегодня получает
паршивый клок - пресловутые льготы, не имеющие никакого денежного выражения,
льготы, которые еще должен сам же потрудиться реализовать. Персональные же
государственные пенсии получают у нас те - и это не злая шутка - кто
руководил государством, а также народные депутаты, генералы и прочие особо
ответственные государственные деятели.
Общественные болезни, страдающие люди - страдающие по чьей вине? "Кто
виноват?" - тоже русский, сущностный для нас вопрос. Но почему всегда
спрашивалось "кто" и в умах засела мысль только о чьей-то персональной вине,
а как собственно общественный, гражданский русскими этот вопрос так и не
задавался? Ведь так - это вопрос мести, наказания. Мы ищем не виноватых всю
свою историю - а уже будто бы наказанных, чью вину даже не надо доказывать.
Это подспудное желание снять ответственность за происходящее с себя и еще
более естественное побуждение всех страдающих - не отыскать источник
страданий, а выплеснуть их куда-то, на кого-то, чувствуя если не
освобождение от боли, то осмысленное торжество собственной правоты.
Ну, а кто виноват, чьи головушки на выдаче-то в России теперь? Тех, кто
принимает да исполняет государственные решения: "партия начальства",
"президент", "администрация", "правительство", "кто поднаторел в упражнениях
с народом", "южане", "Ельцин и ему подобные", "законодатели и надзиратели",
"директорский корпус", "Горбачев", "банк", "государство", "заказчик",
"господа", "ультра-большевики, сделавшие из России ГУЛАГ", "Дума",
"дармоеды", "инстанции", "государственные организации", "сионисты"... Если
обвиняют инородцев или нуворишей, то обвинения звучат лишь с тем же смыслом
- "правят нами". Если бы не правили - то и не были б виноваты. Но почти тут
же зовут править собой других - "честных", "непродажных". Людей озлобляет
благополучие власть имущих ("сосут кровь из народа", "уничтожают народ").
Извлеченные из личного опыта уроки в своем большинстве унылы, рождают в
людях только ощущение безысходности. "Я не понимаю эту демократию, если все
делается для уничтожения народа" - сознает человек. Или думает с тоской о
прошлом: "Раньше хоть что-то можно было доносить до людей - я занимался
просвещением, работал на сельскую местность, писал для сельских детишек, был
все время с ними". Обманутый не раз и не два, человек крепче всего научен не
доверять и понимает со всей ясностью только новейшую эту формулу обмана:
"обещали справедливость, борьбу с привилегиями властьимущих, а устроили
общество еще более несправедливое и взяли себе привилегии, какие не снились
начальству партийному, даже при однопартийной системе в стране - значит,
коммунисты были честнее и справедливей к людям, чем те, кто призывал
бороться с ними и получил власть в стране".
А меж непониманием настоящего и тоской по прошлому встревает уже
волевое решение ни в чем общественном не принимать участия: "Кто нам
поможет? Черт его знает. Даже люди наши говорят - голосовать больше не
пойдем, все равно по-нашему не будет".
Но что же тогда делать?
Тем, что ожесточились, притягательно лишь одно: "все привилегии снять,
дачи под квартиры, солдаты пусть служат народу, а не охраняют этих гнид" -
они не видят иного будущего ни для себя, ни для тех, о ком не могут думать
без ненависти.
Рабочему по-прежнему притягательны государственный заказ, план и сбыт,
но тоже затаил мыслишку о директорах с жирнейшими их окладами, так что,
наверное, самое важное для рабочих: "оклады директоров предприятий и
представителей любых ветвей власти хоть соотносить с зарплатами рабочих и
доходами населения".
Крестьянин знает свои нужды точно и мечтает только о земле: "земля
должна перейти в собственность без всякого выкупа, целевой кредит должен
быть льготным и даваться в рассрочку на десять лет, освободить крестьянина
от бюрократических пут, особенно по налогообложению - взимать надо один
ясный простой налог с земли, а не с десяток заумных налогов, который
крестьянин мог бы раз в год заплатить, чтоб на все оставшееся время без
риска уже рассчитать свои доходы и расходы".
Люди, еще увлеченные игрой в политику, видят нужду в том, чтоб
"формировать власть по другим принципам".
Интеллигенты рассуждают по-интеллигенски и нуждаются в новых подходах к
решениям острейших экономических проблем: "У нас же огромная армия грамотных
экономистов. Уверен, не глупее заграничных. Им бы всем свои силы и знания
направить не на споры между собой, не на доказательства своего умственного
превосходства, а собраться всем вместе и в спокойной обстановке, начиная с
самого низу проанализировать материально-экономическое состояние в России,
не надеясь на богатого дядюшку ".
Пенсионеры - протестанты самые упрямые. Государство должно отдать им
заслуженное, наработанное - и это его дело, каким способом отдавать долг.
Поэтому так сильная обида на государственный аппарат: "ликвидировать
институт представителей Президента в областях Российской Федерации, так как
они не имеют реальной власти, но их содержание обходится налогоплательщикам
в очень кругленькую сумму"; "привлекать к строжайшей уголовной
ответственности за нецелевое использование средств налогоплательщиков"; "в
госаппарат должны попадать совестливые профессионалы".
Нужно людям, оказывается, самое малое: получать пенсию, соотнесенную с
ценами на продукты и товары первой необходимости; иметь работу и получать
заработную плату за свой труд, достаточную для пропитания себя и своей
семьи; вернуться когда-нибудь в своим любимым занятиям - писать книжки или
учить детишек любви к природе; надеяться на помощь в той беде, с которой в
одиночку хозяйство уже не справится и может только погибнуть; чтоб власть
имущие испытывали к людям с малым достатком, к беднейшему населению страны
уважение и не внушали бы обществу, что бедняки теперь - это тунеядцы, что
бедность - это их собственный порок... Так-то мало нужно русскому человеку
для счастья! Так-то близко оно должно быть, малое, неприхотливое, почти как
у сироты! И молит человек надрывно, немощно, всей страдающей душой... но
только какого ж спасителя?!
"Помогите всем русским!"
"Сделайте что-то полезное для народа, идем к концу жизни, а люди и не
жили по- человечески!"
"Замолвите слово в защиту фремера!"
"Посетите страну детского подземелья!"
"Спасите как-нибудь село, ведь село погибло!"
"Помогите несчастным животным! "
"Ради Бога! Бейте в набат! "
Человек, которому так немного надо для счастья, несчастлив может быть
только по какой-то невероятной причине. Но просят ведь за редким исключением
только для себя, а не для ближнего, потому как и просят терпящие то или иное
бедствие. А мало-мальски благополучный человек коростой покрывается в своем
благополучии и к состраданию не оказывается способным, потому что одно на
уме и в душе: я свое з а с л у ж и л, ну а другие, значит, не заслужили.
Будь начальник или подневольный человек - все и всех обкорнал бы под
одну гребенку. Россия - страна начальников и подчиненных. Отсутствие свободы
органично, как органично оно в армии, где главенствует один на всех приказ.
Приказ обязательный для всех к исполнению - что прокатывается, стукая по
головам, от самых верхов и до низов. И все счастьишко, кто б ты ни был по
званию, можешь только выслужить. Отсюда - забюрокраченность наша кромешная,
подобная войсковой канцелярщине, отношение к человеку бездушно-уравнивающее,
знающее лишь два оценки - "годен", "негоден", а также и всегдашняя наша
гигантомания, лозунговщина, страсть всякую борьбу с чем-то превратить сразу
же в "кампанию по борьбе". И при царях и при вождях - все пропитано именно
этим казенным духом. В мирные времена еще терпима в этом духе жизнь. Ну, а
если немирные наступают времена, если Россия воевать начинает сама в себе
или втягивается в какую мировую - гора из черепов растет до неба, каждую
пядь каких хочешь завоеваний покупаем человеческими жизнями, да притом за
ценой-то не постоим никогда - надо угробить для светлого будущего миллион,
угробим! надо угробить два, угробим два! Пуля, которой убьют, будет подороже
жизни того, кого ею убили. И на войнах клали людей без счета - как
подешевле.
Готовность к жертве изначальна как порыв христианский - постоять за
свою веру, не дать осквернить святынь своей веры. Русские в средневековье
своем - это богоносцы. Крестовым тевтонским походам или варварским
нашествиям на Русь русский отвечал святой войной: святой - значит с мукой за
веру, с подвигом за веру, без раздумий, спасешься или нет. Из этой голубки
русской жертвенности, ставя нацию под ружье, уже российская империя выковала
своего орла. Русские любили и любят родину жертвенно, готовые гибнуть под ее
стягами даже на стенах Измаила да тонуть в греческих морях. Но уже не сам
русский человек свято приносил свою жизнь в жертву во имя веры да отечества
- а ею, жизнью его, стали распоряжаться как медной копейкой, приносили в
жертву каким хочешь замыслам своим, даже прихотям: дающий был превращен в
обязанного, а жертва человеческая - в дань.
Безраздумье русского человека позволило этому случиться. И после именно
своим умом и не позволяли ему жить. Все за него решали, а чуть какое
своеволие - кнутом, батогом, шпицрутеном... А кто живет не своим умом, не
своей волей - тот ведь и не живет, а служит. А где служат - там и
прислуживают... А где приказывают - там и помыкают, угнетают... Два рода
человеческих, ненавистных друг дружке, у русских выпестовалось: Высший Чин
да Низший Чин. И у низших и у высших один закоренелый навык - наказать.
Начальник найдет виноватого и накажет, конечно, средь низших, поборов не
постыдится, наживаться будет на их-то горбу. А низшие тоже найдут виноватого
и будут жаждать наказать, конечно, его паскуду, Начальника - "партию
начальства", "администрацию", "правительство", "кто поднаторел в упражнениях
с народом", "законодателей и надзирателей ", "директорский корпус" - нажитое
им, паскудой Начальником, считая по-справедливости, если не своим, то общим,
то есть "украденным у народа"; а поборам начальским найдя противоядие в
кражах - свое же, кровное, надо забрать назад, пусть хоть и украсть. Одни -
"казнокрады", "дармоеды"... Другие - "тунеядцы", "несуны"... Один ли народ -
как враги?! Но не враги, нет уж, Высший Чин и Низший Чин - суть ведь один и
тот же русский человек!
И все века Низший Чин подковыривал Высшего Чина письмецом...
"Ком.номенклатура делает все, чтобы реставрировать старые порядки с
помощью рабочих и служащих, попадающих под сокращение или по 3-5 месяцев не
получающих зарплату. Все негативные явления в области, да и в стране печатью
и радио объясняются тем, что у власти Президент - пьяница беспробудная. Дума
и Совет Федерации все просчеты в полите и экономике валят на одного
человека?! А здесь мы видим, что Указы Президента саботируются или
игнорируются. Просто абсурд какой-то! При этом наши начальники за счет
государства строят себе 2-3 этажные особняки со всеми коммунальными
удобствами, включая асфальтовое покрытие к дому-дворцу, приобретают
импортные автомобили, ездят на курорты в кап. страны и т.д. К примеру, глава
администрации Надолин М.Т. и его родственник глава Задонской районной
администрации построили особняки-дворцы в селе Рогожино Задонского района.
Другие их приближенные построили такие же (почти) дачи в пригородах Липецка,
Грязи, Ельца, Чаплина... С уважением. Иван Секирин".
Донос? В наше время доносы превращаются в такие вот крики души, так как
донести некуда - и словно потому и вопит человек. Ему тоже больно. Вот
читаешь и думаешь, а что если сие письмецо писано было б в другом веке. Ну,
при тишайшем царе Алексее Михайловиче холопу Секирину, прознавши о письмеце,