волю, да еще ведь кто отпускал? Алтайским краем, землями этого края владела
сама царская семья - и просто даровала этот край, эти земли поджатым
семейными разделами крестьянам. Безвозмездно! Переселенцам давали еще и
подъемные, чтоб было с чего начинать. Сегодня существует одно объективное
препятствие для свободы собственности на землю. Разведанные и неразведанные
недра - вот сегодня основное богатство земли. Как ни оцени землю, но если
там нефть или руда - окажется, что скупят по дешевке-то богатейшие недра. Но
ведь можно решить разумно этот вопрос, если хотеть. В 1861 году были такие
же казавшиеся неразрешимыми вопросы, но решались в конце концов. Реформа
произошла. Потому главное решили - раскрепощаем. И чтоб крестьянам было
выгодно уходить с барщины - как вот из колхозов - создавали особые льготные
условия. Хотели. Могли. Ни государь, ни государство в его лице не отстаивало
только свой корыстный интерес. А народно-избранные теперь о чьей пользе
пекутся? Даже глухой и слепой не скажет - что о пользе народа.
Что же случилось в нашем веке? А вот что - сменился дух бюрократии.
Отмена почти всех социальных гарантий для граждан, "бесплатных прав",
обозначала поворот государства и общества к свободным экономическим
отношениям, но не была еще бесчеловечной и не узаконивала деления российских
граждан на сытых и голодных. Бедность, нищету надо признать общественным
злом, но не для того, чтоб огородить беднейшие слои населения как
общественно-опасную, заразную свалку мусора, а чтоб спасать людей с этой
свалки, вызволять из бедности и, в конце концов - гарантировать каждому
гражданину страны социальную защиту, работу, достойную человека оплату
труда. Но гарантий подобных все же не вымаливать пристало у чиновников, а
требовать. Отчего у нас такое высокое значение имеет "совесть", "честность"
в глазах людей, так что именно быть совестливыми да человечными требуют они
от чиновников? Все хотят "честного президента", "честного директора", то
есть честного человека на каком бы то ни было государственном посту, который
не станет воровать по доброй воле и будет как родных жалеть простых
граждан... Да пусть будет злым, даже пусть нечестным, но повинуется закону!
Или это идеализм наш таков, что нам надо обязательно в е р и т ь и мы никак
не хотим принудить чиновников подписать с нами некий общественный договор и
строго следить потом уж за тем, без душевностей, чтоб они исполняли его как
и положено. Ведь это мы их нанимаем на работу, платим им зарплату - хорош
тот подрядчик, который нанимает работника, а после плюхается перед ним на
колени, крестится да молится на него - не обмани! не укради! не обидь! Мы
ведь сами не замечаем, как р а б о т н и к о в своих - тех, кого нанимаем на
госслужбу для исполнения конкретных общественных работ - делаем уже-то
своими х о з я е в а м и. Праведно, правильно - это когда мы примем
человечный, в своих интересах закон, и будем сами надзирать за его
исполнением, сурово да безжалостно карать всех соблазнившихся на чужое или
жизнями чужими бездарно распорядившихся. Неправедно, неправильно - это когда
мы кличем во власть людей человечных да совестливых (подозревая-то в каждом
власть имущем вора!), чтоб они бесчеловечность наших законов, наших порядков
совестили да смягчали, прощая заодно и наши грешки, за что мы им тоже
какие-нибудь грешки с легкой душой простим.
Демократия по правде-то дарует человеку в его жизни облегчения самые
малые - несколько гражданских свобод, которыми не всякий и воспользуется.
Свободы эти - жизненно необходимы людям деятельным или творческим. Надетое
на человека дышло давило сильней, по-живому не отсутствием свобод. Есть ведь
места, где человек поневоле лишен свободы - те же тюрьмы, лагеря, детдома,
психбольницы, инвалидные интернаты, казармы... А к людям и не стало
отношение со стороны государства человечней. Оно, государство, до сих пор
карает, а не милует, не делая разницы, например, между рецидивистом и
малолеткой. Что менялось в условиях содержания заключенных или
душевнобольных? Ничего. Что менялось в буквах законов, давящих человека?
Ничегошеньки. Все как глухие прошли мимо самой кричащей людской боли - что
условия содержания людей, где бы то ни было, приближать надо к человеческим
условиям - и ушли с головой в эфемерную борьбу за "права человека", без
важнейшего прибавления: за права "человека обездоленного", которому насущней
всего и могли бы помочь, избавив от каких-то реальных физических страданий,
реального бесправия. Помочь надо было всем, кому и тянулось помочь советское
общество, но было все же во многом то ли равнодушно, то ли малодушно.
Сказать о жестокости, царящей в колонии для малолетних, порожденной, во
многом, жестокостью самого режима заключения, было запрещено. Только -
парадные рапорты. То же и о насилии в армии, где счет погибшим от
неуставщины уже шел-то на десятки тысяч. Но ведь это лицемерие имело свое
самое неожиданное продолжение... Когда полезла наружу в 90-х вся горькая,
порой беспощадная правда о происходящем в армии или в тех же колониях,
людям-то советским давно это было между собой известно, ведь и через армию,
и через лагеря проходили массово, если и не всенародно?
Но все тому же лицемерию повинуясь, ужасались как чему-то доселе
неведомому, громоздили обличение за обличением... отсылая их к власти!
требуя на этой-то обличительной волне гражданских свобод! Не облегчения
участи для всех обездоленных, где общество должно было проявить милосердие,
сострадание, а новых, даже неведомых еще советскому человеку прав (сначала -
свободы слова, потом - свободы выезда за границу и дальше вплоть до
обретения государственной независимости для РСФСР) - а что же содержащиеся в
сиротских и инвалидных домах? Никакой гуманитарной революции как раз не
произошло. Произошел социальный переворот, то есть смена власти и
экономического устройства. Начались реформы - это получили мощнейший и самый
непредсказуемый ход уже выпестованные в недрах власти идеи об "ускорении", о
техническом ремонте в экономике.
Сердце этих преобразований - все та же мысль обывателя об изобилии. В
демократии обывателю виделось именно изобилие, но отнюдь не идея о
справедливом человечном устройстве общества. И вот как наказание:
неожиданное устройство жизни в России как раз на безжалостных,
механизированных законах, катастрофа в промышленности, духовный паралич... В
бездушную машину так и не вдохнули душу. Вопрос преобразований решали не как
нравственный, а как механический, только то и усвоивши - "что по этим
законам живет весь цивилизованный мир". Между тем как мир этот
цивилизованный жил прежде всего по законам сострадания к немощным да
меньшим, осознавши давно, что всякий технический прогресс обречен, если
страдает или гибнет человек. Ложь величайшая - что решение этих вопросов
требует невозможных денежных затрат. Так мерещится только от зависти или
жадности тратить на "мусор человеческий" государственную копейку. Каких
затрат стоило облегчение режима заключения в колониях? в домах инвалидов? в
детских домах? Инвалиды у нас в интернатах обречены на одиночество только
потому, что брачную пару инвалидов разъединят по половому-то признаку жить в
разных углах... Сироты беззащитны перед жестоким обращением в детдомах,
потому что не имеют права выбирать их по желанию - могут вот разве что
бежать... Несовершеннолетних закон не воспрещает содержать в одних камерах с
уголовниками, отдает их на мучения, о которых сказать содрогается душа...
Командиры уголовно не ответственны за смерть в мирное время солдат, хоть все
солдаты безгласно отданы в распоряжение именно своих командиров... В
отношении репрессированных в годы сталинщины - тех, кто попадал в советские
лагеря из фашистского плена или выйдя из окружения - до сих пор действует
тот же закон, по которому их сажали, за "добровольную сдачу в плен" , так
что реабилитации не подлежат.
И вот пишет человек, мыкающийся по инстанциям, чтоб восстановить доброе
имя отца: "Горше былой несправедливости еще и от того, что и нынешнее
российское правосудие в лице Генпрокуратуры придерживается тех же принципов,
квалифицируют содеянное в 1941 году по действовавшему тогда сталинскому
уголовному законодательству - "у нас пленных нет, есть только предатели" - а
не с учетом объективной исторической правды и не с позиций Милосердия...
Кому от этого легче?!" Так ведь и вправду, неужто легче кому-то в нашем
государстве, что вина слепо осужденного солдата, и после мук его и после
самой смерти "подтверждается его признательными показаниями как на
предварительном следствии, так и в суде"? Его до сих все еще приговаривают к
высшей мере наказания. За что?! За то, что он, участник еще и финской войны,
на той еще бойне уцелевши, ушедший на вторую свою войну добровольцем, попал
в ноябре 1941 года в окружение, смог совершить побег из плена и
пробился-таки к своим! Какие нужны были реформы, каких объемов валютные
займы, какие свободы и какой жирности изобилия надо было достичь в стране,
чтоб снять э т у тяжесть с двух уже раздавленных безжалостно людей? Или мы
хотели жить в изобилии, ездить по заграницам да свободно голосовать, сменяя
туда-сюда власти, а про этих двоих никогда и не хотели ничего знать? И это
вершина нашего общественного лицемерия, нашей, теперь уж, демократии.
Мы жестоких бесчеловечных людей называем "зверьми", но что звери еще и
гуманней человека оказываются - это известно. И не их беда, животных, что у
нас в России все слабое, доброе или взыскующее к гуманизму удалят
обязательно на живодерню илив камеры вивария, умерщвляя так, чтоб не
накладно было, делаясь по-звериному глухими к страданиям живого существа -
подопытной обезьянки, бездомной собачки или гонимой на убой коровы. И не то
чудовищно, что есть в России масса и людей бездомных, что и на людях ставят
у нас опыты - экономические, что мясо пушечное гонят на убой... Чудовищно,
что при всем при том какие-то л ю д и, которых средь нас большинство,
остаются уже к человеческим мукам точно также по-звериному глухи. Умерщвляя
так, чтоб не накладно было. Вот почему чудовищна наша жизнь.
И потому во всех логичных и во многом справедливых рассуждениях о
собственной вине обездоленных в своих бедах есть все же что-то
неестественное, а порой и подленькое, если эти рассуждения лишены
сострадания к терпящим бедствия людям и уводят подальше от глаз правду о
самой людской беде! Да, выбирают правителей по себе, а после безразличны к
своей участи, но разве не страшнее равнодушные к участи собственного народа?
Да, верят то ли слепо, то ли жадно в обещания, но разве не страшнее те, что
кормятся людской верой как упыри да развращают свой народ? Или должно
каждому в каждом же подозревать лжеца? Вопли "дайте", "спасите", "сделайте",
которыми надрываются обездоленные, то злобно проклиная власть, то взывая
жалобно к ней, похожи на помрачение, буйство... Это не для чистых ушей.
Но ведь этот голод, и страны и народа, и вопли надоедливые о помощи,
что так безнадежны, порочны, ужасающи - все это несчастье, беда! Кто же
разоряется и доходит до нищеты, до голода по доброй воле? И все эти
надоедливые вопли - о помощи в беде. Кормящихся в России больше, чем
кормящих, потому что, как это ни чудовищно звучит, бескормица бывает
выгодной - чтоб иметь рабсилу посговорчивей да подешевле, чтоб диктовать
свои условия павшей стране. Человеку, ясно осознающему, что ему не дано ни
единой возможности, чтобы он сам мог изменить к лучшему свою жизнь или же
сам мог себя прокормить, только и остается возопить о помощи к тем, кто
наделен и властью, и силой - разве власть не на то и власть, что
сосредотачивает в себе всю возможную силу? Но тогда отчего же она не
приходит на помощь к слабым и немощным? К ней обращается кормилец - "вот
наши нужды", испрашивая не похлебку, а избавления от тягот каких-то, самим
же государством на него наложенных, иликаких-то новых свобод . Хочет, хочет,
чтоб было ему как полегче, но ведь для того "полегче", чтоб иметь
возможность пахать до седьмого пота и вдоволь себя да других накормить. Но
вместо насущной свободы, дающей силу или право, искушают сонмом порабощающих
мнимых греховных свобод. Доходи до какой хочешь низости разврата, мни себя
свободным, грехи да грешки все прощаются, а вот владеть землей не смей; хода
во власть - не мечтай - больше для людей из народа нет; а за то, что
совершить может, оступившись, хороший семьянин или глупый подросток - карают
без чувства меры и снисхождения как закоренелых преступников. И вот нужда
превращается в ту самую безнадежную, порочную, ужасающую н у ж д у, от
которой вопит человек, но - остается без помощи. Не получит помощи, потому
что слаб, немощен... Потому что бесправен, обязан, наказан... Подвешенная в
воздухе махина власти, что маятник, в который раз качнулась в бесчеловечную
сторону.
Все в России делается не с первого раза, а со второго... Со второго
раза взяли Азов и разбили шведов - да и всегда сначала отступали,
сокрушительное терпели поражение, а на втором дыхании вдруг возрождались и
давали отпор, откатывая волны нашествий аж до края земли. Ничего не
получалось с первого раза, ну ничегошеньки. Даже революций и то у нас две,
со второго раза царя-то свергли. За бездумье, спешку, самонадеянность -
платим за все дважды. Так что и победы всегда пирровы. Но наш "первый раз",
а порой и "второй" - это всегда хоть и жестокая, да проба. Все это нам было
дано, чтобы понять, отлипнув от стены, о которую ударились, что надо
действовать терпеливей, умнее, сплоченней... Кто же десятилетие получал
неслыханные, невиданные барыши, выкачивая из России все, что только
возможно, безбожно эксплуатируя ставший почти повсеместно неоплатным, р а б
с к и й труд, схлынут как талая вода. Это только призраки, что еще шатаются,
шныряют по России в поисках наживы, чтобы только подольше продлить это,
всегда обвальное для России время смуты - страха, запустения, малодушия,
грабежа. И власти, привыкшей к жертве народной, будто падаль какую,
почуявшей дармовщинку эту - мы же сами такой и позволили быть. Они пирует
нами же; слабейшими поначалу - кто не даст отпор, кто еле на ногах. Ведь в
такие времена весь народ, народное - и есть жертва, добыча. Выкачают из
России десять миллиардов, пятнадцать, двадцать (мерь на жизни - ведь каждый
рубль или доллар из человеческих жизней вытопят, будто жир). Но все равно
кончиться их время: очнется русский человек. И сплотятся снова русские люди
в силу любви своей загадочной к родине, потому загадочной - что против
здравого смысла встают они могуче на защиту уже униженной, уже разграбленной
страны и обнаруживают совершенное бескорыстие, тогда как снедаемы могут быть
корыстью или завистью к ближнему хуже клеща. Это бескорыстие - удивительно.
Оно и есть - наше русское чудо. После чего мы выходим живыми всегда и
преображенными, так вот сказочно. Это чувство не побеждает в России сегодня.
Оно как зерно, зароненное для будущего - всходящее даже после того, как вся
Россия, чудилось, промерзла до корней своих.
Сегодня одинокие и разобщенные, завтра в России являются и побеждают на
втором дыхании истории удивительные люди, которые тем счастливы, что Родина
их в величии.
Любовь к родине осмеивают подонки, цинично разменивают политики, мертво
талдычат школьные учебники или толпы мстителей народных кричат про нее,
ненавидя весь мир... Но должен раздаться спокойный совестливый голос того,
кто даден России свыше как второе дыхание. Он уже сделал свой выбор: "Почти
все люди моего возраста поглощены "деланием денег" или просто семейными
заботами. Когда я учился в школе, я собирался "нести знамя советской науки".
В институте со временем пришло понимание советской системы и работа в
военно-промышленном комплексе потеряла для меня всякий смысл. После
окончания института я одно время занимался бизнесом - увы, в нашей стране
это беззастенчивое воровство, да наверное не только в нашей стране. Конечно,
можно работать в бизнесе и быть честным человеком, но это мало кому удается.
Где я могу принести пользу России - заниматься тем, на что не жалко будет
потратить и годы и труды?"
сама царская семья - и просто даровала этот край, эти земли поджатым
семейными разделами крестьянам. Безвозмездно! Переселенцам давали еще и
подъемные, чтоб было с чего начинать. Сегодня существует одно объективное
препятствие для свободы собственности на землю. Разведанные и неразведанные
недра - вот сегодня основное богатство земли. Как ни оцени землю, но если
там нефть или руда - окажется, что скупят по дешевке-то богатейшие недра. Но
ведь можно решить разумно этот вопрос, если хотеть. В 1861 году были такие
же казавшиеся неразрешимыми вопросы, но решались в конце концов. Реформа
произошла. Потому главное решили - раскрепощаем. И чтоб крестьянам было
выгодно уходить с барщины - как вот из колхозов - создавали особые льготные
условия. Хотели. Могли. Ни государь, ни государство в его лице не отстаивало
только свой корыстный интерес. А народно-избранные теперь о чьей пользе
пекутся? Даже глухой и слепой не скажет - что о пользе народа.
Что же случилось в нашем веке? А вот что - сменился дух бюрократии.
Отмена почти всех социальных гарантий для граждан, "бесплатных прав",
обозначала поворот государства и общества к свободным экономическим
отношениям, но не была еще бесчеловечной и не узаконивала деления российских
граждан на сытых и голодных. Бедность, нищету надо признать общественным
злом, но не для того, чтоб огородить беднейшие слои населения как
общественно-опасную, заразную свалку мусора, а чтоб спасать людей с этой
свалки, вызволять из бедности и, в конце концов - гарантировать каждому
гражданину страны социальную защиту, работу, достойную человека оплату
труда. Но гарантий подобных все же не вымаливать пристало у чиновников, а
требовать. Отчего у нас такое высокое значение имеет "совесть", "честность"
в глазах людей, так что именно быть совестливыми да человечными требуют они
от чиновников? Все хотят "честного президента", "честного директора", то
есть честного человека на каком бы то ни было государственном посту, который
не станет воровать по доброй воле и будет как родных жалеть простых
граждан... Да пусть будет злым, даже пусть нечестным, но повинуется закону!
Или это идеализм наш таков, что нам надо обязательно в е р и т ь и мы никак
не хотим принудить чиновников подписать с нами некий общественный договор и
строго следить потом уж за тем, без душевностей, чтоб они исполняли его как
и положено. Ведь это мы их нанимаем на работу, платим им зарплату - хорош
тот подрядчик, который нанимает работника, а после плюхается перед ним на
колени, крестится да молится на него - не обмани! не укради! не обидь! Мы
ведь сами не замечаем, как р а б о т н и к о в своих - тех, кого нанимаем на
госслужбу для исполнения конкретных общественных работ - делаем уже-то
своими х о з я е в а м и. Праведно, правильно - это когда мы примем
человечный, в своих интересах закон, и будем сами надзирать за его
исполнением, сурово да безжалостно карать всех соблазнившихся на чужое или
жизнями чужими бездарно распорядившихся. Неправедно, неправильно - это когда
мы кличем во власть людей человечных да совестливых (подозревая-то в каждом
власть имущем вора!), чтоб они бесчеловечность наших законов, наших порядков
совестили да смягчали, прощая заодно и наши грешки, за что мы им тоже
какие-нибудь грешки с легкой душой простим.
Демократия по правде-то дарует человеку в его жизни облегчения самые
малые - несколько гражданских свобод, которыми не всякий и воспользуется.
Свободы эти - жизненно необходимы людям деятельным или творческим. Надетое
на человека дышло давило сильней, по-живому не отсутствием свобод. Есть ведь
места, где человек поневоле лишен свободы - те же тюрьмы, лагеря, детдома,
психбольницы, инвалидные интернаты, казармы... А к людям и не стало
отношение со стороны государства человечней. Оно, государство, до сих пор
карает, а не милует, не делая разницы, например, между рецидивистом и
малолеткой. Что менялось в условиях содержания заключенных или
душевнобольных? Ничего. Что менялось в буквах законов, давящих человека?
Ничегошеньки. Все как глухие прошли мимо самой кричащей людской боли - что
условия содержания людей, где бы то ни было, приближать надо к человеческим
условиям - и ушли с головой в эфемерную борьбу за "права человека", без
важнейшего прибавления: за права "человека обездоленного", которому насущней
всего и могли бы помочь, избавив от каких-то реальных физических страданий,
реального бесправия. Помочь надо было всем, кому и тянулось помочь советское
общество, но было все же во многом то ли равнодушно, то ли малодушно.
Сказать о жестокости, царящей в колонии для малолетних, порожденной, во
многом, жестокостью самого режима заключения, было запрещено. Только -
парадные рапорты. То же и о насилии в армии, где счет погибшим от
неуставщины уже шел-то на десятки тысяч. Но ведь это лицемерие имело свое
самое неожиданное продолжение... Когда полезла наружу в 90-х вся горькая,
порой беспощадная правда о происходящем в армии или в тех же колониях,
людям-то советским давно это было между собой известно, ведь и через армию,
и через лагеря проходили массово, если и не всенародно?
Но все тому же лицемерию повинуясь, ужасались как чему-то доселе
неведомому, громоздили обличение за обличением... отсылая их к власти!
требуя на этой-то обличительной волне гражданских свобод! Не облегчения
участи для всех обездоленных, где общество должно было проявить милосердие,
сострадание, а новых, даже неведомых еще советскому человеку прав (сначала -
свободы слова, потом - свободы выезда за границу и дальше вплоть до
обретения государственной независимости для РСФСР) - а что же содержащиеся в
сиротских и инвалидных домах? Никакой гуманитарной революции как раз не
произошло. Произошел социальный переворот, то есть смена власти и
экономического устройства. Начались реформы - это получили мощнейший и самый
непредсказуемый ход уже выпестованные в недрах власти идеи об "ускорении", о
техническом ремонте в экономике.
Сердце этих преобразований - все та же мысль обывателя об изобилии. В
демократии обывателю виделось именно изобилие, но отнюдь не идея о
справедливом человечном устройстве общества. И вот как наказание:
неожиданное устройство жизни в России как раз на безжалостных,
механизированных законах, катастрофа в промышленности, духовный паралич... В
бездушную машину так и не вдохнули душу. Вопрос преобразований решали не как
нравственный, а как механический, только то и усвоивши - "что по этим
законам живет весь цивилизованный мир". Между тем как мир этот
цивилизованный жил прежде всего по законам сострадания к немощным да
меньшим, осознавши давно, что всякий технический прогресс обречен, если
страдает или гибнет человек. Ложь величайшая - что решение этих вопросов
требует невозможных денежных затрат. Так мерещится только от зависти или
жадности тратить на "мусор человеческий" государственную копейку. Каких
затрат стоило облегчение режима заключения в колониях? в домах инвалидов? в
детских домах? Инвалиды у нас в интернатах обречены на одиночество только
потому, что брачную пару инвалидов разъединят по половому-то признаку жить в
разных углах... Сироты беззащитны перед жестоким обращением в детдомах,
потому что не имеют права выбирать их по желанию - могут вот разве что
бежать... Несовершеннолетних закон не воспрещает содержать в одних камерах с
уголовниками, отдает их на мучения, о которых сказать содрогается душа...
Командиры уголовно не ответственны за смерть в мирное время солдат, хоть все
солдаты безгласно отданы в распоряжение именно своих командиров... В
отношении репрессированных в годы сталинщины - тех, кто попадал в советские
лагеря из фашистского плена или выйдя из окружения - до сих пор действует
тот же закон, по которому их сажали, за "добровольную сдачу в плен" , так
что реабилитации не подлежат.
И вот пишет человек, мыкающийся по инстанциям, чтоб восстановить доброе
имя отца: "Горше былой несправедливости еще и от того, что и нынешнее
российское правосудие в лице Генпрокуратуры придерживается тех же принципов,
квалифицируют содеянное в 1941 году по действовавшему тогда сталинскому
уголовному законодательству - "у нас пленных нет, есть только предатели" - а
не с учетом объективной исторической правды и не с позиций Милосердия...
Кому от этого легче?!" Так ведь и вправду, неужто легче кому-то в нашем
государстве, что вина слепо осужденного солдата, и после мук его и после
самой смерти "подтверждается его признательными показаниями как на
предварительном следствии, так и в суде"? Его до сих все еще приговаривают к
высшей мере наказания. За что?! За то, что он, участник еще и финской войны,
на той еще бойне уцелевши, ушедший на вторую свою войну добровольцем, попал
в ноябре 1941 года в окружение, смог совершить побег из плена и
пробился-таки к своим! Какие нужны были реформы, каких объемов валютные
займы, какие свободы и какой жирности изобилия надо было достичь в стране,
чтоб снять э т у тяжесть с двух уже раздавленных безжалостно людей? Или мы
хотели жить в изобилии, ездить по заграницам да свободно голосовать, сменяя
туда-сюда власти, а про этих двоих никогда и не хотели ничего знать? И это
вершина нашего общественного лицемерия, нашей, теперь уж, демократии.
Мы жестоких бесчеловечных людей называем "зверьми", но что звери еще и
гуманней человека оказываются - это известно. И не их беда, животных, что у
нас в России все слабое, доброе или взыскующее к гуманизму удалят
обязательно на живодерню илив камеры вивария, умерщвляя так, чтоб не
накладно было, делаясь по-звериному глухими к страданиям живого существа -
подопытной обезьянки, бездомной собачки или гонимой на убой коровы. И не то
чудовищно, что есть в России масса и людей бездомных, что и на людях ставят
у нас опыты - экономические, что мясо пушечное гонят на убой... Чудовищно,
что при всем при том какие-то л ю д и, которых средь нас большинство,
остаются уже к человеческим мукам точно также по-звериному глухи. Умерщвляя
так, чтоб не накладно было. Вот почему чудовищна наша жизнь.
И потому во всех логичных и во многом справедливых рассуждениях о
собственной вине обездоленных в своих бедах есть все же что-то
неестественное, а порой и подленькое, если эти рассуждения лишены
сострадания к терпящим бедствия людям и уводят подальше от глаз правду о
самой людской беде! Да, выбирают правителей по себе, а после безразличны к
своей участи, но разве не страшнее равнодушные к участи собственного народа?
Да, верят то ли слепо, то ли жадно в обещания, но разве не страшнее те, что
кормятся людской верой как упыри да развращают свой народ? Или должно
каждому в каждом же подозревать лжеца? Вопли "дайте", "спасите", "сделайте",
которыми надрываются обездоленные, то злобно проклиная власть, то взывая
жалобно к ней, похожи на помрачение, буйство... Это не для чистых ушей.
Но ведь этот голод, и страны и народа, и вопли надоедливые о помощи,
что так безнадежны, порочны, ужасающи - все это несчастье, беда! Кто же
разоряется и доходит до нищеты, до голода по доброй воле? И все эти
надоедливые вопли - о помощи в беде. Кормящихся в России больше, чем
кормящих, потому что, как это ни чудовищно звучит, бескормица бывает
выгодной - чтоб иметь рабсилу посговорчивей да подешевле, чтоб диктовать
свои условия павшей стране. Человеку, ясно осознающему, что ему не дано ни
единой возможности, чтобы он сам мог изменить к лучшему свою жизнь или же
сам мог себя прокормить, только и остается возопить о помощи к тем, кто
наделен и властью, и силой - разве власть не на то и власть, что
сосредотачивает в себе всю возможную силу? Но тогда отчего же она не
приходит на помощь к слабым и немощным? К ней обращается кормилец - "вот
наши нужды", испрашивая не похлебку, а избавления от тягот каких-то, самим
же государством на него наложенных, иликаких-то новых свобод . Хочет, хочет,
чтоб было ему как полегче, но ведь для того "полегче", чтоб иметь
возможность пахать до седьмого пота и вдоволь себя да других накормить. Но
вместо насущной свободы, дающей силу или право, искушают сонмом порабощающих
мнимых греховных свобод. Доходи до какой хочешь низости разврата, мни себя
свободным, грехи да грешки все прощаются, а вот владеть землей не смей; хода
во власть - не мечтай - больше для людей из народа нет; а за то, что
совершить может, оступившись, хороший семьянин или глупый подросток - карают
без чувства меры и снисхождения как закоренелых преступников. И вот нужда
превращается в ту самую безнадежную, порочную, ужасающую н у ж д у, от
которой вопит человек, но - остается без помощи. Не получит помощи, потому
что слаб, немощен... Потому что бесправен, обязан, наказан... Подвешенная в
воздухе махина власти, что маятник, в который раз качнулась в бесчеловечную
сторону.
Все в России делается не с первого раза, а со второго... Со второго
раза взяли Азов и разбили шведов - да и всегда сначала отступали,
сокрушительное терпели поражение, а на втором дыхании вдруг возрождались и
давали отпор, откатывая волны нашествий аж до края земли. Ничего не
получалось с первого раза, ну ничегошеньки. Даже революций и то у нас две,
со второго раза царя-то свергли. За бездумье, спешку, самонадеянность -
платим за все дважды. Так что и победы всегда пирровы. Но наш "первый раз",
а порой и "второй" - это всегда хоть и жестокая, да проба. Все это нам было
дано, чтобы понять, отлипнув от стены, о которую ударились, что надо
действовать терпеливей, умнее, сплоченней... Кто же десятилетие получал
неслыханные, невиданные барыши, выкачивая из России все, что только
возможно, безбожно эксплуатируя ставший почти повсеместно неоплатным, р а б
с к и й труд, схлынут как талая вода. Это только призраки, что еще шатаются,
шныряют по России в поисках наживы, чтобы только подольше продлить это,
всегда обвальное для России время смуты - страха, запустения, малодушия,
грабежа. И власти, привыкшей к жертве народной, будто падаль какую,
почуявшей дармовщинку эту - мы же сами такой и позволили быть. Они пирует
нами же; слабейшими поначалу - кто не даст отпор, кто еле на ногах. Ведь в
такие времена весь народ, народное - и есть жертва, добыча. Выкачают из
России десять миллиардов, пятнадцать, двадцать (мерь на жизни - ведь каждый
рубль или доллар из человеческих жизней вытопят, будто жир). Но все равно
кончиться их время: очнется русский человек. И сплотятся снова русские люди
в силу любви своей загадочной к родине, потому загадочной - что против
здравого смысла встают они могуче на защиту уже униженной, уже разграбленной
страны и обнаруживают совершенное бескорыстие, тогда как снедаемы могут быть
корыстью или завистью к ближнему хуже клеща. Это бескорыстие - удивительно.
Оно и есть - наше русское чудо. После чего мы выходим живыми всегда и
преображенными, так вот сказочно. Это чувство не побеждает в России сегодня.
Оно как зерно, зароненное для будущего - всходящее даже после того, как вся
Россия, чудилось, промерзла до корней своих.
Сегодня одинокие и разобщенные, завтра в России являются и побеждают на
втором дыхании истории удивительные люди, которые тем счастливы, что Родина
их в величии.
Любовь к родине осмеивают подонки, цинично разменивают политики, мертво
талдычат школьные учебники или толпы мстителей народных кричат про нее,
ненавидя весь мир... Но должен раздаться спокойный совестливый голос того,
кто даден России свыше как второе дыхание. Он уже сделал свой выбор: "Почти
все люди моего возраста поглощены "деланием денег" или просто семейными
заботами. Когда я учился в школе, я собирался "нести знамя советской науки".
В институте со временем пришло понимание советской системы и работа в
военно-промышленном комплексе потеряла для меня всякий смысл. После
окончания института я одно время занимался бизнесом - увы, в нашей стране
это беззастенчивое воровство, да наверное не только в нашей стране. Конечно,
можно работать в бизнесе и быть честным человеком, но это мало кому удается.
Где я могу принести пользу России - заниматься тем, на что не жалко будет
потратить и годы и труды?"