Зуфар Гареев. Показания Шерон Стоун

 
   Через три дня в кабинете Чепеля повторяется невыносимое испытание.
   Марина с вызовом раздвигает ноги и стягивает черные трусики до обольстительных щиколоток.
   – Кстати, у Вас такие нежные интересные уши, хотя и пельменями. Они трепетные, тонкие и красные…
   Она думает: «Блондинко… Кажется, я совсем неплохо ее играю, совсем неплохо… Итак, что у нас по плану… Сорок шестая страница – второе раздвигание… Третье – на восьмидесятой… Или позже? Не обосрался бы раньше времени…»
   – Вы слышали, что я сказала про Ваши уши, Виктор?
   Она записывает в тетрадь: «И мне хотелось прикоснуться к ним… нежно, до тихого, незаметного оргазма… Это было такое ощущение… ощущение матерого гомосексуалиста, который… который…»
   – Это было ощущение матерого гомосексуалиста, который… Подскажите, который что?
   – Не понимаю о чем вы.
   – Я – матерый гомосексуалист, а вы – молодой солдат-первогодка. У вас боязливые уши… прядающие, понимаете? Что Вы слышали этими ушами?
   – А что я должен слышать?
   – Вы услышали, что я сделала приглашение посмотреть.
   – Речь не об этом, Марина Сергеевна. Поймите, убили человека. Понимаете, че-ло-ве-ка.
   – Какого человека?
   – Вашего мужа. И первого! И второго!
   – Не надо меня учить, Чепель! Я сама пишу детективные романы и прекрасно все знаю. Убийство было запланировано по сюжету. Кстати, Вы знаете, что мой роман называется «Новые показания Шерон Стоун».
   – Послушайте, Вы не Шерон Стоун!
 
   Зря он так, зря! Судя по последним минутам жизни Чепеля (а мы опять возвращаемся к ним), она оказалась самой настоящей Шерон Стоун.
   – Почему ты больше ничего не спрашиваешь про мой член? – шепчет Чепель.
   – Не знаю.
   – Это сводит с ума любого мужчину.
   – Он во мне. Здравствуй, член следователя Чепеля. Как долго я тебя ждала. Разорви меня на части, член господина Чепеля. Порви меня в клочья!
   Чепель убыстряет темп.
   – Да. В клочья! В клочья!
   – Ты что в самом деле собрался меня порвать в клочья, Чепель! – вдруг трезвея, говорит Трегубова. – Тебе надо будет сильно потрудиться. И совсем не членом. Да и вообще: разве членом разрывают на части женщину?
   Чепель вдруг плаксиво спрашивает:
   – А чем?
   Молчание Марины. Шевеление цепей…
   – Я рождена тебя убить, – говорит Трегубова. – Такой хитрый эксперимент реинкарнации. Я богата и независима, чтобы это сделать беспрепятственно. Ты беден и бесправен. Так получилось.
   – Мы будем вместе? – ничего не понял Чепель.
   – Конечно. Убийцы любят убитых. В каком-то смысле они им даже завидуют.
   – Убийцы попадают в ад.
   – Туда попадают и убитые… Ты устал, Чепель. – Она усмехается. – Видишь, как много надо сил, чтобы порвать меня… – И она строго добавляет. – Отдохни…
   Чепель не слышит.
   – Прекрати долбить меня как отбойный молоток, это ни к чему не приведет.
   Чепель не прерывает:
   – Врешь! Ты врешь все! Ни слова не сказала правды!
   – Да и куда ты торопишься? Учти, как только твой яэкулят окажется во мне, все будет кончено, Чепель. Ты не забыл, что сказала Клеопатра?
   – Плевать на эту Клеопатру! На все плевать!
   – Прекрати… Эй, козлик! Нам надо покурить!
   Она резко, за волосы, оттягивает его лицо от себя; на лице Чепеля – гримаса боли.
   Чепель наконец остановился:
   – Я не курю…
   Трегубова закуривает:
   – Значит, Богу угодны дети, животные и птицы, сказала Клеопатра.
   – А все остальные?
   – Безразличны в целом. На всех остальных поставлен крест. Дай мне попить.
   Чепель наливает ей воды, пробует закурить, как Трегубова, но закашлялся. Отшвырнул сигарету.
   «Почему именно мне в голову приходят эти мысли? – Пожимает плечами Марина. – Так получилось. Всего лишь так получилось».
 
   В эти минуты я снова посмотрел в земное лицо Чепеля, несколько тронутое золотом и лазурью ангела (как бы на пробу).
   И снова подумал: «Уши у него, действительно, не ангельские и топорщатся пельменями».
   Марина лишь улыбнулась и опустила руки в лазурь, зачерпнула полные ладошки синевы и ополоснула лицо…
 
   В боулинг-зале шумно. По дорожкам катятся шары, грохочут кегли. За стойкой приема-выдачи обуви – ленивая девушка. Трое ребят. Обычный вопрос:
   – Какие размеры?
   Обычный ответ:
   – Всем сорок третий.
   К стойке подходят Вика и Чепель.
   – Кто тебе сказал, что у тебя уши – пельменями? Она?
   – Нет. Я сам заметил.
   – У принца Чарльза тоже – и ничего. Его принцесса любила.
   – Еще бы. Принц.
   – Что еще она сказала?
   Чепель вздыхает:
   – Смотреть на писю.
   – Как всегда. А ты?
   – Не смотрел.
   – Правильно.
   Вика уходит принимать душ, Чепель томится в холле перед раздевалками. На удивление быстро освежившись, Вика через десять минут выходит. Из своей спортивной сумки она достает несколько журналов с фотографиями Марины Трегубовой – на светских вечеринках, в фитнес-клубе, на яхт-пати и т. п.
   – Посмотри – и ты поймешь, что там смотреть не на что. Она слишком высокого мнения о себе.
   Чепель с любопытством разглядывает.
   – Хватит смотреть, это понятно и так. У нее слишком короткие руки. Не слишком аппетитная задница. И взгляд – ни рыба-ни мясо. Она не секси, понимаешь?
   – Понимаю.
   – Она не секси, понимаешь? – повторяет Вика в кафе.
   – Да. Не секси.
   – И потом – она не натуральная блондинка.
   – Да? Ну и что?
   – Как это «ну и что»? Зачем ты это сказал? Отвечай – зачем?
   – Ты сама сказала.
   – Что я сказала?
   – Что она не блондинка.
   – Но я ничего не имела ввиду! А ты ведешь себя со мной как скот!
   И пальцы Вики впиваются в чуб Чепеля. Вика трясет Чепеля и повторяет: «Как скот! Скот! Скот!»
   – Пошляк! Прежде думай, что говоришь. Закажи мне воды.
   – С газом или без? – официант вежлив.
   – Без газа, – приглаживает вихры Чепель.
   – Почему без газа? Она, что – тоже пьет без газа? Тогда с газом. Я не хочу, как она.
   – Прекрасно, – воодушевлен официант. – Это удачный выбор.
   – Или тебе нравится, что мы обе пьем без газа? Отвечай. С газом!
   – Я не знаю, что пьет она.
   – Почему же ты не спросил? Это слишком интимно?
   – Так что – с газом или без газа?
   – Пожалуйста, сбавьте обороты. Зачем Вы повышаете голос?
   – Я просто уточнил: с газом или без.
   – Ах, так! Спасибо. Тогда не надо ничего.
   – Отличный выбор! Зубочистки на столе.
 
   Вечера в Летнем театре загородном доме Марины Трегубовой полны музЫкой. Это играет камерный оркестр. Тропинки сада освещены и фонарями, и иллюминацией…
   Ах, эти разноцветные фонтаны, шелест стихов, шуршание театральных нарядов на дамах, пленительная атмосфера искусства и чародейства! Кто увлечен старинной русской забавой по имени домашний летний театр, тому объяснять ничего не надо.
   Одно смущало…
   Кузнецову продолжали докладывать ребята из оперативного отдела, что вокруг Трегубовой по-прежнему крутятся так называемые уважаемые люди.
   Тем нее менее все это не портило в целом картину прекрасных вечеров, не портило репетиций восхитительных, томных и таинственных «Египетских ночей» Пушкина.
   Репетиции, между прочим, уже идут второй месяц.
   …В центре сцены – ложе Клеопатры, вокруг – пышные столы (снедь, кувшины с вином, бокалы) и музыканты.
   И как же хороша молодая женщина Марина Трегубова в образе царицы!
   Среди прочих выделяются уважаемые люди. Это Амфитамин (Флавий в одежде воина), Темик (Критон – в белой одежде) и Семик (он в роли юноши). В роли чтеца – Воняло.
   Кстати, нередко на этих домашних театрализованных представлениях присутствует и закадычная подружка Марины – корреспондент Ава Хитли. Она обычно с оператором.
   Режиссер дает знак Клеопатре. Клеопатра поднимает руку – наступает тишина. Режиссер кивает.
   Трегубова читает:

 
В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
Клянусь, о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
 

   Взлетели руки дирижера, запонки, палочка, дернулись фалды сюртука, камерный оркестрик вскипел смычками в разные стороны и выдал несколько тактов тревожной музыки, – потом снова тишина.
   Трегубова продолжает:

 
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь – до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь – под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.
 

   И снова играет музыка… В ней первые страхи счастливцев, первый томительный зов ночных оргий – и даже холодный пассаж в конце. То вечный блеск взошедшей Авроры упал на потные ягодицы избранника; Аврора как бы ущипнула счастливую задницу и шепнула: «Парниша, пора! Теперь тебе кирдык…»
   – Стоп! – останавливает режиссер. – Я бы хотел видеть, что сейчас выражает лицо Артема Федоровича.
   – Мне кажется, – отвечает Трегубова, – мы не должны видеть, что выражают лица Флавия, Критона и безымянного молодого человека.
   – Почему?
   – Эти трое просто стыдливо опускают головы.
   – Вы так замечательно понимаете Пушкина, Марина Сергеевна! Итак, господа, все ясно. Попробуйте опустить головы.
   Амфитамин, Темик и Семик опускают головы.
   – Прекрасно! Тогда еще раз снова весь эпизод!
 
   Очередная репетиция закончена.
   Актеры удаляются в уборные, осветители убирают свет и т. д. Многие закуривают. Ава с оператором – чуть поодаль. Рядом с Авой – Амфитамин в костюме Флавия, с Амфитамином две дамы – личная помощница и личный психолог.
   Ава негромко говорит на камеру.
   – Жизнь русских деловых кругов по вечерам в Москве вертится вокруг салона очаровательной Марины Трегубовой. К ее домашним театрализованным представлениям привлечены лучшие режиссеры и музыканты, а сама госпожа Трегубова считает, что возрождает русские культурные традиции середины семнадцатого века – традиции графов Шереметовых, графа Воронцова, князя Юсупова…
   Помощница тычет в бок Амфитамина.
   Амфитамин подхватывает:
   – И не только семнадцатого века, кстати. В советские времена при каждом заводе, при каждой фабрике существовали театры… А почему они не могут существовать при домах современных деловых людей?
 
   В гримерной Марины прохладно. Две гримерши удаляют с лица Трегубовой макияж. Режиссер стоит в дверях, задумчиво глядя на отражение Трегубовой в зеркале.
   Трегубова дотягивается до пачки сигарет.
   – Спасибо, девочки, остальное я сама.
   Она закуривает, вытягивает ноги, расслабившись.
   – Странно, почему это нужно было Клеопатре? Почему Пушкину? Зачем нужен секс на границе с запредельной опасностью?
   Режиссер молчит.
   – Роман, скажите Вере, чтобы она принесла нам наверх чего-нибудь выпить…
 
   Девушка Вера неспешно ввозит в большую комнату на втором этаже столик с напитками. Режиссер разливает в два бокала.
   В окно Марине виден внутренний двор. Асфальт после дождя. Розовые вечерние лужи, разъезжаются последние машины. По краю одной ходит ворона, забавно пытаясь почесать лапой ухо…
   – Ой, ты моя матушка… – нежно говорит Марина.
   Она подражает вороне, как бы помогая ей почесться.