Страница:
– Спасибо, Леха…
Снова летит страшный крик безумной бабули:
– Киай!
Тощая нога Скелетон взлетает в воздух, чтобы закрыть дверцу машины. Но старушка промазала, шмякнулась на задницу, быстро вскочила, отжалась и гуськом посеменила за внучкой.
Старшина смотрит вслед.
Леха без слов снова наносит удар в челюсть – теперь профилактический.
Старшина автоматом наносит ответный удар. Леха отлетает.
Леха потирает челюсть:
– Мих, я думал ты и на бабулек теперь загораешься?
Старшина тоже потирает челюсть:
– Ты меня точно придурком сделаешь! Я больной, что ли – на бабку…
И вот Ксения и Скелетон у цели – в палате. В кресле перед ними – летаргик Людмила Сергеевна. Это привлекательная блондинка 40 лет. Рядом сиделки, переводчица и наблюдающие врачи: психолог и гинеколог.
Психолог опять твердит (и так уже месяц):
– Милые мои, золотые! Да, мне не нравится ее угасание, совсем не нравится. Людмиле Сергеевне нужен хороший эмоциональный фон, новые люди, общение…
Ксения как всегда отвечает мрачно и односложно:
– Мужчина, то есть?
– Ну, если можно так сказать…
– Но мама… У мамы мужчина был 22 года назад. Собственно, это был мой папа.
Как всегда встревает гинеколог:
– И все? Невлюбчивая Ваша мама, вот что я скажу…
Как всегда он смущен:
– Со своей стороны могу добавить озабоченность по шейке матки. Угрожаемость по эрозии продолжает нарастать.
Зловещее молчание.
Гинеколог поспешно меняет тон:
– Нет-нет, не подумайте чего… Но все же… Понимаете, вопрос регулярности половой жизни… Хм… Смешно, однако…
Скелетон робко вставляет свои соображения:
– Ксюша… Может нам как-то… Ну, привинтить мужичка… к эрозии… Ну, как-то сбоку…
Ксения взрывается:
– Мозги тебе надо привинтить, бабон! Ты, вообще, соображаешь, что говоришь? Доктор, не обращайте на нее внимания. Она ку-ку, но добрая.
– Да, конечно…
Ксения серьезно обижена на мать:
– Мама, вот видишь ты какая! Вот видишь! И теперь мне возиться еще с этими сраными мужичками! С этими козлами!
Психолог:
– Ну… Не все же такие…
– Вы знаете сколько я их перевидала?
Она взбивает недетскую грудь:
– Знаете? С 13-ти лет. С двенадцати с половиной!
Гинеколог:
– Да.
– В любых позах. И после этого вы говорите мне! Все! Представьте, все!
– Вот именно! – добавляет Скелетон.
Она нежно целует внучку:
– Ой, ты моя маленькая… Золотце мое…
На радостях Скелетон семенит к выходу, – с криком «киай!» бьет ногой косяк. Со стены падает репродукция «Девочка с персиками». Скелетон испуганно застыла.
– Бабон, блять, тупая! Сколько раз повторять, хватит дрыгаться! А ну подними девочку! Подними персики, я сказала!
10. Одинокая и сумасшедшая
11. Любовь, между прочим, всюду
12. Нет повести печальнее на свете…
13. Лекция о мужской заднице: гнусно и мерзко!
Снова летит страшный крик безумной бабули:
– Киай!
Тощая нога Скелетон взлетает в воздух, чтобы закрыть дверцу машины. Но старушка промазала, шмякнулась на задницу, быстро вскочила, отжалась и гуськом посеменила за внучкой.
Старшина смотрит вслед.
Леха без слов снова наносит удар в челюсть – теперь профилактический.
Старшина автоматом наносит ответный удар. Леха отлетает.
Леха потирает челюсть:
– Мих, я думал ты и на бабулек теперь загораешься?
Старшина тоже потирает челюсть:
– Ты меня точно придурком сделаешь! Я больной, что ли – на бабку…
И вот Ксения и Скелетон у цели – в палате. В кресле перед ними – летаргик Людмила Сергеевна. Это привлекательная блондинка 40 лет. Рядом сиделки, переводчица и наблюдающие врачи: психолог и гинеколог.
Психолог опять твердит (и так уже месяц):
– Милые мои, золотые! Да, мне не нравится ее угасание, совсем не нравится. Людмиле Сергеевне нужен хороший эмоциональный фон, новые люди, общение…
Ксения как всегда отвечает мрачно и односложно:
– Мужчина, то есть?
– Ну, если можно так сказать…
– Но мама… У мамы мужчина был 22 года назад. Собственно, это был мой папа.
Как всегда встревает гинеколог:
– И все? Невлюбчивая Ваша мама, вот что я скажу…
Как всегда он смущен:
– Со своей стороны могу добавить озабоченность по шейке матки. Угрожаемость по эрозии продолжает нарастать.
Зловещее молчание.
Гинеколог поспешно меняет тон:
– Нет-нет, не подумайте чего… Но все же… Понимаете, вопрос регулярности половой жизни… Хм… Смешно, однако…
Скелетон робко вставляет свои соображения:
– Ксюша… Может нам как-то… Ну, привинтить мужичка… к эрозии… Ну, как-то сбоку…
Ксения взрывается:
– Мозги тебе надо привинтить, бабон! Ты, вообще, соображаешь, что говоришь? Доктор, не обращайте на нее внимания. Она ку-ку, но добрая.
– Да, конечно…
Ксения серьезно обижена на мать:
– Мама, вот видишь ты какая! Вот видишь! И теперь мне возиться еще с этими сраными мужичками! С этими козлами!
Психолог:
– Ну… Не все же такие…
– Вы знаете сколько я их перевидала?
Она взбивает недетскую грудь:
– Знаете? С 13-ти лет. С двенадцати с половиной!
Гинеколог:
– Да.
– В любых позах. И после этого вы говорите мне! Все! Представьте, все!
– Вот именно! – добавляет Скелетон.
Она нежно целует внучку:
– Ой, ты моя маленькая… Золотце мое…
На радостях Скелетон семенит к выходу, – с криком «киай!» бьет ногой косяк. Со стены падает репродукция «Девочка с персиками». Скелетон испуганно застыла.
– Бабон, блять, тупая! Сколько раз повторять, хватит дрыгаться! А ну подними девочку! Подними персики, я сказала!
10. Одинокая и сумасшедшая
На вопрос, сколько еще Вера будет таскать на своем плече пьяного Козырева никто не знает ответа – даже Вера.
С другой стороны, если не Вера, то найдется другая. И она будет такая змеюка… такая тварь… такая бэ… У Веры иногда аж дух захватывает, какая это будет бэ! Так что уж лучше она, Вера, чем всякие другие бэ.
Вот почему она иногда даже с радостью тащит Козырева из подъезда к машине.
Козырев вскидывает голову:
– Вера, Вы не забыли настоятельную просьбу моей жены выйти за меня замуж? Куда мы едем?
– К ней и едем.
Она впихивает Козырева на заднее сиденье, садится сама, машина трогается.
– Так что замуж?
– Нет, за Вас не пойду. Вы старый и страшный.
– Ну и что? Я всегда был такой.
– Ну как это что? Я – молодая, интересная. А вдруг я захочу на танцы, допустим.
– Допустим, отпустим.
– А вдруг там…
– Знаем… И что?
– Ну как это что? Как это так? Я жена или кто? А вы муж или кто?
– У нас любовь, Вера. А секс… Ну что секс? Найдем какого-нибудь трабунишку, вот и будет Вам секс.
– Как Вы такое вообще можете говорить? Трабунишку… Мне не нужен трабунишка. Я не бешенная!
Она вдруг оглядывается на Козырева – в глазах ее неподдельный ужас.
– Ой, какой Вы страшный и старый, мать честная! Валерия Николаевна, нет, нет и нет! Я не могу! И не просите!
Как всегда пьяного Козырева встречает преданная Лиза. Она угодливо подставляет кресло, и вот дремлющего Козырева везут в чайную беседку. К процессии прибилась и бедная переводчица Риты – почему-то она всегда выступает в роли жалкой просительницы за Риту.
– Так вы не пойдете за него замуж? – кисло спрашивает переводчица Майя.
Вера долго молчит.
– А как Вы сама думаете?
– Я бы точно не пошла.
В чашках остывает чай. Жена Козырева – Валерия – неподвижна в кресле-каталке. Майя подносит чашку, губы Валерии инстинктивно открываются, она делает несколько мелких глотков.
– Мы снова пьем чай… – комментирует Майя.
Валерия видимо что-то отвечает.
– Да-да, – соглашается с ней Майя. – Прекрасный солнечный полдень…
– Прекрасный… – почему-то вздыхает переводчица Риты и опять начинает растерянно листать тетрадь.
– Маргарита пишет новую предсмертную записку. Здесь начало. Роман Григорьевич не появляется у нее уже пять дней.
Все молчат.
– Читать? – убито спрашивает переводчица Риты.
– Для кого читать? Он же все равно спит.
Вера почему-то надменна:
– Как можно читать записку любовницы в присутствии живой жены?
– Во-первых, она не любовница, а тоже жена, хотя и бывшая.
– Что такое бывшая жена? Она уже не жена!
– Мне ее так жалко… У нее никого нет… Она просто одинокая и сумасшедшая… Уже сошла с ума на почве этих предсмертных записок.
– Как страшно быть бывшей любовницей, правда? – говорит Майя. – Да еще мертвой…
Вера с недоумением листает протянутую тетрадь.
– Оставьте, я почитаю ему потом.
Козырев делает расхристанное движение рукой и чашка с чаем летит на траву. Козырев открывает глаза. Майя вытирает губы Валерии салфеткой. На ее глаза наворачиваются слезы, когда она начинает переводить, что говорит Валерия.
– Она говорит… Вы слышите, она говорит: и вот я мертва, Роман.
– Да, мертва, – соглашается Козырев.
– Заткнитесь, пожалуйста, Роман Григорьевич! – гневно машет руками Майя. – Валерия говорит: я мертва много дней. «Чтоб ты сдохла, старая калоша!», говорил ты себе много-много раз.
– Разве я говорил такое? – удивляется Козырев.
– Роман, теперь это случилось. Я больше не мешаю тебе ни в чем. Я просто лежу мертвая и по моим щекам катятся слезы прощения и прощания.
Козырев начинает погружаться в новую дрему:
– Мертвые так много не говорят, Лера.
– Не затыкайте ей рот, она хочет сказать все, что думает о Вас!
Майя прикладывает платочек сначала к своим мокрым глазам, потом к сухим глазам Валерии.
– Вы так и не ответили на вопрос Валерии!
– Какой вопрос? – не поняла Вера.
– Что он испытывал, когда он эту… как ее… корректоршу…
– Михайлову?
– Да, Михайлову.
– А что он может ответить? Какое он испытал грандиозное щемящее чувство вселенского стыда?
– Я умоляю! – сморкается в платочек Майя.
– Он всегда отвечает, что у него сложный жизненный путь маньяка и извращенца.
– Стандартная отговорка козла и потаскуна.
– И Вы после этого спрашиваете, почему я не хочу за него замуж!
– Но это же временно! По просьбе Валерии Николаевны!
– Нет, не могу – даже на один день не могу!
– Валерия Вас умоляет: Вера, будьте человеком. Как его можно оставить без присмотра, ну как?
Вера начинает всхлипывать о своем:
– Но он и Михайлова, понимаете… И не раз, между прочим… У меня – глаза на лоб… А Михайлов такой хороший мальчик…
Она перещелкивает на мобильнике фотографии, нашла нужную:
– Посмотрите, Майя, это же чудо-мальчик! Как он мог жениться на Михайловой, ума не приложу!
Майя пожимает плечами.
– Судьба Михайлова не интересует Валерию, только Михайловой… Она что, типичная смазливая блондинка?
– Михайлов тоже хорошенький блондин… Как можно – сначала жену, а потом мужа? Вы это можете объяснить?
Всхлипывая, прячет мобильник в сумочку.
– Он такой хорошенький… Лапа…
– Валерия просит: когда Роман Григорьевич проснется, передайте ему, что он скот!
Громче:
– Скот в квадрате!
Совсем в истерике (и сквозь новые слезы):
– Отменная скотина!
Вера тоже впадает в истерику:
– Передам: чудовище!
Громче:
– Кретин!
Стучит ногами:
– Лох и скотобаза! Валерия Николаевна, я не могу за такого замуж – даже временно, даже по-граждански! Уж простите меня.
Майя нервно закуривает:
– Валерия интересуется: он что – совсем Вам не нравится? И у Вас ничего нет с ним? Никакого…хм… волнения?
– Волнение? Я его вожу писать. Достаю пенис. Это называется сисяко-писяко. Он считает, что в это время моя сисяко смотрит на его писяко.
– Какой он идиот! И что дальше?
– И он писает. И так уже второй год. Это можно назвать волнением?
Козырев открывает глаза:
– Вера, мы сисяко-писяко? Не пора?
– Ах, сисяко-писяко? Представьте, не пора! Да пусть он лопнет Ваш ненасытный мочевой пузырь! Нет, Валерия, я даже на один день не могу выйти! А присмотреть – я и так присматриваю. А жить с таким…
Козырев засыпает…
Майя вывозит коляску с Валерией на центральную аллею. Коляску с Козыревым везет Лиза. Процессия берет направление в глубину аллеи – на прогулку. Вера плетется сзади, щелкая на мобильнике фотографии Михайлова. Лицо ее светлеет…
С другой стороны, если не Вера, то найдется другая. И она будет такая змеюка… такая тварь… такая бэ… У Веры иногда аж дух захватывает, какая это будет бэ! Так что уж лучше она, Вера, чем всякие другие бэ.
Вот почему она иногда даже с радостью тащит Козырева из подъезда к машине.
Козырев вскидывает голову:
– Вера, Вы не забыли настоятельную просьбу моей жены выйти за меня замуж? Куда мы едем?
– К ней и едем.
Она впихивает Козырева на заднее сиденье, садится сама, машина трогается.
– Так что замуж?
– Нет, за Вас не пойду. Вы старый и страшный.
– Ну и что? Я всегда был такой.
– Ну как это что? Я – молодая, интересная. А вдруг я захочу на танцы, допустим.
– Допустим, отпустим.
– А вдруг там…
– Знаем… И что?
– Ну как это что? Как это так? Я жена или кто? А вы муж или кто?
– У нас любовь, Вера. А секс… Ну что секс? Найдем какого-нибудь трабунишку, вот и будет Вам секс.
– Как Вы такое вообще можете говорить? Трабунишку… Мне не нужен трабунишка. Я не бешенная!
Она вдруг оглядывается на Козырева – в глазах ее неподдельный ужас.
– Ой, какой Вы страшный и старый, мать честная! Валерия Николаевна, нет, нет и нет! Я не могу! И не просите!
Как всегда пьяного Козырева встречает преданная Лиза. Она угодливо подставляет кресло, и вот дремлющего Козырева везут в чайную беседку. К процессии прибилась и бедная переводчица Риты – почему-то она всегда выступает в роли жалкой просительницы за Риту.
– Так вы не пойдете за него замуж? – кисло спрашивает переводчица Майя.
Вера долго молчит.
– А как Вы сама думаете?
– Я бы точно не пошла.
В чашках остывает чай. Жена Козырева – Валерия – неподвижна в кресле-каталке. Майя подносит чашку, губы Валерии инстинктивно открываются, она делает несколько мелких глотков.
– Мы снова пьем чай… – комментирует Майя.
Валерия видимо что-то отвечает.
– Да-да, – соглашается с ней Майя. – Прекрасный солнечный полдень…
– Прекрасный… – почему-то вздыхает переводчица Риты и опять начинает растерянно листать тетрадь.
– Маргарита пишет новую предсмертную записку. Здесь начало. Роман Григорьевич не появляется у нее уже пять дней.
Все молчат.
– Читать? – убито спрашивает переводчица Риты.
– Для кого читать? Он же все равно спит.
Вера почему-то надменна:
– Как можно читать записку любовницы в присутствии живой жены?
– Во-первых, она не любовница, а тоже жена, хотя и бывшая.
– Что такое бывшая жена? Она уже не жена!
– Мне ее так жалко… У нее никого нет… Она просто одинокая и сумасшедшая… Уже сошла с ума на почве этих предсмертных записок.
– Как страшно быть бывшей любовницей, правда? – говорит Майя. – Да еще мертвой…
Вера с недоумением листает протянутую тетрадь.
– Оставьте, я почитаю ему потом.
Козырев делает расхристанное движение рукой и чашка с чаем летит на траву. Козырев открывает глаза. Майя вытирает губы Валерии салфеткой. На ее глаза наворачиваются слезы, когда она начинает переводить, что говорит Валерия.
– Она говорит… Вы слышите, она говорит: и вот я мертва, Роман.
– Да, мертва, – соглашается Козырев.
– Заткнитесь, пожалуйста, Роман Григорьевич! – гневно машет руками Майя. – Валерия говорит: я мертва много дней. «Чтоб ты сдохла, старая калоша!», говорил ты себе много-много раз.
– Разве я говорил такое? – удивляется Козырев.
– Роман, теперь это случилось. Я больше не мешаю тебе ни в чем. Я просто лежу мертвая и по моим щекам катятся слезы прощения и прощания.
Козырев начинает погружаться в новую дрему:
– Мертвые так много не говорят, Лера.
– Не затыкайте ей рот, она хочет сказать все, что думает о Вас!
Майя прикладывает платочек сначала к своим мокрым глазам, потом к сухим глазам Валерии.
– Вы так и не ответили на вопрос Валерии!
– Какой вопрос? – не поняла Вера.
– Что он испытывал, когда он эту… как ее… корректоршу…
– Михайлову?
– Да, Михайлову.
– А что он может ответить? Какое он испытал грандиозное щемящее чувство вселенского стыда?
– Я умоляю! – сморкается в платочек Майя.
– Он всегда отвечает, что у него сложный жизненный путь маньяка и извращенца.
– Стандартная отговорка козла и потаскуна.
– И Вы после этого спрашиваете, почему я не хочу за него замуж!
– Но это же временно! По просьбе Валерии Николаевны!
– Нет, не могу – даже на один день не могу!
– Валерия Вас умоляет: Вера, будьте человеком. Как его можно оставить без присмотра, ну как?
Вера начинает всхлипывать о своем:
– Но он и Михайлова, понимаете… И не раз, между прочим… У меня – глаза на лоб… А Михайлов такой хороший мальчик…
Она перещелкивает на мобильнике фотографии, нашла нужную:
– Посмотрите, Майя, это же чудо-мальчик! Как он мог жениться на Михайловой, ума не приложу!
Майя пожимает плечами.
– Судьба Михайлова не интересует Валерию, только Михайловой… Она что, типичная смазливая блондинка?
– Михайлов тоже хорошенький блондин… Как можно – сначала жену, а потом мужа? Вы это можете объяснить?
Всхлипывая, прячет мобильник в сумочку.
– Он такой хорошенький… Лапа…
– Валерия просит: когда Роман Григорьевич проснется, передайте ему, что он скот!
Громче:
– Скот в квадрате!
Совсем в истерике (и сквозь новые слезы):
– Отменная скотина!
Вера тоже впадает в истерику:
– Передам: чудовище!
Громче:
– Кретин!
Стучит ногами:
– Лох и скотобаза! Валерия Николаевна, я не могу за такого замуж – даже временно, даже по-граждански! Уж простите меня.
Майя нервно закуривает:
– Валерия интересуется: он что – совсем Вам не нравится? И у Вас ничего нет с ним? Никакого…хм… волнения?
– Волнение? Я его вожу писать. Достаю пенис. Это называется сисяко-писяко. Он считает, что в это время моя сисяко смотрит на его писяко.
– Какой он идиот! И что дальше?
– И он писает. И так уже второй год. Это можно назвать волнением?
Козырев открывает глаза:
– Вера, мы сисяко-писяко? Не пора?
– Ах, сисяко-писяко? Представьте, не пора! Да пусть он лопнет Ваш ненасытный мочевой пузырь! Нет, Валерия, я даже на один день не могу выйти! А присмотреть – я и так присматриваю. А жить с таким…
Козырев засыпает…
Майя вывозит коляску с Валерией на центральную аллею. Коляску с Козыревым везет Лиза. Процессия берет направление в глубину аллеи – на прогулку. Вера плетется сзади, щелкая на мобильнике фотографии Михайлова. Лицо ее светлеет…
11. Любовь, между прочим, всюду
В самом деле; день, что ли, такой?
Пока Вера рассказывает, как она достает пенис Козырева, две девушки-журналистки из окна второго этажа фотографируют двор Клиники. Вернее, лужайку со скамейкой. Или даже так: даму-летаргика в кресле.
Это Аделаида. Рядом – профессор Майер с переводчицей Хильдой, а также переводчица Аделаиды.
Журналистки судачат:
– Представляешь, у профессора Майера с этой дамой виртуальный роман. Она подчинила его себе полностью. Он – мягкотелый… Ну, типичный подкаблучник.
– Интересно, влюбленная могла бы дать интервью? «Лав-стори с того света», как тебе? Или: «Загробный поцелуй мертвячки».
– Поцелуй мертвячки – треш. Надо гламурнее. Насчет интервью – дохлый номер. Даже Любовь Семеновна тут не поможет.
Переводчица Аделаиды ровным тоном загружает Хильду:
– Хольт, Вы наверно помните знаменитую русскую пьесу, в которой один молодой человек убивает из ружья чайку?
Профессор живо откликается.
– О, да. Пьеса «Чайка» – настоящий хит. Хильда, я правильно понял?
– Эта убитая чайка – я! – синхронно продолжает переводчица. – А Вы тот самый знаменитый бесшабашный молодой человек привлекательной наружности…
– Ну, не так он и молод уже, – добавляет Хильда от себя.
– Какая разница, если она его ни разу не видела все равно?
– Резонно, – соглашается Хильда. – Хольт, она говорит, что Вы должны выстрелить еще раз и обязательно посмотреть на руки, нечаянно обагренные кровью прекрасной птицы.
Майер становится на колено и стреляет из воображаемого ружья.
– Пиф-паф! Пиф-паф! – повизгивает он восторженно.
Хильда делает замечание:
– В России при этом говорят следующее: «Пиф-паф! О-ё-ёй! Умирает зайчик мой!»
– Прекрасно! «Умирает зайчик мой!» Я – убийцо? О, да – убийцо, донер веттер!
Он показывает Аделаиде как слезы капают в ладошки:
– Кап-кап… Кап-кап…
– Она все равно слепая, – устало говорит переводчица.
– Ну и что! – горячо возражает Хильда.
Она спохватывается:
– Ах, да, я забыла про ее вчерашнюю СМС-ку…
И Хильда читает:
– Так, что она пишет… Она опять пишет, что я дрянь… Буквально: «Ваша переводчица Хильда – грубая и тупая дрянь».
– Окей, – соглашается Майер.
Переводчица синхронно вздыхает от имени Аделаиды:
– Наш односторонний роман близится к завершению, доктор! Вам грустно? Мне тоже. Я скоро отпущу Вас навсегда.
Пока Вера рассказывает, как она достает пенис Козырева, две девушки-журналистки из окна второго этажа фотографируют двор Клиники. Вернее, лужайку со скамейкой. Или даже так: даму-летаргика в кресле.
Это Аделаида. Рядом – профессор Майер с переводчицей Хильдой, а также переводчица Аделаиды.
Журналистки судачат:
– Представляешь, у профессора Майера с этой дамой виртуальный роман. Она подчинила его себе полностью. Он – мягкотелый… Ну, типичный подкаблучник.
– Интересно, влюбленная могла бы дать интервью? «Лав-стори с того света», как тебе? Или: «Загробный поцелуй мертвячки».
– Поцелуй мертвячки – треш. Надо гламурнее. Насчет интервью – дохлый номер. Даже Любовь Семеновна тут не поможет.
Переводчица Аделаиды ровным тоном загружает Хильду:
– Хольт, Вы наверно помните знаменитую русскую пьесу, в которой один молодой человек убивает из ружья чайку?
Профессор живо откликается.
– О, да. Пьеса «Чайка» – настоящий хит. Хильда, я правильно понял?
– Эта убитая чайка – я! – синхронно продолжает переводчица. – А Вы тот самый знаменитый бесшабашный молодой человек привлекательной наружности…
– Ну, не так он и молод уже, – добавляет Хильда от себя.
– Какая разница, если она его ни разу не видела все равно?
– Резонно, – соглашается Хильда. – Хольт, она говорит, что Вы должны выстрелить еще раз и обязательно посмотреть на руки, нечаянно обагренные кровью прекрасной птицы.
Майер становится на колено и стреляет из воображаемого ружья.
– Пиф-паф! Пиф-паф! – повизгивает он восторженно.
Хильда делает замечание:
– В России при этом говорят следующее: «Пиф-паф! О-ё-ёй! Умирает зайчик мой!»
– Прекрасно! «Умирает зайчик мой!» Я – убийцо? О, да – убийцо, донер веттер!
Он показывает Аделаиде как слезы капают в ладошки:
– Кап-кап… Кап-кап…
– Она все равно слепая, – устало говорит переводчица.
– Ну и что! – горячо возражает Хильда.
Она спохватывается:
– Ах, да, я забыла про ее вчерашнюю СМС-ку…
И Хильда читает:
– Так, что она пишет… Она опять пишет, что я дрянь… Буквально: «Ваша переводчица Хильда – грубая и тупая дрянь».
– Окей, – соглашается Майер.
Переводчица синхронно вздыхает от имени Аделаиды:
– Наш односторонний роман близится к завершению, доктор! Вам грустно? Мне тоже. Я скоро отпущу Вас навсегда.
12. Нет повести печальнее на свете…
…чем повесть про нашего Старшину. Была когда-то такая армейская частушечка:
Здесь ассистентка под присмотром Любови Семеновны припудривает нашего Старшину.
Старшина – в гламурном шоу-костюме с блестками, какими-то перьями и прочее: в общем, помесь Киркорова с Элвисом Пресли.
– Какая прелесть, какой хорошенький мальчик… – говорит Любовь Семеновна.
Леха бурчит под нос:
– Чисто пидар… Урод конкретный…
Ассистентка показывает Лехе жест: «меня тянет блевать». Леха отвечает – трясет лбом («апстенку»).
Любовь Семеновна вздыхает:
– Ну и как теперь тебя женить, Михаил? С такой головой коматозной? Знала бы мамка покойная, что в армии с тобой сделали…
Старшина с готовностью подхватывает больную тему:
– Три недели в коме пролежал, теть Люб… Всей ротой метелили… Все отбили… Все почки и мозги…
– А чего – над солдатами издевался? Хорошего старшину солдаты разве будут бить? А ну-ка…
Она делает привычный жест Старшине наклониться – войти в образ, так сказать.
Старшина заученно отклячивает крепкий зад десантника, опершись локтями на столик перед зеркалом.
Любовь Семеновна с размаху лягает ненавистную задницу. Старшина отскакивает, потирая ягодицу. Он обижен.
– Не понял, теть Люб…
– Вот такие как ты и дурят девчонкам головы! А потом их привозят сюда спящими! Как тебя женить, дурака, отвечай?
Совсем скоро мы доберемся до тайны коматозной головы Старшины, а именно в этой главке. Для этого заглянем в маленькую гримерную Клиники Сна профессора Майера и послушаем один любопытный разговор.
Старшина у нас хороший
Старшина у нас один.
Соберемся мы все вместе
И пизды ему дадим.
Здесь ассистентка под присмотром Любови Семеновны припудривает нашего Старшину.
Старшина – в гламурном шоу-костюме с блестками, какими-то перьями и прочее: в общем, помесь Киркорова с Элвисом Пресли.
– Какая прелесть, какой хорошенький мальчик… – говорит Любовь Семеновна.
Леха бурчит под нос:
– Чисто пидар… Урод конкретный…
Ассистентка показывает Лехе жест: «меня тянет блевать». Леха отвечает – трясет лбом («апстенку»).
Любовь Семеновна вздыхает:
– Ну и как теперь тебя женить, Михаил? С такой головой коматозной? Знала бы мамка покойная, что в армии с тобой сделали…
Старшина с готовностью подхватывает больную тему:
– Три недели в коме пролежал, теть Люб… Всей ротой метелили… Все отбили… Все почки и мозги…
– А чего – над солдатами издевался? Хорошего старшину солдаты разве будут бить? А ну-ка…
Она делает привычный жест Старшине наклониться – войти в образ, так сказать.
Старшина заученно отклячивает крепкий зад десантника, опершись локтями на столик перед зеркалом.
Любовь Семеновна с размаху лягает ненавистную задницу. Старшина отскакивает, потирая ягодицу. Он обижен.
– Не понял, теть Люб…
– Вот такие как ты и дурят девчонкам головы! А потом их привозят сюда спящими! Как тебя женить, дурака, отвечай?
13. Лекция о мужской заднице: гнусно и мерзко!
Нет, совсем не зря, задница нашего Старшины иногда получает пинки. Они вполне заслуженные, если учесть, что в Клинике Сна читает лекции известный психолог-феминист г-жа Арканова Инна Андреевна. Уж она-то знает как ненавидеть смазливых мачо, в том числе и их задницы, крепкие как умывальники от Мойдодыра.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента