В пылу схватки он даже не замечал, что костяшки пальцев на руках уже испачкались в крови. Красными пятнами покрылся и бинт на обожженной руке. Наверняка полопалась едва-едва ставшая нарастать кожа.
Халда вдруг взревел и кинулся на Константина, широко распахнув руки. Едва ли он сделал это осознанно, просто в такой ситуации ему оставалось надеяться только на свои габариты. Боец из этого громилы был никудышный.
Константин ушел от встречи одним резким уклоном. Спустя мгновение Халда оказался спиной к противнику, и Панфилов не замедлил этим воспользоваться.
Не тратя время на лишние движения, перегруппировку и концентрацию силы, он нанес один из своих любимых и потому хорошо отработанных ударов кулаком правой руки наотмашь по затылку. Такой удар носит в карате название «уракен».
Все слилось воедино в этом безжалостном и сокрушительном ударе: боль, ярость, жажда мщения, оскорбленное самолюбие, ненависть.
Халда протаранил головой дверь, и его обмякшее тело сползло на пол. Константин, охваченный азартом схватки, на этом не успокоился. Он подскочил к врагу, потерявшему сознание, подхватил его под руки, подтащил к параше и сунул его головой вниз.
— Охладись, скотина.
За спиной раздался сдавленный нечленораздельный звук.
Джоник, мгновенно избавившийся от кайфа, трясся от страха, сучил ногами и жался к стенке. Константин метнулся к нему.
— А-а, — завизжал Джоник, — не трогай меня, не трогай! Я тебе все, что хочешь, сделаю. Хочешь минет, хочешь сзади.
— Гнида!
Константин стащил упирающегося наркомана с досок и врезал ему ребром ладони по шее. Джоник кубарем покатился по полу, ударился плечом о стену и затих.
Панфилов перешагнул через валявшегося на полу Цыгана и тяжело опустился на нары. Только сейчас, после схватки, он почувствовал, как дрожат у него руки и ноги, увидел разбитые в кровь костяшки кулаков и ощутил острую режущую боль в спине.
Он принялся ощупывать себя сзади и дернулся, когда его палец наткнулся на здоровенную занозу, почти щепку, торчавшую через рубашку из-под лопатки. Кряхтя и кривясь от боли, он вытащил занозу, выбросил ее, ругнулся и снова приложил ладонь к спине. Нащупав мокрое пятно, он посмотрел на ладонь. Из раны сочилась кровь. «Ладно, — подумал он, — сама остановится. Главное, что ребра целы».
Почки побаливали после нескольких чувствительных ударов, которые нанес ему Цыган. Вся правая часть головы превратилась в распухшую пробку. Кровь била толчками в ухо, но, слава Богу, колокольный звон затих.
Неожиданно Цыган, лежавший в луже крови, застонал и начал дергаться. Его движения напоминали предсмертные конвульсии. Тем не менее он был жив и спустя несколько мгновений рывком перевернулся на спину.
На его густо измазанном кровью искаженном лице страшно сверкали белки выпученных глаз. Из широко раскрытого рта ползли, надуваясь и лопаясь, красные пузыри. Никаких видимых ран на лице не было, кроме разбитого при падении носа. Но едва ли человеческий череп был в состоянии выдержать такой страшный удар, который нанес Константин. Наверняка кости в височной части были сломаны. Если бы хоть один осколок угодил в мозг, Цыган уже давно бы предстал перед Всевышним.
Но, видимо, этому крепышу везло. Впрочем, едва ли это можно было назвать везением. В любом случае ему уготована участь полутрупа, навсегда прикованного к больничной койке.
Вдруг Джоник, о котором Константин и думать-то позабыл, вскочил и с истошным воплем бросился к двери:
— Помогите! Убивают, гражданин начальник! Спасите!
И откуда только силы взялись в этом хилом теле. Джоник колотил в металлическую обшивку руками и ногами, сопровождая все это безумными выкриками:
— Не могу, начальник, помоги! Забери меня отсюда!
Он издавал столько шума, что было слышно наверняка во всем Подмосковье. Но Константин не обращал на него никакого внимания.
Пусть орет, все равно ведь рано или поздно вертухаев вызывать придется. Чем раньше, тем лучше.
Константин вдруг почувствовал одно острое желание — поскорей бы все это закончилось. Пусть гражданин следователь шьет ему дело, гражданин судья вместе со своими кивалами паяют ему срок и отправляют его хоть в тюрьму, хоть на зону, хоть на лесоповал, хоть к черту на рога. Но как охота курить…
ГЛАВА 5
Халда вдруг взревел и кинулся на Константина, широко распахнув руки. Едва ли он сделал это осознанно, просто в такой ситуации ему оставалось надеяться только на свои габариты. Боец из этого громилы был никудышный.
Константин ушел от встречи одним резким уклоном. Спустя мгновение Халда оказался спиной к противнику, и Панфилов не замедлил этим воспользоваться.
Не тратя время на лишние движения, перегруппировку и концентрацию силы, он нанес один из своих любимых и потому хорошо отработанных ударов кулаком правой руки наотмашь по затылку. Такой удар носит в карате название «уракен».
Все слилось воедино в этом безжалостном и сокрушительном ударе: боль, ярость, жажда мщения, оскорбленное самолюбие, ненависть.
Халда протаранил головой дверь, и его обмякшее тело сползло на пол. Константин, охваченный азартом схватки, на этом не успокоился. Он подскочил к врагу, потерявшему сознание, подхватил его под руки, подтащил к параше и сунул его головой вниз.
— Охладись, скотина.
За спиной раздался сдавленный нечленораздельный звук.
Джоник, мгновенно избавившийся от кайфа, трясся от страха, сучил ногами и жался к стенке. Константин метнулся к нему.
— А-а, — завизжал Джоник, — не трогай меня, не трогай! Я тебе все, что хочешь, сделаю. Хочешь минет, хочешь сзади.
— Гнида!
Константин стащил упирающегося наркомана с досок и врезал ему ребром ладони по шее. Джоник кубарем покатился по полу, ударился плечом о стену и затих.
Панфилов перешагнул через валявшегося на полу Цыгана и тяжело опустился на нары. Только сейчас, после схватки, он почувствовал, как дрожат у него руки и ноги, увидел разбитые в кровь костяшки кулаков и ощутил острую режущую боль в спине.
Он принялся ощупывать себя сзади и дернулся, когда его палец наткнулся на здоровенную занозу, почти щепку, торчавшую через рубашку из-под лопатки. Кряхтя и кривясь от боли, он вытащил занозу, выбросил ее, ругнулся и снова приложил ладонь к спине. Нащупав мокрое пятно, он посмотрел на ладонь. Из раны сочилась кровь. «Ладно, — подумал он, — сама остановится. Главное, что ребра целы».
Почки побаливали после нескольких чувствительных ударов, которые нанес ему Цыган. Вся правая часть головы превратилась в распухшую пробку. Кровь била толчками в ухо, но, слава Богу, колокольный звон затих.
Неожиданно Цыган, лежавший в луже крови, застонал и начал дергаться. Его движения напоминали предсмертные конвульсии. Тем не менее он был жив и спустя несколько мгновений рывком перевернулся на спину.
На его густо измазанном кровью искаженном лице страшно сверкали белки выпученных глаз. Из широко раскрытого рта ползли, надуваясь и лопаясь, красные пузыри. Никаких видимых ран на лице не было, кроме разбитого при падении носа. Но едва ли человеческий череп был в состоянии выдержать такой страшный удар, который нанес Константин. Наверняка кости в височной части были сломаны. Если бы хоть один осколок угодил в мозг, Цыган уже давно бы предстал перед Всевышним.
Но, видимо, этому крепышу везло. Впрочем, едва ли это можно было назвать везением. В любом случае ему уготована участь полутрупа, навсегда прикованного к больничной койке.
Вдруг Джоник, о котором Константин и думать-то позабыл, вскочил и с истошным воплем бросился к двери:
— Помогите! Убивают, гражданин начальник! Спасите!
И откуда только силы взялись в этом хилом теле. Джоник колотил в металлическую обшивку руками и ногами, сопровождая все это безумными выкриками:
— Не могу, начальник, помоги! Забери меня отсюда!
Он издавал столько шума, что было слышно наверняка во всем Подмосковье. Но Константин не обращал на него никакого внимания.
Пусть орет, все равно ведь рано или поздно вертухаев вызывать придется. Чем раньше, тем лучше.
Константин вдруг почувствовал одно острое желание — поскорей бы все это закончилось. Пусть гражданин следователь шьет ему дело, гражданин судья вместе со своими кивалами паяют ему срок и отправляют его хоть в тюрьму, хоть на зону, хоть на лесоповал, хоть к черту на рога. Но как охота курить…
ГЛАВА 5
Наутро капитан Дубяга выглядел так, словно ему пришлось провести бессонную ночь на боевом посту. Небритое лицо потемнело, глаза потускнели, даже волосы торчали в разные стороны. Константин собирался было посочувствовать гражданину начальнику, но передумал. Какого черта?
Дубяга заполнил несколько строчек в бланке протокола допроса и положил ручку.
— Что вы можете сказать по поводу вчерашних происшествий? — сухо спросил он.
— Каких происшествий?
— Не крутите мне муньку, Панфилов. Хватит мне и того, что я обращаюсь к вам на «вы».
— Я просто хотел уточнить, какие именно происшествия вы имеете в виду.
— Все. Я имею в виду все происшествия, которые случились с вами.
Константин сидел перед следователем на стуле, накрыв больную перевязанную руку здоровой. Но Дубяга, конечно же, успел рассмотреть темные пятна, расползшиеся по грязному бинту. Треснувшие костяшки пальцев на здоровой руке Константин вымыл еще накануне, после того как его перевели в новую камеру.
— Это, — Константин показал на свой подбитый глаз, — я споткнулся и упал. И руку тоже разбил, когда падал с верхних нар.
— Как это вы могли разбить перевязанную руку? — язвительно спросил Дубяга.
— Видите ли, гражданин следователь, у меня там был сильный ожог. И вообще, мне нужна перевязка.
— Больше вам ничего не нужно?
— Больше ничего, — спокойно ответил Константин. — Сегодня утром, слава Богу, первый раз накормили. Ну и пайка здесь — хлеб да вода.
— Разносолов ожидали? — криво усмехнулся капитан. — Так вы в тюрьме, а не в летнем пионерском лагере. Скажите еще спасибо, что в карцер не угодили.
— А за что в карцер?
— За избиение сокамерников. Несколько заключенных после встречи с вами отправились на больничные койки. Мне стоило большого труда отстоять вас перед начальником этого учреждения.
«Доброго изображает, — подумал Панфилов. — Сам меня запихнул к этим уродам, а теперь ждет, что благодарить его буду».
Но Дубяга неожиданно перевел разговор на другую тему.
— Где вы служили, Панфилов?
— В составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане исполнял интернациональный долг, — чуть усмехнувшись, сказал Константин. — Разве в моем деле об этом не написано?
— Я читал то, что написано в вашем военном билете. Там указан только номер части. Между прочим, в графе поощрений у вас пусто. Плохо воевали?
— Как все, — вызывающе сказал Константин.
— Ну-ну, не ерепеньтесь, Панфилов. Я вам не враг, просто хочу помочь.
— С каких это пор?
— Не важно. Я хочу послать запрос командиру вашей части. Возможно, это поможет смягчить приговор.
— Делайте что хотите, — пожав плечами, сказал Константин, — только боюсь, что долго придется ждать ответа.
— Почему?
— Почта из Афгана приходит не скоро.
— Ничего, Панфилов, время терпит. В запасе у вас несколько лет. Пока что вы обвиняетесь в совершении преступления по статье сто сорок восьмой. Она предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от трех до семи лет. При желании на вас можно повесить еще пару статей.
— Каких, например?
— Оказание сопротивления сотрудникам милиции, находящимся при исполнении служебных обязанностей.
— Да я же никакого сопротивления не оказывал. Это они меня били.
— Они засвидетельствуют на суде обратное и подтвердят это в письменной форме. Кому поверит наш советский суд — сотруднику милиции или преступнику, взятому на месте преступления, как говорится, с поличным? Вот то-то и оно.
— Что еще? — помрачнел Константин.
— Целый букет. Избиение сокамерников, нарушение правил внутреннего распорядка следственного изолятора. Хватит?
— Большое дело мне шьете.
— Быстро вы блатного жаргона нахватались. Впрочем, что удивляться — с кем поведешься, так сказать. Кстати, ночевали спокойно?
— Благодарю, гражданин следователь, в одиночке было нормально.
— За это не меня благодарите, а начальника СИЗО. Хотя мне пришлось долго убеждать его. Кое-кто намерен вам отомстить.
Константин мысленно прикинул, кто бы это мог быть. Но в памяти всплыл лишь отчаянный вопль Шкета: «Все равно подпишу!» Тоже мне мститель. Константин едва заметно улыбнулся, и это не ускользнуло от глаз капитана Дубяги.
— Вы напрасно улыбаетесь. Дело серьезное.
— Откуда вы знаете?
— Здесь все про всех известно. Так что рекомендую вам быть настороже.
— А что мне может угрожать в одиночке?
— В одиночке не менее опасно. Знаете, Панфилов, здесь всякое случается. Контролер может забыть запереть дверь на ночь. Его потом, конечно, за это накажут, но вам от этого не легче. Значит, так, я распоряжусь, чтобы вас перевели в камеру с нормальными соседями.
— В который раз?
— Это не вам решать, — оборвал его Дубяга. — А теперь перейдем к существу дела. Значит, вы по-прежнему утверждаете, что совершили угон в одиночку?
— Да.
— Хорошо. Так и запишем…
Большую часть камеры по обе стороны стен занимал деревянный настил. Был здесь и небольшой столик, сколоченный из грубо отесанных досок, и несколько таких же грубых табуреток.
На нарах вповалку лежали и сидели люди. Обитателей камеры было человек десять. Трое сидели за столиком, играя в шашки. Шашки были вылеплены из хлебного мякиша. В некоторых из них торчали обломки спичек. Очевидно, таким образом игроки отличали свои фигуры от фигур соперника.
Обитатели камеры лишь ненадолго задержали внимание на новичке, после чего игроки возобновили игру, а остальные занялись своими делами.
Кто-то курил, кто-то разглядывал свои протертые вонючие носки, кто-то разговаривал с соседом. Обычный тяжелый запах шибанул в нос, но уже через несколько минут Константин освоился и не замечал его.
При первом взгляде на соседей он не увидел ни одного знакомого лица. Около минуты он стоял у двери, выискивая место, где можно было бы примоститься. Никто не выразил особого желания подвинуться.
И вдруг Панфилов услышал знакомый голос:
— Резинщик, давай сюда.
Один из зеков, сидевший ближе к окну, махнул рукой.
— Архип?
— Точно. Присаживайся.
Скокарь, которого Константин встретил в больничке, освободил рядом с собой место для Панфилова. На нем была надета темная тюремная роба, как, кстати, и на некоторых других обитателях камеры. Архип принялся внимательно разглядывать лицо соседа.
— Я вижу, ты не скучал.
— Ерунда, — спокойно сказал Константин, присматриваясь к сокамерникам.
— Значит, верно про тебя базарят.
— Кто базарит?
— Малява тут одна ходит. Я как услыхал, так сразу понял, что это ты.
Константин почувствовал себя неуютно. Значит, по всей хате пошла о нем слава.
— Да ты расслабься, пацан, — успокоил его Архип. — Здесь у нас Индия, тебя никто не тронет.
— Что здесь?
— Ты хоть и ломом опоясанный, — улыбнулся Архип, — а жизни в натуре не знаешь. Учить тебя надо и учить.
— Без сопливых обойдемся.
— Не кипишуй, я ведь по-доброму, — примирительно сказал Архип. — Со временем ты, конечно, и без меня о понятиях узнаешь, но лучше раньше. Меньше проблем будет. Тебя ведь, кажется, Константином зовут? —Ну?
— Так вот, Костя, посиди спокойно, послушай меня. Здесь ведь все равно больше делать нечего. У тебя когда следствие заканчивается?
— А я почем знаю?
— Значит, не скоро. Обживайся потихоньку, привыкай. Ты сейчас в Индии.
Константин огляделся по сторонам.
— Не больно-то они на индусов похожи.
— Индия — это термин такой, — наставительно сказал Архип. — Хата так называется, то есть камера. Вообще-то в каждом следственном изоляторе две Индии. В одной собираются люди серьезные, порядочные, в основном те, у кого уже не первая командировка.
Дубяга заполнил несколько строчек в бланке протокола допроса и положил ручку.
— Что вы можете сказать по поводу вчерашних происшествий? — сухо спросил он.
— Каких происшествий?
— Не крутите мне муньку, Панфилов. Хватит мне и того, что я обращаюсь к вам на «вы».
— Я просто хотел уточнить, какие именно происшествия вы имеете в виду.
— Все. Я имею в виду все происшествия, которые случились с вами.
Константин сидел перед следователем на стуле, накрыв больную перевязанную руку здоровой. Но Дубяга, конечно же, успел рассмотреть темные пятна, расползшиеся по грязному бинту. Треснувшие костяшки пальцев на здоровой руке Константин вымыл еще накануне, после того как его перевели в новую камеру.
— Это, — Константин показал на свой подбитый глаз, — я споткнулся и упал. И руку тоже разбил, когда падал с верхних нар.
— Как это вы могли разбить перевязанную руку? — язвительно спросил Дубяга.
— Видите ли, гражданин следователь, у меня там был сильный ожог. И вообще, мне нужна перевязка.
— Больше вам ничего не нужно?
— Больше ничего, — спокойно ответил Константин. — Сегодня утром, слава Богу, первый раз накормили. Ну и пайка здесь — хлеб да вода.
— Разносолов ожидали? — криво усмехнулся капитан. — Так вы в тюрьме, а не в летнем пионерском лагере. Скажите еще спасибо, что в карцер не угодили.
— А за что в карцер?
— За избиение сокамерников. Несколько заключенных после встречи с вами отправились на больничные койки. Мне стоило большого труда отстоять вас перед начальником этого учреждения.
«Доброго изображает, — подумал Панфилов. — Сам меня запихнул к этим уродам, а теперь ждет, что благодарить его буду».
Но Дубяга неожиданно перевел разговор на другую тему.
— Где вы служили, Панфилов?
— В составе ограниченного контингента советских войск в Афганистане исполнял интернациональный долг, — чуть усмехнувшись, сказал Константин. — Разве в моем деле об этом не написано?
— Я читал то, что написано в вашем военном билете. Там указан только номер части. Между прочим, в графе поощрений у вас пусто. Плохо воевали?
— Как все, — вызывающе сказал Константин.
— Ну-ну, не ерепеньтесь, Панфилов. Я вам не враг, просто хочу помочь.
— С каких это пор?
— Не важно. Я хочу послать запрос командиру вашей части. Возможно, это поможет смягчить приговор.
— Делайте что хотите, — пожав плечами, сказал Константин, — только боюсь, что долго придется ждать ответа.
— Почему?
— Почта из Афгана приходит не скоро.
— Ничего, Панфилов, время терпит. В запасе у вас несколько лет. Пока что вы обвиняетесь в совершении преступления по статье сто сорок восьмой. Она предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от трех до семи лет. При желании на вас можно повесить еще пару статей.
— Каких, например?
— Оказание сопротивления сотрудникам милиции, находящимся при исполнении служебных обязанностей.
— Да я же никакого сопротивления не оказывал. Это они меня били.
— Они засвидетельствуют на суде обратное и подтвердят это в письменной форме. Кому поверит наш советский суд — сотруднику милиции или преступнику, взятому на месте преступления, как говорится, с поличным? Вот то-то и оно.
— Что еще? — помрачнел Константин.
— Целый букет. Избиение сокамерников, нарушение правил внутреннего распорядка следственного изолятора. Хватит?
— Большое дело мне шьете.
— Быстро вы блатного жаргона нахватались. Впрочем, что удивляться — с кем поведешься, так сказать. Кстати, ночевали спокойно?
— Благодарю, гражданин следователь, в одиночке было нормально.
— За это не меня благодарите, а начальника СИЗО. Хотя мне пришлось долго убеждать его. Кое-кто намерен вам отомстить.
Константин мысленно прикинул, кто бы это мог быть. Но в памяти всплыл лишь отчаянный вопль Шкета: «Все равно подпишу!» Тоже мне мститель. Константин едва заметно улыбнулся, и это не ускользнуло от глаз капитана Дубяги.
— Вы напрасно улыбаетесь. Дело серьезное.
— Откуда вы знаете?
— Здесь все про всех известно. Так что рекомендую вам быть настороже.
— А что мне может угрожать в одиночке?
— В одиночке не менее опасно. Знаете, Панфилов, здесь всякое случается. Контролер может забыть запереть дверь на ночь. Его потом, конечно, за это накажут, но вам от этого не легче. Значит, так, я распоряжусь, чтобы вас перевели в камеру с нормальными соседями.
— В который раз?
— Это не вам решать, — оборвал его Дубяга. — А теперь перейдем к существу дела. Значит, вы по-прежнему утверждаете, что совершили угон в одиночку?
— Да.
— Хорошо. Так и запишем…
* * *
Дубяга исполнил свое обещание. После допроса Константина перевели в самую просторную и густонаселенную камеру из тех, в которых ему пришлось побывать. Это было помещение размерами примерно четыре на пять метров. Облупленные стены, когда-то выкрашенные в серый цвет, у входа в углу обычная параша, лампочка под потолком и маленькое зарешеченное оконце.Большую часть камеры по обе стороны стен занимал деревянный настил. Был здесь и небольшой столик, сколоченный из грубо отесанных досок, и несколько таких же грубых табуреток.
На нарах вповалку лежали и сидели люди. Обитателей камеры было человек десять. Трое сидели за столиком, играя в шашки. Шашки были вылеплены из хлебного мякиша. В некоторых из них торчали обломки спичек. Очевидно, таким образом игроки отличали свои фигуры от фигур соперника.
Обитатели камеры лишь ненадолго задержали внимание на новичке, после чего игроки возобновили игру, а остальные занялись своими делами.
Кто-то курил, кто-то разглядывал свои протертые вонючие носки, кто-то разговаривал с соседом. Обычный тяжелый запах шибанул в нос, но уже через несколько минут Константин освоился и не замечал его.
При первом взгляде на соседей он не увидел ни одного знакомого лица. Около минуты он стоял у двери, выискивая место, где можно было бы примоститься. Никто не выразил особого желания подвинуться.
И вдруг Панфилов услышал знакомый голос:
— Резинщик, давай сюда.
Один из зеков, сидевший ближе к окну, махнул рукой.
— Архип?
— Точно. Присаживайся.
Скокарь, которого Константин встретил в больничке, освободил рядом с собой место для Панфилова. На нем была надета темная тюремная роба, как, кстати, и на некоторых других обитателях камеры. Архип принялся внимательно разглядывать лицо соседа.
— Я вижу, ты не скучал.
— Ерунда, — спокойно сказал Константин, присматриваясь к сокамерникам.
— Значит, верно про тебя базарят.
— Кто базарит?
— Малява тут одна ходит. Я как услыхал, так сразу понял, что это ты.
Константин почувствовал себя неуютно. Значит, по всей хате пошла о нем слава.
— Да ты расслабься, пацан, — успокоил его Архип. — Здесь у нас Индия, тебя никто не тронет.
— Что здесь?
— Ты хоть и ломом опоясанный, — улыбнулся Архип, — а жизни в натуре не знаешь. Учить тебя надо и учить.
— Без сопливых обойдемся.
— Не кипишуй, я ведь по-доброму, — примирительно сказал Архип. — Со временем ты, конечно, и без меня о понятиях узнаешь, но лучше раньше. Меньше проблем будет. Тебя ведь, кажется, Константином зовут? —Ну?
— Так вот, Костя, посиди спокойно, послушай меня. Здесь ведь все равно больше делать нечего. У тебя когда следствие заканчивается?
— А я почем знаю?
— Значит, не скоро. Обживайся потихоньку, привыкай. Ты сейчас в Индии.
Константин огляделся по сторонам.
— Не больно-то они на индусов похожи.
— Индия — это термин такой, — наставительно сказал Архип. — Хата так называется, то есть камера. Вообще-то в каждом следственном изоляторе две Индии. В одной собираются люди серьезные, порядочные, в основном те, у кого уже не первая командировка.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента