Звонок-Сантандер Ирина. Ночи Калигулы. Восхождение к власти

   — А я хочу лежать за обедом! — смеясь, настаивала Агриппина. — Прочь обувь! — она развязно стянула с ног красные башмачки и зашвырнула их в угол, едва не угодив в этрусскую статую.
   — Правильно, сестра! — одобряюще усмехнулся Калигула, глодая баранье рёбрышко. — Мне давно уже надоели эти лицемерные речи о былых обычаях. «Наши предки презирали роскошь», «наши предки ели простую пищу с чесноком», «наши предки избегали разврата»… Наши предки давно умерли! — возмущённо выкрикнул он. — Что же, и нам теперь умирать, чтобы во всем походить на предков?!
   — Нет ничего постыдного в роскоши, — подтвердил Крисп, тайком поглядывая на ноги Агриппины. — Изысканный образ жизни достоин людей изысканного ума!
   — Простотою довольствуются лишь простаки! Если я стану императором — повелю женщинам возлежать за обедом, как мужчины! — добавил Калигула и слегка толкнул молчаливую застенчивую жену: — Клавдилла, снимай сандалии!
   — Мне стыдно, — покраснев, шепнула Юния Клавдилла.
   — Снимай, я сказал! — рассердился Гай. — Не перечь мужу! Если я велю тебе снять тунику — ты и это должна сделать!
   Прозрачная слеза скользнула по гладкой розовой щеке Юнии.
   — Да ты уже пьяна! — выкрикнул Калигула. — Иди проспись!
   Друзилла, сверкнув зелёными глазами, немедленно подхватилась с ложа.
   — Если ты устала — я отведу тебя в опочивальню! — медовым голосом предложила она Юнии. И настойчиво потянула девушку за руку, крича: — Гета, проводи дорогую родственницу в мою комнату! Сделай ей расслабляющий массаж с лавандовым маслом. И побудь с Юнией, пока она не отдохнёт.
   — Иди, иди! — Калигула подтолкнул к выходу изумлённую, упирающуюся жену.
   — Я тоже устала и хочу отдохнуть! — хохотала пьяная Агриппина. — Пусть Пассиен Крисп проводит меня в пустую кубикулу!
   Подскочил на ложе истомлённый желанием Крисп. И снова прилёг, просительно глядя на Калигулу, лениво отправившего в рот пару устриц. Друзилла ободряюще склонилась к Пассиену:
   — Дом пуст, — со значением глядя в лицо Криспа, сказала она. — Юния и Гета заняли последнюю с правой стороны опочивальню. Остальные — свободны. Помоги уставшей Агриппине!
   Крисп, задыхаясь от счастья, подхватил на руки смеющуюся Агриппину и поспешно выбрался из триклиния.
   — И сделай ей массаж с благовониями! — крикнул им вдогонку Калигула.
   — Наконец, мы одни… — томно прошептала Юлия Друзилла, перебравшись на ложе брата.
   — Ты сегодня необыкновенно хороша, — Гай обнял девушку, и его перекошенное презрением лицо умилённо смягчилось.
   — Ты был злым с Юнией, — с удовлетворённой радостью отметила Друзилла.
   — Я со многими бываю злым, — согласился Калигула. — Но с тобой — никогда!

LVI

   На мозаичном полу триклиния, среди смятых покрывал и прохладных листочков плюща, опомнились от страсти Калигула и Друзилла.
   — Уже ночь, — печально проговорила она, поднимаясь. — Тебе пора домой. Агриппине — тоже. Иначе Агенобарб прибьёт её.
   — Агенобарб бьёт её? — нахмурился Гай.
   Друзилла выразительно шевельнула блестящими бровями, чёрными с рыжим отливом.
   — Сейчас я ничего не могу. Но когда стану императором — прибью Агенобарба! — погрозил он кулаком розовой статуе Дианы-охотницы, стоящей в углу.
   Друзилла тихонько вздохнула. Слишком часто за последнее время Гай повторяет: «Когда стану императором…» Слишком неосторожно выдаёт он свою мечту. А Тиберий ещё жив! И чем дряхлее, тем подозрительнее становится он!
   — Правду говоря, Агриппина ведёт себя так, что вполне заслуживает наказание! — вдруг засмеялся Гай.
   — А мы с тобой? — вызывающе прищурилась Друзилла.
   — А мы с тобой — как боги! Нам все позволено! — Калигула улыбнулся по-особому, правой половиной тонкогубого рта.
   — Агриппина — наша сестра. Следовательно, ей тоже все позволено.
   — Это правда, — удивлённо хихикнул Гай, — Иди, разбуди нашу богиню, пока меднобородый Домиций не сбросил её с Олимпа.
   Друзилла тихонько подошла к кубикуле, занятой Агриппиной и Криспом.
   — Сестра, пора уходить, — тихо позвала она.
   Дверь наполовину отворилась, и из кубикулы испуганно выглянул Пассиен Крисп, приглаживая на ходу растрепавшиеся тёмные кудри.
   — Что с Агриппиной? — спросила Друзилла.
   — Заснула, — шёпотом отозвался счастливый любовник.
   Друзилла ловко проскользнула мимо Криспа, говоря:
   — Ей пора уходить, иначе Агенобарб заподозрит…
   Агриппина на животе лежала на смятой постели. Крисп смущённо набросил тунику на её обнажённое тело.
   — Просыпайся! Уже стемнело! — теребила её Друзилла.
   — Сейчас… — сонно пробормотала Агриппина и, не открывая глаз, перевернулась на бок.
   — Агенобарб! — выкрикнула Друзилла, потеряв надежду разбудить сестру.
   — Где? — испуганно подскочила Агриппина, хлопая смазавшимися ресницами.
   — Слава богам, пока ещё дома, — Друзилла подобрала с пола измятую одежду. — Но обязательно явится сюда, если ты сейчас не оденешься.
   С трудом одевшись, Агриппина выбралась в атриум, поддерживаемая любовником и сестрой.
   — Когда мы увидимся вновь? — нежно шептал ей на ухо Пассиен Крисп.
   — Не знаю. Я спать хочу, — отмахнулась от него Агриппина.
   Друзилла велела позвать двух рабов, терпеливо прождавших весь день у носилок Агриппины.
   — Ваша госпожа нехорошо себя чувствует, — высокомерно заявила она. — Отвезите её домой как можно осторожнее.
   Чёрные нубийцы подхватили ослабевшую Агриппину и потащили её к носилкам. Один держал ноги на уровне колен, другой — осторожно обхватил её под грудью. Дыхание молодой хозяйки сильно пахло вином.
   — От свежего воздуха ей полегчает, — принюхавшись, снисходительно шепнул один из нубийцев.
 

* * *

   Гней Домиций Агенобарб насилу выбрался из лупанара. Хороша была эта рыжая стерва Харита! Как вычурно она танцевала, потряхивая прозрачным розовым покрывалом!.. Жаль, что подвыпившему Агенобарбу вдруг стало плохо!..
   Поблевав немного, он почувствовал облегчение и решил вернуться к полуголой Харите. И вдруг мимо Агенобарба проплыли его собственные носилки!
   «Что такое?» — ошалело подумал он. Присмотрелся повнимательнее: рабы тоже принадлежали ему! Они ступали очень медленно, чтобы носилки не колыхались. Агенобарб успел прочитать на табличках, висящих на шее: «Я — собственность благородного патриция Гнея Домиция Агенобарба. Если видишь меня далеко от дома — держи меня и приведи к хозяину».
   «Скоты! Какого пса они разгуливают по ночам без моего позволения?» — рассердился Агенобарб. Он по-бычьи взревел, чтобы вернее разгневаться, и бросился вслед носилкам.
   Носильщики-нубийцы шли, соблюдая определённый ритм, словно на торжественной церемонии. Мелодично позвякивали медные браслеты на чёрных эбеновых ногах. Агенобарб, внезапно выскочив из темноты, сильно ударил по голени последнего раба. Курчавый нубиец сдавленно вскрикнул и схватился за ушибленную ногу, выпустив шест. Носилки зашатались.
   — Что случилось? — обернулись к нему остальные семеро.
   — На меня напали, — ответил ушибленный.
   Нубийцы осторожно опустили на землю качающиеся носилки. Агенобарб испугался. Восемь дюжих чёрных молодцов, гортанно переговариваясь на непонятном языке дикой африканской сельвы, надвигались на него. Нубийцы сливались с темнотой, уподобясь беспросветной ночи. Только белки глаз и зубы светились фосфорическим сиянием. Агенобарб попятился.
   — Скоты! Не узнаете хозяина? — нервно подёргиваясь, выкрикнул он.
   И лишь сейчас нубийцы узнали в невзрачном, воняющем вином, мочой и блевотиной пьянице Гнея Домиция.
   — Прости, доминус, — повалились они к лихорадочно дрожащим ногам Агенобарба.
   Он постепенно успокаивался, приходя в себя от сознания прошедшей мимо опасности. Ведь эти крепкие, здоровые, приученные носить тяжести рабы могли забить его до смерти! Конечно, существует закон: если раб убьёт хозяина, то казни на кресте заслуживают все рабы убитого, даже непричастные. Но покойнику мало утешения от этого закона!
   — Почему бродите ночью без разрешения? — Агенобарб дал звонкую оплеуху ближайшему нубийцу.
   — Домина Агриппина велела отнести её к сестре, благородной Друзилле! — громко оправдывались носильщики.
   — Агриппина в носилках? — наморщив лоб, соображал Агенобарб. — Сейчас проверю. И если вы лжёте — горе вам!
   Путаясь в занавесках и скверно ругаясь, Агенобарб полез в носилки. Агриппина лежала, разметавшись среди подушек и покрывал. Во время пути она то бессмысленно рассматривала узоры на занавесках, то снова засыпала, укачиваемая равномерным движением. Когда рабы опустили носилки, Агриппина очнулась от толчка. И теперь медленно приходила в себя, стараясь понять, что происходит.
   Увидев лезущего внутрь, пьяно дышащего Агенобарба, она испуганно подхватилась и закричала:
   — Насильник, насильник!.. На помощь, добрые квириты!..
   — Молчи, глупая! Это я! — Агенобарб грубо прикрыл рот жене.
   Узнав мужа, Агриппина испугалась ещё сильнее. «Лучше бы это был насильник!» — в отчаянии подумала она.
   — Что ты делаешь ночью на улицах Рима? — допытывался Агенобарб, устраиваясь на подушках рядом с Агриппиной.
   — Я была в гостях у Друзиллы, — испуганно лепетала девушка.
   — Да ты пьяна! — озабоченно принюхался он к спёртому, душному воздуху.
   — И ты заметил это сквозь толстую пелену хмеля, что обволакивает тебя? — презрительно усмехнулась Агриппина.
   — А что ты делала в гостях без меня? — Агенобарб лёгким движением умело вывернул хрупкое запястье жены.
   Агриппина застонала и жалобно потёрла руку, на которой остались красные следы от толстых пальцев.
   — Как мне пойти с тобой, если ты ушёл из дома на рассвете? — обиженно заплакала она.
   — Если я ушёл — то ты должна сидеть дома и ждать меня! — рассердился грозный муж.
   Агриппина отвернулась и досадливо закусила губу. Агенобарб подозрительно осмотрел её:
   — Зачем отворачиваешься? — он цепкими пальцами взял жену за подбородок и против воли повернул к себе. — Или ты покинула супружеский дом ради блуда?
   — Это ты ради блуда таскаешься днями и ночами по лупанарам Субуры! — резко выкрикнула Агриппина и выбросила вперёд руки, стараясь дотянуться ногтями до лица Агенобарба.
   — Стерва! — он крепко ударил жену по щеке, и возмущённо продолжал: — Я должен был с первого дня нашего знакомства догадаться, какая ты стерва!
   Агриппина горько плакала, скорчившись в углу носилок и вытирая слезы краем измятой туники. Рабы, позванивая ножными браслетами, проносили носилки по призрачной темноте ночных улиц. Рядом злобно сопел пьяный Агенобарб. И где-то далеко-далеко остался ласковый Пассиен Крисп, чьи поцелуи до сих пор жгли кожу Агриппины.

LVII

   Калигула втолкнул в носилки Юнию Клавдиллу. И, отдав приказ носильщикам, забрался следом. Отогнув край занавески, он улыбнулся Юлии Друзилле. С факелом в руке, прекрасная как нимфа в облаке серо-голубого шелка, она подняла ладонь в прощальном жесте, старательно изображая гостеприимную хозяйку.
   Юния Клавдилла молчаливо забилась в угол и странно посматривала на мужа. Белки её глаз сверкали, когда на лицо падал отблеск от факелов, прикреплённых к стенам богатых домов Палатина. Калигула не смотрел на неё. Устало растянувшись среди покрывал, он положил правую руку на бедро, где ещё оставалось эхо любовных ласк Друзиллы.
   Палатинский дворец вырос впереди сияющим огненным строением. Две сотни преторианцев окружали его, держа в руках можжевёловые факелы. Их свет был так ярок, словно ночи не позволялось окутать жилище правителей Рима.
   Покидая носилки, Калигула протянул руку жене. Юния, глядя в сторону, тяжело опёрлась на предложенную ладонь. Они прошли сквозь строй солдат. Впереди — Калигула, за ним, отставая на два шага, — Юния, кутающаяся от ночной стужи в синее шерстяное покрывало.
   — Ложимся спать. Я устал, — зевнул Калигула, повалившись на ложе.
   Юния, не сбрасывая покрывала, молча присела на табурет.
   — Раздевайся, — небрежно посмотрел на неё Гай.
   — Никогда больше я не лягу в одну постель с тобой! — ясно и членораздельно ответила Юния.
   — Что такое? — Калигула резко подскочил на ложе. — Ты опять смеешь мне перечить?
   — Я видела! — с душераздирающей ненавистью произнесла она.
   Калигула в два прыжка очутился рядом с Юнией.
   — Что ты видела? — прохрипел он, хватая девушку за шею.
   Юния продолжала с презрительной горечью смотреть на него. «Стоит мне сжать посильнее пальцы, и она задохнётся! — зачарованно думал Калигула. — Была Юния — и нет её! И никому нет дела до того, что она там видела!..» Но Гай почему-то не сжимал пальцы. Страх удерживал его. Помедлив немного, он с брезгливостью убрал ладони с шеи жены. Почти оттолкнул её.
   Юния облегчённо вздохнула. Отбежав в угол, подальше от мужа, она снова заговорила:
   — Выходя замуж, я была безмерно счастлива. Ты казался мне иным: возвышенным, прекрасным, достойным той знатной крови, что течёт в твоих венах, — Юния горько прищурилась. — Знаешь, если бы ты изменил мне с рабыней или гетерой, я бы поняла. Но с родной сестрой!…
   Юния болезненно всхлипнула и закрыла лицо руками. «Она действительно видела! — обречённо решил Калигула. — Когда и как — уже неважно. Сейчас главное — заставить её замолчать!»
   Подойдя к Юнии, он с силой оторвал её ладони от лица. Внимательно всмотрелся в покрасневшие, опухшие от слез глаза.
   — Тебе померещилось! — угрожающе произнёс он.
   Юния отрицательно качнула головой и зловеще усмехнулась:
   — Нет! Я видела вашу мерзость!
   Потеряв самообладание, Калигула ударил её в лицо. Раз, ещё раз. Юния с плачем упала на пол. Прикрыв глаза, Гай пинал её ногами. Бил без злости. Скорее — с тоскливым усердием и сознанием того, что так надо, ради сохранения тайны. И думал о том, что впервые в жизни бьёт свободного человека, женщину из родовитой семьи. Прежде он бил только рабов. И потому не задумывался, что значит бить. Рабы и так принадлежали ему. Но подчинить себе свободного человека!.. Неповторимое ощущение для слабой личности, желающей казаться сильной!
   Калигула успокоился, только когда заметил, что глаза Юнии бессмысленно закатились.
   — Поднимайся! — он резко дёрнул девушку за руку.
   Юния не шевелилась.
   — Будь ты проклята, — выругался Калигула и устало отошёл к выходу. Крикнул наружу: — Позовите лекаря!
   Кто-то из охранников метнулся исполнять приказание. Калигула, не снимая сандалий, забрался на ложе, время от времени хмуро поглядывая на лежащую на полу Юнию.
   Лекаря отыскали довольно быстро. Он был греком, как большинство римских врачей. Широкая седая борода укрывала темно-коричневую хламиду. Правой рукою он опирался на узловатую палицу. Для полного сходства с Эскулапом не доставало лишь змеи, обвившей палицу.
   Лекарь участливо склонился над Юнией. Осмотрел синие пятна на шее, следы от побоев на груди. «Обморок вызван избиением, — безошибочно понял он. — Ну что же, такова жизнь! Мужья частенько истязают жён, даже из-за нелепых пустяков. Любопытно, есть ли в римском праве закон, защищающий жену?» Старый лекарь печально вздохнул: он не знал права. Умел только лечить. Но и этого достаточно, чтобы сейчас помочь несчастной.
   — Нужно уложить её на постель, — тихо попросил лекарь.
   Калигула лёгким наклоном головы позволил рабу-спальнику помочь. Тело Юнии взгромоздили на ложе. Лекарь достал из мешка медную фляжку с жидкостью и поднёс её к устам девушки. Насильно влил ей в рот несколько капель. Юния пошевелилась, застонала.
   — Вот и замечательно, — удовлетворённо отметил доктор. — Теперь я смажу ушибы целительным бальзамом. Ты позволишь снять с госпожи одежды? — он вопросительно оглянулся на Гая.
   — Снимай, — устало отозвался он.
   Бесчувственную Юнию освободили от столы и туники. Тело укрывала лишь нагрудная повязка из тонкой шерсти и покрывало, для приличия наброшенное на бедра. Старый грек смазывал бальзамом синяки и кровоподтёки, щедро усеявшие бока и живот. И вдруг нахмурился, ощупывая длинными подвижными пальцами нижнюю часть живота. Лекарь склонился к Юнии и тихим голосом задал ей несколько вопросов. Девушка едва слышно пробормотала ответ.
   — Твоя жена беременна, благородный Гай Цезарь, — выпрямившись, громко заявил лекарь. — Вот уже три месяца.
   Калигула растерялся:
   — Почему же она мне не сказала?
   — Слишком юная и неопытная, она сама не знала об этом, — снисходительно улыбнулся мудрый грек.
   Калигула пристально посмотрел на Юнию. Противоречивые чувства бушевали в его душе.
   — Ты уже закончил? — сухо спросил он лекаря.
   — Да, — ответил тот. — Но завтра я должен повторить лечение.
   — Вот и прийдешь завтра, — кисло усмехнулся Калигула. — А сейчас — убирайся!
   Он бросил доктору несколько золотых монет и настойчиво выпроводил его из опочивальни. Оставшись наедине с Юнией, Калигула присел на край ложа рядом с ней. Долго всматривался в измученное бледное лицо.
   — Я дал бы тебе развод хоть сейчас, — в раздумии проговорил он. — Но беременность многое меняет. Сначала роди ребёнка, потом я отпущу тебя к родителям. Но помни: я даю тебе свободу в обмен на молчание! Если скажешь хоть слово о том, что ты видела — я придушу тебя! Согласна? — Калигула грубо тряхнул её за плечи. — Я спрашиваю, согласна?!
   — Да… — слабо прошептала Юния и устало закрыла глаза. Крупные слезы скатывались из-под закрытых век. Слипшиеся ресницы напоминали осколки тёмных мохнатых звёзд.

LVIII

   Вдали от всего мира, в душной жаркой опочивальне, Юлия Друзилла и Гай Калигула самозабвенно любили друг друга.
   — Кассий возвращается, — прошептала Друзилла, осыпая мелкими поцелуями лицо возлюбленного брата. — Пишет, что наконец продал виллу в Кумах. На вырученные деньги собирается заново отстроить наш старый особняк…
   — Жаль, что он слишком быстро нашёл покупателя… — разочарованно протянул Калигула.
   — Прошло около пяти месяцев, — улыбнувшись, напомнила Друзилла.
   — Для меня они пролетели, словно пять дней.
   И они снова сплелись в жарком объятии.
   — Скоро время родить Юнии Клавдилле? — запыхавшись, спросила она.
   Калигула порывисто отстранился.
   — Не знаю. Должно быть, через месяц, — сразу поскучнел он.
   — Ты не рад, что станешь отцом?
   — По-твоему, у меня мало хлопот? — язвительно осведомился Калигула. — Я живу, как узник между казнью и помилованием. Каждое утро, просыпаясь, думаю о том, что взбредёт в голову Тиберию!
   — Прости, — поднимаясь с ложа, заметила Друзилла.
   Она подошла к столику, мельком посмотрелась в зеркало. В мутном отшлифованном серебре неясно отразилась её нагота. Постояв немного, Друзилла выпила жёлто-коричневый настой, зараннее приготовленный в серебрянной чаше.
   — Что ты пьёшь? — потянулся Калигула. — Дай и мне отведать.
   — Зачем тебе? — засмеялась Друзилла. — Это — горчичный настой, выпив который женщина не может зачать.
   — Лучше бы его пила Юния Клавдилла, а не ты, — заметил Гай.
   Друзилла посерьёзнела. Поставив пустую чашу на стол, она вернулась к Калигуле.
   — Я не могу родить ребёнка от тебя, — укоризненно шепнула она.
   — Почему нет? — Калигула притянул девушку к себе, прижался лицом к её животу. — Твой сын был бы мне милее всех детей, рождённых Юнией!
   — Каким он будет — младенец, родившийся от брата и сестры?! — отрешённо проговорила Друзилла.
   — Божественным! — уверенно ответил Гай.
   «Или ненормальным!» — подумала она.
   Не зовя на помощь рабыню, Друзилла обмотала грудь тонкой шерстяной повязкой и накинула тунику.
   — Тебе пора уходить, — грациозным жестом она протянула Калигуле тогу.
   — Когда мы увидимся опять?
   — Не знаю, — покачала головой Друзилла. — Когда вернётся Кассий — нам нельзя будет уединяться.
   Калигула подпоясал длинную тунику. Завернулся в тогу и сосредоточенно разгладил складки, свисающие с правого плеча до левого бедра.
   — Я что-нибудь придумаю, — пообещал он.
 

* * *

   Калигула в молчаливом раздумье поднялся по ступеням дворца. Прошёл мимо преторианцев, не обращая внимания на приветствия. Хотя обычно он был дружелюбен с солдатами, надеясь обрести в них поддержку против Тиберия.
   «Кассий возвращается!» — думал он, внутренне закипая яростью. Неужели теперь прекратятся недозволенные, пьянящие, неповторимые свидания с Друзиллой?
   Грубо расталкивая попавших под руку рабов, он ворвался в опочивальню. И рассердился ещё больше, увидев на ложе Юнию — бледную, уставшую, измученную тяжёлой беременностью.
   — Когда ты уже родишь и уберёшься из моего дома? — раздражённо крикнул он жене.
   Бескровное лицо Юнии жалко перекосилось. Калигула, равнодушно посмотрев на её выпяченный круглый живот, вышел из опочивальни в сад.
   Юния Клавдилла проводила его затравленным взглядом. Безысходное отчаяние душило её. Когда тяжёлый занавес у входа перестал колыхаться, Юния с силой ударила себя по животу. Ей хотелось избежать рождения ребёнка, который непременно должен стать маленьким чудовищем. Ведь отец был чудовищем большим! И, каждый раз оставаясь одна, Юния отчаянно истязала саму себя и неродившегося младенца.
   Боль увеличенным эхом отозвалась во внутренностях, заставив Юнию скорчиться и застонать. Муки вскоре угасли. И она, постепенно приходя в себя, прислушивалась к мерному падению капель в клепсидре. Прошло около десяти минут, и вдруг боль вернулась. На этот раз — сама по себе, без вмешательства Клавдиллы.
   Юния со страхом прислушалась к слабому отголоску боли, которая утихала на несколько минут и снова возвращалась, постепенно возрастая. И закричала, почувствовав, как липкая холодная жидкость изливается из её тела, неприятно растекаясь по ногам. На крик сбежались рабыни и испуганно засуетились около неё.
   — Лекаря! Скорее! — истошно закричал кто-то. Юнии показалась, что она слышит этот крик издалека, медленно падая на дно тёмного мокрого колодца.
   Запыхавшийся раб Прокул нашёл Калигулу в саду. Он сидел у фонтана, опустив руку в нагретую солнцем воду и стараясь изловить жёлто-оранжевую рыбку.
   — Доминус, пришло время родов! — крикнул он.
   Гай удивлённо опешил. Поднял лицо к окну опочивальни и нахмурился, задумавшись. Юния рожает! У него будет ребёнок! Что-то обязательно должно измениться в привычной жизни Калигулы. Появится ответственность за сына или дочь. А Гай не был уверен, что желает ответственности.
   Он вернулся в покои. Шум и суета окружили его. Рабыни таскали тряпки и посудины с тёплой водой, попутно усеивая брызгами мозаичный пол. Калигула потерянно бродил по дворцу, погрузившись в свои мысли и полностью отстранившись от всеобщей суеты. Проходя мимо своих покоев, он слышал душераздирающие вопли жены. Но даже это не выводило Гая из странного оцепенения.
   Он очнулся, лишь когда старый лекарь-грек остановился перед ним. Калигула поднял на старика ясные глаза и с изумлением заметил слезы, стекающие по морщинистым щекам к густой седой бороде.
   — Благородный Гай Цезарь, — хрипло проговорил лекарь. — Твоя жена только что умерла, разродившись мёртвым младенцем.
   — Умерла?.. — отстраненно повторил Калигула и, заложив ладони за спину, медленно прошёлся по перистилю. Лекарь, опираясь на кривую палицу, следовал за ним.
   Гай подошёл к перилам и, обхватив рукою стройную коринфскую колонну, выглянул в сад. По-прежнему цвели персидские розы, плющ и виноград обвивали платаны с широкими разлапистыми листьями. Ничего не изменилось. Только Юния Клавдилла умерла, унося с собою постыдную тайну Калигулы.
   — Такова воля богов, — усиленно притворяясь печальным, прошептал он.

LIX

   Юния Клавдилла незаметной тенью прошла по жизни Калигулы. И умерла как раз в тот момент, когда её смерть была желанна ему. Обыкновенное совпадение, но Гай увидел в нем волю богов, освободивших его от изрядно надоевших уз Гименея.
   После похорон, на которых Калигула добросовестно притворялся безутешным вдовцом, он вздохнул спокойно. Лишь одно обстоятельство омрачало радость Гая: возвращение Кассия. Влюблённый супруг ни на шаг не отходил от Друзиллы.
   Ночами Гай часто не мог заснуть. Сбрасывая на пол одеяла, он ворочался на ложе и мечтал о Юлии Друзилле. Порою её вымышленные ласки казались Калигуле столь реальными, что он стискивал коленями подушку, чтобы умерить огонь в крови. Промучавшись так несколько ночей, он стал брать в постель рабынь. Закрывая глаза, Калигула ласкал рабыню, а видел неизменную Друзиллу.
   Только с нею он не чувствовал себя одиноким. Но, когда Друзиллы не было рядом, одиночество захлёстывало его. Рядом непрестанно сновали рабы, чеканным шагом проходили солдатские когорты, восторженно шептались за спиной плебеи, льстиво улыбались патриции… И ни одного искреннего дружеского лица! Одиночество в толпе — самый страшный, самый изнуряющий вид одиночества.
   Калигула вспомнил о том единственном человеке, которого мог назвать другом — о Макроне. И посетил дом префекта на склоне Виминальского холма.
   Макрон заботливо провёл Калигулу в триклиний и указал ему красиво украшенное ложе.
   — Располагайся поудобнее, Гай Цезарь, — приговаривал он. — Сейчас Энния велит рабам принести закуски.