Звягинцев Александр. Сармат. Любовник войны

   — Хватит придуриваться, Абдулло Гапурович, приехали! — сказал он, видя, как у бандита дрогнули веки.
   Абдулло продолжал лежать неподвижно, не открывая глаз.
   К Сарматову подошел Алан с Бурлаком. Они с любопытством разглядывали распростертого на земле Абдулло.
   — Чего там? — спросил их Сарматов, кивая на тропу.
   — Кончен бал, погасли свечи, командир! — отозвался Бурлак. — Ни один не ушел!
   — Тогда эту падаль за ноги и в пропасть, к Аллаху! — подмигнув им, скомандовал майор.
   После этих слов Абдулло вскочил, но Бурлак тут же сбил его с ног.
   — Не дергайся! — с омерзением в голосе приказал он. — Облажался — так не мычи!..
   — Мамой прашу — моя не нада в пропасть! — запричитал Абдулло по-русски. — Не нада! Моя в пропасть не нада!
   — Маму свою, старика деда, жену с тремя детьми ты, Абдулло, сжег заживо, когда, спасая шкуру, уходил за кордон! — яростно оборвал его Сарматов. — Верховный суд Таджикистана по совокупности всего приговорил бы тебя к высшей мере. Хочешь, помолись Аллаху перед исполнением...
   Абдулло встал на колени и потянул пухлые пальцы, унизанные кольцами и перстнями, к людям, от которых теперь зависела его висящая на волоске жизнь.
   — Вы же савсем нищий! — завопил он. — Абдулло деньги много даст!.. Всю жизнь барашка кушать, коньяк пить будешь, началнык!
   — Уж не деньгами ли старого Вахида ты хочешь с нами поделиться? — встряхнул его за шиворот халата Алан.
   — Глупый, старый Вахид, денег имел савсем мало!.. Абдулло золота много, доллар много-много! Моя все отдаст и переправит вас через границу!.. — срываясь на визг, закричал Абдулло и подполз к ногам Сарматова. — Моя доллар много, моя все может!..
   — Не теряй времени! — оборвал его тот. — Жил шакалом — хоть умри человеком!
   Абдулло на миг замер и вдруг, взвизгнув, впился гнилыми зубами в колено Сарматова. Другой ногой майор все же успел отбросить его к краю пропасти, но Абдулло, схватившись за корневище какого-то чахлого кустика, повис над бездной.
   — Моя все-е отда-аст! — кричал он, карабкаясь наверх. — Все-е!
   Не сговариваясь, бойцы повернулись к пропасти спинами и направились к коню. Прошли считанные секунды, и кустик под тяжестью жирного тела Абдулло вырвался из земли с корнями и вместе с ним полетел в пропасть.
   От быстро удаляющегося вопля своего хозяина шарахнулся в сторону ахалтекинец, но Сарматов успел схватить его за повод. По коже животного пробежала крупная дрожь, и конь попытался укусить Сарматова, но, почувствовав крепкую руку, тут же смирился, лишь покосился испуганным глазом на край пропасти, в которой навсегда скрылся его прежний повелитель.
   — Алан, проверь, что этот гад награбил! — показал Сарматов на две переметные седельные сумы.
   Алан подошел к коню и, расстегнув подпруги, снял сумы вместе с седлом.
   — Как пить дать, у него здесь наркота! — сообщил он, вытряхивая в пыль целлофановые упаковки с белым порошком.
   Из второй сумки в пыль вывалились пачки денег.
   — Баксы, Сармат! — воскликнул он. — Десять пачек по десять штук и мелочевка штуки на три...
   — Кинь в рюкзак! — сказал тот. — Доберемся до дома, акт составим... А о полковнике-то забыли! — спохватился он. — Алан, приведи его, а?..
   Алан ушел к каменным завалам, а Сарматов, прижавшись щекой к точеной шее коня, обратился к Бурлаку:
   — Патроны, жратву собрали?..
   — Собрали, командир. Там ее на взвод хватит! — ответил тот и кивнул в сторону пропасти. — Мента, понятно, жадность сгубила, но там, на тропе, остались два отморозка...
   — В Кулябе у него в банде был даже эстонец! — хладнокровно заметил Сарматов. — В смутное время вся муть со дна всплывает, как говорят у нас на Дону...
   — Колено бы тебе, командир, йодом обработать! — сказал Бурлак, глядя на Сарматова.
   — Заживет как на собаке! — отмахнулся тот и посмотрел в небо, по которому черными крестами парили грифы. — Абдулло никому не нужен, но баксы его и гашиш искать будут — уходить надо! — озабоченно добавил он, переводя взгляд на подошедших совсем близко Алана и американца.
   — Ваши «борцы за свободу» отсюда гонят «дурь» по всему свету? — раздавливая один из пакетов с героином, зло спросил Сарматов, обращаясь к полковнику.
   — Все делают деньги за чей-то счет. И на любой крови кто-то обогащается! — пожал плечами американец. — Вот ты убил этого Абдулло, а что изменится? Вместо него наркотой будет торговать кто-нибудь другой. И всех ты их не уничтожишь. Одного покарал — десяток новых придет! Да и кара твоя какая-то скифская!
   — А я и есть скиф! Что с меня возьмешь! — взорвался Сарматов. — А кара?.. Кара — дело Господнее, и смертным в эти дела лучше не соваться... Месть — дело людское, но возмездие — функция государства, а мы люди казенные. Вот коня мне жалко! — сказал он и, отпустив повод, хлопнул красавца-ахалтекинца по крупу. — Уходи, гнедко! Уходи, милый!.. Ну, давай, давай!!!
   Конь отбежал на некоторое расстояние и замер, косясь на уходящих людей фиолетовым глазом, не понимая, почему его бросили одного и где ему теперь искать своего хозяина. Затем подошел к самому краю пропасти и, глядя в глубину бездны, тоскливо заржал...

* * *

   Все жарче припекало солнце, которое, казалось, решило выжечь дотла эту и без того негостеприимную землю. Качаясь, плыла под растоптанные башмаки бойцов потрескавшаяся от зноя, грозящая опасностью на каждом шагу афганская земля. Словно пророча беду и чуя скорую добычу, кружили над обессилевшими путниками зловещие черные грифы. Идущий впереди Бурлак вполголоса напевал знакомую песню:
   За хребтом Гиндукуш обняла нас война,
   Как шальная вдова, целовала в висок,
   А на знойных отрогах, как наша вина,
   Пробивалась трава сквозь горючий песок.
   Пробивалась трава и чиста и горька,
   Уносила в Россию тревожные сны.
   Пробивалась трава и чиста и горька,
   Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.
   Офицерский погон и солдатская честь
   Привели нас в жестокий бой.
   О судьбе нашей скорбная весть
   К вам дойдет с той полынь-травой!..
   — У русских такие... тревожные, тоскливые песни! — внимательно вслушиваясь в слова, заметил шагающий рядом с Сарматовым американец.
   — Душа у нас такая тревожная! — отозвался тот. — Мы позже сытенькой Европы на арену мировой истории вышли — скурвиться, видно, еще не успели. Скифы мы! Азиаты, с раскосыми и жадными очами, как сказал один наш поэт.
   — Надо же, как задели тебя мои слова!
   — Командир! — раздался за их спинами голос Алана.
   Сарматов резко повернулся и увидел Алана, который стоял и в изумлении смотрел на тронутое сполохами заката небо.
   — Что ты туда уставился? — спросил майор.
   — Гляди вперед командир, — показал Алан на горизонт. — Я вижу, как высоко над предгорьем, плывет современный многоэтажный город: по его улицам мчатся автомобили, у фонтана оживленно беседуют школьники с ранцами за спиной, к подъезду богатого дома подъезжает свадебный кортеж, а на углу стеклянного здания мальчуган чистит обувь солидному господину... Что это?
   — Мираж! — пожал плечами американец.
   — Похоже, это рай, в который угодил Абдулло! — засмеялся Бурлак.
   — Эх... День бы так пожить! — с сожалением проронил Алан, по-прежнему зачарованно лупящий в небо глаза.
   — Ой... — вдруг испуганно воскликнул он. — Я теперь вижу горящие дома, колонну танков и грузовиков.
   — Блин, как всегда, все кончается войной! — сплюнул от досады Бурлак.
   — Алан, а тебе этот рай ничего не напомнил? — спросил Сармат.
   — На Бейрут смахивало, — неуверенно предположил тот.
   — А как тебя там звали, полковник? — спросил Сарматов, испытывающе глядя на американца.
   — А тебя? — не отводя взгляда, вопросом на вопрос ответил тот.

Ливан. Бейрут
6 октября 1986 года.

   Рассветное небо обрушилось на спящий город ревом пикирующих «Фантомов», разрывами ракет и бомб. Разваливались, будто карточные домики, многоэтажки, погребая под собой сотни людей.
   Те, кто успел спастись, обезумели от страха и бессмысленно метались среди пылающих и взрывающихся автомобилей, падающих горящих обломков и завалов из битого кирпича и бетона. А «Фантомы», словно хищные черные птицы, снова и снова неслись с неба на город на бреющем полете, и все превращалось в сплошной взрывающийся ад, скрывающий за завесами огня, дыма и пепла силящихся найти спасение людей.
   У входа в бетонный бункер оглохший от взрывов стоял генерал Толмачев и орал в ухо такому же оглохшему Сарматову:
   — Майор, еще два-три захода — и от палестинской базы головешки останутся!..
   — Какого хрена они ее в жилые кварталы вперли?! — орал в ответ тот.
   — "Слухачи" уверены, что какая-то сука вызывает огонь на себя! Наводит их!.. Бери своих архаровцев и прочеши квартал!..
   — У меня семь бойцов осталось!
   — Возьми к ним взвод «черных» — и ноги в руки! Давай, давай, Сармат, по-нашему, по-расейскому, чтоб ни одна тварь не ушла!

* * *

   Мелькали горящие дома, автомобили, искаженные ужасом лица людей. Чердаки и подъезды, усыпанные битым стеклом, горящие квартиры и офисы. Летели навстречу бегущим людям длинные, затянутые дымом коридоры, бесконечные лестничные марши и площадки с обгорелыми трупами и с кричащими ранеными. А сквозь выбитые окна доносился вой атакующих «Фантомов», и многоэтажный дом содрогался от взрывов.
   — Вперед, славяне, вперед! — крикнул Сарматов, увлекая за собой бойцов.
   Те, ворвавшись на очередной этаж, рассыпались по коридорам и, ничего не обнаружив, помчались по лестнице выше. На предпоследнем этаже внезапно из задымленного коридора захлестали пулеметные очереди, уложив на мраморный пол троих палестинцев и задев по касательной бок Вани Бурлака. Сашка Силин в падении разрядил прямо во вспышки пулеметных стволов гранатомет РПГ. И все сразу кинулись туда, пока пулеметчики не успели прийти в себя от взрыва.
   Коридор закончился лифтовой площадкой, на которой корчились в предсмертных муках двое, еще один, оставляя кровавый след, полз по лестнице вверх. Увидев подбегающих, он вскинул автомат, но очередь одного из палестинцев опередила его...