Страница:
Покосился на насторожившего слух Каверзнева.
«А что нам скрывать, – подумал Олег Константинович, только что хотевший было перейти для завершения разговора с Чекменевым в соседний кабинет. – Мы же с ним теперь союзники и соучастники».
– Пока не выслушаем подробнейший доклад, широкую рекогносцировку – отменить. Мало ли, как повернется. Да, это все. Ограничьтесь чисто поисковыми операциями. А с полковниками я встречусь лично. Да сегодня же. По обычной схеме. Я перезвоню.
Положил трубку, повернулся к премьеру:
– Ничего особенного. Вернулась из глубокого тыла группа разведчиков. Вот пока не разберемся с доставленными сведениями, оценим, обсудим, я решил подержать оперативную паузу. В Варшаве боевые действия приостановить. На сутки, двое. Заодно и сил поднакопим, в намерениях неприятеля поглубже разберемся. Выясним, до какой последней черты готовы дойти наши союзнички … Что же касается ужина, к моему глубочайшему сожалению, придется перенести на более позднее время. Скажем, на ноль часов ноль-ноль минут.
Эта даже символично получается. Начнем с нуля!
Глава третья
Глава четвертая
«А что нам скрывать, – подумал Олег Константинович, только что хотевший было перейти для завершения разговора с Чекменевым в соседний кабинет. – Мы же с ним теперь союзники и соучастники».
– Пока не выслушаем подробнейший доклад, широкую рекогносцировку – отменить. Мало ли, как повернется. Да, это все. Ограничьтесь чисто поисковыми операциями. А с полковниками я встречусь лично. Да сегодня же. По обычной схеме. Я перезвоню.
Положил трубку, повернулся к премьеру:
– Ничего особенного. Вернулась из глубокого тыла группа разведчиков. Вот пока не разберемся с доставленными сведениями, оценим, обсудим, я решил подержать оперативную паузу. В Варшаве боевые действия приостановить. На сутки, двое. Заодно и сил поднакопим, в намерениях неприятеля поглубже разберемся. Выясним, до какой последней черты готовы дойти наши союзнички … Что же касается ужина, к моему глубочайшему сожалению, придется перенести на более позднее время. Скажем, на ноль часов ноль-ноль минут.
Эта даже символично получается. Начнем с нуля!
Глава третья
В случае с поручиком Уваровым проявилась древняя, как мир (вернее, как война), дилемма. Как следует поступить с офицером, с блеском выполнившим поставленную задачу, но в ходе ее выполнения невольно нарушившим тайные планы командования и тем самым нанесшим значительный ущерб стратегического масштаба?
Сам-то Стрельников поначалу, выслушав рапорт поручика, признал его действия не только правильными, но и весьма успешными. На самом деле приказ не только выполнен, но и перевыполнен. Каналы исследованы в заданных пределах, в нужных местах заминированы, причем таким образом, что в случае необходимости заряды могут быть обезврежены дистанционно в любой требуемый момент, открывая проходы для наших бойцов. Прорыв в Бельведер повел к уничтожению высшего руководства мятежников, посеял панику и нанес противнику серьезный материальный, а главное – моральный урон, доказав ему, что для российских войск нет недосягаемых мест и позиций. Вдобавок доставлены ценные разведывательные данные.
Все это тянуло на Георгия 4-й степени Уварову, «Владимиры», «Станиславы» и «Анны» остальным участникам рейда. С учетом представления поручика к Владимиру 4-й степени с мечами за предыдущие подвиги он завтра же мог рассчитывать на штабс-капитанский чин. Служба же получала обстрелянного, инициативного командира, достойного принять как минимум отряд.
Именно с таким настроением Стрельников доложил по телефону о последних событиях своему непосредственному, а также и единственному начальнику, генералу Чекменеву. При этом он еще и позволил себе повторить слова Уварова о том, что отмена рекогносцировки была крупной ошибкой. Подбрось в Бельведер по каналам пару батальонов, и ключ к городу был бы у нас в руках.
Велико же было удивление простодушного полковника, когда находящийся в тысяче километров от места событий генерал обматерил его прямым текстом. Не успел Стрельников вникнуть, чем вызвана такая реакция, как генерал ему разъяснил. Информирован-то он был о случившемся по своим, собственным многочисленным каналам практически мгновенно и в гораздо большем объеме, чем занятый практической работой полковник. Узнал, оценил последствия и сорвался с нарезки.
Связь была стопроцентно защищенной, и Чекменев не стал темнить и дипломатничать. Тем более что по должности Стрельников должен был знать суть происшедшего.
– На хрена мне такие инициативы? Какого … ты послал их в Бельведер? Там сидели мои люди, ты это способен понять? Через них я контролировал все движение. Они делали то, что нужно прежде всего нам, а потом уже им! А теперь? Свято место пусто не бывает, и кто его теперь займет? Из-за твоего мудака-поручика мне, может, месяц, а то два придется новую сеть создавать! Поувольнять бы вас всех без мундира и пенсии! Я вам… устрою! Сегодня же вылетаю в Варшаву, будем разбираться по полной! Ох же я и ошибся, что тебя туда поставил! Лучше б вообще без командира, чем с таким…
Полковник Стрельников был служакой старым, в своем деле компетентным и знал себе цену. Нынешнее возвышение его хотя и порадовало, как любого военного человека, вплотную подошедшего к генеральскому чину, но собственное достоинство он имел и поступаться им даже ради «беспросветной жизни»[12] не собирался. Тем более что объем обязанностей по должности его начал тяготить почти сразу. Не его это занятие, оперативник он, а не военный чиновник.
Выгонят – и пусть! Полковничьи погоны не отнимут, а это и была его единственная светлая мечта – уйти в отставку полковником, здоровым и с кое-какими средствами на дальнейшую спокойную жизнь на собственном хуторе где-нибудь на Юге.
Все это, слава богу, при нем уже сейчас. Так что стесняться и позволять говорить с ним в таком тоне он не собирался.
Вот и высказался. В том смысле, что ни о чем подобном не слышал, хотя ему первому должно было об этом быть сообщено. Сориентировать нужно было, раз уж послали в Варшаву. Если и не снабдить подробной информацией, паролями и явками (что, в принципе, было бы наиболее правильно), то хотя бы предупредить о пределах, переходить которые не следует. Он же поступал в полном соответствии с законами войны – наносить удар в самую уязвимую и чувствительную точку неприятеля. Потому себя считает совершенно правым, своих офицеров – тем более. В отставку готов подать незамедлительно, но терпеть выволочки, как сопливый кадет, не намерен. И в любом случае представление о награждении офицеров подавать будет, даже и на Высочайшее имя. С объяснением подоплеки дела или нет – это уж как господин генерал пожелает!
Демарш со стороны обычно сдержанного, флегматичного и погруженного в дела службы Стрельникова оказался для Чекменева неожиданным настолько, что он мгновенно сбавил тон. Просить извинения, конечно, не стал, закруглил тему так, что, мол, конечно, лучше бы предупредить, да вот обстановка не позволила, и вообще он не предполагал, что высокая агентурная игра, вельтполитик[13], может внезапно пересечься с проблемами взводного масштаба.
На том и разошлись. В смысле – оставили эту тему и перешли к делам, вытекающим из сложившейся обстановки.
Повесив трубку, Чекменев тяжко задумался. О своем срыве он жалел. Не потому, что обидел ни в чем не повинного полковника (ни в чем не повинных, как известно, не бывает, даже жертва уличного бандита виновата в том, что позволила себя ограбить или убить), а в том, что потерял лицо, не смог сохранить нужного хладнокровия, продемонстрировал подчиненному, что его можно вывести из себя неприятной новостью.
А заодно и приоткрыл свои карты, показав, сколь сильно он был лично заинтересован в нормальном функционировании штаба повстанцев. Ну, теперь придется плавно выруливать из колеи, в которую попал. Офицеров наградить, и Стрельникова тоже, и более к этому не возвращаться. Загрузить их работой так, чтобы они естественным образом забыли о данном эпизоде. И начинать выстраивать ситуацию с нуля, ориентируясь на заветы великого Черчилля: «Пессимист видит трудности при каждой возможности, оптимист в каждой трудности видит возможности», «Судьбу побеждает тот, кто сам на нее нападает», «Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или умным. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще раз – сильнейшим ударом сплеча…».
Тому это помогало на всем протяжении долгой, девяностолетней жизни. Значит, некий главный нерв сущего потомок герцогов Мальборо уловил. Не грех воспользоваться передовым опытом.
В том, что ситуацию в Варшаве удастся вновь взять под контроль, Чекменев не сомневался, вопрос лишь в том, сколько времени и сил это займет в новых обстоятельствах. Эх, знать бы заранее, что все кончится именно так, ни за что бы не согласился отложить войсковую операцию.
А ведь Фарид буквально за полусуток до своей бессмысленной гибели (будто предчувствовал), так его уговаривал не начинать боев в городе. Подробно доложил расклад сил внутри движения, все свои расчеты и хитрые, макиавеллевские многоходовки. Сулил гораздо больший выигрыш от использования противоречий между членами повстанческого комитета и их зарубежными покровителями, чем от силовой акции, обязательно бы сопровождавшейся многочисленными жертвами. И убедил же!
Самое главное, теоретически Фарид был прав. И, возможно, остается прав даже сейчас. Без него, конечно, все будет не в пример сложнее. Теперь следует немного выждать – в какую сторону начнут развиваться события после гибели турка, Станислава, некоторых других лиц, находившихся на связи.
Творческая мысль генерала заработала автоматически. В этом и была его сильная сторона, кроме тщательных, кропотливых расчетов и проработок, он умел отдаваться интуиции, и она его обычно не подводила. В голове как бы сам собой стал складываться новый план, предусматривающий, между прочим, и использование молодого и хваткого поручика, нет, теперь уже штабс-капитана Уварова.
А тут ведь, буквально завтра, по расчетам Маштакова, может возвратиться из… из-за… одним словом, оттуда, Тарханов со своей компанией. Если выйдут – великолепный довод в пользу приостановки действий в Варшаве. Так, мол, и так, знал, что возвращаются, и до личной встречи с группой решил зря не класть солдатские головы…
Неприятности были полностью выброшены из головы, начиналась новая работа.
Сам-то Стрельников поначалу, выслушав рапорт поручика, признал его действия не только правильными, но и весьма успешными. На самом деле приказ не только выполнен, но и перевыполнен. Каналы исследованы в заданных пределах, в нужных местах заминированы, причем таким образом, что в случае необходимости заряды могут быть обезврежены дистанционно в любой требуемый момент, открывая проходы для наших бойцов. Прорыв в Бельведер повел к уничтожению высшего руководства мятежников, посеял панику и нанес противнику серьезный материальный, а главное – моральный урон, доказав ему, что для российских войск нет недосягаемых мест и позиций. Вдобавок доставлены ценные разведывательные данные.
Все это тянуло на Георгия 4-й степени Уварову, «Владимиры», «Станиславы» и «Анны» остальным участникам рейда. С учетом представления поручика к Владимиру 4-й степени с мечами за предыдущие подвиги он завтра же мог рассчитывать на штабс-капитанский чин. Служба же получала обстрелянного, инициативного командира, достойного принять как минимум отряд.
Именно с таким настроением Стрельников доложил по телефону о последних событиях своему непосредственному, а также и единственному начальнику, генералу Чекменеву. При этом он еще и позволил себе повторить слова Уварова о том, что отмена рекогносцировки была крупной ошибкой. Подбрось в Бельведер по каналам пару батальонов, и ключ к городу был бы у нас в руках.
Велико же было удивление простодушного полковника, когда находящийся в тысяче километров от места событий генерал обматерил его прямым текстом. Не успел Стрельников вникнуть, чем вызвана такая реакция, как генерал ему разъяснил. Информирован-то он был о случившемся по своим, собственным многочисленным каналам практически мгновенно и в гораздо большем объеме, чем занятый практической работой полковник. Узнал, оценил последствия и сорвался с нарезки.
Связь была стопроцентно защищенной, и Чекменев не стал темнить и дипломатничать. Тем более что по должности Стрельников должен был знать суть происшедшего.
– На хрена мне такие инициативы? Какого … ты послал их в Бельведер? Там сидели мои люди, ты это способен понять? Через них я контролировал все движение. Они делали то, что нужно прежде всего нам, а потом уже им! А теперь? Свято место пусто не бывает, и кто его теперь займет? Из-за твоего мудака-поручика мне, может, месяц, а то два придется новую сеть создавать! Поувольнять бы вас всех без мундира и пенсии! Я вам… устрою! Сегодня же вылетаю в Варшаву, будем разбираться по полной! Ох же я и ошибся, что тебя туда поставил! Лучше б вообще без командира, чем с таким…
Полковник Стрельников был служакой старым, в своем деле компетентным и знал себе цену. Нынешнее возвышение его хотя и порадовало, как любого военного человека, вплотную подошедшего к генеральскому чину, но собственное достоинство он имел и поступаться им даже ради «беспросветной жизни»[12] не собирался. Тем более что объем обязанностей по должности его начал тяготить почти сразу. Не его это занятие, оперативник он, а не военный чиновник.
Выгонят – и пусть! Полковничьи погоны не отнимут, а это и была его единственная светлая мечта – уйти в отставку полковником, здоровым и с кое-какими средствами на дальнейшую спокойную жизнь на собственном хуторе где-нибудь на Юге.
Все это, слава богу, при нем уже сейчас. Так что стесняться и позволять говорить с ним в таком тоне он не собирался.
Вот и высказался. В том смысле, что ни о чем подобном не слышал, хотя ему первому должно было об этом быть сообщено. Сориентировать нужно было, раз уж послали в Варшаву. Если и не снабдить подробной информацией, паролями и явками (что, в принципе, было бы наиболее правильно), то хотя бы предупредить о пределах, переходить которые не следует. Он же поступал в полном соответствии с законами войны – наносить удар в самую уязвимую и чувствительную точку неприятеля. Потому себя считает совершенно правым, своих офицеров – тем более. В отставку готов подать незамедлительно, но терпеть выволочки, как сопливый кадет, не намерен. И в любом случае представление о награждении офицеров подавать будет, даже и на Высочайшее имя. С объяснением подоплеки дела или нет – это уж как господин генерал пожелает!
Демарш со стороны обычно сдержанного, флегматичного и погруженного в дела службы Стрельникова оказался для Чекменева неожиданным настолько, что он мгновенно сбавил тон. Просить извинения, конечно, не стал, закруглил тему так, что, мол, конечно, лучше бы предупредить, да вот обстановка не позволила, и вообще он не предполагал, что высокая агентурная игра, вельтполитик[13], может внезапно пересечься с проблемами взводного масштаба.
На том и разошлись. В смысле – оставили эту тему и перешли к делам, вытекающим из сложившейся обстановки.
Повесив трубку, Чекменев тяжко задумался. О своем срыве он жалел. Не потому, что обидел ни в чем не повинного полковника (ни в чем не повинных, как известно, не бывает, даже жертва уличного бандита виновата в том, что позволила себя ограбить или убить), а в том, что потерял лицо, не смог сохранить нужного хладнокровия, продемонстрировал подчиненному, что его можно вывести из себя неприятной новостью.
А заодно и приоткрыл свои карты, показав, сколь сильно он был лично заинтересован в нормальном функционировании штаба повстанцев. Ну, теперь придется плавно выруливать из колеи, в которую попал. Офицеров наградить, и Стрельникова тоже, и более к этому не возвращаться. Загрузить их работой так, чтобы они естественным образом забыли о данном эпизоде. И начинать выстраивать ситуацию с нуля, ориентируясь на заветы великого Черчилля: «Пессимист видит трудности при каждой возможности, оптимист в каждой трудности видит возможности», «Судьбу побеждает тот, кто сам на нее нападает», «Если вы хотите достичь цели, не старайтесь быть деликатным или умным. Пользуйтесь грубыми приемами. Бейте по цели сразу. Вернитесь и ударьте снова. Затем ударьте еще раз – сильнейшим ударом сплеча…».
Тому это помогало на всем протяжении долгой, девяностолетней жизни. Значит, некий главный нерв сущего потомок герцогов Мальборо уловил. Не грех воспользоваться передовым опытом.
В том, что ситуацию в Варшаве удастся вновь взять под контроль, Чекменев не сомневался, вопрос лишь в том, сколько времени и сил это займет в новых обстоятельствах. Эх, знать бы заранее, что все кончится именно так, ни за что бы не согласился отложить войсковую операцию.
А ведь Фарид буквально за полусуток до своей бессмысленной гибели (будто предчувствовал), так его уговаривал не начинать боев в городе. Подробно доложил расклад сил внутри движения, все свои расчеты и хитрые, макиавеллевские многоходовки. Сулил гораздо больший выигрыш от использования противоречий между членами повстанческого комитета и их зарубежными покровителями, чем от силовой акции, обязательно бы сопровождавшейся многочисленными жертвами. И убедил же!
Самое главное, теоретически Фарид был прав. И, возможно, остается прав даже сейчас. Без него, конечно, все будет не в пример сложнее. Теперь следует немного выждать – в какую сторону начнут развиваться события после гибели турка, Станислава, некоторых других лиц, находившихся на связи.
Творческая мысль генерала заработала автоматически. В этом и была его сильная сторона, кроме тщательных, кропотливых расчетов и проработок, он умел отдаваться интуиции, и она его обычно не подводила. В голове как бы сам собой стал складываться новый план, предусматривающий, между прочим, и использование молодого и хваткого поручика, нет, теперь уже штабс-капитана Уварова.
А тут ведь, буквально завтра, по расчетам Маштакова, может возвратиться из… из-за… одним словом, оттуда, Тарханов со своей компанией. Если выйдут – великолепный довод в пользу приостановки действий в Варшаве. Так, мол, и так, знал, что возвращаются, и до личной встречи с группой решил зря не класть солдатские головы…
Неприятности были полностью выброшены из головы, начиналась новая работа.
Глава четвертая
Радость от возвращения из затянувшегося на девять месяцев странствия по параллельно-загробному миру была значительно смазана неожиданным, но неприятным следствием неведомого физического закона, воспрещавшего, как оказалось, перемещение материальных предметов и ценностей «оттуда сюда». Из «мира живых» в «боковое время» – сколько угодно, а вот наоборот – отнюдь. И герои нашего повествования, за исключением не то чтобы проницательной, но приверженной к собственному стилю одежды Майи, вовремя переодевшейся в бережно сохраненный посюсторонний костюм, предстали перед высоким начальством, едва успев задрапироваться казенными портьерами.
Очевидно, таким образом природа (или нечто иное, призванное поддерживать мировое равновесие) устраняла самые вопиющие парадоксы, в данном случае – не допуская удвоения предметов в нормальном мире. Действительно, каким образом можно было бы объяснить, как один и тот же предмет может находиться одновременно в совершенно различных точках пространства? И тем более к каким нарушениям закона причинности и иных основ мироздания такое удвоение сущностей могло бы привести?
Само собой, что исчезновение одежды, оружия и множества прочих мелочей, приобретенных за время странствия, не только смутило наших героев, но и разом похоронило надежды использовать параллельный мир в качестве неисчерпаемого источника материальных ресурсов. Печальное, по большому счету, открытие. Требующее размышлений и соответствующих научных изысканий. Поскольку непонятным оставался не менее фундаментальный вопрос – «а почему же в ту сторону любые порождения живой и неживой природы проникают беспрепятственно?».
Ни Ляхов, ни кто-либо из его друзей, разумеется, в самый момент возвращения не имели ни времени, ни возможности задумываться над подобными вопросами, но вообще-то тема интересная. Можно, к примеру, предположить, что никакой странности на самом деле и нет. А все происходит в полном соответствии с элементарным здравым смыслом. Никого же не удивляет, что любые технические (о магических мы здесь не говорим) ухищрения не в состоянии превратить котлетный фарш обратно в корову и даже в обычный кусок говядины. Хотя прямой процесс доступен любой домохозяйке. Так и здесь. Переход материальных объектов из бытия в небытие (в «мир мертвых», в «боковое время»), то есть возрастание энтропии, если угодно – процесс естественный и необратимый. Что с воза упало, то пропало.
Однако и здесь кроется логическая неувязка, очередной парадокс. Сумела же Майя пронести свои вещи «на ту сторону» и благополучно возвратить обратно? Может быть, лишь оттого, что они-то не имели в нашем мире собственных двойников?
Одним словом, как любила повторять Скарлетт О’Хара, героиня знаменитого романа: «Я подумаю об этом завтра».
Потому что уже сегодня Великий князь, немедленно извещенный Чекменевым о возвращении группы Тарханова – Ляхова, повелел доставить их к нему для представления и личного доклада. И на все про все, включая полный комплекс необходимых гигиенических процедур, переобмундирование согласно дворцовому протоколу и этикету, а также подготовку хотя бы тезисов доклада, было отведено всего лишь пять часов.
Для мужчин тут проблем не было, военному человеку на все вышеуказанное хватило бы и часа, а вот женщины были поставлены в тупик. Слыханное ли дело, явиться ко двору сразу после многомесячного путешествия по диким и безлюдным местам, где нет ни парикмахерских, ни массажных салонов, ни маникюрно-педикюрных кабинетов! Ничего нет для поддержания в должной боеготовности женской красоты. Вернее, все это там есть, и даже в изобилии, только пребывает в запустении, а главное – отсутствует подготовленный, знающий свое дело персонал.
На приведение себя в порядок после такого похода нужны как минимум сутки!
На робко высказанное Майей (Татьяна предпочла вообще промолчать) возражение Чекменев ответил, что все необходимое им будет предоставлено, о переносе же срока аудиенции не может быть и речи. По крайней мере, он с такой инициативой выступать не намерен.
Да еще Ляхов, по несносной привычке ляпать время от времени нечто, может быть и остроумное, но неуместное с точки зрения хорошего тона (как говорил Мао Цзэдун: «Сказанное правильно, но не вовремя – неверно»), надерзил генералу Чекменеву, заявив, что нимало не удивлен разгорающейся в России новой гражданской войной. В том смысле, что ни к чему иному деятельность Игоря Викторовича и не могла привести. Вроде бы и в шутку было сказано, а прозвучало не совсем красиво.
Извиняло в некоторой мере Ляхова лишь то, что он, за девять месяцев, проведенных не только вдали от Родины и службы, а вообще неизвестно где, буквальным образом десоциализировался, то есть утратил присущее каждому военному человеку почти инстинктивное чувство субординации. Кроме того, он как-то подзабыл, что сейчас имеет дело не с прежним, почти равным по чину подполковником административной службы, а с всесильным начальником всех великокняжеских спецслужб.
Конечно, благополучно вернувшись, получив вдобавок незабываемые впечатления, обиды на Чекменева он не держал, но и совсем уже забывать о том, каким образом все было организовано, не собирался.
А тот в силу уже своего, начальственного инстинкта был обязан дать зарвавшемуся офицеру должный укорот. Чтобы не подрывать самые основы воинской службы. Каким образом эта процедура будет исполнена – не суть важно. В зависимости от вкусов, наклонностей и степени фантазии означенного начальства. Игорь Викторович сделал положенное в максимально деликатной форме. Хотя мог бы просто поставить по стойке «смирно» и обматерить.
Впрочем, не совсем понятно, чем бы закончилось дело в этом случае.
– Ни в малой степени не сомневаясь в вашей сообразительности, Вадим Петрович, хотел бы заметить, что как раз наши труды имели своей целью означенные прискорбные события предотвратить. Не вышло, вернее, вышло не совсем так, как предполагалось – вы уж не обессудьте. Надеюсь, вы в пределах собственных полномочий окажетесь более успешны. Я со своей стороны сделаю все для этого необходимое. Пока же – не смею более задерживать. Приводите себя в порядок и готовьтесь… – и радушным жестом указал на дверь.
Ляхову ничего не оставалось, как с максимально возможным в его положении и наряде достоинством проследовать к выходу. За ним – Тарханов и девушки, только Розенцвейг, легкомысленно сделав ручкой, остался в кабинете.
Уже на крыльце, едва выйдя за пределы досягаемости начальственного слуха, Тарханов выматерился, нисколько не стесняясь присутствием женщин.
– Тебя, господин полковник, за язык кто дергает? Отвязался на вольных хлебах? Так побыстрее входи в меридиан, как вы, штурмана, выражаетесь. Чекменев-то, он только до поры тихий и вежливый. А отвесить может так, что мало не покажется. Тем более в условиях военного времени…
– Да ладно, что я такого уж сказал? Не дурак, поймет все правильно. Я в рамках своего стиля, он – своего. Это тебе он прямой начальник, а я, как бы это выразиться, сочувствующий…
– И про это забудь. Игры, по всему судя, закончились. Война, сам слышал. Запрягут, взнуздают, куда ты, на хрен, денешься! А при тебе останутся приятные воспоминания о былой свободе и право строить рожи портрету начальника при запертой двери и задернутых шторах.
Слова Тарханова Вадиму не слишком понравились. Зато он понял – с Сергеем все в порядке, никаких сбоев в психике у друга нет и не было. Просто он куда быстрее самого Вадима вернулся к реальности жизни, которая есть здесь и сейчас.
Это там, в сказке (а и действительно, где они побывали, как не внутри вариации на тему русских народных сказок?), Тарханов, до конца не веря в реальность, а главное – осмысленность происходящего, как-то потерялся. Бывает, со всеми бывает.
Ляхов, к примеру, читал про очень сильного и славного многими достоинствами человека, который, случайно попав в тюрьму, превратился в совершенно раздавленного и жалкого человечка. Но немедленно, впрочем, восстановился, выйдя на свободу. И даже преуспел против прежнего, успешно применяя в жизни полученный опыт. Так, пожалуй, и тут.
И по той же аналогии ему, Вадиму Ляхову, уже никогда, возможно, не почувствовать себя настолько на коне, как там.
Очень стал понятен исполненный тоски и отчаяния вздох одного из его любимых литературных героев, поручика Карабанова: «Ах, как хорошо было в Баязете!» Это при том, что возвратившись, после трехмесячного сидения, без воды и пищи, в осажденной турками крепости, под постоянным огнем и риском ежеминутной смерти, к роскоши и реалиям великосветской жизни и гвардейской службы, человек сообразил, где он был более на месте и в согласии с собственной душой.
Ну, так, значит, так. Каждому, как известно, свое.
Отведенного до аудиенции у Великого князя времени едва хватило, чтобы в предоставленном Чекменевым коттедже Ляхов с Майей привели себя в приличествующее поводу состояние. Как и обещал генерал, там оказалось все, о чем мечталось во время долгого путешествия, особенно начиная с Днепра, когда они добирались до Москвы на последнем, что называется, издыхании.
Не столько в физическом, как в нравственном смысле. Физических сил как раз хватало, все ж таки жили они на свежем воздухе, работали много, но не до изнеможения, питались хоть и однообразно, но вполне достаточно для поддержания сил. Одним словом, почти нормальное путешествие по нормам ХIХ века, когда люди верхом и пешком пересекали неисследованные континенты, сражаясь с дикарями, хищниками и всякого рода антисоциальными элементами.
Возвращались (если возвращались), как и наши герои, закаленные духом и телом. Только одна разница – те путешественники по мере приближения к дому, и вообще к цивилизованным краям, испытывали радость и душевный подъем, а Ляхов со товарищи – наоборот. Чем ближе цель – тем сильнее нарастала тревога, кто-то ощущал нездоровое возбуждение, кто-то метался между надеждой и депрессией. И все это переживалось по преимуществу наедине с собой, на людях каждый пытался сохранять лицо и не усугублять обстановку нытьем и никчемными разговорами о том, чего нельзя ни угадать, ни изменить. И даже Татьяна, по поводу которой Вадим испытывал наибольшие опасения (несмотря на то, что все подозрения в ее адрес были вроде бы давным-давно сняты), вела себя вполне достойно.
Но вот все разрешилось наилучшим, казалось бы, образом. С точки зрения сегодняшнего утра. Ближайшие дни можно ни о чем серьезном не думать, наслаждаться благами вновь обретенной цивилизации. На чем Ляхов и старался сосредоточиться.
Отведенный им коттедж был значительно лучше того, в котором жил в этом военном поселении Тарханов. Очевидно, предназначался он для размещения гостей высокого ранга. Кроме трех обширных спален (обставленных военными интендантами с некоторой даже избыточной, и оттого на грани безвкусицы, роскошью), там имелся громадный холл с газовым камином, большая столовая и примыкающий к ней бар с классического вида стойкой и достаточным запасом напитков, бильярдная, а также обещанная сауна и даже бассейн с гидромассажем.
Первым делом Майя позвонила отцу, сообщила, что ее командировка благополучно закончилась, и она немедленно, как только освободится, приедет повидаться.
«Нет, не сегодня, сегодня предстоит прием на самом верху, ну, ты понимаешь, и времени совершенно нет. Даже к себе забежать некогда, поэтому, папа, позови к телефону Марию Карловну, мне нужно кое-что ей поручить, а тебя я люблю и целую».
Мария Карловна, дама слегка за сорок, вела хозяйство прокурора уже больше десяти лет и при этом отнюдь не состояла с ним в интимных отношениях, что поначалу, признаться (когда девушки начинают живо интересоваться подобными вопросами), Майю сильно удивляло. Потом разобралась.
Домоправительница, педантичная и крайне щепетильная в финансовых делах, полунемка-полуфинка, просто совершенно не интересовалась мужчинами, принадлежа к клубу феминисток самого крайнего толка. Что очень помогало ей с блеском исполнять свои служебные обязанности, не отвлекаясь на всякие глупости.
Одновременно она спокойно и с пониманием относилась к совершенно противоположным пристрастиям Майи, и отношения у них были самые доверительные. Поздоровавшись и обменявшись необходимыми после долгой разлуки словами, Майя принялась диктовать, какие именно предметы туалета нужно отобрать в ее гардеробе (исходя из того, что предстоит прием на самом высоком уровне) и не позднее чем через два часа переправить с шофером по такому-то адресу.
Говорила она коротко, четко, без обычных женских отступлений на посторонние темы: сказывалось детство, проведенное при отце-прокуроре, и пребывание остальные годы в мужской, преимущественно офицерской среде.
– Ну, вот и все, – сообщила Майя, опуская трубку на рычаг. – Мои проблемы на ближайшее время решены, маникюршу и парикмахершу адъютант Чекменева обещал прислать к пятнадцати. Думаю, за час они управятся, – она с сомнением посмотрела на свои коротко остриженные, давно не видевшие лака ногти, и кисти с огрубевшей, обветренной кожей. – Те еще ручки, как раз для нежной и хрупкой девушки…
– Зато мышцы – что надо! А пресс! Ни капли жира! – Вадим чересчур фамильярно похлопал ее по действительно подтянутому и крепкому животу. – Любой светской даме можешь предложить в армреслинг сразиться, под заклад имения.
– Разве что. А теперь – приступим к водным процедурам.
Последнюю неделю им и помыться толком негде было, так уж сложились маршрут и обстановка. И уединиться тоже.
С давно забытой непринужденностью девушка раздевалась в пахнущем нагретым деревом и восточными курительными палочками предбаннике уже раскалившейся до предельной температуры сауны. Несколько раз крутнулась перед зеркалом, целиком занимавшим одну из стен.
– Да… Загарчик чисто офицерский…
На самом деле ровный летний загар давно сошел с ее стройного тела, и лишь руки до локтей, лицо и шея выглядели так, будто она только что возвратилась с одесских или ялтинских пляжей.
– Правильно я велела привезти мне английский костюм, в открытом платье это выглядело бы достаточно смешно…
– Если только тональным кремом по пояс не выкраситься, – Вадим сделал попытку поймать подругу за талию. Давненько ему не приходилось видеть ее полностью обнаженной, в ситуации, когда нечего опасаться посторонних глаз и ушей. Тесные каютки катера, в которых и одному только-только повернуться, и нулевая звукоизоляция переборок как-то мало располагали к радостям любви. Разве так, наскоро, уловив подходящий момент. Летом еще можно было уединиться в прибрежном лесочке, да и то, не раздеваясь, но с середины августа начиная с низовьев Днепра пошли обложные дожди, так что и этот вариант пришлось исключить.
– Не спеши, не спеши, капитан, – ловко вывернулась Майя. – Давай хоть ополоснемся сначала.
Но едва она вытерлась банной простыней и потянулась к одному из висевших на вешалке пушистых халатов, Вадим не стал больше медлить. Подниматься на второй этаж, ждать, пока она раскроет обширную королевскую постель – увольте.
Вполне достаточно белого коврового покрытия пола и того же халата.
Майя принадлежала к тому типу женщин, у которых секс стимулирует и повышает жизненную активность и все прочие функции. Ляхов слышал, что некоторые известные театральные актрисы непосредственно перед выходом на сцену обязательно нуждаются в подобной встряске, и уже неважно – с кем именно.
Очевидно, таким образом природа (или нечто иное, призванное поддерживать мировое равновесие) устраняла самые вопиющие парадоксы, в данном случае – не допуская удвоения предметов в нормальном мире. Действительно, каким образом можно было бы объяснить, как один и тот же предмет может находиться одновременно в совершенно различных точках пространства? И тем более к каким нарушениям закона причинности и иных основ мироздания такое удвоение сущностей могло бы привести?
Само собой, что исчезновение одежды, оружия и множества прочих мелочей, приобретенных за время странствия, не только смутило наших героев, но и разом похоронило надежды использовать параллельный мир в качестве неисчерпаемого источника материальных ресурсов. Печальное, по большому счету, открытие. Требующее размышлений и соответствующих научных изысканий. Поскольку непонятным оставался не менее фундаментальный вопрос – «а почему же в ту сторону любые порождения живой и неживой природы проникают беспрепятственно?».
Ни Ляхов, ни кто-либо из его друзей, разумеется, в самый момент возвращения не имели ни времени, ни возможности задумываться над подобными вопросами, но вообще-то тема интересная. Можно, к примеру, предположить, что никакой странности на самом деле и нет. А все происходит в полном соответствии с элементарным здравым смыслом. Никого же не удивляет, что любые технические (о магических мы здесь не говорим) ухищрения не в состоянии превратить котлетный фарш обратно в корову и даже в обычный кусок говядины. Хотя прямой процесс доступен любой домохозяйке. Так и здесь. Переход материальных объектов из бытия в небытие (в «мир мертвых», в «боковое время»), то есть возрастание энтропии, если угодно – процесс естественный и необратимый. Что с воза упало, то пропало.
Однако и здесь кроется логическая неувязка, очередной парадокс. Сумела же Майя пронести свои вещи «на ту сторону» и благополучно возвратить обратно? Может быть, лишь оттого, что они-то не имели в нашем мире собственных двойников?
Одним словом, как любила повторять Скарлетт О’Хара, героиня знаменитого романа: «Я подумаю об этом завтра».
Потому что уже сегодня Великий князь, немедленно извещенный Чекменевым о возвращении группы Тарханова – Ляхова, повелел доставить их к нему для представления и личного доклада. И на все про все, включая полный комплекс необходимых гигиенических процедур, переобмундирование согласно дворцовому протоколу и этикету, а также подготовку хотя бы тезисов доклада, было отведено всего лишь пять часов.
Для мужчин тут проблем не было, военному человеку на все вышеуказанное хватило бы и часа, а вот женщины были поставлены в тупик. Слыханное ли дело, явиться ко двору сразу после многомесячного путешествия по диким и безлюдным местам, где нет ни парикмахерских, ни массажных салонов, ни маникюрно-педикюрных кабинетов! Ничего нет для поддержания в должной боеготовности женской красоты. Вернее, все это там есть, и даже в изобилии, только пребывает в запустении, а главное – отсутствует подготовленный, знающий свое дело персонал.
На приведение себя в порядок после такого похода нужны как минимум сутки!
На робко высказанное Майей (Татьяна предпочла вообще промолчать) возражение Чекменев ответил, что все необходимое им будет предоставлено, о переносе же срока аудиенции не может быть и речи. По крайней мере, он с такой инициативой выступать не намерен.
Да еще Ляхов, по несносной привычке ляпать время от времени нечто, может быть и остроумное, но неуместное с точки зрения хорошего тона (как говорил Мао Цзэдун: «Сказанное правильно, но не вовремя – неверно»), надерзил генералу Чекменеву, заявив, что нимало не удивлен разгорающейся в России новой гражданской войной. В том смысле, что ни к чему иному деятельность Игоря Викторовича и не могла привести. Вроде бы и в шутку было сказано, а прозвучало не совсем красиво.
Извиняло в некоторой мере Ляхова лишь то, что он, за девять месяцев, проведенных не только вдали от Родины и службы, а вообще неизвестно где, буквальным образом десоциализировался, то есть утратил присущее каждому военному человеку почти инстинктивное чувство субординации. Кроме того, он как-то подзабыл, что сейчас имеет дело не с прежним, почти равным по чину подполковником административной службы, а с всесильным начальником всех великокняжеских спецслужб.
Конечно, благополучно вернувшись, получив вдобавок незабываемые впечатления, обиды на Чекменева он не держал, но и совсем уже забывать о том, каким образом все было организовано, не собирался.
А тот в силу уже своего, начальственного инстинкта был обязан дать зарвавшемуся офицеру должный укорот. Чтобы не подрывать самые основы воинской службы. Каким образом эта процедура будет исполнена – не суть важно. В зависимости от вкусов, наклонностей и степени фантазии означенного начальства. Игорь Викторович сделал положенное в максимально деликатной форме. Хотя мог бы просто поставить по стойке «смирно» и обматерить.
Впрочем, не совсем понятно, чем бы закончилось дело в этом случае.
– Ни в малой степени не сомневаясь в вашей сообразительности, Вадим Петрович, хотел бы заметить, что как раз наши труды имели своей целью означенные прискорбные события предотвратить. Не вышло, вернее, вышло не совсем так, как предполагалось – вы уж не обессудьте. Надеюсь, вы в пределах собственных полномочий окажетесь более успешны. Я со своей стороны сделаю все для этого необходимое. Пока же – не смею более задерживать. Приводите себя в порядок и готовьтесь… – и радушным жестом указал на дверь.
Ляхову ничего не оставалось, как с максимально возможным в его положении и наряде достоинством проследовать к выходу. За ним – Тарханов и девушки, только Розенцвейг, легкомысленно сделав ручкой, остался в кабинете.
Уже на крыльце, едва выйдя за пределы досягаемости начальственного слуха, Тарханов выматерился, нисколько не стесняясь присутствием женщин.
– Тебя, господин полковник, за язык кто дергает? Отвязался на вольных хлебах? Так побыстрее входи в меридиан, как вы, штурмана, выражаетесь. Чекменев-то, он только до поры тихий и вежливый. А отвесить может так, что мало не покажется. Тем более в условиях военного времени…
– Да ладно, что я такого уж сказал? Не дурак, поймет все правильно. Я в рамках своего стиля, он – своего. Это тебе он прямой начальник, а я, как бы это выразиться, сочувствующий…
– И про это забудь. Игры, по всему судя, закончились. Война, сам слышал. Запрягут, взнуздают, куда ты, на хрен, денешься! А при тебе останутся приятные воспоминания о былой свободе и право строить рожи портрету начальника при запертой двери и задернутых шторах.
Слова Тарханова Вадиму не слишком понравились. Зато он понял – с Сергеем все в порядке, никаких сбоев в психике у друга нет и не было. Просто он куда быстрее самого Вадима вернулся к реальности жизни, которая есть здесь и сейчас.
Это там, в сказке (а и действительно, где они побывали, как не внутри вариации на тему русских народных сказок?), Тарханов, до конца не веря в реальность, а главное – осмысленность происходящего, как-то потерялся. Бывает, со всеми бывает.
Ляхов, к примеру, читал про очень сильного и славного многими достоинствами человека, который, случайно попав в тюрьму, превратился в совершенно раздавленного и жалкого человечка. Но немедленно, впрочем, восстановился, выйдя на свободу. И даже преуспел против прежнего, успешно применяя в жизни полученный опыт. Так, пожалуй, и тут.
И по той же аналогии ему, Вадиму Ляхову, уже никогда, возможно, не почувствовать себя настолько на коне, как там.
Очень стал понятен исполненный тоски и отчаяния вздох одного из его любимых литературных героев, поручика Карабанова: «Ах, как хорошо было в Баязете!» Это при том, что возвратившись, после трехмесячного сидения, без воды и пищи, в осажденной турками крепости, под постоянным огнем и риском ежеминутной смерти, к роскоши и реалиям великосветской жизни и гвардейской службы, человек сообразил, где он был более на месте и в согласии с собственной душой.
Ну, так, значит, так. Каждому, как известно, свое.
Отведенного до аудиенции у Великого князя времени едва хватило, чтобы в предоставленном Чекменевым коттедже Ляхов с Майей привели себя в приличествующее поводу состояние. Как и обещал генерал, там оказалось все, о чем мечталось во время долгого путешествия, особенно начиная с Днепра, когда они добирались до Москвы на последнем, что называется, издыхании.
Не столько в физическом, как в нравственном смысле. Физических сил как раз хватало, все ж таки жили они на свежем воздухе, работали много, но не до изнеможения, питались хоть и однообразно, но вполне достаточно для поддержания сил. Одним словом, почти нормальное путешествие по нормам ХIХ века, когда люди верхом и пешком пересекали неисследованные континенты, сражаясь с дикарями, хищниками и всякого рода антисоциальными элементами.
Возвращались (если возвращались), как и наши герои, закаленные духом и телом. Только одна разница – те путешественники по мере приближения к дому, и вообще к цивилизованным краям, испытывали радость и душевный подъем, а Ляхов со товарищи – наоборот. Чем ближе цель – тем сильнее нарастала тревога, кто-то ощущал нездоровое возбуждение, кто-то метался между надеждой и депрессией. И все это переживалось по преимуществу наедине с собой, на людях каждый пытался сохранять лицо и не усугублять обстановку нытьем и никчемными разговорами о том, чего нельзя ни угадать, ни изменить. И даже Татьяна, по поводу которой Вадим испытывал наибольшие опасения (несмотря на то, что все подозрения в ее адрес были вроде бы давным-давно сняты), вела себя вполне достойно.
Но вот все разрешилось наилучшим, казалось бы, образом. С точки зрения сегодняшнего утра. Ближайшие дни можно ни о чем серьезном не думать, наслаждаться благами вновь обретенной цивилизации. На чем Ляхов и старался сосредоточиться.
Отведенный им коттедж был значительно лучше того, в котором жил в этом военном поселении Тарханов. Очевидно, предназначался он для размещения гостей высокого ранга. Кроме трех обширных спален (обставленных военными интендантами с некоторой даже избыточной, и оттого на грани безвкусицы, роскошью), там имелся громадный холл с газовым камином, большая столовая и примыкающий к ней бар с классического вида стойкой и достаточным запасом напитков, бильярдная, а также обещанная сауна и даже бассейн с гидромассажем.
Первым делом Майя позвонила отцу, сообщила, что ее командировка благополучно закончилась, и она немедленно, как только освободится, приедет повидаться.
«Нет, не сегодня, сегодня предстоит прием на самом верху, ну, ты понимаешь, и времени совершенно нет. Даже к себе забежать некогда, поэтому, папа, позови к телефону Марию Карловну, мне нужно кое-что ей поручить, а тебя я люблю и целую».
Мария Карловна, дама слегка за сорок, вела хозяйство прокурора уже больше десяти лет и при этом отнюдь не состояла с ним в интимных отношениях, что поначалу, признаться (когда девушки начинают живо интересоваться подобными вопросами), Майю сильно удивляло. Потом разобралась.
Домоправительница, педантичная и крайне щепетильная в финансовых делах, полунемка-полуфинка, просто совершенно не интересовалась мужчинами, принадлежа к клубу феминисток самого крайнего толка. Что очень помогало ей с блеском исполнять свои служебные обязанности, не отвлекаясь на всякие глупости.
Одновременно она спокойно и с пониманием относилась к совершенно противоположным пристрастиям Майи, и отношения у них были самые доверительные. Поздоровавшись и обменявшись необходимыми после долгой разлуки словами, Майя принялась диктовать, какие именно предметы туалета нужно отобрать в ее гардеробе (исходя из того, что предстоит прием на самом высоком уровне) и не позднее чем через два часа переправить с шофером по такому-то адресу.
Говорила она коротко, четко, без обычных женских отступлений на посторонние темы: сказывалось детство, проведенное при отце-прокуроре, и пребывание остальные годы в мужской, преимущественно офицерской среде.
– Ну, вот и все, – сообщила Майя, опуская трубку на рычаг. – Мои проблемы на ближайшее время решены, маникюршу и парикмахершу адъютант Чекменева обещал прислать к пятнадцати. Думаю, за час они управятся, – она с сомнением посмотрела на свои коротко остриженные, давно не видевшие лака ногти, и кисти с огрубевшей, обветренной кожей. – Те еще ручки, как раз для нежной и хрупкой девушки…
– Зато мышцы – что надо! А пресс! Ни капли жира! – Вадим чересчур фамильярно похлопал ее по действительно подтянутому и крепкому животу. – Любой светской даме можешь предложить в армреслинг сразиться, под заклад имения.
– Разве что. А теперь – приступим к водным процедурам.
Последнюю неделю им и помыться толком негде было, так уж сложились маршрут и обстановка. И уединиться тоже.
С давно забытой непринужденностью девушка раздевалась в пахнущем нагретым деревом и восточными курительными палочками предбаннике уже раскалившейся до предельной температуры сауны. Несколько раз крутнулась перед зеркалом, целиком занимавшим одну из стен.
– Да… Загарчик чисто офицерский…
На самом деле ровный летний загар давно сошел с ее стройного тела, и лишь руки до локтей, лицо и шея выглядели так, будто она только что возвратилась с одесских или ялтинских пляжей.
– Правильно я велела привезти мне английский костюм, в открытом платье это выглядело бы достаточно смешно…
– Если только тональным кремом по пояс не выкраситься, – Вадим сделал попытку поймать подругу за талию. Давненько ему не приходилось видеть ее полностью обнаженной, в ситуации, когда нечего опасаться посторонних глаз и ушей. Тесные каютки катера, в которых и одному только-только повернуться, и нулевая звукоизоляция переборок как-то мало располагали к радостям любви. Разве так, наскоро, уловив подходящий момент. Летом еще можно было уединиться в прибрежном лесочке, да и то, не раздеваясь, но с середины августа начиная с низовьев Днепра пошли обложные дожди, так что и этот вариант пришлось исключить.
– Не спеши, не спеши, капитан, – ловко вывернулась Майя. – Давай хоть ополоснемся сначала.
Но едва она вытерлась банной простыней и потянулась к одному из висевших на вешалке пушистых халатов, Вадим не стал больше медлить. Подниматься на второй этаж, ждать, пока она раскроет обширную королевскую постель – увольте.
Вполне достаточно белого коврового покрытия пола и того же халата.
Майя принадлежала к тому типу женщин, у которых секс стимулирует и повышает жизненную активность и все прочие функции. Ляхов слышал, что некоторые известные театральные актрисы непосредственно перед выходом на сцену обязательно нуждаются в подобной встряске, и уже неважно – с кем именно.