Прикинув, что раньше, чем через пятнадцать-двадцать минут, Ляхов до комнаты Бубнова не доберется, генерал все же решил спуститься в трактир, отметиться перед «узким кругом ограниченных людей», ну и действительно пропустить рюмочку-другую, демонстрируя свою простоту, доступность и верность принципам офицерского братства.
Вот тут и подтвердился тезис, что начальнику тайной полиции расслабляться все-таки нельзя. Он еще только примеривался к третьему стаканчику сильно разбавленного тоником джина, как увидел бодро спускающегося по пандусу барона, вполне, судя по его виду, довольного жизнью и даже что-то насвистывающего.
Ловко выйдя из ни к чему не обязывающего разговора с соседями по столику, вернувшись и снова включив мониторы, Игорь Викторович понял, что дал маху. Подвели его аналитические способности. Комната Бубнова была пуста. И комната Ляхова, куда немедленно заглянул Чекменев, тоже. Последней надеждой оставалась постель Майи, но и в ней обитателей не прибавилось.
Вот, значит, как. Вряд ли, конечно, наши доктора такие конспираторы, что специально вышли из наблюдаемой зоны. Решили просто прогуляться перед сном, покурить на свежем воздухе. Может быть, еще и в общий зал вернутся, только вот о чем они успеют переговорить наедине при первой, после долгой разлуки, встрече, навсегда останется для Чекменева тайной.
Тайной возможно, и даже почти наверняка, не представляющей чрезвычайного интереса для государственной безопасности, но тем не менее…
Люди в таких случаях обычно говорят интересные вещи. Особенно такие люди, причастные сразу к двум тайнам, одна из которых хотя бы понятная, вторая же находится за пределами рациональности и здравого смысла. Что, если сговорятся они о чем-то, понятном только им двоим, и сумеют использовать «это» в собственных интересах, причем таким образом, что все остальные вообще ничего не поймут или спохватятся слишком поздно.
«Да нет, это уже полная ерунда, – одернул сам себя Чекменев. – Ничего такое просто невозможно, ведь вся материально-техническая база управления процессами – что одним, что другим – находится под строгим и полным контролем, как и профессор Маштаков, генератор идей и руководитель проекта. Уж он-то на самостоятельные игры не способен по определению, поскольку до сих пор находится хотя и в привилегированном, но все-таки заключении».
Одним словом, причиной тревог генерала было элементарное неудовлетворенное любопытство, смешанное с ревностью. Прямо-таки подростковое чувство. Вот, мол, приятели что-то такое знают интересное, шушукаются друг с другом, а при моем появлении замолкают.
Невыносимо!
Глава шестая
Глава седьмая
Вот тут и подтвердился тезис, что начальнику тайной полиции расслабляться все-таки нельзя. Он еще только примеривался к третьему стаканчику сильно разбавленного тоником джина, как увидел бодро спускающегося по пандусу барона, вполне, судя по его виду, довольного жизнью и даже что-то насвистывающего.
Ловко выйдя из ни к чему не обязывающего разговора с соседями по столику, вернувшись и снова включив мониторы, Игорь Викторович понял, что дал маху. Подвели его аналитические способности. Комната Бубнова была пуста. И комната Ляхова, куда немедленно заглянул Чекменев, тоже. Последней надеждой оставалась постель Майи, но и в ней обитателей не прибавилось.
Вот, значит, как. Вряд ли, конечно, наши доктора такие конспираторы, что специально вышли из наблюдаемой зоны. Решили просто прогуляться перед сном, покурить на свежем воздухе. Может быть, еще и в общий зал вернутся, только вот о чем они успеют переговорить наедине при первой, после долгой разлуки, встрече, навсегда останется для Чекменева тайной.
Тайной возможно, и даже почти наверняка, не представляющей чрезвычайного интереса для государственной безопасности, но тем не менее…
Люди в таких случаях обычно говорят интересные вещи. Особенно такие люди, причастные сразу к двум тайнам, одна из которых хотя бы понятная, вторая же находится за пределами рациональности и здравого смысла. Что, если сговорятся они о чем-то, понятном только им двоим, и сумеют использовать «это» в собственных интересах, причем таким образом, что все остальные вообще ничего не поймут или спохватятся слишком поздно.
«Да нет, это уже полная ерунда, – одернул сам себя Чекменев. – Ничего такое просто невозможно, ведь вся материально-техническая база управления процессами – что одним, что другим – находится под строгим и полным контролем, как и профессор Маштаков, генератор идей и руководитель проекта. Уж он-то на самостоятельные игры не способен по определению, поскольку до сих пор находится хотя и в привилегированном, но все-таки заключении».
Одним словом, причиной тревог генерала было элементарное неудовлетворенное любопытство, смешанное с ревностью. Прямо-таки подростковое чувство. Вот, мол, приятели что-то такое знают интересное, шушукаются друг с другом, а при моем появлении замолкают.
Невыносимо!
Глава шестая
А Ляхов с Бубновым на самом деле просто решили прогуляться. Пить не хотелось, сидеть в накуренной комнате – тоже, погода же за окнами стояла вполне подходящая. В меру свежо, но не холодно, безветренно, только легкий туман повис между кустами и деревьями, отчего лунный диск на темном небе выглядит мутным, расплывчатым пятном. Максим рассказывал Ляхову о собственном общении с покойниками: как оно случилось и что из этого вышло.
– Да что это мы все «покойники» да «мертвецы»? Словно бабки на завалинке. А мы все же люди ученые, соответствующую терминологию должны использовать. Вот хотя бы – некробионты, и звучит красиво, и суть явления выражает, – предложил Вадим.
На том и согласились.
– И ничего мы так и не установили, – продолжал Бубнов, – хотя патологоанатомы доставшиеся нам объекты до клеточного уровня разобрали. Не установлена даже причина стремительного распада тканей вторично убитых некробионтов. Отсутствует в природе такой механизм, да и только…
– В природе он как раз присутствует, раз мы его можем наблюдать и даже пытаться изучать, – снова уточнил Ляхов. – Я над этим делом подольше вашего размышлял и непосредственно с самим артефактом вел продолжительные беседы. Хотя и не имел возможности проводить инструментальные исследования. Да это и ни к чему, как ваш пример показал. Это то же самое, что с помощью газоанализатора пытаться химический состав души выяснить. А я по старинке, исключительно эмпирически, как древние мудрецы.
Тут ведь какая штука получается. Скорее всего, это самое ураганное гниение происходит из-за каких-то, не известных нам свойств времени. Вот этого самого, расширенного. В его пределах некробионт подчиняется другим физическим законам – что очевидно, раз он в состоянии двигаться, питаться, проявлять все признаки психической деятельности и мышления.
Следовательно, в собственной системе координат он живет. Приложив же к нему механическую силу посредством пули, саперной лопатки или дубины, мы хоть и непонятным образом, но разрушаем некоторую тонкую структуру, обеспечивающую эту самую псевдожизнь. Структуру второго, если так можно выразиться, уровня, потому что разрушение первого уже вызвало его физическую смерть в «нашем» мире… И он мгновенно биохимически переходит в состояние, соответствующее временному интервалу от первой до второй смерти…
– Отсюда можно предположить, – подхватил его мысль Бубнов, – что вполне может существовать и третий, и последующие уровни, куда некробионт переходит уже после разрушения остатков белковой структуры? И где-то еще глубже, по боковой оси, продолжает существовать в виде скелета, а потом и некой энергетической конструкции…
– Отчего бы и нет? – легко согласился Ляхов. – Тем более что подобные предположения неоднократно выдвигались всевозможными эзотериками, и в принципе понятие «нирваны» лежит в этой же плоскости.
– Только вот мы в своем нынешнем облике удостовериться в этом не можем. Как, к примеру, невозможно наглядно представить мир четырех и более измерений.
– Четырех – еще можно. У некоторых фантастов получается вполне убедительно. А про пятое уже и не пытаются. Тоже полная аналогия с нашим случаем – мир некробионтов мы еще можем наблюдать и как-то пытаться с ним взаимодействовать, а дальше… – Вадим сокрушенно развел руками.
Но Максим полет своего воображения остановить не мог.
– А мне кажется, все не так безнадежно. Раз ты наладил какой-никакой контакт с этим капитаном Шлиманом, который вдобавок человек ученый, так можно, наверное, заглянуть в следующие измерения через его посредничество.
Ляхов не сдержал саркастической усмешки, которую Максим, впрочем, в темноте не заметил.
– Постараюсь предоставить тебе такую возможность. Это ж ты с моих слов вообразил, что он в целом такой же человек, как мы… Ну, мало что мертвый. Я и сам поначалу так думал, когда контакт налаживал. А тут принципиально другое. Его психика каким-то тоненьким-тоненьким краешком с нашей взаимодействует, да и то за счет того, что Шлиман – ученый, и вдобавок просто очень хорошо представляет, помнит, как себя следует вести в роли живого.
Именно в роли, это, совсем как в театре, талантливый артист может крайне убедительно представлять Сократа, Нерона, кого-нибудь там еще, а ты смотришь, веришь, «над вымыслом слезами обливаешься». А спектакль заканчивается – и все. Дураком будет тот, кто, поймав его после спектакля, захочет выяснить, что там дальше происходило, после точки, которой заканчивается диалог «Пир» или «Тимей»…
– Печально, если так, – расстроился Максим. – Но я все-таки надеюсь, что мне удастся еще раз попасть на ту сторону и попытаться…
– Ты надеешься, что, а я, наоборот, боюсь, что сделать это непременно придется, и в самом ближайшем будущем…
– Действительно боишься? – удивился Бубнов. Моментами он проявлял удивительную нечувствительность к стилистическим фигурам речи.
– Нет, не боюсь, конечно, в общепринятом смысле этого слова, просто хочу сказать, что, независимо от нашего желания нас просто заставят этим заниматься. Вот и надо к такому заданию начинать готовиться прямо сейчас, продумать, какое нам оборудование потребуется, какие штаты… Верископ, например, можно ли будет там использовать? А если да, то как…
Кстати, должен тебе сказать, когда мы продвигались вдоль западного берега Черного моря и высаживались в подходящих местах для дозаправки и отдыха, нам попадались зоны, как бы это поточнее назвать, ну, «вырождающегося» времени. Словно бы оно «вбок» тоже начинает течь так же, как и «вперед». Явственные следы «старения». Много высохших и упавших деревьев, дома выглядят так, будто их не ремонтировали десятки и сотни лет, техника – груды ржавого железа. Руины, живописные и не очень. Приходит в голову, что где-то еще дальше должны быть места уже полного разрушения, до фундамента, а там и кирпичи рассыплются в прах, и дерево сгниет…
– Теоретически – вполне допустимо, только я не понимаю физического смысла. Это значит, какой-то еще новый вектор образуется…
– При чем тут теория, если я все своими глазами видел?
Будучи натурами увлекающимися, испытывающими взаимную симпатию, долго (хотя и разные для каждого отрезки времени) лишенные возможности общения, они легко, почти непроизвольно перескакивали с темы на тему, стремясь поговорить обо всем и сразу.
Мелькнувшее слово «верископ» сразу потянуло за собой изложение Максимом последних событий вокруг прибора, принятия его в массовую эксплуатацию и полученных от Чекменева заданий. Кстати, всплыла и история с отцом Майи, похищением Бубнова и перевербовкой прокурора.[23]
– Он ведь все свои планы строил, исходя из договоренностей лично с тобой, а ты вдруг исчез. Вот старик и засуетился. Ну вроде бы все сложилось нормально, не знаю, на чем они по факту с нашим генералом и Великим князем сошлись, но все рекомендации я по материалам обследования представил. Он, кстати, сам потребовал его по полной программе проверить. Признан соответствующим.
Поговорили и об этом тоже. Как о дальнейшей предполагаемой судьбе прокурора, так и об общих перспективах государственной политики. Не называя имен, Вадим намекнул доктору о настроениях, зреющих в кругах, к которым теперь принадлежал и Бубнов. Здесь они сошлись во мнении, что им самим в эти игры соваться, по меньшей мере, преждевременно. Терять есть что, а прочность собственного положения можно обеспечить и иными способами. Как говорил один восточный мудрец: «Человеку, обладающему знанием, приличествует важность».
– Без наших мозгов и без наших идей власть имущим при любом раскладе не обойтись. Вот на этом и будем стоять… Теперь бы еще с Маштаковым позиции согласовать. Есть у меня соображения. Как он там, кстати?
– Вполне процветает, – с двусмысленной улыбкой ответил Максим. – Золотая клетка – это то, о чем он всю жизнь мечтал. Не надо заботиться об организации собственной жизни, не надо принимать никаких решений. Поят, кормят на убой, девочки по первому требованию. А ему остается творчество в чистом виде. Иной раз и позавидуешь!
– И чего он еще за это время натворил?
– Таится. Ведет бесконечные расчеты, по кнопкам арифмометра с утра до вечера стучит. Причем на машинную обработку передает только отдельные куски и в полном беспорядке. Я, по крайней мере, не в состоянии сообразить, как это все стыкуется и что должно обозначать в целом. Но ясно, что все-таки хронофизика…
– Не могу поверить, что ради этого Чекменев его кормит, поит и девочками снабжает. Не тот человек, фундаментальные исследования ему глубоко до… мне кажется.
– Не скажи. Если он уловил свой интерес, так и теорему Ферма заставит к завтрему доказать. А тут, мне кажется, наш «проф» ему что-то совсем невероятное наобещал. Чуть ли не настоящую машину времени. По крайней мере, несколько уравнений, похожих на попытку обосновать преобразование хроноквантов в элементарные частицы, мне в его опусах попадались… Хотя, на мой взгляд, это уже полный бред.
Вадим скептически хмыкнул. Бред или не бред, но до сих пор все идеи Маштакова успешно воплощались в металл. И в крайне неожиданные эффекты. Так что он бы лично от категоричности в этом вопросе воздержался.
– Да что это мы все «покойники» да «мертвецы»? Словно бабки на завалинке. А мы все же люди ученые, соответствующую терминологию должны использовать. Вот хотя бы – некробионты, и звучит красиво, и суть явления выражает, – предложил Вадим.
На том и согласились.
– И ничего мы так и не установили, – продолжал Бубнов, – хотя патологоанатомы доставшиеся нам объекты до клеточного уровня разобрали. Не установлена даже причина стремительного распада тканей вторично убитых некробионтов. Отсутствует в природе такой механизм, да и только…
– В природе он как раз присутствует, раз мы его можем наблюдать и даже пытаться изучать, – снова уточнил Ляхов. – Я над этим делом подольше вашего размышлял и непосредственно с самим артефактом вел продолжительные беседы. Хотя и не имел возможности проводить инструментальные исследования. Да это и ни к чему, как ваш пример показал. Это то же самое, что с помощью газоанализатора пытаться химический состав души выяснить. А я по старинке, исключительно эмпирически, как древние мудрецы.
Тут ведь какая штука получается. Скорее всего, это самое ураганное гниение происходит из-за каких-то, не известных нам свойств времени. Вот этого самого, расширенного. В его пределах некробионт подчиняется другим физическим законам – что очевидно, раз он в состоянии двигаться, питаться, проявлять все признаки психической деятельности и мышления.
Следовательно, в собственной системе координат он живет. Приложив же к нему механическую силу посредством пули, саперной лопатки или дубины, мы хоть и непонятным образом, но разрушаем некоторую тонкую структуру, обеспечивающую эту самую псевдожизнь. Структуру второго, если так можно выразиться, уровня, потому что разрушение первого уже вызвало его физическую смерть в «нашем» мире… И он мгновенно биохимически переходит в состояние, соответствующее временному интервалу от первой до второй смерти…
– Отсюда можно предположить, – подхватил его мысль Бубнов, – что вполне может существовать и третий, и последующие уровни, куда некробионт переходит уже после разрушения остатков белковой структуры? И где-то еще глубже, по боковой оси, продолжает существовать в виде скелета, а потом и некой энергетической конструкции…
– Отчего бы и нет? – легко согласился Ляхов. – Тем более что подобные предположения неоднократно выдвигались всевозможными эзотериками, и в принципе понятие «нирваны» лежит в этой же плоскости.
– Только вот мы в своем нынешнем облике удостовериться в этом не можем. Как, к примеру, невозможно наглядно представить мир четырех и более измерений.
– Четырех – еще можно. У некоторых фантастов получается вполне убедительно. А про пятое уже и не пытаются. Тоже полная аналогия с нашим случаем – мир некробионтов мы еще можем наблюдать и как-то пытаться с ним взаимодействовать, а дальше… – Вадим сокрушенно развел руками.
Но Максим полет своего воображения остановить не мог.
– А мне кажется, все не так безнадежно. Раз ты наладил какой-никакой контакт с этим капитаном Шлиманом, который вдобавок человек ученый, так можно, наверное, заглянуть в следующие измерения через его посредничество.
Ляхов не сдержал саркастической усмешки, которую Максим, впрочем, в темноте не заметил.
– Постараюсь предоставить тебе такую возможность. Это ж ты с моих слов вообразил, что он в целом такой же человек, как мы… Ну, мало что мертвый. Я и сам поначалу так думал, когда контакт налаживал. А тут принципиально другое. Его психика каким-то тоненьким-тоненьким краешком с нашей взаимодействует, да и то за счет того, что Шлиман – ученый, и вдобавок просто очень хорошо представляет, помнит, как себя следует вести в роли живого.
Именно в роли, это, совсем как в театре, талантливый артист может крайне убедительно представлять Сократа, Нерона, кого-нибудь там еще, а ты смотришь, веришь, «над вымыслом слезами обливаешься». А спектакль заканчивается – и все. Дураком будет тот, кто, поймав его после спектакля, захочет выяснить, что там дальше происходило, после точки, которой заканчивается диалог «Пир» или «Тимей»…
– Печально, если так, – расстроился Максим. – Но я все-таки надеюсь, что мне удастся еще раз попасть на ту сторону и попытаться…
– Ты надеешься, что, а я, наоборот, боюсь, что сделать это непременно придется, и в самом ближайшем будущем…
– Действительно боишься? – удивился Бубнов. Моментами он проявлял удивительную нечувствительность к стилистическим фигурам речи.
– Нет, не боюсь, конечно, в общепринятом смысле этого слова, просто хочу сказать, что, независимо от нашего желания нас просто заставят этим заниматься. Вот и надо к такому заданию начинать готовиться прямо сейчас, продумать, какое нам оборудование потребуется, какие штаты… Верископ, например, можно ли будет там использовать? А если да, то как…
Кстати, должен тебе сказать, когда мы продвигались вдоль западного берега Черного моря и высаживались в подходящих местах для дозаправки и отдыха, нам попадались зоны, как бы это поточнее назвать, ну, «вырождающегося» времени. Словно бы оно «вбок» тоже начинает течь так же, как и «вперед». Явственные следы «старения». Много высохших и упавших деревьев, дома выглядят так, будто их не ремонтировали десятки и сотни лет, техника – груды ржавого железа. Руины, живописные и не очень. Приходит в голову, что где-то еще дальше должны быть места уже полного разрушения, до фундамента, а там и кирпичи рассыплются в прах, и дерево сгниет…
– Теоретически – вполне допустимо, только я не понимаю физического смысла. Это значит, какой-то еще новый вектор образуется…
– При чем тут теория, если я все своими глазами видел?
Будучи натурами увлекающимися, испытывающими взаимную симпатию, долго (хотя и разные для каждого отрезки времени) лишенные возможности общения, они легко, почти непроизвольно перескакивали с темы на тему, стремясь поговорить обо всем и сразу.
Мелькнувшее слово «верископ» сразу потянуло за собой изложение Максимом последних событий вокруг прибора, принятия его в массовую эксплуатацию и полученных от Чекменева заданий. Кстати, всплыла и история с отцом Майи, похищением Бубнова и перевербовкой прокурора.[23]
– Он ведь все свои планы строил, исходя из договоренностей лично с тобой, а ты вдруг исчез. Вот старик и засуетился. Ну вроде бы все сложилось нормально, не знаю, на чем они по факту с нашим генералом и Великим князем сошлись, но все рекомендации я по материалам обследования представил. Он, кстати, сам потребовал его по полной программе проверить. Признан соответствующим.
Поговорили и об этом тоже. Как о дальнейшей предполагаемой судьбе прокурора, так и об общих перспективах государственной политики. Не называя имен, Вадим намекнул доктору о настроениях, зреющих в кругах, к которым теперь принадлежал и Бубнов. Здесь они сошлись во мнении, что им самим в эти игры соваться, по меньшей мере, преждевременно. Терять есть что, а прочность собственного положения можно обеспечить и иными способами. Как говорил один восточный мудрец: «Человеку, обладающему знанием, приличествует важность».
– Без наших мозгов и без наших идей власть имущим при любом раскладе не обойтись. Вот на этом и будем стоять… Теперь бы еще с Маштаковым позиции согласовать. Есть у меня соображения. Как он там, кстати?
– Вполне процветает, – с двусмысленной улыбкой ответил Максим. – Золотая клетка – это то, о чем он всю жизнь мечтал. Не надо заботиться об организации собственной жизни, не надо принимать никаких решений. Поят, кормят на убой, девочки по первому требованию. А ему остается творчество в чистом виде. Иной раз и позавидуешь!
– И чего он еще за это время натворил?
– Таится. Ведет бесконечные расчеты, по кнопкам арифмометра с утра до вечера стучит. Причем на машинную обработку передает только отдельные куски и в полном беспорядке. Я, по крайней мере, не в состоянии сообразить, как это все стыкуется и что должно обозначать в целом. Но ясно, что все-таки хронофизика…
– Не могу поверить, что ради этого Чекменев его кормит, поит и девочками снабжает. Не тот человек, фундаментальные исследования ему глубоко до… мне кажется.
– Не скажи. Если он уловил свой интерес, так и теорему Ферма заставит к завтрему доказать. А тут, мне кажется, наш «проф» ему что-то совсем невероятное наобещал. Чуть ли не настоящую машину времени. По крайней мере, несколько уравнений, похожих на попытку обосновать преобразование хроноквантов в элементарные частицы, мне в его опусах попадались… Хотя, на мой взгляд, это уже полный бред.
Вадим скептически хмыкнул. Бред или не бред, но до сих пор все идеи Маштакова успешно воплощались в металл. И в крайне неожиданные эффекты. Так что он бы лично от категоричности в этом вопросе воздержался.
Глава седьмая
Даже без консультаций с Чекменевым и другими идеологами и исполнителями операции «Фокус» Олег Константинович прекрасно понимал, что без массированной кампании дезинформации не только противника, внутреннего и внешнего, но и своих верных сторонников и почитателей не обойтись.
Под внутренним врагом князь в данном случае понимал как польских инсургентов, так и любую партию и общественную группу, выражающую им поддержку и сочувствие: всякого рода полонофилов, пацифистов, сторонников прав наций на самоопределение, членов непримиримой оппозиции кабинету Каверзнева, беспартийных леваков любого толка, часть интеллигенции, априорно считающую любую власть порождением дьявола, а любые принимаемые ею меры – насилием над личностью.
Вся эта пестрая компания, издавна вызывавшая у князя сугубую неприязнь, вторую неделю делала все, чтобы преобразовать пусть не совсем христианское, но вполне политкорректное чувство в требующую выхода ненависть.
Нет, на самом деле, как можно в стране, поставленной перед опаснейшим с тридцатых годов прошлого века историческим вызовом, нуждающейся в железном сплочении всех, могущих держать оружие, – неважно, огнестрельное или психологическое, – вести разнузданную (иначе не скажешь) пропаганду немедленной отставки правительства, прекращения боевых действий по всей территории Привислянского края, переговоров с повстанцами «без всяких предварительных условий»? Что, конечно, по сути подразумевало предоставление автономии Польше, а в перспективе – Финляндии и вообще всем национально ориентированным племенам и народностям.
Этак, чего доброго, завтра вспомнят о своей былой независимости от Москвы Великий Новгород, Псков, Тверь! Они, в рамках этой логики, чем же хуже?
Естественно, в правовом и демократическом государстве выражение даже самых крайних взглядов и убеждений юридически ненаказуемо, но жанр контрпропагандистской борьбы подразумевает и другие, не менее действенные средства.
С врагом внешним обстояло несколько сложнее. Правительства стран – членов Тихо-Атлантического союза в таком качестве не рассматривались, и решено было пока отнести к «вероятному противнику» государства и группировки, в той или иной мере примыкающие к структурам «Черного интернационала». Соответствующие списки имелись и в службе Чекменева, и в российском министерстве госбезопасности.
Князь считал, что по отношению к ним применимы любые меры, в том числе и военно-диверсионного характера. Однако до поры предпочитал ограничиваться методиками непрямых действий.
Специальный план был разработан для воздействия на подавляющую часть населения России, настроенную патриотически, лояльную к петроградской власти и «Московскому княжеству».
Особый шик заключался в том, что по отношению ко всем трем категориям предполагалось использовать одни и те же средства, но с противоположными целями. Как, например, в агротехнике применяются вещества, смертельные для вредителей и питательные для полезных злаков.
Это, конечно, высший пилотаж психологической войны, но соратники князя к ней были давно готовы.
Здесь тоже пригодился верископ Бубнова (по документам – «изделие ВБ»), не один аппарат, конечно, а целый верископический полк резерва Главного командования, как, по аналогии с артиллерийскими, могла быть названа часть, оснащенная полусотней мобильных установок.
Прошедшие спецобследование и признанные годными руководители информационных агентств и наиболее авторитетные корреспонденты газет, радио и дальновидения начали получать материалы, оформленные в виде утечек информации из военных кругов, где в самом неприглядном свете рисовали моральное и техническое состояние войск и растерянность, царящую в кругах гражданской администрации и командования Западного округа.
Причем сведения эти в принципе были достаточно правдивы, только отбирались умело, превращая отдельные, вполне естественные в условиях сумятицы и хаоса факты во всеобъемлющую тенденцию.
Сообщалось о фактах перехода на сторону восставших сотен и тысяч солдат, причем не только польского происхождения, и даже некоторых русских офицеров, о нехватке в войсках оружия и снаряжения, бедственном положении блокированных повстанцами гарнизонов и неспособности военных властей взять ситуацию под мало-мальский контроль. Отдельные успешные акции инсургентов всячески раздувались и из них делались далеко идущие выводы.
Попытки официальных и официозных[24] изданий внушить общественному мнению, что все обстоит не настолько плохо, выглядели примитивно и неубедительно.
Солидные, авторитетные обозреватели и аналитики один за другим выступали с пространными комментариями и редакционными статьями, совершали экскурсы в историю, начиная с XVIII века, как российскую, так и иных европейских держав, в разное время сталкивавшихся с проблемами сепаратизма.
Почему-то все у них выходило, что геополитическое положение России в данном конфликте практически безнадежно, что национальные революции при созревании подходящих условий (а они как раз сейчас вот и созрели!) просто обречены на успех. А партизанские войны, если в них включается «большинство народа», правительственным войскам выигрывать не удавалось никогда. Несмотря на массу содержащихся в этих материалах натяжек и явных глупостей, необходимое влияние на слабые умы они оказывали.
Обрадовавшись столь мощной поддержке, откуда и не ждали, ударили в барабаны и затрубили в победные горны все штатные оппозиционеры и оппозиционеры ситуативные.
Вал пораженческих публикаций нарастал. В правительство и Государственную думу посыпались индивидуальные и групповые запросы. Выступления членов кабинета и самого Каверзнева выглядели беспомощно и только подливали масла в огонь.
Заявление премьера о необходимости взвешенного подхода к освещению событий и ограничения кампании критики некоторыми правовыми и этическими рамками тут же было расценено как подготовка к введению цензуры.
Очень странным образом все происходящее напоминало положение в России на рубеже 1917 и 1918 годов. Тогда ведь тоже в едином порыве слились левые и правые, октябристы, кадеты, эсеры и эсдеки, одержимые единой целью: свалить кабинет министров, учредить «ответственное» правительство, в идеале – добиться отречения Императора.
И также для этой цели использовалось все – сказки о предательстве царицы, «распутинщина», отдельные, отнюдь не катастрофические перебои со снабжением армии вооружением и продовольствием, реальные просчеты военного командования, ничем, впрочем, не худшие, чем у иных держав Антанты и Тройственного союза.
На этом фоне были не слишком заметны публикации в московской прессе, определенным образом контрастирующие со становящимися как бы и господствующими настроениями в «просвещенной части общества». События там комментировались с гораздо большей взвешенностью и здравым смыслом и пути выхода из идейно-политического кризиса предлагались вполне разумные.
«При этом следует отметить, – писал в докладной записке один из аналитиков, – что размещаемые в указанных средствах массовой информации материалы пользуются большим успехом в среде предпринимателей, технической интеллигенции, вообще той части населения, что живет собственным производительным трудом и полагает сохранение твердого государственного порядка необходимым условием собственного благополучия. Проведенные исследования показывают также, что большая часть граждан, проживающих в центральных, западных и южных губерниях, готова поддержать самые решительные меры правительства и расценивает введение военной диктатуры как вполне оправданное требованиями момента. Вопрос о возможности и желательности передачи всей полноты власти в руки Местоблюстителя по известным причинам не задавался. Однако подобная мысль и без этого имеет достаточно широкое хождение в массах, обсуждается в приватных беседах, в том числе и в местах значительного скопления людей, как то: у газетных витрин, в трактирах и пивных, на стадионах и в иных увеселительных заведениях».
Такая именно реакция и планировалась, чему значительно способствовали регулярно публикуемые сюжеты, вроде бы никак напрямую не связанные с текущим моментом. Например, посвященные блестящему экономическому положению Московского княжества (что было правдой), постоянно растущему народному благосостоянию (для чего предпринимались специальные усилия), а также выдающимся военным и административным способностям Олега Константиновича, благо приближалось десятилетие его пребывания на посту Местоблюстителя.
Постепенно до наиболее проницательных деятелей оппозиции начало доходить, что происходит, но – слишком поздно. И развернуть собственную пропагандистскую кампанию на сто восемьдесят градусов уже не было ни времени, ни реальных возможностей.
Что, начать вдруг писать и говорить, будто они тоже поддерживают целостность Державы и нерушимость послеверсальских границ? Что отнюдь не против деятельности на своем посту кабинета Каверзнева, поскольку «коней на переправе не меняют», и готовы отдать карт-бланш в наведении порядка именно ему, чтобы не допустить перехвата власти «узурпатором»? При этом каким-то образом пытаться демонизировать самого Великого князя, приписывая ему все мыслимые на свете пороки?
С такой стратегией куда больше потеряешь, чем обретешь. А действительно ненавидимому либеральными кругами потомку «тех самых Романовых» дашь в руки неубиваемые козыри.
Под внутренним врагом князь в данном случае понимал как польских инсургентов, так и любую партию и общественную группу, выражающую им поддержку и сочувствие: всякого рода полонофилов, пацифистов, сторонников прав наций на самоопределение, членов непримиримой оппозиции кабинету Каверзнева, беспартийных леваков любого толка, часть интеллигенции, априорно считающую любую власть порождением дьявола, а любые принимаемые ею меры – насилием над личностью.
Вся эта пестрая компания, издавна вызывавшая у князя сугубую неприязнь, вторую неделю делала все, чтобы преобразовать пусть не совсем христианское, но вполне политкорректное чувство в требующую выхода ненависть.
Нет, на самом деле, как можно в стране, поставленной перед опаснейшим с тридцатых годов прошлого века историческим вызовом, нуждающейся в железном сплочении всех, могущих держать оружие, – неважно, огнестрельное или психологическое, – вести разнузданную (иначе не скажешь) пропаганду немедленной отставки правительства, прекращения боевых действий по всей территории Привислянского края, переговоров с повстанцами «без всяких предварительных условий»? Что, конечно, по сути подразумевало предоставление автономии Польше, а в перспективе – Финляндии и вообще всем национально ориентированным племенам и народностям.
Этак, чего доброго, завтра вспомнят о своей былой независимости от Москвы Великий Новгород, Псков, Тверь! Они, в рамках этой логики, чем же хуже?
Естественно, в правовом и демократическом государстве выражение даже самых крайних взглядов и убеждений юридически ненаказуемо, но жанр контрпропагандистской борьбы подразумевает и другие, не менее действенные средства.
С врагом внешним обстояло несколько сложнее. Правительства стран – членов Тихо-Атлантического союза в таком качестве не рассматривались, и решено было пока отнести к «вероятному противнику» государства и группировки, в той или иной мере примыкающие к структурам «Черного интернационала». Соответствующие списки имелись и в службе Чекменева, и в российском министерстве госбезопасности.
Князь считал, что по отношению к ним применимы любые меры, в том числе и военно-диверсионного характера. Однако до поры предпочитал ограничиваться методиками непрямых действий.
Специальный план был разработан для воздействия на подавляющую часть населения России, настроенную патриотически, лояльную к петроградской власти и «Московскому княжеству».
Особый шик заключался в том, что по отношению ко всем трем категориям предполагалось использовать одни и те же средства, но с противоположными целями. Как, например, в агротехнике применяются вещества, смертельные для вредителей и питательные для полезных злаков.
Это, конечно, высший пилотаж психологической войны, но соратники князя к ней были давно готовы.
Здесь тоже пригодился верископ Бубнова (по документам – «изделие ВБ»), не один аппарат, конечно, а целый верископический полк резерва Главного командования, как, по аналогии с артиллерийскими, могла быть названа часть, оснащенная полусотней мобильных установок.
Прошедшие спецобследование и признанные годными руководители информационных агентств и наиболее авторитетные корреспонденты газет, радио и дальновидения начали получать материалы, оформленные в виде утечек информации из военных кругов, где в самом неприглядном свете рисовали моральное и техническое состояние войск и растерянность, царящую в кругах гражданской администрации и командования Западного округа.
Причем сведения эти в принципе были достаточно правдивы, только отбирались умело, превращая отдельные, вполне естественные в условиях сумятицы и хаоса факты во всеобъемлющую тенденцию.
Сообщалось о фактах перехода на сторону восставших сотен и тысяч солдат, причем не только польского происхождения, и даже некоторых русских офицеров, о нехватке в войсках оружия и снаряжения, бедственном положении блокированных повстанцами гарнизонов и неспособности военных властей взять ситуацию под мало-мальский контроль. Отдельные успешные акции инсургентов всячески раздувались и из них делались далеко идущие выводы.
Попытки официальных и официозных[24] изданий внушить общественному мнению, что все обстоит не настолько плохо, выглядели примитивно и неубедительно.
Солидные, авторитетные обозреватели и аналитики один за другим выступали с пространными комментариями и редакционными статьями, совершали экскурсы в историю, начиная с XVIII века, как российскую, так и иных европейских держав, в разное время сталкивавшихся с проблемами сепаратизма.
Почему-то все у них выходило, что геополитическое положение России в данном конфликте практически безнадежно, что национальные революции при созревании подходящих условий (а они как раз сейчас вот и созрели!) просто обречены на успех. А партизанские войны, если в них включается «большинство народа», правительственным войскам выигрывать не удавалось никогда. Несмотря на массу содержащихся в этих материалах натяжек и явных глупостей, необходимое влияние на слабые умы они оказывали.
Обрадовавшись столь мощной поддержке, откуда и не ждали, ударили в барабаны и затрубили в победные горны все штатные оппозиционеры и оппозиционеры ситуативные.
Вал пораженческих публикаций нарастал. В правительство и Государственную думу посыпались индивидуальные и групповые запросы. Выступления членов кабинета и самого Каверзнева выглядели беспомощно и только подливали масла в огонь.
Заявление премьера о необходимости взвешенного подхода к освещению событий и ограничения кампании критики некоторыми правовыми и этическими рамками тут же было расценено как подготовка к введению цензуры.
Очень странным образом все происходящее напоминало положение в России на рубеже 1917 и 1918 годов. Тогда ведь тоже в едином порыве слились левые и правые, октябристы, кадеты, эсеры и эсдеки, одержимые единой целью: свалить кабинет министров, учредить «ответственное» правительство, в идеале – добиться отречения Императора.
И также для этой цели использовалось все – сказки о предательстве царицы, «распутинщина», отдельные, отнюдь не катастрофические перебои со снабжением армии вооружением и продовольствием, реальные просчеты военного командования, ничем, впрочем, не худшие, чем у иных держав Антанты и Тройственного союза.
На этом фоне были не слишком заметны публикации в московской прессе, определенным образом контрастирующие со становящимися как бы и господствующими настроениями в «просвещенной части общества». События там комментировались с гораздо большей взвешенностью и здравым смыслом и пути выхода из идейно-политического кризиса предлагались вполне разумные.
«При этом следует отметить, – писал в докладной записке один из аналитиков, – что размещаемые в указанных средствах массовой информации материалы пользуются большим успехом в среде предпринимателей, технической интеллигенции, вообще той части населения, что живет собственным производительным трудом и полагает сохранение твердого государственного порядка необходимым условием собственного благополучия. Проведенные исследования показывают также, что большая часть граждан, проживающих в центральных, западных и южных губерниях, готова поддержать самые решительные меры правительства и расценивает введение военной диктатуры как вполне оправданное требованиями момента. Вопрос о возможности и желательности передачи всей полноты власти в руки Местоблюстителя по известным причинам не задавался. Однако подобная мысль и без этого имеет достаточно широкое хождение в массах, обсуждается в приватных беседах, в том числе и в местах значительного скопления людей, как то: у газетных витрин, в трактирах и пивных, на стадионах и в иных увеселительных заведениях».
Такая именно реакция и планировалась, чему значительно способствовали регулярно публикуемые сюжеты, вроде бы никак напрямую не связанные с текущим моментом. Например, посвященные блестящему экономическому положению Московского княжества (что было правдой), постоянно растущему народному благосостоянию (для чего предпринимались специальные усилия), а также выдающимся военным и административным способностям Олега Константиновича, благо приближалось десятилетие его пребывания на посту Местоблюстителя.
Постепенно до наиболее проницательных деятелей оппозиции начало доходить, что происходит, но – слишком поздно. И развернуть собственную пропагандистскую кампанию на сто восемьдесят градусов уже не было ни времени, ни реальных возможностей.
Что, начать вдруг писать и говорить, будто они тоже поддерживают целостность Державы и нерушимость послеверсальских границ? Что отнюдь не против деятельности на своем посту кабинета Каверзнева, поскольку «коней на переправе не меняют», и готовы отдать карт-бланш в наведении порядка именно ему, чтобы не допустить перехвата власти «узурпатором»? При этом каким-то образом пытаться демонизировать самого Великого князя, приписывая ему все мыслимые на свете пороки?
С такой стратегией куда больше потеряешь, чем обретешь. А действительно ненавидимому либеральными кругами потомку «тех самых Романовых» дашь в руки неубиваемые козыри.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента