Ей такая нагрузка доставляла эстетическое и физическое наслаждение, в том числе и потому, что она знала – лишь несколько человек в городе могут с ней посоревноваться. А девушки, по простоте душевной, приняли это за норму. Только не специфической светской забавы, а очередного тренажёра. Вроде штурмполосы. И изо всех сил старались соответствовать. Причём слегка перестарались.
– Нет, ну ты знаешь, – сказала Татьяна, откидываясь на спинку ротангового дивана в украшенной резными деревянными панелями комнате отдыха, пока девушки полоскались под душем, растирались махровыми полотенцами и ждали, когда их позовут, – они почти не люди…
Сказано это было просто так, к слову, без реального смысла. В виде метафоры.
– В конце я уже начала сачковать, а им – хоть бы что. Нет, ты вообрази, в сауне – за сотню, а они пошли к выходу, только когда я сказала, что хватит. Такое впечатление – права Анастасия – вели я им там час сидеть – просидели бы.
Стол на девять человек, именно так накрытый, как и следовало после банного вечера, был уже готов.
Постаралась Прасковья Ильинична, женщина средних лет, оставленная за себя Ларисой в качестве домоправительницы. На самом деле это был всё тот же робот Иван Иванович, сменивший облик и ведущую функцию, сориентированный на оказание любых услуг, в том числе – чисто женского профиля, хозяйственного, само собой. Одновременно – медицинских, уровня лучших мировых клиник (ненавязчиво психологического также). Она же обеспечивала негласную, независимо от прочих слуг, абсолютную охрану.
При этом была сия дама особой, неприятной во всех отношениях. Тут Лариса настроила психотип так, чтобы по исконной вредности характера доставить своим гостьям максимум морального дискомфорта. Но и придраться к ним (Ларисе, Прасковье Ильиничне и собственно Ивану Ивановичу) было невозможно. Всё в доме шло, как на хорошо налаженном крейсере царских ещё времён, продукты с рынка поступали свежайшие, готовились выше всяческих похвал, хоть по заказу, хоть «а ля карт», отказа не случалось ни в самом малейшем капризе склонной к этому Майи.
Но! Любой беспорядок в доме Прасковья Ильинична (по легенде – происхождением из станичных «кулачек», хотя и получившая где-то обширное, но вполне бессистемное образование) воспринимала как боцман с императорской яхты «Штандарт», считавший любую соринку на свежевыдраенной палубе не просто личным оскорблением, а потрясением ОСНОВ! Одно счастье – в отношении Майи и Татьяны она не имела соответствующих дисциплинарных прав. Но и взгляда на окурок в неположенном месте или брошенные на спинку кресла чулки хватало, чтобы на полдня испортить настроение провинившейся.
Словами она пользовалась редко, только по делу, что ещё больше усиливало к ней неприязнь. Вроде как брезгует вступать в посторонние разговоры с женщинами, совсем не последними в этом городе, а то и в стране. Но что было, то было. Приходилось терпеть. Не они тут хозяйки хотя вроде бы, формально, по случаю отсутствия Ларисы, и они.
Майя давно и старательно придумывала, каким бы образом эту ужасную домоправительницу уязвить как следует. Не выходя за рамки приличий, но от души. Это занятие очень её занимало. По крайней мере – помогало засыпать легко и быстро. Другие от бессонницы баранов считают, скачущих через изгородь. Вадим, как он ей при случае признался, вспоминает корабельный состав русского и японского флотов той ещё войны (с фамилиями командиров, обязательно), а она – изобретала способы мести. Всегда засыпала на третьем и окончательном – построить собственный дом и пригласить Прасковью Ильиничну на службу к себе. За такую плату, чтобы не смогла отказаться. И уж тогда…
Естественно, даже при своём общем высшем и кое-каком специальном образовании им с Татьяной и в голову не приходило, что настоящие специалисты запрограммировали робота таким образом, что в условиях их явного психологического несовпадения домоправительница в зародыше гасила любые намечавшиеся между ними конфликты, принимая весь напор неотреагированных эмоций на себя.
Аггрианские (исключительно по воспитанию, но не по биологическому происхождению) девушки никогда в своём лагере не видели такого изобилия изысканных блюд и подходящих именно им напитков, столь красивой посуды и приборов. Синтезаторы производили пищу калорийную, но крайне простую, с одной-единственной функцией – поддержание обмена веществ на научно предписанном уровне. Фактически тоже казарменную; в советских пионерлагерях, к примеру, кормили гораздо вкуснее и разнообразнее.
Другое дело – всем полагающимся навыкам и правилам этикета, назначению столовых приборов, способов обращения с ними курсантки обучались. Точно, как в Пажеском корпусе – сумеете гречневую кашу и печёнку по-строгановски правильно есть, с омарами и трюфелями тем более справитесь.
Они расселись вокруг стола, как учили, сдвинув колени и сложив на них руки с прижатыми к телу локтями, в ожидании дальнейших распоряжений.
Майя не выдержала и выругалась вполне причудливо и выразительно, имея в виду, что тут у них не монастырь и эти постные рожи она видеть не желает раз и навсегда. Заодно и объяснила, когда произнесённые ею слова имеют медицинское или этнографическое значение, а когда используются для выражения личных эмоций или вразумления недостаточно сообразительных особ. Последний раз приказала всем немедленно принять раскованные, желательно – фривольные позы, тут же показав, что этот термин обозначает, выпить по сто грамм коньяка или водки, кому что больше нравится, ибо банный ритуал требует для своего завершения именно такой, предписанной свыше дозы. После этого каждая ест и пьёт чего и сколько угодно. Любые правила какого бы то ни было ритуала полностью отменяются. Чтобы выйти в туалет или по иной надобности – разрешения спрашивать не надо. Докладывать по возвращении, где была, что и как делала – тоже.
Не зная ещё досконально сути дела, Майя интуитивно уловила, что вся жизнь этих прелестных и несчастных существ прошла под жестоким психологическим прессингом. Едва ли не худшим, чем в иезуитском пансионе восемнадцатого века.
Поэтому тут же и пояснила гораздо более мягким тоном, что в ближайшее время займётся их подходящим текущему моменту воспитанием, а Татьяна Юрьевна – поможет.
– Методы у нас, конечно, будут разными, – включилась Татьяна, – я со столичными манерами Майи Васильевны мало знакома, зато со станичными – вполне. Если кто по заднице от души получит – не обижайтесь. Деваться вам всё равно некуда, а для общего развития – ой, как полезно…
При этом глаза Татьяны приобрели мечтательное выражение. Наверное, она подумала – как бы хорошо было, если бы в своё время кто-нибудь озаботился её правильным воспитанием.
Неизвестно, всё ли сразу и правильно поняли новые воспитанницы из слов «старшей наставницы». С точки зрения их девятнадцати условных лет разница между двадцатишестилетней Майей и тридцатилетней Татьяной ощущалась явственно, причём вторая и массогабаритно, и характером заведомо превосходила, на первый взгляд, конечно. Но закивали они дружно и согласно.
Курсантки имели минимум по три полных высших образования (уровня советских вузов начала восьмидесятых годов), и общее знание жизни, в принципе достаточное, чтобы даже в одиночку, оказавшись в начале двухтысячных годов, как-то устроиться. Пожалуй, не хуже, чем Лихарев сумел.
Майя продолжала наблюдать за тремя девушками, показавшимися ей несколько более уверенными в себе, чем остальные. Прежде всего – за Анастасией, позволявшей себе вступать в разговор со «старшими» по собственной инициативе. Из приведённой цитаты Хемингуэя и некоторых других словесных оборотов Майя догадалась, что там, откуда их привезли, она наверняка общалась с теми же людьми из «Братства», что понравились и ей самой. От них и набралась манер и стиля поведения.
Тут она слегка ошиблась. Девушки провели вечер и единственную ночь только в компании Новикова, Левашова и Шульгина. Причём лишь Андрей позволил себе вмешаться в психику своей подопечной. Остальные ограничились пределами дозволенного. Но и этого хватило. Память у них была абсолютная, а усвоение новых, полезных в будущей работе навыков – автоматическим. Тем более что общение было не проходным, а составной частью обряда инициации.
«Итак, что мы имеем? – анализировала ситуацию Майя. Ей хватало врождённого интеллекта, образования, спецподготовки и опыта общения с Ляховым и Тархановым в абсолютно немыслимых ситуациях, чтобы сейчас рассуждать спокойно. – Я помню то, что мне говорил Александр Иванович на мостике над рекой. Про возможное бессмертие и другое тоже. С любой нормальной точки зрения – бред. Но сначала…»
Это воспоминание было неприятно, но чересчур ярко.
Они болтали о чём-то совсем несерьёзном. В голове у неё шумело от выпитого вина, настроение – прекрасное. И вдруг его рука легла на… Литературно – на бедро, по правде – на самую что ни на есть задницу. Причём в этом его жесте совершенно не было ничего сексуального. Для него, наверное. Для Майи – было. Поразительно – только что ни о чём подобном она не думала, и вдруг – словно пронзило! Стало необыкновенно ясно – продолжи он начатое – сопротивляться молодая женщина не станет.
И тут же увидела его усмешку. Всё понимающую и одновременно – равнодушную. Эта усмешка Майю и вздёрнула. На очевидную глупость подвигнула.
– Уберите, я вам не… Я мужа сейчас позову!
– Господи, ну и судьба, – тихо и грустно сказал Шульгин. – Муж у неё. Сейчас мне морду набьёт. Как благородный человек. Я, как не менее благородный, отрицать не стану, что почти нечаянно, инстинктивно погладил его супругу по специально предназначенной для этого части тела. Очень мне понравившейся. Потом заложу руки за спину и перетерплю… Да я его сейчас сам и позову. Покаюсь, признаю право на сатисфакцию.
Голос у него был такой, что Майя абсолютно, без малейшего сомнения поверила – так он и поступит.
– Александр Иванович, ну, прекратите. Ну, я вас прошу. – Майя чуть не закричала, сжав своими руками Шульгина за предплечья. Не хватало ещё подобной демонстрации. Не просто вечер будет сломан. Что-то гораздо большее. В том числе и надежды на вечную жизнь…
– В конце концов – что тут такого? Я и сама…
– Майя, Майя, успокойся. – Шульгин не грубо, но отчётливо её отстранил. И взгляд – более чем просто безразличный. Подобного стыда и разочарования она, наверное, никогда в жизни не испытывала. Ни один мужчина ей не показывал, что она, такая-разэтакая, на самом деле – никто. Для него.
Ужаснее мысли ей никто не внушал.
А казалось бы – и этот уже немолодой человек ей ну совершенно безразличен, и убеждения у неё безусловные. Муж – это муж. Долго выбирала, но раз выбрала – всё! Гулянки кончились.
– Забудем. Я действительно… Не знаю, как и вышло. Устал, наверное… Ты меня позвала… поговорить. Ну и что-то в мозгах перемкнуло…
– Александр Иванович… – непонятно отчего Майя испытала невероятную опустошённость, сама схватив его за ладонь. Опустошённость была глубокая, бессмысленная и непостижимая. Земля улетала из-под ног, и чёрное небо вертелось сразу во все четыре стороны.
Майя, всегда уверенная в себе настолько, что соблазнить Героя России и полковника Ляхова ей не составило никакого труда, при огромном противодействии со всех сторон, сейчас окончательно растерялась.
Шульгин открыл портсигар, протянул ей, сам закурил.
– Отпустило? Тогда послушай, что я тебе скажу. Глядишь – отвлечёт немного…
Глава 3
– Нет, ну ты знаешь, – сказала Татьяна, откидываясь на спинку ротангового дивана в украшенной резными деревянными панелями комнате отдыха, пока девушки полоскались под душем, растирались махровыми полотенцами и ждали, когда их позовут, – они почти не люди…
Сказано это было просто так, к слову, без реального смысла. В виде метафоры.
– В конце я уже начала сачковать, а им – хоть бы что. Нет, ты вообрази, в сауне – за сотню, а они пошли к выходу, только когда я сказала, что хватит. Такое впечатление – права Анастасия – вели я им там час сидеть – просидели бы.
Стол на девять человек, именно так накрытый, как и следовало после банного вечера, был уже готов.
Постаралась Прасковья Ильинична, женщина средних лет, оставленная за себя Ларисой в качестве домоправительницы. На самом деле это был всё тот же робот Иван Иванович, сменивший облик и ведущую функцию, сориентированный на оказание любых услуг, в том числе – чисто женского профиля, хозяйственного, само собой. Одновременно – медицинских, уровня лучших мировых клиник (ненавязчиво психологического также). Она же обеспечивала негласную, независимо от прочих слуг, абсолютную охрану.
При этом была сия дама особой, неприятной во всех отношениях. Тут Лариса настроила психотип так, чтобы по исконной вредности характера доставить своим гостьям максимум морального дискомфорта. Но и придраться к ним (Ларисе, Прасковье Ильиничне и собственно Ивану Ивановичу) было невозможно. Всё в доме шло, как на хорошо налаженном крейсере царских ещё времён, продукты с рынка поступали свежайшие, готовились выше всяческих похвал, хоть по заказу, хоть «а ля карт», отказа не случалось ни в самом малейшем капризе склонной к этому Майи.
Но! Любой беспорядок в доме Прасковья Ильинична (по легенде – происхождением из станичных «кулачек», хотя и получившая где-то обширное, но вполне бессистемное образование) воспринимала как боцман с императорской яхты «Штандарт», считавший любую соринку на свежевыдраенной палубе не просто личным оскорблением, а потрясением ОСНОВ! Одно счастье – в отношении Майи и Татьяны она не имела соответствующих дисциплинарных прав. Но и взгляда на окурок в неположенном месте или брошенные на спинку кресла чулки хватало, чтобы на полдня испортить настроение провинившейся.
Словами она пользовалась редко, только по делу, что ещё больше усиливало к ней неприязнь. Вроде как брезгует вступать в посторонние разговоры с женщинами, совсем не последними в этом городе, а то и в стране. Но что было, то было. Приходилось терпеть. Не они тут хозяйки хотя вроде бы, формально, по случаю отсутствия Ларисы, и они.
Майя давно и старательно придумывала, каким бы образом эту ужасную домоправительницу уязвить как следует. Не выходя за рамки приличий, но от души. Это занятие очень её занимало. По крайней мере – помогало засыпать легко и быстро. Другие от бессонницы баранов считают, скачущих через изгородь. Вадим, как он ей при случае признался, вспоминает корабельный состав русского и японского флотов той ещё войны (с фамилиями командиров, обязательно), а она – изобретала способы мести. Всегда засыпала на третьем и окончательном – построить собственный дом и пригласить Прасковью Ильиничну на службу к себе. За такую плату, чтобы не смогла отказаться. И уж тогда…
Естественно, даже при своём общем высшем и кое-каком специальном образовании им с Татьяной и в голову не приходило, что настоящие специалисты запрограммировали робота таким образом, что в условиях их явного психологического несовпадения домоправительница в зародыше гасила любые намечавшиеся между ними конфликты, принимая весь напор неотреагированных эмоций на себя.
Аггрианские (исключительно по воспитанию, но не по биологическому происхождению) девушки никогда в своём лагере не видели такого изобилия изысканных блюд и подходящих именно им напитков, столь красивой посуды и приборов. Синтезаторы производили пищу калорийную, но крайне простую, с одной-единственной функцией – поддержание обмена веществ на научно предписанном уровне. Фактически тоже казарменную; в советских пионерлагерях, к примеру, кормили гораздо вкуснее и разнообразнее.
Другое дело – всем полагающимся навыкам и правилам этикета, назначению столовых приборов, способов обращения с ними курсантки обучались. Точно, как в Пажеском корпусе – сумеете гречневую кашу и печёнку по-строгановски правильно есть, с омарами и трюфелями тем более справитесь.
Они расселись вокруг стола, как учили, сдвинув колени и сложив на них руки с прижатыми к телу локтями, в ожидании дальнейших распоряжений.
Майя не выдержала и выругалась вполне причудливо и выразительно, имея в виду, что тут у них не монастырь и эти постные рожи она видеть не желает раз и навсегда. Заодно и объяснила, когда произнесённые ею слова имеют медицинское или этнографическое значение, а когда используются для выражения личных эмоций или вразумления недостаточно сообразительных особ. Последний раз приказала всем немедленно принять раскованные, желательно – фривольные позы, тут же показав, что этот термин обозначает, выпить по сто грамм коньяка или водки, кому что больше нравится, ибо банный ритуал требует для своего завершения именно такой, предписанной свыше дозы. После этого каждая ест и пьёт чего и сколько угодно. Любые правила какого бы то ни было ритуала полностью отменяются. Чтобы выйти в туалет или по иной надобности – разрешения спрашивать не надо. Докладывать по возвращении, где была, что и как делала – тоже.
Не зная ещё досконально сути дела, Майя интуитивно уловила, что вся жизнь этих прелестных и несчастных существ прошла под жестоким психологическим прессингом. Едва ли не худшим, чем в иезуитском пансионе восемнадцатого века.
Поэтому тут же и пояснила гораздо более мягким тоном, что в ближайшее время займётся их подходящим текущему моменту воспитанием, а Татьяна Юрьевна – поможет.
– Методы у нас, конечно, будут разными, – включилась Татьяна, – я со столичными манерами Майи Васильевны мало знакома, зато со станичными – вполне. Если кто по заднице от души получит – не обижайтесь. Деваться вам всё равно некуда, а для общего развития – ой, как полезно…
При этом глаза Татьяны приобрели мечтательное выражение. Наверное, она подумала – как бы хорошо было, если бы в своё время кто-нибудь озаботился её правильным воспитанием.
Неизвестно, всё ли сразу и правильно поняли новые воспитанницы из слов «старшей наставницы». С точки зрения их девятнадцати условных лет разница между двадцатишестилетней Майей и тридцатилетней Татьяной ощущалась явственно, причём вторая и массогабаритно, и характером заведомо превосходила, на первый взгляд, конечно. Но закивали они дружно и согласно.
Курсантки имели минимум по три полных высших образования (уровня советских вузов начала восьмидесятых годов), и общее знание жизни, в принципе достаточное, чтобы даже в одиночку, оказавшись в начале двухтысячных годов, как-то устроиться. Пожалуй, не хуже, чем Лихарев сумел.
Майя продолжала наблюдать за тремя девушками, показавшимися ей несколько более уверенными в себе, чем остальные. Прежде всего – за Анастасией, позволявшей себе вступать в разговор со «старшими» по собственной инициативе. Из приведённой цитаты Хемингуэя и некоторых других словесных оборотов Майя догадалась, что там, откуда их привезли, она наверняка общалась с теми же людьми из «Братства», что понравились и ей самой. От них и набралась манер и стиля поведения.
Тут она слегка ошиблась. Девушки провели вечер и единственную ночь только в компании Новикова, Левашова и Шульгина. Причём лишь Андрей позволил себе вмешаться в психику своей подопечной. Остальные ограничились пределами дозволенного. Но и этого хватило. Память у них была абсолютная, а усвоение новых, полезных в будущей работе навыков – автоматическим. Тем более что общение было не проходным, а составной частью обряда инициации.
«Итак, что мы имеем? – анализировала ситуацию Майя. Ей хватало врождённого интеллекта, образования, спецподготовки и опыта общения с Ляховым и Тархановым в абсолютно немыслимых ситуациях, чтобы сейчас рассуждать спокойно. – Я помню то, что мне говорил Александр Иванович на мостике над рекой. Про возможное бессмертие и другое тоже. С любой нормальной точки зрения – бред. Но сначала…»
Это воспоминание было неприятно, но чересчур ярко.
Они болтали о чём-то совсем несерьёзном. В голове у неё шумело от выпитого вина, настроение – прекрасное. И вдруг его рука легла на… Литературно – на бедро, по правде – на самую что ни на есть задницу. Причём в этом его жесте совершенно не было ничего сексуального. Для него, наверное. Для Майи – было. Поразительно – только что ни о чём подобном она не думала, и вдруг – словно пронзило! Стало необыкновенно ясно – продолжи он начатое – сопротивляться молодая женщина не станет.
И тут же увидела его усмешку. Всё понимающую и одновременно – равнодушную. Эта усмешка Майю и вздёрнула. На очевидную глупость подвигнула.
– Уберите, я вам не… Я мужа сейчас позову!
– Господи, ну и судьба, – тихо и грустно сказал Шульгин. – Муж у неё. Сейчас мне морду набьёт. Как благородный человек. Я, как не менее благородный, отрицать не стану, что почти нечаянно, инстинктивно погладил его супругу по специально предназначенной для этого части тела. Очень мне понравившейся. Потом заложу руки за спину и перетерплю… Да я его сейчас сам и позову. Покаюсь, признаю право на сатисфакцию.
Голос у него был такой, что Майя абсолютно, без малейшего сомнения поверила – так он и поступит.
– Александр Иванович, ну, прекратите. Ну, я вас прошу. – Майя чуть не закричала, сжав своими руками Шульгина за предплечья. Не хватало ещё подобной демонстрации. Не просто вечер будет сломан. Что-то гораздо большее. В том числе и надежды на вечную жизнь…
– В конце концов – что тут такого? Я и сама…
– Майя, Майя, успокойся. – Шульгин не грубо, но отчётливо её отстранил. И взгляд – более чем просто безразличный. Подобного стыда и разочарования она, наверное, никогда в жизни не испытывала. Ни один мужчина ей не показывал, что она, такая-разэтакая, на самом деле – никто. Для него.
Ужаснее мысли ей никто не внушал.
А казалось бы – и этот уже немолодой человек ей ну совершенно безразличен, и убеждения у неё безусловные. Муж – это муж. Долго выбирала, но раз выбрала – всё! Гулянки кончились.
– Забудем. Я действительно… Не знаю, как и вышло. Устал, наверное… Ты меня позвала… поговорить. Ну и что-то в мозгах перемкнуло…
– Александр Иванович… – непонятно отчего Майя испытала невероятную опустошённость, сама схватив его за ладонь. Опустошённость была глубокая, бессмысленная и непостижимая. Земля улетала из-под ног, и чёрное небо вертелось сразу во все четыре стороны.
Майя, всегда уверенная в себе настолько, что соблазнить Героя России и полковника Ляхова ей не составило никакого труда, при огромном противодействии со всех сторон, сейчас окончательно растерялась.
Шульгин открыл портсигар, протянул ей, сам закурил.
– Отпустило? Тогда послушай, что я тебе скажу. Глядишь – отвлечёт немного…
Глава 3
«Ладно, во всём разберёмся с течением времени, сейчас нужно заниматься текущими проблемами», – подумала Майя. Ей было очень стыдно за ту сцену, тем более что буквально через минуту они заговорили о другом, и она почти что влюбилась в Александра Ивановича, за его последующие взвешенные слова. Главное же – за то, что он ей пообещал. Не как плату за что-то, а от всего сердца.
Девушки после банных процедур, а также и правильной чарки, видимым образом растормозились. Не давила на них, что отчётливо чувствовала Майя, прежняя дисциплина. А новой ещё не предложено, кроме полушутливых слов Татьяны.
– Значит, так, девчата (не удивляйтесь – у нас это вполне общепринятая форма обращения в своём круге), начинайте и рассказывайте всё, как есть. Валентин вам последний приказ отдал? Считайте, что действительно – последний. Теперь мы с вами, вы с нами, и никто вам ничего не сможет сделать, кроме того, что вы сами позволите. Доходчиво?
Чем хорошо было Дайянино воспитание – оно не предполагало такой вредной вещи, как сомнение в словах вышестоящих.
Не в научном смысле, разумеется, там спорить об истинности теории эволюции или сущности «постоянной Планка» вполне позволялось. Но вот сама идея о том, что руководитель, хоть на ступеньку выше, как в германской армии фельдфебель по отношению к унтер-офицеру, может говорить неправду в основополагающих вещах – для курсанток аггрианской школы казалась абсурдной.
То же самое, неизвестно зачем привитое рассчитанным на жизнь в России девушкам ощущение: обер-лейтенант (не российский поручик) отличается от майора, как плотник от столяра. Кайзер (или его аналог) – светлое Величество, предмет безусловного поклонения и средоточие истинного духа.
Дайяна готовила курсанток для себя и под себя. А они, увидев Майю, Левашова, Кисловодск – мгновенно из этого психологического капкана выскочили.
Мадам Дайяна, на себя ориентируясь, рассчитала верно. Её воспитанницам понятие «свобода» было принципиально недоступно. Лет через пять-десять нормальной жизни на Земле кое-кто и может проникнуться духом свободомыслия, но не сегодня. Полный аусгешлёссен[14].
Как Майя и предположила, ответила ей Анастасия, сбросившая халат и вытянувшаяся на диване напротив, в той же, что она сама, позе, совсем как «Обнажённая Маха» с картины Гойи. Только ровно вдвое стройнее (Махи, разумеется, не Майи) и настоящая блондинка с изумрудными (как писал Ефремов – свидетельство абсолютного биологического и психического здоровья), глазами. Да и выражение лица у Насти оказалось отнюдь не лениво-расслабленным. Совсем наоборот.
– Мы согласны, Майя Васильевна: как вами сказано, так мы и будем жить. Только, простите, Андрей Дмитриевич мне ещё кое о чём говорил. И если ваши слова будут расходиться с его, я предпочту…
– Не надо. – Майя не позволила девушке закончить фразу. Она всё поняла. Если с этой девушкой работал Новиков, та, безусловно, никого другого слушать не станет. Всё тот же импринтинг.
– Знаем, знаем. «Если мне будет предложено выбирать – с Христом или с истиной, я останусь с Христом». Всё будет, как ты решишь, Настя. Но пока отвлекись… Если ты в отделении старшая, расскажи всё, что с вами случилось. И было…
– Я не старшая… – после короткой заминки ответила Анастасия (очень ей нравилось, когда её так называли). Я первая получила имя.
Остальные девушки почти синхронно кивнули.
– Ну, – сказала Майя, глазами показав Татьяне, чтобы та не вмешивалась. А то вдруг влезет не по делу и настрой сломает. – Хорошо, давай обойдёмся без лишних деталей. Рассказывай всё, что считаешь нужным. Про себя лично или про всех сразу. Итак…
Анастасия рассказала, действительно не особенно вдаваясь в мелкие подробности, но чётко и понятно. Кто они есть (в их собственном представлении), где жили, чему учились, как оказались здесь. Безэмоциональный доклад минут на пятнадцать. Почти никаких имён, очень мало конкретики. Так уж они все были воспитаны. Получился некий аналог гибрида личного листка по учёту кадров и стандартной автобиографии. Кадровиков удовлетворяет – и достаточно.
Майе с Татьяной этого тоже хватило. Их мало заинтересовали цели «проекта», месторасположение базы и многое другое. Главное сам факт – эти девушки взялись, можно сказать, ниоткуда, о подлинных родителях своих они не имели никакого представления, а тех, что подразумевались бы по легенде – ещё не было, как не было и самих легенд. Можно было думать что угодно: курсантки похищены в младенческом возрасте на Земле, или где-нибудь ещё, или вообще «сотворены» неизвестно из чего загадочным способом.
О возможности выращивания детей в пробирках или банальном клонировании в этой реальности пока ещё не знали.
– Таким, значит, образом, – сказала Майя и для успокоения налила себе и Татьяне ещё по чарочке. – Вы вместе с Валентином Валентиновичем чуть не погибли в воздушном бою. Второй раз заново на свет родились. Можем только поздравить. Но зато теперь перед вами открывается новая великолепная жизнь. Без всяких таинственных хозяев, без непонятных заданий, вечных, как сама жизнь, и столь же бессмысленных…
– Вечной жизни не бывает, – ответила ей Кристина. – Она бывает долгая или короткая. Долгой у нас тоже не будет, нам не выдали гомеостаты… А без них такие, как мы, долго не живут.
Майя понятия не имела, что это за штука, но мгновенно увязала слова девушки с тем, что слышала от Ляхова и Шульгина.
– А недолго – это, по-вашему, сколько?
– Примерно, как обычный человек, а учитывая лучшую приспособляемость и сбалансированность организма – немного больше. В среднем, лет девяносто, наверное… Так нам говорили. Но учитывая то, что нам положено заниматься сложными и опасными делами, без гомеостатов и до тридцати можно не дожить.
– Да что это за гомеостат такой? – не выдержала Татьяна.
Анастасия объяснила, коротко и популярно.
«Оно самое и есть!» – подумала Майя, но ничем своих эмоций не выдала. Сказала то, что собиралась.
– Ну, это мы ещё посмотрим, – уверенно заявила она. – Вас же не в дикий лес выбросили. Те, кто озабочен вашей судьбой, на произвол судьбы не оставят. У вас теперь, считай, два крёстных отца есть и две такие же мамы. – Она указала большим пальцем на Татьяну и одновременно кивнула, подразумевая себя.
– Спасибо, – церемонно ответила Анастасия, остальные её поддержали.
– Ну, чисто, детский сад, – усмехнулась Татьяна. – Пойдём, – предложила она Майе, – ещё разок попаримся, сами. А девочки постепенно в меридиан придут…
«А ведь это фраза Вадима», – с непонятной ревностью вдруг вспомнила она. Хотя чего тут ревновать, кого и к кому? Более несовместимых личностей, чем Ляхов и Татьяна, она и представить не могла. Даже в качестве случайных любовников…
Они прошли в турецкие бани, где температура упала до вполне комфортной, устроились на лежанках.
– Кажется, мы влезли не в своё дело, – сказала Татьяна, вытягиваясь во весь рост. – Совсем мне всё это не нравится, факт…
– Да брось ты, с чего вдруг такой минор? Мы влезли «не в своё дело» с того момента, как познакомились с нашими мужиками. А они, в свою очередь, с друзьями. На том выбор и кончился. Зато кем ты была и кем сейчас стала? И это ведь только начало. – Майя потянулась, и вдруг начала делать физические упражнения, изображая из себя цирковую «девушку-каучук».
Татьяна смотрела на неё взглядом куда дольше пожившей и больше испытавшей, умудрённой женщины. Так оно в принципе и было, только не всякий опыт позитивен и идёт во благо.
– Не поверишь, у меня такое ощущение, что мы на минное поле забрели… Или – в заколдованный замок. – Любченко-Тарханова продолжала гнуть свою линию.
– Да что за ерунда? Лихарев – бог с ним, а Олег ведь свой. Вадим мне сказал, что на него во всем полагаться можно. И на него, и на всех остальных. Сама же всех видела… – Майя от смешанного с удивлением раздражения даже прекратила свою гимнастику.
– Видела-то видела… Я наш поход никак забыть не могу. Вдруг сейчас что-то подобное случится? Зачем нам их подсунули? Что дальше будет? А если за ними кто-то придёт? И нам за всё отвечать…
Майя подумала, что Шульгин был прав. Кое от чего Татьяна излечилась, но зато в ней стала доминировать прежняя личность, вялая, мещанистая, не склонная к переменам и авантюрам. Так, скорее всего, оно и есть, если собственными силами подруга к тридцати годам не добилась в жизни абсолютно ничего, а её феерический взлёт к вершинам случился именно в ненормальном состоянии.
Вот сейчас можно произвести небольшой тест, а также наставить Татьяну на путь истинный. Если удастся.
– Слушай, мадемуазель Любченко, или мадам Тарханова, как тебе удобнее. Если боишься – так чего проще? Садись в аэроплан, и через два часа – Москва. Там тебя никто не достанет, Сергей с Вадимом от всего защитят. А особенно – их Императорское Величество… А я тут как-нибудь сама справлюсь, пока Лариса не подъедет…
Татьяна удивлённо села. И Майя намётанным взглядом уловила, как у неё вдруг заметно дёрнулась щека. Причём совпал этот мимический штрих с упоминанием Высочайшего имени. Она ведь сказала просто так, для убедительности, мол, кавалерственная дама, причисленная к свите, может рассчитывать на должную степень физической и правовой защиты. Не более того. Или ошиблась, и реакция относилась именно к Тарханову? Да нет, не похоже… Неужели? У Майи мгновенно сработала эйдетическая[15] память изощрённых в дворцовых интригах десяти поколений предков.
Впрочем, сейчас не время отвлекаться на эту саму по себе очень любопытную тему. Отложим в дальний ящичек памяти.
– Чего ты вдруг? Я ничего такого не говорила, – очень убедительно спросила Татьяна, мгновенно взяв себя в руки.
– Как не говорила? Именно, что сказала. Ты очень испугалась – минного поля, заколдованного замка и покойников из бокового времени. Что не хочешь ни за что отвечать. А за что нам с тобой отвечать? Окстись, подружка. Ты или перепарилась, или – недопила. Причём учти…
Майя села на мраморную скамью, скрестив ноги и руки, наставив на Татьяну пристальный взгляд. Вполне шутливо имитируя жрицу тантрического культа.
– Учти, уйдёшь, за что я совершенно не буду на тебя в обиде, хозяин – барин, хочет – живёт, хочет – удавится. Но ты можешь упустить одну очень интересную штуку…
– Какую? – заинтересовалась Татьяна.
– А ты чем слушаешь? – Природная боярыня плебейским жестом похлопала себя по аккуратненькой ягодице. – Бессмертия – не хочешь?
– При чём тут… – и запнулась. То ли что-то вспомнила, то ли сообразила. – Повтори ещё раз.
– Про гомеостат – слышала? Это раз. А есть ещё и два…
«Рано или поздно, всё равно придётся ей рассказать, – подумала Майя. – Так почему не сейчас? Времени у нас достаточно, девочки подождут».
Майя, с удовольствием и не торопясь, начала выстраивать подходящую для Татьяны версию событий «ночи с шашлыками» и кое-чего, ей предшествовавшего.
– …Мы с Вадимом, когда вернулись из Пятигорска в Кисловодск, в моей комнате ещё немножко выпили, ну и разговорились. Тогда он и сообщил, что кроме нашего мира и «бокового времени» есть ещё множество других. Кстати, Ирина и Сильвия – женщины из совсем не нашего мира, хотя очень долго живут на Земле. Тоже не совсем этой, но расположенной буквально в двух шагах, туда можно ходить, как в соседнюю комнату.
«И ты ходил?» – жадно, с замирающим сердцем спросила я у него.
«Ещё нет. Однако, может быть, сходим. И очень скоро. Вместе…» – обнадёжил он меня.
«Интересно бы. – Я вздохнула, очарованная этой идеей. – А Лариса – тоже такая, как те?»
«Нет, она здешняя. Почти. А вот Ирина и Сильвия – совсем другие. Как ты думаешь, сколько Сильвии лет?»
Я задумалась. По виду – тридцать пять, а то и чуть меньше. Но в чём-то кроется подвох?
«Пятьдесят?» – Я назвала наобум этот весьма преклонный возраст, который к себе в двадцать шесть примерить трудно.
«А сто пятьдесят не хочешь?» – ответил Вадим.
«Врёшь». – Я даже подскочила. Поверить в такое было невозможно.
«Чего ради? Мне так сказали, а в «Братстве» друг другу врать не принято».
«А Ирине сколько?»
«Получается, хронологически немного за пятьдесят, биологически – тридцать – тридцать два. Насколько я знаю».
«Здорово! – Я от возбуждения забегала по комнате. – А мы так не сможем?»
Вадим усмехнулся, протянул мне рюмку.
«Наверное, сможем. Если «старшие» разрешат…»
Больше он в ту ночь мне ничего не сказал. Как я ни допытывалась. И так уже, наверное, вышел за определённые для него рамки.
С утра и весь день я только и делала, что присматривалась к Ирине и Сильвии. Пыталась уловить малейшую деталь поведения, слово, жест, чтобы понять, чем они отличаются от нас. От меня, тебя, Ларисы. Получалось, что почти ничем. Хотя нет, кое-что, разумеется, было. Я выискивала в Сильвии следы её «полуторавековости» и, кажется, находила.
И всё время воображала, как мы сами будем жить дальше, если узнаем, что смерть и старость нам больше не грозят.
Потом мы поехали в горы. Это ты сама помнишь. Когда гулянка была в самом разгаре, я позвала Шульгина на улицу. Поговорить…
О том, что случилось в начале разговора, она, естественно, умолчала. Зато подробно поведала о дальнейшем.
Девушки после банных процедур, а также и правильной чарки, видимым образом растормозились. Не давила на них, что отчётливо чувствовала Майя, прежняя дисциплина. А новой ещё не предложено, кроме полушутливых слов Татьяны.
– Значит, так, девчата (не удивляйтесь – у нас это вполне общепринятая форма обращения в своём круге), начинайте и рассказывайте всё, как есть. Валентин вам последний приказ отдал? Считайте, что действительно – последний. Теперь мы с вами, вы с нами, и никто вам ничего не сможет сделать, кроме того, что вы сами позволите. Доходчиво?
Чем хорошо было Дайянино воспитание – оно не предполагало такой вредной вещи, как сомнение в словах вышестоящих.
Не в научном смысле, разумеется, там спорить об истинности теории эволюции или сущности «постоянной Планка» вполне позволялось. Но вот сама идея о том, что руководитель, хоть на ступеньку выше, как в германской армии фельдфебель по отношению к унтер-офицеру, может говорить неправду в основополагающих вещах – для курсанток аггрианской школы казалась абсурдной.
То же самое, неизвестно зачем привитое рассчитанным на жизнь в России девушкам ощущение: обер-лейтенант (не российский поручик) отличается от майора, как плотник от столяра. Кайзер (или его аналог) – светлое Величество, предмет безусловного поклонения и средоточие истинного духа.
Дайяна готовила курсанток для себя и под себя. А они, увидев Майю, Левашова, Кисловодск – мгновенно из этого психологического капкана выскочили.
Мадам Дайяна, на себя ориентируясь, рассчитала верно. Её воспитанницам понятие «свобода» было принципиально недоступно. Лет через пять-десять нормальной жизни на Земле кое-кто и может проникнуться духом свободомыслия, но не сегодня. Полный аусгешлёссен[14].
Как Майя и предположила, ответила ей Анастасия, сбросившая халат и вытянувшаяся на диване напротив, в той же, что она сама, позе, совсем как «Обнажённая Маха» с картины Гойи. Только ровно вдвое стройнее (Махи, разумеется, не Майи) и настоящая блондинка с изумрудными (как писал Ефремов – свидетельство абсолютного биологического и психического здоровья), глазами. Да и выражение лица у Насти оказалось отнюдь не лениво-расслабленным. Совсем наоборот.
– Мы согласны, Майя Васильевна: как вами сказано, так мы и будем жить. Только, простите, Андрей Дмитриевич мне ещё кое о чём говорил. И если ваши слова будут расходиться с его, я предпочту…
– Не надо. – Майя не позволила девушке закончить фразу. Она всё поняла. Если с этой девушкой работал Новиков, та, безусловно, никого другого слушать не станет. Всё тот же импринтинг.
– Знаем, знаем. «Если мне будет предложено выбирать – с Христом или с истиной, я останусь с Христом». Всё будет, как ты решишь, Настя. Но пока отвлекись… Если ты в отделении старшая, расскажи всё, что с вами случилось. И было…
– Я не старшая… – после короткой заминки ответила Анастасия (очень ей нравилось, когда её так называли). Я первая получила имя.
Остальные девушки почти синхронно кивнули.
– Ну, – сказала Майя, глазами показав Татьяне, чтобы та не вмешивалась. А то вдруг влезет не по делу и настрой сломает. – Хорошо, давай обойдёмся без лишних деталей. Рассказывай всё, что считаешь нужным. Про себя лично или про всех сразу. Итак…
Анастасия рассказала, действительно не особенно вдаваясь в мелкие подробности, но чётко и понятно. Кто они есть (в их собственном представлении), где жили, чему учились, как оказались здесь. Безэмоциональный доклад минут на пятнадцать. Почти никаких имён, очень мало конкретики. Так уж они все были воспитаны. Получился некий аналог гибрида личного листка по учёту кадров и стандартной автобиографии. Кадровиков удовлетворяет – и достаточно.
Майе с Татьяной этого тоже хватило. Их мало заинтересовали цели «проекта», месторасположение базы и многое другое. Главное сам факт – эти девушки взялись, можно сказать, ниоткуда, о подлинных родителях своих они не имели никакого представления, а тех, что подразумевались бы по легенде – ещё не было, как не было и самих легенд. Можно было думать что угодно: курсантки похищены в младенческом возрасте на Земле, или где-нибудь ещё, или вообще «сотворены» неизвестно из чего загадочным способом.
О возможности выращивания детей в пробирках или банальном клонировании в этой реальности пока ещё не знали.
– Таким, значит, образом, – сказала Майя и для успокоения налила себе и Татьяне ещё по чарочке. – Вы вместе с Валентином Валентиновичем чуть не погибли в воздушном бою. Второй раз заново на свет родились. Можем только поздравить. Но зато теперь перед вами открывается новая великолепная жизнь. Без всяких таинственных хозяев, без непонятных заданий, вечных, как сама жизнь, и столь же бессмысленных…
– Вечной жизни не бывает, – ответила ей Кристина. – Она бывает долгая или короткая. Долгой у нас тоже не будет, нам не выдали гомеостаты… А без них такие, как мы, долго не живут.
Майя понятия не имела, что это за штука, но мгновенно увязала слова девушки с тем, что слышала от Ляхова и Шульгина.
– А недолго – это, по-вашему, сколько?
– Примерно, как обычный человек, а учитывая лучшую приспособляемость и сбалансированность организма – немного больше. В среднем, лет девяносто, наверное… Так нам говорили. Но учитывая то, что нам положено заниматься сложными и опасными делами, без гомеостатов и до тридцати можно не дожить.
– Да что это за гомеостат такой? – не выдержала Татьяна.
Анастасия объяснила, коротко и популярно.
«Оно самое и есть!» – подумала Майя, но ничем своих эмоций не выдала. Сказала то, что собиралась.
– Ну, это мы ещё посмотрим, – уверенно заявила она. – Вас же не в дикий лес выбросили. Те, кто озабочен вашей судьбой, на произвол судьбы не оставят. У вас теперь, считай, два крёстных отца есть и две такие же мамы. – Она указала большим пальцем на Татьяну и одновременно кивнула, подразумевая себя.
– Спасибо, – церемонно ответила Анастасия, остальные её поддержали.
– Ну, чисто, детский сад, – усмехнулась Татьяна. – Пойдём, – предложила она Майе, – ещё разок попаримся, сами. А девочки постепенно в меридиан придут…
«А ведь это фраза Вадима», – с непонятной ревностью вдруг вспомнила она. Хотя чего тут ревновать, кого и к кому? Более несовместимых личностей, чем Ляхов и Татьяна, она и представить не могла. Даже в качестве случайных любовников…
Они прошли в турецкие бани, где температура упала до вполне комфортной, устроились на лежанках.
– Кажется, мы влезли не в своё дело, – сказала Татьяна, вытягиваясь во весь рост. – Совсем мне всё это не нравится, факт…
– Да брось ты, с чего вдруг такой минор? Мы влезли «не в своё дело» с того момента, как познакомились с нашими мужиками. А они, в свою очередь, с друзьями. На том выбор и кончился. Зато кем ты была и кем сейчас стала? И это ведь только начало. – Майя потянулась, и вдруг начала делать физические упражнения, изображая из себя цирковую «девушку-каучук».
Татьяна смотрела на неё взглядом куда дольше пожившей и больше испытавшей, умудрённой женщины. Так оно в принципе и было, только не всякий опыт позитивен и идёт во благо.
– Не поверишь, у меня такое ощущение, что мы на минное поле забрели… Или – в заколдованный замок. – Любченко-Тарханова продолжала гнуть свою линию.
– Да что за ерунда? Лихарев – бог с ним, а Олег ведь свой. Вадим мне сказал, что на него во всем полагаться можно. И на него, и на всех остальных. Сама же всех видела… – Майя от смешанного с удивлением раздражения даже прекратила свою гимнастику.
– Видела-то видела… Я наш поход никак забыть не могу. Вдруг сейчас что-то подобное случится? Зачем нам их подсунули? Что дальше будет? А если за ними кто-то придёт? И нам за всё отвечать…
Майя подумала, что Шульгин был прав. Кое от чего Татьяна излечилась, но зато в ней стала доминировать прежняя личность, вялая, мещанистая, не склонная к переменам и авантюрам. Так, скорее всего, оно и есть, если собственными силами подруга к тридцати годам не добилась в жизни абсолютно ничего, а её феерический взлёт к вершинам случился именно в ненормальном состоянии.
Вот сейчас можно произвести небольшой тест, а также наставить Татьяну на путь истинный. Если удастся.
– Слушай, мадемуазель Любченко, или мадам Тарханова, как тебе удобнее. Если боишься – так чего проще? Садись в аэроплан, и через два часа – Москва. Там тебя никто не достанет, Сергей с Вадимом от всего защитят. А особенно – их Императорское Величество… А я тут как-нибудь сама справлюсь, пока Лариса не подъедет…
Татьяна удивлённо села. И Майя намётанным взглядом уловила, как у неё вдруг заметно дёрнулась щека. Причём совпал этот мимический штрих с упоминанием Высочайшего имени. Она ведь сказала просто так, для убедительности, мол, кавалерственная дама, причисленная к свите, может рассчитывать на должную степень физической и правовой защиты. Не более того. Или ошиблась, и реакция относилась именно к Тарханову? Да нет, не похоже… Неужели? У Майи мгновенно сработала эйдетическая[15] память изощрённых в дворцовых интригах десяти поколений предков.
Впрочем, сейчас не время отвлекаться на эту саму по себе очень любопытную тему. Отложим в дальний ящичек памяти.
– Чего ты вдруг? Я ничего такого не говорила, – очень убедительно спросила Татьяна, мгновенно взяв себя в руки.
– Как не говорила? Именно, что сказала. Ты очень испугалась – минного поля, заколдованного замка и покойников из бокового времени. Что не хочешь ни за что отвечать. А за что нам с тобой отвечать? Окстись, подружка. Ты или перепарилась, или – недопила. Причём учти…
Майя села на мраморную скамью, скрестив ноги и руки, наставив на Татьяну пристальный взгляд. Вполне шутливо имитируя жрицу тантрического культа.
– Учти, уйдёшь, за что я совершенно не буду на тебя в обиде, хозяин – барин, хочет – живёт, хочет – удавится. Но ты можешь упустить одну очень интересную штуку…
– Какую? – заинтересовалась Татьяна.
– А ты чем слушаешь? – Природная боярыня плебейским жестом похлопала себя по аккуратненькой ягодице. – Бессмертия – не хочешь?
– При чём тут… – и запнулась. То ли что-то вспомнила, то ли сообразила. – Повтори ещё раз.
– Про гомеостат – слышала? Это раз. А есть ещё и два…
«Рано или поздно, всё равно придётся ей рассказать, – подумала Майя. – Так почему не сейчас? Времени у нас достаточно, девочки подождут».
Майя, с удовольствием и не торопясь, начала выстраивать подходящую для Татьяны версию событий «ночи с шашлыками» и кое-чего, ей предшествовавшего.
– …Мы с Вадимом, когда вернулись из Пятигорска в Кисловодск, в моей комнате ещё немножко выпили, ну и разговорились. Тогда он и сообщил, что кроме нашего мира и «бокового времени» есть ещё множество других. Кстати, Ирина и Сильвия – женщины из совсем не нашего мира, хотя очень долго живут на Земле. Тоже не совсем этой, но расположенной буквально в двух шагах, туда можно ходить, как в соседнюю комнату.
«И ты ходил?» – жадно, с замирающим сердцем спросила я у него.
«Ещё нет. Однако, может быть, сходим. И очень скоро. Вместе…» – обнадёжил он меня.
«Интересно бы. – Я вздохнула, очарованная этой идеей. – А Лариса – тоже такая, как те?»
«Нет, она здешняя. Почти. А вот Ирина и Сильвия – совсем другие. Как ты думаешь, сколько Сильвии лет?»
Я задумалась. По виду – тридцать пять, а то и чуть меньше. Но в чём-то кроется подвох?
«Пятьдесят?» – Я назвала наобум этот весьма преклонный возраст, который к себе в двадцать шесть примерить трудно.
«А сто пятьдесят не хочешь?» – ответил Вадим.
«Врёшь». – Я даже подскочила. Поверить в такое было невозможно.
«Чего ради? Мне так сказали, а в «Братстве» друг другу врать не принято».
«А Ирине сколько?»
«Получается, хронологически немного за пятьдесят, биологически – тридцать – тридцать два. Насколько я знаю».
«Здорово! – Я от возбуждения забегала по комнате. – А мы так не сможем?»
Вадим усмехнулся, протянул мне рюмку.
«Наверное, сможем. Если «старшие» разрешат…»
Больше он в ту ночь мне ничего не сказал. Как я ни допытывалась. И так уже, наверное, вышел за определённые для него рамки.
С утра и весь день я только и делала, что присматривалась к Ирине и Сильвии. Пыталась уловить малейшую деталь поведения, слово, жест, чтобы понять, чем они отличаются от нас. От меня, тебя, Ларисы. Получалось, что почти ничем. Хотя нет, кое-что, разумеется, было. Я выискивала в Сильвии следы её «полуторавековости» и, кажется, находила.
И всё время воображала, как мы сами будем жить дальше, если узнаем, что смерть и старость нам больше не грозят.
Потом мы поехали в горы. Это ты сама помнишь. Когда гулянка была в самом разгаре, я позвала Шульгина на улицу. Поговорить…
О том, что случилось в начале разговора, она, естественно, умолчала. Зато подробно поведала о дальнейшем.