Страница:
– Как я и говорила. Оставь контейнер здесь, на столе, и можешь возвращаться домой. Хоть сейчас. Разумеется, условия остаются в силе. Вознаграждение ты получишь, какое захочешь.
Воронцов кивнул.
– Мавры делают свое дело, но какова текучесть кадров… Что бы такое попросить пооригинальней. Но для полноты картины расскажи, что же я все-таки принес. По правде… И как эта штука функционирует?
– Как что? Я же тебе уже говорила. Если тебе не нравится название «Книга», можешь считать ее своеобразной видеокассетой. К ней подключается источник питания. Информация воспроизводится на внешней поверхности. Можно подряд, можно выборочно. Ничего сложного.
– Могли бы и автономное питание встроить… Где его теперь искать? И какие должны быть у него характеристики? Сила тока, напряжение, емкость?
– Почему это тебя интересует? – спросила Наташа подозрительно.
– Ну как же, интересно. Головой рисковал, а за что? Думаю, здесь все же можно найти подходящий аккумулятор…
– Ничего у тебя не получится. Оставь, без тебя разберутся…
– А так хотелось картинки посмотреть, – протянул Воронцов. Перед возвращением он для снятия напряжения принял очередную наркомовскую норму, в Замке выпил кофе, и настроение у него было несколько веселое.
Но когда он перешел к главному, взгляд у него стал жестким, будто прицеливающимся. Таким Воронцов бывал нечасто, и этот его взгляд не любили подчиненные, да, пожалуй, и начальство…
– А если без шуток, то ничего я оставлять не буду. – Он выдержал паузу. – Знаешь, когда я так решил? У брода. До того колебался, а там четко понял. Чего вдруг? Мало ли что там записано? Сколько наших людей за нее кровью платили, и своей, и чужой. Пусть вначале форзейли все покажут, а там уже делиться станем: что нам, что им…
Похоже, такого поворота событий пришельцы представить не могли.
Сначала его уговаривала и убеждала Наташа. Она использовала все доступные ей эмоциональные, этические и логические доводы, припомнила даже древнеримское правило: «Договоры должны соблюдаться», сулила все мыслимые блага как земного, так и галактического ассортимента. Он же, изображая на лице упоение собственной значимостью, сидел в кресле, вытянув ноги в пыльных сапогах, пил пиво «Тюборг» из ледяной бутылки и изощрялся, изобретая все новые формы вежливых, но категорических отказов.
При этом с усмешкой думал о себе, что человеку, умеющему часами бродить по торговым кварталам Бомбея, Манилы, Стамбула, при этом ничего не покупая, наводящему страх и уныние на самых прожженных стивидоров и агентов по снабжению в портах трех континентов, не страшны никакие пришельцы. Слабо им по-настоящему торговаться.
– Ладно, Натали, давай заканчивать. Я сказал, да и устал порядочно. Соглашайтесь. Ваша позиция отдает дешевым снобизмом – непременно вам подавай право первой ночи. Поразмысли там вместе с хозяевами спокойно, и поймете, что я прав. А мне пора домой, честное слово… – Наташа молчала, и он продолжил: – Не думаю, что они меня тут задержат навечно. Принципы не позволят. Уважение прав человека, свободы воли и так далее. А если я, упаси бог, ошибаюсь, то и это предусмотрено… Когда-то я был довольно неплохим минером и на всякий случай сообразил тут кое-что. – Он похлопал ладонью по крышке контейнера. – Пятьсот граммов гексогена, взрыватель тройного действия с секретом. Как говорится, в случае моей смерти прошу не обижаться…
– Да, Дим, – сказала Наташа. – Они тебя неправильно просчитали. И я тут виновата. Они ведь через мое восприятие и мои чувства тебя оценивали, поскольку датчик ты отключил. А я и вправду поверила, что ты все сделаешь как надо.
– А я и сделал как надо. Разве нет? Или ты, кроме как по-ихнему, думать сейчас не можешь?
– Я сейчас как раз по-своему думаю. И мне грустно, что я снова в тебе ошиблась. Сейчас мне придется уйти, свою роль я сыграла… Я уйду, мы опять расстанемся, теперь уже навсегда, а что и как будет со мной, я не знаю… – Лицо у нее стало потерянным и несчастным.
Воронцов ее искренне пожалел. Кем бы она там ни была на самом деле и какую бы цель в этой роли ни преследовала, в ней оставалось то, что делало ее так похожей на живую женщину, его Натали…
– Пожалуй, ты все же не во мне, а опять в себе ошиблась, – сочувственно сказал он. – Ну да бог с ним… Ты лучше попроси, чтобы они тебе там, в Москве, память сохранили. Заслужила… И я бы к такой просьбе присоединился, да боюсь, моя просьба для них теперь неубедительна. Вряд ли они меня спокойно видеть и слышать могут… А так бы, конечно, что им стоит? Не фашисты же они, у живого человека память стирать.
– Попрошу, – покорно согласилась она. – Только не знаю, лучше мне будет или хуже?
– Отчего же хуже? Новые впечатления всегда полезны. Жизненный опыт, опять же… А там, глядишь, и наяву встретимся. Будет настроение – позвонишь мне. Запомни телефон, в ближайший месяц я отвечу, пока снова в моря не соберусь. А то и сам позвоню. Если ты меня вспомнишь, конечно.
– В любом случае позвони. И все расскажи… Ей, той, что в Москве. Она сейчас о многом жалеет…
Воронцов встал. Начиналась мелодрама. А мелодрамы он не любил. В любых видах.
– Хорошо. Судя по твоим словам, они меня все же собираются отпустить. Если так, то надо бы переодеться. Появись так в курортном городе, – он провел ладонью по петлицам и орденам, – не поймут…
Выходя из комнаты, Наташа на секунду приостановилась на пороге, опершись рукой о косяк, обернулась, словно собиралась еще что-то сказать на прощание, но только кивнула и исчезла.
Исчез и экран. Перед Воронцовым вновь была глухая стена, обтянутая коричневым, с золотым рисунком штофом.
– Красивая девушка… – услышал он за спиной знакомый голос. – И она ведь до сих пор тебя любит…
Дмитрий резко повернулся.
У окна, положив ногу на ногу и легонько постукивая пальцами по подлокотнику кресла, сидел и смотрел на него с сочувственной полуулыбкой Антон, точно так, как он сидел за столом своей дачи под Сухуми.
Воронцову пришлось сделать еще одно усилие, чтобы постараться и при этом повороте сюжета выглядеть спокойным.
– Вот уж что тебя совершенно не касается… Зачем явился? Спасать ситуацию? Девчонка не справилась, так теперь ты – резерв главного командования? – Он положил контейнер на край письменного стола и, по-прежнему придерживая его одной рукой, второй начал отстегивать ремешок портупеи. – Так я не шутил, – движением головы он указал на контейнер, – если что – рванет прилично…
Помолчали, глядя друг на друга.
– Считай, что ты выиграл, моряк, – первым прервал паузу Антон. – Я знал, что ты надежный парень, но не представляешь, сколько раз приходилось ошибаться в самых, казалось бы, безупречных.
– Отчего же? Как раз вполне представляю, – пожал Воронцов плечами. – И что дальше?
– Вот и пришлось тебя немного проверить… Извини. Понимаю, что ты сейчас очень зол на меня.
– Ну, чего уж… Моментами было довольно весело. – Воронцов бросил ремень с портупеей и тяжело громыхнувшей кобурой прямо на пол, сел напротив Антона, положил локти на контейнер. – Так что, все фокус, как я вначале и думал? Театр одного актера?
– Да нет, зачем же? Все правда. И Замок, и война, и Книга. А я, если угодно, как раз главный здесь форзейль, если оставить в силе такое название… Не совсем точно, ну да уж ладно.
Воронцову вдруг стало гораздо легче на душе.
Самым непереносимым, оказывается, была мысль, что он разыгрывал под гипнозом, или чем там еще, дурацкий спектакль.
– Тогда в чем смысл?
– А в том, что мы на самом деле не можем вступать в официальные контакты с таким человечеством, как ваше. Хотя вы, люди, интересуете нас больше, чем многие и многие другие. Есть в вас черты, цену которым вы поймете еще не скоро. И приходится долго, очень долго искать тех немногих из вас, с кем можно иметь дело уже сегодня.
Воронцов изобразил попытку привстать и щелкнуть каблуками. Антон не отреагировал и продолжал как ни в чем не бывало:
– Мы ничего не имитировали в прошлом. Обстановка подлинная. Был ли риск для тебя? В конечном счете нет, мы тебя спасли бы, однако умирать пришлось бы по-настоящему… – Он развел руками, мол, ничего не поделаешь. – Смысл – самый поверхностный – этой проверки ты можешь определить и сам. Заодно мы выяснили о тебе такое, чему в ваших языках нет и названий. Здесь тоже все в порядке. С Книгой как? Думаю, мы и тут найдем общий язык. Держи ее пока у себя, как гарантию, что ли. Только смотри, сам не подорвись, хоть ты и минер… Главное, что она вернулась в мир стабильной реальности. Ведь до нынешнего момента ее как бы не было в природе. Потому и детекторы ее наши не определяли. Оттуда, из-под Киева, ты ее забрал сорок лет назад, а здесь она появилась только что… В промежутке находилась. Нигде. Красиво звучит? Впрочем, это все ненужные тонкости. А себя ты теперь можешь считать прошедшим отбор, проверку и посвящение. Перспективы перед тобой… – Антон даже зажмурился, словно от восторга перед открывающимися Воронцову перспективами. – Ты сможешь узнать все, что знаем мы, побывать на нашей планете-метрополии, еще на многих других, увидеть такое, о чем пока не в силах и помыслить… Как равный, ты будешь принят на Конгрессе ста миров. Если захочешь – вместе с Наташей… – Антон говорил еще что-то, но смысл плохо доходил до Воронцова из-за внезапно навалившейся огромной усталости, безразличия, из-за мучительного звона в голове. Похожее ощущение он испытал, когда в трале взорвалась мина и его здорово приложило ударной волной о щит кормового орудия.
Только одна мысль сохранила отчетливость в его перенапряженном мозгу.
«Эх, ребята, – думал он, обращаясь к Антону и прочим его друзьям и коллегам. – Вы-то своего добились, а вот как же мне теперь поверить в ваш сверхразум, гуманизм, бескорыстие, порядочность? Рад бы, ей-богу, рад, но – как?..»
Антон догадался о его состоянии.
Он встал, будто король, объявляющий аудиенцию оконченной.
– Понимаю, осознать все сразу трудно и тебе… Отдыхай пока, а завтра начнем разговаривать всерьез.
…Свет утра проник сквозь сомкнутые веки, и Наталья Андреевна с усилием открыла глаза. Опять дождь на улице, толпы раздраженных спешащих людей в метро и автобусе, этот бесконечный рабочий день.
А сон – длинный, яркий, необыкновенно подробный – ускользал.
Кажется, вот-вот сейчас все вспомнится, надо только сделать совсем маленькое усилие.
Но чем старательнее она пыталась вспомнить хоть что-то, тем более неопределенным, смутным и расплывчатым становилось то, что там, внутри сна, казалось таким отчетливым и логичным.
Ну хоть бы какая-нибудь зацепка… Только бы вспомнить – это казалось ей отчего-то очень важным.
Но одна за другой рвались тонкие нити, еще связывавшие сон с реальностью, его яркая узорчатая ткань расползалась, превращаясь в серый туман…
Только осталось ощущение, будто как-то все там было связано с Дмитрием, мичманом Димом. Древность какая, господи… А больше ничего.
Разве только непонятная фраза: «Мавр сделал свое дело. А ты?»
Да зачем стараться вспоминать? Будто других забот нет. Мало ли что приснится. Бывает такое, что потом весь день болит голова и кошки на сердце скребут…
Она встала, накинула на плечи халат, включила свет в ванной, автоматически, продолжая думать все о том же, принялась за привычные утренние дела.
Причесавшись и нанеся на лицо легкую дневную раскраску, Наташа пошла одеваться. И поймала себя на том, что делает это необыкновенно тщательно. Словно собирается на свидание. Выбирает из того, что есть, самое лучшее. Кстати, вспомнила услышанную на днях грустную шутку: «В наших условиях шикарная женщина – это та, кто надевает под джинсы новые колготки». Неужели сон вновь возродил в ней надежды на светлое будущее?
Наверняка девчонки в мастерской не преминут подколоть: «Ой, Наталья Андреевна, ты не иначе как влюбилась? Ну и кто же, если не секрет? А может, сам?..»
Да в конце-то концов, а почему бы и нет? Пока еще, слава богу, не самые худшие в институте мужчины оказывают ей недвусмысленные знаки внимания. И не скрывают готовности разделить с ней постель. Как минимум… И сказал бы кто, что ей мешает согласиться?
Непривычно долго всматривалась в отражение в зеркале, будто стараясь найти что-то необычное в своем облике. И ничего не нашла. В меру интересная, неплохо сохранившаяся женщина тридцати с чем-то лет. Разве только глаза слишком блестят? Пошла на кухню, развела в чашке кофе покрепче, чем всегда. И пока пила, все не оставляла ее неясная тревога. В памяти настойчиво крутились незнакомые цифры, похожие сочетанием на номер телефона. Только чей?
На всякий случай она записала их – 284-39-55 – прямо на обложке журнала с новым романом Пикуля.
Роман-то, по еще одной странной случайности, тоже о моряках, крейсерах, сражениях, романтической любви и офицерской чести.
Она его читала до полуночи, так, может, потому и всплыл из глубин подсознания именно Дмитрий?
А по «Маяку», наверняка чтобы стимулировать трудящихся на очередные победы, передавали настолько разухабисто-патриотические песни, что она с раздражением выдернула шнур из розетки. Совсем это не соответствовало ее настрою. Уж лучше бы «Лунную сонату» послушать…
Закончив скудный завтрак, вышла в прихожую, взяла в руки плащ с вешалки. Постояла, словно не зная, что с ним делать, и вновь повесила на крючок.
Вернувшись в комнату, торопливо стала перебирать книги в шкафу, отыскала наконец на самой верхней полке бог знает когда, еще в замужние времена, засунутую за второй ряд фотографию в узкой металлической рамке. С тонированного сепией листа картона на нее смотрел, улыбаясь иронически, слегка склонив голову, совсем молодой лейтенант, снятый на корабле, среди надстроек, шлюпок, орудийных башен. Наверное, в тот день был какой-то праздник, потому что на нем парадная форма при кортике и белые перчатки в левой руке.
И она вдруг заметила – впервые, – что вид-то у него здесь совсем не лихой, а скорее невыносимо печальный. Будто храбрится мальчик, изо всех сил старается показать, какой он мужественный и бравый, а глаза выдают. Прямо просят: «Ну посмотри на меня внимательно! Ну догадайся же, как мне без тебя плохо. Приезжай или хоть напиши что-нибудь ласковое, хорошее…» Как она сразу, еще тогда, этого не поняла и не услышала? Впрочем, тогда ей было
ведь не столько лет, как сейчас, и совсем другой жизненный опыт… Наталья Андреевна перевернула снимок. На обороте четким, почти печатным шрифтом – строки из стихотворения:
Последняя его фотография. Дмитрий прислал ее вместе с письмом, в котором с отчаянной, но напрасной надеждой пытался изменить то, чего изменить было уже нельзя.
Глядя на эту фотографию, она и написала показавшиеся ей тогда очень остроумными слова о белых офицерских перчатках, при воспоминании о которых стыдом вспыхнуло сейчас лицо. Почему-то тогда именно его щеголеватый вид и эти самые белые перчатки особенно ее разозлили. На самом деле, как она поняла сейчас, в глубине души и тогда ей была ясна, скажем так, неэтичность ее поступка, и резкостью слов она пыталась заглушить, выражаясь старинным стилем, «голос совести», переложить вину на него, якобы не желающего войти в ее трудное положение…
Наталья Андреевна вздохнула и поставила фотографию на полку, лицом к двери.
Выходя, еще раз оглянулась. «Вот и стой так. Хоть какой мужик в доме».
Пожала плечами, удивляясь сама себе. И заспешила.
Торопясь, Наташа шла, почти бежала в сгущающейся перед входом в метро толпе, невыспавшейся, раздраженной, норовящей наступить на ногу, столкнуть в лужу, ударить под коленки узлом или чемоданом, обругать без повода…
А сверху все сыпал мелкий, серый, нудный дождь.
Совсем как там.
Во сне…
Часть II
Глава 1
Воронцов кивнул.
– Мавры делают свое дело, но какова текучесть кадров… Что бы такое попросить пооригинальней. Но для полноты картины расскажи, что же я все-таки принес. По правде… И как эта штука функционирует?
– Как что? Я же тебе уже говорила. Если тебе не нравится название «Книга», можешь считать ее своеобразной видеокассетой. К ней подключается источник питания. Информация воспроизводится на внешней поверхности. Можно подряд, можно выборочно. Ничего сложного.
– Могли бы и автономное питание встроить… Где его теперь искать? И какие должны быть у него характеристики? Сила тока, напряжение, емкость?
– Почему это тебя интересует? – спросила Наташа подозрительно.
– Ну как же, интересно. Головой рисковал, а за что? Думаю, здесь все же можно найти подходящий аккумулятор…
– Ничего у тебя не получится. Оставь, без тебя разберутся…
– А так хотелось картинки посмотреть, – протянул Воронцов. Перед возвращением он для снятия напряжения принял очередную наркомовскую норму, в Замке выпил кофе, и настроение у него было несколько веселое.
Но когда он перешел к главному, взгляд у него стал жестким, будто прицеливающимся. Таким Воронцов бывал нечасто, и этот его взгляд не любили подчиненные, да, пожалуй, и начальство…
– А если без шуток, то ничего я оставлять не буду. – Он выдержал паузу. – Знаешь, когда я так решил? У брода. До того колебался, а там четко понял. Чего вдруг? Мало ли что там записано? Сколько наших людей за нее кровью платили, и своей, и чужой. Пусть вначале форзейли все покажут, а там уже делиться станем: что нам, что им…
Похоже, такого поворота событий пришельцы представить не могли.
Сначала его уговаривала и убеждала Наташа. Она использовала все доступные ей эмоциональные, этические и логические доводы, припомнила даже древнеримское правило: «Договоры должны соблюдаться», сулила все мыслимые блага как земного, так и галактического ассортимента. Он же, изображая на лице упоение собственной значимостью, сидел в кресле, вытянув ноги в пыльных сапогах, пил пиво «Тюборг» из ледяной бутылки и изощрялся, изобретая все новые формы вежливых, но категорических отказов.
При этом с усмешкой думал о себе, что человеку, умеющему часами бродить по торговым кварталам Бомбея, Манилы, Стамбула, при этом ничего не покупая, наводящему страх и уныние на самых прожженных стивидоров и агентов по снабжению в портах трех континентов, не страшны никакие пришельцы. Слабо им по-настоящему торговаться.
– Ладно, Натали, давай заканчивать. Я сказал, да и устал порядочно. Соглашайтесь. Ваша позиция отдает дешевым снобизмом – непременно вам подавай право первой ночи. Поразмысли там вместе с хозяевами спокойно, и поймете, что я прав. А мне пора домой, честное слово… – Наташа молчала, и он продолжил: – Не думаю, что они меня тут задержат навечно. Принципы не позволят. Уважение прав человека, свободы воли и так далее. А если я, упаси бог, ошибаюсь, то и это предусмотрено… Когда-то я был довольно неплохим минером и на всякий случай сообразил тут кое-что. – Он похлопал ладонью по крышке контейнера. – Пятьсот граммов гексогена, взрыватель тройного действия с секретом. Как говорится, в случае моей смерти прошу не обижаться…
– Да, Дим, – сказала Наташа. – Они тебя неправильно просчитали. И я тут виновата. Они ведь через мое восприятие и мои чувства тебя оценивали, поскольку датчик ты отключил. А я и вправду поверила, что ты все сделаешь как надо.
– А я и сделал как надо. Разве нет? Или ты, кроме как по-ихнему, думать сейчас не можешь?
– Я сейчас как раз по-своему думаю. И мне грустно, что я снова в тебе ошиблась. Сейчас мне придется уйти, свою роль я сыграла… Я уйду, мы опять расстанемся, теперь уже навсегда, а что и как будет со мной, я не знаю… – Лицо у нее стало потерянным и несчастным.
Воронцов ее искренне пожалел. Кем бы она там ни была на самом деле и какую бы цель в этой роли ни преследовала, в ней оставалось то, что делало ее так похожей на живую женщину, его Натали…
– Пожалуй, ты все же не во мне, а опять в себе ошиблась, – сочувственно сказал он. – Ну да бог с ним… Ты лучше попроси, чтобы они тебе там, в Москве, память сохранили. Заслужила… И я бы к такой просьбе присоединился, да боюсь, моя просьба для них теперь неубедительна. Вряд ли они меня спокойно видеть и слышать могут… А так бы, конечно, что им стоит? Не фашисты же они, у живого человека память стирать.
– Попрошу, – покорно согласилась она. – Только не знаю, лучше мне будет или хуже?
– Отчего же хуже? Новые впечатления всегда полезны. Жизненный опыт, опять же… А там, глядишь, и наяву встретимся. Будет настроение – позвонишь мне. Запомни телефон, в ближайший месяц я отвечу, пока снова в моря не соберусь. А то и сам позвоню. Если ты меня вспомнишь, конечно.
– В любом случае позвони. И все расскажи… Ей, той, что в Москве. Она сейчас о многом жалеет…
Воронцов встал. Начиналась мелодрама. А мелодрамы он не любил. В любых видах.
– Хорошо. Судя по твоим словам, они меня все же собираются отпустить. Если так, то надо бы переодеться. Появись так в курортном городе, – он провел ладонью по петлицам и орденам, – не поймут…
Выходя из комнаты, Наташа на секунду приостановилась на пороге, опершись рукой о косяк, обернулась, словно собиралась еще что-то сказать на прощание, но только кивнула и исчезла.
Исчез и экран. Перед Воронцовым вновь была глухая стена, обтянутая коричневым, с золотым рисунком штофом.
– Красивая девушка… – услышал он за спиной знакомый голос. – И она ведь до сих пор тебя любит…
Дмитрий резко повернулся.
У окна, положив ногу на ногу и легонько постукивая пальцами по подлокотнику кресла, сидел и смотрел на него с сочувственной полуулыбкой Антон, точно так, как он сидел за столом своей дачи под Сухуми.
Воронцову пришлось сделать еще одно усилие, чтобы постараться и при этом повороте сюжета выглядеть спокойным.
– Вот уж что тебя совершенно не касается… Зачем явился? Спасать ситуацию? Девчонка не справилась, так теперь ты – резерв главного командования? – Он положил контейнер на край письменного стола и, по-прежнему придерживая его одной рукой, второй начал отстегивать ремешок портупеи. – Так я не шутил, – движением головы он указал на контейнер, – если что – рванет прилично…
Помолчали, глядя друг на друга.
– Считай, что ты выиграл, моряк, – первым прервал паузу Антон. – Я знал, что ты надежный парень, но не представляешь, сколько раз приходилось ошибаться в самых, казалось бы, безупречных.
– Отчего же? Как раз вполне представляю, – пожал Воронцов плечами. – И что дальше?
– Вот и пришлось тебя немного проверить… Извини. Понимаю, что ты сейчас очень зол на меня.
– Ну, чего уж… Моментами было довольно весело. – Воронцов бросил ремень с портупеей и тяжело громыхнувшей кобурой прямо на пол, сел напротив Антона, положил локти на контейнер. – Так что, все фокус, как я вначале и думал? Театр одного актера?
– Да нет, зачем же? Все правда. И Замок, и война, и Книга. А я, если угодно, как раз главный здесь форзейль, если оставить в силе такое название… Не совсем точно, ну да уж ладно.
Воронцову вдруг стало гораздо легче на душе.
Самым непереносимым, оказывается, была мысль, что он разыгрывал под гипнозом, или чем там еще, дурацкий спектакль.
– Тогда в чем смысл?
– А в том, что мы на самом деле не можем вступать в официальные контакты с таким человечеством, как ваше. Хотя вы, люди, интересуете нас больше, чем многие и многие другие. Есть в вас черты, цену которым вы поймете еще не скоро. И приходится долго, очень долго искать тех немногих из вас, с кем можно иметь дело уже сегодня.
Воронцов изобразил попытку привстать и щелкнуть каблуками. Антон не отреагировал и продолжал как ни в чем не бывало:
– Мы ничего не имитировали в прошлом. Обстановка подлинная. Был ли риск для тебя? В конечном счете нет, мы тебя спасли бы, однако умирать пришлось бы по-настоящему… – Он развел руками, мол, ничего не поделаешь. – Смысл – самый поверхностный – этой проверки ты можешь определить и сам. Заодно мы выяснили о тебе такое, чему в ваших языках нет и названий. Здесь тоже все в порядке. С Книгой как? Думаю, мы и тут найдем общий язык. Держи ее пока у себя, как гарантию, что ли. Только смотри, сам не подорвись, хоть ты и минер… Главное, что она вернулась в мир стабильной реальности. Ведь до нынешнего момента ее как бы не было в природе. Потому и детекторы ее наши не определяли. Оттуда, из-под Киева, ты ее забрал сорок лет назад, а здесь она появилась только что… В промежутке находилась. Нигде. Красиво звучит? Впрочем, это все ненужные тонкости. А себя ты теперь можешь считать прошедшим отбор, проверку и посвящение. Перспективы перед тобой… – Антон даже зажмурился, словно от восторга перед открывающимися Воронцову перспективами. – Ты сможешь узнать все, что знаем мы, побывать на нашей планете-метрополии, еще на многих других, увидеть такое, о чем пока не в силах и помыслить… Как равный, ты будешь принят на Конгрессе ста миров. Если захочешь – вместе с Наташей… – Антон говорил еще что-то, но смысл плохо доходил до Воронцова из-за внезапно навалившейся огромной усталости, безразличия, из-за мучительного звона в голове. Похожее ощущение он испытал, когда в трале взорвалась мина и его здорово приложило ударной волной о щит кормового орудия.
Только одна мысль сохранила отчетливость в его перенапряженном мозгу.
«Эх, ребята, – думал он, обращаясь к Антону и прочим его друзьям и коллегам. – Вы-то своего добились, а вот как же мне теперь поверить в ваш сверхразум, гуманизм, бескорыстие, порядочность? Рад бы, ей-богу, рад, но – как?..»
Антон догадался о его состоянии.
Он встал, будто король, объявляющий аудиенцию оконченной.
– Понимаю, осознать все сразу трудно и тебе… Отдыхай пока, а завтра начнем разговаривать всерьез.
…Свет утра проник сквозь сомкнутые веки, и Наталья Андреевна с усилием открыла глаза. Опять дождь на улице, толпы раздраженных спешащих людей в метро и автобусе, этот бесконечный рабочий день.
А сон – длинный, яркий, необыкновенно подробный – ускользал.
Кажется, вот-вот сейчас все вспомнится, надо только сделать совсем маленькое усилие.
Но чем старательнее она пыталась вспомнить хоть что-то, тем более неопределенным, смутным и расплывчатым становилось то, что там, внутри сна, казалось таким отчетливым и логичным.
Ну хоть бы какая-нибудь зацепка… Только бы вспомнить – это казалось ей отчего-то очень важным.
Но одна за другой рвались тонкие нити, еще связывавшие сон с реальностью, его яркая узорчатая ткань расползалась, превращаясь в серый туман…
Только осталось ощущение, будто как-то все там было связано с Дмитрием, мичманом Димом. Древность какая, господи… А больше ничего.
Разве только непонятная фраза: «Мавр сделал свое дело. А ты?»
Да зачем стараться вспоминать? Будто других забот нет. Мало ли что приснится. Бывает такое, что потом весь день болит голова и кошки на сердце скребут…
Она встала, накинула на плечи халат, включила свет в ванной, автоматически, продолжая думать все о том же, принялась за привычные утренние дела.
Причесавшись и нанеся на лицо легкую дневную раскраску, Наташа пошла одеваться. И поймала себя на том, что делает это необыкновенно тщательно. Словно собирается на свидание. Выбирает из того, что есть, самое лучшее. Кстати, вспомнила услышанную на днях грустную шутку: «В наших условиях шикарная женщина – это та, кто надевает под джинсы новые колготки». Неужели сон вновь возродил в ней надежды на светлое будущее?
Наверняка девчонки в мастерской не преминут подколоть: «Ой, Наталья Андреевна, ты не иначе как влюбилась? Ну и кто же, если не секрет? А может, сам?..»
Да в конце-то концов, а почему бы и нет? Пока еще, слава богу, не самые худшие в институте мужчины оказывают ей недвусмысленные знаки внимания. И не скрывают готовности разделить с ней постель. Как минимум… И сказал бы кто, что ей мешает согласиться?
Непривычно долго всматривалась в отражение в зеркале, будто стараясь найти что-то необычное в своем облике. И ничего не нашла. В меру интересная, неплохо сохранившаяся женщина тридцати с чем-то лет. Разве только глаза слишком блестят? Пошла на кухню, развела в чашке кофе покрепче, чем всегда. И пока пила, все не оставляла ее неясная тревога. В памяти настойчиво крутились незнакомые цифры, похожие сочетанием на номер телефона. Только чей?
На всякий случай она записала их – 284-39-55 – прямо на обложке журнала с новым романом Пикуля.
Роман-то, по еще одной странной случайности, тоже о моряках, крейсерах, сражениях, романтической любви и офицерской чести.
Она его читала до полуночи, так, может, потому и всплыл из глубин подсознания именно Дмитрий?
А по «Маяку», наверняка чтобы стимулировать трудящихся на очередные победы, передавали настолько разухабисто-патриотические песни, что она с раздражением выдернула шнур из розетки. Совсем это не соответствовало ее настрою. Уж лучше бы «Лунную сонату» послушать…
Закончив скудный завтрак, вышла в прихожую, взяла в руки плащ с вешалки. Постояла, словно не зная, что с ним делать, и вновь повесила на крючок.
Вернувшись в комнату, торопливо стала перебирать книги в шкафу, отыскала наконец на самой верхней полке бог знает когда, еще в замужние времена, засунутую за второй ряд фотографию в узкой металлической рамке. С тонированного сепией листа картона на нее смотрел, улыбаясь иронически, слегка склонив голову, совсем молодой лейтенант, снятый на корабле, среди надстроек, шлюпок, орудийных башен. Наверное, в тот день был какой-то праздник, потому что на нем парадная форма при кортике и белые перчатки в левой руке.
И она вдруг заметила – впервые, – что вид-то у него здесь совсем не лихой, а скорее невыносимо печальный. Будто храбрится мальчик, изо всех сил старается показать, какой он мужественный и бравый, а глаза выдают. Прямо просят: «Ну посмотри на меня внимательно! Ну догадайся же, как мне без тебя плохо. Приезжай или хоть напиши что-нибудь ласковое, хорошее…» Как она сразу, еще тогда, этого не поняла и не услышала? Впрочем, тогда ей было
ведь не столько лет, как сейчас, и совсем другой жизненный опыт… Наталья Андреевна перевернула снимок. На обороте четким, почти печатным шрифтом – строки из стихотворения:
Ниже дата, название далекого портового города и корабля, где служил Воронцов, размашистая подпись.
Давай с тобой так и условимся,
Тогдашний я умер, бог с ним,
А с нынешним мной остановимся
И заново поговорим…
Последняя его фотография. Дмитрий прислал ее вместе с письмом, в котором с отчаянной, но напрасной надеждой пытался изменить то, чего изменить было уже нельзя.
Глядя на эту фотографию, она и написала показавшиеся ей тогда очень остроумными слова о белых офицерских перчатках, при воспоминании о которых стыдом вспыхнуло сейчас лицо. Почему-то тогда именно его щеголеватый вид и эти самые белые перчатки особенно ее разозлили. На самом деле, как она поняла сейчас, в глубине души и тогда ей была ясна, скажем так, неэтичность ее поступка, и резкостью слов она пыталась заглушить, выражаясь старинным стилем, «голос совести», переложить вину на него, якобы не желающего войти в ее трудное положение…
Наталья Андреевна вздохнула и поставила фотографию на полку, лицом к двери.
Выходя, еще раз оглянулась. «Вот и стой так. Хоть какой мужик в доме».
Пожала плечами, удивляясь сама себе. И заспешила.
Торопясь, Наташа шла, почти бежала в сгущающейся перед входом в метро толпе, невыспавшейся, раздраженной, норовящей наступить на ногу, столкнуть в лужу, ударить под коленки узлом или чемоданом, обругать без повода…
А сверху все сыпал мелкий, серый, нудный дождь.
Совсем как там.
Во сне…
Часть II
НА ДАЛЕКОМ БЕРЕГУ
И кажется, в мире, как прежде, есть страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.Н. Гумилев
Глава 1
– Надеюсь, ты все же примешь правильное решение, – сказал Антон. – Но в любом случае ты абсолютно свободен в выборе. – Он сидел на полукруглом диванчике у окна и рассеянно перелистывал какую-то книгу в картонном, под мрамор, переплете.
– Сначала скажи, а что все же с Натальей? – спросил Воронцов. Он с удивлением отметил, что не испытывает больше вчерашнего раздражения и злости. Как будто ничего и не было и просто встретились они с Антоном в очередное свое сухумское утро.
– Абсолютно ничего, – пожал плечами Антон. – Проснется у себя дома, может быть, со временем кое-что вспомнит, если сама этого сильно захочет. А нет – так нет. Мы никому ничего не навязываем.
– Но она сказала, что хочет помнить…
– Это она тебе так сказала. А на самом деле она в этом совсем не была уверена. Женщина, что поделаешь… – И Антон развел руками с самой что ни на есть естественной улыбкой. Ничуть не выходя из своего человеческого образа. – Как спалось? – тут же, без связи с предыдущим, спросил он.
– Будто не знаешь…
– Для чего мне знать? Я не гувернантка. И в то, что меня не касается, не лезу… без крайней необходимости.
– Пусть не гувернантка. А кто? Надзиратель? Вербовщик? Дьявол, желающий приобрести очередную безгрешную душу?
– Безгрешную… – хмыкнул Антон. – Впрочем, по большому счету, пожалуй, и так… Если же всерьез говорить, мы с тобой на сей момент просто союзники.
– Интересное дело. Союзники… Против кого или в чем? Не сочти за труд пояснить.
– Тогда лучше начать с самого начала. Не возражаешь?
Воронцов кивнул. Все-таки Антон ему нравился. Даже и такой вот манерой разговаривать. Сейчас, увы, люди почти разучились вести беседу. Не болтать, не трепаться, не плести косноязычно невесть что, а вот именно – вести беседу. С таким человеком приятно общаться, даже если и расходишься с ним в позиции. Что, кстати, как раз и предстояло выяснить.
– Прежде всего, – заговорил Антон, откладывая книгу, – то, о чем вчера говорили, – чистая правда. Хотя и не вся. Да, тебя проверяли. Доступными нам способами. Этичны они или нет, с твоей точки зрения, выяснять сейчас не будем. Главное, что они эффективны. – Он сделал короткую паузу, будто собираясь с мыслями. – Поведение твое с момента нашей встречи безупречно. Прежде всего, по мотивам, которыми ты руководствовался. А кое-где ты ухитрился расширить рамки тестов. Они оказались многозначнее, чем мы предполагали. Но это не все. Проверка твоих моральных качеств, психологической устойчивости, адаптационных возможностей, гибкости мышления – первый этап операции. Спасение Книги, которая, кроме древних текстов, содержит жизненно важные для нас документы экспедиции, – второй этап, который планировался как завершающий. Однако по ходу дела неожиданно сложились обстоятельства, повлекшие за собой совершенно непредвиденные последствия. Нам пришлось изменить свои планы и в отношении тебя. Хотя, повторяю, все, что я предложил раньше, остается в силе. Если захочешь, вернешься домой. Или сегодня же мы можем отправиться к нам, в метрополию…
– Что-то преамбулы у тебя длинные, – перебил его Воронцов.
– Иначе не получается, извини. Но уже все. До сути добрались. Дело в том, что мы, форзейли, и вся наша конфедерация находимся в состоянии… я бы не сказал – войны, но перманентного, не ограниченного во времени и пространстве конфликта…
– Ни хрена себе формулировочка, – вновь не сдержался Дмитрий. – А я всегда думал, что конфликт от войны только ограниченностью и отличается…
– Не будем спорить о формулировках. Я знаю, о чем говорю. Так вот – конфликта с некой суперцивилизацией, также галактического масштаба, но несовместимой с нами по всем параметрам. Мы, как и вы, люди, отрицаем войны, не считаем их способом решения проблем, но что прикажешь делать, если выбора нет? Противник не способен к компромиссам и считает, что в галактике не может быть двоевластия… Мы вынуждены защищаться адекватным способом.
– Все так говорят. Я еще не слышал иных трактовок. Даже Гитлер, по его словам, вел вынужденную превентивную оборонительную войну.
– Ты прав, конечно. Однако… Мы защищаем принципы, которые близки вашим. Мы вообще с вами очень близки. Я беседую с тобой в своем подлинном облике, у нас почти одинаковая психология, сходные взгляды на… – он усмехнулся, – на исторический материализм. В общем, мы способны понять друг друга, потому что мы в свое время прошли путь, подобный вашему. Наши же враги одинаково далеки и от землян, и от форзейлей. При прямом контакте ты, к примеру, просто не понял бы их абсолютно, как каких-нибудь осьминогов… Хотя они как раз умеют приспосабливаться и выходить на нужный уровень общения с гуманоидами.
– Ты хочешь сказать, что они не гуманоиды и превосходят нас с вами в развитии?
– Я такого не говорил. Кто кого превосходит и в чем – таракан, кальмар или соловей? Да нравственные оценки условны. Мы лишь констатируем, что в настоящее время их образ жизни, идеология, а главное – практическая политика несовместимы с исторически обусловленными и в правовом порядке оформленными общегалактическими нормами.
– Туманно ты выражаешься, брат по разуму. Или меня по-прежнему за дурака держишь, или в своей позиции не уверен. Давай лучше попросту.
– Я тебя понял. Но поверь, что очень трудно вот так сразу изложить общественно-политическую обстановку в галактике, о которой ты до сего момента и понятия не имел, да еще и за многие тысячелетия. Наверно, лучше отложить это до более подходящих времен. Достаточно сказать, что Земля довольно давно является объектом внимания наших противников. Удобное расположение ее в пространстве, позволяющее создать здесь операционную базу, богатые ресурсы Солнечной системы, а главное – люди, которые могли бы стать их, а не нашими союзниками… Есть у вас такие качества, которые делают союз с Землей очень заманчивым.
– И для вас, и для них? – спросил Воронцов.
– Для нас тоже, – согласился Антон. – Я и не скрываю. Вообще пора бы мне и представиться. В близком переводе моя должность звучит как «шеф-атташе департамента активной дипломатии на планете Земля». Довольно высокий пост, смею заметить.
– Польщен знакомством. Ну а чем все-таки мы всех вас так прельщаем?
– Скажу в свое время. А сейчас я слегка отвлекусь, – он вновь взял в руки книгу в картонном переплете. – Ты слышал такую фамилию – Андреев?
– И неоднократно. Леонид Андреев, писатель. Вадим Андреев, его сын, тоже писатель. Виктор Петрович Андреев, командир учебного отряда на Балтике…
– Даниил Андреев.
– Такого не знаю, – ответил Воронцов.
– Это второй сын Леонида Андреева, отсидел десять лет по пятьдесят восьмой статье, вскоре после освобождения умер. В тюрьме создал философское учение, которое изложил в книге, названной «Роза мира». Естественно, издана она не была. Однако специально для тебя я это сделал. Вот она…
– Любопытно. Что-то на самом деле интересное?
– Можно сказать, что этим трудом он поставил себя в ряд крупнейших мыслителей человечества. Впрочем, когда прочтешь, сможешь составить собственное мнение. Сейчас же для тебя интересна космологическая составляющая его теории. Кое в чем она точно совпадает с реальностью. Поразительна сама сила провидения, тем более что никаких фактов он не имел и иметь не мог, сидя в тюрьме.
– Когда это было? В тридцать седьмом? – Все представления Воронцова об эпохе «большого террора» связаны были только с этой датой.
– На десять лет позже. С сорок седьмого. Умер в начале пятьдесят девятого.
– Так вроде после смерти Сталина всех стали выпускать и реабилитировать…
– Значит, не всех… Не отвлекайся. Так вот, по Андрееву, Вселенная представляет собой многослойную систему. Слой, где живем в данный момент мы с тобой, – это средний слой системы. Выше его целый ряд Миров Просветления, ниже – Миры Возмездия. Те, что нас интересуют, Андреев называет Дуггур и Аггр. Один из высочайших Миров Просветления – Раорис. Его можно отождествить со Вселенной, в которой действуем мы – форзейли. Если угодно, нас можно считать силами Света. У Андреева силам Света противостоят силы Тьмы. Все люди в той или иной мере, даже независимо от своего желания, участвуют в борьбе Света и Тьмы… Важный, прошу заметить, момент… И еще: каждому человеку, сознательно вступающему в борьбу против сил Тьмы, способствует посланник Миров Просветления. Имя его Даймон… Всякие аналогии, сам понимаешь, поверхностны, однако совпадения поражают. Даже меня, привычного ко многому… Если бы ты сам прочитал весь труд и знал то, что знаю я, ты бы со мной согласился.
Воронцов слушал его и покусывал по дурной привычке мундштук трубки, сплевывая в открытое окно крошки эбонита.
Черт его знает, этого Антона. Снова плетет очередную заумь. Ну, даже если и написал от тюремной тоски человек книжку, что из того? Мало ли, кто что писал? Любую легенду можно приспособить к чему заблагорассудится. Тем более такую универсальную. Силы Света – силы Тьмы, их вечная борьба, да в любой религии можно найти что-то подобное. Гадание самой обычной цыганки тоже применимо к каждому, было бы немного воображения и желание найти в них рацио…
– Сначала скажи, а что все же с Натальей? – спросил Воронцов. Он с удивлением отметил, что не испытывает больше вчерашнего раздражения и злости. Как будто ничего и не было и просто встретились они с Антоном в очередное свое сухумское утро.
– Абсолютно ничего, – пожал плечами Антон. – Проснется у себя дома, может быть, со временем кое-что вспомнит, если сама этого сильно захочет. А нет – так нет. Мы никому ничего не навязываем.
– Но она сказала, что хочет помнить…
– Это она тебе так сказала. А на самом деле она в этом совсем не была уверена. Женщина, что поделаешь… – И Антон развел руками с самой что ни на есть естественной улыбкой. Ничуть не выходя из своего человеческого образа. – Как спалось? – тут же, без связи с предыдущим, спросил он.
– Будто не знаешь…
– Для чего мне знать? Я не гувернантка. И в то, что меня не касается, не лезу… без крайней необходимости.
– Пусть не гувернантка. А кто? Надзиратель? Вербовщик? Дьявол, желающий приобрести очередную безгрешную душу?
– Безгрешную… – хмыкнул Антон. – Впрочем, по большому счету, пожалуй, и так… Если же всерьез говорить, мы с тобой на сей момент просто союзники.
– Интересное дело. Союзники… Против кого или в чем? Не сочти за труд пояснить.
– Тогда лучше начать с самого начала. Не возражаешь?
Воронцов кивнул. Все-таки Антон ему нравился. Даже и такой вот манерой разговаривать. Сейчас, увы, люди почти разучились вести беседу. Не болтать, не трепаться, не плести косноязычно невесть что, а вот именно – вести беседу. С таким человеком приятно общаться, даже если и расходишься с ним в позиции. Что, кстати, как раз и предстояло выяснить.
– Прежде всего, – заговорил Антон, откладывая книгу, – то, о чем вчера говорили, – чистая правда. Хотя и не вся. Да, тебя проверяли. Доступными нам способами. Этичны они или нет, с твоей точки зрения, выяснять сейчас не будем. Главное, что они эффективны. – Он сделал короткую паузу, будто собираясь с мыслями. – Поведение твое с момента нашей встречи безупречно. Прежде всего, по мотивам, которыми ты руководствовался. А кое-где ты ухитрился расширить рамки тестов. Они оказались многозначнее, чем мы предполагали. Но это не все. Проверка твоих моральных качеств, психологической устойчивости, адаптационных возможностей, гибкости мышления – первый этап операции. Спасение Книги, которая, кроме древних текстов, содержит жизненно важные для нас документы экспедиции, – второй этап, который планировался как завершающий. Однако по ходу дела неожиданно сложились обстоятельства, повлекшие за собой совершенно непредвиденные последствия. Нам пришлось изменить свои планы и в отношении тебя. Хотя, повторяю, все, что я предложил раньше, остается в силе. Если захочешь, вернешься домой. Или сегодня же мы можем отправиться к нам, в метрополию…
– Что-то преамбулы у тебя длинные, – перебил его Воронцов.
– Иначе не получается, извини. Но уже все. До сути добрались. Дело в том, что мы, форзейли, и вся наша конфедерация находимся в состоянии… я бы не сказал – войны, но перманентного, не ограниченного во времени и пространстве конфликта…
– Ни хрена себе формулировочка, – вновь не сдержался Дмитрий. – А я всегда думал, что конфликт от войны только ограниченностью и отличается…
– Не будем спорить о формулировках. Я знаю, о чем говорю. Так вот – конфликта с некой суперцивилизацией, также галактического масштаба, но несовместимой с нами по всем параметрам. Мы, как и вы, люди, отрицаем войны, не считаем их способом решения проблем, но что прикажешь делать, если выбора нет? Противник не способен к компромиссам и считает, что в галактике не может быть двоевластия… Мы вынуждены защищаться адекватным способом.
– Все так говорят. Я еще не слышал иных трактовок. Даже Гитлер, по его словам, вел вынужденную превентивную оборонительную войну.
– Ты прав, конечно. Однако… Мы защищаем принципы, которые близки вашим. Мы вообще с вами очень близки. Я беседую с тобой в своем подлинном облике, у нас почти одинаковая психология, сходные взгляды на… – он усмехнулся, – на исторический материализм. В общем, мы способны понять друг друга, потому что мы в свое время прошли путь, подобный вашему. Наши же враги одинаково далеки и от землян, и от форзейлей. При прямом контакте ты, к примеру, просто не понял бы их абсолютно, как каких-нибудь осьминогов… Хотя они как раз умеют приспосабливаться и выходить на нужный уровень общения с гуманоидами.
– Ты хочешь сказать, что они не гуманоиды и превосходят нас с вами в развитии?
– Я такого не говорил. Кто кого превосходит и в чем – таракан, кальмар или соловей? Да нравственные оценки условны. Мы лишь констатируем, что в настоящее время их образ жизни, идеология, а главное – практическая политика несовместимы с исторически обусловленными и в правовом порядке оформленными общегалактическими нормами.
– Туманно ты выражаешься, брат по разуму. Или меня по-прежнему за дурака держишь, или в своей позиции не уверен. Давай лучше попросту.
– Я тебя понял. Но поверь, что очень трудно вот так сразу изложить общественно-политическую обстановку в галактике, о которой ты до сего момента и понятия не имел, да еще и за многие тысячелетия. Наверно, лучше отложить это до более подходящих времен. Достаточно сказать, что Земля довольно давно является объектом внимания наших противников. Удобное расположение ее в пространстве, позволяющее создать здесь операционную базу, богатые ресурсы Солнечной системы, а главное – люди, которые могли бы стать их, а не нашими союзниками… Есть у вас такие качества, которые делают союз с Землей очень заманчивым.
– И для вас, и для них? – спросил Воронцов.
– Для нас тоже, – согласился Антон. – Я и не скрываю. Вообще пора бы мне и представиться. В близком переводе моя должность звучит как «шеф-атташе департамента активной дипломатии на планете Земля». Довольно высокий пост, смею заметить.
– Польщен знакомством. Ну а чем все-таки мы всех вас так прельщаем?
– Скажу в свое время. А сейчас я слегка отвлекусь, – он вновь взял в руки книгу в картонном переплете. – Ты слышал такую фамилию – Андреев?
– И неоднократно. Леонид Андреев, писатель. Вадим Андреев, его сын, тоже писатель. Виктор Петрович Андреев, командир учебного отряда на Балтике…
– Даниил Андреев.
– Такого не знаю, – ответил Воронцов.
– Это второй сын Леонида Андреева, отсидел десять лет по пятьдесят восьмой статье, вскоре после освобождения умер. В тюрьме создал философское учение, которое изложил в книге, названной «Роза мира». Естественно, издана она не была. Однако специально для тебя я это сделал. Вот она…
– Любопытно. Что-то на самом деле интересное?
– Можно сказать, что этим трудом он поставил себя в ряд крупнейших мыслителей человечества. Впрочем, когда прочтешь, сможешь составить собственное мнение. Сейчас же для тебя интересна космологическая составляющая его теории. Кое в чем она точно совпадает с реальностью. Поразительна сама сила провидения, тем более что никаких фактов он не имел и иметь не мог, сидя в тюрьме.
– Когда это было? В тридцать седьмом? – Все представления Воронцова об эпохе «большого террора» связаны были только с этой датой.
– На десять лет позже. С сорок седьмого. Умер в начале пятьдесят девятого.
– Так вроде после смерти Сталина всех стали выпускать и реабилитировать…
– Значит, не всех… Не отвлекайся. Так вот, по Андрееву, Вселенная представляет собой многослойную систему. Слой, где живем в данный момент мы с тобой, – это средний слой системы. Выше его целый ряд Миров Просветления, ниже – Миры Возмездия. Те, что нас интересуют, Андреев называет Дуггур и Аггр. Один из высочайших Миров Просветления – Раорис. Его можно отождествить со Вселенной, в которой действуем мы – форзейли. Если угодно, нас можно считать силами Света. У Андреева силам Света противостоят силы Тьмы. Все люди в той или иной мере, даже независимо от своего желания, участвуют в борьбе Света и Тьмы… Важный, прошу заметить, момент… И еще: каждому человеку, сознательно вступающему в борьбу против сил Тьмы, способствует посланник Миров Просветления. Имя его Даймон… Всякие аналогии, сам понимаешь, поверхностны, однако совпадения поражают. Даже меня, привычного ко многому… Если бы ты сам прочитал весь труд и знал то, что знаю я, ты бы со мной согласился.
Воронцов слушал его и покусывал по дурной привычке мундштук трубки, сплевывая в открытое окно крошки эбонита.
Черт его знает, этого Антона. Снова плетет очередную заумь. Ну, даже если и написал от тюремной тоски человек книжку, что из того? Мало ли, кто что писал? Любую легенду можно приспособить к чему заблагорассудится. Тем более такую универсальную. Силы Света – силы Тьмы, их вечная борьба, да в любой религии можно найти что-то подобное. Гадание самой обычной цыганки тоже применимо к каждому, было бы немного воображения и желание найти в них рацио…