Страница:
Той же ночью мы устроили застолье в трапезной Адептус Механикус и отметили наступление 341.М41. Максилла, остававшийся на своем посту на борту «Иссина», прислал нам челнок с угощениями, а также сервиторов, чтобы прислуживать нам. Один из них сообщил, что с наступлением полуночи обширный метеоритный шторм наполнил небо, осветив своими огнями ночную сторону Синшары. Нейл прорычал, что это дурное предзнаменование, а Иншабель настаивал, что — хорошее.
Думаю, это главным образом зависит от того, из какой части Империума вы родом.
Мои сотрудники провели следующие два дня, упаковывая вещи и готовясь к отбытию, но мы с Эмосом еще должны были посетить церемонию посвящения в храме Адептус Механикус.
Сервиторы распевали псалмы на модулируемом бинарном коде и били в литавры. Магос Бур облачился в оранжевые одежды и накинул на плечи белую епитрахиль.
Он благословлял оружие, поочередно принимая одно, а потом второе из рук прислуживавших техножрецов.
Ожесточающая, ставшая теперь ничем иным, как украшенным пентаграммами силовым мечом, была поднята к свету, струившемуся из глаз статуи Бога-Машины. За ней пришел черед рунного посоха — шедевра Бура.
Навершие украшенного рунами стального посоха он сделал из электрума, выполнив его в виде солнечной короны. В центре ее был помещен человеческий череп, отмеченный тринадцатым знаком изгнания. Череп был собственноручно вырезан Буром из магнетического камня в соответствии со сканированным изображением моей головы. Он опробовал и отверг более двадцати различных телеэмпатических кристаллов, прежде чем найти тот, который, по его мнению, должен был соответствовать задаче.
— Красиво, — сказал я, принимая из его рук посох. — И на каком же кристалле ты в итоге остановился?
— На каком же еще! — сказал он. — Я вырезал копию твоего черепа из самой Плиты.
Он пришел в посадочный отсек, чтобы проводить нас. Мы и не думали, что наш боевой катер так надолго задержится здесь. Нейл и Фишиг уже заносили последние вещи на борт. Предыдущей ночью мы наконец нарушили астропатическое молчание, чтобы доложить Имперским Объединенным Каменоломням, Ортог Прометиум, Адептус Механикус и имперским властям о судьбе, которая постигла рудники Синшары. К тому времени, когда для восстановительных работ мог прибыть хоть кто-нибудь из них, мы уже должны были исчезнуть.
Бур попрощался с Эмосом, и старик шаркающей походкой направился к катеру.
— Не могу подобрать подходящих слов, — сказал я магосу.
— Как, впрочем, и я, Эйзенхорн. А что с моим... жильцом?
— Мне хотелось бы, чтобы ты сделал то, о чем я просил. Подари ему хотя бы возможность перемещаться. Но не больше. Теперь и навеки он должен оставаться нашим пленником.
— Очень хорошо. Надеюсь услышать вести о вашей победе, Эйзенхорн. Буду ждать.
— Гиард, пусть сохранят твои системы Святый Бог-Машина и сам Император.
— Спасибо, — сказал он и добавил то, что весьма озадачило меня, учитывая его абсолютную веру в технологию: — Удачи.
Я отправился к катеру. Он еще мгновение смотрел мне вслед, а потом скрылся, затворив за собой двери внутреннего люка.
Больше я никогда его не встречал.
От Синшары «Иссин» стремительно и нетерпеливо побежал к просторам Сегментум Обскурус. Рейс, прерываемый только дважды, продлился три месяца.
На Имшалусе мы остановились, чтобы передать все двадцать подготовленных посланий. Там же мы расстались с Иншабелем и Фишигом. Иншабель отправился к Эльвара Кардинал, чтобы приступить там к личному заданию, а Фишиг — пуститься в дальний обратный путь к Кадии. Могли пройти, месяцы, если не годы, прежде чем мы должны были увидеться снова. Расставание получилось печальным.
На Палобаре, пограничном перекрестке, полном торговых судов и караванов обскуры, охраняемых наемными боевыми судами, мы остановились, чтобы передать подготовленную карту экстремис. Пути назад теперь не было. Там я расстался с Биквин, Нейлом и Эмосом, которые по разным причинам должны были вернуться в Геликанский субсектор. Целью Биквин стала Мессина, а Эмос под присмотром Нейла отправился к Гудрун. Еще одно тяжелое расставание.
«Иссин» продолжал свой путь к Орбул Инфанта. Время проходило в ожидании и одиночестве. Каждый вечер собирались в столовой Максиллы и ужинали вместе остатки моей свиты: я, Бетанкор, Максилла и Унгиш. Последняя вообще была плохим собеседником, но даже Медея и Тобиус утратили свой задор. Они тосковали по остальным и, как мне кажется, понимали, насколько мрачные и тяжелые времена нас ожидают.
Я проводил дни за чтением в библиотечной каюте катера или играя в регицид с Медеей. И занимался с Ожесточающей в трюме, медленно отрабатывая приемы, привыкая к ее тяжести и балансу. Мне никогда не сравниться с мастером, рожденным на Картае, но я всегда был достаточно хорош во владении мечом. Ожесточающая оказалась особенным оружием. Я познавал ее, а она познавала меня. Через неделю она стала откликаться на мою Волю, проводя ее с такой силой, что рунные знаки пылали от проявлений ментальной энергии. Сабля обладала собственными желаниями, и, как только я извлекал ее и приступал к тренировке, становилось трудно помешать оружию колоть и кромсать так, как хотелось бы Ожесточающей. Она жаждала крови, а если и не крови, то, по крайней мере, радости сражения. Медея дважды за это время прерывала мои занятия, входя в трюм, чтобы узнать, не устал ли я и не желаю ли сыграть партию в регицид, и тогда мне приходилось удерживать рвущуюся к ней сталь.
Основной проблемой стала невероятная длина оружия: мне никогда раньше не доводилось работать с таким длинным мечом. Я побаивался, что сам поотрубаю себе руки и ноги. Но практика принесла мне пользу: размашистые, плавные движения, стремительные выпады... Через две недели я научился ловко проворачивать ее в своей руке так, что моя открытая ладонь и эфес прокручивались друг мимо друга, точно диски гироскопа. Я гордился этим движением. Мне кажется, ему научила меня сама Ожесточающая.
Тренировался я и с рунным посохом, привыкая к его тяжести и балансу. Несмотря на то что моя меткость была ужасна, особенно на расстоянии более чем в три или четыре метра, я научился направлять Волю по своим рукам, через его древко и испускать ее из каменного черепа в виде молний, оставляющих выбоины в покрытии палубы.
Проверить его на пригодность к использованию по основному назначению, конечно же, не было никакой возможности.
Мы достигли Орбул Инфанта, мира храмов, в конце двенадцатой недели. Передо мной стояло три задачи, первой из которых являлось освящение меча и посоха.
Вместе с Унгиш и Медеей я спустился на поверхность планеты, но не на боевом катере, а в одной из неприметных небольших шлюпок «Иссина». Мы направлялись к Эзрополису, одному из десяти тысяч храмовых городов Орбул Инфанта, в жарком сердце западного континента.
Управляемая Экклезиархией, эта благочестивая планета известна своими бесчисленными святынями, каждая из которых посвящена отдельному имперскому святому. Располагаются они по одной в центре каждого города. Экклезиархия выбрала Орбул Инфанта для размещения этих святынь по той причине, что она лежит на прямой линии между Террой и Авиньором. Самые популярные и процветающие храмовые города расположены на побережье восточного континента, и миллиарды верующих стекаются в них каждый год. Эзрополис стоит в стороне от этой суматохи.
Святой Эзра, принявший мученическую смерть в 670.М40, покровительствовал путешественникам и принесшим обеты. Посвященный ему храм, на мой взгляд, вполне соответствовал моим целям. Его город представлял собой сверкающую опухоль из стали, стекла и камня, вздымающуюся на прожаренных солнцем равнинах в центре западного континента. Согласно путеводителям, записанным на планшетах, воду для города приходилось доставлять от западного побережья по огромным трубам в две тысячи километров длиной.
Мы приземлились на Поле Эзры, в основном посадочном комплексе, и присоединились к очередям паломников, поднимающихся по кольцевой лестнице, ведущей в цитадель. Большинство паломников были одеты в желтое — цвет святого — или носили украшения из полос желтой ткани. Все несли зажженные свечи или масляные лампы, несмотря на немилосердно яркий солнечный свет. Эзра обещал зажигать огонь во тьме, чтобы направлять тех, кто в пути. Именно поэтому его сакральным цветом и стал желтый.
Мы подготовились к визиту. Я облачился в черный льняной костюм с поясом из желтого шелка и нес горящую молельную свечу. Унгиш завернулась в бледно-желтый балахон, цветом напоминающий рассветное солнце, и сжимала гипсовую статуэтку святого. Медея надела темно-красную облегающую куртку, а поверх — накидку, на которой был вышит желтый символ аквилы. Она толкала перед собой небольшую гравитележку, на которой, обернутые в желтый бархат, лежали Ожесточающая и посох. Паломники частенько приносили свои вещи к святыне Эзры для того, чтобы освятить их, прежде чем браться за дела или отправляться в путешествие. Мы легко смешались с рядами потеющих, озабоченных верующих.
Поднявшись по лестнице, мы влились в благословенную прохладу затененных улиц. Был уже почти полдень, и с платформ на вершине высоких, стройных башен неслось пение хоров Экклезиархии. Звонили колокола, и на трех городских площадях тысячами выпускались из клеток желтые птички сочанки. Галдящие облака птиц цвета охры кружили над нашими головами. Их привозили с геноферм, расположенных на побережье, где птиц разводили в промышленных масштабах. Каждый день в город доставлялось по миллиону штук. Этот регион Орбул Инфанта не был для пернатых родным, и они погибали в течение нескольких часов после того, как их выпускали в выжженную пустыню. Сообщалось, что на равнинах вокруг Эзрополиса можно было по лодыжку провалиться в слой из белых костей и ярких перьев.
Но тем не менее они являлись символом свершений и путешествий, и по этой причине каждый полдень по миллиону крылатых созданий отпускалось на верную смерть. «Какая ужасающая ирония, — подумал я. — Впрочем, такое бывает часто, когда дело касается сферы влияния Экклезиархии».
Мы направились к собору Святого Эзры Смотрящего, выразительному храму на западной стороне города. На каждом карнизе и на каждой стене, мимо которых мы проходили, сидели сочанки и, как мне казалось, негодующе щебетали.
Сам собор, по общему признанию, был роскошен. Храм в раннеготическом стиле возводили последние тридцать лет на пожертвования отцов города и духовенства. Каждый посетитель, проходивший под городскими стенами, обязан был внести две крупные монеты в ящики-копилки, расположенные по обеим сторонам лестницы. Возле них стоял облаченный в желтую мантию священник, следивший за тем, чтобы монеты опустил каждый входящий. Средства из копилки слева шли на обслуживание и строительство городских храмов, а той, что справа, — в фонд сочанок.
Мы вошли в прохладу собора Святого Эзры Смотрящего. В мраморном нефе верующие склонялись в молитвах. Помещение заливал яркий, играющий цветными узорами солнечный свет, проникающий через огромные витражи. Прохладный воздух был подслащен дымом лавра и наполнен сладкоголосым пением хора.
Я оставил Медею и Унгиш под аркой прохода возле могилы, на надгробии которой лежала резная скульптура Космического Десантника Ордена Гвардии Ворона. Руки статуи были сложены так, чтобы указывать, в каком именно крестовом походе он погиб.
Я нашел настоятеля собора и изложил ему свою просьбу. Он тупо посмотрел на меня, теребя желтые одеяния, но я скоро заставил его понять, в чем дело, опустив шесть крупных монет в ящичек для милостыни и еще две в его ладонь.
Он повел меня к помещению, где располагалась купель, и я подозвал своих коллег. Как только все мы оказались внутри, он задвинул занавесь и открыл свой требник. Когда священник начал обряд, Медея развернула оружие и положила на край купели. Настоятель продолжал бормотать и, не сводя глаз с открытой книги, чтобы не потерять того места, где читал, поднял и развинтил флягу с елеем, которым помазал и посох, и меч.
— За благословением и освящением этих предметов обращаюсь я в мольбе к Императору, Богу моему, и вопрошаю принесших их: не имеете ли вы темных страстей в сердце? Клянетесь ли вы в чистоте помыслов своих?
Я понял, что он смотрит на меня, и поднял голову. Страсти. Желание запретного. Могу ли поклясться, зная то, что знаю?
— Так что?
— На мне нет пятен, пречистый, — ответил я. Он кивнул и продолжил освящение.
Первое из запланированного было сделано. Мы вышли во внутренний двор собора.
— Унеси их обратно к шлюпке и присматривай за ними получше, — сказал я Медее, указывая на спеленатое оружие на тележке.
— А что насчет страстей? — спросила она.
— Об этом не беспокойся.
— Неужели ты просто солгал, Грегор?
— Заткнись и не задавай глупых вопросов. Медея покатила тележку мимо толпы паломников.
— А она сообразительная девочка, еретик, — прошептала Унгиш.
— Честно говоря, ты тоже могла бы помолчать, — сказал я.
— Нет, черт тебя дери, — бросила она. — Это уже начинается.
— Что? Что «это»?
— В своих снах я видела, как ты лжесвидетельствуешь перед имперским алтарем. Я видела, как это произошло, а за этим последовала моя смерть.
Я смотрел, как сочанки кружат над двором.
— Дежа вю.
— Я видела это дежа вю в снах, — кисло ответила Унгиш. — Я чувствую это дежа вю своим задом.
— Бог-Император наблюдает за нами, — заверил я.
— Да знаю я, — сказала астропат. — Вот только не думаю, что ему нравится увиденное.
Мы прождали во дворе до вечера. Пришлось пообедать горячими булками, кубиками салата и приторным черный кофе, купленными у уличных торговцев. Унгиш практически ничего не ела. Длинные вечерние тени протянулись по двору. Я вызвал Медею по воксу. Она благополучно вернулась на борт шлюпки и дожидалась нас.
Я готовился к тому, чтобы завершить вторую из своих задач. Назначенный час стремительно приближался. Нам предстояло проверить, какое действие возымели отправленные мной двадцать сообщений. Одно из них предназначалось инквизитору Гладасу, человеку, которым я восхищался и с которым эффективно сотрудничал тридцатью годами ранее, разбираясь с заговором Пи'Глэо. Орбул Инфанта находилась в пределах зоны его влияния. Я написал ему, рассказав о своих проблемах и прося о поддержке. Встретиться предложил в этом месте, в этот час.
Как и в случае с остальными посланиями, все зависело исключительно от его доверия. Я писал только тем мужчинам и женщинам, которых ни в чем не мог заподозрить и которые, вне зависимости от отношения ко мне, могли бы оказать любезность и согласиться на встречу, чтобы обсудить вопрос Квиксоса. Если бы они отказались от меня или от участия в моем деле, проблем бы не возникло. Я не думал, что кто-нибудь из них предаст или попытается арестовать меня.
Мы ждали. Мое нетерпение возрастало с каждой минутой, я начинал нервничать. Меня раздражали темные мистерии, посеянные Понтиусом Гло в моей голове. Мне не удавалось выспаться уже четыре месяца. Я становился вспыльчив.
Я полагал, что Гладас прибудет сам или, по крайней мере, отправит какое-нибудь послание. Он мог задержаться, опоздать или быть слишком занят собственными благородными делами. Но я не думал, что он станет игнорировать меня, и поэтому искал в вечерних толпах его длинноволосую голову, его бороду, серые одеяния или посох с шипастым навершием.
— Он не придет, — сказала Унгиш.
— Да прекрати ты каркать.
— Пожалуйста, инквизитор, я хочу уйти. Мой сон...
— Почему ты не доверяешь мне, Унгиш? Я защищу тебя, — сказал я и отодвинул полу черного льняного плаща, чтобы она смогла увидеть лазерный пистолет, лежащий в кобуре.
— Почему? — раздраженно ответила она. — Потому что ты играешь с огнем. Ты пересек черту.
— Зачем ты так говоришь? — дернулся я, услышав, как слова Понтиуса разносятся эхом в моей голове.
— Потому что так и есть, будь ты проклят! Еретик! Проклятый еретик!
— Прекрати!
Она неловко вскочила со скамейки. Паломники стали оглядываться, услышав ее гневные выкрики.
— Еретик!
— Прекрати, Тереза! Сядь! Никто не причинит тебе вреда!
— Кто бы говорил, еретик! Ты проклял нас всех своими делами! И платить за это придется мне! Я видела это в своих снах... это место, этот час... твоя ложь перед алтарем, кружащие в небе птицы...
— Я не лгал, — сказал я, усаживая ее обратно на скамью.
— Он идет, — прошептала Тереза.
— Кто? Гладас?
— Не Гладас. — Она потрясла головой. — Он никогда не придет. Никто из них не придет. Все они прочитали твои прелестные, жалостливые письма и тотчас стерли их. Ты еретик, и они не станут связываться с тобой.
— Я знаю людей, которым писал, Унгиш. Ни один из них не отречется от меня.
Когда она обернулась и заглянула мне в лицо, каркас, удерживающий ее голову, натужно зашипел. Глаза Терезы были полны слез.
— Я так боюсь, Эйзенхорн. Он идет.
— Кто?
— Охотник. Больше ничего мой сон не показал. Охотник, бесформенный и незримый.
— Ты слишком сильно волнуешься. Пойдем со мной.
Мы возвратились в собор Святого Эзры Смотрящего и заняли места перед молельными кабинками. Свет вечернего солнца бил косыми лучами сквозь окна. Статуя святого, возвышавшаяся за алтарной перегородкой, выглядела величественно.
— Теперь лучше? — спросил я.
— Да, — прохныкала она.
Я продолжал оглядываться, надеясь, что появится Гладас. Многочисленные паломники прибывали на вечернее богослужение.
Вероятно, он решил не приходить. Возможно, Унгиш была права. Я мог оказаться куда большей парией, чем представлял, даже для старых друзей и коллег.
Возможно, Гладас прочитал мое скромное коммюнике и с проклятием отверг его. Он мог переправить его арбитрам... или Экклезиархии... или Службе Внутренних Расследований Инквизиции.
— Еще две минуты, и мы уйдем.
Время, в которое я предлагал Гладасу встретиться, давно прошло.
Я снова осмотрелся по сторонам. Паломники наводняли собор через главный вход. В плотном потоке я заметил пустое место, достаточное для одного человека, но, несмотря на толкотню, молящиеся почему-то не занимали его. Я удивленно распахнул глаза. В толпе проскочила энергетическая вспышка, напоминающая статический разряд на зеркальном щите.
— Унгиш, — прошипел я, протягивая руку к оружию.
Из пустоты вырвались и с визгом понеслись вдоль нефа болтерные заряды. Паломники заорали и бросились врассыпную.
— Охотник! — завопила Унгиш. — Бесформенный и незримый!
Так оно и было. С активизированным зеркальным щитом, он казался просто дрожью горячего воздуха, выделяющейся только благодаря ярким вспышкам оружия.
Паника охватила собор. Верующие толкали друг друга, стремясь к дверям. В стенках молельных кабин образовались неровные дыры, пробитые болтерными зарядами.
Я открыл ответный огонь очередями из лазерного пистолета.
— Шип вызывает Эгиду, малодушные псы в исподнем!
Это все, что я успел сказать, прежде чем болтерный заряд вскользь задел мою шею, отбросив меня назад и уничтожив вокс.
Истекая кровью, я покатился по мраморному полу.
— Эйзенхорн! Эйзенхорн! — Вопль Унгиш оборвался криком агонии.
Я увидел, как она отлетает назад и падает, ломая деревянные скамьи. Болтерный заряд поразил ее в живот. Тереза скорчилась на полу, среди деревянных обломков, стеная и крича от боли.
Я попытался подползти к ней, но безумная болтерная пальба разнесла остатки первого ряда скамей. Я поднял взгляд. Охотник на ведьм Арнаут Танталид отключил зеркальный щит и пристально смотрел на меня сверху вниз.
— Эйзенхорн, ты обвиняешься в ереси, и теперь этот факт не вызывает никаких сомнений, учитывая карту экстремис, заполненную на тебя. От имени Министорума Человечества я лишаю тебя жизни.
Глава двадцать первая
Вместо этого Танталид убрал болт-пистолет и обнажил древний цепной меч Теофант, намереваясь привести приговор в действие с помощью священного оружия.
Я выстрелил из лазерного пистолета, всаживая в Арнаута выстрел за выстрелом. Инкрустированная золотом боевая броня, придававшая его иссохшему телу пропорции Космического Десантника, поглощала и отклоняла лучи, но ярость моей атаки заставила охотника на ведьм отступить на несколько шагов.
Я поднялся на ноги, продолжая стрелять, и стал пробираться вдоль апостольской стороны собора по направлению к раке. Паломники и служители разбегались и прятались, кто куда мог. Скрежеща железными зубами, ко мне приближался Теофант. Танталид стих за стихом лаял Обвинение в Ереси.
— Умолкни!— завопил я, подкрепляя слова Волей.
Мой выпад заставил его затихнуть, но оказалось, что его защищали ментальные блокираторы, поэтому он полностью проигнорировал следующий подкрепленный Волей приказ: «Прекрати!»
Цепной меч завизжал еще громче, и я бросился в сторону, а он расколол скамью надвое. Обратным движением Теофант почти поддел меня, но я спрятался за пилястром, принявшим удар. В воздух брызнули искры и каменные осколки.
Унгиш продолжала кричать от боли. Ее вопли помогли мне собраться и привели меня в бешенство. Я вновь выстрелил из лазерного пистолета, но последний залп лишь слабо прошипел в воздухе. Батарея была истощена. Я перекувырнулся, обманным броском проскочив мимо неповоротливой фигуры охотника, и набросился на Танталида сзади. Признаться, это было жестом отчаяния. Поскольку я был без брони, у меня практически не оставалось шансов пересилить его или причинить какой-нибудь вред. Он сунул за спину окованную сталью руку, схватил меня за плащ и отодрал от своего тела.
Плащ затрещал по швам, я сильно ударился о столб и растянулся на полу, пробив изящную резную перегородку исповедальни. Едва мне удалось выбраться из-под горы деревянных обломков, как цепной меч обрушился снова, оставив глубокую полосу в полу собора.
Я снова побежал к раке. Двое мужчин из соборной охраны наверняка надеялись на повышение. Бойцы решили прийти на помощь внушающему ужас охотнику на ведьм из Министорума и перекрыли мне путь к спасению. Оба были облачены в желтые одежды, и каждый сжимал в одной руке короткую булаву, а в другой — церковный светильник.
Думаю, оба они быстро пожалели о своем энтузиазме.
Я даже не стал утруждать себя использованием Воли. Моя ярость была столь велика, что мне вряд ли удалось бы сдержать свои ментальные силы. Я уклонился от удара первой булавы, перехватив и сломав запястье сжимающей ее руки, и опрокинул противника. Оружие закрутилось в воздухе, вылетев из ладони растянувшегося недоумка, а я перехватил булаву и развернул ее как раз вовремя, чтобы успеть заблокировать вертикальный удар дубины второго служаки. Когда он отшатнулся назад, я ударил его по колену. Он повалился с пронзительным воплем боли, выронив оружие, и попытался ударить меня светильником. Но я лишил его такой возможности, ударив ногой в живот. Он согнулся пополам, перевернулся на бок, постанывая и пытаясь вспомнить, как дышать.
К тому времени первый пришел в чувство и бросился на меня. Я разбил о его голову светильник. Свет померк и в лампе, и в глазах мужчины.
Мощеный пол задрожал под ногами, когда на меня снова накинулся Танталид. Я выставил вперед булаву, сжимая ее обеими руками, чтобы отразить первые удары. Твердое дерево рукояти было оковано железом, но все равно не устояло бы против цепного меча. Примерно после третьей атаки булава стала похожей на растрепанный веник. Я отбросил ее в сторону и сорвал штандарт со стены возле двери усыпальницы. Теофант незамедлительно превратил старое вышитое полотнище в лохмотья и срубил деревянную табличку с титулом, но оставил мне трехметровую прочную металлическую жердь.
Я перехватил ее, словно боевой посох, и крепко приложил Танталида боковым ударом по голове одним концом древка, а затем в область бедра — другим. Затем я с силой вонзил шест в его кирасу, оставив вмятину на доспехе.
В гневе пуская изо рта пену, Арнаут взмахнул Теофантом и сократил мой посох примерно до половины метра. Я прокрутил остаток шеста в пальцах и ударил Танталида по другой стороне головы. Из его ушей потекла кровь. Он взвыл и провел атаку, которая чуть не лишила меня руки.
Третья попытка проломить его несчастную голову провалилась. В этот раз он оказался умнее и закрылся цепным мечом. Визжащие зубья вонзились в обломок и выдернули его из моих рук, подбросив более чем на десять метров в воздух. Древко упало позади какой-то скамьи с громким лязгом, который тут же отразило эхо.
Я подался назад, пытаясь увернуться от следующего взмаха, но смертоносная пила достала до моего правого плеча, оставив на нем глубокий порез. Зажав рану, я кувыркнулся снова, и Теофант развалил на части статую продавца индульгенций Святого Эзры.
Думаю, это главным образом зависит от того, из какой части Империума вы родом.
Мои сотрудники провели следующие два дня, упаковывая вещи и готовясь к отбытию, но мы с Эмосом еще должны были посетить церемонию посвящения в храме Адептус Механикус.
Сервиторы распевали псалмы на модулируемом бинарном коде и били в литавры. Магос Бур облачился в оранжевые одежды и накинул на плечи белую епитрахиль.
Он благословлял оружие, поочередно принимая одно, а потом второе из рук прислуживавших техножрецов.
Ожесточающая, ставшая теперь ничем иным, как украшенным пентаграммами силовым мечом, была поднята к свету, струившемуся из глаз статуи Бога-Машины. За ней пришел черед рунного посоха — шедевра Бура.
Навершие украшенного рунами стального посоха он сделал из электрума, выполнив его в виде солнечной короны. В центре ее был помещен человеческий череп, отмеченный тринадцатым знаком изгнания. Череп был собственноручно вырезан Буром из магнетического камня в соответствии со сканированным изображением моей головы. Он опробовал и отверг более двадцати различных телеэмпатических кристаллов, прежде чем найти тот, который, по его мнению, должен был соответствовать задаче.
— Красиво, — сказал я, принимая из его рук посох. — И на каком же кристалле ты в итоге остановился?
— На каком же еще! — сказал он. — Я вырезал копию твоего черепа из самой Плиты.
Он пришел в посадочный отсек, чтобы проводить нас. Мы и не думали, что наш боевой катер так надолго задержится здесь. Нейл и Фишиг уже заносили последние вещи на борт. Предыдущей ночью мы наконец нарушили астропатическое молчание, чтобы доложить Имперским Объединенным Каменоломням, Ортог Прометиум, Адептус Механикус и имперским властям о судьбе, которая постигла рудники Синшары. К тому времени, когда для восстановительных работ мог прибыть хоть кто-нибудь из них, мы уже должны были исчезнуть.
Бур попрощался с Эмосом, и старик шаркающей походкой направился к катеру.
— Не могу подобрать подходящих слов, — сказал я магосу.
— Как, впрочем, и я, Эйзенхорн. А что с моим... жильцом?
— Мне хотелось бы, чтобы ты сделал то, о чем я просил. Подари ему хотя бы возможность перемещаться. Но не больше. Теперь и навеки он должен оставаться нашим пленником.
— Очень хорошо. Надеюсь услышать вести о вашей победе, Эйзенхорн. Буду ждать.
— Гиард, пусть сохранят твои системы Святый Бог-Машина и сам Император.
— Спасибо, — сказал он и добавил то, что весьма озадачило меня, учитывая его абсолютную веру в технологию: — Удачи.
Я отправился к катеру. Он еще мгновение смотрел мне вслед, а потом скрылся, затворив за собой двери внутреннего люка.
Больше я никогда его не встречал.
От Синшары «Иссин» стремительно и нетерпеливо побежал к просторам Сегментум Обскурус. Рейс, прерываемый только дважды, продлился три месяца.
На Имшалусе мы остановились, чтобы передать все двадцать подготовленных посланий. Там же мы расстались с Иншабелем и Фишигом. Иншабель отправился к Эльвара Кардинал, чтобы приступить там к личному заданию, а Фишиг — пуститься в дальний обратный путь к Кадии. Могли пройти, месяцы, если не годы, прежде чем мы должны были увидеться снова. Расставание получилось печальным.
На Палобаре, пограничном перекрестке, полном торговых судов и караванов обскуры, охраняемых наемными боевыми судами, мы остановились, чтобы передать подготовленную карту экстремис. Пути назад теперь не было. Там я расстался с Биквин, Нейлом и Эмосом, которые по разным причинам должны были вернуться в Геликанский субсектор. Целью Биквин стала Мессина, а Эмос под присмотром Нейла отправился к Гудрун. Еще одно тяжелое расставание.
«Иссин» продолжал свой путь к Орбул Инфанта. Время проходило в ожидании и одиночестве. Каждый вечер собирались в столовой Максиллы и ужинали вместе остатки моей свиты: я, Бетанкор, Максилла и Унгиш. Последняя вообще была плохим собеседником, но даже Медея и Тобиус утратили свой задор. Они тосковали по остальным и, как мне кажется, понимали, насколько мрачные и тяжелые времена нас ожидают.
Я проводил дни за чтением в библиотечной каюте катера или играя в регицид с Медеей. И занимался с Ожесточающей в трюме, медленно отрабатывая приемы, привыкая к ее тяжести и балансу. Мне никогда не сравниться с мастером, рожденным на Картае, но я всегда был достаточно хорош во владении мечом. Ожесточающая оказалась особенным оружием. Я познавал ее, а она познавала меня. Через неделю она стала откликаться на мою Волю, проводя ее с такой силой, что рунные знаки пылали от проявлений ментальной энергии. Сабля обладала собственными желаниями, и, как только я извлекал ее и приступал к тренировке, становилось трудно помешать оружию колоть и кромсать так, как хотелось бы Ожесточающей. Она жаждала крови, а если и не крови, то, по крайней мере, радости сражения. Медея дважды за это время прерывала мои занятия, входя в трюм, чтобы узнать, не устал ли я и не желаю ли сыграть партию в регицид, и тогда мне приходилось удерживать рвущуюся к ней сталь.
Основной проблемой стала невероятная длина оружия: мне никогда раньше не доводилось работать с таким длинным мечом. Я побаивался, что сам поотрубаю себе руки и ноги. Но практика принесла мне пользу: размашистые, плавные движения, стремительные выпады... Через две недели я научился ловко проворачивать ее в своей руке так, что моя открытая ладонь и эфес прокручивались друг мимо друга, точно диски гироскопа. Я гордился этим движением. Мне кажется, ему научила меня сама Ожесточающая.
Тренировался я и с рунным посохом, привыкая к его тяжести и балансу. Несмотря на то что моя меткость была ужасна, особенно на расстоянии более чем в три или четыре метра, я научился направлять Волю по своим рукам, через его древко и испускать ее из каменного черепа в виде молний, оставляющих выбоины в покрытии палубы.
Проверить его на пригодность к использованию по основному назначению, конечно же, не было никакой возможности.
Мы достигли Орбул Инфанта, мира храмов, в конце двенадцатой недели. Передо мной стояло три задачи, первой из которых являлось освящение меча и посоха.
Вместе с Унгиш и Медеей я спустился на поверхность планеты, но не на боевом катере, а в одной из неприметных небольших шлюпок «Иссина». Мы направлялись к Эзрополису, одному из десяти тысяч храмовых городов Орбул Инфанта, в жарком сердце западного континента.
Управляемая Экклезиархией, эта благочестивая планета известна своими бесчисленными святынями, каждая из которых посвящена отдельному имперскому святому. Располагаются они по одной в центре каждого города. Экклезиархия выбрала Орбул Инфанта для размещения этих святынь по той причине, что она лежит на прямой линии между Террой и Авиньором. Самые популярные и процветающие храмовые города расположены на побережье восточного континента, и миллиарды верующих стекаются в них каждый год. Эзрополис стоит в стороне от этой суматохи.
Святой Эзра, принявший мученическую смерть в 670.М40, покровительствовал путешественникам и принесшим обеты. Посвященный ему храм, на мой взгляд, вполне соответствовал моим целям. Его город представлял собой сверкающую опухоль из стали, стекла и камня, вздымающуюся на прожаренных солнцем равнинах в центре западного континента. Согласно путеводителям, записанным на планшетах, воду для города приходилось доставлять от западного побережья по огромным трубам в две тысячи километров длиной.
Мы приземлились на Поле Эзры, в основном посадочном комплексе, и присоединились к очередям паломников, поднимающихся по кольцевой лестнице, ведущей в цитадель. Большинство паломников были одеты в желтое — цвет святого — или носили украшения из полос желтой ткани. Все несли зажженные свечи или масляные лампы, несмотря на немилосердно яркий солнечный свет. Эзра обещал зажигать огонь во тьме, чтобы направлять тех, кто в пути. Именно поэтому его сакральным цветом и стал желтый.
Мы подготовились к визиту. Я облачился в черный льняной костюм с поясом из желтого шелка и нес горящую молельную свечу. Унгиш завернулась в бледно-желтый балахон, цветом напоминающий рассветное солнце, и сжимала гипсовую статуэтку святого. Медея надела темно-красную облегающую куртку, а поверх — накидку, на которой был вышит желтый символ аквилы. Она толкала перед собой небольшую гравитележку, на которой, обернутые в желтый бархат, лежали Ожесточающая и посох. Паломники частенько приносили свои вещи к святыне Эзры для того, чтобы освятить их, прежде чем браться за дела или отправляться в путешествие. Мы легко смешались с рядами потеющих, озабоченных верующих.
Поднявшись по лестнице, мы влились в благословенную прохладу затененных улиц. Был уже почти полдень, и с платформ на вершине высоких, стройных башен неслось пение хоров Экклезиархии. Звонили колокола, и на трех городских площадях тысячами выпускались из клеток желтые птички сочанки. Галдящие облака птиц цвета охры кружили над нашими головами. Их привозили с геноферм, расположенных на побережье, где птиц разводили в промышленных масштабах. Каждый день в город доставлялось по миллиону штук. Этот регион Орбул Инфанта не был для пернатых родным, и они погибали в течение нескольких часов после того, как их выпускали в выжженную пустыню. Сообщалось, что на равнинах вокруг Эзрополиса можно было по лодыжку провалиться в слой из белых костей и ярких перьев.
Но тем не менее они являлись символом свершений и путешествий, и по этой причине каждый полдень по миллиону крылатых созданий отпускалось на верную смерть. «Какая ужасающая ирония, — подумал я. — Впрочем, такое бывает часто, когда дело касается сферы влияния Экклезиархии».
Мы направились к собору Святого Эзры Смотрящего, выразительному храму на западной стороне города. На каждом карнизе и на каждой стене, мимо которых мы проходили, сидели сочанки и, как мне казалось, негодующе щебетали.
Сам собор, по общему признанию, был роскошен. Храм в раннеготическом стиле возводили последние тридцать лет на пожертвования отцов города и духовенства. Каждый посетитель, проходивший под городскими стенами, обязан был внести две крупные монеты в ящики-копилки, расположенные по обеим сторонам лестницы. Возле них стоял облаченный в желтую мантию священник, следивший за тем, чтобы монеты опустил каждый входящий. Средства из копилки слева шли на обслуживание и строительство городских храмов, а той, что справа, — в фонд сочанок.
Мы вошли в прохладу собора Святого Эзры Смотрящего. В мраморном нефе верующие склонялись в молитвах. Помещение заливал яркий, играющий цветными узорами солнечный свет, проникающий через огромные витражи. Прохладный воздух был подслащен дымом лавра и наполнен сладкоголосым пением хора.
Я оставил Медею и Унгиш под аркой прохода возле могилы, на надгробии которой лежала резная скульптура Космического Десантника Ордена Гвардии Ворона. Руки статуи были сложены так, чтобы указывать, в каком именно крестовом походе он погиб.
Я нашел настоятеля собора и изложил ему свою просьбу. Он тупо посмотрел на меня, теребя желтые одеяния, но я скоро заставил его понять, в чем дело, опустив шесть крупных монет в ящичек для милостыни и еще две в его ладонь.
Он повел меня к помещению, где располагалась купель, и я подозвал своих коллег. Как только все мы оказались внутри, он задвинул занавесь и открыл свой требник. Когда священник начал обряд, Медея развернула оружие и положила на край купели. Настоятель продолжал бормотать и, не сводя глаз с открытой книги, чтобы не потерять того места, где читал, поднял и развинтил флягу с елеем, которым помазал и посох, и меч.
— За благословением и освящением этих предметов обращаюсь я в мольбе к Императору, Богу моему, и вопрошаю принесших их: не имеете ли вы темных страстей в сердце? Клянетесь ли вы в чистоте помыслов своих?
Я понял, что он смотрит на меня, и поднял голову. Страсти. Желание запретного. Могу ли поклясться, зная то, что знаю?
— Так что?
— На мне нет пятен, пречистый, — ответил я. Он кивнул и продолжил освящение.
Первое из запланированного было сделано. Мы вышли во внутренний двор собора.
— Унеси их обратно к шлюпке и присматривай за ними получше, — сказал я Медее, указывая на спеленатое оружие на тележке.
— А что насчет страстей? — спросила она.
— Об этом не беспокойся.
— Неужели ты просто солгал, Грегор?
— Заткнись и не задавай глупых вопросов. Медея покатила тележку мимо толпы паломников.
— А она сообразительная девочка, еретик, — прошептала Унгиш.
— Честно говоря, ты тоже могла бы помолчать, — сказал я.
— Нет, черт тебя дери, — бросила она. — Это уже начинается.
— Что? Что «это»?
— В своих снах я видела, как ты лжесвидетельствуешь перед имперским алтарем. Я видела, как это произошло, а за этим последовала моя смерть.
Я смотрел, как сочанки кружат над двором.
— Дежа вю.
— Я видела это дежа вю в снах, — кисло ответила Унгиш. — Я чувствую это дежа вю своим задом.
— Бог-Император наблюдает за нами, — заверил я.
— Да знаю я, — сказала астропат. — Вот только не думаю, что ему нравится увиденное.
Мы прождали во дворе до вечера. Пришлось пообедать горячими булками, кубиками салата и приторным черный кофе, купленными у уличных торговцев. Унгиш практически ничего не ела. Длинные вечерние тени протянулись по двору. Я вызвал Медею по воксу. Она благополучно вернулась на борт шлюпки и дожидалась нас.
Я готовился к тому, чтобы завершить вторую из своих задач. Назначенный час стремительно приближался. Нам предстояло проверить, какое действие возымели отправленные мной двадцать сообщений. Одно из них предназначалось инквизитору Гладасу, человеку, которым я восхищался и с которым эффективно сотрудничал тридцатью годами ранее, разбираясь с заговором Пи'Глэо. Орбул Инфанта находилась в пределах зоны его влияния. Я написал ему, рассказав о своих проблемах и прося о поддержке. Встретиться предложил в этом месте, в этот час.
Как и в случае с остальными посланиями, все зависело исключительно от его доверия. Я писал только тем мужчинам и женщинам, которых ни в чем не мог заподозрить и которые, вне зависимости от отношения ко мне, могли бы оказать любезность и согласиться на встречу, чтобы обсудить вопрос Квиксоса. Если бы они отказались от меня или от участия в моем деле, проблем бы не возникло. Я не думал, что кто-нибудь из них предаст или попытается арестовать меня.
Мы ждали. Мое нетерпение возрастало с каждой минутой, я начинал нервничать. Меня раздражали темные мистерии, посеянные Понтиусом Гло в моей голове. Мне не удавалось выспаться уже четыре месяца. Я становился вспыльчив.
Я полагал, что Гладас прибудет сам или, по крайней мере, отправит какое-нибудь послание. Он мог задержаться, опоздать или быть слишком занят собственными благородными делами. Но я не думал, что он станет игнорировать меня, и поэтому искал в вечерних толпах его длинноволосую голову, его бороду, серые одеяния или посох с шипастым навершием.
— Он не придет, — сказала Унгиш.
— Да прекрати ты каркать.
— Пожалуйста, инквизитор, я хочу уйти. Мой сон...
— Почему ты не доверяешь мне, Унгиш? Я защищу тебя, — сказал я и отодвинул полу черного льняного плаща, чтобы она смогла увидеть лазерный пистолет, лежащий в кобуре.
— Почему? — раздраженно ответила она. — Потому что ты играешь с огнем. Ты пересек черту.
— Зачем ты так говоришь? — дернулся я, услышав, как слова Понтиуса разносятся эхом в моей голове.
— Потому что так и есть, будь ты проклят! Еретик! Проклятый еретик!
— Прекрати!
Она неловко вскочила со скамейки. Паломники стали оглядываться, услышав ее гневные выкрики.
— Еретик!
— Прекрати, Тереза! Сядь! Никто не причинит тебе вреда!
— Кто бы говорил, еретик! Ты проклял нас всех своими делами! И платить за это придется мне! Я видела это в своих снах... это место, этот час... твоя ложь перед алтарем, кружащие в небе птицы...
— Я не лгал, — сказал я, усаживая ее обратно на скамью.
— Он идет, — прошептала Тереза.
— Кто? Гладас?
— Не Гладас. — Она потрясла головой. — Он никогда не придет. Никто из них не придет. Все они прочитали твои прелестные, жалостливые письма и тотчас стерли их. Ты еретик, и они не станут связываться с тобой.
— Я знаю людей, которым писал, Унгиш. Ни один из них не отречется от меня.
Когда она обернулась и заглянула мне в лицо, каркас, удерживающий ее голову, натужно зашипел. Глаза Терезы были полны слез.
— Я так боюсь, Эйзенхорн. Он идет.
— Кто?
— Охотник. Больше ничего мой сон не показал. Охотник, бесформенный и незримый.
— Ты слишком сильно волнуешься. Пойдем со мной.
Мы возвратились в собор Святого Эзры Смотрящего и заняли места перед молельными кабинками. Свет вечернего солнца бил косыми лучами сквозь окна. Статуя святого, возвышавшаяся за алтарной перегородкой, выглядела величественно.
— Теперь лучше? — спросил я.
— Да, — прохныкала она.
Я продолжал оглядываться, надеясь, что появится Гладас. Многочисленные паломники прибывали на вечернее богослужение.
Вероятно, он решил не приходить. Возможно, Унгиш была права. Я мог оказаться куда большей парией, чем представлял, даже для старых друзей и коллег.
Возможно, Гладас прочитал мое скромное коммюнике и с проклятием отверг его. Он мог переправить его арбитрам... или Экклезиархии... или Службе Внутренних Расследований Инквизиции.
— Еще две минуты, и мы уйдем.
Время, в которое я предлагал Гладасу встретиться, давно прошло.
Я снова осмотрелся по сторонам. Паломники наводняли собор через главный вход. В плотном потоке я заметил пустое место, достаточное для одного человека, но, несмотря на толкотню, молящиеся почему-то не занимали его. Я удивленно распахнул глаза. В толпе проскочила энергетическая вспышка, напоминающая статический разряд на зеркальном щите.
— Унгиш, — прошипел я, протягивая руку к оружию.
Из пустоты вырвались и с визгом понеслись вдоль нефа болтерные заряды. Паломники заорали и бросились врассыпную.
— Охотник! — завопила Унгиш. — Бесформенный и незримый!
Так оно и было. С активизированным зеркальным щитом, он казался просто дрожью горячего воздуха, выделяющейся только благодаря ярким вспышкам оружия.
Паника охватила собор. Верующие толкали друг друга, стремясь к дверям. В стенках молельных кабин образовались неровные дыры, пробитые болтерными зарядами.
Я открыл ответный огонь очередями из лазерного пистолета.
— Шип вызывает Эгиду, малодушные псы в исподнем!
Это все, что я успел сказать, прежде чем болтерный заряд вскользь задел мою шею, отбросив меня назад и уничтожив вокс.
Истекая кровью, я покатился по мраморному полу.
— Эйзенхорн! Эйзенхорн! — Вопль Унгиш оборвался криком агонии.
Я увидел, как она отлетает назад и падает, ломая деревянные скамьи. Болтерный заряд поразил ее в живот. Тереза скорчилась на полу, среди деревянных обломков, стеная и крича от боли.
Я попытался подползти к ней, но безумная болтерная пальба разнесла остатки первого ряда скамей. Я поднял взгляд. Охотник на ведьм Арнаут Танталид отключил зеркальный щит и пристально смотрел на меня сверху вниз.
— Эйзенхорн, ты обвиняешься в ереси, и теперь этот факт не вызывает никаких сомнений, учитывая карту экстремис, заполненную на тебя. От имени Министорума Человечества я лишаю тебя жизни.
Глава двадцать первая
СМЕРТЬ В СОБОРЕ СВЯТОГО ЭЗРЫ
ДОЛГАЯ ОХОТА
ОТРЯД ПЯТЕРЫХ
Для меня остается загадкой, как Танталид нашел меня. Но, как я полагаю, он уже давно сидел у меня на хвосте, причем еще до Синшары. Тот факт, что он прибыл к собору Святого Эзры Смотрящего именно в этот день и час, убеждает меня в том, что ему удалось перехватить мое послание к Гладасу. И он вполне мог одержать победу надо мной прямо не сходя с места, если бы воспользовался преимуществом и закончил дело с помощью болтера.Вместо этого Танталид убрал болт-пистолет и обнажил древний цепной меч Теофант, намереваясь привести приговор в действие с помощью священного оружия.
Я выстрелил из лазерного пистолета, всаживая в Арнаута выстрел за выстрелом. Инкрустированная золотом боевая броня, придававшая его иссохшему телу пропорции Космического Десантника, поглощала и отклоняла лучи, но ярость моей атаки заставила охотника на ведьм отступить на несколько шагов.
Я поднялся на ноги, продолжая стрелять, и стал пробираться вдоль апостольской стороны собора по направлению к раке. Паломники и служители разбегались и прятались, кто куда мог. Скрежеща железными зубами, ко мне приближался Теофант. Танталид стих за стихом лаял Обвинение в Ереси.
— Умолкни!— завопил я, подкрепляя слова Волей.
Мой выпад заставил его затихнуть, но оказалось, что его защищали ментальные блокираторы, поэтому он полностью проигнорировал следующий подкрепленный Волей приказ: «Прекрати!»
Цепной меч завизжал еще громче, и я бросился в сторону, а он расколол скамью надвое. Обратным движением Теофант почти поддел меня, но я спрятался за пилястром, принявшим удар. В воздух брызнули искры и каменные осколки.
Унгиш продолжала кричать от боли. Ее вопли помогли мне собраться и привели меня в бешенство. Я вновь выстрелил из лазерного пистолета, но последний залп лишь слабо прошипел в воздухе. Батарея была истощена. Я перекувырнулся, обманным броском проскочив мимо неповоротливой фигуры охотника, и набросился на Танталида сзади. Признаться, это было жестом отчаяния. Поскольку я был без брони, у меня практически не оставалось шансов пересилить его или причинить какой-нибудь вред. Он сунул за спину окованную сталью руку, схватил меня за плащ и отодрал от своего тела.
Плащ затрещал по швам, я сильно ударился о столб и растянулся на полу, пробив изящную резную перегородку исповедальни. Едва мне удалось выбраться из-под горы деревянных обломков, как цепной меч обрушился снова, оставив глубокую полосу в полу собора.
Я снова побежал к раке. Двое мужчин из соборной охраны наверняка надеялись на повышение. Бойцы решили прийти на помощь внушающему ужас охотнику на ведьм из Министорума и перекрыли мне путь к спасению. Оба были облачены в желтые одежды, и каждый сжимал в одной руке короткую булаву, а в другой — церковный светильник.
Думаю, оба они быстро пожалели о своем энтузиазме.
Я даже не стал утруждать себя использованием Воли. Моя ярость была столь велика, что мне вряд ли удалось бы сдержать свои ментальные силы. Я уклонился от удара первой булавы, перехватив и сломав запястье сжимающей ее руки, и опрокинул противника. Оружие закрутилось в воздухе, вылетев из ладони растянувшегося недоумка, а я перехватил булаву и развернул ее как раз вовремя, чтобы успеть заблокировать вертикальный удар дубины второго служаки. Когда он отшатнулся назад, я ударил его по колену. Он повалился с пронзительным воплем боли, выронив оружие, и попытался ударить меня светильником. Но я лишил его такой возможности, ударив ногой в живот. Он согнулся пополам, перевернулся на бок, постанывая и пытаясь вспомнить, как дышать.
К тому времени первый пришел в чувство и бросился на меня. Я разбил о его голову светильник. Свет померк и в лампе, и в глазах мужчины.
Мощеный пол задрожал под ногами, когда на меня снова накинулся Танталид. Я выставил вперед булаву, сжимая ее обеими руками, чтобы отразить первые удары. Твердое дерево рукояти было оковано железом, но все равно не устояло бы против цепного меча. Примерно после третьей атаки булава стала похожей на растрепанный веник. Я отбросил ее в сторону и сорвал штандарт со стены возле двери усыпальницы. Теофант незамедлительно превратил старое вышитое полотнище в лохмотья и срубил деревянную табличку с титулом, но оставил мне трехметровую прочную металлическую жердь.
Я перехватил ее, словно боевой посох, и крепко приложил Танталида боковым ударом по голове одним концом древка, а затем в область бедра — другим. Затем я с силой вонзил шест в его кирасу, оставив вмятину на доспехе.
В гневе пуская изо рта пену, Арнаут взмахнул Теофантом и сократил мой посох примерно до половины метра. Я прокрутил остаток шеста в пальцах и ударил Танталида по другой стороне головы. Из его ушей потекла кровь. Он взвыл и провел атаку, которая чуть не лишила меня руки.
Третья попытка проломить его несчастную голову провалилась. В этот раз он оказался умнее и закрылся цепным мечом. Визжащие зубья вонзились в обломок и выдернули его из моих рук, подбросив более чем на десять метров в воздух. Древко упало позади какой-то скамьи с громким лязгом, который тут же отразило эхо.
Я подался назад, пытаясь увернуться от следующего взмаха, но смертоносная пила достала до моего правого плеча, оставив на нем глубокий порез. Зажав рану, я кувыркнулся снова, и Теофант развалил на части статую продавца индульгенций Святого Эзры.