Лица братьев сделались грозными и угрюмыми. И Саида вдруг снова прошиб холодный пот. Воздев руки к небу, он грохнулся на колени и запричитал:
– Всемогущий аллах, ты один лишь свидетель, что я не убивал почтенного Абу-Супьяна. Вразуми их поверить мне!..
– Вставай, гнусное животное! Этими мольбами ты нас не разжалобишь. Поднимайся!
– Я же говорю вам истинную правду! Поверьте мне!
– Вставай и обнажи кинжал!
– Хорошо, пусть будет по-вашему. Никуда я от вас не денусь. От судьбы не уйдешь. Но прежде выслушайте, что скажет Хасан из Амузги… – И он так молил, что добрая Муумина вдруг пожалела его. Какой бы ни был, но человек ведь! И конечно же ему тоже не хочется умирать… Она уж подумала, не попросить ли ей всадников сжалиться над ним?..
– Хасан из Амузги наш молочный брат, – сказал старший из братьев, – но в этом деле мы советуемся только со своей совестью.
– Вставай, пока мы не прикончили тебя, как ползучего гада! – Один из четверых хотел поднять его, но Саид подполз на четвереньках к коню Муумины.
– Что же ты молчишь? – вскричал он. – Скажи им, пусть пощадят меня до встречи с Хасаном, я рабом твоим буду. До встречи, а потом пусть…
– Что скажешь, сестра наша? – спросил старший, тот, что стоял с обнаженным кинжалом в руке.
– Что я могу сказать, братья мои? Если он на самом деле повинен в смерти вашего отца, он должен принять смерть! – Муумина посмотрела на Саида, лицо его исказил ужас. – Но он утверждает, что не убивал. Вдруг это так? Не берите на свои души грех. Пусть будет, как он просит. С присущим вам великодушием исполните его последнее желание, дайте встретиться с Хасаном из Амузги, может, это и вам принесет ясность…
– Что ж, быть по-твоему! – Братья поговорили между собой, после недолгих споров и пререканий они решили послушать совета девушки. – Могила нашего отца жаждет, чтобы мы окропили ее кровью наглого убийцы. Так оно и будет! А сейчас поехали!
А по комнате, скрипя сапогами, расхаживал готовый к походу Ибрахим-бей. Заложив руки за спину, он держался так, будто ничего и не произошло.
Исмаил не сразу сообразил, кто перед ним. Но поняв, что это турок, он вскочил с тахты, похлопал себя по бокам, но при нем, увы, не было ни кинжала, ни маузера, которым он так гордился…
– Застрелю подлеца! – взревел он и кинулся с голыми руками на Ибрахим-бея, но тот вмиг скрутил ему за спиной руки. От гнева у Исмаила вздулись вены на висках.
– Остуди свой рассудок, почтенный!
– Подлец! Я принял тебя, приютил, оказал почет и уважение, а ты здесь же, в моем доме…
– Ты должен благодарить меня.
– За что еще? Не за то ли, что дочь мою обесчестил?
– Не велика цена дочери, которую ты готов был выдать за этого сына дьявола, – сказал Ибрахим-бей, имея в виду Саида Хелли-Пенжи. – А меня ты должен благодарить за то, что я избавил тебя от комиссаров…
– Где они? Их поймали? – Только сейчас Исмаил вспомнил, что Хасан из Амузги и его люди знают о его, Исмаила, позоре.
– К сожалению, нет. Они успели скрыться. Хотели, кстати, и тебя прихватить…
– Да, муж мой, – вспомнила жена Исмаила, – они и верно хотели увести тебя с собой, а он… – она кивнула на турка, – подоспел со своими людьми, вот ты и дома…
– А где моя несчастная дочь? – спросил Исмаил.
– Я старалась ее успокоить, но она все плачет, там в другой комнате…
– Как же ты мог не отличить мою дочь от той стервы?! – ломая пальцы, проговорил Исмаил, и самому эти слова показались странными. – Какой позор! Какой позор!..
– Скоро рассвет, нам пора собираться… – Ибрахим-бей никак не хотел признаваться в своем мужском бессилии, в том, что дочь их, Зейнаб, цела и невредима. Какой смысл? Для горянки великое бесчестье и в том, что побывала в руках мужчины. – Скоро рассвет, пора в путь…
– Плевать я хотел на твой рассвет! – крикнул Исмаил.
– Это приказ не только генерала Хакки-паши…
– Плевал я и на вашего генерала и на…
– Это приказ Горского правительства.
– На всех я плевал. Мое правительство – это я. Понял? Эй, жена! – обратился он к покорной подруге жизни. – Позови-ка сюда муллу и командира моего, племянника!..
Женщина вышла.
– Это еще зачем? – удивился Ибрахим-бей.
– Не хочу встречать рассвет опозоренным, сейчас же женишься на моей дочери!
– Ты в своем уме? Бой на носу, неизвестно еще, останемся мы живы или нет…
– Тем более!
– Но у меня есть жена, и дети есть.
– Ничего, не беда! Будет две жены!
– Но я не хочу жениться на твоей дочери!
– Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?
– Не хочу.
– В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…
– Ты сошел с ума! – Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, – бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»
– Напротив, я очень даже поумнел! – Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. – Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! – И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: – Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…
Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.
Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир – духовный судья. Входя в дом, он спросил:
– Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?
– Этот «кунак»… – зло бросил Исмаил, – явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..
Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.
– Тревожные настали дни… – хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, – у всех теперь свои аршины.
Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.
– Хорошо, я согласен жениться! – заявил наконец Ибрахим-бей.
– Позови и своего свидетеля! – властно приказал Исмаил.
Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, – не такой уж у него куцый ум, как думают многие, – то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.
Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека – это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, – не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.
А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил:
– Мне пора, человек я военный и обязан подчиниться приказу.
– Ты убил мою дочь и сейчас хочешь устраниться? – рассвирепел Исмаил. – И это называется единоверец! Да ты хуже любого гяура!
– Ну хватит. Я должен выступить со своими людьми! – Ибрахим-бей направился к лестнице.
– Объяви всем, – приказал Исмаил своему племяннику Сулейману, – чтобы ни единого турка не выпустили отсюда. Да пусть еще и разоружат их!
– Будет исполнено! – с горячностью отозвался бывший царский офицер.
– А этого мерзавца арестовать! – добавил Исмаил. – Голова у него не с того конца подрублена, надо подправить дело!
Ибрахим-бей и его лекарь, не оглядываясь, ускорили шаг. Они спешили присоединиться к своим аскерам, которые уже свернули палатки, навьючили лошадей и ждали распоряжений.
Сулейман нагнал их и подчеркнуто вежливо попросил сдать оружие. Ибрахим-бей показал бы этому царскому офицерику, как турки сдают оружие, но трезвый рассудок подсказал ему, что в данных обстоятельствах лучше уступить. Эх, если бы он подоспел к своим бойцам и они были бы уже на конях, Ибрахим-бей знал бы, что ему делать! Но он опоздал… Не предугадал, что этот негодяй Исмаил может такое выкинуть.
– По какому это праву? – попробовал было воспротивиться Ибрахим-бей. – Оружие дано мне моей страной, и посланы мы сюда для борьбы с иноверцами, в ваших же интересах. Если вам не по пути с нами в этой священной войне, мы вас не насилуем, но не мешайте нам сложить свои головы в правом бою сегодня…
– Сдать оружие! – словно бы не слыша его, повторил Сулейман и, расстегнув кобуру из блестящей желтой кожи, достал наган, велел объявить тревогу, поднять всех талгинцев и снова обратился к турку: – Заруби себе на носу: ни один турецкий солдат не покинет хутора без особого на то распоряжения Исмаила…
– Вы с ума сошли с вашим Исмаилом! Еще ответите за самочинство перед Горским правительством. Даром вам это не пройдет! Вы… вы нарушили приказ!.. – скрежетал зубами Ибрахим-бей, вынужденный подчиниться слепой воле вчерашнего своего «кунака», безмозглого «правителя» вонючей долины Талги.
Он сдал оружие, и лекарь сдал свой пистолет, после чего Сулейман отвел их обратно в дом и запер в ту комнату на нижнем этаже, где накануне держали Муумину. Затем Сулейман рьяно взялся разоружать турецких аскеров, хотя понимал, что это уже совершится не столь безболезненно. Но он надеялся на силу и численное превосходство своих людей.
Глава седьмая
Не зная, не ведая, что в тайнике, только мечтая о богатстве, он готов был убить человека!.. Тогда Хасана спасла предусмотрительность. И он мог жестоко расправиться с Саидом, но не сделал этого. Неужели совесть и на этот раз не заговорит в негодяе… Умар из Адага, Муртуз-Али и вслед за ними и сын Али-Шейха Мустафа утверждают, что черная шерсть от мытья не белеет, что второго такого отпетого мерзавца, мол, не рожала еще на земле горянка и довериться ему нельзя… Но Хасан из Амузги уговаривал их подождать еще немного. Уж очень хотелось верить, что Саид добровольно явится к ним с Мууминой. И к тому же не плохо бы такого матерого волка привлечь на свою сторону. Он мог бы пригодиться им в деле…
– Слушай, Хасан, – прервал его раздумья Умар из Адага, – я послан комиссаром Али-Багандом не для того, чтобы сложа руки сидеть и ждать, что выкинет какой-то мерзавец… Горнам нужно оружие!
– По-моему, и я прибыл сюда с этим же заданием. К тому же раньше вас! – нахмурился Хасан из Амузги.
– Оберегать твою любовь и сентиментальничать нам сейчас недосуг! – угрюмо и даже раздраженно бросил Муртуз-Али.
– Что ты сказал?! – как ужаленный вскочил Хасан из Амузги и схватил брата комиссара за ворот бешмета. – Я спрашиваю, что ты сказал?
– Чего мы ждем? Пока ты убедишься, что твоя куймурская красотка в безопасности?
– Смотри! Меня не остановит то, что ты брат комиссара! – вскипел Хасан из Амузги.
В последнее время из-за своих неудач он стал очень раздражителен. Вот и сейчас, не вмешайся Мустафа сын Али-Шейха, не миновать бы серьезной ссоры.
Все это происходило на террасе сакли в Агач-ауле.
– Успокойтесь, только того и не хватает, чтобы мы друг друга перестреляли. Ты не прав, – обращаясь к Муртузу-Али, сказал Мустафа, – все в этом деле одной ниткой скручено. Где рукописный коран с медной застежкой, известно только Муумине, а о том, где шкатулка, знает Саид Хелли-Пенжи, и нечего корить Хасана! Однако надо действовать…
– Об этом я и говорю.
Вдруг в голове Хасана из Амузги пронеслась тревожная мысль: «Где коран, знает Муумина, где шкатулка – Саид Хелли-Пенжи, и оба они вместе. Саид Хелли-Пенжи никогда еще не был так близок к тайне, как сейчас… В такой ситуации только круглый идиот не воспользуется случаем! Неужели Муумина не раскусит этого негодяя? Он, конечно, постарается всячески завоевать ее доверие, попытается расположить к себе… Куда он мог с ней направиться? Конечно же в Куймур, ведь книга с медной застежкой там!..»
– Вы правы, надо действовать! – сказал Хасан. – На коней! Не будем больше ждать. А ты, Муртуз-Али, прости меня. Я стал не в меру раздражительным, по каждому поводу готов сорваться, как пружина. Будто зверь в меня вселился…
– Я не сержусь на тебя, Хасан из Амузги. Поверь, у меня душа болит за тех людей, которые ждут нас… – виновато проговорил Муртуз-Али. – Узнай о них любой враг, разгонит, как стадо. Они ведь понятия не имеют, с какого конца стреляет ружье, никогда пороха не нюхали.
– Думаешь, я не знаю этого? Или, может, считаешь, что мне нравится сидеть сложа руки?..
Вчетвером они выехали из Агач-аула и направили своих коней на юг. Им предстояло пересечь талгинские холмы. Ни в коем случае не обнаружив себя ни перед турками, ни перед людьми Исмаила, пройти подальше от хутора. Но едва они, придерживаясь лесочка, спустились к речушке в ущелье, тотчас услышали треск ружейных выстрелов, глухим эхом отдающихся в скалах. И стреляли не где-нибудь, а именно на хуторе. Что бы это значило? Притаившись в кустах, всадники переглянулись между собой. Стычка эта была по шуму серьезная. Бились не двое, трое, а десятки людей. Похоже, что бесноватый Исмаил не простил оскорбления. И хотя вина была на Саиде Хелли-Пенжи, но бесчестье дочери невольно нанесено турецким офицером, которого Исмаил гостеприимно приютил у себя в доме. Вот потому, наверно, он и решил расправиться с ним…
– Что будем делать? – спросил Мустафа, словно бы разгадав мысли Хасана и подтверждая их. – Клянусь кораном, который мы должны найти, это исмаиловские люди сражаются с турками.
«Я же говорил, что Саид Хелли-Пенжи бросил между ними горящее полено. Вот оно и вспыхнуло! – хотел воскликнуть Хасан из Амузги, но сдержался, ибо недостойно джигиту хвастаться, к тому же бывает очень досадно потом, если случится ошибка. – А может, ночью Саиду с Мууминой не удалось выбраться из хутора и сейчас весь этот тарарам из-за них?»
– Пройдем к тому лесу на склоне! – показал плетью Хасан из Амузги, и, повинуясь одному его жесту, белый скакун понесся вперед, увлекая за собой и остальных коней с их седоками.
Преодолев вброд речку, всадники стали подниматься вверх по крутому склону, сплошь поросшему невысокими кряжистыми дубками.
Вот он, Талгинский хутор, виден как на ладони. Так оно и есть: вчерашние единоверцы, разделявшие не только идеи пантюркизма, но и хлеб на подносе, сегодня столкнулись в лютой ненависти друг к другу.
Турецкие аскеры, узнав об аресте своего командира, поначалу пришли в замешательство, но, увидев, что люди Исмаила во всеоружии взбираются на коней и выстраиваются на майдане, учуяли что-то уж совсем неладное и насторожились. А когда к ним подъехал Сулейман, они потребовали от него объяснения, за что арестован их командир, турецкий офицер Ибрахим-бей.
– Он нарушил закон гостеприимства и осквернил дом нашего уважаемого Исмаила! – громко, чтобы слышали все, сказал Сулейман. – А вам, аскеры, я советую без лишнего шума сложить оружие, иначе… – и он показал на свои готовые к бою отряды, без лишних слов давая понять, что станется иначе.
Туманное объяснение причины ареста Ибрахим-бея не убедило аскеров в его виновности, а потому сложить оружие они отказались, и тогда… Тогда-то началась эта потасовка, по поводу которой позже острословы шутя говорили: били своих, чтобы чужие боялись. Не успевшие сесть на коней турки рассыпались кто куда и начали стрельбу… Одной из первых же пуль ранило Сулеймана, и он слетел с коня… Увидев, что их командир вышел из строя, Исмаиловы люди в остервенении выхватили из ножен сабли и стали налево-направо рубить фесконосцев…
Эта-то сцена и предстала со склона взорам четырех всадников.
– И эти люди собирались сегодня под одним знаменем выступить против бичераховцев!.. – с иронией заметил Хасан из Амузги.
– Кстати, это их выступление было бы нам на руку, – сказал Умар из Адага. – Бичерахов сейчас и наш враг.
– Отары сойдутся – собаки дерутся, собаки разойдутся – чабаны дерутся! – буркнул Муртуз-Али.
– Что будем делать? – словно сам себе задал вопрос Хасан из Амузги.
– Когда двое дерутся, третий среди них лишний, – проговорил Муртуз-Али. – Там нам делать нечего. Мы нужны своим живые, а не мертвые.
– А если для пользы… – Хасан не торопился с разъяснением.
– Вообще-то не мешало бы прибрать к рукам людей Исмаила. Я тебя понял, Хасан из Амузги! – сказал Мустафа.
– И правильно понял! Турки, хоть их и меньше, сдаваться, похоже, не собираются… Вон они уже даже теснят горцев. Смотрите, горцы дрогнули!.. Да их всех перебьют! Двинемся на помощь?
– У нас важное задание!.. – попробовал удержать его Муртуз-Али. – Мы не имеем права рисковать…
– Но они же бьют горцев. А люди нам очень нужны. Да и совесть потом покоя не даст… За мной, братья, испытаем на турках острие дамасской стали!
Выхватив саблю, Хасан из Амузги понесся к хутору, друзья последовали за ним. Они подскакали со стороны, откуда турки никак не ждали удара. Всего четыре всадника, а им показалось, будто ураган налетел. Турки даже опомниться не успели… Подбодренные неизвестно откуда взявшейся подмогой, горцы мгновенно обошли турок с двух сторон, и окруженный враг сдался. Одни повалились на колени, моля во имя аллаха о пощаде, другие, побросав оружие, подняли руки, третьи, кому удалось выскользнуть из кольца, устремились в лес.
Всех обезоруженных турок согнали на майдан. Здесь уже местный знахарь возился с раной Сулеймана. Ранение оказалось легким, а с коня он слетел больше от страха. Предусмотрительным оказался бывший царский офицер, под бешметом у него была надета кольчуга. Пуля прорвала всего несколько звеньев у правого предплечья и застряла в мякоти. Лекарь с легкостью извлек ее и, приложив листья подорожника к ране, сделал перевязку. Сулейман встал, поправил бешмет, огляделся вокруг. К нему, в окружении горцев, шел Хасан из Амузги со своими друзьями…
– Это они? – спросил Сулейман у своего помощника, настороженно рассматривая непрошеных гостей.
– Да, – ответил помощник. – Исход боя решили они.
– Не они, а я решил! – сурово отрезал Сулейман и, обернувшись к Хасану из Амузги, спросил: – Чему обязан столь торжественным появлением?
– Здорово ты расправился с ними! – сказал Хасан из Амузги, понимая, что такая лесть придется ему по нраву. – Я рад приветствовать смелого человека. Если не ошибаюсь, тебя Сулейманом зовут?
– Да. Здравствуй, Хасан из Амузги.
– Кто тебя надоумил на такое?
– Ненавижу их!..
– А где же Ибрахим-бей? Неужели убит?
– Арестован он.
– А Исмаил?
– У него своя беда. Из-за этого турка дочь повесилась. Надеюсь, вы не ищете с ним встречи? А за содействие спасибо!
– Это наш долг. Думаю, и ты поступил бы точно так же… – многозначительно произнес Хасан.
– Не знаю, – буркнул с холодностью Сулейман. – Не будь такого оборота, я обязан был бы арестовать вас. Но примите мое великодушие и продолжайте свой путь.
– А может, путь-то у нас один? У всех горцев он один. Подумай, Сулейман. Ты человек отважный. Видишь, как народ наш терзают всякого рода иноземцы. Стонет под ними земля… Ты сам хорошо понимаешь, что к чему. Будь с народом, с горцами. Вот с ними…
– У меня есть на то свои соображения…
– Я знаю, что ты порвал с белогвардейцами. Если ты не с ними, то должен быть с нами, иного пути нет.
– Эй, вы!.. – крикнул Сулейман бойцам, которые возились с турками. – Оружие аккуратно сложите вон у того стога и их отведите всех туда, а лошадей в загон. – Он взялся за голову: – Трещит, проклятая, крови, что ли, много потерял? Разделаюсь вот со всеми этими турками и потом…
– Что ты хочешь с ними делать?
– Прикажу расстрелять! Отвести вон к той пропасти и расстрелять.
– О, это не годится, Сулейман.
– А я никого не спрашиваю, годится или не годится. У меня с ними свои счеты…
– Хорошо, я не требую, чтобы ты спрашивал нас. Но сам рассуди, если хочешь сберечь своих людей: сегодня ты расстреляешь турок, а завтра генерал Хакки-паша расстреляет всех этих людей. А Хакки-паша, ты знаешь, уже близко. – Хасана внимательно слушали окружавшие его воины отряда Исмаила. – Сейчас каждый человек на счету. Решающие бои впереди.
– Наши люди готовы умереть!.. – сказал Сулейман. По тому, как воины смотрят на Хасана из Амузги и как его слушают, он понимал, что люди эти уже настроены встать на его сторону. Но Сулейману не хотелось сдаваться так сразу. Внутренне он и сам соглашался с доводами амузгинца, а признаться в этом самолюбие не позволяло.
– За что же они готовы умереть? – Хасан из Амузги повернулся к бойцам: – Вот ты или ты, хотите вы завтра умереть?
– Если придется…
– А за что?
– Я обязан… В долгу…
– Перед кем?
– Исмаилу должен. Ему обязан…
– Да чтоб ваш род передох, как говорит Исмаил! – возмутился Хасан из Амузги. – Самое дорогое у человека жизнь, а вы заложили ее в долг… Добровольно надели на себя хомуты. «Я обязан…», «Если придется…» Хоть один из вас подумал о родном крае, о горах, о кунаках, о жизни вообще. О том, что она может быть прекрасной, доброй вот в этих наших горах…
– Улыбнулась нам советская власть, и нет ее… – сказал один из бойцов. – Вот если бы вернуть… За это можно бы всем миром пойти.
– Так о том же я и толкую! Была советская власть. Да, она улыбнулась нам. Но враги не дали ей расцвести. Вот чтобы вернуть ее, нам надо собраться с силами… Ваш командир Сулейман еще не решил, с кем он. А вот ты или ты, с кем вы?
– А как же Исмаил? Он мне три барана дал…
– Да Исмаил-то один, а вас много, и всех нас в горах много!
Горцы вдруг зашумели. Человек-то ведь дело говорит?!
– Сулейман, у тебя доброе сердце…
– Сулейман, ты наш командир…
– Мы тебе верим…
– Ударьте по рукам с Хасаном из Амузги, и ты увидишь, мы нигде и никогда не дадим тебя в обиду…
Они знали Сулеймана. Он суров, но справедлив. Никогда не давал Исмаилу самодурствовать, удерживал от бесчинств, и за это люди его уважали. Вот и сейчас. Верили, потому и уговаривали.
– Хасан из Амузги, так и быть, я скажу тебе всю правду. Характер у меня дрянной… вот пока вы не появились, задумка у меня одна была: покончить с турками и податься с этими людьми к вам, к комиссарам. Ты пришел, словно бы на зов мой объявился, а во мне вдруг гордыня заговорила, самолюбие… Ну, да ладно… Вот тебе моя рука.
Хасан из Амузги крепко пожал его руку.
– Друзья мои, спасибо. Кто не со всеми, тот пусть и не в могиле, а покойник.
– Только одна у меня просьба, – сказал Сулейман. – Не трогайте старика Исмаила, я сам с ним все улажу. Горе у него…
– Пусть будет по-твоему, Сулейман! – Хасан сел на коня.
– Ура! – прокатилось в рядах.
– Сулейман, с тобой мы оставим Муртуза-Али, брата известного тебе комиссара Али-Баганда. Думаю, ты примешь его…
– Ну уж, если он брат комиссара, пусть и сам будет комиссаром.
– Советчиком тебе будет, поможет разобраться, как дальше поступить с турками.
– Хорошо.
– А нам пора!
– Счастливо!..
Хасан из Амузги ехал довольный тем, что все уладилось, что вот теперь и здесь будут надежные люди на случай будущих боев. Умар из Адага попробовал было высказать недоверие этому бывшему царскому офицеру, но Мустафа не согласился. Офицер не офицер, а деваться ему некуда. Он понял, что его люди не очень-то хотят проливать кровь неведомо за что. Вон как Хасана слушали…
– Всемогущий аллах, ты один лишь свидетель, что я не убивал почтенного Абу-Супьяна. Вразуми их поверить мне!..
– Вставай, гнусное животное! Этими мольбами ты нас не разжалобишь. Поднимайся!
– Я же говорю вам истинную правду! Поверьте мне!
– Вставай и обнажи кинжал!
– Хорошо, пусть будет по-вашему. Никуда я от вас не денусь. От судьбы не уйдешь. Но прежде выслушайте, что скажет Хасан из Амузги… – И он так молил, что добрая Муумина вдруг пожалела его. Какой бы ни был, но человек ведь! И конечно же ему тоже не хочется умирать… Она уж подумала, не попросить ли ей всадников сжалиться над ним?..
– Хасан из Амузги наш молочный брат, – сказал старший из братьев, – но в этом деле мы советуемся только со своей совестью.
– Вставай, пока мы не прикончили тебя, как ползучего гада! – Один из четверых хотел поднять его, но Саид подполз на четвереньках к коню Муумины.
– Что же ты молчишь? – вскричал он. – Скажи им, пусть пощадят меня до встречи с Хасаном, я рабом твоим буду. До встречи, а потом пусть…
– Что скажешь, сестра наша? – спросил старший, тот, что стоял с обнаженным кинжалом в руке.
– Что я могу сказать, братья мои? Если он на самом деле повинен в смерти вашего отца, он должен принять смерть! – Муумина посмотрела на Саида, лицо его исказил ужас. – Но он утверждает, что не убивал. Вдруг это так? Не берите на свои души грех. Пусть будет, как он просит. С присущим вам великодушием исполните его последнее желание, дайте встретиться с Хасаном из Амузги, может, это и вам принесет ясность…
– Что ж, быть по-твоему! – Братья поговорили между собой, после недолгих споров и пререканий они решили послушать совета девушки. – Могила нашего отца жаждет, чтобы мы окропили ее кровью наглого убийцы. Так оно и будет! А сейчас поехали!
Гнев, рождающий безумие
Исмаил пришел в себя. На тахте рядом с ним, съежившись, сидела сломленная обрушившимся на них оскорблением его жена. Кто бы мог предположить, что этот изверг так трагически воспримет позор своей дочери. За несколько часов он постарел на десять лет. В уголках глаз углубились веером расползшиеся морщины, и в самих глазах-то вдруг появилось что-то человеческое! Как святыню оберегал он свой очаг и не задумывался, что вокруг рушится мир старых представлений и что эта разрушительная сила может коснуться и его очага. И вот порвалось звено в той цепи, что прочно сковывала его привычные взгляды…А по комнате, скрипя сапогами, расхаживал готовый к походу Ибрахим-бей. Заложив руки за спину, он держался так, будто ничего и не произошло.
Исмаил не сразу сообразил, кто перед ним. Но поняв, что это турок, он вскочил с тахты, похлопал себя по бокам, но при нем, увы, не было ни кинжала, ни маузера, которым он так гордился…
– Застрелю подлеца! – взревел он и кинулся с голыми руками на Ибрахим-бея, но тот вмиг скрутил ему за спиной руки. От гнева у Исмаила вздулись вены на висках.
– Остуди свой рассудок, почтенный!
– Подлец! Я принял тебя, приютил, оказал почет и уважение, а ты здесь же, в моем доме…
– Ты должен благодарить меня.
– За что еще? Не за то ли, что дочь мою обесчестил?
– Не велика цена дочери, которую ты готов был выдать за этого сына дьявола, – сказал Ибрахим-бей, имея в виду Саида Хелли-Пенжи. – А меня ты должен благодарить за то, что я избавил тебя от комиссаров…
– Где они? Их поймали? – Только сейчас Исмаил вспомнил, что Хасан из Амузги и его люди знают о его, Исмаила, позоре.
– К сожалению, нет. Они успели скрыться. Хотели, кстати, и тебя прихватить…
– Да, муж мой, – вспомнила жена Исмаила, – они и верно хотели увести тебя с собой, а он… – она кивнула на турка, – подоспел со своими людьми, вот ты и дома…
– А где моя несчастная дочь? – спросил Исмаил.
– Я старалась ее успокоить, но она все плачет, там в другой комнате…
– Как же ты мог не отличить мою дочь от той стервы?! – ломая пальцы, проговорил Исмаил, и самому эти слова показались странными. – Какой позор! Какой позор!..
– Скоро рассвет, нам пора собираться… – Ибрахим-бей никак не хотел признаваться в своем мужском бессилии, в том, что дочь их, Зейнаб, цела и невредима. Какой смысл? Для горянки великое бесчестье и в том, что побывала в руках мужчины. – Скоро рассвет, пора в путь…
– Плевать я хотел на твой рассвет! – крикнул Исмаил.
– Это приказ не только генерала Хакки-паши…
– Плевал я и на вашего генерала и на…
– Это приказ Горского правительства.
– На всех я плевал. Мое правительство – это я. Понял? Эй, жена! – обратился он к покорной подруге жизни. – Позови-ка сюда муллу и командира моего, племянника!..
Женщина вышла.
– Это еще зачем? – удивился Ибрахим-бей.
– Не хочу встречать рассвет опозоренным, сейчас же женишься на моей дочери!
– Ты в своем уме? Бой на носу, неизвестно еще, останемся мы живы или нет…
– Тем более!
– Но у меня есть жена, и дети есть.
– Ничего, не беда! Будет две жены!
– Но я не хочу жениться на твоей дочери!
– Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?
– Не хочу.
– В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…
– Ты сошел с ума! – Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, – бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»
– Напротив, я очень даже поумнел! – Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. – Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! – И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: – Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…
Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.
Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир – духовный судья. Входя в дом, он спросил:
– Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?
– Этот «кунак»… – зло бросил Исмаил, – явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..
Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.
– Тревожные настали дни… – хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, – у всех теперь свои аршины.
Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.
– Хорошо, я согласен жениться! – заявил наконец Ибрахим-бей.
– Позови и своего свидетеля! – властно приказал Исмаил.
Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, – не такой уж у него куцый ум, как думают многие, – то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.
Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека – это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, – не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.
А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил:
– Мне пора, человек я военный и обязан подчиниться приказу.
– Ты убил мою дочь и сейчас хочешь устраниться? – рассвирепел Исмаил. – И это называется единоверец! Да ты хуже любого гяура!
– Ну хватит. Я должен выступить со своими людьми! – Ибрахим-бей направился к лестнице.
– Объяви всем, – приказал Исмаил своему племяннику Сулейману, – чтобы ни единого турка не выпустили отсюда. Да пусть еще и разоружат их!
– Будет исполнено! – с горячностью отозвался бывший царский офицер.
– А этого мерзавца арестовать! – добавил Исмаил. – Голова у него не с того конца подрублена, надо подправить дело!
Ибрахим-бей и его лекарь, не оглядываясь, ускорили шаг. Они спешили присоединиться к своим аскерам, которые уже свернули палатки, навьючили лошадей и ждали распоряжений.
Сулейман нагнал их и подчеркнуто вежливо попросил сдать оружие. Ибрахим-бей показал бы этому царскому офицерику, как турки сдают оружие, но трезвый рассудок подсказал ему, что в данных обстоятельствах лучше уступить. Эх, если бы он подоспел к своим бойцам и они были бы уже на конях, Ибрахим-бей знал бы, что ему делать! Но он опоздал… Не предугадал, что этот негодяй Исмаил может такое выкинуть.
– По какому это праву? – попробовал было воспротивиться Ибрахим-бей. – Оружие дано мне моей страной, и посланы мы сюда для борьбы с иноверцами, в ваших же интересах. Если вам не по пути с нами в этой священной войне, мы вас не насилуем, но не мешайте нам сложить свои головы в правом бою сегодня…
– Сдать оружие! – словно бы не слыша его, повторил Сулейман и, расстегнув кобуру из блестящей желтой кожи, достал наган, велел объявить тревогу, поднять всех талгинцев и снова обратился к турку: – Заруби себе на носу: ни один турецкий солдат не покинет хутора без особого на то распоряжения Исмаила…
– Вы с ума сошли с вашим Исмаилом! Еще ответите за самочинство перед Горским правительством. Даром вам это не пройдет! Вы… вы нарушили приказ!.. – скрежетал зубами Ибрахим-бей, вынужденный подчиниться слепой воле вчерашнего своего «кунака», безмозглого «правителя» вонючей долины Талги.
Он сдал оружие, и лекарь сдал свой пистолет, после чего Сулейман отвел их обратно в дом и запер в ту комнату на нижнем этаже, где накануне держали Муумину. Затем Сулейман рьяно взялся разоружать турецких аскеров, хотя понимал, что это уже совершится не столь безболезненно. Но он надеялся на силу и численное превосходство своих людей.
Глава седьмая
Пути-дороги, тропинки узкие
Хасан сын Ибадага из Амузги ждал. Ждал с не» терпением. Неужели и на этот раз не оправдаются его надежды, неужели Саид Хелли-Пенжи снова обманет?.. В Хасане была такая слабость, верил он в людей. Уж очень хотелось думать, что каждый человек носит в себе зерно добра. Потому он никогда не спешил убить даже противника. Убить человека легко, наставить на верный путь – куда труднее. Горцев и без того немного. А что от них останется, если сами они станут уничтожать друг друга? Хасан из Амузги внутренне уговаривал себя. Да, он, этот Саид Хелли-Пенжи, однажды хотел предать его, вернее, убить. Там, в Большом ореховом лесу, из-за алчности своей.Не зная, не ведая, что в тайнике, только мечтая о богатстве, он готов был убить человека!.. Тогда Хасана спасла предусмотрительность. И он мог жестоко расправиться с Саидом, но не сделал этого. Неужели совесть и на этот раз не заговорит в негодяе… Умар из Адага, Муртуз-Али и вслед за ними и сын Али-Шейха Мустафа утверждают, что черная шерсть от мытья не белеет, что второго такого отпетого мерзавца, мол, не рожала еще на земле горянка и довериться ему нельзя… Но Хасан из Амузги уговаривал их подождать еще немного. Уж очень хотелось верить, что Саид добровольно явится к ним с Мууминой. И к тому же не плохо бы такого матерого волка привлечь на свою сторону. Он мог бы пригодиться им в деле…
– Слушай, Хасан, – прервал его раздумья Умар из Адага, – я послан комиссаром Али-Багандом не для того, чтобы сложа руки сидеть и ждать, что выкинет какой-то мерзавец… Горнам нужно оружие!
– По-моему, и я прибыл сюда с этим же заданием. К тому же раньше вас! – нахмурился Хасан из Амузги.
– Оберегать твою любовь и сентиментальничать нам сейчас недосуг! – угрюмо и даже раздраженно бросил Муртуз-Али.
– Что ты сказал?! – как ужаленный вскочил Хасан из Амузги и схватил брата комиссара за ворот бешмета. – Я спрашиваю, что ты сказал?
– Чего мы ждем? Пока ты убедишься, что твоя куймурская красотка в безопасности?
– Смотри! Меня не остановит то, что ты брат комиссара! – вскипел Хасан из Амузги.
В последнее время из-за своих неудач он стал очень раздражителен. Вот и сейчас, не вмешайся Мустафа сын Али-Шейха, не миновать бы серьезной ссоры.
Все это происходило на террасе сакли в Агач-ауле.
– Успокойтесь, только того и не хватает, чтобы мы друг друга перестреляли. Ты не прав, – обращаясь к Муртузу-Али, сказал Мустафа, – все в этом деле одной ниткой скручено. Где рукописный коран с медной застежкой, известно только Муумине, а о том, где шкатулка, знает Саид Хелли-Пенжи, и нечего корить Хасана! Однако надо действовать…
– Об этом я и говорю.
Вдруг в голове Хасана из Амузги пронеслась тревожная мысль: «Где коран, знает Муумина, где шкатулка – Саид Хелли-Пенжи, и оба они вместе. Саид Хелли-Пенжи никогда еще не был так близок к тайне, как сейчас… В такой ситуации только круглый идиот не воспользуется случаем! Неужели Муумина не раскусит этого негодяя? Он, конечно, постарается всячески завоевать ее доверие, попытается расположить к себе… Куда он мог с ней направиться? Конечно же в Куймур, ведь книга с медной застежкой там!..»
– Вы правы, надо действовать! – сказал Хасан. – На коней! Не будем больше ждать. А ты, Муртуз-Али, прости меня. Я стал не в меру раздражительным, по каждому поводу готов сорваться, как пружина. Будто зверь в меня вселился…
– Я не сержусь на тебя, Хасан из Амузги. Поверь, у меня душа болит за тех людей, которые ждут нас… – виновато проговорил Муртуз-Али. – Узнай о них любой враг, разгонит, как стадо. Они ведь понятия не имеют, с какого конца стреляет ружье, никогда пороха не нюхали.
– Думаешь, я не знаю этого? Или, может, считаешь, что мне нравится сидеть сложа руки?..
Вчетвером они выехали из Агач-аула и направили своих коней на юг. Им предстояло пересечь талгинские холмы. Ни в коем случае не обнаружив себя ни перед турками, ни перед людьми Исмаила, пройти подальше от хутора. Но едва они, придерживаясь лесочка, спустились к речушке в ущелье, тотчас услышали треск ружейных выстрелов, глухим эхом отдающихся в скалах. И стреляли не где-нибудь, а именно на хуторе. Что бы это значило? Притаившись в кустах, всадники переглянулись между собой. Стычка эта была по шуму серьезная. Бились не двое, трое, а десятки людей. Похоже, что бесноватый Исмаил не простил оскорбления. И хотя вина была на Саиде Хелли-Пенжи, но бесчестье дочери невольно нанесено турецким офицером, которого Исмаил гостеприимно приютил у себя в доме. Вот потому, наверно, он и решил расправиться с ним…
– Что будем делать? – спросил Мустафа, словно бы разгадав мысли Хасана и подтверждая их. – Клянусь кораном, который мы должны найти, это исмаиловские люди сражаются с турками.
«Я же говорил, что Саид Хелли-Пенжи бросил между ними горящее полено. Вот оно и вспыхнуло! – хотел воскликнуть Хасан из Амузги, но сдержался, ибо недостойно джигиту хвастаться, к тому же бывает очень досадно потом, если случится ошибка. – А может, ночью Саиду с Мууминой не удалось выбраться из хутора и сейчас весь этот тарарам из-за них?»
– Пройдем к тому лесу на склоне! – показал плетью Хасан из Амузги, и, повинуясь одному его жесту, белый скакун понесся вперед, увлекая за собой и остальных коней с их седоками.
Преодолев вброд речку, всадники стали подниматься вверх по крутому склону, сплошь поросшему невысокими кряжистыми дубками.
Вот он, Талгинский хутор, виден как на ладони. Так оно и есть: вчерашние единоверцы, разделявшие не только идеи пантюркизма, но и хлеб на подносе, сегодня столкнулись в лютой ненависти друг к другу.
Турецкие аскеры, узнав об аресте своего командира, поначалу пришли в замешательство, но, увидев, что люди Исмаила во всеоружии взбираются на коней и выстраиваются на майдане, учуяли что-то уж совсем неладное и насторожились. А когда к ним подъехал Сулейман, они потребовали от него объяснения, за что арестован их командир, турецкий офицер Ибрахим-бей.
– Он нарушил закон гостеприимства и осквернил дом нашего уважаемого Исмаила! – громко, чтобы слышали все, сказал Сулейман. – А вам, аскеры, я советую без лишнего шума сложить оружие, иначе… – и он показал на свои готовые к бою отряды, без лишних слов давая понять, что станется иначе.
Туманное объяснение причины ареста Ибрахим-бея не убедило аскеров в его виновности, а потому сложить оружие они отказались, и тогда… Тогда-то началась эта потасовка, по поводу которой позже острословы шутя говорили: били своих, чтобы чужие боялись. Не успевшие сесть на коней турки рассыпались кто куда и начали стрельбу… Одной из первых же пуль ранило Сулеймана, и он слетел с коня… Увидев, что их командир вышел из строя, Исмаиловы люди в остервенении выхватили из ножен сабли и стали налево-направо рубить фесконосцев…
Эта-то сцена и предстала со склона взорам четырех всадников.
– И эти люди собирались сегодня под одним знаменем выступить против бичераховцев!.. – с иронией заметил Хасан из Амузги.
– Кстати, это их выступление было бы нам на руку, – сказал Умар из Адага. – Бичерахов сейчас и наш враг.
– Отары сойдутся – собаки дерутся, собаки разойдутся – чабаны дерутся! – буркнул Муртуз-Али.
– Что будем делать? – словно сам себе задал вопрос Хасан из Амузги.
– Когда двое дерутся, третий среди них лишний, – проговорил Муртуз-Али. – Там нам делать нечего. Мы нужны своим живые, а не мертвые.
– А если для пользы… – Хасан не торопился с разъяснением.
– Вообще-то не мешало бы прибрать к рукам людей Исмаила. Я тебя понял, Хасан из Амузги! – сказал Мустафа.
– И правильно понял! Турки, хоть их и меньше, сдаваться, похоже, не собираются… Вон они уже даже теснят горцев. Смотрите, горцы дрогнули!.. Да их всех перебьют! Двинемся на помощь?
– У нас важное задание!.. – попробовал удержать его Муртуз-Али. – Мы не имеем права рисковать…
– Но они же бьют горцев. А люди нам очень нужны. Да и совесть потом покоя не даст… За мной, братья, испытаем на турках острие дамасской стали!
Выхватив саблю, Хасан из Амузги понесся к хутору, друзья последовали за ним. Они подскакали со стороны, откуда турки никак не ждали удара. Всего четыре всадника, а им показалось, будто ураган налетел. Турки даже опомниться не успели… Подбодренные неизвестно откуда взявшейся подмогой, горцы мгновенно обошли турок с двух сторон, и окруженный враг сдался. Одни повалились на колени, моля во имя аллаха о пощаде, другие, побросав оружие, подняли руки, третьи, кому удалось выскользнуть из кольца, устремились в лес.
Всех обезоруженных турок согнали на майдан. Здесь уже местный знахарь возился с раной Сулеймана. Ранение оказалось легким, а с коня он слетел больше от страха. Предусмотрительным оказался бывший царский офицер, под бешметом у него была надета кольчуга. Пуля прорвала всего несколько звеньев у правого предплечья и застряла в мякоти. Лекарь с легкостью извлек ее и, приложив листья подорожника к ране, сделал перевязку. Сулейман встал, поправил бешмет, огляделся вокруг. К нему, в окружении горцев, шел Хасан из Амузги со своими друзьями…
– Это они? – спросил Сулейман у своего помощника, настороженно рассматривая непрошеных гостей.
– Да, – ответил помощник. – Исход боя решили они.
– Не они, а я решил! – сурово отрезал Сулейман и, обернувшись к Хасану из Амузги, спросил: – Чему обязан столь торжественным появлением?
– Здорово ты расправился с ними! – сказал Хасан из Амузги, понимая, что такая лесть придется ему по нраву. – Я рад приветствовать смелого человека. Если не ошибаюсь, тебя Сулейманом зовут?
– Да. Здравствуй, Хасан из Амузги.
– Кто тебя надоумил на такое?
– Ненавижу их!..
– А где же Ибрахим-бей? Неужели убит?
– Арестован он.
– А Исмаил?
– У него своя беда. Из-за этого турка дочь повесилась. Надеюсь, вы не ищете с ним встречи? А за содействие спасибо!
– Это наш долг. Думаю, и ты поступил бы точно так же… – многозначительно произнес Хасан.
– Не знаю, – буркнул с холодностью Сулейман. – Не будь такого оборота, я обязан был бы арестовать вас. Но примите мое великодушие и продолжайте свой путь.
– А может, путь-то у нас один? У всех горцев он один. Подумай, Сулейман. Ты человек отважный. Видишь, как народ наш терзают всякого рода иноземцы. Стонет под ними земля… Ты сам хорошо понимаешь, что к чему. Будь с народом, с горцами. Вот с ними…
– У меня есть на то свои соображения…
– Я знаю, что ты порвал с белогвардейцами. Если ты не с ними, то должен быть с нами, иного пути нет.
– Эй, вы!.. – крикнул Сулейман бойцам, которые возились с турками. – Оружие аккуратно сложите вон у того стога и их отведите всех туда, а лошадей в загон. – Он взялся за голову: – Трещит, проклятая, крови, что ли, много потерял? Разделаюсь вот со всеми этими турками и потом…
– Что ты хочешь с ними делать?
– Прикажу расстрелять! Отвести вон к той пропасти и расстрелять.
– О, это не годится, Сулейман.
– А я никого не спрашиваю, годится или не годится. У меня с ними свои счеты…
– Хорошо, я не требую, чтобы ты спрашивал нас. Но сам рассуди, если хочешь сберечь своих людей: сегодня ты расстреляешь турок, а завтра генерал Хакки-паша расстреляет всех этих людей. А Хакки-паша, ты знаешь, уже близко. – Хасана внимательно слушали окружавшие его воины отряда Исмаила. – Сейчас каждый человек на счету. Решающие бои впереди.
– Наши люди готовы умереть!.. – сказал Сулейман. По тому, как воины смотрят на Хасана из Амузги и как его слушают, он понимал, что люди эти уже настроены встать на его сторону. Но Сулейману не хотелось сдаваться так сразу. Внутренне он и сам соглашался с доводами амузгинца, а признаться в этом самолюбие не позволяло.
– За что же они готовы умереть? – Хасан из Амузги повернулся к бойцам: – Вот ты или ты, хотите вы завтра умереть?
– Если придется…
– А за что?
– Я обязан… В долгу…
– Перед кем?
– Исмаилу должен. Ему обязан…
– Да чтоб ваш род передох, как говорит Исмаил! – возмутился Хасан из Амузги. – Самое дорогое у человека жизнь, а вы заложили ее в долг… Добровольно надели на себя хомуты. «Я обязан…», «Если придется…» Хоть один из вас подумал о родном крае, о горах, о кунаках, о жизни вообще. О том, что она может быть прекрасной, доброй вот в этих наших горах…
– Улыбнулась нам советская власть, и нет ее… – сказал один из бойцов. – Вот если бы вернуть… За это можно бы всем миром пойти.
– Так о том же я и толкую! Была советская власть. Да, она улыбнулась нам. Но враги не дали ей расцвести. Вот чтобы вернуть ее, нам надо собраться с силами… Ваш командир Сулейман еще не решил, с кем он. А вот ты или ты, с кем вы?
– А как же Исмаил? Он мне три барана дал…
– Да Исмаил-то один, а вас много, и всех нас в горах много!
Горцы вдруг зашумели. Человек-то ведь дело говорит?!
– Сулейман, у тебя доброе сердце…
– Сулейман, ты наш командир…
– Мы тебе верим…
– Ударьте по рукам с Хасаном из Амузги, и ты увидишь, мы нигде и никогда не дадим тебя в обиду…
Они знали Сулеймана. Он суров, но справедлив. Никогда не давал Исмаилу самодурствовать, удерживал от бесчинств, и за это люди его уважали. Вот и сейчас. Верили, потому и уговаривали.
– Хасан из Амузги, так и быть, я скажу тебе всю правду. Характер у меня дрянной… вот пока вы не появились, задумка у меня одна была: покончить с турками и податься с этими людьми к вам, к комиссарам. Ты пришел, словно бы на зов мой объявился, а во мне вдруг гордыня заговорила, самолюбие… Ну, да ладно… Вот тебе моя рука.
Хасан из Амузги крепко пожал его руку.
– Друзья мои, спасибо. Кто не со всеми, тот пусть и не в могиле, а покойник.
– Только одна у меня просьба, – сказал Сулейман. – Не трогайте старика Исмаила, я сам с ним все улажу. Горе у него…
– Пусть будет по-твоему, Сулейман! – Хасан сел на коня.
– Ура! – прокатилось в рядах.
– Сулейман, с тобой мы оставим Муртуза-Али, брата известного тебе комиссара Али-Баганда. Думаю, ты примешь его…
– Ну уж, если он брат комиссара, пусть и сам будет комиссаром.
– Советчиком тебе будет, поможет разобраться, как дальше поступить с турками.
– Хорошо.
– А нам пора!
– Счастливо!..
Хасан из Амузги ехал довольный тем, что все уладилось, что вот теперь и здесь будут надежные люди на случай будущих боев. Умар из Адага попробовал было высказать недоверие этому бывшему царскому офицеру, но Мустафа не согласился. Офицер не офицер, а деваться ему некуда. Он понял, что его люди не очень-то хотят проливать кровь неведомо за что. Вон как Хасана слушали…