Страница:
ли согласится со мною кто-нибудь из охотников нового поколения; но я,
употребляя замок с пистонами, всегда предпочитал прежний патронташ с
двадцатью пятью или тридцатью зарядами, заранее сделанными дома, спокойно и
аккуратно. Мне всегда казалось и теперь кажется, что такие заряды
приготовляются вернее. Притом в дробовике находятся только два сорта дроби,
а в патронташе могут быть заряды начиная с безымянки до самой мелкой
бекасиной дроби. Это обстоятельство в такой охоте, где попадается дичь
разнородная, также имеет свою важность. В охотах больших, или отъезжих,
можно иметь два патронташа с готовыми зарядами и даже запасный ящик с
порохом и разными сортами дроби: зарядов наделать недолго.
Всякий охотник знает необходимость легавой собаки: это жизнь, душа
ружейной охоты, и предпочтительно охоты болотной, самой лучшей; охотник с
ружьем без собаки что-то недостаточное, неполное! Очень мало родов стрельбы,
где можно обойтись без нее, еще менее таких, в которых она могла бы мешать.
Я говорю о собаке, хорошо дрессированной, то есть выученной. Только в
стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а не на
деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива
(* То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна), то она во время
самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не
увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по
собственной догадке. Вся дичь, таящаяся, укрывающаяся от человека в траве,
лесу, кустах, камышах и кочках болот, без помощи собаки почти недоступна.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю
собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него,
скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так
выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а в ее страстной
горячности, когда она добирается до птицы, и в мертвой стойке над нею
столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных
удовольствий ружейной охоты.
Тонкость обоняния, чутье врожденное, наследственное качество легавых
собак. Никакою дрессировкой и натаскиванием в поле, то есть практикой на
охоте, нельзя дать его; но, конечно, можно несколько развить и сохранить
приличным содержанием, равно как и наоборот, можно испортить доброе чутье
собаки. Приличное содержание состоит в том, чтоб молодая собака не вешалась
зря, чтоб ее не кормили мясом, пищей горячительною или пахучею и никогда
горячим кормом. Овсянка с молоком, молоко, простокваша и творог с хлебом в
летнее, жаркое время и мясные, теплые щи с молоком и хлебом зимою вот
самая приличная пища легавой собаки. Последнюю пищу можно давать и летом,
если собака слишком исхудала или нездорова. Крепких, больших костей,
особенно разбитых, никогда давать не должно. Не должно также кормить собаку
дичью. Многие собаки не едят ее, но можно приучить. Собака, которая ест
дичь, будет ее мять на охоте. Топкость чутья может доходить до степени
невероятной и всегда соединяется, в одной и той же собаке, с удивительным
пониманием, почти умом. Обучение легавых собак или дрессирование посредством
парфорса, то есть ошейника с острыми спицами, совсем не нужно, если не
требовать от собаки разных штук, вовсе до охоты не касающихся, и если иметь
терпение самому заняться ее ученьем. Всякий знает, как легко и охотно
выучиваются щенки подавать поноску переднюю и заднюю и доставать брошенные
на воду щепки или палки. Для приучения к подаванию поноски должно сначала
употреблять мячики, потом куски дерева и всякие, даже железные, вещи (*
Некоторые охотники находят это вредным; они говорят, что от жесткой поноски
собака будет мять дичь; я сомневаюсь в этом), которые может щенок схватить
зубами и принести, наконец мертвых птиц. Стойка над всякой птицей и зверем
также врожденна собакам доброй породы; даже щенки стоят над курами и кошками
очень крепко. Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к
подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к
совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком
угодно языке, для чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают
французский язык, охотник может идти с своею ученицей в поле или болото, и
она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не
гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это будет
делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года
совершенно привыкнет. Разумеется, охотник на первых порах должен больше
думать о собаке, чем об охоте. За всякое непослушание она должна быть
наказана, но без запальчивости и самым легким образом; за точное же
исполнение приказаний надобно собаку приласкать и даже чем-нибудь
полакомить. Молодую собаку часто натаскивают (приучают) в поле или болоте
вместе со старою. Но, по-моему, и это не нужно: у всякой, самой вежливой,
старой собаки есть какие-нибудь свои привычки; молодая сейчас переймет их,
да и две собаки вместе всегда больше горячатся и одна другую сбивают. Считаю
за излишнее распространяться о том, что старая, невежливая собака в два-три
поля погубит навсегда молодую. Для приобретения совершенного послушания
обучаемой молодой собаки надобно сначала употреблять ласку так, чтоб она
сильно привязалась к хозяину, и непременно самому ее кормить; но с возрастом
собаки надобно оставлять ласковость, никогда не играть с нею и быть всегда
серьезным и настойчивым. Кобеля не надобно употреблять в охоту ранее года, а
суку ранее девяти месяцев. Первое и важнейшее правило, чтоб у собаки был
один хозяин и никто другой не заставлял ее повторять те уроки, которые она
учит, а потому весьма недурно, если первый и даже второй год уже настоящей
охоты она будет запираема или привязываема на цепочке или веревочке
немедленно по возвращении с поля да и во все свободное время от охоты;
впоследствии это сделается ненужным. У хорошей собаки есть бескорыстная
природная страсть к приискиванью дичи, и она предается ей с самозабвением;
хозяина также полюбит она горячо и без принуждения не будет расставаться с
ним ни днем, ни ночью: остается только охотнику с уменьем пользоваться и тем
и другим. Я имел двух таких собак, которые, пробыв со мной на охоте от зари
до зари, пробежав около сотни верст и воротясь домой усталые, голодные, едва
стоящие на ногах, никогда не ложились отдыхать, не ели и не спали без меня;
даже заснув в моем присутствии, они сейчас просыпались, если я выходил в
другую комнату, как бы я ни старался сделать это тихо. Обе эти собаки до
того были страстны к отыскиванью дичи, что видимо скучали, если не всякий
день бывали в поле или болоте. Если же мне случалось по нездоровью долго не
ходить на охоту, то они, истощив все другие знаки нетерпенья, садились или
ложились передо мною и принимались лаять и выть; потом бросались ко мне
ласкаться, потом подбегали к ружьям и другим охотничьим снарядам и потом
снова принимались визжать и лаять. Надобно было запирать их куда-нибудь в
отдаленное место, чтоб они не надоели своим жалобным вытьем. Мало этого: по
нескольку раз в день бегали они в сарай к моим охотничьим дрожкам, в конюшню
к лошадям и кучеру, всех обнюхивая с печальным визгом и в то же время вертя
хвостом в знак ласки. Наконец, потеряв терпение, они уходили одни в ближнее
болото и проводили там по нескольку часов в приискивании и поднимании дичи.
Когда мне сказали об этом, я не хотел верить и один раз, полубольной,
отправился сам в болото и, подкравшись из-за кустов, видел своими глазами,
как мои собаки приискивали дупелей и бекасов, выдерживали долгую стойку,
поднимали птицу, не гоняясь за ней, и, когда бекас или дупель пересаживался,
опять начинали искать... одним словом: производили охоту, как будто в моем
присутствии. Одна из этих собак была чистой французской породы, а другая
помесь французской с польскою, несколько псовою собакой: обе не знали
парфорса, имели отличное чутье и были вежливы в поле, как только можно
желать.
После тонкого чутья самое важное достоинство собаки легкость,
нестомчивость, особенно на Руси, где пространства так обширны и где собаке
беспрестанно приходится пробегать дистанции огромного размера . Собаку
легкую, не скоро утомляющуюся, можно узнать с первого взгляда по сухости
всего сложения, предпочтительно ног и головы. Старинные немецкие,
толстоногие, брылястые собаки, а также испанские двуносые теперь совсем
перевелись или переводятся, да и не для чего их иметь: последние были вовсе
неудобны, потому что высокая трава, особенно осока, беспрестанно резала до
крови их нежные, раздвоенные носы.
У собак вообще и у легавых в особенности есть расположение грезить во
сне; чем лучше, чем горячее собака в поле, тем больше грезит и грезит об
охоте! Это можно видеть по движениям ее хвоста, ушей и всего тела.
Замечательно, что многие легавые собаки не могут сносить музыки, которая
действует болезненно на их нервы: они визжат, воют и даже подвергаются
судорогам, если им некуда уйти от раздражительных музыкальных звуков,
предпочтительно высоких нот.
В этом же вступлении я считаю приличным бросить общий взгляд на охоту с
ружьем и на уменье стрелять.
Все охоты хороши! Каждая имеет своих горячих поклонников,
предпочитающих ее другим родам охоты; но ружью должно отдать преимущество
перед всеми. Из множества доказательств я приведу только два. Во-первых,
всякая другая охота более или менее исключительна, одностороння. С борзыми
собаками можно травить одних зайцев, изредка добыть лису: с тенетами тоже; с
ястребами и с соколами тоже, то есть травить какую-нибудь одну породу
птиц, сетьми, неводами и удочкой можно ловить одну рыбу, и так далее. Притом
сколько условий и ограничений! Для получения добычи необходимо, чтоб зверь
или птица находились в известном положении, например: надобно, чтоб заяц или
лиса выбежали в чистое поле, потому что в лесу борзые собаки ловить не
могут; надобно, чтоб зверь полез прямо в тенета, а без того охотник и в
двадцати шагах ничего ему не сделает; надобно, чтоб птица поднялась с земли
или воды, без чего нельзя травить ее ни ястребами, ни соколами. Ружье,
напротив, добывает все: зверя, птицу, даже рыбу, и во всех положениях:
сидящих, стоящих, бегущих и летящих. Никакая быстрота полета и бега не
спасают от ружья. Без всяких преувеличений и фраз можно сказать, что ружье
молния и гром в руках охотника и на определенном расстоянии делает его
владыкой жизни и смерти всех живущих тварей. Во-вторых, в охотах, о которых
я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от
резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от
искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным
самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять и
с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже можно сказать, что чем лучше, кучнее
бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Многие думают, что выучиться хорошо стрелять очень трудно, а для иных
невозможно: это совершенно несправедливо. Хотя нельзя оспоривать, что для
уменья хорошо стрелять нужны острый, верный глаз, твердая рука и проворство
в движениях, но эти качества необходимы только при стрельбе пулею из
винтовки или штуцера; даже и это может быть поправлено, если стрелять с
приклада, то есть положа ствол ружья на сошки, забор или сучок дерева;
стрельба же из ружья дробью, особенно мелкою, требует только охоты и
упражнения. Слабости зрения помогут очки, слабости и дрожанию руки
скорость прицела и выстрела. Стрелять постоянно, стрелять как можно больше
и будешь стрелять хорошо, то есть попадать в цель метко. Это истина, не
подверженная сомнению; исключения чрезвычайно редки. Для скорейшего же
усовершенствования в стрельбе собственно дичи можно сообщить молодым
охотникам несколько практических наблюдений, до которых, разумеется, дойдет
всякий собственным опытом, но потеряет много времени, а может быть, и охоту
к ружью.
1) Никогда не думать о том, что дашь промах. Это опасение может войти в
привычку, так укорениться, так овладеть мыслию охотника, что он беспрестанно
будет пропускать благоприятную минуту для выстрела. Я видал охотников (даже
испытал па себе), которым впоследствии стоило большого труда освободиться от
панического страха дать пудель, то есть промахнуться. Тут главную роль
играет самолюбие молодого охотника, особенно стреляющего при других
охотниках; не хочется, чтоб сказали: Он еще новичок, не умеет стрелять .
Неопытный стрелок, начинающий охотиться за дичью, должен непременно давать
много пуделей уже потому, что не получил еще охотничьего глазомера и часто
будет стрелять не в меру, то есть слишком далеко. Но смущаться этим не
должно. Глазомер придет со временем, а покуда его нет, надо стрелять на
всяком расстоянии, не считая зарядов. Одним словом: если прицелился, то
спускай курок непременно.
2) Никогда не целить долго, не наводить на цель, не держать на цели,
как выражаются охотники. Все это у начинающего стрелять может также
обратиться в привычку и надолго помешать приобретению проворства и
настоящего, полного уменья в стрельбе дичи. Надобно смотреть на птицу, а не
на цель ружья, проворно приложиться и, как скоро цель коснется птицы,
мгновенно спускать курок. Кроме того, что наведение на цель и держание на
цели (разумеется, в сидящую птицу) производит мешкотность, оно уже не
годится потому, что как скоро руки у охотника не тверды, то чем долее будет
он целиться, тем более будут у него дрожать руки; мгновенный же прицел и
выстрел совершенно вознаграждают этот недостаток. Я много знал отличных
стрелков, у которых руки были так слабы, что они не могли держать полного
стакана воды, не расплескав его. Само собою разумеется, что все это
говорится о стрельбе дробью и преимущественно дробью мелкою.
3) Когда стреляешь в птицу, сидящую на воде или плотно присевшую на
земле, то надобно целить под нее, то есть в ту черту, которою соединяется ее
тело с водой или землей.
4) Если птица сидит на дереве, то надобно целить в ее середину.
5) Если птица летит мимо, то, смотря по быстроте, надобно брать на цель
более или менее вперед летящей птицы. Например, в гуся или журавля и вообще
в медленно летящую птицу можно метить в нос или голову, а в бекаса на
четверть и даже на полторы четверти вперед головы.
6) Птицу, летящую прямо от охотника довольно низко, надобно стрелять в
шею так, чтобы дуло ружья закрывало все остальное ее тело.
7) Дичь, летящую прямо от стрелка в равной вышине от земли с головой
охотника, надобно бить прямо в зад.
8) Всего труднее стрелять птицу, летящую прямо и низко на охотника,
потому что необходимо совершенно закрыть ее дулом ружья и спускать курок в
самое мгновение этого закрытия. Если местность позволяет, лучше пропустить
птицу и ударить ее вдогонку.
9) В птицу, летящую высоко и прямо над головой охотника, так что ружье
надобно поставить перпендикулярно, должно метить в голову.
Всякие другие наставления или советы, которых можно наговорить много, я
считаю совершенно излишними. Прошу только всех молодых горячих охотников,
начинающих стрелять, не приходить в отчаяние, если первые их опыты будут
неудачны. Даю только еще один совет, с большою пользою испытанный мною на
себе, даю его тем охотникам, горячность которых не проходит с годами: как
скоро поле началось неудачно, то есть сряду дано пять, шесть и более
промахов на близком расстоянии и охотник чувствует, что разгорячился,
отозвать собаку, перестать стрелять и по крайней мере на полчаса присесть,
прилечь и отдохнуть.
Вот все, что я счел за нужное сказать о технической части ружейной
охоты. Может быть, и этого не стоило бы говорить, особенно печатно, но
читатель вправе пропустить эти страницы.
В заключение я должен отчасти повторить сказанное мною в предисловии к
Запискам об уженье : книжка моя не трактат о ружейной охоте, не натуральная
история всех родов дичи. Моя книжка ни больше ни меньше, как простые записки
страстного охотника и наблюдателя: иногда довольно подробные и полные,
иногда поверхностные и односторонние, но всегда добросовестные. Ружейных
охотников много на Руси, и я не сомневаюсь в их сочувствии (* Печатая мою
книгу третьим изданием, я должен с благодарностью сказать, что не обманулся
в надежде на сочувствие охотников и вообще всех образованных людей. Лестных
отзывов было много. Мой скромный труд получил от всех такой благосклонный
прием, такую высокую оценку, каких я не смел ожидать). Ученые натуралисты
могут смело полагаться на мои слова: никогда вероятных предположений не
выдаю я за факты и чего не видел своими глазами, того не утверждаю.
Самое дорогое, поэтическое время для ружейного охотника весна: пролет
и прилет птицы! Целую зиму поглядывал он с замирающим сердцем на висящие в
покое ружья, особенно на любимое ружье. Не один раз, без всякой надобности,
были вымыты стволы, перечищены и перемазаны замки. Наконец, проходит долгая,
скучная, буранная зима. Февраль навалил сугробы снега: с утоптанной тропинки
шагу нельзя ступить в сторону. Правда, рано утром, и то уже в исходе марта,
можно и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи
куда угодно хоть на тройке; можно подкрасться как-нибудь из-за деревьев к
начинающему глухо токовать краснобровому косачу; можно нечаянно наткнуться и
взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине
или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос
лезет; можно на пищик (* Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного
пера или кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий па
голос самки рябца) подозвать рябчика и кусок свежей, неперемерзлой дичины
может попасть к вам на стол...
Но ненадежны мартовские утренники, неверен путь по насту, особенно в
красный день. Как скоро обогреет хорошенько солнце снежная кора
распустится, раскровеет, как говорит парод, начнет садиться с глухим гулом,
похожим на отдаленный пушечный выстрел, и не поднимет ноги человека; с
каждым шагом будет он вязнуть по пояс в снежную громаду (* Кто хаживал по
весеннему насту, тог, верно, заметил это явление: целые поляны как будто
охают и внезапно опускаются. Необыкновенный глухой гул, соединенный с
содроганием всей поверхности той массы снега, на которой стоит человек,
производит сильное и неприятное действие на нервы. Оно похоже на
электрический толчок, чувствуемый цепью людей, когда извлекается искра из
лейденской батареи). Беда отойти далеко от дороги измучаешься, на одной
версте пробьешься не один час. Охотиться же на лыжах очень утомительно:
надобно иметь много ловкости, даже уменья и большую привычку управлять
лыжами по неровной местности.
Прибавились значительно дни. Ярче, прямее стали солнечные лучи и сильно
пригревают в полдень. Потемнела полосами белая пелена снега, и почернели
дороги. Вода показалась на улицах. Уже март на исходе и апрель на дворе. Для
страстного охотника, каким был я смолоду и какие, вероятно, никогда не
переведутся на Руси, уже наступило время тревоги и ожидания. Если весна не
слишком поздняя, то прилетная птица начинает понемногу показываться. Грачи,
губители высоких старых дерев, красоты садов и парков, прилетели первые и
заняли свои обыкновенные летние квартиры, самые лучшие березовые и осиновые
рощи, поблизости к селению лежащие, для удобного доставания хлебного корма.
Уже начали заботливые хозяева оправлять свои старые гнезда новым материалом,
ломая для того крепкими беловатыми носами верхние побеги древесных ветвей.
Далеко слышен их громкий, докучный крик, когда ввечеру, после дневных
трудов, рассядутся они всем собором, всегда попарно, и как будто начнут
совещаться о будущем житье-бытье. Пора начинать ежедневные утренние и
послеобеденные обходы гумен, овинов и прудов с посиневшими токами,
обсеянными кругом желтою мякиной. Там прежде всего окажутся клинтухи, или
собственно дикие голуби. Сначала они появляются в весьма малом количестве:
пара, две, много три; их можно встретить в стае галок или русских голубей,
подбирающих зерна по гуменным дорожкам. С последними с первого взгляда их не
различишь: вся разница состоит в том, что дикий голубь поменьше, постатнее
русского; весь чисто-сизый, и ножки у него не красные, а бледно-бланжевого
цвета. Едва ли нужно объяснять, что название русский , придаваемое птице,
значит: дворовый, домашний. Но если вы увидите издали голубей, сидящих на
гуменном заборе или дереве, это, без сомнения, клинтухи, то есть дикие
голуби; подойдя ближе, вы удостоверитесь в том. Голуби с прилета, как и вся
птица, бывают чисты пером и жирны телом обстоятельство, трудное для
объяснения, ибо путь прилетной птицы длинен, а корм скуден. Впоследствии
клинтухи потеряют ценность для охотника, застрелить же дикого голубя посреди
зимы дорогая добыча.
Но воздух становится теплее и влажнее. Апрель берет свое: везде лужи,
везде бегут мутные ручьи, зачернели проталины, как грязные пятна на белой
скатерти. Обтаяли кругом родники, паточины, свежие навозные кучи и
удобренная ими мельничная плотина. Около первых надобно стеречь появление
малых дроздов, больших дроздов-рябинников, а около последних чибисов, или
пигалиц, жаворонков, удотов и скворцов. Уже материк реки, мало замерзающий
выше пруда и зимою, прошел до самых последних грив камыша. Холодно,
неприязненно синеет глубина; но пора осматривать реку, как раз появятся
нырки и крохали. Скоро все это будет презрено и забыто, но вначале все
драгоценно... таков человек не в одной ружейной охоте!..
Наконец, наступает совершенная ростополь: юго-западный теплый ветер так
и съедает снег, насыщенный дождем. Много оттаяло земли, особенно по высоким
местам, на полдневном солнечном пригреве. Картина переменилась: уже на
черной скатерти полей кое-где виднеются белые пятна и полосы снежных сувоев
да лежит гребнем, с темною навозною верхушкой, крепко уезженная зимняя
дорога. Посинели от воды, надулись овраги, взыграли и сошли. Переполнилась
ими река, подняла в пруду лед, вышла из берегов и разлилась по низменным
местам: наступила водополь, или водополье. Пар поднимается от земли: земля
отходит, говорит крестьянин. На небе серо, в воздухе сыро и туманно. Именно
в такое-то сумрачное время наступает валовой, повсеместный пролет и даже
прилет птицы не только по ночам, зарям, утренним и вечерним, но и в
продолжение целого дня. И прежде изредка, понемногу, показывались гуси и
лебеди, больше по парочке, и высоко проносились в серых облаках: теперь они
летят огромными вереницами. Журавли появляются позднее, плывя в небесах
раздвинутыми тупыми треугольниками, как будто корабли, построенные к бою.
Все породы уток стаями, одна за другою, летят беспрестанно: в день особенно
ясный высоко, но во дни ненастные и туманные, предпочтительно по зарям,
летят низко, так что ночью, не видя их, по свисту крыльев можно различить
многие из пород утиных. Нырки, чернь и свиязь чаще всех машут крыльями и
быстрее рассекают воздух: шум от их полета сливается в один дребезжащий,
пронзительный свист. За ними следуют: широконоски, чирки, шилохвости и
другие; наконец, серые и кряковные, полет которых как-то нетороплив, хотя
силен и спор. Стаи степных куликов (кроншнепов) и болотных (неттигелей),
называемых в Оренбургской губернии веретенниками, и все разнообразные породы
мелких куликов и курахтанов, каждая с своим особенным полетом, с своим
писком и свистом, наполняют воздух разнородными, неопределенными и в другое
время неслышными звуками. Надобно заметить, что пролетающая птица не кричит
своим обыкновенным голосом, а прилетающая и занимающая места, хотя бы и
временно, сейчас начинает свой природный, обычный крик и свист. Пролетная
птица торопится без памяти, спешит без оглядки к своей цели, к местам
обетованным, где надобно ей приняться за дело: вить гнезда и выводить детей;
а прилетная летит ниже, медленнее, высматривает привольные места, как-будто
переговаривается между собою на своем языке, и вдруг, словно по общему
согласию, опускается на землю. Тут начинаются так называемые у охотников
высыпки слово весьма знаменательное, употребляемое только для выражения
внезапного появления, во множестве, лучшей породы дичи: вальдшнепов,
дупельшнепов, бекасов и гаршнепов. Вчера проходили вы по болоту, или по
размокшему берегу пруда, или по лужам на прошлогодних ржанищах и яровищах,
где насилу вытаскивали ноги из разбухшего чернозема, проходили с хорошею
собакой и ничего не видали; но рано поутру, на другой день, находите и
болота, и берега разливов, и полевые лужи, усыпанные дупелями, бекасами и
гаршнепами; на лужах, в полях, бывает иногда соединение всех пород дичи
степной, болотной, водяной и даже лесной. Итак, слово высыпка вполне
выражает дело.
В это же время на оттаявших хлебных полях, залежах и степях появляются
дрофы, стрепета и кречетки, или степные пигалицы. Озимые куры, или сивки
употребляя замок с пистонами, всегда предпочитал прежний патронташ с
двадцатью пятью или тридцатью зарядами, заранее сделанными дома, спокойно и
аккуратно. Мне всегда казалось и теперь кажется, что такие заряды
приготовляются вернее. Притом в дробовике находятся только два сорта дроби,
а в патронташе могут быть заряды начиная с безымянки до самой мелкой
бекасиной дроби. Это обстоятельство в такой охоте, где попадается дичь
разнородная, также имеет свою важность. В охотах больших, или отъезжих,
можно иметь два патронташа с готовыми зарядами и даже запасный ящик с
порохом и разными сортами дроби: зарядов наделать недолго.
Всякий охотник знает необходимость легавой собаки: это жизнь, душа
ружейной охоты, и предпочтительно охоты болотной, самой лучшей; охотник с
ружьем без собаки что-то недостаточное, неполное! Очень мало родов стрельбы,
где можно обойтись без нее, еще менее таких, в которых она могла бы мешать.
Я говорю о собаке, хорошо дрессированной, то есть выученной. Только в
стрельбе с подъезда к птице крупной и сторожкой, сидящей на земле, а не на
деревьях, собака мешает, потому что птица боится ее; но если собака вежлива
(* То есть не гоняется за птицей и совершенно послушна), то она во время
самого подъезда будет идти под дрожками или под телегой, так что ее и не
увидишь; сначала станет она это делать по приказанию охотника, а потом по
собственной догадке. Вся дичь, таящаяся, укрывающаяся от человека в траве,
лесу, кустах, камышах и кочках болот, без помощи собаки почти недоступна.
Если и поднимешь нечаянно, то редко убьешь, потому что не ожидаешь; с доброю
собакой, напротив, охотник не только знает, что вот тут, около него,
скрывается дичь, но знает, какая именно дичь; поиск собаки бывает так
выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником; а в ее страстной
горячности, когда она добирается до птицы, и в мертвой стойке над нею
столько картинности и красоты, что все это вместе составляет одно из главных
удовольствий ружейной охоты.
Тонкость обоняния, чутье врожденное, наследственное качество легавых
собак. Никакою дрессировкой и натаскиванием в поле, то есть практикой на
охоте, нельзя дать его; но, конечно, можно несколько развить и сохранить
приличным содержанием, равно как и наоборот, можно испортить доброе чутье
собаки. Приличное содержание состоит в том, чтоб молодая собака не вешалась
зря, чтоб ее не кормили мясом, пищей горячительною или пахучею и никогда
горячим кормом. Овсянка с молоком, молоко, простокваша и творог с хлебом в
летнее, жаркое время и мясные, теплые щи с молоком и хлебом зимою вот
самая приличная пища легавой собаки. Последнюю пищу можно давать и летом,
если собака слишком исхудала или нездорова. Крепких, больших костей,
особенно разбитых, никогда давать не должно. Не должно также кормить собаку
дичью. Многие собаки не едят ее, но можно приучить. Собака, которая ест
дичь, будет ее мять на охоте. Топкость чутья может доходить до степени
невероятной и всегда соединяется, в одной и той же собаке, с удивительным
пониманием, почти умом. Обучение легавых собак или дрессирование посредством
парфорса, то есть ошейника с острыми спицами, совсем не нужно, если не
требовать от собаки разных штук, вовсе до охоты не касающихся, и если иметь
терпение самому заняться ее ученьем. Всякий знает, как легко и охотно
выучиваются щенки подавать поноску переднюю и заднюю и доставать брошенные
на воду щепки или палки. Для приучения к подаванию поноски должно сначала
употреблять мячики, потом куски дерева и всякие, даже железные, вещи (*
Некоторые охотники находят это вредным; они говорят, что от жесткой поноски
собака будет мять дичь; я сомневаюсь в этом), которые может щенок схватить
зубами и принести, наконец мертвых птиц. Стойка над всякой птицей и зверем
также врожденна собакам доброй породы; даже щенки стоят над курами и кошками
очень крепко. Следовательно, приучив сначала молодую собаку к себе, к
подаванью поноски, к твердой стойке даже над кормом, одним словом, к
совершенному послушанию и исполнению своих приказаний, отдаваемых на каком
угодно языке, для чего в России прежде ломали немецкий, а теперь коверкают
французский язык, охотник может идти с своею ученицей в поле или болото, и
она, не дрессированная на парфорсе, будет находить дичь, стоять над ней, не
гоняться за живою и бережно подавать убитую или раненую; все это будет
делать она сначала неловко, непроворно, неискусно, но в течение года
совершенно привыкнет. Разумеется, охотник на первых порах должен больше
думать о собаке, чем об охоте. За всякое непослушание она должна быть
наказана, но без запальчивости и самым легким образом; за точное же
исполнение приказаний надобно собаку приласкать и даже чем-нибудь
полакомить. Молодую собаку часто натаскивают (приучают) в поле или болоте
вместе со старою. Но, по-моему, и это не нужно: у всякой, самой вежливой,
старой собаки есть какие-нибудь свои привычки; молодая сейчас переймет их,
да и две собаки вместе всегда больше горячатся и одна другую сбивают. Считаю
за излишнее распространяться о том, что старая, невежливая собака в два-три
поля погубит навсегда молодую. Для приобретения совершенного послушания
обучаемой молодой собаки надобно сначала употреблять ласку так, чтоб она
сильно привязалась к хозяину, и непременно самому ее кормить; но с возрастом
собаки надобно оставлять ласковость, никогда не играть с нею и быть всегда
серьезным и настойчивым. Кобеля не надобно употреблять в охоту ранее года, а
суку ранее девяти месяцев. Первое и важнейшее правило, чтоб у собаки был
один хозяин и никто другой не заставлял ее повторять те уроки, которые она
учит, а потому весьма недурно, если первый и даже второй год уже настоящей
охоты она будет запираема или привязываема на цепочке или веревочке
немедленно по возвращении с поля да и во все свободное время от охоты;
впоследствии это сделается ненужным. У хорошей собаки есть бескорыстная
природная страсть к приискиванью дичи, и она предается ей с самозабвением;
хозяина также полюбит она горячо и без принуждения не будет расставаться с
ним ни днем, ни ночью: остается только охотнику с уменьем пользоваться и тем
и другим. Я имел двух таких собак, которые, пробыв со мной на охоте от зари
до зари, пробежав около сотни верст и воротясь домой усталые, голодные, едва
стоящие на ногах, никогда не ложились отдыхать, не ели и не спали без меня;
даже заснув в моем присутствии, они сейчас просыпались, если я выходил в
другую комнату, как бы я ни старался сделать это тихо. Обе эти собаки до
того были страстны к отыскиванью дичи, что видимо скучали, если не всякий
день бывали в поле или болоте. Если же мне случалось по нездоровью долго не
ходить на охоту, то они, истощив все другие знаки нетерпенья, садились или
ложились передо мною и принимались лаять и выть; потом бросались ко мне
ласкаться, потом подбегали к ружьям и другим охотничьим снарядам и потом
снова принимались визжать и лаять. Надобно было запирать их куда-нибудь в
отдаленное место, чтоб они не надоели своим жалобным вытьем. Мало этого: по
нескольку раз в день бегали они в сарай к моим охотничьим дрожкам, в конюшню
к лошадям и кучеру, всех обнюхивая с печальным визгом и в то же время вертя
хвостом в знак ласки. Наконец, потеряв терпение, они уходили одни в ближнее
болото и проводили там по нескольку часов в приискивании и поднимании дичи.
Когда мне сказали об этом, я не хотел верить и один раз, полубольной,
отправился сам в болото и, подкравшись из-за кустов, видел своими глазами,
как мои собаки приискивали дупелей и бекасов, выдерживали долгую стойку,
поднимали птицу, не гоняясь за ней, и, когда бекас или дупель пересаживался,
опять начинали искать... одним словом: производили охоту, как будто в моем
присутствии. Одна из этих собак была чистой французской породы, а другая
помесь французской с польскою, несколько псовою собакой: обе не знали
парфорса, имели отличное чутье и были вежливы в поле, как только можно
желать.
После тонкого чутья самое важное достоинство собаки легкость,
нестомчивость, особенно на Руси, где пространства так обширны и где собаке
беспрестанно приходится пробегать дистанции огромного размера . Собаку
легкую, не скоро утомляющуюся, можно узнать с первого взгляда по сухости
всего сложения, предпочтительно ног и головы. Старинные немецкие,
толстоногие, брылястые собаки, а также испанские двуносые теперь совсем
перевелись или переводятся, да и не для чего их иметь: последние были вовсе
неудобны, потому что высокая трава, особенно осока, беспрестанно резала до
крови их нежные, раздвоенные носы.
У собак вообще и у легавых в особенности есть расположение грезить во
сне; чем лучше, чем горячее собака в поле, тем больше грезит и грезит об
охоте! Это можно видеть по движениям ее хвоста, ушей и всего тела.
Замечательно, что многие легавые собаки не могут сносить музыки, которая
действует болезненно на их нервы: они визжат, воют и даже подвергаются
судорогам, если им некуда уйти от раздражительных музыкальных звуков,
предпочтительно высоких нот.
В этом же вступлении я считаю приличным бросить общий взгляд на охоту с
ружьем и на уменье стрелять.
Все охоты хороши! Каждая имеет своих горячих поклонников,
предпочитающих ее другим родам охоты; но ружью должно отдать преимущество
перед всеми. Из множества доказательств я приведу только два. Во-первых,
всякая другая охота более или менее исключительна, одностороння. С борзыми
собаками можно травить одних зайцев, изредка добыть лису: с тенетами тоже; с
ястребами и с соколами тоже, то есть травить какую-нибудь одну породу
птиц, сетьми, неводами и удочкой можно ловить одну рыбу, и так далее. Притом
сколько условий и ограничений! Для получения добычи необходимо, чтоб зверь
или птица находились в известном положении, например: надобно, чтоб заяц или
лиса выбежали в чистое поле, потому что в лесу борзые собаки ловить не
могут; надобно, чтоб зверь полез прямо в тенета, а без того охотник и в
двадцати шагах ничего ему не сделает; надобно, чтоб птица поднялась с земли
или воды, без чего нельзя травить ее ни ястребами, ни соколами. Ружье,
напротив, добывает все: зверя, птицу, даже рыбу, и во всех положениях:
сидящих, стоящих, бегущих и летящих. Никакая быстрота полета и бега не
спасают от ружья. Без всяких преувеличений и фраз можно сказать, что ружье
молния и гром в руках охотника и на определенном расстоянии делает его
владыкой жизни и смерти всех живущих тварей. Во-вторых, в охотах, о которых
я сейчас говорил, охотник не главное действующее лицо, успех зависит от
резвости и жадности собак или хищных птиц; в ружейной охоте успех зависит от
искусства и неутомимости стрелка, а всякий знает, как приятно быть обязанным
самому себе, как это увеличивает удовольствие охоты; без уменья стрелять и
с хорошим ружьем ничего не убьешь; даже можно сказать, что чем лучше, кучнее
бьет ружье, тем хуже, тем больше будет промахов.
Многие думают, что выучиться хорошо стрелять очень трудно, а для иных
невозможно: это совершенно несправедливо. Хотя нельзя оспоривать, что для
уменья хорошо стрелять нужны острый, верный глаз, твердая рука и проворство
в движениях, но эти качества необходимы только при стрельбе пулею из
винтовки или штуцера; даже и это может быть поправлено, если стрелять с
приклада, то есть положа ствол ружья на сошки, забор или сучок дерева;
стрельба же из ружья дробью, особенно мелкою, требует только охоты и
упражнения. Слабости зрения помогут очки, слабости и дрожанию руки
скорость прицела и выстрела. Стрелять постоянно, стрелять как можно больше
и будешь стрелять хорошо, то есть попадать в цель метко. Это истина, не
подверженная сомнению; исключения чрезвычайно редки. Для скорейшего же
усовершенствования в стрельбе собственно дичи можно сообщить молодым
охотникам несколько практических наблюдений, до которых, разумеется, дойдет
всякий собственным опытом, но потеряет много времени, а может быть, и охоту
к ружью.
1) Никогда не думать о том, что дашь промах. Это опасение может войти в
привычку, так укорениться, так овладеть мыслию охотника, что он беспрестанно
будет пропускать благоприятную минуту для выстрела. Я видал охотников (даже
испытал па себе), которым впоследствии стоило большого труда освободиться от
панического страха дать пудель, то есть промахнуться. Тут главную роль
играет самолюбие молодого охотника, особенно стреляющего при других
охотниках; не хочется, чтоб сказали: Он еще новичок, не умеет стрелять .
Неопытный стрелок, начинающий охотиться за дичью, должен непременно давать
много пуделей уже потому, что не получил еще охотничьего глазомера и часто
будет стрелять не в меру, то есть слишком далеко. Но смущаться этим не
должно. Глазомер придет со временем, а покуда его нет, надо стрелять на
всяком расстоянии, не считая зарядов. Одним словом: если прицелился, то
спускай курок непременно.
2) Никогда не целить долго, не наводить на цель, не держать на цели,
как выражаются охотники. Все это у начинающего стрелять может также
обратиться в привычку и надолго помешать приобретению проворства и
настоящего, полного уменья в стрельбе дичи. Надобно смотреть на птицу, а не
на цель ружья, проворно приложиться и, как скоро цель коснется птицы,
мгновенно спускать курок. Кроме того, что наведение на цель и держание на
цели (разумеется, в сидящую птицу) производит мешкотность, оно уже не
годится потому, что как скоро руки у охотника не тверды, то чем долее будет
он целиться, тем более будут у него дрожать руки; мгновенный же прицел и
выстрел совершенно вознаграждают этот недостаток. Я много знал отличных
стрелков, у которых руки были так слабы, что они не могли держать полного
стакана воды, не расплескав его. Само собою разумеется, что все это
говорится о стрельбе дробью и преимущественно дробью мелкою.
3) Когда стреляешь в птицу, сидящую на воде или плотно присевшую на
земле, то надобно целить под нее, то есть в ту черту, которою соединяется ее
тело с водой или землей.
4) Если птица сидит на дереве, то надобно целить в ее середину.
5) Если птица летит мимо, то, смотря по быстроте, надобно брать на цель
более или менее вперед летящей птицы. Например, в гуся или журавля и вообще
в медленно летящую птицу можно метить в нос или голову, а в бекаса на
четверть и даже на полторы четверти вперед головы.
6) Птицу, летящую прямо от охотника довольно низко, надобно стрелять в
шею так, чтобы дуло ружья закрывало все остальное ее тело.
7) Дичь, летящую прямо от стрелка в равной вышине от земли с головой
охотника, надобно бить прямо в зад.
8) Всего труднее стрелять птицу, летящую прямо и низко на охотника,
потому что необходимо совершенно закрыть ее дулом ружья и спускать курок в
самое мгновение этого закрытия. Если местность позволяет, лучше пропустить
птицу и ударить ее вдогонку.
9) В птицу, летящую высоко и прямо над головой охотника, так что ружье
надобно поставить перпендикулярно, должно метить в голову.
Всякие другие наставления или советы, которых можно наговорить много, я
считаю совершенно излишними. Прошу только всех молодых горячих охотников,
начинающих стрелять, не приходить в отчаяние, если первые их опыты будут
неудачны. Даю только еще один совет, с большою пользою испытанный мною на
себе, даю его тем охотникам, горячность которых не проходит с годами: как
скоро поле началось неудачно, то есть сряду дано пять, шесть и более
промахов на близком расстоянии и охотник чувствует, что разгорячился,
отозвать собаку, перестать стрелять и по крайней мере на полчаса присесть,
прилечь и отдохнуть.
Вот все, что я счел за нужное сказать о технической части ружейной
охоты. Может быть, и этого не стоило бы говорить, особенно печатно, но
читатель вправе пропустить эти страницы.
В заключение я должен отчасти повторить сказанное мною в предисловии к
Запискам об уженье : книжка моя не трактат о ружейной охоте, не натуральная
история всех родов дичи. Моя книжка ни больше ни меньше, как простые записки
страстного охотника и наблюдателя: иногда довольно подробные и полные,
иногда поверхностные и односторонние, но всегда добросовестные. Ружейных
охотников много на Руси, и я не сомневаюсь в их сочувствии (* Печатая мою
книгу третьим изданием, я должен с благодарностью сказать, что не обманулся
в надежде на сочувствие охотников и вообще всех образованных людей. Лестных
отзывов было много. Мой скромный труд получил от всех такой благосклонный
прием, такую высокую оценку, каких я не смел ожидать). Ученые натуралисты
могут смело полагаться на мои слова: никогда вероятных предположений не
выдаю я за факты и чего не видел своими глазами, того не утверждаю.
Самое дорогое, поэтическое время для ружейного охотника весна: пролет
и прилет птицы! Целую зиму поглядывал он с замирающим сердцем на висящие в
покое ружья, особенно на любимое ружье. Не один раз, без всякой надобности,
были вымыты стволы, перечищены и перемазаны замки. Наконец, проходит долгая,
скучная, буранная зима. Февраль навалил сугробы снега: с утоптанной тропинки
шагу нельзя ступить в сторону. Правда, рано утром, и то уже в исходе марта,
можно и без лыж ходить по насту, который иногда бывает так крепок, что скачи
куда угодно хоть на тройке; можно подкрасться как-нибудь из-за деревьев к
начинающему глухо токовать краснобровому косачу; можно нечаянно наткнуться и
взбудить чернохвостого русака с ремнем пестрой крымской мерлушки по спине
или чисто белого как снег беляка: он еще не начал сереть, хотя уже волос
лезет; можно на пищик (* Пищиком называется маленькая дудочка из гусиного
пера или кожи с липового прутика, на котором издают ртом писк, похожий па
голос самки рябца) подозвать рябчика и кусок свежей, неперемерзлой дичины
может попасть к вам на стол...
Но ненадежны мартовские утренники, неверен путь по насту, особенно в
красный день. Как скоро обогреет хорошенько солнце снежная кора
распустится, раскровеет, как говорит парод, начнет садиться с глухим гулом,
похожим на отдаленный пушечный выстрел, и не поднимет ноги человека; с
каждым шагом будет он вязнуть по пояс в снежную громаду (* Кто хаживал по
весеннему насту, тог, верно, заметил это явление: целые поляны как будто
охают и внезапно опускаются. Необыкновенный глухой гул, соединенный с
содроганием всей поверхности той массы снега, на которой стоит человек,
производит сильное и неприятное действие на нервы. Оно похоже на
электрический толчок, чувствуемый цепью людей, когда извлекается искра из
лейденской батареи). Беда отойти далеко от дороги измучаешься, на одной
версте пробьешься не один час. Охотиться же на лыжах очень утомительно:
надобно иметь много ловкости, даже уменья и большую привычку управлять
лыжами по неровной местности.
Прибавились значительно дни. Ярче, прямее стали солнечные лучи и сильно
пригревают в полдень. Потемнела полосами белая пелена снега, и почернели
дороги. Вода показалась на улицах. Уже март на исходе и апрель на дворе. Для
страстного охотника, каким был я смолоду и какие, вероятно, никогда не
переведутся на Руси, уже наступило время тревоги и ожидания. Если весна не
слишком поздняя, то прилетная птица начинает понемногу показываться. Грачи,
губители высоких старых дерев, красоты садов и парков, прилетели первые и
заняли свои обыкновенные летние квартиры, самые лучшие березовые и осиновые
рощи, поблизости к селению лежащие, для удобного доставания хлебного корма.
Уже начали заботливые хозяева оправлять свои старые гнезда новым материалом,
ломая для того крепкими беловатыми носами верхние побеги древесных ветвей.
Далеко слышен их громкий, докучный крик, когда ввечеру, после дневных
трудов, рассядутся они всем собором, всегда попарно, и как будто начнут
совещаться о будущем житье-бытье. Пора начинать ежедневные утренние и
послеобеденные обходы гумен, овинов и прудов с посиневшими токами,
обсеянными кругом желтою мякиной. Там прежде всего окажутся клинтухи, или
собственно дикие голуби. Сначала они появляются в весьма малом количестве:
пара, две, много три; их можно встретить в стае галок или русских голубей,
подбирающих зерна по гуменным дорожкам. С последними с первого взгляда их не
различишь: вся разница состоит в том, что дикий голубь поменьше, постатнее
русского; весь чисто-сизый, и ножки у него не красные, а бледно-бланжевого
цвета. Едва ли нужно объяснять, что название русский , придаваемое птице,
значит: дворовый, домашний. Но если вы увидите издали голубей, сидящих на
гуменном заборе или дереве, это, без сомнения, клинтухи, то есть дикие
голуби; подойдя ближе, вы удостоверитесь в том. Голуби с прилета, как и вся
птица, бывают чисты пером и жирны телом обстоятельство, трудное для
объяснения, ибо путь прилетной птицы длинен, а корм скуден. Впоследствии
клинтухи потеряют ценность для охотника, застрелить же дикого голубя посреди
зимы дорогая добыча.
Но воздух становится теплее и влажнее. Апрель берет свое: везде лужи,
везде бегут мутные ручьи, зачернели проталины, как грязные пятна на белой
скатерти. Обтаяли кругом родники, паточины, свежие навозные кучи и
удобренная ими мельничная плотина. Около первых надобно стеречь появление
малых дроздов, больших дроздов-рябинников, а около последних чибисов, или
пигалиц, жаворонков, удотов и скворцов. Уже материк реки, мало замерзающий
выше пруда и зимою, прошел до самых последних грив камыша. Холодно,
неприязненно синеет глубина; но пора осматривать реку, как раз появятся
нырки и крохали. Скоро все это будет презрено и забыто, но вначале все
драгоценно... таков человек не в одной ружейной охоте!..
Наконец, наступает совершенная ростополь: юго-западный теплый ветер так
и съедает снег, насыщенный дождем. Много оттаяло земли, особенно по высоким
местам, на полдневном солнечном пригреве. Картина переменилась: уже на
черной скатерти полей кое-где виднеются белые пятна и полосы снежных сувоев
да лежит гребнем, с темною навозною верхушкой, крепко уезженная зимняя
дорога. Посинели от воды, надулись овраги, взыграли и сошли. Переполнилась
ими река, подняла в пруду лед, вышла из берегов и разлилась по низменным
местам: наступила водополь, или водополье. Пар поднимается от земли: земля
отходит, говорит крестьянин. На небе серо, в воздухе сыро и туманно. Именно
в такое-то сумрачное время наступает валовой, повсеместный пролет и даже
прилет птицы не только по ночам, зарям, утренним и вечерним, но и в
продолжение целого дня. И прежде изредка, понемногу, показывались гуси и
лебеди, больше по парочке, и высоко проносились в серых облаках: теперь они
летят огромными вереницами. Журавли появляются позднее, плывя в небесах
раздвинутыми тупыми треугольниками, как будто корабли, построенные к бою.
Все породы уток стаями, одна за другою, летят беспрестанно: в день особенно
ясный высоко, но во дни ненастные и туманные, предпочтительно по зарям,
летят низко, так что ночью, не видя их, по свисту крыльев можно различить
многие из пород утиных. Нырки, чернь и свиязь чаще всех машут крыльями и
быстрее рассекают воздух: шум от их полета сливается в один дребезжащий,
пронзительный свист. За ними следуют: широконоски, чирки, шилохвости и
другие; наконец, серые и кряковные, полет которых как-то нетороплив, хотя
силен и спор. Стаи степных куликов (кроншнепов) и болотных (неттигелей),
называемых в Оренбургской губернии веретенниками, и все разнообразные породы
мелких куликов и курахтанов, каждая с своим особенным полетом, с своим
писком и свистом, наполняют воздух разнородными, неопределенными и в другое
время неслышными звуками. Надобно заметить, что пролетающая птица не кричит
своим обыкновенным голосом, а прилетающая и занимающая места, хотя бы и
временно, сейчас начинает свой природный, обычный крик и свист. Пролетная
птица торопится без памяти, спешит без оглядки к своей цели, к местам
обетованным, где надобно ей приняться за дело: вить гнезда и выводить детей;
а прилетная летит ниже, медленнее, высматривает привольные места, как-будто
переговаривается между собою на своем языке, и вдруг, словно по общему
согласию, опускается на землю. Тут начинаются так называемые у охотников
высыпки слово весьма знаменательное, употребляемое только для выражения
внезапного появления, во множестве, лучшей породы дичи: вальдшнепов,
дупельшнепов, бекасов и гаршнепов. Вчера проходили вы по болоту, или по
размокшему берегу пруда, или по лужам на прошлогодних ржанищах и яровищах,
где насилу вытаскивали ноги из разбухшего чернозема, проходили с хорошею
собакой и ничего не видали; но рано поутру, на другой день, находите и
болота, и берега разливов, и полевые лужи, усыпанные дупелями, бекасами и
гаршнепами; на лужах, в полях, бывает иногда соединение всех пород дичи
степной, болотной, водяной и даже лесной. Итак, слово высыпка вполне
выражает дело.
В это же время на оттаявших хлебных полях, залежах и степях появляются
дрофы, стрепета и кречетки, или степные пигалицы. Озимые куры, или сивки