Страница:
Вдобавок к рассказам о странных происшествиях на охоте я расскажу
случай, который самому мне показался сначала каким-то сном или волшебством.
Будучи еще очень молодым охотником, ехал я в исходе июля, со всем моим
семейством, на серные Сергиевские воды; в тридцати пяти верстах от нашего
имения находилось и теперь находится богатое село Кротково, всеми называемое
Кротовка. Проехав село, мы остановились у самой околицы ночевать на
прекрасной родниковой речке, текущей в высоких берегах. Солнце садилось; я
пошел с ружьем вверх по речке. Не прошел я и ста шагов, как вдруг пара
витютинов, прилетев откуда-то с поля, села на противоположном берегу, на
высокой ольхе, которая росла внизу у речки и вершина которой как раз
приходилась на одной высоте с моей головой; близко подойти не позволяла
местность, и я, шагах в пятидесяти, выстрелил мелким бекасинииком. Для такой
дроби расстояние было далеко; оба витютина улетели, а с дерева упала
крестьянская девочка... Всякий может себе представить мое положение: в
первое мгновение я потерял сознание и находился в переходном состоянии
человека между сном и действительностью, когда путаются предметы обоих
миров. По счастью, через несколько секунд девочка, с большим бураком (*
Бураком называется круглая кадушечка из бересты, с дном и крышкой. В визовых
губерниях отлично делают бураки, от самых крошечных до огромных, и
употребляют их преимущественно для собирания ягод) в руках, вскочила на ноги
и ударилась бежать вниз по речке к деревне... Не стану распространяться в
описании моего испуга и изумления. Бледный, как полотно, воротился я к месту
нашего ночлега, рассказал происшествие, и мы послали в Кротовку разведать об
этом чудном событии; через полчаса привели к нам девочку с ее матерью. По
милости божией, она была совершенно здорова; штук тридцать бекасинных
дробинок исцарапали ей руку, плечо и лицо, но, по счастью, ни одна не попала
в глаза и даже не вошла под кожу. Дело объяснилось следующим образом:
двенадцатилетняя крестьянская девочка ушла тихонько с фабрики ранее срока и
побежала с бураком за черемухой, которая росла по речке; она взлезла за
ягодами на дерево и, увидев барина с ружьем, испугалась, села на толстый
сучок и так плотно прижалась к стволу высокой черемухи, что даже витютины ее
не заметили и сели на ольху, которая росла почти рядом с черемухой,
несколько впереди. Широко раскинувшийся заряд одним краем своего круга задел
девочку. Конечно, велик был ее испуг, но и мой не меньше. Разумеется, мать с
дочерью ушли от нас, очень довольные этим происшествием.
Весною 1855 года, после выхода этой книжки, случилось мне собственными
глазами увидеть то, о чем я прежде даже и не слыхивал и что рыбакам по
ремеслу должно быть непременно известно. Я узнал, что щуки ежегодно в мае
месяце переменяют зубы. Охотник, занимавшийся исключительно ловлею щук на
жерлицы и сообщивший мне это известие, показал мне несколько пойманных им
щук, у которых старые зубы, ослабев в своих корнях, потеряли всякую
упругость, сделались мягки, повисли и лезли, как волосы, когда я слегка
потирал внутренность щучьего рта моими пальцами в обыкновенной перчатке.
Из-под старых, еще не выпавших зубов торчали уже новые, тонкие и острые, но
еще мягкие. Вот в это-то время щуки, ловя рыбу, нередко только портят ее, а
удержать по слабости зубов не могут, и вот отчего именно в это-то время года
часто случается рыбакам видеть рыб, хватанных щуками. Разумеется, дело идет
о рыбе несколько покрупнее; мелкую же щуки могут глотать и вовсе без помощи
зубов. Насадка на жерлицах также в эту пору часто бывает измята и даже не
прокушена до крови.
Хотя я знал, что кошки едят рыбу, но никогда не слыхал и не видал, как
они производят эту охоту. Третьего мая 1855 года сидел я очень тихо на
берегу небольшого проточного пруда, где брали окуни и лини. Около
противоположного берега, уже обросшего травою, била икру плотва и для того
выбрасывалась в траву у самого берега. Вдруг я вижу, что большая пестрая
кошка осторожно подкрадывается, ползет и прячется, растянувшись в самой
береговой траве. Так всегда поступают кошки, выжидая своей добычи. Я стал
смотреть пристально. Плотва продолжала метать икру и выкидываться на траву
кошка бросилась, схватила одну плотичку и унесла ее во рту. Я указал на эту
проделку садовнику, который недалеко от меня копался в своих грядах; он
нисколько не удивился, а, напротив, рассказал мне, что рано по утрам, когда
еще нет народу, всякий день выходят на этот промысел кошек шесть и более,
располагаются по удобным местам вдоль берега и ловят рыбу.
Недавно узнал я от одной достоверной особы, что в Калужской губернии,
на реке Оке, производится с большим успехом следующее уженье. В июне месяце
появляется, всего на неделю, по берегам Оки великое множество беленьких
бабочек (название их я позабыл). Рыбаки устроивают на песках гладкие точки и
зажигают на них небольшие костры с соломой; бабочки бросаются на огонь,
обжигаются и падают, их сметают в кучки и собирают целыми четвериками.
Обгорелых бабочек крепко сминают с хлебом или тестом и шариками этой смеси
насаживают крючки. Рыба берет на такую насадку с необыкновенной жадностью, и
очень крупная: язи, голавли, лещи и даже окуни и судаки. Таким образом, в
самое пустое время выходит славное и добычливое уженье. Должно заметить, что
окуни и судаки на хлеб никогда не берут, следовательно вся приманка
заключается в бабочках.
Вот еще достоверный рассказ, относящийся уже к птицам. По соседству от
меня в одной деревушке, называющейся Коростелево, одна крестьянка подложила
под курицу двенадцать кряковных яиц; утята вывелись, воспитались в стае
русских утят и привыкли вместе с ними есть корм. Должно заметить, что это
случай редкий; обыкновенно утята, выведшиеся из яиц диких уток, сейчас
пропадают. Осенью корму понадобилось больше, и, чтоб не тратиться даром,
крестьянка продала восемь утят, а двух молодых селезней и двух уток оставила
на племя, но через несколько недель они улетели и пропали. На следующую
весну беглецы воротились на тот же пруд и стали по-прежнему жить и есть корм
с дворовыми утками. Осенью одна пара опять улетела, а другая осталась
зимовать, а в следующую весну утка нанесла яиц и вывела десять утят, из
числа которых я сам купил четырех. Крестьянка опять оставила пару, и
потомство их совершенно смешалось и ничем уже не отличалось от русских уток.
Итак, только в третьем поколении порода диких уток совершенно потеряла
память о своем вольном житье; купленные же мною молодые утки, принадлежавшие
ко второму поколению, еще отличались от дворовых как своею наружностью, так
и нравами: они были бойчее, проворнее, как-то складнее и пугливее домашних
уток, часто прятались и даже пробовали несколько раз уходить. Крылья были
подрезаны.
С.Т. Аксаков (1791-1859)
случай, который самому мне показался сначала каким-то сном или волшебством.
Будучи еще очень молодым охотником, ехал я в исходе июля, со всем моим
семейством, на серные Сергиевские воды; в тридцати пяти верстах от нашего
имения находилось и теперь находится богатое село Кротково, всеми называемое
Кротовка. Проехав село, мы остановились у самой околицы ночевать на
прекрасной родниковой речке, текущей в высоких берегах. Солнце садилось; я
пошел с ружьем вверх по речке. Не прошел я и ста шагов, как вдруг пара
витютинов, прилетев откуда-то с поля, села на противоположном берегу, на
высокой ольхе, которая росла внизу у речки и вершина которой как раз
приходилась на одной высоте с моей головой; близко подойти не позволяла
местность, и я, шагах в пятидесяти, выстрелил мелким бекасинииком. Для такой
дроби расстояние было далеко; оба витютина улетели, а с дерева упала
крестьянская девочка... Всякий может себе представить мое положение: в
первое мгновение я потерял сознание и находился в переходном состоянии
человека между сном и действительностью, когда путаются предметы обоих
миров. По счастью, через несколько секунд девочка, с большим бураком (*
Бураком называется круглая кадушечка из бересты, с дном и крышкой. В визовых
губерниях отлично делают бураки, от самых крошечных до огромных, и
употребляют их преимущественно для собирания ягод) в руках, вскочила на ноги
и ударилась бежать вниз по речке к деревне... Не стану распространяться в
описании моего испуга и изумления. Бледный, как полотно, воротился я к месту
нашего ночлега, рассказал происшествие, и мы послали в Кротовку разведать об
этом чудном событии; через полчаса привели к нам девочку с ее матерью. По
милости божией, она была совершенно здорова; штук тридцать бекасинных
дробинок исцарапали ей руку, плечо и лицо, но, по счастью, ни одна не попала
в глаза и даже не вошла под кожу. Дело объяснилось следующим образом:
двенадцатилетняя крестьянская девочка ушла тихонько с фабрики ранее срока и
побежала с бураком за черемухой, которая росла по речке; она взлезла за
ягодами на дерево и, увидев барина с ружьем, испугалась, села на толстый
сучок и так плотно прижалась к стволу высокой черемухи, что даже витютины ее
не заметили и сели на ольху, которая росла почти рядом с черемухой,
несколько впереди. Широко раскинувшийся заряд одним краем своего круга задел
девочку. Конечно, велик был ее испуг, но и мой не меньше. Разумеется, мать с
дочерью ушли от нас, очень довольные этим происшествием.
Весною 1855 года, после выхода этой книжки, случилось мне собственными
глазами увидеть то, о чем я прежде даже и не слыхивал и что рыбакам по
ремеслу должно быть непременно известно. Я узнал, что щуки ежегодно в мае
месяце переменяют зубы. Охотник, занимавшийся исключительно ловлею щук на
жерлицы и сообщивший мне это известие, показал мне несколько пойманных им
щук, у которых старые зубы, ослабев в своих корнях, потеряли всякую
упругость, сделались мягки, повисли и лезли, как волосы, когда я слегка
потирал внутренность щучьего рта моими пальцами в обыкновенной перчатке.
Из-под старых, еще не выпавших зубов торчали уже новые, тонкие и острые, но
еще мягкие. Вот в это-то время щуки, ловя рыбу, нередко только портят ее, а
удержать по слабости зубов не могут, и вот отчего именно в это-то время года
часто случается рыбакам видеть рыб, хватанных щуками. Разумеется, дело идет
о рыбе несколько покрупнее; мелкую же щуки могут глотать и вовсе без помощи
зубов. Насадка на жерлицах также в эту пору часто бывает измята и даже не
прокушена до крови.
Хотя я знал, что кошки едят рыбу, но никогда не слыхал и не видал, как
они производят эту охоту. Третьего мая 1855 года сидел я очень тихо на
берегу небольшого проточного пруда, где брали окуни и лини. Около
противоположного берега, уже обросшего травою, била икру плотва и для того
выбрасывалась в траву у самого берега. Вдруг я вижу, что большая пестрая
кошка осторожно подкрадывается, ползет и прячется, растянувшись в самой
береговой траве. Так всегда поступают кошки, выжидая своей добычи. Я стал
смотреть пристально. Плотва продолжала метать икру и выкидываться на траву
кошка бросилась, схватила одну плотичку и унесла ее во рту. Я указал на эту
проделку садовнику, который недалеко от меня копался в своих грядах; он
нисколько не удивился, а, напротив, рассказал мне, что рано по утрам, когда
еще нет народу, всякий день выходят на этот промысел кошек шесть и более,
располагаются по удобным местам вдоль берега и ловят рыбу.
Недавно узнал я от одной достоверной особы, что в Калужской губернии,
на реке Оке, производится с большим успехом следующее уженье. В июне месяце
появляется, всего на неделю, по берегам Оки великое множество беленьких
бабочек (название их я позабыл). Рыбаки устроивают на песках гладкие точки и
зажигают на них небольшие костры с соломой; бабочки бросаются на огонь,
обжигаются и падают, их сметают в кучки и собирают целыми четвериками.
Обгорелых бабочек крепко сминают с хлебом или тестом и шариками этой смеси
насаживают крючки. Рыба берет на такую насадку с необыкновенной жадностью, и
очень крупная: язи, голавли, лещи и даже окуни и судаки. Таким образом, в
самое пустое время выходит славное и добычливое уженье. Должно заметить, что
окуни и судаки на хлеб никогда не берут, следовательно вся приманка
заключается в бабочках.
Вот еще достоверный рассказ, относящийся уже к птицам. По соседству от
меня в одной деревушке, называющейся Коростелево, одна крестьянка подложила
под курицу двенадцать кряковных яиц; утята вывелись, воспитались в стае
русских утят и привыкли вместе с ними есть корм. Должно заметить, что это
случай редкий; обыкновенно утята, выведшиеся из яиц диких уток, сейчас
пропадают. Осенью корму понадобилось больше, и, чтоб не тратиться даром,
крестьянка продала восемь утят, а двух молодых селезней и двух уток оставила
на племя, но через несколько недель они улетели и пропали. На следующую
весну беглецы воротились на тот же пруд и стали по-прежнему жить и есть корм
с дворовыми утками. Осенью одна пара опять улетела, а другая осталась
зимовать, а в следующую весну утка нанесла яиц и вывела десять утят, из
числа которых я сам купил четырех. Крестьянка опять оставила пару, и
потомство их совершенно смешалось и ничем уже не отличалось от русских уток.
Итак, только в третьем поколении порода диких уток совершенно потеряла
память о своем вольном житье; купленные же мною молодые утки, принадлежавшие
ко второму поколению, еще отличались от дворовых как своею наружностью, так
и нравами: они были бойчее, проворнее, как-то складнее и пугливее домашних
уток, часто прятались и даже пробовали несколько раз уходить. Крылья были
подрезаны.
С.Т. Аксаков (1791-1859)