Страница:
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Ты спрашиваешь о Фанкони (не "Франконя" как ты пишешь), то это не "он" и не "она". Это - кафе, где пьют кофе, едят мороженое и заключают сделки на "Лондон". Дай бог мне хотя бы половину стоимости сделок, которые там заключают за день!
Тот же.
X
Шейне-Шейндл из Касриловки - своему мужу а Одессу
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, что дети болеют корью, все трое, я ночей не сплю, а он там распивает какую-то бурду с лакрицей! Чего ему не хватает, скажите на милость! Головной боли? Ишь ты, как он распрыгался! В Одессу он хочет меня забрать! Думает, - только скажет мне: "Одесса", - я туда и полетела! Выбей эту дурь из головы, Мендл, ты меня туда не заманишь! Будь спокоен. Бабка моей бабки никогда там не бывала и обошлись без Одессы, так уж и я как-нибудь обойдусь. Так я тебя и послушалась: брошу отца с матерью и всех родных и помчусь в треклятую Одессу, чтоб она в огне сгорела! Говори что хочешь, Мендл, не нравится мне твоя Одесса. Терпеть ее не могу, сама не знаю, за что. По моему разумению, тебе следует распродать помаленьку твой товар и получить деньги. Мама говорит: "Из всех молочных блюд самое лучшее - это кусок мяса!.." А если ты немного и потеряешь, - черт с ним, их счастье! Что же касается твоего сумасшедшего Гамбетты (а я все-таки говорю тебе, что он сумасшедший!), который не дает тебе продавать, то я вообще не понимаю, при чем тут он? Какое ему дело? Плюнь ты ему в рожу, если он опять станет морочить тебе голову своими войнами! Послушай меня, Мендл, кончай с этим делом, продай все, ради бога! Заработал несколько целковых? И хватит. Сколько можно торчать в этой Одессе?
Но что говорить? Разве я что-нибудь значу? Ведь я же всего лишь Шейне-Шейндл, я ведь не Блюма-Злата! Блюма-Злата только пикнет на своего мужа, а его уже лихоманка трясет! Ради бога, Мендл-сердце, распродай все и собирайся в дорогу! Не забудь только дюжину вышитых сорочек для меня, бархату маме на пальто - пусть и она помнит, что зять ее был в Одессе и торговал с сумасшедшими, - кусок ситца модного рисунка и, если войдет в чемодан, немного стеклянной посуды, а остальное - по твоему усмотрению. И приезжай домой, пусть люди перестанут мне колоть глаза и чернить меня. Попробуй только меня не послушать! Ничего! По-моему сделаешь! Если бы так чирьи на спине у врагов моих, как желает тебе от всего сердца
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
XI
Менахем-Мендл из Одессы - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что день реализации настал, и все пошло кувырком, господи спаси и помилуй! Большая "варьяция", которой я ждал, как мессии, обернулась мыльным пузырем. Бисмарк, говорят, простудился, схватил насморк - и в политике пошла такая суматоха, что никто ничего не понимает! "Лондон" стал действительно на вес золота, но рубль провалился в тартарары, и пошел страшный "бес"! Ты, пожалуй, спросишь, где же мои "бесы" с моими "стеллажами"? Но дело в том, что теперь уже "бесы" не "бесы" и "стеллажи" не "стеллажи", никто не хочет брать, никто не желает давать, вот и поступай как знаешь! И словно назло, я рассовал свой товар таким людишкам, которых - чуть прижало, а их уже и раздавило. Словом, горе, чума, все вверх дном! Ах, если бы я изловчился на один день раньше! Но поди будь пророком! Теперь все бегают, как травленые мыши, безумие охватило каждого! Все кричат: "Лондон"!", "Где мой "Лондон"?", "Давайте мне "Лондон"!", "Но где там "Лондон"?", "Что там "Лондон"?" Летят оплеухи, мелькают кукиши, родителей поминают, и я тоже, как и все... В общем, нигде, как видно, никакого "Лондона" нет!.. Короче, дорогая моя жена, кругом мрак... Все мои заработки, все придание, драгоценности, которые я для тебя купил, - все это пошло туда. Даже субботний кафтан пришлось снять и заложить.
Я сейчас в очень печальном положении, даже представить себе трудно, и так скучаю по дому, что вся душа истомилась! Проклинаю себя сто раз на дню! Лучше бы я ногу себе сломал до того, как приехал сюда, в Одессу, где человек ничего не стоит. Здесь можно умереть на улице, и никто даже не оглянется. Сколько маклеров кормилось возле меня, сколько их благодаря мне нажилось, а сейчас они меня даже не узнают! Раньше они меня здесь называли "касриловским Блейхредером"*, а теперь сами же маклеры надо мной издеваются. Они говорят, что я не понимаю дела. "Лондон", говорят они, понимать надо! А где ж они раньше были, эти умники? Обо мне вообще больше не говорят, как если бы я умер! Лучше бы я и в самом деле умер, чем дожить до такого! И как назло, здесь этот Гамбетта, пропади он пропадом, виснет над головой и не перестает трещать на ухо о своей политике: "Ну, не говорил ли я вам, что будет "бес"?" - "Что мне толку от вашего "беса", - спрашиваю я, - когда мне "Лондона" не дают?" А он смеется и говорит: "Кто же вам виноват. Биржу, говорит, понимать надо! А кто не умеет торговать "Лондоном", пусть торгует солеными огурцами..." Говорю тебе, жена моя дорогая, - так опротивела мне Одесса с ее биржей, с Фанкони, со всеми этими людишками! Бежал бы куда глаза глядят! Но так как у меня сейчас нет времени, то пишу тебе кратко. Даст бог в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. И кланяйся сердечно деткам, и тестю, и теще.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Здесь, в Одессе, такой порядок: если кому-нибудь нужно одолжить немного денег, он обращается не к соседу, не к родственнику или к знакомому, как, скажем, у нас в Касриловке. Не потому, что лень к ним сходить, нет, - просто каждый знает наперед, что никто с деньгами не сунется: не дают, и дело с концом! Как же быть, если деньги все-таки нужны? Для этого существует "ломбард", который выдает какую угодно ссуду, был бы залог приличный: золото так золото; серебро так серебро! Медь? И медь сойдет, и одежина, и стул. Приведи корову, - тебе и под нее деньги дадут. Беда только в том, что оценивают в ломбарде все чересчур дешево! Зато проценты дерут без стеснения, кусачие проценты, так что процент подчас всю ссуду съедает. Вот ломбард и производит каждые две недели "леситацию", то есть распродажу невыкупленных закладов. Люди покупают вещи по дешевке и неплохо зарабатывают. Будь я при деньгах, я бы тоже этим занялся и вернул себе то, что потерял, да еще с лихвой... Но что поделаешь!
Без денег лучше не родиться на свет божий, а уж если родился, то лучше умереть... Не могу я больше писать. Пиши мне о твоем здоровье, как поживают детки, и кланяйся сердечно тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Тот же.
XII
Шейне-Шейндл из Касриловки - своему мужу в Одессу
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе: дурья голова, подумай, что ты натворил! Какой черт понес тебя в Одессу? Чего ты там не видал? Жареных рябчиков ему захотелось! "Лондон"! Мороженого! Бурды с лакрицей! Увидал, что "Лондон" банкротится, чего же ты вовремя не покончил с ним, согласился бы на какой-нибудь процент, как все купцы поступают! А люди где? А раввин? Господи боже мой, что это за отговорка - "ультимо-шмультимо"? Ведь ты покупал товар, -куда же он девался?! Боже мой, какое несчастье! Чуяло мое сердце, что от Одессы - сгореть бы ей! - добра не будет! Я пишу ему: уезжай Мендл, плюнь на них с их "Лондоном", чтоб его холера забрала, господи милосердый! Удирай, говорю я ему, - удирай, Мендл! Как мать говорит: "Дырявая крыша, трещала б потише!" Нет, не слушает, - ведь я же всего только Шейне-Шейндл, горе мне, а не какая-нибудь Блюма-Злата. Нет, моя мама умница! Она все время твердит, что мужу потакать нельзя, мужа надо держать в руках, чтобы он чувствовал, что есть у него жена! Но что поделаешь, когда у меня такой характер, не могу я быть грубой, как Блюма-Злата, не умею я мужа в гроб вгонять, как она, не умею! Была бы твоей женой Блюма-Злата, - не дожить ей до того! - тогда бы ты знал, как велик наш бог! А насчет того, что ты говоришь о смерти, умник мой, то должна тебе сказать, что ты большой дурак: не по своей воле человек родится, не по своей воле и умирает. А если даже потеряно приданое, так ничего больше не остается, как руки на себя наложить? Глупый! Где это сказано, что Менахем-Мендл должен иметь деньги? Разве с деньгами Менахем-Мендл не тот же Менахем-Мендл, что и без денег? Чудак! Против бога хочешь идти? Ты же видишь, что он не велит, чего же ты ерепенишься? Черт с ними, с деньгами! Пусть тебе кажется, что разбойники напали на тебя в лесу, или ты заболел и все приданое просадил ко всем чертям! Главное, не будь бабой, Мендл! Положись на предвечного, он - всех кормящий и насыщающий. Приезжай домой, - гостем будешь, дети тебя заждались... Посылаю тебе несколько рублей на дорогу и смотри, Мендл, не ходи ни на какие "лестации" и не торгуй старым тряпьем! Этого еще не хватало! Как только получишь мое письмо и деньги, немедленно распрощайся с Одессой. А как только ты выедешь из города, пусть он загорится со всех четырех сторон, пусть он горит и пылает, и сгорит дотла, как желает тебе от всего сердца
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Конец первой книги
1892
"Б У М А Ж К И"
(Егупецкая биржа)
I
Менахем-Мендл из Егупца - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем получать друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я уже не в Одессе. Я в Егупце (тоже красивый город, мне бы такую жизнь!) и не торгую больше ветром и воздухом, "Лондоном"... У меня сейчас, слава богу, дело более верное, солидное. Бумажное дело, то есть я торгую "бумажками". Ты, конечно, спросишь, как я попал в Егупец? Должен тебе, дорогая моя жена, рассказать целую историю и просить не обижаться за то, что я так долго не писал. Просто не о чем было писать. К тому же я рассчитывал, что вот-вот еду домой, и бог свидетель, как тянуло меня домой, но, видно, предначертано свыше, чтобы я очутился в Егупце и торговал "бумажками". Клянусь тебе, дорогая моя, своей жизнью, что я уже в вагоне сидел, ехал в Касриловку. Так вот, надо же было мне встретиться с одним одесским спекулянтом, который едет в Егупец. Чем он занимается в Егупце? спрашиваю. Он, говорит, торгует "бумажками". Что значит "бумажками"? "Бумажки", - объяснил он, - это не "Лондон", который зависит от Берлина, от Бисмарка и от английской королевы.
"Бумажки" - это такое дело, которое зависит только от Петербурга и от Варшавы. И еще одно достоинство: это вещь, которую можно видеть, нащупать руками, не то что "Лондон", который не больше, чем фантазия, сон... Затем он стал мне расхваливать город Егупец и тамошних спекулянтов: это совсем другие люди, - говорит он, - деликатные люди! Он, говорит, не даст десять битых одесситов за одного егупецкого биржевика! Словом, человек этот так меня разохотил, что я решил: ведь я же все равно еду мимо Фастова, - дай-ка заодно съезжу в Егупец - посмотреть здешнюю биржу и здешних дельцов. И попал я как раз в такое время, когда на бумаги идет ужасный "бес", а "премии" продают за полцены. Много денег вкладывать не нужно, вот я и решил - сыграю разок, авось, бог милостив, заработаю, и будет у меня на расходы. И бог смилостивился, "бумажки" поднялись, я продал свои "премии" с прибылью, купил еще парочку "премий" и снова заработал, сколотил добрых несколько сотен и - как раз наличными. Тогда я подумал: зачем мне платить кому-то "премии", - лучше я сам себе "ангажирую"* наличные "бумажки"! Обратился через контору в Петербург и составил себе "портфель" из самых различных "бумажек": "Путивль"*, и "Транспорт", и "Волга", и "Мальцевские", и тому подобные акции, которые растут в цене, и я, слава богу, тоже расту! Но так как у меня сейчас нет времени, то пишу тебе кратко. Бог даст, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяюсь сердечно деткам, а также тестю и теще.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Когда будешь писать, пиши мне на мое имя в Бойберик*, потому что в Егупце мне жить нельзя*. Поэтому я целыми днями верчусь на Крещатике возле биржи, а вечером еду в Бойберик. Там живет вся компания биржевиков. Живут на дачах, ночи напролет играют в карты (мужчины и женщины вместе, - такой здесь порядок...). А рано утром все спешат в Егупец, а вместе со всеми и я.
Тот же.
II
Шейне-Шейндл иа Касриловки - своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем!
А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой муж, чтоб враги мои были так в силах жить, как я в силах писать тебе письма. Я еле ноги волочу, мне еще, чего доброго, потребуется "реперация", - так говорит наш новый доктор - горе ему и все казни египетские!* Он надеется из меня деньги выкачивать! А от чего, думаешь, все это у меня? Только от досады, от сердечной боли. Помилуй, - я посылаю тебе на расходы и наказываю, чтобы ты приехал домой, а ты уезжаешь в Егупец, - разве не заслужил ты, чтоб тебя живым в землю зарыли! А позор какой! Людей стыдно! Как мать говорит: "Сморкай нос да размазывай по роже..." Торговля! Дела! А я-то думала: уж если твой замечательный "Лондон" окачурился наконец, то я хоть в себя приду, вернется домой кормилец мой богоданный! Что же оказывается? Новое несчастье - Егупец проклятый! "Бумажки"! Новая напасть! Где это видано, чтобы люди торговали черт знает чем, клочками бумаги! Читаю я твое письмо, дорогой мой, и думаю: отец-вседержитель! То ли ты, упаси бог, сошел с ума, то ли я спятила? Говоришь ты со мной на каком-то тарабарском языке: "бумажки", "Петербург"... "Крещатик"... "Портфель"... Наваждение, честное слово, нечистая сила тебя одолела! Днем он в Егупце, ночью - в Бойберике с мужчинами и женщинами вместе... Что ты делаешь по ночам в Бойберике? Что ты себе думаешь? Одно из двух: хочешь от меня избавиться, приезжай и разведись со мной. А не хочешь - убирайся уж лучше ко всем чертям в Америку, как Иосл Лейбл-Арона, и пусть уж я лучше не знаю, где твои косточки подевались, если мне суждено оставаться навеки брошенной женой с малыми детишками-цыплятами! Но не дождутся этого враги мои! Везет тебе как утопленнику, что я не могу сейчас ехать, что я наказана богом и вынуждена лежать в постели... Правильно моя мать говорит: "Без пальцев и кукиша не покажешь..." Не то бы я сразу же, как получила твое письмо, съездила в Егупец и доставила бы тебя домой! Я бы показала тебе, что жена - это жена! А что я тебя иной раз словом задену, - так ведь это с досады, да и отходчивая я. Как мать говорит: "Спичка вспыхнет, да тут же и погаснет..." Как желает тебе
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
III
Менахем-Мендл иа Егупца - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что иметь дело с "бумажками" не значит, как ты думаешь, - просто торговать бумагой. Это только так называется, на самом деле речь идет об акциях, петербургских акциях, например таких, как "Путивль", "Транспорт", "Волга", "Мальцевские" и тому подобных. Это такие фабрики, где на акции строят железные дороги, то есть выпускают акции по сто рублей, а платят за них триста, потому что выдают "девендент"*. Чем больше "девендента", тем лучше. Но так как до конца года никто не знает, какой "девендент" будет выдан, то действуют втемную - покупают и покупают. Начинается, таким образом, "гос", то есть бумаги растут в цене, люди зарабатывают деньги, а среди них и я. Ты бы видела, дорогая моя жена, как мелкие людишки, маклеры, нищие вдруг выросли, сделались богачами! Живут на дачах в Бойберике, ездят за границу, на купанья, дамы у них ходят разодетые в бархат и золото, дети разъезжают на "лесепедах", в доме держат "губернанток", говорят по-французски и играют на фортепьянах, едят варенье и пьют вишневку, рубль - не деньги, не житье, а сплошное удовольствие! И все это - на "бумажки". Посмотрела бы ты, что творится на Крещатике, когда наступает день! Полно народу! Да и что удивительного? Из контор выгоняют, на улице стоять не дают. А ведь каждому хочется узнать раньше других, как обстоят дела... Кутерьма! Вот прибыли сегодня из Петербурга "Путивльские" по сто семьдесят восемь, - ну, как же не купить "Путивль"? Или, скажем, "Мальцевские", говорят, пришли по тысяче триста пятьдесят, - неужели не купить "Мальцевские"? Они каждый день растут в цене! На свои "Путивльские" мне предстоит заработать добрых несколько сотен. Но подождут они, положим, пока я их продам! Наоборот, я рассчитываю прикупить еще штук полтораста "Путивльских" и пять "Мальцевских" и немного "Волги". А если бог даст, то куплю еще немного "Транспорта", потому что из Петербурга пишут, чтобы обязательно покупали "Транспорт"! У всех здесь имеется "Транспорт": у мужчин, у женщин, у врачей, у меламедов, у лакеев и прислуг, у ремесленников, - у кого только нет "Транспорта"? Здесь, когда встречаются, первым долгом спрашивают: "Как сегодня с "Транспортом"?" Зайдешь в ресторан, хозяйка спрашивает: "Почем сегодня "Транспорт"?" Покупаешь коробок спичек, - лавочник спрашивает: "Почем сегодня "Транспорт"?" Словом, Егупец это место, где действительно можно заработать. Все спекулируют, все тянутся вверх, зарабатывают деньги, а среди них и я. Но так как мне сейчас некогда, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. А пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся сердечно каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Ты спрашиваешь, что я делаю по ночам в Бойберике? Я же тебе писал, что в Егупце евреям жить нельзя, разве что "первогильдейцам"*. Когда я разгружу свой "портфель" и увижу итог, я уплачу "гильдию" и смогу жить в Егупце со всеми наравне. Пока приходится скрываться, а лучшего места, чем Бойберик, не найти. Это - дачная местность. Здесь много дачников. Дачники бегут, и я бегу. Понимаешь?
Тот же.
IV
Шейне-Шейндл из Касриловки - своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой муж, что у нас случилось несчастье, которое окончилось счастьем. Наш Мойше-Гершеле проглотил копейку! Пришла я с базара, - это было в пятницу, купила рыбу, свежую, еще трепетавшую, а ребенок кричит, надрывается! Я его бью, колочу, а он не перестает кричать! "Чего тебе надо? Наказание божье! Тварь противная! На, возьми мои горести! Колики в животе! На тебе копейку!" Еле-еле, с трудом успокоился. Через несколько минут спохватываюсь: "Мойше-Гершеле, где копейка?" - "Нима тапейчи", - отвечает он и ручкой показывает на ротик. Проглотил? Ох, горе мне! Ох, беда! Беру ребенка, заглядываю ему в рот, - ах ты господи! Ах, несчастье мое! "Мойше-Гершеню! Душа моя! Скажи, куда ты девал копейку?" Трясу его, колочу, щипаю, синяков наставила, а он в один голос кричит: "Нима, гам тапейту, гам!" Словом, привела его к доктору, а тот велел кормить его картошкой... Два дня мучили ребенка, насильно пичкали картошкой, ни молока, ни глотка воды не давали, одну только картошку да картошку, думала - конец моему ребенку! И только на третий день стали убирать в доме, смотрю - в кровати, под подушкой, лежит копейка! Так бы они здоровы были, наши доктора, как знают они, что такое болезнь! Вот, не хватало мне! Как мама говорит: "К горестям добавка..." Я должна возиться с его детьми, с докторами, с чертями-дьяволами, а ему, золотодобытчику моему, хоть бы что! Носится из Одессы в Егупец, из Егупца в Бойберик! Нашел, чему радоваться: "бумажки", "транспорты", "портфели"! Втемяшил себе в башку, что можно одним духом богачом стать! А ведь это - мать говорит: "Похуже всякой хворобы..." Глупый, рассказываешь ты мне чудеса в решете: "акции-шмакции", "девендент-шмевендент"... Выеденного яйца все это не стоит! С одними пятью пальцами богачом не станешь. Моя мама говорит: "Кто лихоманку вложит, тот хворобу и вынет..." Заруби себе, Мендл, на носу: все твои егупецкие людишки, которые, как ты пишешь, одним махом разбогатели, в скором времени, бог даст, снова будут теми же нищими, только малость посвежее. Потому что я верю в твои "транспорты" и "мальцевские" так же, как и в одесский "Лондон". Уж я скорее поверю в колдовство и нечистую силу, чем во все твои егупецкие "портфели"... Ох, съела бы собака мое сердце, - она бы взбесилась... Я должна видеть, как у людей жены уважением пользуются, слово иной раз скажут, а то и прикрикнут так, что у мужа поджилки трясутся, - а мне нужно подлаживаться, слово боюсь вымолвить, обругать не смею мужа за позор, который мне приходится принимать от людей... Я должна делать веселую мину. "Щеки себе щипать, - как мама говорит, - чтоб румянец стоял..." Но - что мы и что наша жизнь? Буду я так изнывать и таять потихоньку, покуда не истаю как свеча, буду убиваться от досады, убиваться, и надорваться бы твоим егупецким щелкунам, как желает тебе и сейчас и всегда от всего сердца
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Погоди-ка! Берл, сынок дяди Менаши, нажил себе новую беду: он на той неделе погорел, вышел в чем мать родила. А теперь ему же хлопот не обобраться: враги донесли, что все у него было застраховано втрое против стоимости, поэтому он, наверное, сам произнес молитву: "Благословен сотворивший огненные светила!"...* Пригласили его к следователю. Но Берл тоже не из тех, что десяток на копейку: у него свидетели, которые готовы присягнуть, что его в ту ночь и дома-то не было. Однако пока что его засадили, а Златка с испуга выкинула и родила семимесячного. Поздравляю тебя!
V
Менахем-Мендл из Егупца - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я уже связался с Варшавой. Ты, пожалуй, спросишь: коль скоро я живу в Егупце и торгую с Петербургом, - зачем же я полез в Варшаву? Не беспокойся, Варшава - тоже город! В Варшаве тоже имеются "бумажки", да какие еще "бумажки"! На Варшаве биржевики состояния нажили! Варшава - это не Петербург! Варшава - сотнями швыряется. Варшава на той неделе взяла да и подняла "лилипуты" с тысячи двухсот до двух тысяч! Ну, скажи сама, можно ли не купить такую бумагу? Или, скажем, "возочки". Недели три тому назад они стоили тысячу четыреста. А сейчас, как ты думаешь, какая им цена? Две тысячи! И без купона! Ведь это же злодеем надо быть, чтоб не купить такую бумагу! Затем у Варшавы еще одно достоинство: она не требует денег, она знать не хочет никаких "депо". Хочешь иметь "лилипуты", "возочки"? Уплати сотню-другую сверх курса и делай себе "премию" до "ультимо", то есть до начала следующего месяца. Наступит начало месяца, тогда поступай, как знаешь: либо бери бумажки, либо не бери. Но кто даст тебе дождаться начала месяца? На то господь бог и создал маклеров на белом свете, чтоб они проходу не давали: "Нет ли у вас "лилипутов"?", "Нет ли у вас "возочков"?" И морочат голову до тех пор, пока не дадут сколько-нибудь сверх курса и не выманят у тебя твои "бумажки". Вот только вчера насели на меня два одесских маклера, пристали, чтобы я отдал им мои "лилипуты" и "возочки". Нашли кого дурачить! "Братцы! говорю я им. - Нет у меня ничего! Быть бы мне так же чистым от всякого зла!" Словом, отбояривался я от них до тех пор, пока они все-таки не выманили у меня пять "лилипутов" и пять "возочков". Но я их здорово нагрел! Я тут же сделал кое-какие комбинации, и есть надежда, что я, с божьей помощью, на этом деле заработаю, потому что везет мне, не сглазить бы, в последнее время здорово: что ни куплю, на другой день дорожает. Все говорят, что я счастливчик! Дай бог, чтобы "ультимо" прошло в Варшаве благополучно, тогда у меня освободится весь "портфель", и я свяжусь с другой конторой, потому что в той, с которой я сейчас веду дела, столько народу, что не знаешь, на каком ты свете. На той неделе чуть не вспыхнул скандал: уже доходило до пощечин, то есть один из нас уже получил пощечину... Но так как мне сейчас некогда, то пишу тебе вкратце. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся от меня сердечно каждому в отдельности.
Главное забыл! Ты спрашиваешь о Фанкони (не "Франконя" как ты пишешь), то это не "он" и не "она". Это - кафе, где пьют кофе, едят мороженое и заключают сделки на "Лондон". Дай бог мне хотя бы половину стоимости сделок, которые там заключают за день!
Тот же.
X
Шейне-Шейндл из Касриловки - своему мужу а Одессу
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, что дети болеют корью, все трое, я ночей не сплю, а он там распивает какую-то бурду с лакрицей! Чего ему не хватает, скажите на милость! Головной боли? Ишь ты, как он распрыгался! В Одессу он хочет меня забрать! Думает, - только скажет мне: "Одесса", - я туда и полетела! Выбей эту дурь из головы, Мендл, ты меня туда не заманишь! Будь спокоен. Бабка моей бабки никогда там не бывала и обошлись без Одессы, так уж и я как-нибудь обойдусь. Так я тебя и послушалась: брошу отца с матерью и всех родных и помчусь в треклятую Одессу, чтоб она в огне сгорела! Говори что хочешь, Мендл, не нравится мне твоя Одесса. Терпеть ее не могу, сама не знаю, за что. По моему разумению, тебе следует распродать помаленьку твой товар и получить деньги. Мама говорит: "Из всех молочных блюд самое лучшее - это кусок мяса!.." А если ты немного и потеряешь, - черт с ним, их счастье! Что же касается твоего сумасшедшего Гамбетты (а я все-таки говорю тебе, что он сумасшедший!), который не дает тебе продавать, то я вообще не понимаю, при чем тут он? Какое ему дело? Плюнь ты ему в рожу, если он опять станет морочить тебе голову своими войнами! Послушай меня, Мендл, кончай с этим делом, продай все, ради бога! Заработал несколько целковых? И хватит. Сколько можно торчать в этой Одессе?
Но что говорить? Разве я что-нибудь значу? Ведь я же всего лишь Шейне-Шейндл, я ведь не Блюма-Злата! Блюма-Злата только пикнет на своего мужа, а его уже лихоманка трясет! Ради бога, Мендл-сердце, распродай все и собирайся в дорогу! Не забудь только дюжину вышитых сорочек для меня, бархату маме на пальто - пусть и она помнит, что зять ее был в Одессе и торговал с сумасшедшими, - кусок ситца модного рисунка и, если войдет в чемодан, немного стеклянной посуды, а остальное - по твоему усмотрению. И приезжай домой, пусть люди перестанут мне колоть глаза и чернить меня. Попробуй только меня не послушать! Ничего! По-моему сделаешь! Если бы так чирьи на спине у врагов моих, как желает тебе от всего сердца
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
XI
Менахем-Мендл из Одессы - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что день реализации настал, и все пошло кувырком, господи спаси и помилуй! Большая "варьяция", которой я ждал, как мессии, обернулась мыльным пузырем. Бисмарк, говорят, простудился, схватил насморк - и в политике пошла такая суматоха, что никто ничего не понимает! "Лондон" стал действительно на вес золота, но рубль провалился в тартарары, и пошел страшный "бес"! Ты, пожалуй, спросишь, где же мои "бесы" с моими "стеллажами"? Но дело в том, что теперь уже "бесы" не "бесы" и "стеллажи" не "стеллажи", никто не хочет брать, никто не желает давать, вот и поступай как знаешь! И словно назло, я рассовал свой товар таким людишкам, которых - чуть прижало, а их уже и раздавило. Словом, горе, чума, все вверх дном! Ах, если бы я изловчился на один день раньше! Но поди будь пророком! Теперь все бегают, как травленые мыши, безумие охватило каждого! Все кричат: "Лондон"!", "Где мой "Лондон"?", "Давайте мне "Лондон"!", "Но где там "Лондон"?", "Что там "Лондон"?" Летят оплеухи, мелькают кукиши, родителей поминают, и я тоже, как и все... В общем, нигде, как видно, никакого "Лондона" нет!.. Короче, дорогая моя жена, кругом мрак... Все мои заработки, все придание, драгоценности, которые я для тебя купил, - все это пошло туда. Даже субботний кафтан пришлось снять и заложить.
Я сейчас в очень печальном положении, даже представить себе трудно, и так скучаю по дому, что вся душа истомилась! Проклинаю себя сто раз на дню! Лучше бы я ногу себе сломал до того, как приехал сюда, в Одессу, где человек ничего не стоит. Здесь можно умереть на улице, и никто даже не оглянется. Сколько маклеров кормилось возле меня, сколько их благодаря мне нажилось, а сейчас они меня даже не узнают! Раньше они меня здесь называли "касриловским Блейхредером"*, а теперь сами же маклеры надо мной издеваются. Они говорят, что я не понимаю дела. "Лондон", говорят они, понимать надо! А где ж они раньше были, эти умники? Обо мне вообще больше не говорят, как если бы я умер! Лучше бы я и в самом деле умер, чем дожить до такого! И как назло, здесь этот Гамбетта, пропади он пропадом, виснет над головой и не перестает трещать на ухо о своей политике: "Ну, не говорил ли я вам, что будет "бес"?" - "Что мне толку от вашего "беса", - спрашиваю я, - когда мне "Лондона" не дают?" А он смеется и говорит: "Кто же вам виноват. Биржу, говорит, понимать надо! А кто не умеет торговать "Лондоном", пусть торгует солеными огурцами..." Говорю тебе, жена моя дорогая, - так опротивела мне Одесса с ее биржей, с Фанкони, со всеми этими людишками! Бежал бы куда глаза глядят! Но так как у меня сейчас нет времени, то пишу тебе кратко. Даст бог в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. И кланяйся сердечно деткам, и тестю, и теще.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Здесь, в Одессе, такой порядок: если кому-нибудь нужно одолжить немного денег, он обращается не к соседу, не к родственнику или к знакомому, как, скажем, у нас в Касриловке. Не потому, что лень к ним сходить, нет, - просто каждый знает наперед, что никто с деньгами не сунется: не дают, и дело с концом! Как же быть, если деньги все-таки нужны? Для этого существует "ломбард", который выдает какую угодно ссуду, был бы залог приличный: золото так золото; серебро так серебро! Медь? И медь сойдет, и одежина, и стул. Приведи корову, - тебе и под нее деньги дадут. Беда только в том, что оценивают в ломбарде все чересчур дешево! Зато проценты дерут без стеснения, кусачие проценты, так что процент подчас всю ссуду съедает. Вот ломбард и производит каждые две недели "леситацию", то есть распродажу невыкупленных закладов. Люди покупают вещи по дешевке и неплохо зарабатывают. Будь я при деньгах, я бы тоже этим занялся и вернул себе то, что потерял, да еще с лихвой... Но что поделаешь!
Без денег лучше не родиться на свет божий, а уж если родился, то лучше умереть... Не могу я больше писать. Пиши мне о твоем здоровье, как поживают детки, и кланяйся сердечно тестю, и теще, и каждому в отдельности.
Тот же.
XII
Шейне-Шейндл из Касриловки - своему мужу в Одессу
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе: дурья голова, подумай, что ты натворил! Какой черт понес тебя в Одессу? Чего ты там не видал? Жареных рябчиков ему захотелось! "Лондон"! Мороженого! Бурды с лакрицей! Увидал, что "Лондон" банкротится, чего же ты вовремя не покончил с ним, согласился бы на какой-нибудь процент, как все купцы поступают! А люди где? А раввин? Господи боже мой, что это за отговорка - "ультимо-шмультимо"? Ведь ты покупал товар, -куда же он девался?! Боже мой, какое несчастье! Чуяло мое сердце, что от Одессы - сгореть бы ей! - добра не будет! Я пишу ему: уезжай Мендл, плюнь на них с их "Лондоном", чтоб его холера забрала, господи милосердый! Удирай, говорю я ему, - удирай, Мендл! Как мать говорит: "Дырявая крыша, трещала б потише!" Нет, не слушает, - ведь я же всего только Шейне-Шейндл, горе мне, а не какая-нибудь Блюма-Злата. Нет, моя мама умница! Она все время твердит, что мужу потакать нельзя, мужа надо держать в руках, чтобы он чувствовал, что есть у него жена! Но что поделаешь, когда у меня такой характер, не могу я быть грубой, как Блюма-Злата, не умею я мужа в гроб вгонять, как она, не умею! Была бы твоей женой Блюма-Злата, - не дожить ей до того! - тогда бы ты знал, как велик наш бог! А насчет того, что ты говоришь о смерти, умник мой, то должна тебе сказать, что ты большой дурак: не по своей воле человек родится, не по своей воле и умирает. А если даже потеряно приданое, так ничего больше не остается, как руки на себя наложить? Глупый! Где это сказано, что Менахем-Мендл должен иметь деньги? Разве с деньгами Менахем-Мендл не тот же Менахем-Мендл, что и без денег? Чудак! Против бога хочешь идти? Ты же видишь, что он не велит, чего же ты ерепенишься? Черт с ними, с деньгами! Пусть тебе кажется, что разбойники напали на тебя в лесу, или ты заболел и все приданое просадил ко всем чертям! Главное, не будь бабой, Мендл! Положись на предвечного, он - всех кормящий и насыщающий. Приезжай домой, - гостем будешь, дети тебя заждались... Посылаю тебе несколько рублей на дорогу и смотри, Мендл, не ходи ни на какие "лестации" и не торгуй старым тряпьем! Этого еще не хватало! Как только получишь мое письмо и деньги, немедленно распрощайся с Одессой. А как только ты выедешь из города, пусть он загорится со всех четырех сторон, пусть он горит и пылает, и сгорит дотла, как желает тебе от всего сердца
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Конец первой книги
1892
"Б У М А Ж К И"
(Егупецкая биржа)
I
Менахем-Мендл из Егупца - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем получать друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я уже не в Одессе. Я в Егупце (тоже красивый город, мне бы такую жизнь!) и не торгую больше ветром и воздухом, "Лондоном"... У меня сейчас, слава богу, дело более верное, солидное. Бумажное дело, то есть я торгую "бумажками". Ты, конечно, спросишь, как я попал в Егупец? Должен тебе, дорогая моя жена, рассказать целую историю и просить не обижаться за то, что я так долго не писал. Просто не о чем было писать. К тому же я рассчитывал, что вот-вот еду домой, и бог свидетель, как тянуло меня домой, но, видно, предначертано свыше, чтобы я очутился в Егупце и торговал "бумажками". Клянусь тебе, дорогая моя, своей жизнью, что я уже в вагоне сидел, ехал в Касриловку. Так вот, надо же было мне встретиться с одним одесским спекулянтом, который едет в Егупец. Чем он занимается в Егупце? спрашиваю. Он, говорит, торгует "бумажками". Что значит "бумажками"? "Бумажки", - объяснил он, - это не "Лондон", который зависит от Берлина, от Бисмарка и от английской королевы.
"Бумажки" - это такое дело, которое зависит только от Петербурга и от Варшавы. И еще одно достоинство: это вещь, которую можно видеть, нащупать руками, не то что "Лондон", который не больше, чем фантазия, сон... Затем он стал мне расхваливать город Егупец и тамошних спекулянтов: это совсем другие люди, - говорит он, - деликатные люди! Он, говорит, не даст десять битых одесситов за одного егупецкого биржевика! Словом, человек этот так меня разохотил, что я решил: ведь я же все равно еду мимо Фастова, - дай-ка заодно съезжу в Егупец - посмотреть здешнюю биржу и здешних дельцов. И попал я как раз в такое время, когда на бумаги идет ужасный "бес", а "премии" продают за полцены. Много денег вкладывать не нужно, вот я и решил - сыграю разок, авось, бог милостив, заработаю, и будет у меня на расходы. И бог смилостивился, "бумажки" поднялись, я продал свои "премии" с прибылью, купил еще парочку "премий" и снова заработал, сколотил добрых несколько сотен и - как раз наличными. Тогда я подумал: зачем мне платить кому-то "премии", - лучше я сам себе "ангажирую"* наличные "бумажки"! Обратился через контору в Петербург и составил себе "портфель" из самых различных "бумажек": "Путивль"*, и "Транспорт", и "Волга", и "Мальцевские", и тому подобные акции, которые растут в цене, и я, слава богу, тоже расту! Но так как у меня сейчас нет времени, то пишу тебе кратко. Бог даст, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяюсь сердечно деткам, а также тестю и теще.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Когда будешь писать, пиши мне на мое имя в Бойберик*, потому что в Егупце мне жить нельзя*. Поэтому я целыми днями верчусь на Крещатике возле биржи, а вечером еду в Бойберик. Там живет вся компания биржевиков. Живут на дачах, ночи напролет играют в карты (мужчины и женщины вместе, - такой здесь порядок...). А рано утром все спешат в Егупец, а вместе со всеми и я.
Тот же.
II
Шейне-Шейндл иа Касриловки - своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем!
А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой муж, чтоб враги мои были так в силах жить, как я в силах писать тебе письма. Я еле ноги волочу, мне еще, чего доброго, потребуется "реперация", - так говорит наш новый доктор - горе ему и все казни египетские!* Он надеется из меня деньги выкачивать! А от чего, думаешь, все это у меня? Только от досады, от сердечной боли. Помилуй, - я посылаю тебе на расходы и наказываю, чтобы ты приехал домой, а ты уезжаешь в Егупец, - разве не заслужил ты, чтоб тебя живым в землю зарыли! А позор какой! Людей стыдно! Как мать говорит: "Сморкай нос да размазывай по роже..." Торговля! Дела! А я-то думала: уж если твой замечательный "Лондон" окачурился наконец, то я хоть в себя приду, вернется домой кормилец мой богоданный! Что же оказывается? Новое несчастье - Егупец проклятый! "Бумажки"! Новая напасть! Где это видано, чтобы люди торговали черт знает чем, клочками бумаги! Читаю я твое письмо, дорогой мой, и думаю: отец-вседержитель! То ли ты, упаси бог, сошел с ума, то ли я спятила? Говоришь ты со мной на каком-то тарабарском языке: "бумажки", "Петербург"... "Крещатик"... "Портфель"... Наваждение, честное слово, нечистая сила тебя одолела! Днем он в Егупце, ночью - в Бойберике с мужчинами и женщинами вместе... Что ты делаешь по ночам в Бойберике? Что ты себе думаешь? Одно из двух: хочешь от меня избавиться, приезжай и разведись со мной. А не хочешь - убирайся уж лучше ко всем чертям в Америку, как Иосл Лейбл-Арона, и пусть уж я лучше не знаю, где твои косточки подевались, если мне суждено оставаться навеки брошенной женой с малыми детишками-цыплятами! Но не дождутся этого враги мои! Везет тебе как утопленнику, что я не могу сейчас ехать, что я наказана богом и вынуждена лежать в постели... Правильно моя мать говорит: "Без пальцев и кукиша не покажешь..." Не то бы я сразу же, как получила твое письмо, съездила в Егупец и доставила бы тебя домой! Я бы показала тебе, что жена - это жена! А что я тебя иной раз словом задену, - так ведь это с досады, да и отходчивая я. Как мать говорит: "Спичка вспыхнет, да тут же и погаснет..." Как желает тебе
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
III
Менахем-Мендл иа Егупца - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что иметь дело с "бумажками" не значит, как ты думаешь, - просто торговать бумагой. Это только так называется, на самом деле речь идет об акциях, петербургских акциях, например таких, как "Путивль", "Транспорт", "Волга", "Мальцевские" и тому подобных. Это такие фабрики, где на акции строят железные дороги, то есть выпускают акции по сто рублей, а платят за них триста, потому что выдают "девендент"*. Чем больше "девендента", тем лучше. Но так как до конца года никто не знает, какой "девендент" будет выдан, то действуют втемную - покупают и покупают. Начинается, таким образом, "гос", то есть бумаги растут в цене, люди зарабатывают деньги, а среди них и я. Ты бы видела, дорогая моя жена, как мелкие людишки, маклеры, нищие вдруг выросли, сделались богачами! Живут на дачах в Бойберике, ездят за границу, на купанья, дамы у них ходят разодетые в бархат и золото, дети разъезжают на "лесепедах", в доме держат "губернанток", говорят по-французски и играют на фортепьянах, едят варенье и пьют вишневку, рубль - не деньги, не житье, а сплошное удовольствие! И все это - на "бумажки". Посмотрела бы ты, что творится на Крещатике, когда наступает день! Полно народу! Да и что удивительного? Из контор выгоняют, на улице стоять не дают. А ведь каждому хочется узнать раньше других, как обстоят дела... Кутерьма! Вот прибыли сегодня из Петербурга "Путивльские" по сто семьдесят восемь, - ну, как же не купить "Путивль"? Или, скажем, "Мальцевские", говорят, пришли по тысяче триста пятьдесят, - неужели не купить "Мальцевские"? Они каждый день растут в цене! На свои "Путивльские" мне предстоит заработать добрых несколько сотен. Но подождут они, положим, пока я их продам! Наоборот, я рассчитываю прикупить еще штук полтораста "Путивльских" и пять "Мальцевских" и немного "Волги". А если бог даст, то куплю еще немного "Транспорта", потому что из Петербурга пишут, чтобы обязательно покупали "Транспорт"! У всех здесь имеется "Транспорт": у мужчин, у женщин, у врачей, у меламедов, у лакеев и прислуг, у ремесленников, - у кого только нет "Транспорта"? Здесь, когда встречаются, первым долгом спрашивают: "Как сегодня с "Транспортом"?" Зайдешь в ресторан, хозяйка спрашивает: "Почем сегодня "Транспорт"?" Покупаешь коробок спичек, - лавочник спрашивает: "Почем сегодня "Транспорт"?" Словом, Егупец это место, где действительно можно заработать. Все спекулируют, все тянутся вверх, зарабатывают деньги, а среди них и я. Но так как мне сейчас некогда, то пишу тебе кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. А пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся сердечно каждому в отдельности.
Твой супруг Менахем-Мендл.
Главное забыл! Ты спрашиваешь, что я делаю по ночам в Бойберике? Я же тебе писал, что в Егупце евреям жить нельзя, разве что "первогильдейцам"*. Когда я разгружу свой "портфель" и увижу итог, я уплачу "гильдию" и смогу жить в Егупце со всеми наравне. Пока приходится скрываться, а лучшего места, чем Бойберик, не найти. Это - дачная местность. Здесь много дачников. Дачники бегут, и я бегу. Понимаешь?
Тот же.
IV
Шейне-Шейндл из Касриловки - своему мужу в Егупец
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч его!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем.
А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой муж, что у нас случилось несчастье, которое окончилось счастьем. Наш Мойше-Гершеле проглотил копейку! Пришла я с базара, - это было в пятницу, купила рыбу, свежую, еще трепетавшую, а ребенок кричит, надрывается! Я его бью, колочу, а он не перестает кричать! "Чего тебе надо? Наказание божье! Тварь противная! На, возьми мои горести! Колики в животе! На тебе копейку!" Еле-еле, с трудом успокоился. Через несколько минут спохватываюсь: "Мойше-Гершеле, где копейка?" - "Нима тапейчи", - отвечает он и ручкой показывает на ротик. Проглотил? Ох, горе мне! Ох, беда! Беру ребенка, заглядываю ему в рот, - ах ты господи! Ах, несчастье мое! "Мойше-Гершеню! Душа моя! Скажи, куда ты девал копейку?" Трясу его, колочу, щипаю, синяков наставила, а он в один голос кричит: "Нима, гам тапейту, гам!" Словом, привела его к доктору, а тот велел кормить его картошкой... Два дня мучили ребенка, насильно пичкали картошкой, ни молока, ни глотка воды не давали, одну только картошку да картошку, думала - конец моему ребенку! И только на третий день стали убирать в доме, смотрю - в кровати, под подушкой, лежит копейка! Так бы они здоровы были, наши доктора, как знают они, что такое болезнь! Вот, не хватало мне! Как мама говорит: "К горестям добавка..." Я должна возиться с его детьми, с докторами, с чертями-дьяволами, а ему, золотодобытчику моему, хоть бы что! Носится из Одессы в Егупец, из Егупца в Бойберик! Нашел, чему радоваться: "бумажки", "транспорты", "портфели"! Втемяшил себе в башку, что можно одним духом богачом стать! А ведь это - мать говорит: "Похуже всякой хворобы..." Глупый, рассказываешь ты мне чудеса в решете: "акции-шмакции", "девендент-шмевендент"... Выеденного яйца все это не стоит! С одними пятью пальцами богачом не станешь. Моя мама говорит: "Кто лихоманку вложит, тот хворобу и вынет..." Заруби себе, Мендл, на носу: все твои егупецкие людишки, которые, как ты пишешь, одним махом разбогатели, в скором времени, бог даст, снова будут теми же нищими, только малость посвежее. Потому что я верю в твои "транспорты" и "мальцевские" так же, как и в одесский "Лондон". Уж я скорее поверю в колдовство и нечистую силу, чем во все твои егупецкие "портфели"... Ох, съела бы собака мое сердце, - она бы взбесилась... Я должна видеть, как у людей жены уважением пользуются, слово иной раз скажут, а то и прикрикнут так, что у мужа поджилки трясутся, - а мне нужно подлаживаться, слово боюсь вымолвить, обругать не смею мужа за позор, который мне приходится принимать от людей... Я должна делать веселую мину. "Щеки себе щипать, - как мама говорит, - чтоб румянец стоял..." Но - что мы и что наша жизнь? Буду я так изнывать и таять потихоньку, покуда не истаю как свеча, буду убиваться от досады, убиваться, и надорваться бы твоим егупецким щелкунам, как желает тебе и сейчас и всегда от всего сердца
твоя истинно преданная супруга Шейне-Шейндл.
Погоди-ка! Берл, сынок дяди Менаши, нажил себе новую беду: он на той неделе погорел, вышел в чем мать родила. А теперь ему же хлопот не обобраться: враги донесли, что все у него было застраховано втрое против стоимости, поэтому он, наверное, сам произнес молитву: "Благословен сотворивший огненные светила!"...* Пригласили его к следователю. Но Берл тоже не из тех, что десяток на копейку: у него свидетели, которые готовы присягнуть, что его в ту ночь и дома-то не было. Однако пока что его засадили, а Златка с испуга выкинула и родила семимесячного. Поздравляю тебя!
V
Менахем-Мендл из Егупца - своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я уже связался с Варшавой. Ты, пожалуй, спросишь: коль скоро я живу в Егупце и торгую с Петербургом, - зачем же я полез в Варшаву? Не беспокойся, Варшава - тоже город! В Варшаве тоже имеются "бумажки", да какие еще "бумажки"! На Варшаве биржевики состояния нажили! Варшава - это не Петербург! Варшава - сотнями швыряется. Варшава на той неделе взяла да и подняла "лилипуты" с тысячи двухсот до двух тысяч! Ну, скажи сама, можно ли не купить такую бумагу? Или, скажем, "возочки". Недели три тому назад они стоили тысячу четыреста. А сейчас, как ты думаешь, какая им цена? Две тысячи! И без купона! Ведь это же злодеем надо быть, чтоб не купить такую бумагу! Затем у Варшавы еще одно достоинство: она не требует денег, она знать не хочет никаких "депо". Хочешь иметь "лилипуты", "возочки"? Уплати сотню-другую сверх курса и делай себе "премию" до "ультимо", то есть до начала следующего месяца. Наступит начало месяца, тогда поступай, как знаешь: либо бери бумажки, либо не бери. Но кто даст тебе дождаться начала месяца? На то господь бог и создал маклеров на белом свете, чтоб они проходу не давали: "Нет ли у вас "лилипутов"?", "Нет ли у вас "возочков"?" И морочат голову до тех пор, пока не дадут сколько-нибудь сверх курса и не выманят у тебя твои "бумажки". Вот только вчера насели на меня два одесских маклера, пристали, чтобы я отдал им мои "лилипуты" и "возочки". Нашли кого дурачить! "Братцы! говорю я им. - Нет у меня ничего! Быть бы мне так же чистым от всякого зла!" Словом, отбояривался я от них до тех пор, пока они все-таки не выманили у меня пять "лилипутов" и пять "возочков". Но я их здорово нагрел! Я тут же сделал кое-какие комбинации, и есть надежда, что я, с божьей помощью, на этом деле заработаю, потому что везет мне, не сглазить бы, в последнее время здорово: что ни куплю, на другой день дорожает. Все говорят, что я счастливчик! Дай бог, чтобы "ультимо" прошло в Варшаве благополучно, тогда у меня освободится весь "портфель", и я свяжусь с другой конторой, потому что в той, с которой я сейчас веду дела, столько народу, что не знаешь, на каком ты свете. На той неделе чуть не вспыхнул скандал: уже доходило до пощечин, то есть один из нас уже получил пощечину... Но так как мне сейчас некогда, то пишу тебе вкратце. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся от меня сердечно каждому в отдельности.