Анисимов Андрей. Добрый убийца

   — Вот в чем дело! — воскликнул Ерожин и вскочил с места. Он снова взял факс и еще раз внимательно его перечитал.
   — Ты доволен? — поинтересовался Бобров.
   — Не то слово. Я хотел еще вчера сам податься в Пятигорск, да жена попала в больницу, — ответил Петр Григорьевич.
   — Что с Надей?
   — Ничего, уже все в порядке.
   Никита Васильевич понял, что подполковник на личные темы говорить не хочет, и с удовольствием вернулся к делу.
   — Теперь твоя очередь. Я тебе свои карты выложил.
   Ерожин прошелся по кабинету, постоял у окна, затем сел напротив Боброва и тихо сказал:
   — Вендетта.
   — Ты имеешь в виду кровную месть?
   — Именно так, — подтвердил Ерожин.
   — Но мы с тобой не в Испании. О кровной мести среди грузин я ничего не слышал.
   — В Грузии живет не один народ. Там есть мегрелы, есть хевсуры, есть сваны. Среди горцев такой обычай сохранился. Нодар Местия — сван. Ахалшвили тоже. Просто они давно не живут в горах.
   — Допустим. Но с чего такая уверенность?
   В этом преступлении обе жертвы — музыканты. Тебе не кажется это странным? — заметил Бобров.
   — Казалось. Когда я узнал, что Местия скрывал свою музыкальную профессию, такое подозрение родилось и у меня. Но долго я с ним не носился. Бармен в «Интуристе» Новгорода, рассказывая мне о сванах, обронил что-то об их пристрастии к вендетте. После этого я уже не сомневался. Тут кровная месть.
   — Сейчас мои орлы поехали в аэропорт.
   Они встретят полковника внутренних дел Грузии, моего друга, Резо Салакаури. Мне бы хотелось, чтобы ты был при нашем разговоре, — попросил полковник.
   — С удовольствием. Неплохо было бы до этого задержать убийцу, — согласился Ерожин.
   — Мы уже распечатали портрет Ахалшвили-старшего. Думаю, ему не скрыться. Все вокзалы и аэропорты предупреждены. На трассах тоже идут проверки.
   — Это хорошо. Но не думаю, что такой человек — генерал, большая шишка на батумской таможне — станет убегать, как заяц, — усмехнулся Петр Григорьевич.
   — Тебе многое известно, поделись с другом подробностями. — Никита Васильевич нажал кнопку и, вернув вошедшему эксперту пакет с кинжалом, приготовился слушать.
   — Причины этого преступления я не знаю:
   Гоги Абашидзе хотел мне об этом рассказать, но не успел. Он по телефону сам себя обвинил в убийстве Нодара Местия. Поэтому он не случайно стал жертвой.
   — Ты думаешь, что он зарезал горца в театре? — удивился Бобров. — Но это ни в какие ворота…
   — Нет, я этого не думаю, — улыбнулся Ерожин. — Там история другая. Если бы мы знали, почему покончила с собой Нателла Местия, мы бы знали и все остальное. Женщина была дочерью Карло Ахалшвили и сестрой Отария Ахалшвили. Они оба по каким-то причинам считали Нодара виновником ее гибели.
   — Начал кровную месть Отарий?
   — Да, он долго выискивал обидчика сестры и наконец настиг его. Но, судя по всему, сам погиб в катастрофе. Я не очень понимаю, как нож Отария оказался в руках отца. Остальное очевидно.
   — Вот здесь я никакой загадки не вижу, — уверенно заявил Бобров. — Багаж жертв упавшего самолета не мог миновать батумскую таможню, а Карло Вахтангович ее начальник.
   Вполне возможно, что нож стал посмертным посланием отцу от сына.
   Разговор двух детективов прервал звонок Волкова из аэропорта.
   — Никита Васильевич, ваш друг в Москву не прилетел, — доложил майор.
   — Странно, — произнес Никита Васильевич, отключив связь.
   — Что, заболел твой грузинский приятель? — усмехнулся Ерожин.
   — Не знаю, но в Москве он не появился.
   — Позвони, узнаешь, что его внезапно скрутил радикулит или пробрал понос, — съехидничал Петр Григорьевич.
   Бобров набрал номер Тбилиси и, не поговорив и секунды, положил трубку.
   — Ну и сукин ты сын, Ерожин. Резо вчера отравился на банкете и вылететь не смог.
   — Шашлычка перекушал, — добавил Ерожин. — Ладно, Никита, лови грузина, если сможешь, а я поеду к Наде в больницу. Днем заскочу.
   Выйдя из управления, Ерожин в больницу сразу не поехал. Он позвонил Глебу и назначил помощнику встречу на Тверской.
   — Как там на Фрунзенской? — поинтересовался Ерожин, когда молодой человек сел к нему в машину.
   — Кисло, — ответил Михеев.
   Петр Григорьевич загнал «Сааб» в переулок и кивнул Глебу, чтобы тот следовал за ним. Они молча зашагали между машинами, выбрались на Тверскую, и Петр Григорьевич остановился возле шикарного магазина «Меха».
   — Ты — лесной человек, по шкурам специалист. Один раз твои знания о пушнине послужили делу. Поработай консультантом еще раз, — попросил Ерожин помощника, запуская его за притемненные двери салона.
   В магазине было пустынно и пахло валютой. Петр Григорьевич медленно прошелся вдоль витрины и остановился возле шикарных манекенов. Женские фигуры поблескивали черным лаком и несли на себе пушистые шубы из рыжей лисицы.
   — Хочу Надьке купить такую же, как Кадков преподнес Вале, — сообщил Ерожин Глебу, указывая на мех. — Смотри качество, эксперт.
   — Вам шубку? — К Ерожину и его помощнику гарцующей походкой шла молодая продавщица. Девушка постукивала каблучками высоких замшевых сапог и обворожительно улыбалась.
   — Да, я хотел бы прикупить у вас для жены шубку, — подтвердил подполковник.
   — Какого роста ваша супруга? — продолжая обворожительно улыбаться, спросила девица. Ерожин прочитал на табличке, приколотой к воротнику кофточки продавщицы, ее имя и обратился к Глебу:
   — Как ты думаешь, Надя и Оля одного роста?
   — Надя немного повыше, ноги у нее подлиннее и попка поуже, — отчеканил Глеб.
   Оля сделала вид, что ничего не услышала.
   Она продолжала стоять и скалить свои зубки.
   Три шубы Михеев забраковал сразу. Девушка удалилась и принесла еще три.
   — Эта выделана нормально и лиса забита в начале зимы, когда мех покрепче. Ее можете приобретать, — наконец выбрал Михеев.
   Ерожин попросил упаковать приобретение и направился к кассе. Глеб так и не узнал, сколько стоил подарок шефа его супруге. Петр Григорьевич о сумме, которую он выложил, чтобы замолить свой грех перед Надей, предпочитал не распространяться.

37

   — Какого черта ты, роднуша, дрыхнешь?!
   В десять репетиция, а мы еще не завтракали, — крикнул Тулевич. Он, обвязанный махровым полотенцем, только покинул душ и шествовал в кабинет.
   — Дай выспаться. На репетициях достаешь, дома от тебя покоя нет, — недовольно ответила Проскурина и перевернулась на другой бок. Она уже три дня жила в квартире режиссера и пыталась отстаивать свои права.
   — Ты забыла, моя родная? Мы после репетиции женимся. А в шесть тебе надо гримироваться к спектаклю, — напомнил Тулевич и уселся за свой письменный стол.
   — Господи, замолчишь ты наконец! — простонала Проскурина, но глаза открыла.
   — Где нежность в голосе любящей женщины?! Где, роднуша, овсянка для режиссера?! — восклицал Тулевич, уткнувшись в свои записи. Нателла поднялась, нащупала шлепанцы и голая потащилась в ванную. По дороге приостановилась, зашла в кабинет и, обняв Тулевича сзади, чмокнула его в седоватую гриву.
   — Хоть поцелуйчика дождался. Придется мне, моя родненькая, ставить твой утренний подъем. Без режиссуры ты разваливаешься на части, — проворчал Марк Захарович, но голос его выдавал полное удовольствие:
   — Кого, кроме Барсова, зовем на свадьбу?
   — Жалкий завтрак между репетицией и спектаклем ты называешь свадьбой? — спросила Проскурина из ванной. Она стояла под душем, но дверь не закрывала. Тулевич столько раз видел ее голой на сцене, что теперь смешно было бы разыгрывать застенчивость.
   — А чем ты, собственно, роднуша, недовольна? Мы, как бродячие пилигримы, все делаем в дороге. И женимся тоже. Представь себе, родная моя, что я сниму ресторан, назову кучу болванов, которые нажрутся, напьются и станут орать «горько».
   — Зато будет как у людей, — без особой убежденности сообщила примадонна.
   — А мы, роднуша, артисты, а не люди.
   Люди приходят на нас смотреть. Приходят как в зверинец. А мы их веселим. Поэтому как у людей нам нельзя.
   Нателла закончила купаться, набросила на себя халат, босиком прошлепала в кабинет Тулевича и села к нему на колени:
   — Скажи честно, что ты просто жмот. Тебе жалко на свадьбу тратить деньги!
   — И жмот тоже. Чем плохо, моя родная, быть жмотом? И потом, что ты тут делаешь?
   Сейчас ты меня заведешь, я вместо того, чтобы готовиться к репетиции, потащу тебя в койку. — Тулевич поднял Проскурину и понес в спальню. — А через три недели мне сдавать спектакль. — С этими словами режиссер уложил Проскурину в постель и смолк. Дальше на комментарии его уже не хватило.
   — Я тебя, кажется, начинаю любить, — прошептала Нателла и обняла Тулевича.
   — А я тебя уже начал, — ответил он и нашел ее губы.
   В театр они мчались на такси. Нателла, устроившись на заднем сиденье, занималась макияжем. Марк Захарович спешно проглядывал свои записи к репетиции. Позавтракать они так и не успели.
   — Я хочу пригласить сыщика с женой. Ты не возражаешь?
   Тулевич не возражал. Детектив ему понравился, да и поглядеть на жену Ерожина режиссеру было любопытно. Нателла про Надю ему уже не раз рассказывала. Перед репетицией Проскурина Наде позвонила. Но трубку никто не взял. Тогда она позвонила в офис. Подошел Грыжин. Генерал исправно ходил на работу и с восьми до шести вечера от стола не отлучался.
   Нателла передала приглашение Ерожиным и для порядка пригласила генерала.
   — Днем не могу. Я же на работе. Ерожин — другое дело. Он начальник. Приглашение ему передам. Но с женой он приехать не сможет.
   Надя в больнице, — ответил Грыжин.
   — А что с ней? — с искренним огорчением поинтересовалась Нателла.
   — Не знаю. Что-то по вашим бабьим делам, — дипломатично ушел от ответа Иван Григорьевич.
   Проскурина заспешила в зал, но наткнулась на запертую дверь.
   — В чем дело? — спросила она Тулевича, заглянув в его режиссерский кабинет.
   — Яков Михайлович сказал, чтобы мы сегодня репетировали в фойе. Зал почему-то занят, — недовольным тоном ответил Марк Захарович.
   Репетиция прошла вяло. В полдень Яков Михайлович Бок потребовал репетицию приостановить, потому что главного режиссера и ведущую артистку ждет машина. Театральной «Волгой» правил приглашенный шофер. Директор изменил своему правилу и сам за руль не сел.
   — У меня сегодня и здесь дел хватает, — ворчал он, выпихивая Тулевича с Нателлой из театра.
   Процедура бракосочетания заняла ровно час двадцать пять минут. Час десять из этого времени ушло на дорогу. Свидетелями выступили костюмерша Зина и радист Толечка.
   Муж и жена в сопровождении свидетелей были доставлены назад к театру. Нанятый шофер открыл им дверцы, чинно выпустил из машины, затем со словами: «Вернете Якову Михайловичу» — запер машину и, отдав Тулевичу ключи, зашагал прочь.
   Молодожены и сопровождающие вошли в пустынное фойе, поднялись в буфет и нигде никого не увидели. Театр был пустынен и тих.
   — Однако странная встреча главного режиссера в его торжественный день, — проговорил Тулевич и дернул дверную ручку. Дверь в зал открылась, и загремела музыка. Прожектора высветили превращенную в райский сад сцену. Ее украшал небольшой столик с винами и яствами. Два маленьких негритенка взяли молодоженов за руки и повели к столу.
   В этот момент в зале вспыхнул свет и раздались аплодисменты. Нателла посмотрела на свою руку, там, где ее держал негритенок, и увидела, что она черная. Краска, сделавшая малышей негритятами, не успела подсохнуть.
   — Вот почему наш директор не пустил репетировать в зал, — сказал жене Тулевич. — Он готовил нам сюрприз.
   Аплодисменты не стихали.
   — Поздравляю, господа. Пора играть свадьбу, — раздался громкий резкий голос, и молодожены увидели Барсова. Корифей с огромным букетом роз склонился перед Проскуриной на колено, поцеловал ей руку, встал и сказал Тулевичу:
   — Прости, дорогой, но эту постановку в твоем театре осуществил я, — после чего хлопнул в ладоши. Свет в зале погас, и из темноты стали выплывать актеры и актрисы, актеры — в костюмах Воланда, а актрисы были загримированы под Проскурину в роли Маргариты. С их обнаженных грудок на новобрачных смотрели огромные нарисованные глаза.
   Актеры и актрисы несли подарки молодоженам и ставили их возле столика.
   — Мы в восхищении! — кричали молодожены в один голос. И с ними ликовал корифей сцены, восьмидесятилетний учитель Тулевича, Георгий Андреевич Барсов.
   На этом официальная часть закончилась, и началась пьянка.
   Георгий Андреевич остался за столиком с виновниками торжества. Остальные пили и закусывали в зале. Тележки с напитками и угощениями разъезжали между рядов. Неожиданно к столику поднялся огромный мужчина в черной маске. Он гигантскими шагами приблизился к Проскуриной, поцеловал невесте руку и, не выпуская ее из своих огромных лап, повернул ладонь примадонны вверх. Задержав ее так на несколько мгновений, незнакомец туда что-то вложил и быстро ретировался.
   Проскурина взглянула на свою ладонь и побледнела.
   — Что с тобой, дорогуша? — спросил Тулевич, заметив, как его бледная супруга осторожно кладет на стол сверкающую вещицу.
   — Это его брошка, — прошептала Проскурина и лишилась чувств. Тулевич подхватил жену и вопросительно посмотрел на учителя.
   — Боже упаси, я этого не ставил, — сказал Барсов, поняв взгляд ученика. — Дай ей воды.
   Не видишь, малышке плохо.
   Сидевшие в зале решили, что молодожены и метр разыгрывают очередную шутку, и громко зааплодировали. Тулевич побрызгал лицо Проскуриной водой из бутылки с нарзаном, и она открыла глаза.
   — Кто это был? — спросила Проскурина шепотом.
   — Не знаю, — так же шепотом ответил Тулевич.
   Нателла немного пришла в себя, взяла со стола брошку, повертела ее в руках и убрала в сумку. Свадьба заканчивалась. Пора было готовить зал к вечернему спектаклю. Сегодняшний «Бал Сатаны» играли для инвалидов, и опаздывать с началом было неэтично. Когда Кастровский с чемоданчиком вошел в гримерную к Проскуриной, у примадонны началась истерика. Возвращение к Нателле брошки покойного Руслана Ходжаева подействовало на актрису удручающе.

38

   Дмитрий Николаевич Лозинский, сделавший операцию Наде Ерожиной, советовал Петру Григорьевичу еще пару дней подержать жену в больнице:
   — Мы за ней немного приглядим. Пока все нормально, но у молодых женщин, прошедших через это первый раз, случаются осложнения.
   Когда вы ее заберете домой, то постарайтесь найти способ вывести ее из стресса. Она очень подавлена.
   — Вы можете перевести ее в отдельную палату? — спросил подполковник.
   — Можем. У нас есть коммерческое отделение. Но ваша супруга этого не хочет, — ответил гинеколог. — Сейчас она к вам сама выйдет.
   Петр Григорьевич устроился в кресле и стал, не отрываясь смотреть на дверь. При виде жены, бледной, похудевшей, в несуразном больничном халате, у Ерожина сжалось сердце.
   — Петя, у меня теперь, возможно, вообще не будет детей. Ты меня прогонишь? — не здороваясь, спросила Надя тихим голосом.
   Петр долго клялся, что по-прежнему любит и обожает жену. И что, наоборот, теперь она ему еще дороже. Рассказал, как они обнимались с Алексеем и перевернули автобус. Старался ее развеселить и ободрить. В конце концов Надя улыбнулась, но ее огромные темные глаза продолжали тосковать. В отдельную палату она переходить не хотела, потому что соседки опекали ее и рассказывали о себе. Надя наслушалась такого, о чем раньше и думать не могла. Ерожин оставил для супруги мешок деликатесов и покатил на фирму к Аксенову.
   Иван Вячеславович играл с Петровичем в шахматы. У него еще не закончился перерыв, и он перед очередными переговорами хотел расслабиться.
   — Уделите мне десять минут, — попросил Ерожин.
   — Сдаюсь. Ты, Петрович, выиграл, — сказал Аксенов старому водителю и пригласил зятя в кабинет.
   — Я нашел отца Нади, — сообщил Ерожин и увидел, что лицо хозяина кабинета вытягивается. — Я не спятил. Я нашел настоящего ее отца. Нам надо договориться, как с этим жить, — сказал подполковник.
   Наконец Аксенов понял:
   — Хоть мужик нормальный?
   — Классный мужик, — улыбнулся Ерожин. — Вы подружитесь.
   — Что же делать. Жизнь — странная штука, — вздохнул Аксенов. Он давно привык к мысли, что Надя не родная дочка, но сердцем этого не воспринимал. А тут — другой отец.
   — Девочка очень удручена случившимся.
   Я вас прошу: сделайте вид, что для вас это не очень большая, а главное, не слишком горькая неожиданность.
   — У твоего сына два папочки, пусть и у Надюхи будет два. Знакомь, даже любопытно, — согласился Аксенов после некоторого раздумья.
   — Алексей не москвич. Он живет в Самаре. Приедет — познакомлю. Кстати, у него крупная строительная фирма. Может быть, еще дела вместе закрутите?
   Оставив Аксенова переваривать новость, Ерожин сел в машину и покатил в Гнездниковгский к Кроткину.
   Сева беседовал через переводчика с китайцами, и Ерожину пришлось ждать. Петр Григорьевич сел в кресло рядом с секретарем Рудиком и подумал: «Какое счастье, что мне больше не надо изображать директора фонда».
   Время, когда он замещал болезного Севу, Ерожин вспоминал с ужасом.
   — Я на секунду, — успокоил он Кроткина, когда тот проводил гостей и полез в свой холодильник.
   — Я тебя рад видеть, Петр. Откушай со мной лососинки. Вчера финны приволокли.
   Хороша, — сообщил Сева, выкладывая на стол увесистый сверток в пергаменте.
   — Спасибо, ел, — отказался Ерожин. — Слышал, что, пока я сидел в Новгороде, вы для меня квартирку побольше подыскали. У меня деньги есть. Хочу выкупить.
   — Да. Было. Хорошая квартира из двух комнат, приличного холла и темного чуланчика. Рядом с Аксеновыми.
   — Годится, — улыбнулся Ерожин, записал телефон фирмы, с которой шел разговор о квартире, и, оставив Кроткина лакомиться рыбой, покатил на Чистые пруды.
   В свой офис он попал к часу. Грыжин разогревал супчик, и Ерожин с удовольствием разделил трапезу генерала. Фирменные супы домработницы Вари подполковник уважая.
   — Иван Григорьевич, а ты живешь и не знаешь, что богат. Я тебе наследство привез, да вручить все времени не было. — Ерожин с удовольствием смотрел, как в руках генерала замерла ложка.
   — Ты что-то, Петро, хреновину несешь, — проворчал Грыжин, возвращая внимание к тарелке.
   Петр Григорьевич высыпал на стол золото и камни Кадкова.
   — Что это, Петя? — Грыжин едва не подавился.
   — Тайничок твоего покойного зятя, — пояснил Ерожин.
   — Добрался-таки, сукин ты сын, — восторженно проговорил генерал. В восторг его привели не сами сокровища, а работа своего молодого шефа.
   — Слушай, Григорич, по совести это надо делить так. Тебе, сыну Коле и твоей суженой.
   Затем няньке Кадкова Дарье и ее дочери с внучкой. Ну и мне чуть-чуть за труды.
   — Как скажешь, Петро. Для меня это как с неба, поэтому решай сам, — высказался Грыжин и полез в карман за фляжкой. — Это дело надо обмыть. Ты на свадьбу-то к актерке не поехал?
   — Нет, Глеба послал с подарком. Пусть к светским тусовкам привыкает. А то как был лесной мужик, так и есть. Пиши, генерал, в Питер. Пусть за наш счет на выходные приезжают и Халита захватят.
   — Кому писать? — засопел Иван Григорьевич и достал листок бумаги.
   — Пиши Вере Никитиной. Пусть она и организует выезд матери с мужем. Ее адрес у тебя в компьютере есть.
   Генерал отложил листок, разлил коньяк и, не дожидаясь Петра, залпом выпил.
   — Я, конечно, написать могу. Но они не приедут.
   — Почему, мы же дорогу оплатим? — не понял подполковник.
   — Ты, Петро, забыл, что такое деревенские люди, а я помню. Их с места можно только войной или холерой снять. А твой Халит небось вообще документов не имеет. Как они поедут? Теперь без паспорта билета и на поезд не купишь.
   — Надо помочь ему с документами.
   — Поможем, но не в один день. Документы — штука волокитная.
   — Алеша, у нас больше ребенка нет. Надя в больнице. У нее был выкидыш. Выезжай.
   — Первым рейсом, — ответил Ростоцкий.
   Ерожин положил трубку и потряс фляжку генерала. Коньяк в ней закончился.
   — Что будем пить, Григория?
   — Ты пошарь у меня за компьютером. Там еще пара бутылочек сохранилась, — ответил генерал и ухмыльнулся.
   Ерожин вышел в соседнюю комнату. Не успел он протянуть руку за бутылкой, как в дверь позвонили.
   — Кто? — не очень ласково спросил Грыжин.
   — Григорий Петрович Ерожин, — ответили в микрофон с улицы.
   — Кто, кто? — не понял генерал.
   — Это я, сын Петра Григорьевича. Гриша Ерожин.
   — Петро, открывай, к тебе сынок из Новгорода явился, — крикнул Грыжин и стал быстро прятать в сейф деньги и драгоценности.
   Подполковник вышел в переднюю и отпер дверь. На пороге стояли его сын Гриша и Таня Назарова.
   — Знакомься, отец, моя невеста.
   — Мы, кажется, уже знакомы, — невесело улыбнулся Петр Григорьевич и впустил сына с девушкой в офис.

39

   — Какой ты у меня бравый красавец! — восторженно оглядев мужа, воскликнула Кира.
   В форме она своего полковника видела впервые До этого, открывая шкаф, Кира иногда поглядывала на китель, таинственно мерцающий погонами, но на супруге форменного прикида не наблюдала никогда.
   Никита Васильевич Бобров парадную форму надевал три раза. Один — когда примерял, получив звание. А это было еще до второго брака. Другой раз — когда шел на вызов к министру принимать поздравления и третий раз — сегодня.
   Водитель Коля спросил шефа, как его везти: гнать или катить медленно.
   — Мы должны быть у подъезда в шестнадцать ноль-ноль, — приказал полковник, назвал адрес и затих на заднем сиденье.
   Утром Никита Васильевич составил вместе с пресс-атташе Петровки бумагу и отослал ее в грузинское посольство. Кроме этого он дал факс в Министерство внутренних дел Грузии с ориентировкой на Карло Ахалшвили как подозреваемого в убийстве знаменитого пианиста.
   Реакция последовала незамедлительно.
   3-Боброва пригласили в посольство, предупредив, что его официально примет сам посол.
   Ехать на протокольный прием в штатском Бобров не имел права, поэтому пришлось заскочить домой и переодеться. Миновав Патриаршие пруды, где булгаковский Воланд предсказал смерть Берлиоза, машина свернула и через минуту остановилась у парадного старинного особняка. Бобров вышел, глянул на флаг независимой Грузии и позвонил.
   Посетителя моментально впустили, и высокий молодой человек в безупречном черном костюме и сияющих лаком черных ботинках повел его вверх по широкой лестнице. Перед высокими двойными дверьми молодой проводник на минуту задержался, затем распахнул обе двери и пропустил в них гостя.
   Посол сидел за своим письменным столом в огромном кабинете, но при виде полковника поднялся и с натянутой улыбкой пошел навстречу. В левой руке хозяин кабинета держал папку с государственным гербом, а правой пожал гостю руку. Поздоровавшись, дипломат остался стоять напротив Боброва. Улыбка с интеллигентного усталого лица немолодого мужчины быстро сошла, и посол заговорил сухо и официально Говорил он совсем без акцента, и Боброву стало странно, что его принимает посол иностранного государства.
   — Имею честь сообщить в ответ на ваш запрос, что Карло Вахтангович Ахалшвили является ответственным работником таможенной службы Грузии. Карло Вахтангович действительно в указанное в запросе время находился в Москве по делам службы. Во время гибели великого грузинского музыканта Гоги Ираклиевича Абашидзе Карло Вахтангович проводил совещание с работниками посольства и находился безотлучно в его стенах.
   В связи с этим подозревать Ахалшвили в данном преступлении оснований нет. Если русской стороне нужны свидетельские показания, то они имеются и в письменной форме передаются в вашем лице соответствующим органам. — С этими словами посол подал Боброву папку, что держал в левой руке, а правую протянул для прощального рукопожатия.
   Молодой сотрудник в безупречном черном костюме, продолжая сверкать лаком башмаков, сопроводил полковника вниз по лестнице и с улыбкой открыл перед ним парадную дверь. Весь прием, включая лестничные проходы, занял семь минут.
   Никита Васильевич вернулся домой, переоделся в штатский костюм, с удовольствием пообедал и поехал в управление.
   В дверях он столкнулся с Ерожиным. Петр Григорьевич, не застав Боброва, покидал здание.
   — Не уходи. Дела пошли странные, — сказал Никита Васильевич, взяв Ерожина под руку. Они вернулись в отдел. По дороге полковник поделился новостями.
   — Ахалшвили спрятался в посольстве, — улыбнулся Ерожин, усаживаясь в кресло. — Ты не перевел надпись на рукоятке ножа?
   — Пока нет.
   — Когда переведут, дай мне знать.
   — Хорошо. Чаю хочешь? — спросил Никита Васильевич.
   Ерожин хотел.
   — Я должен с ним поговорить, — задумчиво произнес Петр Григорьевич, прихлебывая горячий черный чай. У Боброва заварки, по известному анекдоту, не жалели, и чай смахивал на чифирчик.
   — Не знаю, как тебе это удастся, — покачал головой Бобров. — Они его не покажут.
   — Посмотрим, — так же задумчиво проговорил Ерожин. — Давай мне их телефон.