Страница:
Секретарь хорошо водит машину — это Светлова видела.
Может, вполне может быть, что эти буераки и вот такие закоулки и проулки, на которых Светлова сейчас гробит свою машину, Лидии Евгеньевне хорошо известны.
Что, если все было так?..
Допустим, кое-кто знал, что через три дома у соседей без присмотра стоит «девятка».
Любопытно ведь, правда, каким манером машину из Катова угнали?
«Девятку» оставили буквально на пятнадцать минут… Каждый вечер сын хозяйки дома номер четырнадцать по улице Маяковского после работы приезжал за ребенком, который весь день находился у бабушки. Во двор хозяин «девятки» не заезжал, оставлял машину на дороге иногда и закрывать забывал — и заходил ненадолго в дом к матери.
Именно соседям должно было быть отлично известно это обстоятельство.
Минут пятнадцать всего и стояла эта «девятка» без присмотра в тот вечер. Но для смышленого человека хватило… На улице уже ведь темновато…
А кроме главного въезда на роскошный сосновый участок Погребижской — где ворота и гараж — есть еще с другой, задней стороны калитка… Калитка как раз выходит на эту улицу Маяковского.
Если все делать уверенно и быстро… И знать заранее обстоятельства, в которых будешь действовать… Например, подойти в темноте к этой оставленной ненадолго «девятке»… Сдать назад… Остановиться через три дома у этой калитки… Мешок с трупом, скажем, уже приготовлен — его к калитке подтащили заранее. Причем эта часть участка ведущему наблюдения орнитологу Алексею Комарову не видна.
Погрузили — и быстро отвезли! В сторонку от дома… Подальше, но не слишком далеко — так чтобы отсутствие Лидии Евгеньевны в доме осталось незамеченным. Вернуться же она могла на попутке… или даже пешком.
Итак… Погрузила труп и отъехала. Если тем маршрутом по закоулкам и кочкам, по бездорожью, где плутала Аня — не так уж и далеко получается от дачи Погребижской, — до того места, где, по словам хмыря, он обнаружил брошенную «девятку». В общем, могла… Могла достопочтенная Лидия Евгеньевна уложиться минут в сорок.
Вот откуда и эта иллюзия, что никто никуда не отлучался. Конечно, если везти труп под Тверь — пять часов туда и обратно — не успеешь…
А сорок минут могла Лидия Евгеньевна выкроить.
И дальше — везение… Появляется около «девятки» хмырь! А почему, собственно, везение? Тут и расчет: Лидия эта нисколько не сомневалась, что новенькую машину тут же подберут. Может, специально такую и выбрала.
Везение, что Максим оказался так далеко. Тут преступнице и, правда, повезло — пойди догадайся, как так вышло…
А хмырь, очевидно, ездил, как обычно, промышлять в Москву. Увидел новенькую «девятку» — сел и поехал. А труп в багажнике обнаружил уже дома.
Испугался. Отвез его в лес. Сам он живет под Тверью. Понятно, что и лес тверской. Таково был последнее путешествие Максима Селиверстова.
Так Максим там, под елкой, и оказался.
Вот Анна с капитаном и нашли объяснение тому, как при стопроцентном алиби — никуда не отлучались! — в доме Погребижской избавились от трупа.
И что теперь?
Еще недавно, до посещения монастыря, Светлова сочла бы это завершением расследования.
Доказать, что Лидия Евгеньевна шантажирует писательницу и потому с испуга, боясь разоблачения, убила журналиста, теперь вполне возможно.
Конечно, хмырь отпирается… Но таким людям, как друзья капитана Дубовикова, не впервой заставлять людей сознаваться.
Они запротоколируют признание хмыря в том, что он обнаружил «девятку» с трупом в багажнике. А Светлова добавит к этому — вероятный маршрут, по которому эта «девятка» ехала от дачи Погребижской. Маршрут, вычисленный путем проб и ошибок и на пару тысяч налетела — загубленного глушителя.
И все. Можно выкладывать эти карты на стол перед гражданкой Лидией Евгеньевной Зотовой и освобождать из лап шантажистки классика детской литературы.
Совсем недавно Светлова так бы и сделала. А теперь… Аня вздохнула.
Иногда не узнать что-то — означает пойти по ложному пути. Но иногда узнаешь что-то важное, но не вовремя — вот игра случая! — и, в итоге, можно завернуть не туда.
По счастью, Светлова этого избежала.
Если бы она не разминулась тогда — речь шла о сутках, не более! — с Дубовиковым, которого хмырь привязал к дереву, то…
То Анна, скорее всего, удовольствовалась бы именно таким мотивом убийства журналиста Селиверстова: шантаж и страх разоблачения.
И вряд ли бы поехала в монастырь в поисках Ефимии.
Ведь Анина версия, которую так безжалостно критиковал прежде капитан, выходит, оказалась в итоге вроде бы верной… Подтвердилась! И, скорее всего, довольная таким поворотом событий Анна вряд ли бы придала значение какой-то женщине в темном платке, мелькнувшей в тот злополучный вечер на пороге дома Погребижской. В конце концов, посетители, и кроме Селиверстова, в этом доме все-таки бывали.
Но то было тогда…
А теперь кое-что смущало Светлову.
Собственно, какая была цель? Доказать, что Лидия Евгеньевна, опасаясь разоблачения, убила Селиверстова. И освободить из пут шантажа Погребижскую.
Так?
Однако теперь, после посещения монастыря, у Светловой, уже не было уверенности, что Мария Иннокентьевна Погребижская так уж обрадуется своему освобождению.
Конечно, по инерции, Светлова еще разрабатывала версию секретаря-шантажистки, особенно стараясь в свете тех данных о хмыре, которые сообщил ей Дубовиков.
Но мысли Светловой все более и более устремлялись к самой Погребижской.
Правда, то, что Анна узнала в монастыре от Валентины Петровны, не слишком все проясняло, наоборот, скорее запутывало. Но Светлова ясно ощущала, что довольно странные показания послушницы, побывавшей на даче в Катове, ломают ее прежнюю версию. Да так ломают, что Светлова даже гипотетически придумать теперь не может какого бы то ни было приемлемого объяснения тому, что все-таки случилось в доме Погребижской. Только чувствует, что истинная тайна, по-видимому, не идет ни в какое сравнение с тем довольно простым объяснением, — шантаж и страх разоблачения! — которое для этого преступления придумала она, Светлова.
Конечно, объяснение это вроде бы так удачно теперь, после поимки хмыря, подтверждается. Но, увы… Более Светлову оно не устраивает.
За что только теперь зацепиться?
Одна фраза, которую в разговоре с ней обронила послушница Ефимия, особенно не давала Светловой покоя. «Эта женщина испугала меня», — вот что дословно сказала Ефимия.
В конце концов, что-то на уровне интуиции заставило Светлову снова позвонить внуку погибшего доктора Милованова.
— Расследование подвигается, — вздохнула Аня. — Но опять нужна ваша помощь.
— Ну, что ж… Я попробую.
— Алекс, судя по всему, вы хорошо знали своего деда, — заметила Аня. — А вы случайно не в курсе, как доктор Милованов общался со своими пациентами? Я имею в виду тех, кого он лечил не официально… Были ведь такие люди?
— Ну, были, конечно. Были люди, которых дед лечил у себя в клинике постоянно, знал их по многу лет… И иногда они, со временем, становились его личными пациентами. И хотя с частной практикой в прежние времена было непросто… Вы, наверное, еще помните?
— Припоминаю…
— Но, в общем, как-то так, на приватной основе, на личных договоренностях все-таки устраивались… Конечно, особенно не афишируя эти отношения.
— И Мария Иннокентьевна Погребижская относилась к таким пациентам?
— Во всяком случае, я часто слышал это имя. Она ведь человек известный.
Уже в детстве, когда мне читали книжки вслух, я знал, что их написала «дедушкина больная».
— А как-то все это фиксировалось?
— То есть?
— Ведь доктор Милованов, как вы говорили, был очень аккуратным, очень точным человеком?
— Даже можно сказать, педантичным человеком.
— Ну, я имею в виду, что обычно в поликлинике у больного есть медицинская карта, а в ней все данные о больном, о том, какое проводилось лечение… Диагнозы…
— Ну, да… Конечно, дедушка вел такие записи. У него была картотека, насколько я знаю… Все необходимые данные о пациентах. Все, как полагается.
— Интересно… — Светлова даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть удачу. — И что же стало с эти записями?
Алекс Милованов задумался.
— Вообще-то, все бумаги находились в его кабинете, здесь, в его квартире. Квартира досталась нам с сестрой после дедушкиной смерти. Так решили родители.
— Понятно…
— Они такие у нас, знаете, продвинутые… западного склада… Считают, что после совершеннолетия дети должны жить самостоятельно и отдельно. Вот мы с Нюшей и переехали.
— Вот как?
— Но как раз кабинет дедушкин заняла моя сестра Нюша. Честно говоря, я не знаю, что она сделала с вещами, которые там были…
Светлова с безысходностью во взоре смотрела на Нюшу с ее прической «только что с постели» и пирсингом — колечком в носу… И представляла, как такая внучка занимала дедушкину «территорию».
Что она сделала первым делом? Можно даже и не гадать — первым делом девушка в стиле «ультра» выбросила всякий ненужный хлам, принадлежащий старику.
— Ой, ну что вы! — разуверила ее украшенная колечком Нюша.
— Нет?
— Нет, конечно… Вот представьте: у дедушки в комнате на книжной полке стояла вазочка… Ну, ужас, а не предмет… Дедушке этот горшочек какой-то дипломат с Кипра, его пациент, когда-то подарил. Мама еще всегда смеялись: ну и дипломат — нашел, что подарить! И правда, посмотреть-то не на что.
— И что же?
— А я вот не поленилась: отвезла его, этот горшочек, на Волхонку, в музей… Представляете, в очереди там сидела!
— Да что вы!
— А там, между прочим, в этой очереди, одни старушки с узелками… И что вы думаете? Женщина-эксперт как глянула на этот дедушкин горшочек, так просто расцвела. Оказывается, этот горшочек датируется «железным веком», а у них на Волхонке с «железным веком», ну просто беда — почти вообще таких экспонатов нет.
— Вот те раз…
— Эта женщина-эксперт мне даже все рассказала… Как народ в этом «железном веке» жил, как трудился… У них в жилище, оказывается, вдоль стен были полки, а на них как раз и стояли такие вот горшочки. Ну, а в них хранилось масло, вино, зерно… Интересно, правда?
— Правда, — согласилась Светлова.
— Ну, а еще интереснее то, что музей мне за этот горшочек невзрачный три тысячи долларов заплатил. А вы спрашиваете, не выбросила ли я дедушкины бумаги?! Что же я, дура — их выбрасывать? Как же я буду выбрасывать, если я не знаю, что это? Согласны?
— Согласна, — радостно поддержала разумную Нюшу Светлова.
— Вот вы, например, заплатите мне сейчас за доступ к дедушкиному архиву, как хранителю, долларов пятьдесят… Ну, полагается же хранителю?
— Думаю, да…
— И вот уже, считай, мои старания начинают окупаться. Правда?
Ну, и Нюша, ну, и поколение пепси! Светлова восхищенно смотрела на свою собеседницу:
— Нюша… Вы хотите сказать, что все записи, которые вел доктор Милованов, в целости и сохранности?
Внучка Милованова улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды, что в данном контексте, видимо, означало: «Гоните бабки — и сами убедитесь!»
Картонные коробки, битком набитые бумагами доктора Милованова, были извлечены из кладовки, и Светлова засела за изучение.
Времени это потребовало уйму. Хорошо хоть, что в записях доктора, благодаря его педантичности, ясно прослеживалась система, а то Светлова провозилась бы и дольше.
Но, то, что Анна в итоге обнаружила, очень сильно ее озадачило.
Получалось, что стоило копаться в пыли и разбирать докторские закорючки — почерк у старика был не очень… Настоящий докторский почерк — таким только рецепты писать и диагнозы — ничего не поймешь!
В общем, это было настоящее открытие. Судя по записям доктора, Погребижская неизлечимо больна.
Во всяком случае, именно это следовало из диагноза Милованова.
И Светловой даже показалось, что кое-что она теперь поняла. Еще далеко не все, но уже кое-что.
Глава 19
Может, вполне может быть, что эти буераки и вот такие закоулки и проулки, на которых Светлова сейчас гробит свою машину, Лидии Евгеньевне хорошо известны.
Что, если все было так?..
Допустим, кое-кто знал, что через три дома у соседей без присмотра стоит «девятка».
Любопытно ведь, правда, каким манером машину из Катова угнали?
«Девятку» оставили буквально на пятнадцать минут… Каждый вечер сын хозяйки дома номер четырнадцать по улице Маяковского после работы приезжал за ребенком, который весь день находился у бабушки. Во двор хозяин «девятки» не заезжал, оставлял машину на дороге иногда и закрывать забывал — и заходил ненадолго в дом к матери.
Именно соседям должно было быть отлично известно это обстоятельство.
Минут пятнадцать всего и стояла эта «девятка» без присмотра в тот вечер. Но для смышленого человека хватило… На улице уже ведь темновато…
А кроме главного въезда на роскошный сосновый участок Погребижской — где ворота и гараж — есть еще с другой, задней стороны калитка… Калитка как раз выходит на эту улицу Маяковского.
Если все делать уверенно и быстро… И знать заранее обстоятельства, в которых будешь действовать… Например, подойти в темноте к этой оставленной ненадолго «девятке»… Сдать назад… Остановиться через три дома у этой калитки… Мешок с трупом, скажем, уже приготовлен — его к калитке подтащили заранее. Причем эта часть участка ведущему наблюдения орнитологу Алексею Комарову не видна.
Погрузили — и быстро отвезли! В сторонку от дома… Подальше, но не слишком далеко — так чтобы отсутствие Лидии Евгеньевны в доме осталось незамеченным. Вернуться же она могла на попутке… или даже пешком.
Итак… Погрузила труп и отъехала. Если тем маршрутом по закоулкам и кочкам, по бездорожью, где плутала Аня — не так уж и далеко получается от дачи Погребижской, — до того места, где, по словам хмыря, он обнаружил брошенную «девятку». В общем, могла… Могла достопочтенная Лидия Евгеньевна уложиться минут в сорок.
Вот откуда и эта иллюзия, что никто никуда не отлучался. Конечно, если везти труп под Тверь — пять часов туда и обратно — не успеешь…
А сорок минут могла Лидия Евгеньевна выкроить.
И дальше — везение… Появляется около «девятки» хмырь! А почему, собственно, везение? Тут и расчет: Лидия эта нисколько не сомневалась, что новенькую машину тут же подберут. Может, специально такую и выбрала.
Везение, что Максим оказался так далеко. Тут преступнице и, правда, повезло — пойди догадайся, как так вышло…
А хмырь, очевидно, ездил, как обычно, промышлять в Москву. Увидел новенькую «девятку» — сел и поехал. А труп в багажнике обнаружил уже дома.
Испугался. Отвез его в лес. Сам он живет под Тверью. Понятно, что и лес тверской. Таково был последнее путешествие Максима Селиверстова.
Так Максим там, под елкой, и оказался.
Вот Анна с капитаном и нашли объяснение тому, как при стопроцентном алиби — никуда не отлучались! — в доме Погребижской избавились от трупа.
* * *
Со страшным ревом — все-таки где-то она повредила глушитель — Светлова наконец добралась до дома.И что теперь?
Еще недавно, до посещения монастыря, Светлова сочла бы это завершением расследования.
Доказать, что Лидия Евгеньевна шантажирует писательницу и потому с испуга, боясь разоблачения, убила журналиста, теперь вполне возможно.
Конечно, хмырь отпирается… Но таким людям, как друзья капитана Дубовикова, не впервой заставлять людей сознаваться.
Они запротоколируют признание хмыря в том, что он обнаружил «девятку» с трупом в багажнике. А Светлова добавит к этому — вероятный маршрут, по которому эта «девятка» ехала от дачи Погребижской. Маршрут, вычисленный путем проб и ошибок и на пару тысяч налетела — загубленного глушителя.
И все. Можно выкладывать эти карты на стол перед гражданкой Лидией Евгеньевной Зотовой и освобождать из лап шантажистки классика детской литературы.
Совсем недавно Светлова так бы и сделала. А теперь… Аня вздохнула.
Иногда не узнать что-то — означает пойти по ложному пути. Но иногда узнаешь что-то важное, но не вовремя — вот игра случая! — и, в итоге, можно завернуть не туда.
По счастью, Светлова этого избежала.
Если бы она не разминулась тогда — речь шла о сутках, не более! — с Дубовиковым, которого хмырь привязал к дереву, то…
То Анна, скорее всего, удовольствовалась бы именно таким мотивом убийства журналиста Селиверстова: шантаж и страх разоблачения.
И вряд ли бы поехала в монастырь в поисках Ефимии.
Ведь Анина версия, которую так безжалостно критиковал прежде капитан, выходит, оказалась в итоге вроде бы верной… Подтвердилась! И, скорее всего, довольная таким поворотом событий Анна вряд ли бы придала значение какой-то женщине в темном платке, мелькнувшей в тот злополучный вечер на пороге дома Погребижской. В конце концов, посетители, и кроме Селиверстова, в этом доме все-таки бывали.
Но то было тогда…
А теперь кое-что смущало Светлову.
Собственно, какая была цель? Доказать, что Лидия Евгеньевна, опасаясь разоблачения, убила Селиверстова. И освободить из пут шантажа Погребижскую.
Так?
Однако теперь, после посещения монастыря, у Светловой, уже не было уверенности, что Мария Иннокентьевна Погребижская так уж обрадуется своему освобождению.
Конечно, по инерции, Светлова еще разрабатывала версию секретаря-шантажистки, особенно стараясь в свете тех данных о хмыре, которые сообщил ей Дубовиков.
Но мысли Светловой все более и более устремлялись к самой Погребижской.
Правда, то, что Анна узнала в монастыре от Валентины Петровны, не слишком все проясняло, наоборот, скорее запутывало. Но Светлова ясно ощущала, что довольно странные показания послушницы, побывавшей на даче в Катове, ломают ее прежнюю версию. Да так ломают, что Светлова даже гипотетически придумать теперь не может какого бы то ни было приемлемого объяснения тому, что все-таки случилось в доме Погребижской. Только чувствует, что истинная тайна, по-видимому, не идет ни в какое сравнение с тем довольно простым объяснением, — шантаж и страх разоблачения! — которое для этого преступления придумала она, Светлова.
Конечно, объяснение это вроде бы так удачно теперь, после поимки хмыря, подтверждается. Но, увы… Более Светлову оно не устраивает.
За что только теперь зацепиться?
Одна фраза, которую в разговоре с ней обронила послушница Ефимия, особенно не давала Светловой покоя. «Эта женщина испугала меня», — вот что дословно сказала Ефимия.
В конце концов, что-то на уровне интуиции заставило Светлову снова позвонить внуку погибшего доктора Милованова.
* * *
— А это вы… Ну как расследование? Светловой повезло, что она нашла Алекса Милованова по домашнему телефону, а не по мобильному, и он никуда не бежал, не торопился. И можно было поговорить спокойно.— Расследование подвигается, — вздохнула Аня. — Но опять нужна ваша помощь.
— Ну, что ж… Я попробую.
— Алекс, судя по всему, вы хорошо знали своего деда, — заметила Аня. — А вы случайно не в курсе, как доктор Милованов общался со своими пациентами? Я имею в виду тех, кого он лечил не официально… Были ведь такие люди?
— Ну, были, конечно. Были люди, которых дед лечил у себя в клинике постоянно, знал их по многу лет… И иногда они, со временем, становились его личными пациентами. И хотя с частной практикой в прежние времена было непросто… Вы, наверное, еще помните?
— Припоминаю…
— Но, в общем, как-то так, на приватной основе, на личных договоренностях все-таки устраивались… Конечно, особенно не афишируя эти отношения.
— И Мария Иннокентьевна Погребижская относилась к таким пациентам?
— Во всяком случае, я часто слышал это имя. Она ведь человек известный.
Уже в детстве, когда мне читали книжки вслух, я знал, что их написала «дедушкина больная».
— А как-то все это фиксировалось?
— То есть?
— Ведь доктор Милованов, как вы говорили, был очень аккуратным, очень точным человеком?
— Даже можно сказать, педантичным человеком.
— Ну, я имею в виду, что обычно в поликлинике у больного есть медицинская карта, а в ней все данные о больном, о том, какое проводилось лечение… Диагнозы…
— Ну, да… Конечно, дедушка вел такие записи. У него была картотека, насколько я знаю… Все необходимые данные о пациентах. Все, как полагается.
— Интересно… — Светлова даже затаила дыхание, чтобы не спугнуть удачу. — И что же стало с эти записями?
Алекс Милованов задумался.
— Вообще-то, все бумаги находились в его кабинете, здесь, в его квартире. Квартира досталась нам с сестрой после дедушкиной смерти. Так решили родители.
— Понятно…
— Они такие у нас, знаете, продвинутые… западного склада… Считают, что после совершеннолетия дети должны жить самостоятельно и отдельно. Вот мы с Нюшей и переехали.
— Вот как?
— Но как раз кабинет дедушкин заняла моя сестра Нюша. Честно говоря, я не знаю, что она сделала с вещами, которые там были…
* * *
Нюша Милованова работала продавцом в магазине «Ультра». И надо сказать, что в магазине «Ультра» все было ультра. И сама Нюша была ультра…Светлова с безысходностью во взоре смотрела на Нюшу с ее прической «только что с постели» и пирсингом — колечком в носу… И представляла, как такая внучка занимала дедушкину «территорию».
Что она сделала первым делом? Можно даже и не гадать — первым делом девушка в стиле «ультра» выбросила всякий ненужный хлам, принадлежащий старику.
— Ой, ну что вы! — разуверила ее украшенная колечком Нюша.
— Нет?
— Нет, конечно… Вот представьте: у дедушки в комнате на книжной полке стояла вазочка… Ну, ужас, а не предмет… Дедушке этот горшочек какой-то дипломат с Кипра, его пациент, когда-то подарил. Мама еще всегда смеялись: ну и дипломат — нашел, что подарить! И правда, посмотреть-то не на что.
— И что же?
— А я вот не поленилась: отвезла его, этот горшочек, на Волхонку, в музей… Представляете, в очереди там сидела!
— Да что вы!
— А там, между прочим, в этой очереди, одни старушки с узелками… И что вы думаете? Женщина-эксперт как глянула на этот дедушкин горшочек, так просто расцвела. Оказывается, этот горшочек датируется «железным веком», а у них на Волхонке с «железным веком», ну просто беда — почти вообще таких экспонатов нет.
— Вот те раз…
— Эта женщина-эксперт мне даже все рассказала… Как народ в этом «железном веке» жил, как трудился… У них в жилище, оказывается, вдоль стен были полки, а на них как раз и стояли такие вот горшочки. Ну, а в них хранилось масло, вино, зерно… Интересно, правда?
— Правда, — согласилась Светлова.
— Ну, а еще интереснее то, что музей мне за этот горшочек невзрачный три тысячи долларов заплатил. А вы спрашиваете, не выбросила ли я дедушкины бумаги?! Что же я, дура — их выбрасывать? Как же я буду выбрасывать, если я не знаю, что это? Согласны?
— Согласна, — радостно поддержала разумную Нюшу Светлова.
— Вот вы, например, заплатите мне сейчас за доступ к дедушкиному архиву, как хранителю, долларов пятьдесят… Ну, полагается же хранителю?
— Думаю, да…
— И вот уже, считай, мои старания начинают окупаться. Правда?
Ну, и Нюша, ну, и поколение пепси! Светлова восхищенно смотрела на свою собеседницу:
— Нюша… Вы хотите сказать, что все записи, которые вел доктор Милованов, в целости и сохранности?
Внучка Милованова улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды, что в данном контексте, видимо, означало: «Гоните бабки — и сами убедитесь!»
Картонные коробки, битком набитые бумагами доктора Милованова, были извлечены из кладовки, и Светлова засела за изучение.
Времени это потребовало уйму. Хорошо хоть, что в записях доктора, благодаря его педантичности, ясно прослеживалась система, а то Светлова провозилась бы и дольше.
Но, то, что Анна в итоге обнаружила, очень сильно ее озадачило.
Получалось, что стоило копаться в пыли и разбирать докторские закорючки — почерк у старика был не очень… Настоящий докторский почерк — таким только рецепты писать и диагнозы — ничего не поймешь!
В общем, это было настоящее открытие. Судя по записям доктора, Погребижская неизлечимо больна.
Во всяком случае, именно это следовало из диагноза Милованова.
И Светловой даже показалось, что кое-что она теперь поняла. Еще далеко не все, но уже кое-что.
Глава 19
По счастью, золовка Погребижской, Елизавета Львовна, в санаторий пока больше не собиралась. И Светлова снова набрала ее номер.
Трубку сняли.
— Елизавета Львовна! А вы случайно не знаете, на каком кладбище место у Погребижских?
— На Введенском, — оживилась золовка. Тема похорон, безусловно, была интересна Елизавете Львовне так же, как и тема болезней. — Там, где похоронен Константин Иннокентьевич Погребижский, брат Марии Иннокентьевны… И родители их там.
— Вот как?
— Там у них, у Погребижских, место… У нас-то, у Суконцевых, как вы теперь уже знаете, на Пятницком. Вы ведь видели брата моего могилку…
— Да-да…
— А у них, у Погребижских, — на Введенском кладбище. Правда, тесновато им там. Кладбище старое. Ну, да уместиться еще можно… А лучше ведь всем вместе, правда?
Светлова подумала и сказала:
— Правда!
— То-то и оно! — непонятно отчего вздохнула золовка.
— Вы мне объясните, как это место отыскать? — попросила ее Светлова.
— Это вам для работы?
— Да, хочется уяснить некоторые детали…
Аня огляделась.
Гранитные надгробия, фамилии, даты, лица в траурных овалах…
Вот родители Константина Иннокентьевича и Марии Иннокентьевны… А вот и он сам, брат этот… То есть, не он, конечно, сам, а его собственная могила.
Верно замечено было золовкой то, что тесновато им здесь. Как там Елизавета Львовна еще сказала? «Ну, да уместиться еще можно!»
Аня грустно усмехнулась. Насколько уже приземлено и обыденно прикидывает старый человек: уместиться можно или нет? Наверное, с возрастом люди вообще рассуждают на эту тему все спокойнее.
А кому уместиться-то? Кого золовка имела в виду? Не себя ведь?
Наверное, не себя. Ведь их клан — на другом кладбище. На Пятницком. Там и могила ее брата, бывшего мужа Погребижской.
Ну, к этой теме еще придется вернуться. Ясно, что не последний раз они с Елизаветой Львовной пообщались…
Аня снова огляделась: а местечко рядом с Константином Иннокентьевичем Погребижским и правда найдется…
Детей вроде бы нет ни у Константина Иннокентьевича, ни у Марии Иннокентьевны.
Стало быть…
В кладбищенской конторе за некоторое вознаграждение Светловой подтвердили: да, место рядом с Константином Иннокентьевичем Погребижским оплачено, зарезервировано, и сделано это было еще, когда было произведено последнее захоронение. Одновременно.
«Бездетные люди в этом смысле очень как-то предусмотрительны и довольно трезво смотрят на свое будущее. Родных нет — надо самим позаботиться, — думала Светлова. — Нет сомнений: это место, подле брата, предназначено самой Марии Иннокентьевне».
Похоронила брата и сразу о себе позаботилась.
А поскольку Погребижская, как это следует из диагноза доктора Милованова, неизлечимо больна…
Вот они, «детали», которые Анне так хотелось выяснить…
Погребижская знает о своей болезни, потому и отплатила заранее место на кладбище. В общем, до посещения его у Анны оставались еще сомнения: может быть, доктор Милованов ничего своей пациентке не сказал? Знает она или нет? Бывает, когда диагнозы похожи на смертные приговоры, их не торопятся сообщать пациентам.
Но Погребижская, значит, знает, если позаботилась заранее. Это место рядом с братом — ответ на Анин вопрос.
Но что же все это означает?
Например, в свете того, что Светлова узнала из картотеки доктора Милованова, в высшей степени странно, почему это место на кладбище, рядом с братом, все-таки до сих пор не занято?
Возможно, диагноз оказался, к счастью, ошибочным?
Нет, нет… Скорей, доктор ошибся в сроках… Болезнь развивается не так стремительно, как он предполагал.
Но Погребижская о диагнозе явно знает…
Погребижская не рвется из «плена» и не пытается освободиться от пут шантажа. Потому что никто ее и не шантажирует.
Анины подозрения насчет Лидии Евгеньевны были так сильны, что она и думать забыла о Погребижской. Вот что значит находиться в плену одной версии, и притом версии ложной!..
Увы… Согласно страшному диагнозу доктора Милованова, течение неизлечимой болезни, которой страдает Погребижская, в последней стадии сопровождается изменениями психики…
Самая ужасающая фаза, когда теряют рассудок.
Не этим ли и вызвана серия смертей вокруг писательницы Погребижской?
Первым пал смертью храбрых доктор… Возможно, он сообщил писательнице, что болезнь отныне вошла в последнюю стадию, сопровождающуюся изменениями психики, когда больные даже нуждаются в принудительной изоляции…
И как гонцы в древности, приносящие дурные известия, доктор Милованов был за это наказан.
За доктором последовал безобидный Леша Суконцев… Мотив? Болезнь и безумие не нуждаются в мотивах.
А Селиверстов, получается, — из этой же серии.
Аня вгляделась в цифры на могильной плите Константина Погребижского.
Вот она, дата его смерти… Нет, не два года назад. Совсем не два. Уже пять лет прошло с тех пор, как брат писательницы умер. Брат Погребижской, скорее всего, умер сам. Естественный конец…
Светлова перевела взгляд на портрет Константина Погребижского. Что можно понять по такому изображению? Ну, пожалуй, только то, что они с сестрой были довольно похожи. Даже, пожалуй, очень похожи. Но, что толку от этого открытия?
Как вот узнать, не связана ли все-таки и с этим человеком какая-то загадка? В общем, столько вопросов…
А что тогда Лидия Евгеньевна? Какова ее роль?
Нет, никак пока не состыковывалось то, что Светлова выяснила, продвигаясь в своем расследовании вперед…
Да и не вперед Анна, возможно, продвигалась, а в какой-то туман. Вся информация какая-то противоречащая, странная… Никакой ясности.
Кстати, о тумане…
«Какова тогда роль Лидии Евгеньевны? — размышляла она по дороге. — Какова?!»
Час битый Анна ждала, пока для нее найдется немного времени. Наконец нужный ей собеседник освободился. Но, увидев Светлову, просовывающуюся в кабинет, тут же замахал руками.
— Только ради Андрея Кронрода! — однако сразу же, с порога сообразительно предупредила Анна издателя.
— Ну, хорошо… ради Андрея, — согласился тот.
— А если бы Погребижская перестала писать — заболела, например? — сразу перешла к делу Светлова.
— Чего-чего?
— Ну, если бы Погребижская не писала больше приключения Рика? Что бы стало с вами, например?
— Бросьте! Она всегда отличалась завидным здоровьем! Тьфу-тьфу, — хозяин «Андромеды» сплюнул через левое плечо. — Не накаркайте.
— Нет, ну почему? — Аня сделала голубые глаза. — Человек может внезапно заболеть…
— Что это вас просто заклинило на этой теме? Вы ради этого и пришли?
— Ну, правда?
— Если, правда, то мы тогда накроемся медным тазом. — Анин собеседник посмотрел на часы. — Ну, не сразу конечно. Но накроемся. У вас все?
— Вот как? Значит Погребижская — это доходно?
— Сейчас очень.
— А раньше?
— В общем, Мария Иннокентьевна всегда была ничего… Как-то сумела перебраться из одной эпохи в другую, не обломав крыльев. И тогда она печаталась и процветала — ну, в соответствии, конечно, с тогдашними стандартами процветания. В меру, по-социалистически… И «эпоху перемен» пережила. Ну, а уж сейчас… Не о многих это скажешь!
— А Погребижская еще где-нибудь печатается?
— Нет, только у нас.
— А как она у вас оказалась?
— Как-то исторически сложилось… Ну, то, что она у нас оказалась.
Тогда такое время было причудливое… И, в общем-то, мы бы не хотели ее потерять! И если бы Погребижская, например, умерла…
— Умерла?! — вдруг встрепенулась при этих словах Светлова.
— Да, это был бы кошмар! — Анин собеседник даже зажмурился.
— Ну да, конечно… — закивала Светлова. — Кто же тогда будет писать приключения этого Рика?
— Да писать кому нашлось бы —.не такой уж неподражаемый шедевр…
— Это точно… — от души согласилась Аня.
— В общем, нашли бы.
— Ну и?
— Что «ну и»?! Прошли те времена… Вон у Успенского раньше Чебурашкой кто только не пользовался, а потом он даже кондитерскую фабрику заставил на фантике название поменять. Хочешь есть конфеты с Чебурашкой на фантике — плати.
— То есть?
— То есть, существует право на интеллектуальную собственность. Смерть Погребижской — это смерть львенка Рика! Двойные похороны.
— Правда?!
Светлова не без удовольствия представила этого обормота с бластером, провожаемого в последний путь.
— А Лидия Евгеньевна тоже тогда накроется медным тазом?
— А она — в первую очередь.
— Она не будет тогда получать гонорары за книги Погребижской?
— С какой-такой стати? Она не дочь, не сестра, не наследница авторских прав. Секретарь. Всего лишь.
— Ах, вот как! — задумалась Анна — В общем, если бы вдруг вы узнали, что Мария Иннокентьевна серьезно заболела, то…
Анин собеседник снова посмотрел на часы:
— …То я бы попросил ее меня усыновить и заодно оставить мне в наследство авторские права. Тем более что у нее все равно, кажется, никого нет.
— А что бы вы сделали, если бы она уже умерла? Издатель, которого Светлова, похоже, всерьез заставила задуматься над этой проблемой, некоторое время пристально смотрел на нее.
— Я бы ее оживил, — наконец сказал он. Светлова глядела на своего собеседника, широко раскрыв глаза:
— Что-что?
— Шутка!
— Ах, вот…
— Извини, Ань… я занят!
— Петь… — не отставала супруга. — А как ты думаешь — можно оживить человека?
— Это не ко мне, — пробормотал Стариков.
— А к кому?
— Это тебе на Гаити надо.
— Да?
— Ага! Там культ Вуду — ходят такие зомбированные личности — колдуны местные это с ними делают, — двигаются они, как люди, и все такое. А на самом деле мертвецы.
— Да что ты говоришь?!
— Представь себе… Поручения могут выполнять этих колдунов.
— Ответственные?
— Ну, так… я думаю!
— Здорово… — пробормотала Светлова. — А писать не могут?
— Чего-чего?
— Сочинять…
— А как же! Понимаешь, сидит такая зомби и корябает что-нибудь на восковой дощечке… В руке у нее стило…
— Как?
— Ну, палочка такая с острым концом, как в древности…
— Ах, вот что… А что корябают-то?
— Ну, может проклятия какие-нибудь или магические знаки.
— Шутка?
— Ага…
— А на компьютере может?
Петя даже оторвал взгляд от монитора.
— Зомби? Думаю, если бы это случилось — это был первый случай в истории культа Вуду! Но, извини, ничего определенного не могу сказать тебе на этот счет…
— Все шутят, — вздохнула Светлова. — А если серьезно? Есть какое-то объяснение? Не мистическое? Они и в самом деле мертвецы?
— Ну, считается, что все дело в порошке, который изготавливают гаитянские колдуны. В его состав входит с десяток ингредиентов…
— Какие-нибудь сушеные жабы?
— Вот-вот! Морская жаба-борджиа там и вправду есть. Но самое главное, рыба-двузуб. В ней содержится тетрод отоксин. Это сильнейший природный нервно-паралитический яд. Колдуны используют дозировку, которая не приводит к летальному исходу, но погружает человека в кому, похожую на летаргический сон.
— Да?!
— В таком пограничном состоянии зомби могут существовать десятилетиями.
Время для них словно останавливается. Эти живые трупы все сознают, но у них нет чувств и памяти.
— Вот как?
— Зомби были не только невольниками на плантациях. Из них состояла целая армия, а диктатор Франсуа Дювалье использовал их как помощников и шпионов.
— А на Гаити можно купить такой порошок?
— Наверное…
— И услуги колдуна?
— Думаю, да.
— А в Москве?
— А в Москве теперь, как ты знаешь, есть все. То, что можно купить везде, то продается и в Москве.
— Понятно.
— А тебе бы вообще-то надо отдохнуть. Мне кажется, ты сильно переутомляешься.
— Хорошо, пойду, пожалуй, спать, — согласилась Светлова.
«Вообще, она какая-то странная, — размышляла Светлова, оставив мужа в покое. — Не то чтобы заторможенная… Но что-то в ней не так!»
Теперь Светлова вдруг пришла к выводу, что при общении с писательницей у нее постоянно было ощущение какой-то неестественности.
Новое объяснение, которое придумала было Аня, выглядело так: писательница Погребижская впала в безумие и в финальной стадии своей болезни косит народ налево и направо… А Лидия Евгеньевна покрывает ее преступления, потому что должны появляться новые приключения Рика. Это их хлеб.
А как, спрашивается, Погребижская тогда на этой самой «стадии» пишет?
Ну, наняли кого-то, решила было Светлова — писать за нее.
Трубку сняли.
— Елизавета Львовна! А вы случайно не знаете, на каком кладбище место у Погребижских?
— На Введенском, — оживилась золовка. Тема похорон, безусловно, была интересна Елизавете Львовне так же, как и тема болезней. — Там, где похоронен Константин Иннокентьевич Погребижский, брат Марии Иннокентьевны… И родители их там.
— Вот как?
— Там у них, у Погребижских, место… У нас-то, у Суконцевых, как вы теперь уже знаете, на Пятницком. Вы ведь видели брата моего могилку…
— Да-да…
— А у них, у Погребижских, — на Введенском кладбище. Правда, тесновато им там. Кладбище старое. Ну, да уместиться еще можно… А лучше ведь всем вместе, правда?
Светлова подумала и сказала:
— Правда!
— То-то и оно! — непонятно отчего вздохнула золовка.
— Вы мне объясните, как это место отыскать? — попросила ее Светлова.
— Это вам для работы?
— Да, хочется уяснить некоторые детали…
* * *
Венки, дорожки… Хорошо, хоть снега еще нет, никак не выпадет. А то что бы она, Светлова, тут разглядела?! А так все-таки нашла могилку…Аня огляделась.
Гранитные надгробия, фамилии, даты, лица в траурных овалах…
Вот родители Константина Иннокентьевича и Марии Иннокентьевны… А вот и он сам, брат этот… То есть, не он, конечно, сам, а его собственная могила.
Верно замечено было золовкой то, что тесновато им здесь. Как там Елизавета Львовна еще сказала? «Ну, да уместиться еще можно!»
Аня грустно усмехнулась. Насколько уже приземлено и обыденно прикидывает старый человек: уместиться можно или нет? Наверное, с возрастом люди вообще рассуждают на эту тему все спокойнее.
А кому уместиться-то? Кого золовка имела в виду? Не себя ведь?
Наверное, не себя. Ведь их клан — на другом кладбище. На Пятницком. Там и могила ее брата, бывшего мужа Погребижской.
Ну, к этой теме еще придется вернуться. Ясно, что не последний раз они с Елизаветой Львовной пообщались…
Аня снова огляделась: а местечко рядом с Константином Иннокентьевичем Погребижским и правда найдется…
Детей вроде бы нет ни у Константина Иннокентьевича, ни у Марии Иннокентьевны.
Стало быть…
В кладбищенской конторе за некоторое вознаграждение Светловой подтвердили: да, место рядом с Константином Иннокентьевичем Погребижским оплачено, зарезервировано, и сделано это было еще, когда было произведено последнее захоронение. Одновременно.
«Бездетные люди в этом смысле очень как-то предусмотрительны и довольно трезво смотрят на свое будущее. Родных нет — надо самим позаботиться, — думала Светлова. — Нет сомнений: это место, подле брата, предназначено самой Марии Иннокентьевне».
Похоронила брата и сразу о себе позаботилась.
А поскольку Погребижская, как это следует из диагноза доктора Милованова, неизлечимо больна…
Вот они, «детали», которые Анне так хотелось выяснить…
Погребижская знает о своей болезни, потому и отплатила заранее место на кладбище. В общем, до посещения его у Анны оставались еще сомнения: может быть, доктор Милованов ничего своей пациентке не сказал? Знает она или нет? Бывает, когда диагнозы похожи на смертные приговоры, их не торопятся сообщать пациентам.
Но Погребижская, значит, знает, если позаботилась заранее. Это место рядом с братом — ответ на Анин вопрос.
Но что же все это означает?
Например, в свете того, что Светлова узнала из картотеки доктора Милованова, в высшей степени странно, почему это место на кладбище, рядом с братом, все-таки до сих пор не занято?
Возможно, диагноз оказался, к счастью, ошибочным?
Нет, нет… Скорей, доктор ошибся в сроках… Болезнь развивается не так стремительно, как он предполагал.
Но Погребижская о диагнозе явно знает…
Погребижская не рвется из «плена» и не пытается освободиться от пут шантажа. Потому что никто ее и не шантажирует.
Анины подозрения насчет Лидии Евгеньевны были так сильны, что она и думать забыла о Погребижской. Вот что значит находиться в плену одной версии, и притом версии ложной!..
Увы… Согласно страшному диагнозу доктора Милованова, течение неизлечимой болезни, которой страдает Погребижская, в последней стадии сопровождается изменениями психики…
Самая ужасающая фаза, когда теряют рассудок.
Не этим ли и вызвана серия смертей вокруг писательницы Погребижской?
Первым пал смертью храбрых доктор… Возможно, он сообщил писательнице, что болезнь отныне вошла в последнюю стадию, сопровождающуюся изменениями психики, когда больные даже нуждаются в принудительной изоляции…
И как гонцы в древности, приносящие дурные известия, доктор Милованов был за это наказан.
За доктором последовал безобидный Леша Суконцев… Мотив? Болезнь и безумие не нуждаются в мотивах.
А Селиверстов, получается, — из этой же серии.
Аня вгляделась в цифры на могильной плите Константина Погребижского.
Вот она, дата его смерти… Нет, не два года назад. Совсем не два. Уже пять лет прошло с тех пор, как брат писательницы умер. Брат Погребижской, скорее всего, умер сам. Естественный конец…
Светлова перевела взгляд на портрет Константина Погребижского. Что можно понять по такому изображению? Ну, пожалуй, только то, что они с сестрой были довольно похожи. Даже, пожалуй, очень похожи. Но, что толку от этого открытия?
Как вот узнать, не связана ли все-таки и с этим человеком какая-то загадка? В общем, столько вопросов…
А что тогда Лидия Евгеньевна? Какова ее роль?
Нет, никак пока не состыковывалось то, что Светлова выяснила, продвигаясь в своем расследовании вперед…
Да и не вперед Анна, возможно, продвигалась, а в какой-то туман. Вся информация какая-то противоречащая, странная… Никакой ясности.
Кстати, о тумане…
* * *
И Светлова снова потащилась в «Туманность Андромеды».«Какова тогда роль Лидии Евгеньевны? — размышляла она по дороге. — Какова?!»
Час битый Анна ждала, пока для нее найдется немного времени. Наконец нужный ей собеседник освободился. Но, увидев Светлову, просовывающуюся в кабинет, тут же замахал руками.
— Только ради Андрея Кронрода! — однако сразу же, с порога сообразительно предупредила Анна издателя.
— Ну, хорошо… ради Андрея, — согласился тот.
— А если бы Погребижская перестала писать — заболела, например? — сразу перешла к делу Светлова.
— Чего-чего?
— Ну, если бы Погребижская не писала больше приключения Рика? Что бы стало с вами, например?
— Бросьте! Она всегда отличалась завидным здоровьем! Тьфу-тьфу, — хозяин «Андромеды» сплюнул через левое плечо. — Не накаркайте.
— Нет, ну почему? — Аня сделала голубые глаза. — Человек может внезапно заболеть…
— Что это вас просто заклинило на этой теме? Вы ради этого и пришли?
— Ну, правда?
— Если, правда, то мы тогда накроемся медным тазом. — Анин собеседник посмотрел на часы. — Ну, не сразу конечно. Но накроемся. У вас все?
— Вот как? Значит Погребижская — это доходно?
— Сейчас очень.
— А раньше?
— В общем, Мария Иннокентьевна всегда была ничего… Как-то сумела перебраться из одной эпохи в другую, не обломав крыльев. И тогда она печаталась и процветала — ну, в соответствии, конечно, с тогдашними стандартами процветания. В меру, по-социалистически… И «эпоху перемен» пережила. Ну, а уж сейчас… Не о многих это скажешь!
— А Погребижская еще где-нибудь печатается?
— Нет, только у нас.
— А как она у вас оказалась?
— Как-то исторически сложилось… Ну, то, что она у нас оказалась.
Тогда такое время было причудливое… И, в общем-то, мы бы не хотели ее потерять! И если бы Погребижская, например, умерла…
— Умерла?! — вдруг встрепенулась при этих словах Светлова.
— Да, это был бы кошмар! — Анин собеседник даже зажмурился.
— Ну да, конечно… — закивала Светлова. — Кто же тогда будет писать приключения этого Рика?
— Да писать кому нашлось бы —.не такой уж неподражаемый шедевр…
— Это точно… — от души согласилась Аня.
— В общем, нашли бы.
— Ну и?
— Что «ну и»?! Прошли те времена… Вон у Успенского раньше Чебурашкой кто только не пользовался, а потом он даже кондитерскую фабрику заставил на фантике название поменять. Хочешь есть конфеты с Чебурашкой на фантике — плати.
— То есть?
— То есть, существует право на интеллектуальную собственность. Смерть Погребижской — это смерть львенка Рика! Двойные похороны.
— Правда?!
Светлова не без удовольствия представила этого обормота с бластером, провожаемого в последний путь.
— А Лидия Евгеньевна тоже тогда накроется медным тазом?
— А она — в первую очередь.
— Она не будет тогда получать гонорары за книги Погребижской?
— С какой-такой стати? Она не дочь, не сестра, не наследница авторских прав. Секретарь. Всего лишь.
— Ах, вот как! — задумалась Анна — В общем, если бы вдруг вы узнали, что Мария Иннокентьевна серьезно заболела, то…
Анин собеседник снова посмотрел на часы:
— …То я бы попросил ее меня усыновить и заодно оставить мне в наследство авторские права. Тем более что у нее все равно, кажется, никого нет.
— А что бы вы сделали, если бы она уже умерла? Издатель, которого Светлова, похоже, всерьез заставила задуматься над этой проблемой, некоторое время пристально смотрел на нее.
— Я бы ее оживил, — наконец сказал он. Светлова глядела на своего собеседника, широко раскрыв глаза:
— Что-что?
— Шутка!
— Ах, вот…
* * *
— Петя! — задумчиво позвала Светлова впившегося в монитор компьютера мужа.— Извини, Ань… я занят!
— Петь… — не отставала супруга. — А как ты думаешь — можно оживить человека?
— Это не ко мне, — пробормотал Стариков.
— А к кому?
— Это тебе на Гаити надо.
— Да?
— Ага! Там культ Вуду — ходят такие зомбированные личности — колдуны местные это с ними делают, — двигаются они, как люди, и все такое. А на самом деле мертвецы.
— Да что ты говоришь?!
— Представь себе… Поручения могут выполнять этих колдунов.
— Ответственные?
— Ну, так… я думаю!
— Здорово… — пробормотала Светлова. — А писать не могут?
— Чего-чего?
— Сочинять…
— А как же! Понимаешь, сидит такая зомби и корябает что-нибудь на восковой дощечке… В руке у нее стило…
— Как?
— Ну, палочка такая с острым концом, как в древности…
— Ах, вот что… А что корябают-то?
— Ну, может проклятия какие-нибудь или магические знаки.
— Шутка?
— Ага…
— А на компьютере может?
Петя даже оторвал взгляд от монитора.
— Зомби? Думаю, если бы это случилось — это был первый случай в истории культа Вуду! Но, извини, ничего определенного не могу сказать тебе на этот счет…
— Все шутят, — вздохнула Светлова. — А если серьезно? Есть какое-то объяснение? Не мистическое? Они и в самом деле мертвецы?
— Ну, считается, что все дело в порошке, который изготавливают гаитянские колдуны. В его состав входит с десяток ингредиентов…
— Какие-нибудь сушеные жабы?
— Вот-вот! Морская жаба-борджиа там и вправду есть. Но самое главное, рыба-двузуб. В ней содержится тетрод отоксин. Это сильнейший природный нервно-паралитический яд. Колдуны используют дозировку, которая не приводит к летальному исходу, но погружает человека в кому, похожую на летаргический сон.
— Да?!
— В таком пограничном состоянии зомби могут существовать десятилетиями.
Время для них словно останавливается. Эти живые трупы все сознают, но у них нет чувств и памяти.
— Вот как?
— Зомби были не только невольниками на плантациях. Из них состояла целая армия, а диктатор Франсуа Дювалье использовал их как помощников и шпионов.
— А на Гаити можно купить такой порошок?
— Наверное…
— И услуги колдуна?
— Думаю, да.
— А в Москве?
— А в Москве теперь, как ты знаешь, есть все. То, что можно купить везде, то продается и в Москве.
— Понятно.
— А тебе бы вообще-то надо отдохнуть. Мне кажется, ты сильно переутомляешься.
— Хорошо, пойду, пожалуй, спать, — согласилась Светлова.
«Вообще, она какая-то странная, — размышляла Светлова, оставив мужа в покое. — Не то чтобы заторможенная… Но что-то в ней не так!»
Теперь Светлова вдруг пришла к выводу, что при общении с писательницей у нее постоянно было ощущение какой-то неестественности.
Новое объяснение, которое придумала было Аня, выглядело так: писательница Погребижская впала в безумие и в финальной стадии своей болезни косит народ налево и направо… А Лидия Евгеньевна покрывает ее преступления, потому что должны появляться новые приключения Рика. Это их хлеб.
А как, спрашивается, Погребижская тогда на этой самой «стадии» пишет?
Ну, наняли кого-то, решила было Светлова — писать за нее.