– Из Франции дурные вести пришли, – отозвалась Божена. – Поговаривают, что Марья Антоновна в трауре, да и Государь нынче не весел…
– Люди не врут, – проговорил я в ответ. – Вы не могли бы представить меня Елизавете Данилиной?
– Так это был не несчастный случай! – догадалась Божена.
Я молча кивнул в ответ.
– Ну, хорошо, раз тебе поручили найти убийц…
– С чего вы взяли? Я же не полицейский! – уклончиво проговорил я в ответ.
– Кого вы хотите провести, Яков Андреевич? – усмехнулась Божена, хлопнув меня по руке сложенным веером. – Мне ли не знать характера ваших занятий?
– Дорогая Божена Феликсовна, мой ангел, считайте так, как хотите, но представьте меня Данилиной! – воскликнул я, поднося к губам ее хрупкую ручку с изящными пальчиками, унизанными драгоценными перстеньками.
– Я же уже пообещала, – укорила меня Божена. – А вон и ее карета, кстати, подъехала! Выезд-то у Елизаветы Артемьевны роскошный, – с восторгом проговорила она, выглядывая в окно. – Фамилия у нее известная, да и друзья влиятельные!
– Не сомневаюсь, – ответил я и тоже выглянул в окно, из-за тяжелой драпированной занавески. – Красавица, – оценил я миловидную женщину, которая выходила из экипажа.
– Вдова уже, – не замедлила сообщить мне кузина. – Ее муж – князь Данилин погиб на Кавказе.
– Ей и двадцати пяти нет, мне кажется, – проговорил я задумчиво. – Бедняжка!
– Ну что ты, Яков, бог с тобою, – махнула рукой Божена. – Ее муж был пренеприятнейшим человеком, тираном и деспотом! Она сейчас только свободу получила и никак ей надышаться не может!
– Милая моя Божена, – улыбнулся я, – если вас послушать, то все мужья непременно тираны и деспоты! И как вас только терпят светские львы?!
– Еще как терпят, – игриво усмехнулась Божена, сверкнув сапфировыми глазами.
Мне не приходилось сомневаться в ее словах. Поклонников у моей сумасбродной кузины всегда хватало. Шарма Зизевской хватило бы на десятерых!
Камердинер важно объявил о прибытии княгини Данилиной.
– Ну, вот, – вновь усмехнулась Божена, – сегодня твой день! Так что, лови удачу! Не сомневаюсь, ты узнаешь от нее что-нибудь эдакое… Только не забудь тогда поделиться со мной! Лиза – особа тонкая! Поет, рисует, художественные салоны посещает, поэтому и обхождения требует соответствующего, – подмигнула она.
– Не сомневаюсь, – прошептал я ей на ухо, когда в голубую гостиную моей обожаемой родственницы впорхнула юная княгиня Елизавета Артемьева.
Она была черноволоса, черноглаза, с правильным овалом лица и такими же правильными чертами, мраморной белизны кожей, большим, но красивым ртом и нежным ровным румянцем на щеках. Волосы Данилиной были завязаны широкой лентой и заколоты шпилькой с бирюзой, обрамленной брильянтами, продетой в шиньон. Она утопала в черном креповом платье с сильно декольтированным корсажем, перехваченным муслиновым поясом цвета турецкой лазури. Прекрасные, словно выточенные из мрамора каким-нибудь античным ваятелем, руки Лизы были обнажены. На шее – колье из нескольких рядов белого жемчуга, в ушах – серьги из жемчуга и бирюзы.
Я невольно подумал о том, что она смогла бы соперничать красотою с графиней Ольгой.
– Позвольте представить вам моего двоюродного брата, – обратилась Божена к Данилиной. – Кольцов Яков Андреевич. Прошу любить и жаловать!
Я молча поклонился в ответ.
– Княгиня Елизавета Данилина, – отрекомендовала ее Зизевская.
– Ну, Яков Андреевич, не ты один до экзотики падок? – шепнула мне на ухо Божена Феликсовна, возлежа в приятном розовом полумраке на низком персидском диванчике.
– Милая Божена, – в ответ отозвался я, одурманенный ароматами до головокружения, – вы всегда и во всем превосходили меня!
– Льстец, – лениво улыбнулась Божена, бросив на меня взгляд, затуманенный поволокой.
Нежный шелест шелка в диванной перемежался с резким диссонансом разноречивых мужских голосов. Женщины дремали в окружении своих спутников. Хотя, иногда какая-нибудь дама из общества заговаривала, и ее речь подхватывали сразу несколько женщин.
Меня охватило какое-то сладостное чувство покоя и неги. Когда, наконец, волна опьянения схлынула, я различил четкий голос, упомянувший имя графа Нессельроде – русского министра иностранных дел, что сразу привело меня в чувство. Я присел на канапе, стараясь прислушаться как можно внимательнее. Как-никак Нессельроде негласно возглавлял в России «австрийскую партию»…
Господин в черном фраке с круглыми пуговицами с большим апломбом рассуждал о необходимости защитить русские интересы от министра, безгранично преданного союзной Австрии.
– Конечно, австрийские войска навели порядок в Неаполе, но…
– Вы хотите сказать, что Аракчеев лучше сумеет защитить интересы России? – усмехнулся человек в военном мундире. – Мне кажется, что его закулисные игры не приведут ни к чему хорошему. К тому же его влияние на Государя Александра все возрастает… Слышали, как его Вигель назвал? Бульдогом! Bon mot! «Бульдог, всегда готовый загрызть царских недругов!»
– Что же в преданности плохого? – возразил ему человек в черном фраке. – Вы, Эраст Андреевич, рассуждаете странным образом. Был бы Аракчеев бульдогом, разве он такие разговоры дозволил?
– И тем не менее, я готов поспорить, что он любым средством воспользуется, лишь бы только Нессельроде свалить, – усмехнулся молодой офицер, которому адское содержимое кальяна слишком развязало язык. – Вы слыхали о «русской партии»? В чем ее смысл и цель? В том, чтобы свалить Нессельроде! – упорствовал он. – А где документы какие, бумаги? Нет их ни в одном из бюваров! Тю-тю! Все мраком тайны покрыто! Слухи одни!
– То-то и оно, что слухи, – отозвался в ответ важный господин. – А вы верите бабьим сплетням! Нехорошо! – Он погрозил офицеру указательным пальцем.
Я невольно задумался, а что если за похищением письма к Веллингтону стоит не кто иной как Аракчеев? Фигура несомненно влиятельная! Кто-то же отозвал незнакомца в маске из Франции! Да и не мог Алексей Андреевич желать зла российскому Императору. Он и впрямь ему предан словно собака! А если это – интриги, направленные против министра, имеющие целью его убрать? Закулисные игры?! Всплывет царская бумага в какой-нибудь министерской папке… Что тогда? Вот вам и доказательство, что Нессельроде предал своего Императора, хотел важное компрометирующее послание в руки канцлера австрийского передать! И разве же кто не поверит? Все ведь в Санкт-Петербурге только и говорят, что о его безграничной преданности австрийцам!
Я нашел глазами княгиню Лизу. Она тоже очень внимательно прислушивалась к заинтересовавшему меня разговору. У меня уже практически не оставалось сомнений, что ей что-то известно.
Наконец, персидская трубка попала в рот к офицеру, и занимавший меня разговор прекратился. Но в этот самый момент я обратил внимание, что Елизавета Артемьевна вышла из комнаты, и мне пришлось поспешить следом за ней, потому как я вознамерился задать ей несколько невинных вопросов прежде, чем она покинет салонный раут Божены Феликсовны Зизевской. Я подозревал, что более подходящего случая мне не представится.
– Елизавета Артемьевна! – окликнул я ее в коридоре.
Княгиня Данилина обернулась и бросила на меня недоуменный взгляд. Мне даже показалось, что с первого взгляда Лиза меня не узнала.
– Кольцов, – вновь отрекомендовался я.
– Ах, да, – припомнила Елизавета Артемьевна, – Яков Андреевич! Вы что-то хотите от меня?
– Только перемолвиться парой фраз, – вежливо отозвался я. – Присаживайтесь.
Лиза присела на низенький пуфик.
– Я не понимаю, – тихо проговорила она. – Мы ведь с вами почти не знакомы! Не так ли? О чем вы хотите со мной переговорить?
Прекрасное лицо княгини Данилиной отражалось во всех зеркалах. Ее сережки и перламутровое колье искрились в свете сотни свечей в канделябрах.
– О вашей подруге, – начал я вкрадчиво, – о графине Ольге Александровой, погибшей недавно в Кале при невыясненных обстоятельствах…
Елизавета Артемьевна вспыхнула, ее лицо из мраморно-белого стало пунцовым. Она ошеломленно смотрела на меня огромными испуганными глазами и слова вымолвить не могла.
На помощь ей вовремя подоспела Божена. И как она только успевала следить за гостями, сама одурманенная табаком и гашишом?!
– Княгиня еще не оправилась после смерти подруги, – прошипела она. – Лимонаду! – скомандовала Божена лакею в обычном, европейском дезабилье.
Вечер Зизевской в восточном стиле заканчивался.
– О, Елизавета Артемьевна, как я вас понимаю, – проговорил я сочувственно. – Но и вы поймите меня! Я открою вам одну тайну…
– Какую? – Лиза обрела, наконец, дар речи.
– Мне поручено выяснить обстоятельства смерти вашей подруги!
– Разве вы полицейский? – Княгиня Данилина нервно теребила свое жемчужное ожерелье. – И вообще, какое вам дело до всего этого?! С чего вы взяли, что я буду вам помогать?!
– Елизавета Артемьевна, – вступилась за меня кузина, – Якову можно доверять! К тому же сама Нарышкина…
– Я слышала, милая Божена Феликсовна, что вы в ссоре с Марьей Антоновной, – ядовито заявила Данилина. – Откуда вам знать, что думает обо всем этом первая фрейлина в государстве? Вы склонны верить своему брату, но…
– Недавно я предпринял вояж в Кале, и Дарья Михайловна уверяла меня, что именно вы проводили на корабль покойную Ольгу, – я блефовал: родственница графини ничего не знала наверняка. – Вы не могли не знать: зачем она едет во Францию?! Вы не могли не знать о ее загадочном похитителе!
– Да, – сдалась, наконец, княгиня, – я провожала ее на фрегат! Но больше мне ни о чем не известно! Знаю только одно: Ольгу никто не похищал и ни к чему не принуждал!
– Ну, неужели вы не знаете имени ее таинственного поклонника?! Позвольте вам не поверить, – развел я руками.
– Поклонников у нее была тьма! – в ответ пожала плечами Елизавета Артемьевна. – При ее-то красоте и уме… А уж кому она сама отдавала предпочтение, одному богу известно! Ольга никогда не была особенно откровенной.
– Она увлекалась живописью… Вы тоже? – У меня в памяти неожиданно всплыл вырванный листок из альбома.
– А какое это имеет отношение к делу? – изумилась княгиня, покраснев еще больше.
– В общем-то, никакого, – произнес я задумчиво. – Вы с ней позировали какому-нибудь художнику?
– О! – усмехнулась Божена, – Елизавета Артемьевна любит бывать в художественном салоне на Мойке у портретиста Войчевского! У него всегда так интересно! Я ему тоже как-то позировала…
Мне невольно вспомнились слова Филиппа о том, что он оставил раненого незнакомца у Певческого моста. Значит, человек с фрегата «Стрела» тоже мог бывать в том салоне…
– Этот художник держит салон у Певческого моста? – поинтересовался я.
Мне казалось, что я близок к разгадке. Оставалось только найти человека, который ранил меня. Я не сомневался, что письмо у него, и что в скором времени с легкой руки Алексея Андреевича Аракчеева оно окажется в министерстве, о чем своевременно донесут Императору… Так же я не сомневался и в том, что именно этот человек был любовником Ольги. По его поручению она выкрала письмо у меня, а потом, возможно, не захотела, по какой-то причине, отдать его соблазнителю, вследствие чего он и выбросил ее из окна.
Елизавета Данилина неохотно качнула головой в знак согласия, сверкнув при этом драгоценной шпилькой в волосах.
– А инициалы «А» и «В» вам о чем-нибудь говорят? – осведомился я, не особенно надеясь на чудо.
– Знаете, Яков Андреевич, сколько в Петербурге человек с такими инициалами? – истерически усмехнулась княгиня. – Сотня! Или, может быть, тысяча!
– Догадываюсь, – ответил я в том же тоне. – Но все же, если кто-то из окружения Ольги, то есть графини Александровой имел такие инициалы, вы не могли бы…
Когда я назвал покойную графиню по имени, Божена Зизевская и графиня Данилина одновременно удивленно подняли брови. После чего Кузина одарила меня уничижительным взглядом. Мне показалось, что она обо всем догадалась.
– Я не знаю человека с такими инициалами, – стояла на своем Елизавета Артемьевна, однако нижняя, чуть оттопыренная губа у нее от волнения слегка подрагивала.
В это мгновение дверь отворилась, и диванную покинул тот офицер, который говорил об Аракчееве.
– Кто это? – осведомился я у кузины.
– Поручик Ларин, – отозвалась Божена Феликсовна, – Эраст Андреевич. Умен, но болтун! Да на язык больно остер.
Тем временем княгиня Данилина набросила себе на плечи кружевную мантилью, попрощалась с нами кивком головы и скрылась на лестнице.
– Быстра как ветер! – воскликнул я. Мне снова ум пришла буря в Па-де Кале.
– Яков, твоя дурная привычка волочиться за каждой юбкой когда-нибудь погубит тебя! – в ответ отозвалась моя златокудрая Цирцея.
– Вы ошибаетесь на мой счет, – улыбнулся я. – Я смогу где-нибудь с ним увидеться? – кивнул я в след уходящему офицеру.
– Я дам тебе его адрес, – вздохнула Зизевская.
– Как прошел вечер? – тихо спросила Мира, прижавшись ко мне и обняв за плечи. – От тебя пахнет моей родиной, – улыбнулась индианка, уткнувшись мне в грудь лицом. – Твоя кузина, и впрямь, редкая женщина! Она помогла тебе?
– Да, – я кивнул, – я узнал много нового в ее салоне! И думаю, кое-что пойдет мне на пользу! – Я пересказал индианке все, что произошло со мной у Зизевской.
– Очень интересно, – промолвила Мира. – Мне кажется, что ты на верном пути…
– Мне тоже так кажется, – отозвался я. – А где Юкио?
– Охраняет твой кабинет, – усмехнулась моя индианка. – Кстати, к тебе приходил человек от Кутузова…
– Что он сказал? – взволнованно спросил я у Миры.
– Ничего, – пожала плечами индианка. – Он не захотел говорить со мной. Ему нужен исключительно ты!
– И записки никакой не оставил? – удивился я.
– Оставил, – отозвалась индианка и протянула мне листок бумаги, сложенный вчетверо.
– Что же ты сразу-то не сказала? – я взял листок из ее рук.
– Не хотелось тебя расстраивать, – сказала Мира, принимаясь закручивать длинные волосы в узел на голове.
В письме от Ивана Сергеевича не оказалось ничего нового. Кутузов настоятельно рекомендовал мне поторопиться с поисками императорского послания, и, как только появятся какие-то новости, непременно сообщить ему. Я сомневался, стоит ли рассказывать ему об услышанном разговоре?! В конце концов, Аракчеев – фигура весьма влиятельная! И, что важнее всего, царь ему доверяет…
– О чем ты задумался? – поинтересовалась Мира.
– О том, стоит ли сейчас рассказывать Кутузову об Аракчееве и Нессельроде, – ответил я.
– Скорее всего, не стоит, – покачала головой моя индианка.
– Я тоже так думаю, – отозвался я.
– Ты носишь мой пентакль? – неожиданно поинтересовалась Мира.
Речь шла об амулете, который ее слуга-индиец отлил для меня в комнате «демонов». В этом магическом ритуале Мира принимала самое непосредственное участие: шептала заговоры, бросала в огонь горсти кораллового порошка и делала множество других вещей в том же духе…
– Разумеется, – ответил я и показал индианке свой пентакль на груди с буквой «алеф».
– Пусть он хранит тебя!
– Вы так и не рассказали мне, как прошел ваш визит к Божене Феликсовне, – упрекнул меня мой Золотой дракон.
– Да, как-то не было времени, – сказал я в свое оправдание.
Все мои домочадцы почему-то всегда забывали о том, что я не обязан перед ними отчитываться. Тем не менее, я поделился с Кинрю своими впечатлениями от визита к Божене.
– Очень интересно, – задумчиво проговорил японец. – Но, если ваши догадки насчет Аракчеева верны, то непонятно одно…
– Что именно? – полюбопытствовал я. Мнение Кинрю меня всегда занимало.
– Откуда Аракчеев узнал об этом письме? Ведь, если я не ошибаюсь, о нем знали только вы, Яков Андреевич, сам Император Александр, Кутузов и Балашов… – Японец недоуменно уставился на меня.
– И еще Марья Антоновна, – заметил я.
– Кому вы доверяете меньше всего? – осведомился японец. – Не мог же сам Император поделиться с Аракчеевым!
– Не знаю, – пожал я плечами. – Но мне кажется, вряд ли! Он не нашел бы поддержки у Алексея Андреевича в этом вопросе! Ведь это письмо к Веллингтону ставило под удар авторитет Его Величества в Европе. Само его написание показалось бы Аракчееву безумной идеей.
– Значит, остаются Кутузов, Балашов и Нарышкина, – продолжал вслух рассуждать японец.
– Да, – согласился я. – Но Кутузов и Балашов связаны так же, как и я, масонской клятвой хранить молчание.
– Значит, остается Марья Антоновна, – заключил мой японец.
– Да, надо с ней обязательно переговорить, – согласился я.
Не успел я войти в огромный мраморный зал, как мое внимание сразу привлек огромный портрет на стене в золоченой раме. С него на меня смотрела Ольга Александрова в изумрудно-зеленой античной тунике, с длинными малахитовыми серьгами в ушах и в бархатной шляпе, богато украшенной перьями. Она стояла на фоне гранитной набережной, почти у самой воды, которая казалась бесцветной. Глаза графини словно укоряли меня. «Почему я мертва, – говорили они. – Я мертва, а ты жив! Вы все погубили меня!»
Я стоял и не мог отвести глаз от портрета. Графиня звала меня за собой…
– Я вижу вы разбираетесь в живописи, – приятный мужской голос вывел меня из оцепенения. – Хороша? N'est-ce-pas? [6]Вы не находите?
– Да-да, конечно, – поспешил согласиться я, стараясь не смотреть на картину.
– Как вас зовут? – поинтересовался хозяин приятного голоса.
Он был одет в длинные светлые панталоны со штрипками и белую рубашку с высоким воротником и широкими манжетами. Его светлые волосы были уложены тугими локонами, а на щеках от виска белели узкие полоски волос, называемые фаворитом.
– Яков Андреевич Кольцов, отставной поручик Преображенского полка, – отрекомендовался я. – С кем имею честь?
– Андрей Валерианович Войчевский, – ответил светловолосый господин, – дворянин, помещик, художник и содержатель салона! Картина моей работы, – похвастался он, кивнув на портрет.
– А вам известно, что женщина, изображенная на картине, погибла? – поинтересовался я, стараясь не смотреть на портрет.
– Увы, – развел руками художник, – на все воля божья!
– А вы знали ее поклонников? – вновь поинтересовался я.
– А к чему вам это, Яков Андреевич? – удивленно приподнял брови Войчевский.
Я с заговорщическим видом склонился к нему и прошептал на ухо:
– Есть подозрение, что графиню убили!
– Не может быть! – воскликнул Андрей Валерианович. – Что вы говорите?! Кто вы такой? Вы полицейский?
– Нет, – возразил я ему. – Скажем, я веду расследование частного характера…
– У графини было много поклонников, – ответил Войчевский словами Елизаветы Артемьевны.
У меня появилось какое-то странное подозрение, что все эти люди действуют заодно. Я понимал, что это – бессмыслица, но ничего не мог поделать с собою.
Случайно мой взгляд упал в противоположную сторону. В дверях стояла княгиня Данилина. Сегодня она была в легком муслиновом платье и бархатном спенсере. Елизавета Артемьевна шагнула в огромный зал и тут заметила меня. Она почему-то заволновалась и выронила из рук кружевную дамскую сумочку.
Я оставил художника в одиночестве и устремился к княгине.
– Позвольте я вам помогу. – Я поднял сумочку, а заодно и сложенный в несколько раз листок, который из нее выпал. – Что это? – полюбопытствовал я, держа в руках бумагу.
– Отдайте, – залившись краской потребовала Данилина.
– Нет, нет, позвольте, – я развернул листок.
Лиза не могла открыто спорить со мною, иначе это грозило привлечь к нам слишком много внимания. В салоне Войчевского было много людей из хорошего общества. Могли найтись и такие, которые знали княгиню в лицо.
– Что вы себе позволяете?! – взвилась Елизавета Артемьевна. – Это неслыханно! – прошипела она. – Разве это прилично?
– Я только хочу взглянуть, – невинным тоном ответил я. – Неужели вы храните какие-то неприличные тайны?!
– Это не ваше дело, – грубо пробормотала княгиня. Она до крови прикусила губу, как только увидела, что я разворачиваю листок.
Тем временем к нам подошел Войчевский.
– Я вижу вы не скучаете, – заулыбался он.
Я поднес листок к свету. Он явно был вырван из какого-то дамского альбома. Края его были неровно оборваны. На нем был выполнен рисунок в карандаше.
– Очень хорошая работа, – похвалил изображенный на альбомном листке портрет Андрей Валерианович, заглянув мне через плечо.
Елизавета Артемьевна нервно теребила на шее золотую цепочку.
– О! Да это же один из поклонников графини Ольги, – проговорил Войчевский вполголоса. – Это же капитан Алексей Валежников!
Изображенное на портрете лицо и мне показалось знакомым. Это был тот самый байроновский «Чайльд Гарольд» с затонувшего фрегата «Стрела», которого поначалу считал погибшим. Но он-то представился мне как Орлов, а не Валежников. Теперь инициалы совпадали с инициалами на том письме, которое я обнаружил в Ольгиной спальне.
– Так он офицер, – проговорил я вполголоса.
– О, да, – подтвердил художник. – И при том блестящий! Только что-то его давно не видно! Говорят, что недавно он побывал за границей…
– Ах, вот оно что, – отозвался я с пониманием. – Не во Франции ли случайно?
– Врать не буду, не знаю, – ответил Войчевский.
– Отдайте листок, – потребовала Елизавета Артемьевна дрогнувшим голосом, едва ли не со слезами.
– Смотрите, – художник ткнул пальцем в угол листа. – Да здесь и подпись имеется: «А. Валежников», а под ней еще что-то начертано… Немного стерлось! Ну-ка, ну-ка… Да это же собственной ручкой покойной графини написано: «Александрова»!
– Видимо, листочек-то из альбома Александровой, – заключил я глубокомысленно. – А вы говорили, что не знали ее поклонников? – Я пытливо посмотрел на княгиню.
– Нет, все это сплетни! И обсуждать их не стоит! – воскликнула Елизавета Артемьевна, и на ее возглас обернулосьнесколько человек. – Нет, вы ошибаетесь, сударь. Но если вы имеете нужду обязательно говорить об этом, то уйдемте отсюда!
– Как скажете, – откликнулся я, и через пару секунд мы уже были на улице.
Елизавете пришлось глотнуть свежего воздуха, чтобы немного прийти в себя. Она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Так сильно было пережитое ею волнение.
– Итак, вы намерены мне что-либо объяснить? – требовательно осведомился я.
– Мне нечего вам объяснять, – стояла на своем княгиня Данилина. – Отдайте листок! – Она гневно сверкнула на меня своими пронзительными глазами.
– Откуда у вас этот портрет? – поинтересовался я.
– Мне его подарила Ольга, – нервно ответила молодая княгиня. – Она увлекалась живописью! Что в этом особенного? А этот портрет ей особенно удался. Вы удовлетворены?
– Разумеется, нет, – усмехнулся я.
– Вы отдадите мне листок или нет? – княгиня Елизавета Артемьевна начала терять терпение. Ее лицо сделалось даже некрасивым, от того что она готова была вот-вот заплакать.
– Успокойтесь, – попросил я ее. – Лучше расскажите мне все, что вам известно о человеке с портрета!
– Ничего мне не известно! – взорвалась княгиня Елизавета. – Вы, верно, нарочно выводите меня из себя! – Она схватилась за горло, будто ей стало трудно дышать. – Ну, хорошо же. Вы – безжалостный человек! Вы вынуждаете открыть вам мою самую сокровенную сердечную тайну! Я сама вырвала этот лист из альбома! Да, Алексей был ее поклонником… Но я любила его! Теперь вы довольны?
– Расскажите, как мне его найти, – проговорил я в ответ.
– Люди не врут, – проговорил я в ответ. – Вы не могли бы представить меня Елизавете Данилиной?
– Так это был не несчастный случай! – догадалась Божена.
Я молча кивнул в ответ.
– Ну, хорошо, раз тебе поручили найти убийц…
– С чего вы взяли? Я же не полицейский! – уклончиво проговорил я в ответ.
– Кого вы хотите провести, Яков Андреевич? – усмехнулась Божена, хлопнув меня по руке сложенным веером. – Мне ли не знать характера ваших занятий?
– Дорогая Божена Феликсовна, мой ангел, считайте так, как хотите, но представьте меня Данилиной! – воскликнул я, поднося к губам ее хрупкую ручку с изящными пальчиками, унизанными драгоценными перстеньками.
– Я же уже пообещала, – укорила меня Божена. – А вон и ее карета, кстати, подъехала! Выезд-то у Елизаветы Артемьевны роскошный, – с восторгом проговорила она, выглядывая в окно. – Фамилия у нее известная, да и друзья влиятельные!
– Не сомневаюсь, – ответил я и тоже выглянул в окно, из-за тяжелой драпированной занавески. – Красавица, – оценил я миловидную женщину, которая выходила из экипажа.
– Вдова уже, – не замедлила сообщить мне кузина. – Ее муж – князь Данилин погиб на Кавказе.
– Ей и двадцати пяти нет, мне кажется, – проговорил я задумчиво. – Бедняжка!
– Ну что ты, Яков, бог с тобою, – махнула рукой Божена. – Ее муж был пренеприятнейшим человеком, тираном и деспотом! Она сейчас только свободу получила и никак ей надышаться не может!
– Милая моя Божена, – улыбнулся я, – если вас послушать, то все мужья непременно тираны и деспоты! И как вас только терпят светские львы?!
– Еще как терпят, – игриво усмехнулась Божена, сверкнув сапфировыми глазами.
Мне не приходилось сомневаться в ее словах. Поклонников у моей сумасбродной кузины всегда хватало. Шарма Зизевской хватило бы на десятерых!
Камердинер важно объявил о прибытии княгини Данилиной.
– Ну, вот, – вновь усмехнулась Божена, – сегодня твой день! Так что, лови удачу! Не сомневаюсь, ты узнаешь от нее что-нибудь эдакое… Только не забудь тогда поделиться со мной! Лиза – особа тонкая! Поет, рисует, художественные салоны посещает, поэтому и обхождения требует соответствующего, – подмигнула она.
– Не сомневаюсь, – прошептал я ей на ухо, когда в голубую гостиную моей обожаемой родственницы впорхнула юная княгиня Елизавета Артемьева.
Она была черноволоса, черноглаза, с правильным овалом лица и такими же правильными чертами, мраморной белизны кожей, большим, но красивым ртом и нежным ровным румянцем на щеках. Волосы Данилиной были завязаны широкой лентой и заколоты шпилькой с бирюзой, обрамленной брильянтами, продетой в шиньон. Она утопала в черном креповом платье с сильно декольтированным корсажем, перехваченным муслиновым поясом цвета турецкой лазури. Прекрасные, словно выточенные из мрамора каким-нибудь античным ваятелем, руки Лизы были обнажены. На шее – колье из нескольких рядов белого жемчуга, в ушах – серьги из жемчуга и бирюзы.
Я невольно подумал о том, что она смогла бы соперничать красотою с графиней Ольгой.
– Позвольте представить вам моего двоюродного брата, – обратилась Божена к Данилиной. – Кольцов Яков Андреевич. Прошу любить и жаловать!
Я молча поклонился в ответ.
– Княгиня Елизавета Данилина, – отрекомендовала ее Зизевская.
* * *
Сегодня все салонные разговоры протекали в диванной, куда моя милая Божена созвала всех своих гостей. Здесь не было трубок с янтарными или бисерными чубуками. В диванной Божены Феликсовны Зизевской все приглашенные курили персидский кальян, где к запаху табака примешивался аромат гашиша, восточных пряностей, пачули и зеленого яблока. Нижний конец трубки со всем ее содержимым был опущен в изящный стеклянный сосуд с водой, а другая трубка находилась над водной поверхностью. Считалось, что вдыхаемый дым проходил через воду и потому был очищенным. Курили кальян по очереди, будто бы трубку мира. Прислуживали нам черноокие, молчаливые девушки в восточных одеяниях, с лицами, наполовину прикрытыми шелковыми платками.– Ну, Яков Андреевич, не ты один до экзотики падок? – шепнула мне на ухо Божена Феликсовна, возлежа в приятном розовом полумраке на низком персидском диванчике.
– Милая Божена, – в ответ отозвался я, одурманенный ароматами до головокружения, – вы всегда и во всем превосходили меня!
– Льстец, – лениво улыбнулась Божена, бросив на меня взгляд, затуманенный поволокой.
Нежный шелест шелка в диванной перемежался с резким диссонансом разноречивых мужских голосов. Женщины дремали в окружении своих спутников. Хотя, иногда какая-нибудь дама из общества заговаривала, и ее речь подхватывали сразу несколько женщин.
Меня охватило какое-то сладостное чувство покоя и неги. Когда, наконец, волна опьянения схлынула, я различил четкий голос, упомянувший имя графа Нессельроде – русского министра иностранных дел, что сразу привело меня в чувство. Я присел на канапе, стараясь прислушаться как можно внимательнее. Как-никак Нессельроде негласно возглавлял в России «австрийскую партию»…
Господин в черном фраке с круглыми пуговицами с большим апломбом рассуждал о необходимости защитить русские интересы от министра, безгранично преданного союзной Австрии.
– Конечно, австрийские войска навели порядок в Неаполе, но…
– Вы хотите сказать, что Аракчеев лучше сумеет защитить интересы России? – усмехнулся человек в военном мундире. – Мне кажется, что его закулисные игры не приведут ни к чему хорошему. К тому же его влияние на Государя Александра все возрастает… Слышали, как его Вигель назвал? Бульдогом! Bon mot! «Бульдог, всегда готовый загрызть царских недругов!»
– Что же в преданности плохого? – возразил ему человек в черном фраке. – Вы, Эраст Андреевич, рассуждаете странным образом. Был бы Аракчеев бульдогом, разве он такие разговоры дозволил?
– И тем не менее, я готов поспорить, что он любым средством воспользуется, лишь бы только Нессельроде свалить, – усмехнулся молодой офицер, которому адское содержимое кальяна слишком развязало язык. – Вы слыхали о «русской партии»? В чем ее смысл и цель? В том, чтобы свалить Нессельроде! – упорствовал он. – А где документы какие, бумаги? Нет их ни в одном из бюваров! Тю-тю! Все мраком тайны покрыто! Слухи одни!
– То-то и оно, что слухи, – отозвался в ответ важный господин. – А вы верите бабьим сплетням! Нехорошо! – Он погрозил офицеру указательным пальцем.
Я невольно задумался, а что если за похищением письма к Веллингтону стоит не кто иной как Аракчеев? Фигура несомненно влиятельная! Кто-то же отозвал незнакомца в маске из Франции! Да и не мог Алексей Андреевич желать зла российскому Императору. Он и впрямь ему предан словно собака! А если это – интриги, направленные против министра, имеющие целью его убрать? Закулисные игры?! Всплывет царская бумага в какой-нибудь министерской папке… Что тогда? Вот вам и доказательство, что Нессельроде предал своего Императора, хотел важное компрометирующее послание в руки канцлера австрийского передать! И разве же кто не поверит? Все ведь в Санкт-Петербурге только и говорят, что о его безграничной преданности австрийцам!
Я нашел глазами княгиню Лизу. Она тоже очень внимательно прислушивалась к заинтересовавшему меня разговору. У меня уже практически не оставалось сомнений, что ей что-то известно.
Наконец, персидская трубка попала в рот к офицеру, и занимавший меня разговор прекратился. Но в этот самый момент я обратил внимание, что Елизавета Артемьевна вышла из комнаты, и мне пришлось поспешить следом за ней, потому как я вознамерился задать ей несколько невинных вопросов прежде, чем она покинет салонный раут Божены Феликсовны Зизевской. Я подозревал, что более подходящего случая мне не представится.
– Елизавета Артемьевна! – окликнул я ее в коридоре.
Княгиня Данилина обернулась и бросила на меня недоуменный взгляд. Мне даже показалось, что с первого взгляда Лиза меня не узнала.
– Кольцов, – вновь отрекомендовался я.
– Ах, да, – припомнила Елизавета Артемьевна, – Яков Андреевич! Вы что-то хотите от меня?
– Только перемолвиться парой фраз, – вежливо отозвался я. – Присаживайтесь.
Лиза присела на низенький пуфик.
– Я не понимаю, – тихо проговорила она. – Мы ведь с вами почти не знакомы! Не так ли? О чем вы хотите со мной переговорить?
Прекрасное лицо княгини Данилиной отражалось во всех зеркалах. Ее сережки и перламутровое колье искрились в свете сотни свечей в канделябрах.
– О вашей подруге, – начал я вкрадчиво, – о графине Ольге Александровой, погибшей недавно в Кале при невыясненных обстоятельствах…
Елизавета Артемьевна вспыхнула, ее лицо из мраморно-белого стало пунцовым. Она ошеломленно смотрела на меня огромными испуганными глазами и слова вымолвить не могла.
На помощь ей вовремя подоспела Божена. И как она только успевала следить за гостями, сама одурманенная табаком и гашишом?!
– Княгиня еще не оправилась после смерти подруги, – прошипела она. – Лимонаду! – скомандовала Божена лакею в обычном, европейском дезабилье.
Вечер Зизевской в восточном стиле заканчивался.
– О, Елизавета Артемьевна, как я вас понимаю, – проговорил я сочувственно. – Но и вы поймите меня! Я открою вам одну тайну…
– Какую? – Лиза обрела, наконец, дар речи.
– Мне поручено выяснить обстоятельства смерти вашей подруги!
– Разве вы полицейский? – Княгиня Данилина нервно теребила свое жемчужное ожерелье. – И вообще, какое вам дело до всего этого?! С чего вы взяли, что я буду вам помогать?!
– Елизавета Артемьевна, – вступилась за меня кузина, – Якову можно доверять! К тому же сама Нарышкина…
– Я слышала, милая Божена Феликсовна, что вы в ссоре с Марьей Антоновной, – ядовито заявила Данилина. – Откуда вам знать, что думает обо всем этом первая фрейлина в государстве? Вы склонны верить своему брату, но…
– Недавно я предпринял вояж в Кале, и Дарья Михайловна уверяла меня, что именно вы проводили на корабль покойную Ольгу, – я блефовал: родственница графини ничего не знала наверняка. – Вы не могли не знать: зачем она едет во Францию?! Вы не могли не знать о ее загадочном похитителе!
– Да, – сдалась, наконец, княгиня, – я провожала ее на фрегат! Но больше мне ни о чем не известно! Знаю только одно: Ольгу никто не похищал и ни к чему не принуждал!
– Ну, неужели вы не знаете имени ее таинственного поклонника?! Позвольте вам не поверить, – развел я руками.
– Поклонников у нее была тьма! – в ответ пожала плечами Елизавета Артемьевна. – При ее-то красоте и уме… А уж кому она сама отдавала предпочтение, одному богу известно! Ольга никогда не была особенно откровенной.
– Она увлекалась живописью… Вы тоже? – У меня в памяти неожиданно всплыл вырванный листок из альбома.
– А какое это имеет отношение к делу? – изумилась княгиня, покраснев еще больше.
– В общем-то, никакого, – произнес я задумчиво. – Вы с ней позировали какому-нибудь художнику?
– О! – усмехнулась Божена, – Елизавета Артемьевна любит бывать в художественном салоне на Мойке у портретиста Войчевского! У него всегда так интересно! Я ему тоже как-то позировала…
Мне невольно вспомнились слова Филиппа о том, что он оставил раненого незнакомца у Певческого моста. Значит, человек с фрегата «Стрела» тоже мог бывать в том салоне…
– Этот художник держит салон у Певческого моста? – поинтересовался я.
Мне казалось, что я близок к разгадке. Оставалось только найти человека, который ранил меня. Я не сомневался, что письмо у него, и что в скором времени с легкой руки Алексея Андреевича Аракчеева оно окажется в министерстве, о чем своевременно донесут Императору… Так же я не сомневался и в том, что именно этот человек был любовником Ольги. По его поручению она выкрала письмо у меня, а потом, возможно, не захотела, по какой-то причине, отдать его соблазнителю, вследствие чего он и выбросил ее из окна.
Елизавета Данилина неохотно качнула головой в знак согласия, сверкнув при этом драгоценной шпилькой в волосах.
– А инициалы «А» и «В» вам о чем-нибудь говорят? – осведомился я, не особенно надеясь на чудо.
– Знаете, Яков Андреевич, сколько в Петербурге человек с такими инициалами? – истерически усмехнулась княгиня. – Сотня! Или, может быть, тысяча!
– Догадываюсь, – ответил я в том же тоне. – Но все же, если кто-то из окружения Ольги, то есть графини Александровой имел такие инициалы, вы не могли бы…
Когда я назвал покойную графиню по имени, Божена Зизевская и графиня Данилина одновременно удивленно подняли брови. После чего Кузина одарила меня уничижительным взглядом. Мне показалось, что она обо всем догадалась.
– Я не знаю человека с такими инициалами, – стояла на своем Елизавета Артемьевна, однако нижняя, чуть оттопыренная губа у нее от волнения слегка подрагивала.
В это мгновение дверь отворилась, и диванную покинул тот офицер, который говорил об Аракчееве.
– Кто это? – осведомился я у кузины.
– Поручик Ларин, – отозвалась Божена Феликсовна, – Эраст Андреевич. Умен, но болтун! Да на язык больно остер.
Тем временем княгиня Данилина набросила себе на плечи кружевную мантилью, попрощалась с нами кивком головы и скрылась на лестнице.
– Быстра как ветер! – воскликнул я. Мне снова ум пришла буря в Па-де Кале.
– Яков, твоя дурная привычка волочиться за каждой юбкой когда-нибудь погубит тебя! – в ответ отозвалась моя златокудрая Цирцея.
– Вы ошибаетесь на мой счет, – улыбнулся я. – Я смогу где-нибудь с ним увидеться? – кивнул я в след уходящему офицеру.
– Я дам тебе его адрес, – вздохнула Зизевская.
* * *
Я вернулся домой далеко за полночь, но Мира все еще не спала. Она в кружевном малиновом пеньюаре расхаживала по бальной комнате, отражаясь во множестве освященных зеркал. Ее волосы были распущены, и волнами струились до талии. Я заметил у нее на пальце перстень с рубинами – мой подарок ей на рождения.– Как прошел вечер? – тихо спросила Мира, прижавшись ко мне и обняв за плечи. – От тебя пахнет моей родиной, – улыбнулась индианка, уткнувшись мне в грудь лицом. – Твоя кузина, и впрямь, редкая женщина! Она помогла тебе?
– Да, – я кивнул, – я узнал много нового в ее салоне! И думаю, кое-что пойдет мне на пользу! – Я пересказал индианке все, что произошло со мной у Зизевской.
– Очень интересно, – промолвила Мира. – Мне кажется, что ты на верном пути…
– Мне тоже так кажется, – отозвался я. – А где Юкио?
– Охраняет твой кабинет, – усмехнулась моя индианка. – Кстати, к тебе приходил человек от Кутузова…
– Что он сказал? – взволнованно спросил я у Миры.
– Ничего, – пожала плечами индианка. – Он не захотел говорить со мной. Ему нужен исключительно ты!
– И записки никакой не оставил? – удивился я.
– Оставил, – отозвалась индианка и протянула мне листок бумаги, сложенный вчетверо.
– Что же ты сразу-то не сказала? – я взял листок из ее рук.
– Не хотелось тебя расстраивать, – сказала Мира, принимаясь закручивать длинные волосы в узел на голове.
В письме от Ивана Сергеевича не оказалось ничего нового. Кутузов настоятельно рекомендовал мне поторопиться с поисками императорского послания, и, как только появятся какие-то новости, непременно сообщить ему. Я сомневался, стоит ли рассказывать ему об услышанном разговоре?! В конце концов, Аракчеев – фигура весьма влиятельная! И, что важнее всего, царь ему доверяет…
– О чем ты задумался? – поинтересовалась Мира.
– О том, стоит ли сейчас рассказывать Кутузову об Аракчееве и Нессельроде, – ответил я.
– Скорее всего, не стоит, – покачала головой моя индианка.
– Я тоже так думаю, – отозвался я.
– Ты носишь мой пентакль? – неожиданно поинтересовалась Мира.
Речь шла об амулете, который ее слуга-индиец отлил для меня в комнате «демонов». В этом магическом ритуале Мира принимала самое непосредственное участие: шептала заговоры, бросала в огонь горсти кораллового порошка и делала множество других вещей в том же духе…
– Разумеется, – ответил я и показал индианке свой пентакль на груди с буквой «алеф».
– Пусть он хранит тебя!
* * *
Утром я вместе с Кинрю отправился к художнику-портретисту Войчевскому, который держал художественный салон на Мойке, у Певческого моста, где располагались несколько модных в Петербурге кофеен.– Вы так и не рассказали мне, как прошел ваш визит к Божене Феликсовне, – упрекнул меня мой Золотой дракон.
– Да, как-то не было времени, – сказал я в свое оправдание.
Все мои домочадцы почему-то всегда забывали о том, что я не обязан перед ними отчитываться. Тем не менее, я поделился с Кинрю своими впечатлениями от визита к Божене.
– Очень интересно, – задумчиво проговорил японец. – Но, если ваши догадки насчет Аракчеева верны, то непонятно одно…
– Что именно? – полюбопытствовал я. Мнение Кинрю меня всегда занимало.
– Откуда Аракчеев узнал об этом письме? Ведь, если я не ошибаюсь, о нем знали только вы, Яков Андреевич, сам Император Александр, Кутузов и Балашов… – Японец недоуменно уставился на меня.
– И еще Марья Антоновна, – заметил я.
– Кому вы доверяете меньше всего? – осведомился японец. – Не мог же сам Император поделиться с Аракчеевым!
– Не знаю, – пожал я плечами. – Но мне кажется, вряд ли! Он не нашел бы поддержки у Алексея Андреевича в этом вопросе! Ведь это письмо к Веллингтону ставило под удар авторитет Его Величества в Европе. Само его написание показалось бы Аракчееву безумной идеей.
– Значит, остаются Кутузов, Балашов и Нарышкина, – продолжал вслух рассуждать японец.
– Да, – согласился я. – Но Кутузов и Балашов связаны так же, как и я, масонской клятвой хранить молчание.
– Значит, остается Марья Антоновна, – заключил мой японец.
– Да, надо с ней обязательно переговорить, – согласился я.
* * *
Художник Войчевский оказался дома. Мы подоспели как нельзя вовремя, к самому открытию выставки. Мне беспрепятственно удалось проникнуть в салон, сославшись на рекомендации Божены Феликсовны Зизевской. Мой Золотой дракон остался дожидаться меня в карете.Не успел я войти в огромный мраморный зал, как мое внимание сразу привлек огромный портрет на стене в золоченой раме. С него на меня смотрела Ольга Александрова в изумрудно-зеленой античной тунике, с длинными малахитовыми серьгами в ушах и в бархатной шляпе, богато украшенной перьями. Она стояла на фоне гранитной набережной, почти у самой воды, которая казалась бесцветной. Глаза графини словно укоряли меня. «Почему я мертва, – говорили они. – Я мертва, а ты жив! Вы все погубили меня!»
Я стоял и не мог отвести глаз от портрета. Графиня звала меня за собой…
– Я вижу вы разбираетесь в живописи, – приятный мужской голос вывел меня из оцепенения. – Хороша? N'est-ce-pas? [6]Вы не находите?
– Да-да, конечно, – поспешил согласиться я, стараясь не смотреть на картину.
– Как вас зовут? – поинтересовался хозяин приятного голоса.
Он был одет в длинные светлые панталоны со штрипками и белую рубашку с высоким воротником и широкими манжетами. Его светлые волосы были уложены тугими локонами, а на щеках от виска белели узкие полоски волос, называемые фаворитом.
– Яков Андреевич Кольцов, отставной поручик Преображенского полка, – отрекомендовался я. – С кем имею честь?
– Андрей Валерианович Войчевский, – ответил светловолосый господин, – дворянин, помещик, художник и содержатель салона! Картина моей работы, – похвастался он, кивнув на портрет.
– А вам известно, что женщина, изображенная на картине, погибла? – поинтересовался я, стараясь не смотреть на портрет.
– Увы, – развел руками художник, – на все воля божья!
– А вы знали ее поклонников? – вновь поинтересовался я.
– А к чему вам это, Яков Андреевич? – удивленно приподнял брови Войчевский.
Я с заговорщическим видом склонился к нему и прошептал на ухо:
– Есть подозрение, что графиню убили!
– Не может быть! – воскликнул Андрей Валерианович. – Что вы говорите?! Кто вы такой? Вы полицейский?
– Нет, – возразил я ему. – Скажем, я веду расследование частного характера…
– У графини было много поклонников, – ответил Войчевский словами Елизаветы Артемьевны.
У меня появилось какое-то странное подозрение, что все эти люди действуют заодно. Я понимал, что это – бессмыслица, но ничего не мог поделать с собою.
Случайно мой взгляд упал в противоположную сторону. В дверях стояла княгиня Данилина. Сегодня она была в легком муслиновом платье и бархатном спенсере. Елизавета Артемьевна шагнула в огромный зал и тут заметила меня. Она почему-то заволновалась и выронила из рук кружевную дамскую сумочку.
Я оставил художника в одиночестве и устремился к княгине.
– Позвольте я вам помогу. – Я поднял сумочку, а заодно и сложенный в несколько раз листок, который из нее выпал. – Что это? – полюбопытствовал я, держа в руках бумагу.
– Отдайте, – залившись краской потребовала Данилина.
– Нет, нет, позвольте, – я развернул листок.
Лиза не могла открыто спорить со мною, иначе это грозило привлечь к нам слишком много внимания. В салоне Войчевского было много людей из хорошего общества. Могли найтись и такие, которые знали княгиню в лицо.
– Что вы себе позволяете?! – взвилась Елизавета Артемьевна. – Это неслыханно! – прошипела она. – Разве это прилично?
– Я только хочу взглянуть, – невинным тоном ответил я. – Неужели вы храните какие-то неприличные тайны?!
– Это не ваше дело, – грубо пробормотала княгиня. Она до крови прикусила губу, как только увидела, что я разворачиваю листок.
Тем временем к нам подошел Войчевский.
– Я вижу вы не скучаете, – заулыбался он.
Я поднес листок к свету. Он явно был вырван из какого-то дамского альбома. Края его были неровно оборваны. На нем был выполнен рисунок в карандаше.
– Очень хорошая работа, – похвалил изображенный на альбомном листке портрет Андрей Валерианович, заглянув мне через плечо.
Елизавета Артемьевна нервно теребила на шее золотую цепочку.
– О! Да это же один из поклонников графини Ольги, – проговорил Войчевский вполголоса. – Это же капитан Алексей Валежников!
Изображенное на портрете лицо и мне показалось знакомым. Это был тот самый байроновский «Чайльд Гарольд» с затонувшего фрегата «Стрела», которого поначалу считал погибшим. Но он-то представился мне как Орлов, а не Валежников. Теперь инициалы совпадали с инициалами на том письме, которое я обнаружил в Ольгиной спальне.
– Так он офицер, – проговорил я вполголоса.
– О, да, – подтвердил художник. – И при том блестящий! Только что-то его давно не видно! Говорят, что недавно он побывал за границей…
– Ах, вот оно что, – отозвался я с пониманием. – Не во Франции ли случайно?
– Врать не буду, не знаю, – ответил Войчевский.
– Отдайте листок, – потребовала Елизавета Артемьевна дрогнувшим голосом, едва ли не со слезами.
– Смотрите, – художник ткнул пальцем в угол листа. – Да здесь и подпись имеется: «А. Валежников», а под ней еще что-то начертано… Немного стерлось! Ну-ка, ну-ка… Да это же собственной ручкой покойной графини написано: «Александрова»!
– Видимо, листочек-то из альбома Александровой, – заключил я глубокомысленно. – А вы говорили, что не знали ее поклонников? – Я пытливо посмотрел на княгиню.
– Нет, все это сплетни! И обсуждать их не стоит! – воскликнула Елизавета Артемьевна, и на ее возглас обернулосьнесколько человек. – Нет, вы ошибаетесь, сударь. Но если вы имеете нужду обязательно говорить об этом, то уйдемте отсюда!
– Как скажете, – откликнулся я, и через пару секунд мы уже были на улице.
Елизавете пришлось глотнуть свежего воздуха, чтобы немного прийти в себя. Она прислонилась к стене, чтобы не упасть. Так сильно было пережитое ею волнение.
– Итак, вы намерены мне что-либо объяснить? – требовательно осведомился я.
– Мне нечего вам объяснять, – стояла на своем княгиня Данилина. – Отдайте листок! – Она гневно сверкнула на меня своими пронзительными глазами.
– Откуда у вас этот портрет? – поинтересовался я.
– Мне его подарила Ольга, – нервно ответила молодая княгиня. – Она увлекалась живописью! Что в этом особенного? А этот портрет ей особенно удался. Вы удовлетворены?
– Разумеется, нет, – усмехнулся я.
– Вы отдадите мне листок или нет? – княгиня Елизавета Артемьевна начала терять терпение. Ее лицо сделалось даже некрасивым, от того что она готова была вот-вот заплакать.
– Успокойтесь, – попросил я ее. – Лучше расскажите мне все, что вам известно о человеке с портрета!
– Ничего мне не известно! – взорвалась княгиня Елизавета. – Вы, верно, нарочно выводите меня из себя! – Она схватилась за горло, будто ей стало трудно дышать. – Ну, хорошо же. Вы – безжалостный человек! Вы вынуждаете открыть вам мою самую сокровенную сердечную тайну! Я сама вырвала этот лист из альбома! Да, Алексей был ее поклонником… Но я любила его! Теперь вы довольны?
– Расскажите, как мне его найти, – проговорил я в ответ.