— Шлюха! — взревел Худиев. — Жидовская вонючка!.. Мало того, что со своим говнюком задумала убить Президента, так она ещё надо мной вздумала издеваться!
Схватив за волосы согнувшуюся от боли в глазу женщину, полковник несколько раз ударил её головой об спинку кресла.
— Мразь! Гестаповец! — выдохнула Инна и ногтями обеих рук с яростью вцепилась в ненавистную физиономию наклонившегося над ней Худиева.
Визг полковника огорошил всех, кто его слышал. Теперь он уже стоял, обхватив окровавленное лицо. И не переставая вопил, изрыгал площадную брань…
На шум сбежалось несколько человек в маске. Один из них, сдавив лапищей шею Караевой, поднял её с кресла и, как тряпку, отбросил к порогу. Потом, в один прыжок оказавшись рядом с ней, наступил на поясницу и так вдавил в пол, что она не могла не то что пошевелиться, но даже вздохнуть. Остальные обступили залитого кровью начальника.
— Бросьте! — отогнал он их. — Поработайте с этой шалавой… Здесь… Прямо при мне…
И на беспомощно трепыхавшееся тело накинулись трое, словно свора изголодавшихся шакалов на подранка.
Её отчаянно призывных криков никто из тех кто был в квартире не слышал. Хотя все они находились совсем рядом. За стеной и за дверью. Всего в двух шагах. Рот, взывающий о помощи, спецназовцы залепили клейкой лентой.
Из комнаты доносилась лишь глухая возня, стук опрокидываемых стульев, скребущий звук двигающегося стола и звон высыпавшейся из серванта посуды… Потом немного поутихло… Только, казалось, то ли ходуном ходил диван, по которому прыгал слон, то ли же слон катал по полу какой-то неподъёмный тюк.
Четверть часа спустя в комнате наступила гробовая тишина. Отозвавшись зловещим шипением, распахнулась дверь. В переднюю вышел спецназовец в расстёгнутой до пупа гимнастёрке. Позвякивая бляхой ремня, он по-хозяйски прошел в туалет. В оставшуюся полуоткрытой дверь кто-то увидел истерзанную, полуголую Инну Борисовну. Лица видно не было. Плечи и все тело её передёргивало судорогой. А может, она плакала. Стыдливо укутываясь в лоскуты изодранного ситца, она вышла на балкон.
Худиев с ненавистью смотрел ей вслед. Ни его, ни спецназовцев, только что бесчестивших женщину, это нисколько не беспокоило. Балкон давно был превращён в маленькую комнатушку. И о том, что это был балкон, говорили лишь широкие, в полукруг поставленные стекла… И группе захвата, вместе с её командиром, невдомёк было, что одна из рам была отомкнута…
— Что значит — «ничего не путаешь»? — явно обидевшись на соседа, развела руками Мамедова.
И Сания стала пересказывать всё, что ей было известно:
— Он был увешан гранатами… Уже хотел взрывать их, и тут…
И тут что-то тяжелое и мягкое, с хрястом ударившись об асфальт и обдав горячими брызгами, упало у самых их ног. И Джавад и Сания, разинув рты, оцепенело уставились на то, что лежало перед ними… Первым очнулся мужчина.
— Инна Борисовна… — просипел он.
В то же самое мгновение утробный вопль, смешанный с животным страхом, вырвался из горла Сании…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Схватив за волосы согнувшуюся от боли в глазу женщину, полковник несколько раз ударил её головой об спинку кресла.
— Мразь! Гестаповец! — выдохнула Инна и ногтями обеих рук с яростью вцепилась в ненавистную физиономию наклонившегося над ней Худиева.
Визг полковника огорошил всех, кто его слышал. Теперь он уже стоял, обхватив окровавленное лицо. И не переставая вопил, изрыгал площадную брань…
На шум сбежалось несколько человек в маске. Один из них, сдавив лапищей шею Караевой, поднял её с кресла и, как тряпку, отбросил к порогу. Потом, в один прыжок оказавшись рядом с ней, наступил на поясницу и так вдавил в пол, что она не могла не то что пошевелиться, но даже вздохнуть. Остальные обступили залитого кровью начальника.
— Бросьте! — отогнал он их. — Поработайте с этой шалавой… Здесь… Прямо при мне…
И на беспомощно трепыхавшееся тело накинулись трое, словно свора изголодавшихся шакалов на подранка.
Её отчаянно призывных криков никто из тех кто был в квартире не слышал. Хотя все они находились совсем рядом. За стеной и за дверью. Всего в двух шагах. Рот, взывающий о помощи, спецназовцы залепили клейкой лентой.
Из комнаты доносилась лишь глухая возня, стук опрокидываемых стульев, скребущий звук двигающегося стола и звон высыпавшейся из серванта посуды… Потом немного поутихло… Только, казалось, то ли ходуном ходил диван, по которому прыгал слон, то ли же слон катал по полу какой-то неподъёмный тюк.
Четверть часа спустя в комнате наступила гробовая тишина. Отозвавшись зловещим шипением, распахнулась дверь. В переднюю вышел спецназовец в расстёгнутой до пупа гимнастёрке. Позвякивая бляхой ремня, он по-хозяйски прошел в туалет. В оставшуюся полуоткрытой дверь кто-то увидел истерзанную, полуголую Инну Борисовну. Лица видно не было. Плечи и все тело её передёргивало судорогой. А может, она плакала. Стыдливо укутываясь в лоскуты изодранного ситца, она вышла на балкон.
Худиев с ненавистью смотрел ей вслед. Ни его, ни спецназовцев, только что бесчестивших женщину, это нисколько не беспокоило. Балкон давно был превращён в маленькую комнатушку. И о том, что это был балкон, говорили лишь широкие, в полукруг поставленные стекла… И группе захвата, вместе с её командиром, невдомёк было, что одна из рам была отомкнута…
— Что значит — «ничего не путаешь»? — явно обидевшись на соседа, развела руками Мамедова.
И Сания стала пересказывать всё, что ей было известно:
— Он был увешан гранатами… Уже хотел взрывать их, и тут…
И тут что-то тяжелое и мягкое, с хрястом ударившись об асфальт и обдав горячими брызгами, упало у самых их ног. И Джавад и Сания, разинув рты, оцепенело уставились на то, что лежало перед ними… Первым очнулся мужчина.
— Инна Борисовна… — просипел он.
В то же самое мгновение утробный вопль, смешанный с животным страхом, вырвался из горла Сании…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Открытие
Наружу его выбросило со смачным чмоком. Словно из трясины. И выбросило в позе на четвереньках. С минуту он крутил головой и, озирая комнату, не мог выдавить из себя ни единого членораздельного звука. Подняться на ноги тоже не мог. И не потому, что не было сил. А потому, что на нём повисла жена. Она, как выуженная из воды рыба, немо разевала перед ним рот…
Видел он хорошо. Пронзительно. Ясно. А вот со слухом творилось неладное. Словно кто напихал ему в уши ваты. Потом в ушах цвикнуло, и ваты как не бывало. И в них тут же ворвались истеричные взрыды жены:
— Мика, миленький… Что с тобой? Где ты был?
В глазах её метались страх и ужас.
— Всё в порядке, Инночка… Не паникуй, — карабкаясь на диван, проговорил он.
Инна бросилась за валокордином. Караев не возражал. Впрочем, ему было всё безразлично. Прикрыв глаза, он слушал себя. Тошнота и лёгкое головокружение, которые он чувствовал, придя в себя, прошли. Только внутри всё отчаянно дрожало и вибрировало. Болей — никаких. Напротив, каждая клетка, каждый нерв во всём теле, будто воспрянув от глубокого и здорового сна, от души потягиваясь, млели в сладкой истоме. Блаженно улыбаясь, Караев открыл глаза. Инна подносила рюмку с валокордином. Он покачал головой:
— Не надо. Измерь-ка давление.
Инна выбежала на балкон.
— Идеальное! — радостно выкрикнула она оттуда. — 120 на 80! Пульс — 64!
Караев хотел было спросить, с чего это она взяла, но, посмотрев на себя, сообразил: он же до сих пор находится в контуре, передающем объективную картину его состояния на аппарат, что стоял на балконе.
— А в момент, когда я лишился чувств? — поинтересовался он.
Жена промолчала. Караев собрался переспросить и, подняв голову, наткнулся на пару округлившихся от изумления глаз.
— Ты так ничего и не понял? — прошептала она.
— А что я должен был понять?
— Ты не терял сознания… Ты просто исчез…
— То есть? Как это? — вырвалось у него.
— Не знаю… На том месте, где ты стоял, было пусто. Тебя здесь не было… Во всей квартире. Я думала — ты подшучиваешь надо мной… Несколько раз заглядывала на кухню, в ванную, уборную. Выбегала на лестничную площадку. А потом не знала, что и думать, — крепко обняв его, разрыдалась она.
— Ну, ну… Всё уже позади, — гладя её по волосам, успокаивал он.
— К чёрту твои эксперименты!.. К чёрту! — ещё пуще расплакалась она.
Дождавшись, когда жена выплачется, Караев наконец спросил о том, что ему очень хотелось узнать:
— Долго я отсутствовал?
— Мне показалось — очень долго…
Потом, шмыгнув набрякшим носом, уточнила:
— Минут пятнадцать… Может, чуточку больше…
— Неужели?! Я совсем этого не почувствовал.
— Зато я почувствовала, — пробрюзжала она.
Караев засмеялся. Появившиеся в голосе Инны сварливые нотки — верный признак того, что охвативший её срыв пошёл на убыль.
— Что смеёшься? — сердито спросила она.
Ну что он мог ей ответить? И он ещё крепче обнял её. Уткнувшись в его шею, щекоча его горячими губами, Инна что-то долго еще говорила, на что-то пеняла и, стуча кулаками по его бокам, беззлобно поругивала.
По правде говоря, Мика её вовсе не слушал. Он думал о своём. Что же всё-таки произошло? Вот что надо было осмыслить. Здесь не до нюнь.
— Налей мне чайку. Крепенького, — отыскав предлог, чтобы остаться наедине со своими мыслями, попросил Караев.
Итак, он накинул на себя провода. Нет. Сначала он приладил к ним золотое ситечко, больше похожее на розетку для варенья, чем на чашу приёмной антенны. По центру ситечка, сплетенного из тонких проволочек чистого золота, был помещён огранённый, весом в три карата, бриллиант. Потом уже Инна накинула на него эти провода, свободные концы которых специальными присосками прикрепила к четырём точкам его тела. Закончив с этим, она старательно прозрачным скотчем плотно приклеила к подвздошной ямке золотое ситечко приёмной антенны. Он был в контуре. И только после этого они прошли на балкон, где стоял основной аппарат. Собственно, он не стоял. Он лежал. А если уж быть совсем точным, определение «аппарат» к нему никак не лепилось.
Расставленные на столе и соединённые между собой пёстрыми проводами платы, теристоры, линзы и прочие детали и были тем самым устройством, над которым он бился едва ли не полгода. Выпускаемый им веер лучей должен был выйти на жгут планетной спирали Пространства-Времени, отыскать в нём волокно, соответствующее личному полю времени испытуемого и, отразившись от него, замкнуться на контур, который был сейчас наброшен на Караева…
Аппарат, если можно было так назвать всю эту кучу деталей, спаянных и опутанных между собой разноцветными проводами, занимал чуть ли не весь балкон — единственное место, где Инна могла вывешивать постиранное бельё. Пару раз, выходя сюда с тазом, доверху наполненным постирушками, она спотыкалась и опрокидывала всю эту Микину конструкцию на пол. И они вдвоём извлекали деталь за деталью из-под мокрых, плохо отжатых вещей. Жена делала это с глухой бранью, в сердцах отдирая от белья запутавшиеся в нём железные штуковины, а Мика — с молчаливой обречённостью, аккуратно и не спеша, словно собирал жемчужинки. Только однажды, когда Инна в раздражении упрекнула его, мол, занял барахлом весь балкон, он, любовно вытирая фланелькой одну из намокших плат, как бы невзначай спросил:
— Разве это барахло?
— А что, по-твоему?! — выпалила она.
Караев с ответом не спешил. Высвободив из складок мокрой простыни очередную деталь и с нежностью держа её в ладони, он тихо произнёс:
— Это, милая, все наши 120 квадратных метров…
Инна такого не ожидала. Она растерялась. А потом из глаз её сами по себе покатились слёзы. Ведь правда. Какая горькая правда… И этот узкий остеклённый балкон, и этот ворох металлопластмассового лома — их проданная квартира. Трёхкомнатная, с просторной верандой, с чудесным видом на море, в самом престижном районе города… Теперь вот — двухкомнатная, в задрипанном микрорайоне, на седьмом этаже, где в неделю три раза и строго по часам подаётся вода…
Ту, престижную, она сама предложила продать. Настаивала даже… А что оставалось делать? Ведь Мике для воплощения его идеи, казавшейся тогда Инне такой реальной и такой потрясающей, нужны были деньги. Чтобы он мог накупить этих чертовых безделушек и по набросанному им проекту сварганить свой чудо-аппарат, пропади он пропадом!
Сделка была выгодной: продали за сто, купили за 25 и остались при 75-ти тысячах долларов.
Глядя на разор, случайно учинённый в очередной раз, и жалкую фигурку мужа, со смиреной кротостью собиравшего разрушенную конструкцию, Инна в бессилии плюхнулась на порог и заревела. Мика подсел рядом и, ничего не говоря, ласково гладил её по голове, плечам и вспухшим от натруженности и едкого мыльного порошка пальцам. Ей было жалко себя, а ещё жальче Мику, который стойко сносил её бабьи капризы.
«Все женщины одинаковы, — думала она, — им подавай победителя…»
— Скажи, Микуля, — спросила она сквозь слёзы, — из этого что-нибудь получится?
— Обязательно! И уже скоро, — уверенно сказал он.
Правда, после этого разговора минуло еще месяца три. Но устройство он всё-таки добил. Пусть оно и не совсем походило на привычные глазу конструкции, зато оно действовало…
Изо всего этого техно-электронного хаоса — более-менее эстетично выглядела панель управления. Под никелированным тумблером с надписью «Сеть» располагалось маленькое рубиновое окошечко, которое при включении загоралось острым красным светом. Под регулятором «Поиск спирали» размещался зелёный глазок. Он должен был вспыхивать, когда сигнал находил спираль. А под кнопкой «Поиск нити» он вмонтировал синее стёклышко. Оно, по идее, могло засветиться приятной голубизной лишь в том случае, если сигнал в общем жгуте Пространства-Времени отыскивал и вычленял нить времени исследуемого человека. И последний регулятор, с надписью «Отражатель», тоже имел оконце, которое озарялось жёлтым светом, что означало — «сигнал от найденной нити аппарат принял и отразил его на ситечко-антенну», прикреплённую к подвздошью испытуемого.
Всё работало автоматически, за исключением двух антенных тарелочек, сработанных из платиновых ободков, оплетённых тончайшими золотыми проволочками, представляющими собой сплошную, с едва заметными зазорами, сеть. Одна тарелка смотрела в пустое пространство, другая — держала под прицелом испытуемого. Они друг к другу были приставлены задом, и их по центру объединял чистой воды бриллиант размером вдвое больше, чем в золотом ситечке, висящем под грудиной у исследуемого. А тарелочка, что открытым «ртом» смотрела в небо, регулировалась вручную…
Всё, в принципе, стояло в полной готовности. Караев ещё раз объяснил жене что делать и потребовал повторить, показывая пальцами все свои действия. Он остался доволен.
— Молодчина! — похвалил он, уходя в комнату — на исходную позицию.
— Мика, давай я ещё раз проверю все соединения на тебе. Может, что отошло?
Придирчиво осмотрев все контакты, Инна удовлетворённо кивнула головой: всё в порядке.
— Ну что ж, милая, начнём. Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! [1]
— Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! — повторила Инна, встав на изготовку к аппарату.
Она стояла к нему спиной и долго не решалась протянуть руку к панели управления. Караев собрался было поторопить её, но тут она срывающимся голосом выкрикнула:
— Включаю в сеть!..
А через паузу объявила:
— Произвожу запуск луча!
…Больше Караев ничего не помнил. И, конечно же, не видел, что творилось с его женой, когда она обернулась и взгляд её упёрся в пустую стенку. На том месте, где стоял её благоверный, никого не было. Сначала она подумала, что он сбежал, чтобы подшутить над ней. А потом… Потом поняла — её Мика пропал. Какая-то неведомая сила растворила его в воздухе, рассеяла в пыль. От одной мысли, что она никогда, никогда не увидит мужа, не услышит его голоса и никому не сможет объяснить, куда он подевался, её обуял дикий ужас.
Придя в себя, Караев страшно удивился тому, что не стоит, а на карачках елозит по полу, бодая головой неизвестно откуда взявшиеся золотые букеты цветов. Второй удар головой в цветы окончательно вернул ученого в реальное мироощущение. Букеты, как он сообразил, были на обоях, а обои — на стене. А уразумев это, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, постарался сконцентрироваться на оценке своего самочувствия. Однако, это ему не удалось…
Он испугался за жену, которая, как безумная, билась в истерике и жутко голосила. Словно оплакивала покойника.
Усилием воли отодвинув выстраивающуюся в мозгу статистику своего состояния и то, что привиделось ему в беспамятстве, профессор занялся Инной.
Сейчас же, когда она успокоилась, Караеву хотелось остаться наедине с собой. Чтобы осмыслить происшедшее, а затем добросовестно записать его.
— Ну, ты пойдешь за чаем, в конце концов?! — неожиданно для себя и для жены сорвался он.
Инна стремглав ринулась на кухню, полагая, очевидно, что чай для её Мики сейчас лучше всяких транквилизаторов и сердечных средств.
…Ни парения в бездне, ни ощущения полёта по тоннелю навстречу сияющему впереди свету, как обычно описывается людьми, пережившими клиническую смерть, Караев не испытывал. Он просто вырубился, и всё. Хотя — нет. Он был тем, кем был. Тем же Караевым — живым, вдыхающим, как и все снующие вокруг него люди, ароматизированный воздух незнакомого ему холла… Холла, который его нисколько не удивлял. Разве только вызывал естественное любопытство. Что в нём? Каков он и как оформлен? И ни одной мысли о том, каким образом он объявился вдруг здесь. Его глаза жадно бегали по зеркалам, роскошным люстрам и многочисленным указателям на английском языке, которые он прочитывал, словно слизывая языком.
А ведь только что его взгляд был устремлён в открытый проём балкона, и оттуда, из аппарата, созданного им, он ждал того самого долгожданного импульса, ради которого работал все эти последние полгода. Но эту необычность он осознал лишь сию минуту…
А в тот момент профессор Микаил Караев как ни в чём не бывало шёл по пятам двух шкафообразных молодых ребят. Он явно преследовал их. И вместе с ними встал у лифта.
Почему он увязался за этими «шкафами» и настырно, не упуская из виду, преследовал их — Караевсейчас, находясь в своей квартире, не мог дать вразумительного объяснения. Стало быть, так ему и следовало поступать. Шкафы в упор не видели его, хотя он стоял рядом с ними. Перед самым их носом. И судя по их злым репликам, между Караевым и этими двумя дебелыми парнями совсем недавно что-то произошло. Что именно — сейчас он припомнить не мог. Но ТАМ, наверняка, знал. И знал, что пузатый, цвета беж медицинский баул, трепыхавшийся в руках высокого «Угрюмого Шкафа», — его баул. И он для него, для Караева, многое значил. И, вероятно, поэтому он ни на шаг не отпускал их от себя.
С неприязнью глядя друг на друга, парни вполголоса бранились, сдабривая каждую фразу отборным русским матом. Это профессору показалось странным. Какие-то точные, но забытые им теперь детали говорили, что он находится за рубежом. Скорее всего, в Америке. Но не в Нью-Йорке и не в Вашингтоне. Какой-то другой город. Не Москва, не Ленинград и не Киев — он мог в этом поклясться. Те города он знал как свои пять пальцев. А таких гостиниц, с такими лифтами, он в них не видел.
Да, точно, это был отель. Роскошный отель. И лифт, куда они все втроём нырнули, был прозрачным, полусферической формы. В нём, человек чувствовал себя помещённым в аквариум… Интересно было смотреть оттуда на людей и на просторный холл, похожий на бакинскую площадь фонтанов. И люди, и вся площадь с диковинной зеленью и фонтанами, срываясь, летели вниз, как в пропасть, уменьшаясь в размерах. Караев смотрел бы и смотрел, да мешали Шкафы. Они, мягко говоря, очень уж горячо выясняли отношения.
— Не меня, а тебя надул черножопый, — ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. — Тебе и отвечать перед Эмом…
«Это ж обо мне… Националист поганый!» — понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.
— Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? — взвился Угрюмый.
— А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру… — нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.
— Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.
— Заговорил… Заговорил… Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, — с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.
И это ему удалось.
— Что-о? — взревел Угрюмый, вскинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.
Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус.
И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стенке лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор ни отпрянуть, ни увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и незачем было это делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.
Вскочив на ноги, Угрюмый ринулся в сторону своего зловредного напарника. А тот, застыв на месте, тихо прошептал:
— Ша! Лифт!
…Мгновение спустя из раздвинувшихся створок лифта чинно выходили два респектабельных Шкафа-джентельмена. Они шли молча, быстро; Караев едва за ними поспевал. Уже перед самыми дверьми номера, куда они направлялись, Угрюмый как мог миролюбиво сказал:
— Ну, что мы с тобой — не православные, что ли? Неужели будем топить друг друга? Все равно ведь обвинят нас обоих, — рассудительно заключил он.
— Ты не кати бочку на меня, и я не стану, — согласился на компромисс драчливый Маленький.
— Петуха! — с вымученной улыбкой протянув товарищу открытую ладонь, потребовал Угрюмый.
Обменявшись рукопожатиями, Шкафы робко постучали. Сначала один, потом другой. В ответ — ни звука. Постучали снова. И опять тишина. В третий раз этого делать не пришлось: дверь распахнулась неожиданно. В проёме стоял довольно симпатичный, с капризно-брезгливым лицом пуфячок.
— Вы одни? — близоруко щурясь по сторонам, спросил он.
— Понимаете, в чем дело, босс… — на ломаном английском принялся было объяснять Угрюмый…
Пуфячок махнул рукой.
— Пройдите в кабинет. У меня нежданные гости… Поговорим потом, — рубанул он и вразвалочку исчез в гостиной, откуда доносились голоса увлёченно беседовавших людей.
Кабинет Пуфячка напомнил Караеву кабинет министра. «Напомнил», правда, не то слово. Всего две схожие детали: письменный стол да размер комнаты. Что касается остального, то все здесь было стиля строгого и вместе с тем располагающего к деловым беседам. Тут преобладал вкус, внушающий мысль о достатке и достоинстве хозяина…
Шкафы, усевшись за журнальным столиком, с мрачным видом уточняли между собой детали того, как они упустили «черножопого фраера». А «фраер» между тем прошёл к письменному столу. Почему его потянуло туда, он толком объяснить себе сейчас не мог. А во сне (а во сне ли?) Караев шёл к нему с явно обдуманными намерениями. Скорее всего, им двигало элементарное любопытство.
Его заинтересовала стопка бумаг, поверх которой лежал лист с хорошо знакомым ему текстом и его собственноручной подписью:
Письмо она перевела в один присест, а вот со статьей было сложнее. Переводить с русского на английский, следуя необходимой стилистике и не нарушая профессионального смысла изложения, оказалось делом нелегким. Они с Инной прямо-таки вымучили этот перевод. А потом как манны небесной ждали выхода каждой книжки, журнала. За это время вышло девять номеров, которые они читали от корки до корки в поисках хотя бы ссылки на посланную ими работу. А она преспокойненько лежала себе на столе у этого Пуфячка.
— Черт плешивый! — в сердцах выругался Караев.
— Ты слышал?! — дернулся Угрюмый Шкаф.
— Что слышал?
— Чей-то голос, — зыркая по сторонам, настороженно прошипел он.
— Тебе показалось… Это у меня в животе бурчит, — осклабился Шкаф Малый и, потирая живот, добавил:
— Страсть как жрать хочется.
Караев замер — он перевел взгляд на лист, что лежал на папке с правой стороны. Профессор узнал фирменный бланк родного Минздрава. Выглядел он невзрачно. Судя по характерным вертикальным чёрным полосам, его пересылали по факсу. Однако текст читался ясно. И первая же строчка привела Караева в крайнее замешательство…
Это было официальное письмо на азербайджанском языке, адресованное Министерству национальной безопасности — печально известному преемнику КГБ. От охватившего его страха профессор одним махом проглотил каждую строчку этой зловещей бумаги. Со всеми абзацами и знаками препинания. Документ имел к нему самое прямое отношение.
Взяв себя в руки, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, с отрешённой холодностью вникая в каждое слово и в каждую фразу, стал тщательно, с мазохистской беспощадностью прокручивать их в мясорубке анализа.
Перед трёхзначным исходящим номером стоял персональный буквенный символ министра — «Н», т. е. «назир». Значит, письмо готовилось лично им.
Действительно, внизу красовался его росчерк, немного смазанный картриджем факса, но не потерявший от этого самовлюблённой щеголеватости:
Видел он хорошо. Пронзительно. Ясно. А вот со слухом творилось неладное. Словно кто напихал ему в уши ваты. Потом в ушах цвикнуло, и ваты как не бывало. И в них тут же ворвались истеричные взрыды жены:
— Мика, миленький… Что с тобой? Где ты был?
В глазах её метались страх и ужас.
— Всё в порядке, Инночка… Не паникуй, — карабкаясь на диван, проговорил он.
Инна бросилась за валокордином. Караев не возражал. Впрочем, ему было всё безразлично. Прикрыв глаза, он слушал себя. Тошнота и лёгкое головокружение, которые он чувствовал, придя в себя, прошли. Только внутри всё отчаянно дрожало и вибрировало. Болей — никаких. Напротив, каждая клетка, каждый нерв во всём теле, будто воспрянув от глубокого и здорового сна, от души потягиваясь, млели в сладкой истоме. Блаженно улыбаясь, Караев открыл глаза. Инна подносила рюмку с валокордином. Он покачал головой:
— Не надо. Измерь-ка давление.
Инна выбежала на балкон.
— Идеальное! — радостно выкрикнула она оттуда. — 120 на 80! Пульс — 64!
Караев хотел было спросить, с чего это она взяла, но, посмотрев на себя, сообразил: он же до сих пор находится в контуре, передающем объективную картину его состояния на аппарат, что стоял на балконе.
— А в момент, когда я лишился чувств? — поинтересовался он.
Жена промолчала. Караев собрался переспросить и, подняв голову, наткнулся на пару округлившихся от изумления глаз.
— Ты так ничего и не понял? — прошептала она.
— А что я должен был понять?
— Ты не терял сознания… Ты просто исчез…
— То есть? Как это? — вырвалось у него.
— Не знаю… На том месте, где ты стоял, было пусто. Тебя здесь не было… Во всей квартире. Я думала — ты подшучиваешь надо мной… Несколько раз заглядывала на кухню, в ванную, уборную. Выбегала на лестничную площадку. А потом не знала, что и думать, — крепко обняв его, разрыдалась она.
— Ну, ну… Всё уже позади, — гладя её по волосам, успокаивал он.
— К чёрту твои эксперименты!.. К чёрту! — ещё пуще расплакалась она.
Дождавшись, когда жена выплачется, Караев наконец спросил о том, что ему очень хотелось узнать:
— Долго я отсутствовал?
— Мне показалось — очень долго…
Потом, шмыгнув набрякшим носом, уточнила:
— Минут пятнадцать… Может, чуточку больше…
— Неужели?! Я совсем этого не почувствовал.
— Зато я почувствовала, — пробрюзжала она.
Караев засмеялся. Появившиеся в голосе Инны сварливые нотки — верный признак того, что охвативший её срыв пошёл на убыль.
— Что смеёшься? — сердито спросила она.
Ну что он мог ей ответить? И он ещё крепче обнял её. Уткнувшись в его шею, щекоча его горячими губами, Инна что-то долго еще говорила, на что-то пеняла и, стуча кулаками по его бокам, беззлобно поругивала.
По правде говоря, Мика её вовсе не слушал. Он думал о своём. Что же всё-таки произошло? Вот что надо было осмыслить. Здесь не до нюнь.
— Налей мне чайку. Крепенького, — отыскав предлог, чтобы остаться наедине со своими мыслями, попросил Караев.
Итак, он накинул на себя провода. Нет. Сначала он приладил к ним золотое ситечко, больше похожее на розетку для варенья, чем на чашу приёмной антенны. По центру ситечка, сплетенного из тонких проволочек чистого золота, был помещён огранённый, весом в три карата, бриллиант. Потом уже Инна накинула на него эти провода, свободные концы которых специальными присосками прикрепила к четырём точкам его тела. Закончив с этим, она старательно прозрачным скотчем плотно приклеила к подвздошной ямке золотое ситечко приёмной антенны. Он был в контуре. И только после этого они прошли на балкон, где стоял основной аппарат. Собственно, он не стоял. Он лежал. А если уж быть совсем точным, определение «аппарат» к нему никак не лепилось.
Расставленные на столе и соединённые между собой пёстрыми проводами платы, теристоры, линзы и прочие детали и были тем самым устройством, над которым он бился едва ли не полгода. Выпускаемый им веер лучей должен был выйти на жгут планетной спирали Пространства-Времени, отыскать в нём волокно, соответствующее личному полю времени испытуемого и, отразившись от него, замкнуться на контур, который был сейчас наброшен на Караева…
Аппарат, если можно было так назвать всю эту кучу деталей, спаянных и опутанных между собой разноцветными проводами, занимал чуть ли не весь балкон — единственное место, где Инна могла вывешивать постиранное бельё. Пару раз, выходя сюда с тазом, доверху наполненным постирушками, она спотыкалась и опрокидывала всю эту Микину конструкцию на пол. И они вдвоём извлекали деталь за деталью из-под мокрых, плохо отжатых вещей. Жена делала это с глухой бранью, в сердцах отдирая от белья запутавшиеся в нём железные штуковины, а Мика — с молчаливой обречённостью, аккуратно и не спеша, словно собирал жемчужинки. Только однажды, когда Инна в раздражении упрекнула его, мол, занял барахлом весь балкон, он, любовно вытирая фланелькой одну из намокших плат, как бы невзначай спросил:
— Разве это барахло?
— А что, по-твоему?! — выпалила она.
Караев с ответом не спешил. Высвободив из складок мокрой простыни очередную деталь и с нежностью держа её в ладони, он тихо произнёс:
— Это, милая, все наши 120 квадратных метров…
Инна такого не ожидала. Она растерялась. А потом из глаз её сами по себе покатились слёзы. Ведь правда. Какая горькая правда… И этот узкий остеклённый балкон, и этот ворох металлопластмассового лома — их проданная квартира. Трёхкомнатная, с просторной верандой, с чудесным видом на море, в самом престижном районе города… Теперь вот — двухкомнатная, в задрипанном микрорайоне, на седьмом этаже, где в неделю три раза и строго по часам подаётся вода…
Ту, престижную, она сама предложила продать. Настаивала даже… А что оставалось делать? Ведь Мике для воплощения его идеи, казавшейся тогда Инне такой реальной и такой потрясающей, нужны были деньги. Чтобы он мог накупить этих чертовых безделушек и по набросанному им проекту сварганить свой чудо-аппарат, пропади он пропадом!
Сделка была выгодной: продали за сто, купили за 25 и остались при 75-ти тысячах долларов.
Глядя на разор, случайно учинённый в очередной раз, и жалкую фигурку мужа, со смиреной кротостью собиравшего разрушенную конструкцию, Инна в бессилии плюхнулась на порог и заревела. Мика подсел рядом и, ничего не говоря, ласково гладил её по голове, плечам и вспухшим от натруженности и едкого мыльного порошка пальцам. Ей было жалко себя, а ещё жальче Мику, который стойко сносил её бабьи капризы.
«Все женщины одинаковы, — думала она, — им подавай победителя…»
— Скажи, Микуля, — спросила она сквозь слёзы, — из этого что-нибудь получится?
— Обязательно! И уже скоро, — уверенно сказал он.
Правда, после этого разговора минуло еще месяца три. Но устройство он всё-таки добил. Пусть оно и не совсем походило на привычные глазу конструкции, зато оно действовало…
Изо всего этого техно-электронного хаоса — более-менее эстетично выглядела панель управления. Под никелированным тумблером с надписью «Сеть» располагалось маленькое рубиновое окошечко, которое при включении загоралось острым красным светом. Под регулятором «Поиск спирали» размещался зелёный глазок. Он должен был вспыхивать, когда сигнал находил спираль. А под кнопкой «Поиск нити» он вмонтировал синее стёклышко. Оно, по идее, могло засветиться приятной голубизной лишь в том случае, если сигнал в общем жгуте Пространства-Времени отыскивал и вычленял нить времени исследуемого человека. И последний регулятор, с надписью «Отражатель», тоже имел оконце, которое озарялось жёлтым светом, что означало — «сигнал от найденной нити аппарат принял и отразил его на ситечко-антенну», прикреплённую к подвздошью испытуемого.
Всё работало автоматически, за исключением двух антенных тарелочек, сработанных из платиновых ободков, оплетённых тончайшими золотыми проволочками, представляющими собой сплошную, с едва заметными зазорами, сеть. Одна тарелка смотрела в пустое пространство, другая — держала под прицелом испытуемого. Они друг к другу были приставлены задом, и их по центру объединял чистой воды бриллиант размером вдвое больше, чем в золотом ситечке, висящем под грудиной у исследуемого. А тарелочка, что открытым «ртом» смотрела в небо, регулировалась вручную…
Всё, в принципе, стояло в полной готовности. Караев ещё раз объяснил жене что делать и потребовал повторить, показывая пальцами все свои действия. Он остался доволен.
— Молодчина! — похвалил он, уходя в комнату — на исходную позицию.
— Мика, давай я ещё раз проверю все соединения на тебе. Может, что отошло?
Придирчиво осмотрев все контакты, Инна удовлетворённо кивнула головой: всё в порядке.
— Ну что ж, милая, начнём. Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! [1]
— Бисмиллах ир-рахман ир-рахим! — повторила Инна, встав на изготовку к аппарату.
Она стояла к нему спиной и долго не решалась протянуть руку к панели управления. Караев собрался было поторопить её, но тут она срывающимся голосом выкрикнула:
— Включаю в сеть!..
А через паузу объявила:
— Произвожу запуск луча!
…Больше Караев ничего не помнил. И, конечно же, не видел, что творилось с его женой, когда она обернулась и взгляд её упёрся в пустую стенку. На том месте, где стоял её благоверный, никого не было. Сначала она подумала, что он сбежал, чтобы подшутить над ней. А потом… Потом поняла — её Мика пропал. Какая-то неведомая сила растворила его в воздухе, рассеяла в пыль. От одной мысли, что она никогда, никогда не увидит мужа, не услышит его голоса и никому не сможет объяснить, куда он подевался, её обуял дикий ужас.
Придя в себя, Караев страшно удивился тому, что не стоит, а на карачках елозит по полу, бодая головой неизвестно откуда взявшиеся золотые букеты цветов. Второй удар головой в цветы окончательно вернул ученого в реальное мироощущение. Букеты, как он сообразил, были на обоях, а обои — на стене. А уразумев это, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, постарался сконцентрироваться на оценке своего самочувствия. Однако, это ему не удалось…
Он испугался за жену, которая, как безумная, билась в истерике и жутко голосила. Словно оплакивала покойника.
Усилием воли отодвинув выстраивающуюся в мозгу статистику своего состояния и то, что привиделось ему в беспамятстве, профессор занялся Инной.
Сейчас же, когда она успокоилась, Караеву хотелось остаться наедине с собой. Чтобы осмыслить происшедшее, а затем добросовестно записать его.
— Ну, ты пойдешь за чаем, в конце концов?! — неожиданно для себя и для жены сорвался он.
Инна стремглав ринулась на кухню, полагая, очевидно, что чай для её Мики сейчас лучше всяких транквилизаторов и сердечных средств.
…Ни парения в бездне, ни ощущения полёта по тоннелю навстречу сияющему впереди свету, как обычно описывается людьми, пережившими клиническую смерть, Караев не испытывал. Он просто вырубился, и всё. Хотя — нет. Он был тем, кем был. Тем же Караевым — живым, вдыхающим, как и все снующие вокруг него люди, ароматизированный воздух незнакомого ему холла… Холла, который его нисколько не удивлял. Разве только вызывал естественное любопытство. Что в нём? Каков он и как оформлен? И ни одной мысли о том, каким образом он объявился вдруг здесь. Его глаза жадно бегали по зеркалам, роскошным люстрам и многочисленным указателям на английском языке, которые он прочитывал, словно слизывая языком.
А ведь только что его взгляд был устремлён в открытый проём балкона, и оттуда, из аппарата, созданного им, он ждал того самого долгожданного импульса, ради которого работал все эти последние полгода. Но эту необычность он осознал лишь сию минуту…
А в тот момент профессор Микаил Караев как ни в чём не бывало шёл по пятам двух шкафообразных молодых ребят. Он явно преследовал их. И вместе с ними встал у лифта.
Почему он увязался за этими «шкафами» и настырно, не упуская из виду, преследовал их — Караевсейчас, находясь в своей квартире, не мог дать вразумительного объяснения. Стало быть, так ему и следовало поступать. Шкафы в упор не видели его, хотя он стоял рядом с ними. Перед самым их носом. И судя по их злым репликам, между Караевым и этими двумя дебелыми парнями совсем недавно что-то произошло. Что именно — сейчас он припомнить не мог. Но ТАМ, наверняка, знал. И знал, что пузатый, цвета беж медицинский баул, трепыхавшийся в руках высокого «Угрюмого Шкафа», — его баул. И он для него, для Караева, многое значил. И, вероятно, поэтому он ни на шаг не отпускал их от себя.
С неприязнью глядя друг на друга, парни вполголоса бранились, сдабривая каждую фразу отборным русским матом. Это профессору показалось странным. Какие-то точные, но забытые им теперь детали говорили, что он находится за рубежом. Скорее всего, в Америке. Но не в Нью-Йорке и не в Вашингтоне. Какой-то другой город. Не Москва, не Ленинград и не Киев — он мог в этом поклясться. Те города он знал как свои пять пальцев. А таких гостиниц, с такими лифтами, он в них не видел.
Да, точно, это был отель. Роскошный отель. И лифт, куда они все втроём нырнули, был прозрачным, полусферической формы. В нём, человек чувствовал себя помещённым в аквариум… Интересно было смотреть оттуда на людей и на просторный холл, похожий на бакинскую площадь фонтанов. И люди, и вся площадь с диковинной зеленью и фонтанами, срываясь, летели вниз, как в пропасть, уменьшаясь в размерах. Караев смотрел бы и смотрел, да мешали Шкафы. Они, мягко говоря, очень уж горячо выясняли отношения.
— Не меня, а тебя надул черножопый, — ехидно сощурил наглые глазёнки тот, что был поменьше и покряжистей. — Тебе и отвечать перед Эмом…
«Это ж обо мне… Националист поганый!» — понял Караев, но сдержался, чтобы не выдать себя.
— Не ты ли, падло, стал крутить ему руки? — взвился Угрюмый.
— А что мне оставалось делать? Он собрался дать дёру… — нагло ухмыляясь, спокойно, словно отмахиваясь от назойливой мухи, возразил тот.
— Врёшь, гад! Я с ним только заговорил, а ты сразу полез ломать его.
— Заговорил… Заговорил… Ты его до смерти перепугал. Посмотри на своё мурло. Осатанелая, как у бугра на зоне, — с ухмылочкой и с напускной ленцой, имевшей целью вывести из себя своего товарища, ехидничал Шкаф поменьше.
И это ему удалось.
— Что-о? — взревел Угрюмый, вскинув к глазам зарвавшегося напарника два растопыренных пальца.
Малый Шкаф оказался парнем прытким. Нырнув под летевшую ему в глаза рогатинку из двух пальцев, он крякнул и резко саданул Угрюмого в корпус.
И Угрюмый, не удержавшись на ногах, отлетел к противоположной стенке лифта. Как раз туда, где стоял Караев. Профессор ни отпрянуть, ни увернуться от него не мог. Не успел бы. Да ему и незачем было это делать. Парень пролетел сквозь него и со всего размаха затылком стукнулся о стекло лифта.
Вскочив на ноги, Угрюмый ринулся в сторону своего зловредного напарника. А тот, застыв на месте, тихо прошептал:
— Ша! Лифт!
…Мгновение спустя из раздвинувшихся створок лифта чинно выходили два респектабельных Шкафа-джентельмена. Они шли молча, быстро; Караев едва за ними поспевал. Уже перед самыми дверьми номера, куда они направлялись, Угрюмый как мог миролюбиво сказал:
— Ну, что мы с тобой — не православные, что ли? Неужели будем топить друг друга? Все равно ведь обвинят нас обоих, — рассудительно заключил он.
— Ты не кати бочку на меня, и я не стану, — согласился на компромисс драчливый Маленький.
— Петуха! — с вымученной улыбкой протянув товарищу открытую ладонь, потребовал Угрюмый.
Обменявшись рукопожатиями, Шкафы робко постучали. Сначала один, потом другой. В ответ — ни звука. Постучали снова. И опять тишина. В третий раз этого делать не пришлось: дверь распахнулась неожиданно. В проёме стоял довольно симпатичный, с капризно-брезгливым лицом пуфячок.
— Вы одни? — близоруко щурясь по сторонам, спросил он.
— Понимаете, в чем дело, босс… — на ломаном английском принялся было объяснять Угрюмый…
Пуфячок махнул рукой.
— Пройдите в кабинет. У меня нежданные гости… Поговорим потом, — рубанул он и вразвалочку исчез в гостиной, откуда доносились голоса увлёченно беседовавших людей.
Кабинет Пуфячка напомнил Караеву кабинет министра. «Напомнил», правда, не то слово. Всего две схожие детали: письменный стол да размер комнаты. Что касается остального, то все здесь было стиля строгого и вместе с тем располагающего к деловым беседам. Тут преобладал вкус, внушающий мысль о достатке и достоинстве хозяина…
Шкафы, усевшись за журнальным столиком, с мрачным видом уточняли между собой детали того, как они упустили «черножопого фраера». А «фраер» между тем прошёл к письменному столу. Почему его потянуло туда, он толком объяснить себе сейчас не мог. А во сне (а во сне ли?) Караев шёл к нему с явно обдуманными намерениями. Скорее всего, им двигало элементарное любопытство.
Его заинтересовала стопка бумаг, поверх которой лежал лист с хорошо знакомым ему текстом и его собственноручной подписью:
«С уважением, доктор медицинских наук, профессор М. КАРАЕВ»Это было сопроводительное письмо, посланное им в Америку чуть ли не два года назад:
«ПРЕЗИДЕНТУПисьмо свое профессор знал наизусть. Над ним и над статьей ему с Инной пришлось порядком потрудиться. Больше досталось Инне: она лучше его владела английским.
МЕЖДУНАРОДНОЙ АССОЦИАЦИИ
НЕЗАВИСИМЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ
доктору Э. МАККОРМАКУ
Уважаемый господин Президент!
Обращаюсь к Вам, прежде всего, как Главному редактору издаваемого Вашей Ассоциацией журнала „Курьер науки“. Я — один из заинтересованных читателей „КН“. Мне, как и, впрочем, многим научным работникам, нравится, что его страницы открыты спорным гипотезам и, по существу, являются весомой поддержкой исследователям, занятым поисками новых, неординарных подходов во всех сферах науки, вопреки общепринятому, так называемому „здравому смыслу“.
Исходя из этих соображений, я посчитал логичным послать Вам мою статью „Пространство-Времени и его роль в жизнедеятельности Земли и землян. (К вопросу принципиально новой методологии лечения психических заболеваний, в том числе наркомании, суицидальных наклонностей и проч.).“ Предлагаемая статья является лишь малой частью моей монографии, где рассматриваются многие приоткрывшиеся весьма неожиданные эффекты, относящиеся не только к предмету моего исследования — психиатрии, но и к совершенно иным сферам науки. Надеюсь, сей труд заинтересует журнал, и я буду иметь честь увидеть его в одном из ближайших номеров».
Письмо она перевела в один присест, а вот со статьей было сложнее. Переводить с русского на английский, следуя необходимой стилистике и не нарушая профессионального смысла изложения, оказалось делом нелегким. Они с Инной прямо-таки вымучили этот перевод. А потом как манны небесной ждали выхода каждой книжки, журнала. За это время вышло девять номеров, которые они читали от корки до корки в поисках хотя бы ссылки на посланную ими работу. А она преспокойненько лежала себе на столе у этого Пуфячка.
— Черт плешивый! — в сердцах выругался Караев.
— Ты слышал?! — дернулся Угрюмый Шкаф.
— Что слышал?
— Чей-то голос, — зыркая по сторонам, настороженно прошипел он.
— Тебе показалось… Это у меня в животе бурчит, — осклабился Шкаф Малый и, потирая живот, добавил:
— Страсть как жрать хочется.
Караев замер — он перевел взгляд на лист, что лежал на папке с правой стороны. Профессор узнал фирменный бланк родного Минздрава. Выглядел он невзрачно. Судя по характерным вертикальным чёрным полосам, его пересылали по факсу. Однако текст читался ясно. И первая же строчка привела Караева в крайнее замешательство…
Это было официальное письмо на азербайджанском языке, адресованное Министерству национальной безопасности — печально известному преемнику КГБ. От охватившего его страха профессор одним махом проглотил каждую строчку этой зловещей бумаги. Со всеми абзацами и знаками препинания. Документ имел к нему самое прямое отношение.
Взяв себя в руки, Караев, как и подобает профессиональному исследователю, с отрешённой холодностью вникая в каждое слово и в каждую фразу, стал тщательно, с мазохистской беспощадностью прокручивать их в мясорубке анализа.
Перед трёхзначным исходящим номером стоял персональный буквенный символ министра — «Н», т. е. «назир». Значит, письмо готовилось лично им.
Действительно, внизу красовался его росчерк, немного смазанный картриджем факса, но не потерявший от этого самовлюблённой щеголеватости:
«МИНИСТРУ НАЦИОНАЛЬНОЙ БЕЗОПАСНОСТИАЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
Ф. Я. ЗЕЙНАЛОВУ
На Ваш устный запрос сообщаем:
КАРАЕВ МИКАИЛ РАСУЛ оглы родился 05.03.1950 г. в гор. Шеки.
В системе Минздрава работает с 1975 года, сразу после окончания 1-го Московского медицинского института. Обучаясь в означенном институте, он одновременно являлся студентом-заочником Московского Высшего технического училища им. Баумана.
В 1976 году, без отрыва от работы врача-психиатра в Бакинском психдиспансере №I, он заканчивает его, и ему вручают диплом инженера ЭВМ…»
«Бестия, не написал „красный“ диплом, с отличием. Вот отсюда начинается его тенденциозность», — заметил Караев.
«…Через полгода Караев М. Р. назначается заведующим отделением диспансера, а через короткое время выдвигается на должность зам. главврача.
В 1980 году решением Коллегии Минздрава его направляют главным врачом крупнейшей в республике Маштагинской психиатрической клиники. В том же году он защищает диссертацию на степень кандидата медицинских наук.