А в случае с человеком? Мы знаем: нашими поступками, поведением, рассуждениями и прочими действиями руководит мозг. Но от чего возбуждается он сам? Откуда он получает эффект «зажигания»? Что позволяет ему решать — делать так или эдак?..
Министр кривит губы.
— Вопросы совсем не праздные, — спешит он заверить министра.
— Глаза?… — спрашивает профессор и сам же отвечает:
— Они видят, что положено им видеть. Редко когда больше своих физиологических возможностей, а зачастую, даже меньше таких возможностей…
— Кровь? — не унимается профессор. — В принципе она выполняет функцию горючего…
— Спрашивается, а что же тогда? — пытает он.
Караев останавливает поток обрушившихся на собеседников парадоксальных вопросов и ответов, с явным интересом наблюдая за их реакцией. Они растерянно, не зная что ответить, молча смотрят на него.
— А что человека делает живым? — добивает он их очередным вопросом, на который, через паузу, сам же и отвечает:
— Разумеется, душа!
В этом месте все, с кем Караеву приходилось говорить, как правило, с язвительной ухмылочкой перебивали его. Дескать, душа, скорее, понятие церковное, нежели научное. А то, что она представляет собой частицу иной материи, не соответствующую земной среде, вообще нонсенс. И тогда Караев извлекал на свет свой главный козырь. Правда, козырем его назвать было трудно. Но он действовал неотразимо. Ведь аргумент, который он приводил в свою пользу, принадлежал иностранцу. А это для подавляющего большинства советской школы ученых чуть ли не истина в последней инстанции. Свой, видишь ли, лучше иностранца не скажет, не сделает и не найдет. Мало кого он раздражал. Многих — обезоруживал…
И заметив, как рвутся губы министра, чтобы сказать нечто вроде «это бред сивой кобылы», Караев опережает его:
— Помните, несколько лет тому назад «Курьер науки», журнал Международной лиги независимых исследователей, опубликовал статью, в которой автор выражал лишь догадку о том, что проблемы психиатрии каким-то образом связаны с такой структурой мироздания, как Пространство-Времени.
— Не столько статью, сколько скандал и шум, какой она наделала в научном мире, — припомнил министр.
— Так вот, поговаривают, что автором этой статьи Эмори Маккормаком и гипотезой, изложенной им, заинтересовались ребята из Пентагона и ЦРУ.
— Странно. С чего бы это? — недоверчиво улыбнулся министр и предположил: — Вероятно, потому, что он является Президентом этой пресловутой Международной лиги независимых ученых, в которую он собрал отщепенцев от науки и политики.
— Возможно, и поэтому, — с плохо скрытой иронией согласился Караев. — Среди них много оригиналов, на которых, кстати, и держится наука. Многие из них утверждают, что душа все-таки есть. И доказывают это. В СМИ сообщалось, что они даже умудрились взвесить ее. И по их утверждению, душа представляет собой некую частицу неизвестной нам материи, которая отрицательна к телу биологической особи и к пространству, в котором находится это тело.
— Слышал… Читал… И мне рассказывали о такой несусветице, — замахал руками министр, пытаясь перевести разговор на понятную ему конкретику.
Но Караева остановить уже было нельзя. Ведь это, по его мнению, и была конкретика. Не канцелярская, не административная, а по-настоящему научная. И он горячо, но не повышая голоса, стал убеждать собеседника в том, что именно та самая отрицательная частица к среде человеческого обитания и делает человека живым и мыслящим существом. Она поднимает его с четверенек на ноги, возбуждает разум и до последнего вздоха находится в движении…
— И я теперь смею утверждать, что она контактирует со спиралью планетного времени, — поймав остекленевшие глаза министра, твердо говорит он.
Столь категоричное заявление профессора повергло министра в шок. Глаза его в изумлении округлились. Как у воробышка, который вдруг, ни с того ни с сего оказался в когтях кобчика. Он даже не трепыхался, хотя с отчаяния успел-таки пискнуть:
— Вот как?!..
Но Караеву только так казалось. На самом деле министр ругал и себя, и этого чертова своего Главного психиатра за то, что тот взял его измором, а он, слабак, сдался на милость победителю, и вот выслушивает про сны сивого мерина. И он с отчаянием сказал себе: «Ну и вляпался же я в говно!» А вслух обронил какую-то фразу, которая заставила этого ненормального профессора подумать, что все сказанное им поразило и потрясло его.
— Именно так! — решившись окончательно доконать его, воскликнул профессор.
Придвинув к себе чистый лист бумаги, Караев исчеркал его тонкими как ниточки вертикальными линиями. И хотя они были друг от друга расположены очень близко, тем не менее ни одна из них не наезжала на соседнюю и не касалась ее. Потом, заключив их в змееобразную спираль, Караев с детской наивностью поинтересовался:
— Вы догадываетесь, что я изобразил?
Министр пожал плечами.
— Перед вами — Человечество.
— Что?! — опешил министр и с облегчением подумал о том, что у него сейчас появится реальная возможность закончить этот разговор, если этот сбрендивший психиатр объявит себя Кандинским или Пикассо… Тогда он его смело отправит в министерство культуры.
— Человечество! — внятно и гордо повторил ученый, поспешно пояснив:
— То есть его схема…
— Ни за что бы не подумал, — не скрывая сарказма, отозвался он.
Но психиатр слишком был увлечен своим рассказом, чтобы заметить насмешку министра.
— Спираль — это свернутый в пружину жгут, — продолжал он, — каждый волосок которого — живая мыслящая особь со своим разумом, судьбой, психикой, эмоциями и так далее. А змеевик, опоясывающий этот нитяной пучок, — спираль планетного Пространства-Времени… Взаимодействие изображенных мною нитей со спиралью и составляют пряжу реальной людской жизни…
— Красиво, конечно, — горестно вздохнул министр, обреченно приготовившись послушать еще и стихи в исполнении своего посетителя. После таких слов они напрашивались сами по себе.
Однако Караев понял его реплику по-своему. Как ему того хотелось.
— И красиво, и так оно и есть, — с уверенностью произнес он. — В этом-то и заключается суть моего открытия… И технология излечения безумия основана на ней.
— Ну что ж, Бог в помощь, дорогой профессор! — в голос говорит он. — Одобряю… Работайте в этом направлении. Весьма перспективное дело…
— Спасибо, господин министр… Но чтобы я мог работать, мне нужны деньги. И немалые. Как минимум два миллиона долларов.
— Что вы?! — вытаращился министр. — Откуда у нас? Министерство совершенно без средств. Не знаю, как зарплату выдавать людям.
Хотя на лице министра была печаль и сожаление, в душе он ликовал. Теперь этот псих его с понтолыку не собьет. Таких просителей он в день видит если не сотню, то, по крайней мере, с десяток точно. С кем-с кем, а с ними он умел справляться.
— Ваша правда. С деньгами у нас туговато, — понурился главный психиатр.
Караев молчал. Он знал это не хуже них…
— Вот вы, — атаковал министр, — заведующий кафедрой, доктор медицинских наук…
— Да плюс кандидат физико-математических наук, — напоминает психиатр.
— Вот как?! Признаться, не знал… Тем более, — продолжал он свою мысль. — Скажите, каков ваш месячный оклад?
— Семьдесят тысяч манатов…
— Приблизительно двадцать долларов, — округлил министр.
— Семнадцать долларов пятьдесят центов, — уточнил Караев.
— Вот видите!.. Ну, что такое для вас эти деньги? — посочувствовал министр.
Профессор горестно кивнул.
— А вы просите два миллиона, — добивал министр и, по-дружески потрепав Караева по плечу, посоветовал:
— Найдите хорошего спонсора.
— Вам как члену правительства в этом плане проще помочь мне, — упавшим голосом произносит профессор.
— Но у меня столько дыр… Однако…
Министр по опыту знал, что просителя нельзя отправлять вовсе с пустыми руками. И лучше всего в таких случаях — всучить ему охапку радужных надежд.
— Однако, — повторил он, словно что-то имея на примете, — как только у меня появятся лишние средства, так для вас — в первую очередь.
— Лишних средств, господин министр, никогда не бывает, — направляясь к выходу, засмеялся ученый и на самом пороге, не скрывая сарказма, прибавил:
— Тем не менее, спасибо.
— Всяческих вам успехов, — с не меньшей ядовитостью пожелал министр, и, усаживаясь на место, попросил своего чиновника на минутку задержаться.
— По-моему, профессор нуждается в психическом освидетельствовании.
Психиатр промолчал.
— Вы так не думаете? — поинтересовался министр.
— Господин министр, он вполне нормальный мужик. Разве только чрезмерно увлечен своей работой, — с мягкой просительностью заступился чиновник.
— Более чем чрезмерно, — настаивал министр. — Время… Душа… Отрицательный электрон… Небесный диспетчер… Все в одну кучу, от которой, оказывается, люди и спрыгивают с ума… Чушь!.. Или вы того же мнения? — с затаенной угрозой спрашивал он.
— Очень необычная гипотеза, — уклончиво отвечает главный психиатр. — Что же касается меня — я придерживаюсь традиционной методологии лечения… Классика есть классика.
— Вы меня успокоили, коллега, — облегченно вздохнул министр. — Классика, друг мой, превыше всего!.. Можете идти. И больше глупостями меня не досаждайте.
— Классика! — воскликнул Кесслер.
Эмори вопросительно уставился на друга.
— Так отфутболить может только классик от бюрократии, — уточнил Дэнис.
— Ему с пустыми обещаниями под мышкой от этого еще тягостней, — посочувствовал Маккормак.
— Эм, ты имеешь представление об Азербайджане? — спросил Кесслер и сам же ответил за него: — Ни малейшего. Странный народ проживает там. В целом безобидный, добрейший, открытый…
— И мудрый, — вставляет Маккормак, — если он может рожать таких, как Майкл.
— Нет слов, Эм! — соглашается Дэнис, но гнет свое. — А в отдельности большинство составляют предприимчивые эгоисты с изощренным умом коммерсантов. Торговцы они, я тебе скажу, уникальные. Смогут продать то, что другим и в голову не придет. Треть своей территории продали соседней Армении, которая воевала с ними. Те практически без боя пришли и заняли их земли. Теперь кричат: «Верните!»…
— Не может быть! — не поверил Маккормак.
Кесслер горько усмехнулся.
— Средневековье… Причем, самое страшное, восточное, — продолжал Дэнис. — И вдруг некто открывает нечто… Представь себе времена Суллы. Среди неглупых появляется очень неглупый. Он изобретает самолет. Над ним смеются. Такого быть не может, ибо то, что тяжелее воздуха, в воздух не поднимется. К Сулле пройти тот человек не может. Он идет к одному из его сановников, который сам общается с императором от случая к случаю. Да еще сто раз подумает, сказать ему о самолете или нет. А если…
— Ты сгущаешь, — засомневался Маккормак.
— Нисколько! Твой новый друг Майкл не первый и не последний из мучеников. Его беда не в том, что он родился, опередив текущее время, а в том, что родился не в том месте.
— Да, ему надо было родиться у нас, — ехидно заметил Маккормак.
— Не иронизируй. Невостребованные есть и у нас. Однако процент их гораздо меньше… Во всяком случае, Майкл здесь имел бы больше возможностей самовыразиться и состояться, — парировал Дэнис.
— Во всяком случае, с его головой он здесь бы не нищенствовал, — поддержал друга Маккормак.
— Тем более со своим изобретением, — звонко расхохотавшись, подхватил Дэнис. — Взял бы лучший из банков и работал бы себе на здоровье.
Эмори аж поперхнулся. Потом, сглотнув застрявшую в горле слюну, горячо проговорил:
— Ты представляешь, Дэнис, у него даже такой мысли не возникало. Это до мозга костей человек не от мира сего… Порядочнейший… А ты хотел, чтобы я оставил его за скобкой!..
— Я погорячился. Надо же было тебя убеждать, — признался Кесслер. — Ты оказался на высоте. Ты нокаутировал меня. Меня, прожженного разведчика.
— Спасибо, — отозвался профессор.
— Теперь я предлагаю другое, — сказал Кесслер. — Я имею для этого все полномочия. Создавайте научный центр. Стройтесь и творите. Денег на это получите столько, сколько вам не снилось.
— Ты серьезно, Дэнис?
Кесслер самодовольно крякнул.
— Теперь твой шаг, Эмори. Что еще нужно настоящим ученым? — сказал он.
— Это правда, — согласился Маккормак. — Я постараюсь перетащить его. Майкл сам хочет того же. Только не торопи.
— Медлить тоже нельзя, Эм. Пока на тропу охоты вышел один Гарвей Моррисон… Завтра таких Моррисонов станет больше, — предупредил Кесслер.
— Майкл сам попросил меня повременить с оформлением документов на его выезд в Штаты. Он все надеется выйти на Императора.
— Пустая затея, профессор! — уверенно произнес Кесслер, а затем, пристально посмотрев в глаза друга, спросил:
— Если вдруг что-то сорвется… Жизнь есть жизнь… Ты без него справишься?
— Ты опять за свое? — взъерошился Маккормак. — Без него я не возьмусь за это дело… Не подниму… Мне самостоятельно удалось только увеличить радиус действия Караевского аппарата. И то — по его оставленным рекомендациям и чертежам… Других узлов я не знаю.
— Мы дадим тебе лучших физиков, — пообещал Кесслер. — Они, как пить дать, справятся.
— Снова начал! — сердито сдвинул брови Маккормак. — В таком ключе я продолжать не стану. Считай разговор наш закрытым.
— Хорошо-хорошо! — примирительно пророкотал Кесслер. — Придется нам отсюда как-нибудь позаботиться о нем. Чтобы волос с его головы не упал…
— Вот это дело, — улыбнулся Маккормак.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Министр кривит губы.
— Вопросы совсем не праздные, — спешит он заверить министра.
— Глаза?… — спрашивает профессор и сам же отвечает:
— Они видят, что положено им видеть. Редко когда больше своих физиологических возможностей, а зачастую, даже меньше таких возможностей…
— Кровь? — не унимается профессор. — В принципе она выполняет функцию горючего…
— Спрашивается, а что же тогда? — пытает он.
Караев останавливает поток обрушившихся на собеседников парадоксальных вопросов и ответов, с явным интересом наблюдая за их реакцией. Они растерянно, не зная что ответить, молча смотрят на него.
— А что человека делает живым? — добивает он их очередным вопросом, на который, через паузу, сам же и отвечает:
— Разумеется, душа!
В этом месте все, с кем Караеву приходилось говорить, как правило, с язвительной ухмылочкой перебивали его. Дескать, душа, скорее, понятие церковное, нежели научное. А то, что она представляет собой частицу иной материи, не соответствующую земной среде, вообще нонсенс. И тогда Караев извлекал на свет свой главный козырь. Правда, козырем его назвать было трудно. Но он действовал неотразимо. Ведь аргумент, который он приводил в свою пользу, принадлежал иностранцу. А это для подавляющего большинства советской школы ученых чуть ли не истина в последней инстанции. Свой, видишь ли, лучше иностранца не скажет, не сделает и не найдет. Мало кого он раздражал. Многих — обезоруживал…
И заметив, как рвутся губы министра, чтобы сказать нечто вроде «это бред сивой кобылы», Караев опережает его:
— Помните, несколько лет тому назад «Курьер науки», журнал Международной лиги независимых исследователей, опубликовал статью, в которой автор выражал лишь догадку о том, что проблемы психиатрии каким-то образом связаны с такой структурой мироздания, как Пространство-Времени.
— Не столько статью, сколько скандал и шум, какой она наделала в научном мире, — припомнил министр.
— Так вот, поговаривают, что автором этой статьи Эмори Маккормаком и гипотезой, изложенной им, заинтересовались ребята из Пентагона и ЦРУ.
— Странно. С чего бы это? — недоверчиво улыбнулся министр и предположил: — Вероятно, потому, что он является Президентом этой пресловутой Международной лиги независимых ученых, в которую он собрал отщепенцев от науки и политики.
— Возможно, и поэтому, — с плохо скрытой иронией согласился Караев. — Среди них много оригиналов, на которых, кстати, и держится наука. Многие из них утверждают, что душа все-таки есть. И доказывают это. В СМИ сообщалось, что они даже умудрились взвесить ее. И по их утверждению, душа представляет собой некую частицу неизвестной нам материи, которая отрицательна к телу биологической особи и к пространству, в котором находится это тело.
— Слышал… Читал… И мне рассказывали о такой несусветице, — замахал руками министр, пытаясь перевести разговор на понятную ему конкретику.
Но Караева остановить уже было нельзя. Ведь это, по его мнению, и была конкретика. Не канцелярская, не административная, а по-настоящему научная. И он горячо, но не повышая голоса, стал убеждать собеседника в том, что именно та самая отрицательная частица к среде человеческого обитания и делает человека живым и мыслящим существом. Она поднимает его с четверенек на ноги, возбуждает разум и до последнего вздоха находится в движении…
— И я теперь смею утверждать, что она контактирует со спиралью планетного времени, — поймав остекленевшие глаза министра, твердо говорит он.
Столь категоричное заявление профессора повергло министра в шок. Глаза его в изумлении округлились. Как у воробышка, который вдруг, ни с того ни с сего оказался в когтях кобчика. Он даже не трепыхался, хотя с отчаяния успел-таки пискнуть:
— Вот как?!..
Но Караеву только так казалось. На самом деле министр ругал и себя, и этого чертова своего Главного психиатра за то, что тот взял его измором, а он, слабак, сдался на милость победителю, и вот выслушивает про сны сивого мерина. И он с отчаянием сказал себе: «Ну и вляпался же я в говно!» А вслух обронил какую-то фразу, которая заставила этого ненормального профессора подумать, что все сказанное им поразило и потрясло его.
— Именно так! — решившись окончательно доконать его, воскликнул профессор.
Придвинув к себе чистый лист бумаги, Караев исчеркал его тонкими как ниточки вертикальными линиями. И хотя они были друг от друга расположены очень близко, тем не менее ни одна из них не наезжала на соседнюю и не касалась ее. Потом, заключив их в змееобразную спираль, Караев с детской наивностью поинтересовался:
— Вы догадываетесь, что я изобразил?
Министр пожал плечами.
— Перед вами — Человечество.
— Что?! — опешил министр и с облегчением подумал о том, что у него сейчас появится реальная возможность закончить этот разговор, если этот сбрендивший психиатр объявит себя Кандинским или Пикассо… Тогда он его смело отправит в министерство культуры.
— Человечество! — внятно и гордо повторил ученый, поспешно пояснив:
— То есть его схема…
— Ни за что бы не подумал, — не скрывая сарказма, отозвался он.
Но психиатр слишком был увлечен своим рассказом, чтобы заметить насмешку министра.
— Спираль — это свернутый в пружину жгут, — продолжал он, — каждый волосок которого — живая мыслящая особь со своим разумом, судьбой, психикой, эмоциями и так далее. А змеевик, опоясывающий этот нитяной пучок, — спираль планетного Пространства-Времени… Взаимодействие изображенных мною нитей со спиралью и составляют пряжу реальной людской жизни…
— Красиво, конечно, — горестно вздохнул министр, обреченно приготовившись послушать еще и стихи в исполнении своего посетителя. После таких слов они напрашивались сами по себе.
Однако Караев понял его реплику по-своему. Как ему того хотелось.
— И красиво, и так оно и есть, — с уверенностью произнес он. — В этом-то и заключается суть моего открытия… И технология излечения безумия основана на ней.
— Ну что ж, Бог в помощь, дорогой профессор! — в голос говорит он. — Одобряю… Работайте в этом направлении. Весьма перспективное дело…
— Спасибо, господин министр… Но чтобы я мог работать, мне нужны деньги. И немалые. Как минимум два миллиона долларов.
— Что вы?! — вытаращился министр. — Откуда у нас? Министерство совершенно без средств. Не знаю, как зарплату выдавать людям.
Хотя на лице министра была печаль и сожаление, в душе он ликовал. Теперь этот псих его с понтолыку не собьет. Таких просителей он в день видит если не сотню, то, по крайней мере, с десяток точно. С кем-с кем, а с ними он умел справляться.
— Ваша правда. С деньгами у нас туговато, — понурился главный психиатр.
Караев молчал. Он знал это не хуже них…
— Вот вы, — атаковал министр, — заведующий кафедрой, доктор медицинских наук…
— Да плюс кандидат физико-математических наук, — напоминает психиатр.
— Вот как?! Признаться, не знал… Тем более, — продолжал он свою мысль. — Скажите, каков ваш месячный оклад?
— Семьдесят тысяч манатов…
— Приблизительно двадцать долларов, — округлил министр.
— Семнадцать долларов пятьдесят центов, — уточнил Караев.
— Вот видите!.. Ну, что такое для вас эти деньги? — посочувствовал министр.
Профессор горестно кивнул.
— А вы просите два миллиона, — добивал министр и, по-дружески потрепав Караева по плечу, посоветовал:
— Найдите хорошего спонсора.
— Вам как члену правительства в этом плане проще помочь мне, — упавшим голосом произносит профессор.
— Но у меня столько дыр… Однако…
Министр по опыту знал, что просителя нельзя отправлять вовсе с пустыми руками. И лучше всего в таких случаях — всучить ему охапку радужных надежд.
— Однако, — повторил он, словно что-то имея на примете, — как только у меня появятся лишние средства, так для вас — в первую очередь.
— Лишних средств, господин министр, никогда не бывает, — направляясь к выходу, засмеялся ученый и на самом пороге, не скрывая сарказма, прибавил:
— Тем не менее, спасибо.
— Всяческих вам успехов, — с не меньшей ядовитостью пожелал министр, и, усаживаясь на место, попросил своего чиновника на минутку задержаться.
— По-моему, профессор нуждается в психическом освидетельствовании.
Психиатр промолчал.
— Вы так не думаете? — поинтересовался министр.
— Господин министр, он вполне нормальный мужик. Разве только чрезмерно увлечен своей работой, — с мягкой просительностью заступился чиновник.
— Более чем чрезмерно, — настаивал министр. — Время… Душа… Отрицательный электрон… Небесный диспетчер… Все в одну кучу, от которой, оказывается, люди и спрыгивают с ума… Чушь!.. Или вы того же мнения? — с затаенной угрозой спрашивал он.
— Очень необычная гипотеза, — уклончиво отвечает главный психиатр. — Что же касается меня — я придерживаюсь традиционной методологии лечения… Классика есть классика.
— Вы меня успокоили, коллега, — облегченно вздохнул министр. — Классика, друг мой, превыше всего!.. Можете идти. И больше глупостями меня не досаждайте.
— Классика! — воскликнул Кесслер.
Эмори вопросительно уставился на друга.
— Так отфутболить может только классик от бюрократии, — уточнил Дэнис.
— Ему с пустыми обещаниями под мышкой от этого еще тягостней, — посочувствовал Маккормак.
— Эм, ты имеешь представление об Азербайджане? — спросил Кесслер и сам же ответил за него: — Ни малейшего. Странный народ проживает там. В целом безобидный, добрейший, открытый…
— И мудрый, — вставляет Маккормак, — если он может рожать таких, как Майкл.
— Нет слов, Эм! — соглашается Дэнис, но гнет свое. — А в отдельности большинство составляют предприимчивые эгоисты с изощренным умом коммерсантов. Торговцы они, я тебе скажу, уникальные. Смогут продать то, что другим и в голову не придет. Треть своей территории продали соседней Армении, которая воевала с ними. Те практически без боя пришли и заняли их земли. Теперь кричат: «Верните!»…
— Не может быть! — не поверил Маккормак.
Кесслер горько усмехнулся.
— Средневековье… Причем, самое страшное, восточное, — продолжал Дэнис. — И вдруг некто открывает нечто… Представь себе времена Суллы. Среди неглупых появляется очень неглупый. Он изобретает самолет. Над ним смеются. Такого быть не может, ибо то, что тяжелее воздуха, в воздух не поднимется. К Сулле пройти тот человек не может. Он идет к одному из его сановников, который сам общается с императором от случая к случаю. Да еще сто раз подумает, сказать ему о самолете или нет. А если…
— Ты сгущаешь, — засомневался Маккормак.
— Нисколько! Твой новый друг Майкл не первый и не последний из мучеников. Его беда не в том, что он родился, опередив текущее время, а в том, что родился не в том месте.
— Да, ему надо было родиться у нас, — ехидно заметил Маккормак.
— Не иронизируй. Невостребованные есть и у нас. Однако процент их гораздо меньше… Во всяком случае, Майкл здесь имел бы больше возможностей самовыразиться и состояться, — парировал Дэнис.
— Во всяком случае, с его головой он здесь бы не нищенствовал, — поддержал друга Маккормак.
— Тем более со своим изобретением, — звонко расхохотавшись, подхватил Дэнис. — Взял бы лучший из банков и работал бы себе на здоровье.
Эмори аж поперхнулся. Потом, сглотнув застрявшую в горле слюну, горячо проговорил:
— Ты представляешь, Дэнис, у него даже такой мысли не возникало. Это до мозга костей человек не от мира сего… Порядочнейший… А ты хотел, чтобы я оставил его за скобкой!..
— Я погорячился. Надо же было тебя убеждать, — признался Кесслер. — Ты оказался на высоте. Ты нокаутировал меня. Меня, прожженного разведчика.
— Спасибо, — отозвался профессор.
— Теперь я предлагаю другое, — сказал Кесслер. — Я имею для этого все полномочия. Создавайте научный центр. Стройтесь и творите. Денег на это получите столько, сколько вам не снилось.
— Ты серьезно, Дэнис?
Кесслер самодовольно крякнул.
— Теперь твой шаг, Эмори. Что еще нужно настоящим ученым? — сказал он.
— Это правда, — согласился Маккормак. — Я постараюсь перетащить его. Майкл сам хочет того же. Только не торопи.
— Медлить тоже нельзя, Эм. Пока на тропу охоты вышел один Гарвей Моррисон… Завтра таких Моррисонов станет больше, — предупредил Кесслер.
— Майкл сам попросил меня повременить с оформлением документов на его выезд в Штаты. Он все надеется выйти на Императора.
— Пустая затея, профессор! — уверенно произнес Кесслер, а затем, пристально посмотрев в глаза друга, спросил:
— Если вдруг что-то сорвется… Жизнь есть жизнь… Ты без него справишься?
— Ты опять за свое? — взъерошился Маккормак. — Без него я не возьмусь за это дело… Не подниму… Мне самостоятельно удалось только увеличить радиус действия Караевского аппарата. И то — по его оставленным рекомендациям и чертежам… Других узлов я не знаю.
— Мы дадим тебе лучших физиков, — пообещал Кесслер. — Они, как пить дать, справятся.
— Снова начал! — сердито сдвинул брови Маккормак. — В таком ключе я продолжать не стану. Считай разговор наш закрытым.
— Хорошо-хорошо! — примирительно пророкотал Кесслер. — Придется нам отсюда как-нибудь позаботиться о нем. Чтобы волос с его головы не упал…
— Вот это дело, — улыбнулся Маккормак.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Золотой сюзгеч
[2]
— Папа! — кричит Рафаэль, еще издали заметив его, и, задыхаясь от радости, бежит ему навстречу.
— Стой, пацан! Куда? — орет солдат-пограничник.
Мальчику он уже не страшен. Там, неподалеку от шлагбаума, стоит отец. Сейчас солдат увидит его и заробеет. И перестанет так орать и грозить автоматом. Отец его скрутит в два счета.
— Стой, гаденыш! Стрелять буду! — вскинув на грудь автомат, оскалился пограничник.
Но Рафушке не до угроз. Отец тоже бежит к нему и изо всех сил машет ему руками, чтобы тот остановился. А мальчику кажется, что он зовет его к себе. И тут подернутое синевой прозрачное стекло морозного воздуха с грохотом и звоном раскалывается на тысячу осколков. Из ствола автомата вьется дымок. Мальчик падает. И Караев с искаженным от ужаса лицом летит к сыну. У самого шлагбаума кто-то из караульных подставляет ему ногу. Он валится в грязный снег. И тут же двое наваливаются ему на спину. Мика слышит истошный крик насмерть перепуганной тещи. Но он не видит, как она, грузная, с больным сердцем, трусит к внуку. И тут раздается властный голос:
— Отставить! Отпустить профессора!.. Не трогать ребенка!..
Ослабли руки на Микином затылке, что тыкали его лицом в холодную жижу раскисшей от подтаявшего снега дороги. Сплевывая набившуюся в рот грязь, он увидел обнимавшего бабку сына.
«Слава Богу, с ним ничего не случилось», — облегченно вздохнул он.
— Кто стрелял?! — зычно, но с явными нотками фальшивой угрозы, звучит тот же командирский голос.
На крыльце караульного помещения стоит майор-пограничник, рядом — в наспех накинутом кителе офицер-таможенник и Азизов. Майор не очень-то слушает объяснений солдата.
— Пропустить женщину с ребенком! — распоряжается он и, по-дружески хлопнув по спине Азизова, добавляет:
— Все вопросы улажены…
Мика, перемахнув через шлагбаум, подбегает к теще с сыном. Последовавший за ним Азизов проходит мимо них к поваленному дереву, где стояло два чемодана… Подобрав по дороге оброненную женщиной сумочку, Эльдар повесил ее на шею. Чтобы удобней было нести чемоданы.
Еще через несколько минут прыткий «жигуленок» уносил их подальше от пограничного шлагбаума в сторону сельского городишка Кусары. Его и городишком можно было назвать с натяжкой. Большая деревня с сотней-другой двухэтажных частных домов, окруженных высоким каменным забором, с десятком пятиэтажных «хрущевок» образца 60-х годов да с двумя или тремя более-менее нормальными в архитектурном плане зданиями. В одном располагалась администрация главы местной исполнительной власти, в другом — прокуратура с полицией, а в третьем — кажется, Дворец культуры.
В Кусарах ждала их Инна. Хорошо, он уломал-таки ее не ехать с ними к этому злосчастному пропускному пункту «Золотого сюзгеча». Собственно, уломал не он, а Фатима, ее подруга по университету, в доме которой Караевы остановились. Фатиму занесло сюда по распределению. Здесь же вышла замуж за такого же, как и она, молодого специалиста, присланного в Кусары по окончании педагогического института. Сначала им было невмоготу, а потом свыклись. Прижились, обзавелись хозяйством, поставили свой собственный в десять комнат двухэтажный дом. В нем Караевы и нашли свой ночлег.
— «Золотой сюзгеч», Инна, — убеждала Фатима, — место каверзное. Мужское. У них там свои разговоры…
— Не для ваших ушей, — смеясь подхватил хозяин и прибавил:
— Но для ваших карманов.
— Вот именно! — воскликнула Фатима. — Лишние глаза и уши там не нужны.
Немного поразмыслив, Инна нехотя стала стягивать с себя шубу.
— Только ты, Микуля, со своими интеллигентскими фиглями-миглями не высовывайся. Пусть Эльдар с ними разбирается. У него получится как нужно. Понял?! — наставляла она.
Инна выглядела неважнецки. То и дело прикладывала руку к сердцу. Старалась делать это украдкой, но Мика видел. За всю дорогу из Баку в Кусары он скормил ей целую упаковку валидола. Та мертвецкая желтизна, покрывшая лицо жены, когда он сообщил ей о неприятности, происшедшей с ее матерью и Рафушей, теперь исчезла. Признаться, в тот момент он сам был не в себе. Ему только казалось, что он говорит о случившемся, как о пустяке. Так, во всяком случае, он старался представить дело. Чтобы не как обухом по голове. Как это прозвучало для него. И прозвучало взвинченным голосом Елены Марковны…
…Не успел он повернуть ключ в двери своего кабинета, как его окликнула санитарочка, служившая одновременно секретарем главврача.
— Товарищ профессор, вас срочно к телефону… Какая-то Елена Марковна. Говорит — теща ваша… Второй раз звонит.
«Недоразумение», — досадливо поморщился он. Ее, Елену Марковну, вместе с Рафушей они с Инной минувшей ночью посадили в поезд и отправили в Москву.
Это на самом деле была Елена Марковна.
— Где вас носит?! Ни тебя, ни Инны найти не могу, — ударил ему в ухо раздраженный голос тещи.
— Откуда вы, Елена Марковна? — опешил Мика.
— Из нейтральной полосы между Дагестаном и Азербайджаном. В проклятом «золотом сюзгече», — сообщила она и перешла на английский:
— У меня мало времени. За десять долларов выклянчила у солдата мотороллу… Нас с Рафушей и со всеми вещами таможенники и пограничники выбросили на нейтральную полосу… Здесь по колено снег… Российская солдатня не пускает нас через границу Дагестана, а наша — через свою…
— Что значит «выбросили», Елена Марковна?… А как же поезд? — растерянно спрашивал Караев.
— Поезд со всеми пассажирами в семьсот человек преспокойненько ушел на Москву. Без нас… Нас выбросили на снег… Я, видишь ли, отказалась тутошним мародерам дать на лапу пятьдесят долларов…
— Какие пятьдесят долларов?.. Вы что, совсем без денег? — допытывался обескураженный профессор.
— Какой ты все-таки непонятливый, — чуть не плача застонала теща. — Здесь таможня с пограничниками с каждого пассажира сдирают по двадцать пять долларов… В общем, за пересечение границы берут взятку… Зачем я должна давать их им?! Даже если у меня было бы много денег.
Мика решительно ничего понять не мог.
— Короче, — уже отчаянно и по-русски прокричала она, — приезжай за нами. Я то черт с ним, но Рафушка мерзнет… Ни на той, ни на другой стороне солдатня не пускает нас к себе погреться… Говорят, не положено…
В первые минуты Караев не знал что делать. Потом побежал к Азизову. К счастью, тот оказался дома.
Выслушав сбивчивый рассказ профессора, Эльдар покачал головой.
— Вот крохоборы!.. Вот гады!.. — вскипел он, натягивая на себя джемпер. — Надо ехать, Микаил Расулович.
— Я даже не знаю куда, — пожал плечами профессор.
— Я знаю… К «Золотому сюзгечу»… В Яламу, — уверенно сказал он.
— Да, она что-то говорила об этом «сюзгече», — припомнил Караев.
Азизов, в отличие от Мики, сразу все понял.
— Сколько нам понадобится времени добраться туда? — уже по дороге к Инне поинтересовался Караев.
— За два часа, думаю, доедем.
— А почему Ялама и «золотой сюзгеч»?… Неужели там моют золото?…
Эльдар расхохотался.
— Нет, Микаил Расулович, вы не земной человек, — давясь смехом говорил он. — Вы с неба свалились… Так называются железнодорожный и шоссейный разъезды. За ними — Дагестан, то есть Россия… А «Золотым сюзгечом» их нарекли потому, что очень уж они доходны. Едешь в Россию — платишь мзду нашей таможне и пограничникам. Приезжаешь из России — выкладываешь наличные российским таможенникам и солдатам. Установлена такса — 25 долларов с носа. А с шоферов-дальнобойщиков берут в десять раз больше. Зависит от груза. Любой рядовой-пограничник, который здесь служит, уезжает домой в самом худшем случае на «жигуленке»…
— Как так? О чем ты говоришь?! Разве сборы не идут в казну государства?! — задетый смехом молодого человека, искренне возмущается Караев.
— Это иного рода сборы, господин профессор, — с плохо скрытой насмешкой замечает Эльдар. — Это — поборы. Не официальное, но узаконенное на месте вымогательство. Попробуй не выложь! Придерутся к чему хочешь. Они на это большие мастера. И выкинут. Как вашу тещу с ребенком.
— Да за это же их… — начал было Караев, но Эльдар не дал ему договорить.
— За это им ничего и никто не сделает… Пробовали…, - с вызовом бросил он. — Теперь понятно, почему то местечко называют «Золотым сюзгечом»?
Профессор кивнул, но поверить не поверил. С бизнесменами, возможно, таможня так и поступает, но с простыми людьми вряд ли… И уж тем более — с ребенком…
…И вот сейчас он увидел все собственными глазами. Отведал даже на вкус. Когда его мордой тыкали в грязь раскисшей от подтаявшего снега дороги. Таким отчаянно беспомощным букашкой он никогда еще себя не чувствовал.
Зарывшись лицом за отворот его пальто, беззвучно плакал сын. Для него он, отец, был защитой, каменной стеной, за которой он, мальчик неполных семи лет, мог чувствовать себя в безопасности…
Знал бы он, как призрачно и ненадежно его убежище! Ведь Караев ничем не мог помочь ни ему, ни его бабке, ни самому себе. Это же ужас!.. Некому пожаловаться, некому заступиться и некому остановить эту безжалостную мразь, орудующую от имени государства. Да будь оно проклято, такое человеконенавистническое государство! Государство держиморд…
— Не плачь, Рафушенька, — гладя мальчика по головенке, успокаивал он. — Тебе нигде не больно?
— Нет, папочка… Это я виноват… Я заставил бабулю ехать поездом.
— Да что ты, родненький, — отозвалась Елена Марковна. — Я сама хотела поездом…
— Нет! Нет! — всхлипнул мальчик и снова спрятал голову отцу за пазуху.
— Елена Марковна, к чему они придрались? — отвлекая внимание от плачущего мальчика, спросил Азизов.
— Не дала денег, и все тут, — вспыхнула женщина.
— Это причина, — вмешался Караев. — Повод-то, повод какой был?
— Сначала сказали, что у меня не в порядке с паспортом — с годом рождения неувязка: на одной странице написано 1926 год, а на следующей будто бы 1928-ой…
Караев раскрыл тещин паспорт. Действительно, все так, как она говорила. Его, очевидно, выписывал какой-то разгильдяй. Цифра «6» в дате ее рождения несколько походила на восьмерку. Но только походила.
Видя такое дело — ведь не искать же паспортиста — Елена Марковна решила расстаться с 25 долларами. Пусть подавятся, сказала она себе. Они же — ни в какую. С нее-де причитается 50 долларов, так как их двое. И тут-то Елена Марковна дала волю языку. Стала скандалить. На крик явился тот самый майор-пограничник и тот самый офицер-таможенник, что выбежали на выстрел. Выслушав обе стороны, майор, потрепав за волосенки Рафушку, поинтересовался, кто для него эта тетя.
— Это мой внучок, — притягивая к себе мальчонку, сказала Елена Марковна.
— А чем вы это можете доказать?.. У вас есть справка от его родителей? — строго выговорил майор.
— Какая может быть справка? Что за бюрократия! — возмутилась женщина.
— Все верно — бюрократия, — согласился майор. — Но необходимая. Вы знаете, сколько случаев краж детей? Крадут и вывозят… Наша задача предотвращать подобные попытки.
Они препирались с четверть часа. Потом к майору подошел один из офицеров и доложил, что досмотр произведен, никаких нарушений не обнаружено и поезд готов следовать по маршруту…
— Отправляйте поезд, — распорядился майор. — А вам, гражданка Раппопорт, придется сойти.
— Никуда я отсюда не двинусь! — гневно бросила Елена Марковна.
— Если она не сойдет здесь, высадите их на нейтральной полосе, — приказал он солдатам и вышел вон из купе.
— Стой, пацан! Куда? — орет солдат-пограничник.
Мальчику он уже не страшен. Там, неподалеку от шлагбаума, стоит отец. Сейчас солдат увидит его и заробеет. И перестанет так орать и грозить автоматом. Отец его скрутит в два счета.
— Стой, гаденыш! Стрелять буду! — вскинув на грудь автомат, оскалился пограничник.
Но Рафушке не до угроз. Отец тоже бежит к нему и изо всех сил машет ему руками, чтобы тот остановился. А мальчику кажется, что он зовет его к себе. И тут подернутое синевой прозрачное стекло морозного воздуха с грохотом и звоном раскалывается на тысячу осколков. Из ствола автомата вьется дымок. Мальчик падает. И Караев с искаженным от ужаса лицом летит к сыну. У самого шлагбаума кто-то из караульных подставляет ему ногу. Он валится в грязный снег. И тут же двое наваливаются ему на спину. Мика слышит истошный крик насмерть перепуганной тещи. Но он не видит, как она, грузная, с больным сердцем, трусит к внуку. И тут раздается властный голос:
— Отставить! Отпустить профессора!.. Не трогать ребенка!..
Ослабли руки на Микином затылке, что тыкали его лицом в холодную жижу раскисшей от подтаявшего снега дороги. Сплевывая набившуюся в рот грязь, он увидел обнимавшего бабку сына.
«Слава Богу, с ним ничего не случилось», — облегченно вздохнул он.
— Кто стрелял?! — зычно, но с явными нотками фальшивой угрозы, звучит тот же командирский голос.
На крыльце караульного помещения стоит майор-пограничник, рядом — в наспех накинутом кителе офицер-таможенник и Азизов. Майор не очень-то слушает объяснений солдата.
— Пропустить женщину с ребенком! — распоряжается он и, по-дружески хлопнув по спине Азизова, добавляет:
— Все вопросы улажены…
Мика, перемахнув через шлагбаум, подбегает к теще с сыном. Последовавший за ним Азизов проходит мимо них к поваленному дереву, где стояло два чемодана… Подобрав по дороге оброненную женщиной сумочку, Эльдар повесил ее на шею. Чтобы удобней было нести чемоданы.
Еще через несколько минут прыткий «жигуленок» уносил их подальше от пограничного шлагбаума в сторону сельского городишка Кусары. Его и городишком можно было назвать с натяжкой. Большая деревня с сотней-другой двухэтажных частных домов, окруженных высоким каменным забором, с десятком пятиэтажных «хрущевок» образца 60-х годов да с двумя или тремя более-менее нормальными в архитектурном плане зданиями. В одном располагалась администрация главы местной исполнительной власти, в другом — прокуратура с полицией, а в третьем — кажется, Дворец культуры.
В Кусарах ждала их Инна. Хорошо, он уломал-таки ее не ехать с ними к этому злосчастному пропускному пункту «Золотого сюзгеча». Собственно, уломал не он, а Фатима, ее подруга по университету, в доме которой Караевы остановились. Фатиму занесло сюда по распределению. Здесь же вышла замуж за такого же, как и она, молодого специалиста, присланного в Кусары по окончании педагогического института. Сначала им было невмоготу, а потом свыклись. Прижились, обзавелись хозяйством, поставили свой собственный в десять комнат двухэтажный дом. В нем Караевы и нашли свой ночлег.
— «Золотой сюзгеч», Инна, — убеждала Фатима, — место каверзное. Мужское. У них там свои разговоры…
— Не для ваших ушей, — смеясь подхватил хозяин и прибавил:
— Но для ваших карманов.
— Вот именно! — воскликнула Фатима. — Лишние глаза и уши там не нужны.
Немного поразмыслив, Инна нехотя стала стягивать с себя шубу.
— Только ты, Микуля, со своими интеллигентскими фиглями-миглями не высовывайся. Пусть Эльдар с ними разбирается. У него получится как нужно. Понял?! — наставляла она.
Инна выглядела неважнецки. То и дело прикладывала руку к сердцу. Старалась делать это украдкой, но Мика видел. За всю дорогу из Баку в Кусары он скормил ей целую упаковку валидола. Та мертвецкая желтизна, покрывшая лицо жены, когда он сообщил ей о неприятности, происшедшей с ее матерью и Рафушей, теперь исчезла. Признаться, в тот момент он сам был не в себе. Ему только казалось, что он говорит о случившемся, как о пустяке. Так, во всяком случае, он старался представить дело. Чтобы не как обухом по голове. Как это прозвучало для него. И прозвучало взвинченным голосом Елены Марковны…
…Не успел он повернуть ключ в двери своего кабинета, как его окликнула санитарочка, служившая одновременно секретарем главврача.
— Товарищ профессор, вас срочно к телефону… Какая-то Елена Марковна. Говорит — теща ваша… Второй раз звонит.
«Недоразумение», — досадливо поморщился он. Ее, Елену Марковну, вместе с Рафушей они с Инной минувшей ночью посадили в поезд и отправили в Москву.
Это на самом деле была Елена Марковна.
— Где вас носит?! Ни тебя, ни Инны найти не могу, — ударил ему в ухо раздраженный голос тещи.
— Откуда вы, Елена Марковна? — опешил Мика.
— Из нейтральной полосы между Дагестаном и Азербайджаном. В проклятом «золотом сюзгече», — сообщила она и перешла на английский:
— У меня мало времени. За десять долларов выклянчила у солдата мотороллу… Нас с Рафушей и со всеми вещами таможенники и пограничники выбросили на нейтральную полосу… Здесь по колено снег… Российская солдатня не пускает нас через границу Дагестана, а наша — через свою…
— Что значит «выбросили», Елена Марковна?… А как же поезд? — растерянно спрашивал Караев.
— Поезд со всеми пассажирами в семьсот человек преспокойненько ушел на Москву. Без нас… Нас выбросили на снег… Я, видишь ли, отказалась тутошним мародерам дать на лапу пятьдесят долларов…
— Какие пятьдесят долларов?.. Вы что, совсем без денег? — допытывался обескураженный профессор.
— Какой ты все-таки непонятливый, — чуть не плача застонала теща. — Здесь таможня с пограничниками с каждого пассажира сдирают по двадцать пять долларов… В общем, за пересечение границы берут взятку… Зачем я должна давать их им?! Даже если у меня было бы много денег.
Мика решительно ничего понять не мог.
— Короче, — уже отчаянно и по-русски прокричала она, — приезжай за нами. Я то черт с ним, но Рафушка мерзнет… Ни на той, ни на другой стороне солдатня не пускает нас к себе погреться… Говорят, не положено…
В первые минуты Караев не знал что делать. Потом побежал к Азизову. К счастью, тот оказался дома.
Выслушав сбивчивый рассказ профессора, Эльдар покачал головой.
— Вот крохоборы!.. Вот гады!.. — вскипел он, натягивая на себя джемпер. — Надо ехать, Микаил Расулович.
— Я даже не знаю куда, — пожал плечами профессор.
— Я знаю… К «Золотому сюзгечу»… В Яламу, — уверенно сказал он.
— Да, она что-то говорила об этом «сюзгече», — припомнил Караев.
Азизов, в отличие от Мики, сразу все понял.
— Сколько нам понадобится времени добраться туда? — уже по дороге к Инне поинтересовался Караев.
— За два часа, думаю, доедем.
— А почему Ялама и «золотой сюзгеч»?… Неужели там моют золото?…
Эльдар расхохотался.
— Нет, Микаил Расулович, вы не земной человек, — давясь смехом говорил он. — Вы с неба свалились… Так называются железнодорожный и шоссейный разъезды. За ними — Дагестан, то есть Россия… А «Золотым сюзгечом» их нарекли потому, что очень уж они доходны. Едешь в Россию — платишь мзду нашей таможне и пограничникам. Приезжаешь из России — выкладываешь наличные российским таможенникам и солдатам. Установлена такса — 25 долларов с носа. А с шоферов-дальнобойщиков берут в десять раз больше. Зависит от груза. Любой рядовой-пограничник, который здесь служит, уезжает домой в самом худшем случае на «жигуленке»…
— Как так? О чем ты говоришь?! Разве сборы не идут в казну государства?! — задетый смехом молодого человека, искренне возмущается Караев.
— Это иного рода сборы, господин профессор, — с плохо скрытой насмешкой замечает Эльдар. — Это — поборы. Не официальное, но узаконенное на месте вымогательство. Попробуй не выложь! Придерутся к чему хочешь. Они на это большие мастера. И выкинут. Как вашу тещу с ребенком.
— Да за это же их… — начал было Караев, но Эльдар не дал ему договорить.
— За это им ничего и никто не сделает… Пробовали…, - с вызовом бросил он. — Теперь понятно, почему то местечко называют «Золотым сюзгечом»?
Профессор кивнул, но поверить не поверил. С бизнесменами, возможно, таможня так и поступает, но с простыми людьми вряд ли… И уж тем более — с ребенком…
…И вот сейчас он увидел все собственными глазами. Отведал даже на вкус. Когда его мордой тыкали в грязь раскисшей от подтаявшего снега дороги. Таким отчаянно беспомощным букашкой он никогда еще себя не чувствовал.
Зарывшись лицом за отворот его пальто, беззвучно плакал сын. Для него он, отец, был защитой, каменной стеной, за которой он, мальчик неполных семи лет, мог чувствовать себя в безопасности…
Знал бы он, как призрачно и ненадежно его убежище! Ведь Караев ничем не мог помочь ни ему, ни его бабке, ни самому себе. Это же ужас!.. Некому пожаловаться, некому заступиться и некому остановить эту безжалостную мразь, орудующую от имени государства. Да будь оно проклято, такое человеконенавистническое государство! Государство держиморд…
— Не плачь, Рафушенька, — гладя мальчика по головенке, успокаивал он. — Тебе нигде не больно?
— Нет, папочка… Это я виноват… Я заставил бабулю ехать поездом.
— Да что ты, родненький, — отозвалась Елена Марковна. — Я сама хотела поездом…
— Нет! Нет! — всхлипнул мальчик и снова спрятал голову отцу за пазуху.
— Елена Марковна, к чему они придрались? — отвлекая внимание от плачущего мальчика, спросил Азизов.
— Не дала денег, и все тут, — вспыхнула женщина.
— Это причина, — вмешался Караев. — Повод-то, повод какой был?
— Сначала сказали, что у меня не в порядке с паспортом — с годом рождения неувязка: на одной странице написано 1926 год, а на следующей будто бы 1928-ой…
Караев раскрыл тещин паспорт. Действительно, все так, как она говорила. Его, очевидно, выписывал какой-то разгильдяй. Цифра «6» в дате ее рождения несколько походила на восьмерку. Но только походила.
Видя такое дело — ведь не искать же паспортиста — Елена Марковна решила расстаться с 25 долларами. Пусть подавятся, сказала она себе. Они же — ни в какую. С нее-де причитается 50 долларов, так как их двое. И тут-то Елена Марковна дала волю языку. Стала скандалить. На крик явился тот самый майор-пограничник и тот самый офицер-таможенник, что выбежали на выстрел. Выслушав обе стороны, майор, потрепав за волосенки Рафушку, поинтересовался, кто для него эта тетя.
— Это мой внучок, — притягивая к себе мальчонку, сказала Елена Марковна.
— А чем вы это можете доказать?.. У вас есть справка от его родителей? — строго выговорил майор.
— Какая может быть справка? Что за бюрократия! — возмутилась женщина.
— Все верно — бюрократия, — согласился майор. — Но необходимая. Вы знаете, сколько случаев краж детей? Крадут и вывозят… Наша задача предотвращать подобные попытки.
Они препирались с четверть часа. Потом к майору подошел один из офицеров и доложил, что досмотр произведен, никаких нарушений не обнаружено и поезд готов следовать по маршруту…
— Отправляйте поезд, — распорядился майор. — А вам, гражданка Раппопорт, придется сойти.
— Никуда я отсюда не двинусь! — гневно бросила Елена Марковна.
— Если она не сойдет здесь, высадите их на нейтральной полосе, — приказал он солдатам и вышел вон из купе.