Страница:
– Ну! – Прокоп подмигнул Постнику, попытался сохранить серьезную мину, хотя внутри у него все тряслось от смеха. – Стрелой дьявола убил? Лепо!
– Конечно, ты мне не веришь. Но я правду говорю. Дьявол этот безглазый был, ну навроде слепого. Его глазами была птица большая, что в небе все у него над головой кружила. Вот я взял и пустил в эту птицу стрелу.
– И убил?
– Ага.
– Хватит небылицы глупые слушать, Прокоп! – не выдержал молодой Постник. – Не видишь разве, брешет малец.
– Я крест положил, что не вру! – ответил Ратислав.
– Погоди-ка, а что за старик приезжал с девушкой?
– Крепкий такой старик, малость раскосый, как половец, и весь в черном. Конь у него знатный, вороной тож. А девушка баская[56] шибко. Глазастая такая и одета, как мальчишка.
– Так, – Прокоп понял, что Ратислав не врет, по крайней мере, про старика и девушку. – Говоришь, старика того черт зарубил?
– Зарубил. Его еще дядя Хейдин по языческому обряду схоронил, на костре сжег.
– А девушка где?
– Она у Липки живет. Там ее брат лежит больной, они обе с ним сидят.
– Откуда знаешь, что те, кого вы побили третьего дня. разбойниками были?
– Так оно просто, дяденька. Вели они себя, как разбойники. Вломились в дом, шарпать начали, велели Липке раненого их лечить, а потом приставать к ней стали… ну, знаете, зачем, – Ратислав густо покраснел. – Когда дядя Хейдин их побил, раненый схватил Заряту, зарезать его грозился, коли его не отпустим. Тут я его и свалил стрелой.
– Ты, я погляжу, знатный лучник, – заметил Прокоп.
– Да уж, какой есть.
Прокоп задумался. Рассказ мальчишки подтверждал то, что дружинник уже знал от Лариона – Субар с каким-то бродягой взбаламутил людей, убил Шуйцу, и вся ватага ушла разбойничать. Из Кувшинова до Чудова Бора не больно далеко – значит, шайка Субара могла оказаться здесь в поисках поживы. Но вот в то, что один немолодой уже воин и сопливый паренек могли перебить отряд из четырех опытных воинов, казалось Прокопу невероятным. Еще больше поразила Прокопа история про слепого дьявола. Сочинить все это парень не мог – значит, правда? Есть только один способ проверить слова юноши: взглянуть на девчонку, которая была со стариком-воином. Прокоп почти не сомневался, что Ратислав говорил об Акуне, и его огорчило известие о гибели старого воина. Хоть и проиграл он тогда поединок старому милду, но не держал на Акуна обиды – такому противнику уступить было не стыдно. Жаль, Акун бы им сейчас пригодился.
– Судить бы вас надо за то, что гридней новгородских посекли, ну да ладно, – вымолвил Прокоп после долгого молчания. – Знаю я достоверно, что разбойники, о которых ты речь ведешь, сами эту дорогу непутевую выбрали, вот и сложили свои глупые головы. Вы защищались, стало быть, суду не подлежите. Если, конечно, вы татей тех сонными не порезали.
– Той драке все село было свидетелем, – ответил Ратислав. – Кого хошь спроси, подтвердят.
– Ладно, хватит об этом! – Прокоп внимательно посмотрел на юношу. – Коли ты такой воин лихой, пойдешь ко мне в отряд?
– А можно? – Ратислав даже задрожал от радости.
– Почему нельзя? Воины нам нужны, а у тебя и оружие есть. Утром поедешь с нами в Новгород, я тебя воеводе Збыславу Якуновичу представлю. Покамест меньшим отроком побудешь, а там и в большую дружину перейдешь. Посмотрим, каков ты лучник.
– Да я с радостью. Жизни не пожалею!
– Верю. Куда ты?
– Пойду, Липке расскажу, что ты меня на новгородскую службу берешь, – Ратислав так спешил поделиться своей радостью, что не закрыл за собой дверь. Прокоп сам прикрыл ее, чтобы тепло из избы не уходило.
– Врет малый, – уверенно сказал Постник. – Что-то тут нечисто.
– Подождем до утра. Все равно деваться некуда. Воеводу спасать надо. А мальчишка, коли врет, все равно попадется на своей лжи. И тогда я с ним по-иному потолкую.
– Он твердо это решил?
– Да, – Липка подала Хейдину чашку с горячим травяным чаем. – И я скажу: слава Богу!
– А я поблагодарю своих богов.
– Ты бы поспал. Время уже за полночь.
– Не снится что-то, – Хейдин отхлебнул ароматный чай. – Зарята сказал сестре, что проснется с первым лучом солнца. Не хочу пропустить этот момент.
– До утра еще долго. Посидеть с тобой?
– Ты бы лучше поспала.
– Мне все равно к раненому идти. Плохой он совсем. Не знаю, смогу ли я ему помочь. Он…
– Что?
– Я когда его осматривала, услышала ненароком, что он в бреду говорит. Он все время повторял одно имя. Знаешь, какое?
– И какое же?
– Руменика.
– Ты не ослышалась? У вашего народа есть имя Руменика?
– В том-то и дело, что нет. Чаю, воевода раненый с сестрой Заряты тоже знаком. И влюблен в нее.
– Выходит, они уже встречались. Надо будет расспросить Руменику.
– Тут все так переплелось – ничем не распутаешь. Еще налить тебе?
– Налей, Липка, – Хейдин произнес ее имя, будто пропел. Девушка засмеялась.
– Смешной ты, Хейдин, – сказала она. – Седой вон уже, а нравом прям юноша. Веселый такой, легкий. Будто всю жизнь свою порхал, как мотылек, с цветка на цветок, и ни разу жизнь тебя своим холодом не обдавала.
– Обдавала, и еще как! – Хейдин посадил Липку себе на колено, поцеловал ее. – Тем больше мое сегодняшнее счастье. С тобой я снова чувствую себя восемнадцатилетним. Будто вернулись те годы, когда вся моя жизнь была впереди, и я ждал от нее чуда.
– Слушала бы тебя до самой смерти! – прошептала Липка, закрыв глаза. – Тут ратник седобородый, что подле раненого все сидит, удивился, что ты мой муж. Он поначалу тебя за отца моего принял. Спросил, чего за ровню замуж не вышла. Наверное, он сам никого никогда не любил. Женился, потому что прочие парни женились – отставать от них ему было невместно. Так и живет с женой, как все живут, потому что положено.
– Липка, не хотел я говорить об этом с тобой, но придется. Ты ведь меня старосте вашему дядей представила. Как же мне теперь называться твоим мужем?
– Пустое, – Липка совсем по-кошачьи потерлась щекой о ладонь ортландца. – Скажу, что соврала вначале. Они поймут. А будут гадости говорить, ты им рты позатыкаешь.
– Не хотела бы со мной уехать отсюда?
– Куда? Я здесь родилась, здесь мой дом, здесь на погосте мамка моя лежит. Как я их оставлю?
– Липка, я должен открыть тебе одну тайну.
– Да? – В глазах девушки промелькнула тревога.
– Это касается меня и… Заряты. У мальчика, которого ты называешь своим братом, необычная судьба. Он пришел в твой мир из другого мира, и там он по праву рождения занимает очень высокое положение. И он должен будет вернуться обратно. Понимаешь?
– Конечно, понимаю. Он вернется в сторону, в которой родился.
– Это очень далекая страна, Липка. Она дальше всех стран, которые ты знаешь.
– Я догадалась об этом давно. Что еще?
– Некоторое время назад, – это было в тот день, когда вы с Зарятой меня встретили, – я точно так же, как некогда Зарята, прошел в ваш мир. Перед этим я дал слово одному хорошему человеку, что я найду и буду защищать Заряту от врагов. Этот человек сделал так, что я попал в твою… сторону. Так я встретил тебя.
– Что дальше?
– Я думаю о том, что случится утром. Проснувшись, Зарята изменится, станет совсем другим. Я не знаю, каким он будет, куда дальше поведет его судьба. Но я… мне придется его сопровождать. Если только он сам не освободит меня от данного мною слова.
– Ты пытаешься сказать мне, что оставишь меня, – спокойно сказала Липка. – Я предчувствовала это. Женское сердце – оно чувствительное.
– Нет-нет, ты не поняла меня! Я не хочу терять тебя. Ты единственная радость, дарованная мне богами, мое главное счастье, и я никогда тебя не оставлю. Я лишь прошу тебя отправиться со мной в мой мир, если мне придется вернуться туда.
– Совсем запутался! – Липка с улыбкой погладила щеку Хейдина пальцами. – Неужто не пойду с тобой, если позовешь? Думаешь, эта изба мне милее тебя? Без тебя мне теперь не жизнь. Всюду пойду с тобой.
– Любимая моя! – Хейдин прижал ее руку к губам, потом начал целовать ее лицо, глаза, губы. – Такого счастья я недостоин. Ты – прекраснейшая из женщин, единственная, самая дорогая моему сердцу.
– Не раскаешься? – лукаво спросила Липка.
– В чем? Я искал тебя столько лет. Я буду любить тебя до самой смерти так же горячо, как люблю сейчас.
– А если Зарята отпустит тебя, останешься здесь, со мной?
– Останусь! – не раздумывая, ответил Хейдин. – Правда, я воин, а не крестьянин. Ну ничего, научусь пахать землю, разводить овец. Когда-то я мечтал бросить службу и стать фермером. У меня есть возможность осуществить эту мечту.
– Ты воин. Кукушка не станет соловушкой, соловушка не станет вороном. Воина я и полюбила.
– А я полюбил ангела, – Хейдин посмотрел на нее с нежностью. – Не в этой бедной холодной стране твое место. Я бы положил к твоим ногам Ортланд, всю Лаэду.
– Холод уйдет, придет лето, – Липка украдкой смахнула невольно набежавшую слезу. – Пойду я. Раненого надо проведать.
– Я с тобой пойду.
– Пойдем, коли хочешь. Ночной мороз с тебя сон сгонит. Оденься только потеплее. Ходишь с открытой душой, гляди – простудишься.
Руменика слушала этот разговор, лежа на печи. Ей тоже не спалось, и она даже подумывала присоединиться к разговору, но потом решила, что негоже вмешиваться в беседу двух влюбленных. Но то, о чем говорили Липка и Хейдин, взволновало ее не на шутку.
Бурные события последней недели так захватили Руменику, что она ни разу даже не пыталась задуматься о своем будущем. Она и в спокойные времена не очень-то о нем думала, всегда жила сегодняшним днем, мало заботясь о том, что будет завтра. Этот странный и суровый мир, который поначалу показался ей совершенно непригодным для жизни, непонятно как зачаровал ее. Никогда еще Руменика не ощущала такой полноты бытия. Все эти дни жизнь и смерть были рядом, причудливо переплетенные друг с другом, будто черная и белая нити в хитром узоре, и Руменика, пытаясь проследить этот узор, никогда не могла предугадать его повороты. Со вчерашнего дня она лишилась своего паладина, своего ангела-хранителя – Акуна. Прежде Акун принимал за нее решения. Теперь Акуна больше нет, и полагаться ей придется только на себя. Хейдин отважен и благороден, она доверяет ему, но у ортландца есть Липка. Руменика невольно представила себя на месте Липки и фыркнула. Ей было непонятно, что Хейдин нашел в этой деревенской простушке. Конечно, у Липки выразительные глаза, нежное лицо, красивые волосы, приятный голос, да и сложена она очень даже ничего, но при всем при том она остается простолюдинкой. Хейдин же какой-никакой, а рыцарь.
«А разве ты сама не была Вирией, оборванкой из портовых трущоб? – шепнул Руменике внутренний голос. – Вспомни, ведь эта простолюдинка выходила твоего брата. Благородства и достоинства у нее в сто раз больше, чем у той же Тасси, которой лишь бы за мужской корень подержаться. Хейдин полюбил ее заслуженно. А вот тебя, такую знатную и родовитую, не любит никто, зато каждый мужик, увидев тебя, тут же пытается затащить тебя в постель. Есть повод для грусти!»
Руменика вздохнула. Нет, неправ внутренний голос – Неллен любил ее по-настоящему. Единый, как давно это было! И все это ушло. Ей осталось только лежать на теплой печи в бревенчатой лачуге и в совершенно чужом мире, слушать не предназначенные для ее ушей разговоры двух влюбленных, и вспоминать.
«Ты не понимаешь Хейдина, который влюбился в простолюдинку, – опять ожил внутренний голос, – а как же Ратислав? Ведь ты кокетничала с ним сегодня. И он показался тебе очень привлекательным. Простолюдин, Руменика!»
Это безумие, подумала Руменика, повернувшись на другой бок. Ратислав не давал ей никакого повода для флирта; он, сдается, вообще не знает, что такое флирт. Такие, как он, выражают свои чувства с подкупающей прямолинейностью, не тратя времени на вздохи, прикосновения, намеки и комплименты. И он любит Липку. Так что лучше не тратить на него времени понапрасну. О любви пока придется забыть.
Время течет медленно, но утро обязательно наступит. И Дана, ее двоюродный брат, проснется. И тогда она сможет думать о будущем. Но это будет утром. А пока надо попытаться поспать. Хоть немного, пару часов. И пусть ей приснится тот, кто станет главной любовью ее жизни. Пусть хоть во сне ей улыбнется счастье.
Липка осмотрела рану на ноге Радима, промыла ее, наложила припарку, потом забинтовала. Прокоп стоял рядом, следил за ее манипуляциями.
– Ну что, дочка? – спросил он.
– Подождем еще немного, – сказала девушка. – Утро вечера мудренее.
– Жар у него не проходит, – промолвил Прокоп.
– Утром все решится.
Они вышли из дома Ратислава. Небо на востоке начало светлеть, до рассвета оставалось совсем немного. Зато морозец окреп, снежная крупа звонко хрустела под сапогами. Хейдин попытался заговорить с Липкой, но девушка молчала. Это был дурной знак.
– Рана воняет, – неожиданно сказала Липка, когда они уже почти подошли к дому. – Не выживет он. Антонов огонь у него начался.
– Ничего нельзя сделать?
– Ничего. Разве только сонным зельем поить, чтобы без мучений умер.
– Жаль. Видно, хороший он воин… Бедненькая моя, совсем измучилась! Придем домой, хоть час поспи.
– Что это? – вдруг насторожилась Липка.
– Что? – Хейдин потянулся к рукояти меча, огляделся, но околица была пустынной.
– Земля звенит, слышишь? – Липка поспешно сняла платок.
– Не слышу.
– А я слышу. Вот, опять! Будто стонет. Неужто не слышишь?
– Липка, ты устала. У тебя от усталости и бессоницы в ушах звон. Тебе поспать нужно.
– Нет, это не усталость. Прислушайся, Хейдин.
Ортландец только пожал плечами. Тем временем на лице Липки все больше проявлялась охватившая девушку тревога.
– Что-то приближается, – сказала она, как в трансе. – Я слышу стон земли. Гул.
– Конница! – догадался Хейдин, опустился на колени, припал щекой к заснеженной земле. Снег ожег холодом его щеку, однако ортландец услышал. Этот звук он узнал бы среди всех прочих, ибо слышал его множество раз. Промерзшая земля предупреждала – идет конница, сотни, а может быть, тысячи всадников. И они уже недалеко.
– Скорее! – Липка схватила Хейдина за руку. – Надо уходить из села. Заряту надо спасать.
– Буди Руменику, – Хейдин припал губами к ее губами, сам побежал от дома. – Я предупрежу Ратислава и воинов.
– Хейдин! – крикнула Липка, но ортландец уже исчез за поворотом улицы. Липка какое-то время стояла, замерев, посреди улицы, затем, очнувшись, бросилась к ближайшему дому и принялась колотить в ставень под яростный лай проснувшихся собак.
Ратислав проснулся со странным чувством. Ему приснился дом, окруженный пламенем, и языки огня взлетали к самым небесам. А еще кто-то громко кричал, и этот крик напугал Ратислава. Открыв глаза, он услышал этот крик наяву.
– Вставай, паря! – Над Ратиславом нависла могучая фигура Прокопа. – Монголы идут!
Рядом с дружинником стоял Хейдин. Ратислав потупил взгляд, ему стало ясно, что это ортландец принес известие о приближении врага. Без лишних вопросов Ратислав сунул руки в рукава полушубка, которым накрывался, пока спал, полез на печь за оружием.
– Один лук Малку отдай, – Прокоп показал на младшего из своих ратников. – И не отходи далеко, можешь понадобиться.
Ратислав со вздохом отдал половецкий лук дружиннику Малку, отметив мимоходом, как у того загорелись глаза. Выбирая из двух луков, он не колебался ни секунды – его собственный лук был лучше, хоть и не такой изящной работы. Его он не отдаст никому.
– Сани у тебя есть, паря? – спросил Прокоп.
– Есть, в сарае. Только они старые, худые.
– Постник, Малк, готовьте сани! – распорядился Прокоп. – Воеводу на санях повезем.
– От конницы вы не уйдете, – возразил Хейдин. – Два часа форы вам ничего не дадут. Они вас нагонят.
– В лесу спрячемся. – Прокоп повернулся к Ратиславу: – Собирай всю мягкую рухлядь, что есть в доме. Одеяла, тулупы, сермяги, перины – все пойдет. Воеводу надо укутать потеплее.
– Мудрое решение, – кивнул Хейдин. – Ратислав, пойдем, заберешь свою кольчугу.
– Нет, дядя Хейдин, – юноша покачал головой. – Я с воинами останусь. Тебе кольчуга нужнее. Мне доспех в Новгороде так и так дадут. Ты лучше того… о них позаботься.
– Позабочусь. И твоя помощь мне тоже пригодилась бы. Но, коль ты решил, удачи тебе. – Хейдин протянул парню руку. Ратислав после недолгого колебания пожал ее.
– Хороший мужик, – сказал Прокоп, когда Хейдин ушел. – Любо иметь такого товарища. А то, что девица его выбрала, так на то они и бабы, чтобы мужиков промеж себя ссорить. Не печалься, паря. У нас в Новгороде девки одна другой краше. Статные, чернобровые, румяные, крепкие, как орешки. Ущипнешь такую, а пальцам больно! И до воинов охочие, прямо страсть. Сразу найдешь зазнобу по сердцу. Ты чего?
– Я… я за кольчугой! – Ратислав шарахнулся к дверям, едва не упал, споткнувшись о ножны сабли, выскочил на улицу. Прокоп сначала замер в недоумении, потом понял, что к чему, усмехнулся в усы. Потом подумал о раненом – и перестал улыбаться. Радим по-прежнему был без сознания и в сильном жару. Потрескавшиеся распухшие губы молодого воеводы беззвучно шевелились, но Прокоп напрасно прислушивался – только слабое дыхание со свистом вылетало из этих запекшихся губ.
– Потерпи маленько, Радим Резанович, – шепнул псковитянин раненому. – Недолго уже. Скоро будем в Новгороде.
– Готово, Прокоп! – Постник встал в дверях, оглядел горницу. – А паренек где?
– К своим побежал. Предлагал я ему с нами идти в Новгород, но он по-своему рассудил. Помогите мне воеводу потеплее закутать. Нам теперь о нем думать потребно. Да и свои жизни спасать самое время…
Глава девятая
Люди уходили из Чудова Бора.
Первые сбеги появились на дороге к лесу еще до рассвета. Те, кто увидели их в окна своих избенок, сначала не могли спросонья сообразить, что происходит, но потом крики «Монголы идут!», которые все чаще и чаще раздавались над просыпающимся селом, сделали свое дело – народ высыпал на улицу, и Чудов Бор превратился в растревоженный муравейник. Кое-где сборы проходили в панике, люди метались, хватали ненужное и отбрасывали необходимое. Но большинство жителей все-таки вели себя собранно. Чудовоборцы не в первый раз покидали свои дома, спасаясь от врагов – многие не забыли еще набега суздальского князя Ярослава, который дотла сжег село двадцать лет назад. Тогда люди спрятались в лесу, и на этот раз лес также казался лучшим убежищем.
Взрослые одевали сонных детей, женщины собирали еду, мужчины выгоняли скотину. По утреннему насту заскрипели полозья саней, на которых везли малышей, стариков и ту рухлядь, которую нельзя было унести. Староста Дорош Иванкович со своим семейством и скарбом добрался до леса одним из первых. Здесь он услышал первые удары колокола чудовоборской церкви. Отец Варсонофий предупреждал сельчан об опасности – тревожный звон колокола будил тех, кто по легкомыслию или по крепости сна еще не покинул села.
– Добро! – сказал староста. – Т-теперь все услышат.
– Во-во, и монголы тож! – съязвил неизменный спутник старосты, носатый Додоль. – Колокольный звон да-а-а-леко слышно.
– Не каркай! – одернула носатого жена. – Коров вон лучше подгони!
С рассветом село опустело. Последние сбеги еще шли по дороге к лесу, еще звучал над селом людской гомон, мычание скота и собачий лай, а на равнине в юго-восточной стороне что-то затемнело. Звонарь на колокольне случайно глянул в ту сторону – и обмер от страха.
– Чего замолк? – Отец Варсонофий толкнул звонаря в бок. – Бей!
– Так я что? Вон что! – Звонарь показал рукой.
На белой равнине у самого горизонта показалась черная россыпь всадников. Издали они казались крохотными, просто черными точками, которые медленно перемещались по равнине. С колокольни было видно, как чернота у горизонта вытягивается в длинное щупальце, ползущее в сторону села.
– На Новгород идут, – всхлипнул звонарь.
– Бросай все! – скомандовал отец Варсонофий. – И живо вниз.
Звонарь не заставил священника дважды повторять приказ. Сам батюшка был спокоен: самое ценное из церковной утвари уже увезли в лес, матушка-попадья и семь детей Варсонофия тоже успели уйти. Поэтому священник не стал покидать село; он вернулся в церковь и первым дело начал совершать то. что всегда делал по утрам – затеплил лампады перед образами. А потом он начал молиться, и молитва его была о спасении села и его жителей. Он продолжал молиться, даже когда отчетливо стал слышен гул от тысяч конских копыт.
У самой околицы села пятеро мужиков с надсадными криками вытаскивали из сугроба застрявшие сани, доверху груженые досками. Рядом несколько ребятишек с интересом смотрели на это зрелище.
– Ну, давай поднажми! – кричал хозяин саней, пузатый крепыш с растрепанной бородой. – Поднажми, братцы! Тащите их, проклятых! Вот ведь засели, язви их в душу!
– Брось ты их, – посоветовал проходящий мимо человек с лицом пьяницы. – На кой ляд тебе дрова-те!
– А ты иди своей дорогой. Не твоего ума то дело!
– Смотри, достоишься тут. Монгол-то прет. Ён уже недалече, к селу скачет.
– Чего? – Мужики, тащившие сани, переглянулись. – Недалече?
– Говорю, ён быстро скачет.
– Не слушайте его! – завопил толстяк. – Тащите сани.
– Да иди ты со своими колодами! – зло сказал один из мужиков. – Пошли, православные, пущай сам тащит, коли ему надь!
Хозяин брошенных саней разразился вслед уходящим проклятиями и ругательствами. Мужики не слушали его – припустились к лесу. Сплюнув, толстяк принялся выпрягать из саней серую лошаденку с испуганными глазами. Гора досок и сухого кругляка на санях, крепко привязанная к ним веревками, была явно лошадке не по силам.
– Чтоб вас разорвало всех! – ворчал толстяк, раскрасневшийся от мороза, натуги и злости. – Потом сами же придете просить: сделай, Милица, Христа ради гроб из сухого дерева! А я и скажу – поцелуйте меня в… Маленка! Маленка, язви тебя в душу! А ну, подь сюды!
– Здесь я, батюшка, – кареглазая Маленка обежала сани, встала перед отцом. – Батюшка, а ты Ратислава не видел?
– Кого?
– Ратислаза, сына Юряты. Он еще в избе недалече от колодца живет.
– Вот буду я ишшо про всяких оборванцев голозадых думать! Не видел я его, провались он! Помоги мне Белену выпрячь. Чембур запутался, язви его в душу!
– И я его не видела, – вздохнула Маленка, и ее чудесные карие глаза стали печальными.
Хейдин наблюдал за приближающейся конницей. Для наблюдения он выбрал место на полет стрелы от дома Липки. Зрелище было грозное – монголов было очень много. Они приближались плотной колонной, состоявшей из отдельных отрядов, и эта колонна уходила за горизонт. Войско шло неторопливой рысью; гул от топота приближающихся коней напоминал шум водопада или отдаленный грохот водяной мельницы.
– Дядя Хейдин!
От дома бежал Ратислав с луком в руке и с колчаном за плечами. Упрямый мальчишка так и не надел подаренную ему кольчугу.
– Ну что они там, все медлят? – с нескрываемым раздражением спросил Хейдин. – Что Зарята?
– Так и не очнулся еще. Руменика уже его трясти начала, но он никак не хочет просыпаться.
– Я так и думал. Вот они, все пророчества и предсказания! Через полчаса эта конница будет здесь. Не уйдем – погибнем. Останься тут, я в дом.
– Я с тобой, дядя Хейдин!
– Наблюдай за конницей.
Хейдин посмотрел на небо. С утра оно было затянуто тяжелой серой пеленой, такой плотной, будто ожидался сильный снегопад. Если пойдет снег, хорошо – он засыплет следы беженцев. Все мысли Хейдина были о приближающихся монголах, однако он внезапно подумал о другом; если суждено ему сегодня погибнуть в бою, то хорошо бы напоследок увидеть солнце, а не эту серую облачную мглу.
– Пресветлый Оарт! – зашептал Хейдин, обратив лицо к небу. – Подари нам свет и тепло, разгони холод и защити нас от врагов! Спаси нас от гибели, и я тебя больше ни о чем не попрошу.
Во дворе дома Липка и Руменика седлали лошадей. Увидев Хейдина, Липка бросилась к нему, обняла за шею.
– Проснулся? – спросил Хейдин.
– Спит, гаденыш! – ответила за Липку Руменика. – Как будто не понимает, что у нас каждое мгновение на вес золота. Я его будила – что мешок с тряпками тормошишь.
– Это не его вина. Но уходить все равно надо. Конница в двух лигах отсюда. Самое большее через полчаса они будут здесь, и тогда мы погибли.
– Мы уже придумали, – ответила Руменика. – Я сяду на коня и возьму принца к себе в седло. Как-нибудь его удержу. А вы с Липкой сядете на лошадь Акуна.
– А Ратислав? – спросил Хейдин. Заметив, что женщины не могут ответить на его вопрос, ортландец только вздохнул. – Давайте, помогу с лошадьми.
– Конечно, ты мне не веришь. Но я правду говорю. Дьявол этот безглазый был, ну навроде слепого. Его глазами была птица большая, что в небе все у него над головой кружила. Вот я взял и пустил в эту птицу стрелу.
– И убил?
– Ага.
– Хватит небылицы глупые слушать, Прокоп! – не выдержал молодой Постник. – Не видишь разве, брешет малец.
– Я крест положил, что не вру! – ответил Ратислав.
– Погоди-ка, а что за старик приезжал с девушкой?
– Крепкий такой старик, малость раскосый, как половец, и весь в черном. Конь у него знатный, вороной тож. А девушка баская[56] шибко. Глазастая такая и одета, как мальчишка.
– Так, – Прокоп понял, что Ратислав не врет, по крайней мере, про старика и девушку. – Говоришь, старика того черт зарубил?
– Зарубил. Его еще дядя Хейдин по языческому обряду схоронил, на костре сжег.
– А девушка где?
– Она у Липки живет. Там ее брат лежит больной, они обе с ним сидят.
– Откуда знаешь, что те, кого вы побили третьего дня. разбойниками были?
– Так оно просто, дяденька. Вели они себя, как разбойники. Вломились в дом, шарпать начали, велели Липке раненого их лечить, а потом приставать к ней стали… ну, знаете, зачем, – Ратислав густо покраснел. – Когда дядя Хейдин их побил, раненый схватил Заряту, зарезать его грозился, коли его не отпустим. Тут я его и свалил стрелой.
– Ты, я погляжу, знатный лучник, – заметил Прокоп.
– Да уж, какой есть.
Прокоп задумался. Рассказ мальчишки подтверждал то, что дружинник уже знал от Лариона – Субар с каким-то бродягой взбаламутил людей, убил Шуйцу, и вся ватага ушла разбойничать. Из Кувшинова до Чудова Бора не больно далеко – значит, шайка Субара могла оказаться здесь в поисках поживы. Но вот в то, что один немолодой уже воин и сопливый паренек могли перебить отряд из четырех опытных воинов, казалось Прокопу невероятным. Еще больше поразила Прокопа история про слепого дьявола. Сочинить все это парень не мог – значит, правда? Есть только один способ проверить слова юноши: взглянуть на девчонку, которая была со стариком-воином. Прокоп почти не сомневался, что Ратислав говорил об Акуне, и его огорчило известие о гибели старого воина. Хоть и проиграл он тогда поединок старому милду, но не держал на Акуна обиды – такому противнику уступить было не стыдно. Жаль, Акун бы им сейчас пригодился.
– Судить бы вас надо за то, что гридней новгородских посекли, ну да ладно, – вымолвил Прокоп после долгого молчания. – Знаю я достоверно, что разбойники, о которых ты речь ведешь, сами эту дорогу непутевую выбрали, вот и сложили свои глупые головы. Вы защищались, стало быть, суду не подлежите. Если, конечно, вы татей тех сонными не порезали.
– Той драке все село было свидетелем, – ответил Ратислав. – Кого хошь спроси, подтвердят.
– Ладно, хватит об этом! – Прокоп внимательно посмотрел на юношу. – Коли ты такой воин лихой, пойдешь ко мне в отряд?
– А можно? – Ратислав даже задрожал от радости.
– Почему нельзя? Воины нам нужны, а у тебя и оружие есть. Утром поедешь с нами в Новгород, я тебя воеводе Збыславу Якуновичу представлю. Покамест меньшим отроком побудешь, а там и в большую дружину перейдешь. Посмотрим, каков ты лучник.
– Да я с радостью. Жизни не пожалею!
– Верю. Куда ты?
– Пойду, Липке расскажу, что ты меня на новгородскую службу берешь, – Ратислав так спешил поделиться своей радостью, что не закрыл за собой дверь. Прокоп сам прикрыл ее, чтобы тепло из избы не уходило.
– Врет малый, – уверенно сказал Постник. – Что-то тут нечисто.
– Подождем до утра. Все равно деваться некуда. Воеводу спасать надо. А мальчишка, коли врет, все равно попадется на своей лжи. И тогда я с ним по-иному потолкую.
– Он твердо это решил?
– Да, – Липка подала Хейдину чашку с горячим травяным чаем. – И я скажу: слава Богу!
– А я поблагодарю своих богов.
– Ты бы поспал. Время уже за полночь.
– Не снится что-то, – Хейдин отхлебнул ароматный чай. – Зарята сказал сестре, что проснется с первым лучом солнца. Не хочу пропустить этот момент.
– До утра еще долго. Посидеть с тобой?
– Ты бы лучше поспала.
– Мне все равно к раненому идти. Плохой он совсем. Не знаю, смогу ли я ему помочь. Он…
– Что?
– Я когда его осматривала, услышала ненароком, что он в бреду говорит. Он все время повторял одно имя. Знаешь, какое?
– И какое же?
– Руменика.
– Ты не ослышалась? У вашего народа есть имя Руменика?
– В том-то и дело, что нет. Чаю, воевода раненый с сестрой Заряты тоже знаком. И влюблен в нее.
– Выходит, они уже встречались. Надо будет расспросить Руменику.
– Тут все так переплелось – ничем не распутаешь. Еще налить тебе?
– Налей, Липка, – Хейдин произнес ее имя, будто пропел. Девушка засмеялась.
– Смешной ты, Хейдин, – сказала она. – Седой вон уже, а нравом прям юноша. Веселый такой, легкий. Будто всю жизнь свою порхал, как мотылек, с цветка на цветок, и ни разу жизнь тебя своим холодом не обдавала.
– Обдавала, и еще как! – Хейдин посадил Липку себе на колено, поцеловал ее. – Тем больше мое сегодняшнее счастье. С тобой я снова чувствую себя восемнадцатилетним. Будто вернулись те годы, когда вся моя жизнь была впереди, и я ждал от нее чуда.
– Слушала бы тебя до самой смерти! – прошептала Липка, закрыв глаза. – Тут ратник седобородый, что подле раненого все сидит, удивился, что ты мой муж. Он поначалу тебя за отца моего принял. Спросил, чего за ровню замуж не вышла. Наверное, он сам никого никогда не любил. Женился, потому что прочие парни женились – отставать от них ему было невместно. Так и живет с женой, как все живут, потому что положено.
– Липка, не хотел я говорить об этом с тобой, но придется. Ты ведь меня старосте вашему дядей представила. Как же мне теперь называться твоим мужем?
– Пустое, – Липка совсем по-кошачьи потерлась щекой о ладонь ортландца. – Скажу, что соврала вначале. Они поймут. А будут гадости говорить, ты им рты позатыкаешь.
– Не хотела бы со мной уехать отсюда?
– Куда? Я здесь родилась, здесь мой дом, здесь на погосте мамка моя лежит. Как я их оставлю?
– Липка, я должен открыть тебе одну тайну.
– Да? – В глазах девушки промелькнула тревога.
– Это касается меня и… Заряты. У мальчика, которого ты называешь своим братом, необычная судьба. Он пришел в твой мир из другого мира, и там он по праву рождения занимает очень высокое положение. И он должен будет вернуться обратно. Понимаешь?
– Конечно, понимаю. Он вернется в сторону, в которой родился.
– Это очень далекая страна, Липка. Она дальше всех стран, которые ты знаешь.
– Я догадалась об этом давно. Что еще?
– Некоторое время назад, – это было в тот день, когда вы с Зарятой меня встретили, – я точно так же, как некогда Зарята, прошел в ваш мир. Перед этим я дал слово одному хорошему человеку, что я найду и буду защищать Заряту от врагов. Этот человек сделал так, что я попал в твою… сторону. Так я встретил тебя.
– Что дальше?
– Я думаю о том, что случится утром. Проснувшись, Зарята изменится, станет совсем другим. Я не знаю, каким он будет, куда дальше поведет его судьба. Но я… мне придется его сопровождать. Если только он сам не освободит меня от данного мною слова.
– Ты пытаешься сказать мне, что оставишь меня, – спокойно сказала Липка. – Я предчувствовала это. Женское сердце – оно чувствительное.
– Нет-нет, ты не поняла меня! Я не хочу терять тебя. Ты единственная радость, дарованная мне богами, мое главное счастье, и я никогда тебя не оставлю. Я лишь прошу тебя отправиться со мной в мой мир, если мне придется вернуться туда.
– Совсем запутался! – Липка с улыбкой погладила щеку Хейдина пальцами. – Неужто не пойду с тобой, если позовешь? Думаешь, эта изба мне милее тебя? Без тебя мне теперь не жизнь. Всюду пойду с тобой.
– Любимая моя! – Хейдин прижал ее руку к губам, потом начал целовать ее лицо, глаза, губы. – Такого счастья я недостоин. Ты – прекраснейшая из женщин, единственная, самая дорогая моему сердцу.
– Не раскаешься? – лукаво спросила Липка.
– В чем? Я искал тебя столько лет. Я буду любить тебя до самой смерти так же горячо, как люблю сейчас.
– А если Зарята отпустит тебя, останешься здесь, со мной?
– Останусь! – не раздумывая, ответил Хейдин. – Правда, я воин, а не крестьянин. Ну ничего, научусь пахать землю, разводить овец. Когда-то я мечтал бросить службу и стать фермером. У меня есть возможность осуществить эту мечту.
– Ты воин. Кукушка не станет соловушкой, соловушка не станет вороном. Воина я и полюбила.
– А я полюбил ангела, – Хейдин посмотрел на нее с нежностью. – Не в этой бедной холодной стране твое место. Я бы положил к твоим ногам Ортланд, всю Лаэду.
– Холод уйдет, придет лето, – Липка украдкой смахнула невольно набежавшую слезу. – Пойду я. Раненого надо проведать.
– Я с тобой пойду.
– Пойдем, коли хочешь. Ночной мороз с тебя сон сгонит. Оденься только потеплее. Ходишь с открытой душой, гляди – простудишься.
Руменика слушала этот разговор, лежа на печи. Ей тоже не спалось, и она даже подумывала присоединиться к разговору, но потом решила, что негоже вмешиваться в беседу двух влюбленных. Но то, о чем говорили Липка и Хейдин, взволновало ее не на шутку.
Бурные события последней недели так захватили Руменику, что она ни разу даже не пыталась задуматься о своем будущем. Она и в спокойные времена не очень-то о нем думала, всегда жила сегодняшним днем, мало заботясь о том, что будет завтра. Этот странный и суровый мир, который поначалу показался ей совершенно непригодным для жизни, непонятно как зачаровал ее. Никогда еще Руменика не ощущала такой полноты бытия. Все эти дни жизнь и смерть были рядом, причудливо переплетенные друг с другом, будто черная и белая нити в хитром узоре, и Руменика, пытаясь проследить этот узор, никогда не могла предугадать его повороты. Со вчерашнего дня она лишилась своего паладина, своего ангела-хранителя – Акуна. Прежде Акун принимал за нее решения. Теперь Акуна больше нет, и полагаться ей придется только на себя. Хейдин отважен и благороден, она доверяет ему, но у ортландца есть Липка. Руменика невольно представила себя на месте Липки и фыркнула. Ей было непонятно, что Хейдин нашел в этой деревенской простушке. Конечно, у Липки выразительные глаза, нежное лицо, красивые волосы, приятный голос, да и сложена она очень даже ничего, но при всем при том она остается простолюдинкой. Хейдин же какой-никакой, а рыцарь.
«А разве ты сама не была Вирией, оборванкой из портовых трущоб? – шепнул Руменике внутренний голос. – Вспомни, ведь эта простолюдинка выходила твоего брата. Благородства и достоинства у нее в сто раз больше, чем у той же Тасси, которой лишь бы за мужской корень подержаться. Хейдин полюбил ее заслуженно. А вот тебя, такую знатную и родовитую, не любит никто, зато каждый мужик, увидев тебя, тут же пытается затащить тебя в постель. Есть повод для грусти!»
Руменика вздохнула. Нет, неправ внутренний голос – Неллен любил ее по-настоящему. Единый, как давно это было! И все это ушло. Ей осталось только лежать на теплой печи в бревенчатой лачуге и в совершенно чужом мире, слушать не предназначенные для ее ушей разговоры двух влюбленных, и вспоминать.
«Ты не понимаешь Хейдина, который влюбился в простолюдинку, – опять ожил внутренний голос, – а как же Ратислав? Ведь ты кокетничала с ним сегодня. И он показался тебе очень привлекательным. Простолюдин, Руменика!»
Это безумие, подумала Руменика, повернувшись на другой бок. Ратислав не давал ей никакого повода для флирта; он, сдается, вообще не знает, что такое флирт. Такие, как он, выражают свои чувства с подкупающей прямолинейностью, не тратя времени на вздохи, прикосновения, намеки и комплименты. И он любит Липку. Так что лучше не тратить на него времени понапрасну. О любви пока придется забыть.
Время течет медленно, но утро обязательно наступит. И Дана, ее двоюродный брат, проснется. И тогда она сможет думать о будущем. Но это будет утром. А пока надо попытаться поспать. Хоть немного, пару часов. И пусть ей приснится тот, кто станет главной любовью ее жизни. Пусть хоть во сне ей улыбнется счастье.
Липка осмотрела рану на ноге Радима, промыла ее, наложила припарку, потом забинтовала. Прокоп стоял рядом, следил за ее манипуляциями.
– Ну что, дочка? – спросил он.
– Подождем еще немного, – сказала девушка. – Утро вечера мудренее.
– Жар у него не проходит, – промолвил Прокоп.
– Утром все решится.
Они вышли из дома Ратислава. Небо на востоке начало светлеть, до рассвета оставалось совсем немного. Зато морозец окреп, снежная крупа звонко хрустела под сапогами. Хейдин попытался заговорить с Липкой, но девушка молчала. Это был дурной знак.
– Рана воняет, – неожиданно сказала Липка, когда они уже почти подошли к дому. – Не выживет он. Антонов огонь у него начался.
– Ничего нельзя сделать?
– Ничего. Разве только сонным зельем поить, чтобы без мучений умер.
– Жаль. Видно, хороший он воин… Бедненькая моя, совсем измучилась! Придем домой, хоть час поспи.
– Что это? – вдруг насторожилась Липка.
– Что? – Хейдин потянулся к рукояти меча, огляделся, но околица была пустынной.
– Земля звенит, слышишь? – Липка поспешно сняла платок.
– Не слышу.
– А я слышу. Вот, опять! Будто стонет. Неужто не слышишь?
– Липка, ты устала. У тебя от усталости и бессоницы в ушах звон. Тебе поспать нужно.
– Нет, это не усталость. Прислушайся, Хейдин.
Ортландец только пожал плечами. Тем временем на лице Липки все больше проявлялась охватившая девушку тревога.
– Что-то приближается, – сказала она, как в трансе. – Я слышу стон земли. Гул.
– Конница! – догадался Хейдин, опустился на колени, припал щекой к заснеженной земле. Снег ожег холодом его щеку, однако ортландец услышал. Этот звук он узнал бы среди всех прочих, ибо слышал его множество раз. Промерзшая земля предупреждала – идет конница, сотни, а может быть, тысячи всадников. И они уже недалеко.
– Скорее! – Липка схватила Хейдина за руку. – Надо уходить из села. Заряту надо спасать.
– Буди Руменику, – Хейдин припал губами к ее губами, сам побежал от дома. – Я предупрежу Ратислава и воинов.
– Хейдин! – крикнула Липка, но ортландец уже исчез за поворотом улицы. Липка какое-то время стояла, замерев, посреди улицы, затем, очнувшись, бросилась к ближайшему дому и принялась колотить в ставень под яростный лай проснувшихся собак.
Ратислав проснулся со странным чувством. Ему приснился дом, окруженный пламенем, и языки огня взлетали к самым небесам. А еще кто-то громко кричал, и этот крик напугал Ратислава. Открыв глаза, он услышал этот крик наяву.
– Вставай, паря! – Над Ратиславом нависла могучая фигура Прокопа. – Монголы идут!
Рядом с дружинником стоял Хейдин. Ратислав потупил взгляд, ему стало ясно, что это ортландец принес известие о приближении врага. Без лишних вопросов Ратислав сунул руки в рукава полушубка, которым накрывался, пока спал, полез на печь за оружием.
– Один лук Малку отдай, – Прокоп показал на младшего из своих ратников. – И не отходи далеко, можешь понадобиться.
Ратислав со вздохом отдал половецкий лук дружиннику Малку, отметив мимоходом, как у того загорелись глаза. Выбирая из двух луков, он не колебался ни секунды – его собственный лук был лучше, хоть и не такой изящной работы. Его он не отдаст никому.
– Сани у тебя есть, паря? – спросил Прокоп.
– Есть, в сарае. Только они старые, худые.
– Постник, Малк, готовьте сани! – распорядился Прокоп. – Воеводу на санях повезем.
– От конницы вы не уйдете, – возразил Хейдин. – Два часа форы вам ничего не дадут. Они вас нагонят.
– В лесу спрячемся. – Прокоп повернулся к Ратиславу: – Собирай всю мягкую рухлядь, что есть в доме. Одеяла, тулупы, сермяги, перины – все пойдет. Воеводу надо укутать потеплее.
– Мудрое решение, – кивнул Хейдин. – Ратислав, пойдем, заберешь свою кольчугу.
– Нет, дядя Хейдин, – юноша покачал головой. – Я с воинами останусь. Тебе кольчуга нужнее. Мне доспех в Новгороде так и так дадут. Ты лучше того… о них позаботься.
– Позабочусь. И твоя помощь мне тоже пригодилась бы. Но, коль ты решил, удачи тебе. – Хейдин протянул парню руку. Ратислав после недолгого колебания пожал ее.
– Хороший мужик, – сказал Прокоп, когда Хейдин ушел. – Любо иметь такого товарища. А то, что девица его выбрала, так на то они и бабы, чтобы мужиков промеж себя ссорить. Не печалься, паря. У нас в Новгороде девки одна другой краше. Статные, чернобровые, румяные, крепкие, как орешки. Ущипнешь такую, а пальцам больно! И до воинов охочие, прямо страсть. Сразу найдешь зазнобу по сердцу. Ты чего?
– Я… я за кольчугой! – Ратислав шарахнулся к дверям, едва не упал, споткнувшись о ножны сабли, выскочил на улицу. Прокоп сначала замер в недоумении, потом понял, что к чему, усмехнулся в усы. Потом подумал о раненом – и перестал улыбаться. Радим по-прежнему был без сознания и в сильном жару. Потрескавшиеся распухшие губы молодого воеводы беззвучно шевелились, но Прокоп напрасно прислушивался – только слабое дыхание со свистом вылетало из этих запекшихся губ.
– Потерпи маленько, Радим Резанович, – шепнул псковитянин раненому. – Недолго уже. Скоро будем в Новгороде.
– Готово, Прокоп! – Постник встал в дверях, оглядел горницу. – А паренек где?
– К своим побежал. Предлагал я ему с нами идти в Новгород, но он по-своему рассудил. Помогите мне воеводу потеплее закутать. Нам теперь о нем думать потребно. Да и свои жизни спасать самое время…
Глава девятая
В тех местах жило чудовище, видом подобное змею длиной в сто сёку. Голова у того чудовища была собачья, пасть тигриная, глаза человеческие, лапы медвежьи, тело и хвост, как у змеи, и рога, как у дикого буйвола. Местные жители рассказывали мне, что каждый день чудовище съедает несколько коров и десяток свиней, а также тех неосторожных путников, которые, вопреки предупреждениям об опасности, имели несчастье слишком близко подойти к логову этого монстра.
Ду Фэн. Подлинная история о путешествии монаха по прозвищу Семь добродетелей в страну Ро
Люди уходили из Чудова Бора.
Первые сбеги появились на дороге к лесу еще до рассвета. Те, кто увидели их в окна своих избенок, сначала не могли спросонья сообразить, что происходит, но потом крики «Монголы идут!», которые все чаще и чаще раздавались над просыпающимся селом, сделали свое дело – народ высыпал на улицу, и Чудов Бор превратился в растревоженный муравейник. Кое-где сборы проходили в панике, люди метались, хватали ненужное и отбрасывали необходимое. Но большинство жителей все-таки вели себя собранно. Чудовоборцы не в первый раз покидали свои дома, спасаясь от врагов – многие не забыли еще набега суздальского князя Ярослава, который дотла сжег село двадцать лет назад. Тогда люди спрятались в лесу, и на этот раз лес также казался лучшим убежищем.
Взрослые одевали сонных детей, женщины собирали еду, мужчины выгоняли скотину. По утреннему насту заскрипели полозья саней, на которых везли малышей, стариков и ту рухлядь, которую нельзя было унести. Староста Дорош Иванкович со своим семейством и скарбом добрался до леса одним из первых. Здесь он услышал первые удары колокола чудовоборской церкви. Отец Варсонофий предупреждал сельчан об опасности – тревожный звон колокола будил тех, кто по легкомыслию или по крепости сна еще не покинул села.
– Добро! – сказал староста. – Т-теперь все услышат.
– Во-во, и монголы тож! – съязвил неизменный спутник старосты, носатый Додоль. – Колокольный звон да-а-а-леко слышно.
– Не каркай! – одернула носатого жена. – Коров вон лучше подгони!
С рассветом село опустело. Последние сбеги еще шли по дороге к лесу, еще звучал над селом людской гомон, мычание скота и собачий лай, а на равнине в юго-восточной стороне что-то затемнело. Звонарь на колокольне случайно глянул в ту сторону – и обмер от страха.
– Чего замолк? – Отец Варсонофий толкнул звонаря в бок. – Бей!
– Так я что? Вон что! – Звонарь показал рукой.
На белой равнине у самого горизонта показалась черная россыпь всадников. Издали они казались крохотными, просто черными точками, которые медленно перемещались по равнине. С колокольни было видно, как чернота у горизонта вытягивается в длинное щупальце, ползущее в сторону села.
– На Новгород идут, – всхлипнул звонарь.
– Бросай все! – скомандовал отец Варсонофий. – И живо вниз.
Звонарь не заставил священника дважды повторять приказ. Сам батюшка был спокоен: самое ценное из церковной утвари уже увезли в лес, матушка-попадья и семь детей Варсонофия тоже успели уйти. Поэтому священник не стал покидать село; он вернулся в церковь и первым дело начал совершать то. что всегда делал по утрам – затеплил лампады перед образами. А потом он начал молиться, и молитва его была о спасении села и его жителей. Он продолжал молиться, даже когда отчетливо стал слышен гул от тысяч конских копыт.
У самой околицы села пятеро мужиков с надсадными криками вытаскивали из сугроба застрявшие сани, доверху груженые досками. Рядом несколько ребятишек с интересом смотрели на это зрелище.
– Ну, давай поднажми! – кричал хозяин саней, пузатый крепыш с растрепанной бородой. – Поднажми, братцы! Тащите их, проклятых! Вот ведь засели, язви их в душу!
– Брось ты их, – посоветовал проходящий мимо человек с лицом пьяницы. – На кой ляд тебе дрова-те!
– А ты иди своей дорогой. Не твоего ума то дело!
– Смотри, достоишься тут. Монгол-то прет. Ён уже недалече, к селу скачет.
– Чего? – Мужики, тащившие сани, переглянулись. – Недалече?
– Говорю, ён быстро скачет.
– Не слушайте его! – завопил толстяк. – Тащите сани.
– Да иди ты со своими колодами! – зло сказал один из мужиков. – Пошли, православные, пущай сам тащит, коли ему надь!
Хозяин брошенных саней разразился вслед уходящим проклятиями и ругательствами. Мужики не слушали его – припустились к лесу. Сплюнув, толстяк принялся выпрягать из саней серую лошаденку с испуганными глазами. Гора досок и сухого кругляка на санях, крепко привязанная к ним веревками, была явно лошадке не по силам.
– Чтоб вас разорвало всех! – ворчал толстяк, раскрасневшийся от мороза, натуги и злости. – Потом сами же придете просить: сделай, Милица, Христа ради гроб из сухого дерева! А я и скажу – поцелуйте меня в… Маленка! Маленка, язви тебя в душу! А ну, подь сюды!
– Здесь я, батюшка, – кареглазая Маленка обежала сани, встала перед отцом. – Батюшка, а ты Ратислава не видел?
– Кого?
– Ратислаза, сына Юряты. Он еще в избе недалече от колодца живет.
– Вот буду я ишшо про всяких оборванцев голозадых думать! Не видел я его, провались он! Помоги мне Белену выпрячь. Чембур запутался, язви его в душу!
– И я его не видела, – вздохнула Маленка, и ее чудесные карие глаза стали печальными.
Хейдин наблюдал за приближающейся конницей. Для наблюдения он выбрал место на полет стрелы от дома Липки. Зрелище было грозное – монголов было очень много. Они приближались плотной колонной, состоявшей из отдельных отрядов, и эта колонна уходила за горизонт. Войско шло неторопливой рысью; гул от топота приближающихся коней напоминал шум водопада или отдаленный грохот водяной мельницы.
– Дядя Хейдин!
От дома бежал Ратислав с луком в руке и с колчаном за плечами. Упрямый мальчишка так и не надел подаренную ему кольчугу.
– Ну что они там, все медлят? – с нескрываемым раздражением спросил Хейдин. – Что Зарята?
– Так и не очнулся еще. Руменика уже его трясти начала, но он никак не хочет просыпаться.
– Я так и думал. Вот они, все пророчества и предсказания! Через полчаса эта конница будет здесь. Не уйдем – погибнем. Останься тут, я в дом.
– Я с тобой, дядя Хейдин!
– Наблюдай за конницей.
Хейдин посмотрел на небо. С утра оно было затянуто тяжелой серой пеленой, такой плотной, будто ожидался сильный снегопад. Если пойдет снег, хорошо – он засыплет следы беженцев. Все мысли Хейдина были о приближающихся монголах, однако он внезапно подумал о другом; если суждено ему сегодня погибнуть в бою, то хорошо бы напоследок увидеть солнце, а не эту серую облачную мглу.
– Пресветлый Оарт! – зашептал Хейдин, обратив лицо к небу. – Подари нам свет и тепло, разгони холод и защити нас от врагов! Спаси нас от гибели, и я тебя больше ни о чем не попрошу.
Во дворе дома Липка и Руменика седлали лошадей. Увидев Хейдина, Липка бросилась к нему, обняла за шею.
– Проснулся? – спросил Хейдин.
– Спит, гаденыш! – ответила за Липку Руменика. – Как будто не понимает, что у нас каждое мгновение на вес золота. Я его будила – что мешок с тряпками тормошишь.
– Это не его вина. Но уходить все равно надо. Конница в двух лигах отсюда. Самое большее через полчаса они будут здесь, и тогда мы погибли.
– Мы уже придумали, – ответила Руменика. – Я сяду на коня и возьму принца к себе в седло. Как-нибудь его удержу. А вы с Липкой сядете на лошадь Акуна.
– А Ратислав? – спросил Хейдин. Заметив, что женщины не могут ответить на его вопрос, ортландец только вздохнул. – Давайте, помогу с лошадьми.