Страница:
Теперь, когда девушки уехали, все его мысли были о монголах. Чужая конница пока остановилась в полулиге от села. Ратислав вывел Хейдина на очень удобное для наблюдения место. Там, где дорога на Чудов Бор делала поворот, была небольшая заросшая лесом возвышенность – отсюда все село было как на ладони. Добраться до места было не так легко; Хейдин вымок, проваливаясь в мокрый глубокий снег, да и Ратислав пару раз влез в подснежный ручей, промочив ноги. К счастью, мороза не было, солнце светило по-весеннему тепло, и опасность обморозиться была не так велика.
С возвышенности Хейдин наконец-то хорошо разглядел таинственных монголов. Даже по самой приблизительной оценке их близ деревни собралось несколько сотен, а там, на другом конце равнины, еще продолжалось движение. Монголы все были верхом, на небольших мохнатых лошадках, которые, однако, очень уверенно шли по снегу – чувствовалось, что эти неказистые кони сильны и выносливы. Большинство из воинов не имело защитных доспехов – только круглые щиты из дубленой кожи, или кожаные доспехи, надетые поверх долгополых шуб и чапанов.[64] Чем были вооружены монголы, определить было пока достаточно трудно – монголы были слишком далеко. Однако копья у многих всадников Хейдин сумел разглядеть.
– Порядок у них какой! – заметил ортландец. – Смотри, Ратислав, они все время держатся отдельными группами. Не знаю, как дерется в бою эта конница, но выучена она совсем неплохо.
– Эх, сейчас бы вдарить по ним дружиной! – мечтательно воскликнул Ратислав. – Тысяча тяжелых латных комонников всех бы их тут с болотной грязью смешала, вовек бы не выковыряли! А мы бежим, прячемся. Плохо это, не по чести.
– Ну, если здесь такие топи, как ты говоришь, тяжелая конница ничего бы не сделала. Сами бы провалились в грязь и утонули. А во-вторых, отступление не всегда признак слабости. В нашем случае это вообще единственный способ спастись. Двое против тысячи – так никто не воюет.
– А Зарята?
– Мне кажется, что он не торопится нам помогать.
– Что-то не пойму я, дядя Хейдин, – высказал Ратислав давно мучившую его мысль. – Как такое возможно – был мальчик, а стал змей крылатый? Колдовство, не иначе!
– Колдовство и есть. Только хорошее колдовство, светлое. В моем мире оно называется магией. В вашем мире колдовства и магии нет, а у нас оно сплошь и рядом. Только светлой доброй магии становится все меньше, а черной злой – все больше. Это очень долго объяснять, как Зарята стал драконом. Я и сам толком этого не понимаю. Но я тебя уверяю – он не стал хуже. Этот дракон еще нам всем крепко поможет справиться со злом. Хотя, честно говоря, он какой-то странный. Самодовольный, что ли. Никогда не думал, что драконы настолько влюблены в самих себя.
– Ага, хуже не стал! Липке дом порушил. Где ей… где вам теперь жить-то?
– Мы Липке новую избу поставим.
– А пока живите у меня, – не задумываясь, предложил Ратислав. – Я вам рад буду.
– Спасибо тебе, – Хейдин оценил, чего стоило Ратиславу сделать такое предложение. – Мы обязательно первое время поживем у тебя.
– Ты зря говоришь, дядя Хейдин, что у нас волшбы нет. Сколько хошь ее. И лешие есть, и сенники, и банники, и домовые, и водяные, и русалки, и кикиморы. Я сам прошлым летом видел русалку на озере за Чудовым Бором. У нас и село-то называется так потому, что в чаще всяких чуд полным-полно. Коли повезет, так и Хозяина леса встретишь.
– А какой он, этот Хозяин леса?
– Да навроде старичка, седенький такой. В лычницах[65] ходит, в зипунишке домотканом. По глазам его узнать можно – они у него косят малость. Коли ты в лесу ведешь себя правильно, обитателей не обижаешь, Хозяин леса тебя одарит – наведет на богатое грибное или ягодное место, борть с медом укажет или еще чего. А коли пришел ты в лес ради корысти и зверье бьешь без жалости, да деревья без толку рубишь, Хозяин леса тебе отомстит, заведет в чащобу или в трясину, откуда не выберешься.
– Серьезный он, этот Хозяин.
– Серьезный. Только батюшка Варсонофий говорит, нет никакого Хозяина. Мол, язычество это все… Где ж Зарята? Может, улетел, забыл про нас?
– Не улетел, – Хейдин показал Ратиславу свой каролитовый перстень, мерцающий ясным зеленоватым пламенем. – Он где-то недалеко. Думаю, он себя еще проявит.
– Ты умеешь управлять драконами?
– Ими управлять невозможно. Зарята слушается меня потому, что считает меня своим пестуном. Или приемным отцом. Очень мило с его стороны. А еще он слушается Руменику, потому что она принцесса.
– Руменику и я бы слушался, – хмыкнул Ратислав. – И тебе подчиняться не зазорно. Воин ты славный.
– Ты воин не хуже меня. И знаешь, что меня больше всего восхищает в тебе, Ратислав? То, как быстро ты стал отличным воином Дремавшие в тебе качества воина раскрылись мгновенно. Это ценный дар, но и большое бремя.
– Пустое! – отмахнулся Ратислав. хотя в душе был польщен словами воина. – Я тут из дома прихватил кое-что. Поешь, дядя Хейдин.
– А ты?
– А я не хочу.
Парень развернул извлеченный из-за пазухи сверток, подал Хейдину ломоть подового хлеба и луковицу. Обед был скудный, но Хейдин был рад и этому. Теперь, по милости Заряты, у них с Липкой нет своего дома, так что нужно поесть – неизвестно, когда представится случай потрапезничать по-человечески.
– Глянь-ка, пошли! – вдруг шепнул Ратислав.
Хейдин так и замер с набитым ртом. Монгольская конница пришла в движение. То ли монгольские разведчики вернулись и доложили, что село стоит пустое, то ли монголам просто надоело ждать, но передовые сотни пошли к Чудову Бору.
– Вот пакость! – выругался Ратислав. – Они же все сожгут, все по бревнышку развалят. И некому их остановить. Эх, безгода[66] какая!
– Постой-ка! – Хейдин схватил юношу за руку. – Посмотри вон туда!
Ратислав глянул в сторону, в которую указал Хейдин и увидел нечто похожее на огромную зеленую птицу, парящую в небе над чудовоборской колокольней. Небо понемногу расчистилось от туч, и плывущий в небе дракон вспыхивал яркими зелеными искрами. Зрелище было на редкость красивое. Заметили монголы дракона или нет, но только до Хейдина и Ратислава донеслись их нестройные удивленные крики и ржание монгольских коней, видимо, почуявших близость крылатого змея.
– Что он делает? – пробормотал ортландец.
– О чем ты, дядя Хейдин?
– Зачем он устраивает эти смотрины? Хочет отпугнуть их от села?
– Наверное. Они, чаю, со страху разбегутся, кто куда!
– Смотри, он снижается.
– Вон он! Монголы увидели его!
Хейдин уже не слушал Ратислава. Он весь обратился в зрение и слух, потому что перед его взором начиналось самое поразительное сражение, которое когда-либо видели человеческие глаза. То, что он наблюдал сейчас, могло потрясти кого угодно. Такая картина могла бы родиться только в воображении поэта или сказителя героических песен. Хейдин подумал с трепетом в душе, что, верно, так же сражались небожители в те легендарные времена, когда мир был совсем молодым, Добро и Зло не могли одолеть друг друга, и родившийся от светлого феникса и темного змея дракон стал могущественным стражем этого равновесия. Сказания древности обретали реальность прямо на глазах, и ортландец смотрел на происходящее, чтобы запечатлеть увиденное в своем сердце до конца дней, сожалея об одном – вздумай он рассказать об увиденном, ему никто бы не поверил.
Эрдегену надоело ждать. Его, прославленного воина, одним из первых ворвавшегося на улицы Резана и Ульдемира, теперь заставляли ждать нерасторопные разведчики, посланные полчаса назад проверить дорогу. Равнина по сторонам от тракта несла угрозу – черные пятна трясины становились все шире, и Эрдеген ждал. Месяц назад он бы просто окружил это жалкое урусское село облавной цепью и вошел бы туда с ходу. Но болота заставляли быть осторожным: всадники уже несколько раз проваливались в топи.
Наконец, показались разведчики. Старший отряда, пожилой монгол в русском коническом шлеме, верно, снятом с убитого уруса, подъехал к Эрдегену.
– Село пусто, Эрдеген-бек, – сказал монгол. – Никого, даже собак нет. Урусы сбежали, узнав о нашем приближении.
– Хош![67] – сказал тысячник. – Пусть передовая сотня входит в село. Дома не жечь, беречь алафа.[68] Искать везде спрятанное зерно для коней.
– Понял, Эрдеген-бек.
– Эй, смотрите, что это там?
Эрдеген недовольно посмотрел в ту сторону, откуда раздался удивленный возглас – все воины, как один, смотрели в небо. Тысячник поднял глаза. Над селом парила большая птица. Парила странно, то взмывала к облакам, то ныряла к самой земле.
– Это птица, – сказал Эрдеген. – Вы что, глупые желтые дураки, птицы не видели?
– Эрдеген-багатур, у нее хвост змеиный!
– Первая сотня, вперед! – скомандовал тысячник. – Вперед, монголы!
Сам он стоял возле бунчука с выкрашенными киноварью конскими хвостами на верхушке, чтобы, как только передовой отряд войдет в село, двинуться следом. Но конница вдруг встала, до слуха Эрдегена донеслись изумленные вопли и испуганное ржание лошадей.
– Чего там копаются эти собаки? – разозлился тысячник уже не на шутку. – Вперед!
Мгновение спустя он и сам замер с открытым ртом, потому что птица, которую они увидели вначале, подлетела ближе и оказалась вовсе не птицей. А чем-то другим – и страшным.
– Продолжай, доблестный Тенгиз-нойон.
Покоритель вселенной Бату-хан отпил глоток кумыса из золотой чаши, взятой в соборе города Ульдемир. Одноглазый старый Субэдей не сводил своего единственного выпученного глаза с Тенгиз-нойона. Когда-то непобедимый тысячник выглядел ужасно; покрытое пузырями и язвами от ожогов лицо, на месте одного глаза вздувшаяся кровоточащая опухоль, левая рука, обугленная и скрюченная, безжизненно висит на перевязи. От золотистого байберекового чапана остались одни лохмотья, будто почтенного Тенгиз-нойона факелами жгли.
– Мне сказали, – заикаясь, продолжил Тенгиз-нойон, – Эрдеген-багатур дал приказ входить в урусское село. И тут появилось это чудовище. Оно камнем свалилось с неба, сделало круг над головами воинов, а потом дохнуло на них огнем. Великий хан, это была самая страшная бойня из всех, что я видел за двадцать лет походов, клянусь вечным, синим небом!
– И что же Эрдеген-багатур?
– Мне донесли позже, что он погиб в первое же мгновение. Люди вспыхивали, как сухой камыш, о мой хан. Выжившие потом рассказывали – пламя было такой силы, что мясо на людях и лошадях выгорало в один миг, оставляя от моих доблестных воинов одни обугленные скелеты! В один миг погибло больше трехсот отборных воинов.
– Что же ты предпринял, доблестный Тенгиз-нойон? – проскрипел старый Субэдей.
– Я тут же велел тургаудам приготовить луки и попытаться сбить чудовище стрелами. Но стрелы не причиняли ему никакого вреда! Тургауды стреляли в проклятого змея, опустошили свои колчаны, но змей будто смеялся над нами – он летал почти что над нашими головами, и мы глохли от его демонского хохота…
Над равниной стоял вопль и стон. Струи прозрачного пламени, извергаемого Зарятой, запросто сметали целые шеренги монгольской конницы, оставляя от воинов и их коней кучи обугленных костей.
– Чотгор![69] – ревели монголы в паническом ужасе. – Чртгор!
Со своего наблюдательного пункта Хейдин и Ратислав могли видеть, как плотные группы всадников начали разбегаться с тракта. Будто кто-то кинул на муравьиную дорожку горящую головню. Всадники бежали в панике, неустрашимые монголы потеряли от страха голову. Однако спасения не было – те, кто ушел от испепеляющего пламени дракона, проваливались в дрегву[70] по сторонам от тракта. Равнина оказалась для монгольской конницы западней.
Часть монголов, наоборот, бросилась вперед, стремясь найти спасение среди домов Чудова Бора. Зарята дохнул им вслед огненной струей, но преследовать их не стал – жалкая кучка беглецов не стоила внимания. Перед ним теперь было основное монгольское войско, сбившееся в кучу на тракте.
Снизу густой тучей полетели стрелы. Некоторые неглубоко впивались Заряте в кожу, но большинство отлетало от чешуи, твердостью сходной с алмазом. Лишь глаза надо было поберечь. Зарята взмыл в небо, сделал круг и снова начал снижаться, выбрав для атаки место, где развивался семихвостый красный бунчук – значок командира этого войска.
Слуга, бесшумно ступая по драгоценным хорасанским и анатолийским коврам, поднес Тенгиз-нойону чашу с кумысом, и бывший тысячник с жадностью выпил напиток. Бату-хан немигающими глазами следил за тем, как Тенгиз-нойон пьет. Субэдей делал вид, что его интересует содержимое его арчула.[71] Жены Бату-хана, накрашенные и разодетые, его сыновья и приближенные ханы, затаив дыхание, ожидали продолжения страшной истории.
– Мои тургауды не дрогнули, – сказал, переведя дух, Тенгиз-нойон. – Они храбро бросились на чудовище, выполняя волю Покорителя вселенной и сражаясь так, как и подобает храбрым монголам. Однако змей оказался очень коварным. Он подпустил нас близко, а потом, опустившись на землю, начал хвостом выбивать воинов из седел и ломать ноги лошадей. Когда же тургауды, жертвуя собой, все-таки загнали его на равнину, в топь, он снова взлетел в воздух и оттуда опять начал поливать нас огненным дождем.
– Пусть позовут ученого Чжоу-ли! – приказал Бату-хан.
Ученый китаец, сухонький и аккуратный, явился очень быстро. Он приветствовал Бату-хана и прочих знатных монголов по китайскому придворному обычаю низким поклоном, замер в ожидании. За спиной китайца мальчик-слуга держал увесистый ларец с книгами и письменными принадлежностями.
– Мудрый Чжоу-ли, выпей кумысу и ответь нам на вопрос, который нас беспокоит, – сказал Бату-хан. – Наш несравненный храбрец Тенгиз-нойон сражался с удивительным зверем, живущим в земле урусов. Можешь ли ты определить по описанию, которое даст тебе Тенгиз-нойон, что это за зверь?
– Я изучал повадки и приметы многих животных, – сказал китаец. – Сведения о любом звере, существующем во вселенной, можно найти в древних книгах. Как выглядело животное?
– Оно похоже на змея, но это не змей, – начал Тенгиз-нойон, дрожа от ярости. – Оно летает, как птица, но это не птица. У него четыре лапы, длинный змеиный хвост и огромная голова с широкой пастью и длинными острыми зубами. Глаза этого чудовища сияют, как зеленые огни. Оно извергает огонь, испепеляющий все, на что этот огонь попадет. Чудовище высотой подобно крепостной стене, а длиной равно колонне из десяти всадников, едущих друг другу в хвост. Оно покрыто чешуей, блестящей, как золото. Вот какого зверя я видел, и я клянусь убить этого зверя, чтобы отомстить за свое поражение и за свой позор!
– Приметы сего зверя достаточно характерны, – сказал китаец, немного подумав. – Я бы сказал, что это животное – лун, настоящий дракон. Но в земле урусов не водятся драконы. Это животное напоминает сразу многих чудовищ, достоверно описанных великими учеными задолго до моего рождения. Оно похоже на зверя яюя, у которого лошадиные копыта, когти тигра и человеческое лицо. Оно также напоминает страшного зверя цзочи. Если оно летает, то может быть, это чудовище родственно свирепой птице дафэн, которая своими крыльями поднимает ураган. Подобно это существо также чудовищному змею-людоеду башэ. Я могу определенно сказать только одно – животное, которое видел несравненный герой Тенгиз-нойон, может считаться одним из порождений темных сил.
– Но как с ним бороться? – спросил Субэдей, дождавшись, когда смолкнут испуганные вздохи ханских жен.
– Борьба с порождениями темных сил всегда затруднительна. Победить их может только герой, который добровольно взялся за опасное дело по борьбе с чудовищами. И такому герою необходимо волшебное оружие. Так говорят книги.
В шатре Покорителя вселенной стало тихо. Ханы опустили глаза и сомкнули вместе кончики пальчики в знак внимания. На деле это означало, что никто не хочет высказаться и предложить свои услуги по уничтожению зверя. Субэдей улыбался. Бату-хан был непроницаем. Наконец, хозяин шатра нарушил молчание.
– Благодарим тебя, мудрый Чжоу-ли. И разрешаем удалиться!
– Повелитель, – сказал Тенгиз-нойон, как только китаец со слугой покинули шатер, – позволь мне пойти и убить зверя. Дай мне воинов, чтобы я мог покончить с урусским чудовищем, погубившим моих огланов.
– Удалец! Какой удалец! – оживились ханы.
– Лучше расскажи нам, что произошло потом, – велел Бату-хан, оскалившись в свирепой улыбке.
– О великий, как описать отвагу и силу твоих несравненных воинов! Тургауды дрались как львы. Несколько раз им почти удавалось поразить мерзкое чудовище своими стрелами и копьями, но злые урусские онгоны застилали нам глаза, и наши стрелы летели мимо цели. Вечное синее небо свидетель моим словам – воины моего отряда дрались храбро. Ни один из них не бежал с поля боя…
Бегство было повальным и постыдным. Монгольские всадники с дикими воплями, в одиночку и целыми толпами, удирали по тракту, не думая ни о чем, кроме спасения. А Зарята все продолжал свои атаки.
Сам Тенгиз-нойон безумными глазами смотрел на то, как улепетывают его непобедимые тургауды, как отборная монгольская конница, закованная в железные латы, тонет в болоте, в которое в одночасье превратилась вся равнина. Струи пламени, извергаемые драконом, растопили снег и лед, покрывавший равнину. Там, где раньше были только полыньи, теперь была сплошная хлябь. Копыта лошадей увязали в раскисшей черной грязи и в ледяной каше, и напрасно всадники хлестали плетьми несчастных животных – монголы напоминали мух, прилипших к клейкой бумаге. Огонь и вода делали свое дело: войско Тенгиз-нойона таяло на глазах.
– Ойе, спасайтесь! – вопили монголы. – Пришел наш последний час! Все мы умрем! Бежим!
Около сотни тургаудов, окруживших железным кольцом Тенгиз-нойона, еще сохраняли воинский строй, когда на них обрушился катившийся по дороге вал беглецов. Ничего страшнее Тенгиз-нойон даже вообразить себе не мог. На него и его тургаудов неслись нестройные толпы живых мертвецов – полусожженых, со сползающей кожей, с обугленной кожей и выжженными глазами, умирающих, вопящих так, что в глубинах ада не услышишь такого вопля. Сердце Тенгиз-нойона едва не остановилось от ужаса. Кони иод этими призраками были им под стать – на многих дымилась тлеющая упряжь, на других сгорела шерсть. Чтобы хоть как-то облегчить страдания от ожогов, страдальцы прыгали с лошадей прямо в трясину, где мгновенно тонули. Другие просто направляли своих коней в жидкое ледяное месиво – их судьба была такой же. Чтобы удержать строй и не погибнуть под копытами коней, тургауды принялись безжалостно рубить бегущих. Однако удержать поток обезумевших от боли и ужаса людей и коней им не удалось. Тургауды были смяты и растоптаны, и последняя надежда Тенгиз-нойона сохранить хотя бы малую часть войска рухнула.
Он еще попытался, размахивая бунчуком, собрать вокруг себя хотя бы несколько десятков человек из тех, кто пока еще не потерял голову, и пробиться из кошмарного людского месива, в котором он оказался. Потом на него упала огромная крылатая тень. Последнее, что увидел Тенгиз-нойон перед тем, как его опалил адский огонь – планирующего прямо на него дракона, его немигающие зеленые глаза и страшную пасть, полную острых белоснежных зубов. Мир превратился в облако огня, и Тенгиз-нойон услышал душераздирающий вопль – свой собственный крик. Пламя охватило его одежду, и монгольский военачальник больше ничего не видел и не слышал.
Он очнулся от страшной боли в юрте шамана Баина. Ученики шамана мазали его ожога целебным маслом, но от этой процедуры нестерпимая боль становилась еще мучительнее, и Тенгиз-нойон кричал в голос. Старый Баин смотрел на него, пил кумыс и приговаривал:
– Поблагодари онгонов, что они надоумили тебя надеть амулет, подарок старой Ринчин. Только благодаря амулету ты сохранил свою жизнь и не погиб в огне и воде. Видишь, онгоны не зря предупреждали меня об опасности.
Всю дорогу до лагеря Бату-хана близ Твери Тенгиз-нойона везли в носилках – он не мог ехать на коне, потому что от боли поминутно терял сознание. Израненного полководца сопровождали тридцать семь оборванных, грязных, покрытых ожогами людей – тридцать семь из двух тысяч, с которыми Тенгиз-нойон отправился завоевывать Новгород. Остальные нашли свою смерть у села Чудов Бор недалеко от Игнач-креста.
Воспоминания о пережитом ужасе и жестокая боль от ожогов лишили Тенгиз-нойона последних сил, и когда-то непобедимый тысячник закачался и упал у ног Бату-хана. Немедленно несколько слуг подняли бесчувственного воина и вынесли его под жалостливые вздохи жен Бату-хана. Сам Покоритель вселенной сохранял непроницаемое лицо, хотя рассказ несчастного Тенгиз-нойона произвел на владыку монголов сильное впечатление.
– Пусть мои жены уйдут, – велел Бату-хан. – Время сказок окончилось. А военачальники пусть останутся.
Когда женщины ушли, слуги подали еще кумысу и хорзы, и монголы в молчании выпили по чаше. Все ждали, что скажет Бату-хан.
– Мы выслушали Тенгиз-нойона, – нарушил молчание Покоритель вселенной. – Что скажет доблестный Субэдей?
– Еще вчера, о повелитель, мои тургауды допросили каждого из вернувшихся с Тенгиз-нойоном воинов в отдельности – так, чтобы другие ничего не слышали. Все говорят одно и то же, даже незначительные мелочи – и те совпадают. Такое нельзя придумать, о джихангир.[72]
– Но это невозможно! – Бату-хан нахмурился. – Моя братья мне не поверят. Они скажут, что я выдумал историю с огнедышащим змеем, чтобы оправдать свое поражение. Об этом тут же сообщат в Каракорум,[73] и я потеряю лицо.
– Поражение Тенгиз-нойона не означает поражение Бату-хана. – заметил хитрый темник Куремса. – Тенгиз-нойон плохо командовал войском, вот и был разбит урусами.
– Кто поверит, что его противником был крылатый огнедышащий змей? И что теперь делать нам? Идти ли нам на Новгород или не идти? Появление чудовища делает поход на Новгород опасным делом.
– Мы готовы идти на Новгород хоть сейчас! – воскликнули те из военачальников, кто был помоложе и погорячее.
– И я готов идти на Новгород, – сказал Субэдей. – Но позволю себе сказать, о великий. Мы выслушали историю о драконе, который в одиночку уничтожил войско Тенгиз-нойона. Трудно заставить наших недругов поверить в историю о драконе. Пройдет тысяча лет, и люди будут говорить о наших победах – и о наших поражениях тоже. Победы они будут приписывать тебе. Кому же они припишут поражения? Неумелому полководцу? Или дракону? Люди скажут: «Монголы не взяли Новгород, потому что у них были плохие полководцы. Они не взяли Новгород, потому что их остановил страшный дракон». Найдутся и такие, кто скажет – никакого дракона не было, монголы выдумали его, чтобы оправдать свое поражение. Людей легче заставить поверить в ложь, чем в правду. Правда о драконе покажется сказкой, ложь о слабости монгольского войска – правдой.
– Берегись, Субэдей! – воскликнул Бату-хан, изменившись в лице. – Еще никто не смел говорить мне в глаза, что мое войско слабое!
– Я не говорю, что оно слабое. Завоеванные народы могут подтвердить обратное. Я говорю о том, что скажут в будущем. Сейчас мы уверены, что даже, несмотря на дракона, мы возьмем Новгород. Но есть опасность, которая хуже дракона – это болота. Наступает весна, и земля урусов скоро покроется водой. Наши всадники не смогут преодолеть это препятствие.
– Смогут! – воскликнул Бату-хан. – Для монголов нет непреодолимых препятствий. Мы переплыли Итиль.[74] Мой великий дед проходил с войском через бескрайние пустыни Азии и появлялся там, где его не ожидали враги. Я заставлю урусов строить мосты и гати над болотами. Мы пройдем урусские болота и дойдем до Новгорода!
– И потеряем половину войска, – спокойно возразил Субэдей. – В тылу у нас окажутся разоренные и озлобленные урусские княжества, через которые мы прошли, а впереди – земли фарангов,[75] где много крепких каменных крепостей и сильных воинов. Как мы пойдем дальше?
Бату-хан сердито сверкнул глазами, но возразить было нечего. Он и сам понимал, что неудачи под Новгородом ему не простят. Царевичи чингизовой крови только и ждут, чтобы, воспользовавшись его неудачами, занять его место верховного военачальника – джихангира.
– Если так, то дракона, о котором говорил Тенгиз-нойон, послало нам само небо, – сказал хитрый Куремса.
– О чем это ты? – спросил Бату-хан.
– Тенгри подает нам знак, что поход на Новгород будет неудачным.
– Я понял тебя, Куремса. Ты боишься дракона.
– Я готов драться с врагами из плоти и крови, мой хан. Но как драться с огненным змеем? Такое под силу только героям сказаний.
С возвышенности Хейдин наконец-то хорошо разглядел таинственных монголов. Даже по самой приблизительной оценке их близ деревни собралось несколько сотен, а там, на другом конце равнины, еще продолжалось движение. Монголы все были верхом, на небольших мохнатых лошадках, которые, однако, очень уверенно шли по снегу – чувствовалось, что эти неказистые кони сильны и выносливы. Большинство из воинов не имело защитных доспехов – только круглые щиты из дубленой кожи, или кожаные доспехи, надетые поверх долгополых шуб и чапанов.[64] Чем были вооружены монголы, определить было пока достаточно трудно – монголы были слишком далеко. Однако копья у многих всадников Хейдин сумел разглядеть.
– Порядок у них какой! – заметил ортландец. – Смотри, Ратислав, они все время держатся отдельными группами. Не знаю, как дерется в бою эта конница, но выучена она совсем неплохо.
– Эх, сейчас бы вдарить по ним дружиной! – мечтательно воскликнул Ратислав. – Тысяча тяжелых латных комонников всех бы их тут с болотной грязью смешала, вовек бы не выковыряли! А мы бежим, прячемся. Плохо это, не по чести.
– Ну, если здесь такие топи, как ты говоришь, тяжелая конница ничего бы не сделала. Сами бы провалились в грязь и утонули. А во-вторых, отступление не всегда признак слабости. В нашем случае это вообще единственный способ спастись. Двое против тысячи – так никто не воюет.
– А Зарята?
– Мне кажется, что он не торопится нам помогать.
– Что-то не пойму я, дядя Хейдин, – высказал Ратислав давно мучившую его мысль. – Как такое возможно – был мальчик, а стал змей крылатый? Колдовство, не иначе!
– Колдовство и есть. Только хорошее колдовство, светлое. В моем мире оно называется магией. В вашем мире колдовства и магии нет, а у нас оно сплошь и рядом. Только светлой доброй магии становится все меньше, а черной злой – все больше. Это очень долго объяснять, как Зарята стал драконом. Я и сам толком этого не понимаю. Но я тебя уверяю – он не стал хуже. Этот дракон еще нам всем крепко поможет справиться со злом. Хотя, честно говоря, он какой-то странный. Самодовольный, что ли. Никогда не думал, что драконы настолько влюблены в самих себя.
– Ага, хуже не стал! Липке дом порушил. Где ей… где вам теперь жить-то?
– Мы Липке новую избу поставим.
– А пока живите у меня, – не задумываясь, предложил Ратислав. – Я вам рад буду.
– Спасибо тебе, – Хейдин оценил, чего стоило Ратиславу сделать такое предложение. – Мы обязательно первое время поживем у тебя.
– Ты зря говоришь, дядя Хейдин, что у нас волшбы нет. Сколько хошь ее. И лешие есть, и сенники, и банники, и домовые, и водяные, и русалки, и кикиморы. Я сам прошлым летом видел русалку на озере за Чудовым Бором. У нас и село-то называется так потому, что в чаще всяких чуд полным-полно. Коли повезет, так и Хозяина леса встретишь.
– А какой он, этот Хозяин леса?
– Да навроде старичка, седенький такой. В лычницах[65] ходит, в зипунишке домотканом. По глазам его узнать можно – они у него косят малость. Коли ты в лесу ведешь себя правильно, обитателей не обижаешь, Хозяин леса тебя одарит – наведет на богатое грибное или ягодное место, борть с медом укажет или еще чего. А коли пришел ты в лес ради корысти и зверье бьешь без жалости, да деревья без толку рубишь, Хозяин леса тебе отомстит, заведет в чащобу или в трясину, откуда не выберешься.
– Серьезный он, этот Хозяин.
– Серьезный. Только батюшка Варсонофий говорит, нет никакого Хозяина. Мол, язычество это все… Где ж Зарята? Может, улетел, забыл про нас?
– Не улетел, – Хейдин показал Ратиславу свой каролитовый перстень, мерцающий ясным зеленоватым пламенем. – Он где-то недалеко. Думаю, он себя еще проявит.
– Ты умеешь управлять драконами?
– Ими управлять невозможно. Зарята слушается меня потому, что считает меня своим пестуном. Или приемным отцом. Очень мило с его стороны. А еще он слушается Руменику, потому что она принцесса.
– Руменику и я бы слушался, – хмыкнул Ратислав. – И тебе подчиняться не зазорно. Воин ты славный.
– Ты воин не хуже меня. И знаешь, что меня больше всего восхищает в тебе, Ратислав? То, как быстро ты стал отличным воином Дремавшие в тебе качества воина раскрылись мгновенно. Это ценный дар, но и большое бремя.
– Пустое! – отмахнулся Ратислав. хотя в душе был польщен словами воина. – Я тут из дома прихватил кое-что. Поешь, дядя Хейдин.
– А ты?
– А я не хочу.
Парень развернул извлеченный из-за пазухи сверток, подал Хейдину ломоть подового хлеба и луковицу. Обед был скудный, но Хейдин был рад и этому. Теперь, по милости Заряты, у них с Липкой нет своего дома, так что нужно поесть – неизвестно, когда представится случай потрапезничать по-человечески.
– Глянь-ка, пошли! – вдруг шепнул Ратислав.
Хейдин так и замер с набитым ртом. Монгольская конница пришла в движение. То ли монгольские разведчики вернулись и доложили, что село стоит пустое, то ли монголам просто надоело ждать, но передовые сотни пошли к Чудову Бору.
– Вот пакость! – выругался Ратислав. – Они же все сожгут, все по бревнышку развалят. И некому их остановить. Эх, безгода[66] какая!
– Постой-ка! – Хейдин схватил юношу за руку. – Посмотри вон туда!
Ратислав глянул в сторону, в которую указал Хейдин и увидел нечто похожее на огромную зеленую птицу, парящую в небе над чудовоборской колокольней. Небо понемногу расчистилось от туч, и плывущий в небе дракон вспыхивал яркими зелеными искрами. Зрелище было на редкость красивое. Заметили монголы дракона или нет, но только до Хейдина и Ратислава донеслись их нестройные удивленные крики и ржание монгольских коней, видимо, почуявших близость крылатого змея.
– Что он делает? – пробормотал ортландец.
– О чем ты, дядя Хейдин?
– Зачем он устраивает эти смотрины? Хочет отпугнуть их от села?
– Наверное. Они, чаю, со страху разбегутся, кто куда!
– Смотри, он снижается.
– Вон он! Монголы увидели его!
Хейдин уже не слушал Ратислава. Он весь обратился в зрение и слух, потому что перед его взором начиналось самое поразительное сражение, которое когда-либо видели человеческие глаза. То, что он наблюдал сейчас, могло потрясти кого угодно. Такая картина могла бы родиться только в воображении поэта или сказителя героических песен. Хейдин подумал с трепетом в душе, что, верно, так же сражались небожители в те легендарные времена, когда мир был совсем молодым, Добро и Зло не могли одолеть друг друга, и родившийся от светлого феникса и темного змея дракон стал могущественным стражем этого равновесия. Сказания древности обретали реальность прямо на глазах, и ортландец смотрел на происходящее, чтобы запечатлеть увиденное в своем сердце до конца дней, сожалея об одном – вздумай он рассказать об увиденном, ему никто бы не поверил.
Эрдегену надоело ждать. Его, прославленного воина, одним из первых ворвавшегося на улицы Резана и Ульдемира, теперь заставляли ждать нерасторопные разведчики, посланные полчаса назад проверить дорогу. Равнина по сторонам от тракта несла угрозу – черные пятна трясины становились все шире, и Эрдеген ждал. Месяц назад он бы просто окружил это жалкое урусское село облавной цепью и вошел бы туда с ходу. Но болота заставляли быть осторожным: всадники уже несколько раз проваливались в топи.
Наконец, показались разведчики. Старший отряда, пожилой монгол в русском коническом шлеме, верно, снятом с убитого уруса, подъехал к Эрдегену.
– Село пусто, Эрдеген-бек, – сказал монгол. – Никого, даже собак нет. Урусы сбежали, узнав о нашем приближении.
– Хош![67] – сказал тысячник. – Пусть передовая сотня входит в село. Дома не жечь, беречь алафа.[68] Искать везде спрятанное зерно для коней.
– Понял, Эрдеген-бек.
– Эй, смотрите, что это там?
Эрдеген недовольно посмотрел в ту сторону, откуда раздался удивленный возглас – все воины, как один, смотрели в небо. Тысячник поднял глаза. Над селом парила большая птица. Парила странно, то взмывала к облакам, то ныряла к самой земле.
– Это птица, – сказал Эрдеген. – Вы что, глупые желтые дураки, птицы не видели?
– Эрдеген-багатур, у нее хвост змеиный!
– Первая сотня, вперед! – скомандовал тысячник. – Вперед, монголы!
Сам он стоял возле бунчука с выкрашенными киноварью конскими хвостами на верхушке, чтобы, как только передовой отряд войдет в село, двинуться следом. Но конница вдруг встала, до слуха Эрдегена донеслись изумленные вопли и испуганное ржание лошадей.
– Чего там копаются эти собаки? – разозлился тысячник уже не на шутку. – Вперед!
Мгновение спустя он и сам замер с открытым ртом, потому что птица, которую они увидели вначале, подлетела ближе и оказалась вовсе не птицей. А чем-то другим – и страшным.
– Продолжай, доблестный Тенгиз-нойон.
Покоритель вселенной Бату-хан отпил глоток кумыса из золотой чаши, взятой в соборе города Ульдемир. Одноглазый старый Субэдей не сводил своего единственного выпученного глаза с Тенгиз-нойона. Когда-то непобедимый тысячник выглядел ужасно; покрытое пузырями и язвами от ожогов лицо, на месте одного глаза вздувшаяся кровоточащая опухоль, левая рука, обугленная и скрюченная, безжизненно висит на перевязи. От золотистого байберекового чапана остались одни лохмотья, будто почтенного Тенгиз-нойона факелами жгли.
– Мне сказали, – заикаясь, продолжил Тенгиз-нойон, – Эрдеген-багатур дал приказ входить в урусское село. И тут появилось это чудовище. Оно камнем свалилось с неба, сделало круг над головами воинов, а потом дохнуло на них огнем. Великий хан, это была самая страшная бойня из всех, что я видел за двадцать лет походов, клянусь вечным, синим небом!
– И что же Эрдеген-багатур?
– Мне донесли позже, что он погиб в первое же мгновение. Люди вспыхивали, как сухой камыш, о мой хан. Выжившие потом рассказывали – пламя было такой силы, что мясо на людях и лошадях выгорало в один миг, оставляя от моих доблестных воинов одни обугленные скелеты! В один миг погибло больше трехсот отборных воинов.
– Что же ты предпринял, доблестный Тенгиз-нойон? – проскрипел старый Субэдей.
– Я тут же велел тургаудам приготовить луки и попытаться сбить чудовище стрелами. Но стрелы не причиняли ему никакого вреда! Тургауды стреляли в проклятого змея, опустошили свои колчаны, но змей будто смеялся над нами – он летал почти что над нашими головами, и мы глохли от его демонского хохота…
Над равниной стоял вопль и стон. Струи прозрачного пламени, извергаемого Зарятой, запросто сметали целые шеренги монгольской конницы, оставляя от воинов и их коней кучи обугленных костей.
– Чотгор![69] – ревели монголы в паническом ужасе. – Чртгор!
Со своего наблюдательного пункта Хейдин и Ратислав могли видеть, как плотные группы всадников начали разбегаться с тракта. Будто кто-то кинул на муравьиную дорожку горящую головню. Всадники бежали в панике, неустрашимые монголы потеряли от страха голову. Однако спасения не было – те, кто ушел от испепеляющего пламени дракона, проваливались в дрегву[70] по сторонам от тракта. Равнина оказалась для монгольской конницы западней.
Часть монголов, наоборот, бросилась вперед, стремясь найти спасение среди домов Чудова Бора. Зарята дохнул им вслед огненной струей, но преследовать их не стал – жалкая кучка беглецов не стоила внимания. Перед ним теперь было основное монгольское войско, сбившееся в кучу на тракте.
Снизу густой тучей полетели стрелы. Некоторые неглубоко впивались Заряте в кожу, но большинство отлетало от чешуи, твердостью сходной с алмазом. Лишь глаза надо было поберечь. Зарята взмыл в небо, сделал круг и снова начал снижаться, выбрав для атаки место, где развивался семихвостый красный бунчук – значок командира этого войска.
Слуга, бесшумно ступая по драгоценным хорасанским и анатолийским коврам, поднес Тенгиз-нойону чашу с кумысом, и бывший тысячник с жадностью выпил напиток. Бату-хан немигающими глазами следил за тем, как Тенгиз-нойон пьет. Субэдей делал вид, что его интересует содержимое его арчула.[71] Жены Бату-хана, накрашенные и разодетые, его сыновья и приближенные ханы, затаив дыхание, ожидали продолжения страшной истории.
– Мои тургауды не дрогнули, – сказал, переведя дух, Тенгиз-нойон. – Они храбро бросились на чудовище, выполняя волю Покорителя вселенной и сражаясь так, как и подобает храбрым монголам. Однако змей оказался очень коварным. Он подпустил нас близко, а потом, опустившись на землю, начал хвостом выбивать воинов из седел и ломать ноги лошадей. Когда же тургауды, жертвуя собой, все-таки загнали его на равнину, в топь, он снова взлетел в воздух и оттуда опять начал поливать нас огненным дождем.
– Пусть позовут ученого Чжоу-ли! – приказал Бату-хан.
Ученый китаец, сухонький и аккуратный, явился очень быстро. Он приветствовал Бату-хана и прочих знатных монголов по китайскому придворному обычаю низким поклоном, замер в ожидании. За спиной китайца мальчик-слуга держал увесистый ларец с книгами и письменными принадлежностями.
– Мудрый Чжоу-ли, выпей кумысу и ответь нам на вопрос, который нас беспокоит, – сказал Бату-хан. – Наш несравненный храбрец Тенгиз-нойон сражался с удивительным зверем, живущим в земле урусов. Можешь ли ты определить по описанию, которое даст тебе Тенгиз-нойон, что это за зверь?
– Я изучал повадки и приметы многих животных, – сказал китаец. – Сведения о любом звере, существующем во вселенной, можно найти в древних книгах. Как выглядело животное?
– Оно похоже на змея, но это не змей, – начал Тенгиз-нойон, дрожа от ярости. – Оно летает, как птица, но это не птица. У него четыре лапы, длинный змеиный хвост и огромная голова с широкой пастью и длинными острыми зубами. Глаза этого чудовища сияют, как зеленые огни. Оно извергает огонь, испепеляющий все, на что этот огонь попадет. Чудовище высотой подобно крепостной стене, а длиной равно колонне из десяти всадников, едущих друг другу в хвост. Оно покрыто чешуей, блестящей, как золото. Вот какого зверя я видел, и я клянусь убить этого зверя, чтобы отомстить за свое поражение и за свой позор!
– Приметы сего зверя достаточно характерны, – сказал китаец, немного подумав. – Я бы сказал, что это животное – лун, настоящий дракон. Но в земле урусов не водятся драконы. Это животное напоминает сразу многих чудовищ, достоверно описанных великими учеными задолго до моего рождения. Оно похоже на зверя яюя, у которого лошадиные копыта, когти тигра и человеческое лицо. Оно также напоминает страшного зверя цзочи. Если оно летает, то может быть, это чудовище родственно свирепой птице дафэн, которая своими крыльями поднимает ураган. Подобно это существо также чудовищному змею-людоеду башэ. Я могу определенно сказать только одно – животное, которое видел несравненный герой Тенгиз-нойон, может считаться одним из порождений темных сил.
– Но как с ним бороться? – спросил Субэдей, дождавшись, когда смолкнут испуганные вздохи ханских жен.
– Борьба с порождениями темных сил всегда затруднительна. Победить их может только герой, который добровольно взялся за опасное дело по борьбе с чудовищами. И такому герою необходимо волшебное оружие. Так говорят книги.
В шатре Покорителя вселенной стало тихо. Ханы опустили глаза и сомкнули вместе кончики пальчики в знак внимания. На деле это означало, что никто не хочет высказаться и предложить свои услуги по уничтожению зверя. Субэдей улыбался. Бату-хан был непроницаем. Наконец, хозяин шатра нарушил молчание.
– Благодарим тебя, мудрый Чжоу-ли. И разрешаем удалиться!
– Повелитель, – сказал Тенгиз-нойон, как только китаец со слугой покинули шатер, – позволь мне пойти и убить зверя. Дай мне воинов, чтобы я мог покончить с урусским чудовищем, погубившим моих огланов.
– Удалец! Какой удалец! – оживились ханы.
– Лучше расскажи нам, что произошло потом, – велел Бату-хан, оскалившись в свирепой улыбке.
– О великий, как описать отвагу и силу твоих несравненных воинов! Тургауды дрались как львы. Несколько раз им почти удавалось поразить мерзкое чудовище своими стрелами и копьями, но злые урусские онгоны застилали нам глаза, и наши стрелы летели мимо цели. Вечное синее небо свидетель моим словам – воины моего отряда дрались храбро. Ни один из них не бежал с поля боя…
Бегство было повальным и постыдным. Монгольские всадники с дикими воплями, в одиночку и целыми толпами, удирали по тракту, не думая ни о чем, кроме спасения. А Зарята все продолжал свои атаки.
Сам Тенгиз-нойон безумными глазами смотрел на то, как улепетывают его непобедимые тургауды, как отборная монгольская конница, закованная в железные латы, тонет в болоте, в которое в одночасье превратилась вся равнина. Струи пламени, извергаемые драконом, растопили снег и лед, покрывавший равнину. Там, где раньше были только полыньи, теперь была сплошная хлябь. Копыта лошадей увязали в раскисшей черной грязи и в ледяной каше, и напрасно всадники хлестали плетьми несчастных животных – монголы напоминали мух, прилипших к клейкой бумаге. Огонь и вода делали свое дело: войско Тенгиз-нойона таяло на глазах.
– Ойе, спасайтесь! – вопили монголы. – Пришел наш последний час! Все мы умрем! Бежим!
Около сотни тургаудов, окруживших железным кольцом Тенгиз-нойона, еще сохраняли воинский строй, когда на них обрушился катившийся по дороге вал беглецов. Ничего страшнее Тенгиз-нойон даже вообразить себе не мог. На него и его тургаудов неслись нестройные толпы живых мертвецов – полусожженых, со сползающей кожей, с обугленной кожей и выжженными глазами, умирающих, вопящих так, что в глубинах ада не услышишь такого вопля. Сердце Тенгиз-нойона едва не остановилось от ужаса. Кони иод этими призраками были им под стать – на многих дымилась тлеющая упряжь, на других сгорела шерсть. Чтобы хоть как-то облегчить страдания от ожогов, страдальцы прыгали с лошадей прямо в трясину, где мгновенно тонули. Другие просто направляли своих коней в жидкое ледяное месиво – их судьба была такой же. Чтобы удержать строй и не погибнуть под копытами коней, тургауды принялись безжалостно рубить бегущих. Однако удержать поток обезумевших от боли и ужаса людей и коней им не удалось. Тургауды были смяты и растоптаны, и последняя надежда Тенгиз-нойона сохранить хотя бы малую часть войска рухнула.
Он еще попытался, размахивая бунчуком, собрать вокруг себя хотя бы несколько десятков человек из тех, кто пока еще не потерял голову, и пробиться из кошмарного людского месива, в котором он оказался. Потом на него упала огромная крылатая тень. Последнее, что увидел Тенгиз-нойон перед тем, как его опалил адский огонь – планирующего прямо на него дракона, его немигающие зеленые глаза и страшную пасть, полную острых белоснежных зубов. Мир превратился в облако огня, и Тенгиз-нойон услышал душераздирающий вопль – свой собственный крик. Пламя охватило его одежду, и монгольский военачальник больше ничего не видел и не слышал.
Он очнулся от страшной боли в юрте шамана Баина. Ученики шамана мазали его ожога целебным маслом, но от этой процедуры нестерпимая боль становилась еще мучительнее, и Тенгиз-нойон кричал в голос. Старый Баин смотрел на него, пил кумыс и приговаривал:
– Поблагодари онгонов, что они надоумили тебя надеть амулет, подарок старой Ринчин. Только благодаря амулету ты сохранил свою жизнь и не погиб в огне и воде. Видишь, онгоны не зря предупреждали меня об опасности.
Всю дорогу до лагеря Бату-хана близ Твери Тенгиз-нойона везли в носилках – он не мог ехать на коне, потому что от боли поминутно терял сознание. Израненного полководца сопровождали тридцать семь оборванных, грязных, покрытых ожогами людей – тридцать семь из двух тысяч, с которыми Тенгиз-нойон отправился завоевывать Новгород. Остальные нашли свою смерть у села Чудов Бор недалеко от Игнач-креста.
Воспоминания о пережитом ужасе и жестокая боль от ожогов лишили Тенгиз-нойона последних сил, и когда-то непобедимый тысячник закачался и упал у ног Бату-хана. Немедленно несколько слуг подняли бесчувственного воина и вынесли его под жалостливые вздохи жен Бату-хана. Сам Покоритель вселенной сохранял непроницаемое лицо, хотя рассказ несчастного Тенгиз-нойона произвел на владыку монголов сильное впечатление.
– Пусть мои жены уйдут, – велел Бату-хан. – Время сказок окончилось. А военачальники пусть останутся.
Когда женщины ушли, слуги подали еще кумысу и хорзы, и монголы в молчании выпили по чаше. Все ждали, что скажет Бату-хан.
– Мы выслушали Тенгиз-нойона, – нарушил молчание Покоритель вселенной. – Что скажет доблестный Субэдей?
– Еще вчера, о повелитель, мои тургауды допросили каждого из вернувшихся с Тенгиз-нойоном воинов в отдельности – так, чтобы другие ничего не слышали. Все говорят одно и то же, даже незначительные мелочи – и те совпадают. Такое нельзя придумать, о джихангир.[72]
– Но это невозможно! – Бату-хан нахмурился. – Моя братья мне не поверят. Они скажут, что я выдумал историю с огнедышащим змеем, чтобы оправдать свое поражение. Об этом тут же сообщат в Каракорум,[73] и я потеряю лицо.
– Поражение Тенгиз-нойона не означает поражение Бату-хана. – заметил хитрый темник Куремса. – Тенгиз-нойон плохо командовал войском, вот и был разбит урусами.
– Кто поверит, что его противником был крылатый огнедышащий змей? И что теперь делать нам? Идти ли нам на Новгород или не идти? Появление чудовища делает поход на Новгород опасным делом.
– Мы готовы идти на Новгород хоть сейчас! – воскликнули те из военачальников, кто был помоложе и погорячее.
– И я готов идти на Новгород, – сказал Субэдей. – Но позволю себе сказать, о великий. Мы выслушали историю о драконе, который в одиночку уничтожил войско Тенгиз-нойона. Трудно заставить наших недругов поверить в историю о драконе. Пройдет тысяча лет, и люди будут говорить о наших победах – и о наших поражениях тоже. Победы они будут приписывать тебе. Кому же они припишут поражения? Неумелому полководцу? Или дракону? Люди скажут: «Монголы не взяли Новгород, потому что у них были плохие полководцы. Они не взяли Новгород, потому что их остановил страшный дракон». Найдутся и такие, кто скажет – никакого дракона не было, монголы выдумали его, чтобы оправдать свое поражение. Людей легче заставить поверить в ложь, чем в правду. Правда о драконе покажется сказкой, ложь о слабости монгольского войска – правдой.
– Берегись, Субэдей! – воскликнул Бату-хан, изменившись в лице. – Еще никто не смел говорить мне в глаза, что мое войско слабое!
– Я не говорю, что оно слабое. Завоеванные народы могут подтвердить обратное. Я говорю о том, что скажут в будущем. Сейчас мы уверены, что даже, несмотря на дракона, мы возьмем Новгород. Но есть опасность, которая хуже дракона – это болота. Наступает весна, и земля урусов скоро покроется водой. Наши всадники не смогут преодолеть это препятствие.
– Смогут! – воскликнул Бату-хан. – Для монголов нет непреодолимых препятствий. Мы переплыли Итиль.[74] Мой великий дед проходил с войском через бескрайние пустыни Азии и появлялся там, где его не ожидали враги. Я заставлю урусов строить мосты и гати над болотами. Мы пройдем урусские болота и дойдем до Новгорода!
– И потеряем половину войска, – спокойно возразил Субэдей. – В тылу у нас окажутся разоренные и озлобленные урусские княжества, через которые мы прошли, а впереди – земли фарангов,[75] где много крепких каменных крепостей и сильных воинов. Как мы пойдем дальше?
Бату-хан сердито сверкнул глазами, но возразить было нечего. Он и сам понимал, что неудачи под Новгородом ему не простят. Царевичи чингизовой крови только и ждут, чтобы, воспользовавшись его неудачами, занять его место верховного военачальника – джихангира.
– Если так, то дракона, о котором говорил Тенгиз-нойон, послало нам само небо, – сказал хитрый Куремса.
– О чем это ты? – спросил Бату-хан.
– Тенгри подает нам знак, что поход на Новгород будет неудачным.
– Я понял тебя, Куремса. Ты боишься дракона.
– Я готов драться с врагами из плоти и крови, мой хан. Но как драться с огненным змеем? Такое под силу только героям сказаний.