Страница:
Я вспомнил Геделя и его мечты об окончательном Финальном Мире.
— Не знаю, не знаю, как далеко это может зайти, — задумчиво произнес я. — Даже не представляю.
Ее лицо было так близко, что казалось огромным, ее глаза зияли колодцами тьмы в сгущавшихся сумерках.
— Значит, — сказала она, — вы должны отправиться туда, к истокам. Чтобы все исправить. Разве не так?
Она придвинулась ближе (хотя ближе было уже некуда) и я почувствовал тепло ее руки и дыхания.
В ней было некоторое напряжение — или сдержанность, которую она не могла или не хотела преодолеть. Я погладил ее зарубцевавшиеся шрамы, и она вздрогнула, словно мои пальцы были из льда. Но Хилари уже схватила мою руку крепко, не выпуская ее:
— Прости. Мне это не просто дается.
— Отчего? Боишься потерять авторитет, командир?
— Нет, — отвечала она, и я тут же почувствовал себя глупо и неловко. — Из-за войны. Не время. Разве сам не видишь? Понимаешь? Из-за всех тех, кто ушел… Иногда не заснуть. Ты страдаешь сейчас, не «тогда» а «сейчас», ничто не прошло, — вот в чем заключается трагедия тех, кто выжил. Ты чувствуешь, что не можешь забыть — и чувствуешь несправедливость во совсем. Даже в том, что ты продолжаешь жить, не разделив участи остальных.
Если ты порвешь с нами, теми, кто умер,
Мы не спим, хоть маки растут
В поле Фландерса…
Я прижал ее ближе, и она растаяла на моей груди, эта хрупкая, раненая птичка.
В последний момент я прошептал:
— Но зачем, Хилари? Зачем сейчас?
— Перекрестное опыление, — пробормотала она, задыхаясь. — Богатый обмен генами.
И мы пустились в путешествие — не на край времен, но к границам нашего Человечества, находившимся здесь, на пустынном берегу первобытного моря.
Когда я проснулся, было еще темно, а Хилари уже ушла.
В лагерь я вернулся, когда уже день был в разгаре. Нево мельком глянул в мою сторону в щелястую маску. Очевидно, он, в отличие от Хилари, не был удивлен моим решением.
Итак, его машина времени была завершена. Это была коробка пяти футовая общей площадью, в которой с трудом могли разместиться двое. В некоторых деталях узнавались части мессершмитта — в первую очередь по окраске. На меня смотрел тот же орел, кусок черной свастики высовывался сбоку и главное — помятый пропеллер был водружен впереди, видимо, это была какая-то дизайнерская идея. Внутри была скамья и небольшая контрольная панель и главное — синий рычаг. Едва ли не единственная уцелевшая деталь от нашего прежнего времямобиля.
— Вот тут одежда для тебя, — без предисловий заговорил Нево. — Ботинки, гимнастерка и брюки.
Он стопкой сложил все это передо мной.
— Спасибо, — растерянно произнеся — на мне оставались только грубо скроенные трусы из звериной кожи.
Поблагодарив его, я быстро оделся. Размер меня не страшил — в палеоцене от жары и подвижного образа жизни я быстро похудел и мышцы мои налились силой.
— И куда ты собрался? — спросил морлок.
А я, застегнув пуговицы, уверенно отвечал.
— Как куда. Домой, в 1891-й.
Он нахмурился.
— Такого года уже нет.
— Как это?
— Он затерян во Множественности миров. Туда нет обратного хода.
Я вздохнул, понятливо кивнув, и стал забираться в аппарат.
— Давай тогда вперед, а там посмотрим.
Последний раз я бросил взгляд на море палеоцена. Подумал о Стаббинсе, ручной диатриме, и о том, как красиво море на заре. Я понимал, что здесь был так близок к счастью, как нигде ни разу в своей жизни. Но Хилари была права: этого недостаточно для счастья.
Во мне все еще жило горячее желание попасть домой. Это было как зов над рекой времен, как инстинкт, который заставляет лосося перепрыгивать пороги против течения, чтобы вернуться к месту икрометания — туда, где он родился. Но я знал, как сказал Нево, что мой Но Нево был прав — мой уютный Ричмонд Хилл 1891 года утрачен. Он затерян в бесконечном множестве вероятностных миров.
Что ж, решил я. Проследую дорогой перемен до самого конца и там, как знать, куда меня выведет она!
Нево вопросительно посмотрел на меня.
— Готов?
— Давно, — соврал я.
И морлок залез в коробку, протискиваясь рядом. Без дальнейших слов он потянулся к панели и выжал на себя синий рычаг.
19. Огни небесные
20. Город на орбите
21. Состояния нестабильности колебания
22. Убытие и прибытие
— Не знаю, не знаю, как далеко это может зайти, — задумчиво произнес я. — Даже не представляю.
Ее лицо было так близко, что казалось огромным, ее глаза зияли колодцами тьмы в сгущавшихся сумерках.
— Значит, — сказала она, — вы должны отправиться туда, к истокам. Чтобы все исправить. Разве не так?
Она придвинулась ближе (хотя ближе было уже некуда) и я почувствовал тепло ее руки и дыхания.
В ней было некоторое напряжение — или сдержанность, которую она не могла или не хотела преодолеть. Я погладил ее зарубцевавшиеся шрамы, и она вздрогнула, словно мои пальцы были из льда. Но Хилари уже схватила мою руку крепко, не выпуская ее:
— Прости. Мне это не просто дается.
— Отчего? Боишься потерять авторитет, командир?
— Нет, — отвечала она, и я тут же почувствовал себя глупо и неловко. — Из-за войны. Не время. Разве сам не видишь? Понимаешь? Из-за всех тех, кто ушел… Иногда не заснуть. Ты страдаешь сейчас, не «тогда» а «сейчас», ничто не прошло, — вот в чем заключается трагедия тех, кто выжил. Ты чувствуешь, что не можешь забыть — и чувствуешь несправедливость во совсем. Даже в том, что ты продолжаешь жить, не разделив участи остальных.
Если ты порвешь с нами, теми, кто умер,
Мы не спим, хоть маки растут
В поле Фландерса…
Я прижал ее ближе, и она растаяла на моей груди, эта хрупкая, раненая птичка.
В последний момент я прошептал:
— Но зачем, Хилари? Зачем сейчас?
— Перекрестное опыление, — пробормотала она, задыхаясь. — Богатый обмен генами.
И мы пустились в путешествие — не на край времен, но к границам нашего Человечества, находившимся здесь, на пустынном берегу первобытного моря.
Когда я проснулся, было еще темно, а Хилари уже ушла.
В лагерь я вернулся, когда уже день был в разгаре. Нево мельком глянул в мою сторону в щелястую маску. Очевидно, он, в отличие от Хилари, не был удивлен моим решением.
Итак, его машина времени была завершена. Это была коробка пяти футовая общей площадью, в которой с трудом могли разместиться двое. В некоторых деталях узнавались части мессершмитта — в первую очередь по окраске. На меня смотрел тот же орел, кусок черной свастики высовывался сбоку и главное — помятый пропеллер был водружен впереди, видимо, это была какая-то дизайнерская идея. Внутри была скамья и небольшая контрольная панель и главное — синий рычаг. Едва ли не единственная уцелевшая деталь от нашего прежнего времямобиля.
— Вот тут одежда для тебя, — без предисловий заговорил Нево. — Ботинки, гимнастерка и брюки.
Он стопкой сложил все это передо мной.
— Спасибо, — растерянно произнеся — на мне оставались только грубо скроенные трусы из звериной кожи.
Поблагодарив его, я быстро оделся. Размер меня не страшил — в палеоцене от жары и подвижного образа жизни я быстро похудел и мышцы мои налились силой.
— И куда ты собрался? — спросил морлок.
А я, застегнув пуговицы, уверенно отвечал.
— Как куда. Домой, в 1891-й.
Он нахмурился.
— Такого года уже нет.
— Как это?
— Он затерян во Множественности миров. Туда нет обратного хода.
Я вздохнул, понятливо кивнув, и стал забираться в аппарат.
— Давай тогда вперед, а там посмотрим.
Последний раз я бросил взгляд на море палеоцена. Подумал о Стаббинсе, ручной диатриме, и о том, как красиво море на заре. Я понимал, что здесь был так близок к счастью, как нигде ни разу в своей жизни. Но Хилари была права: этого недостаточно для счастья.
Во мне все еще жило горячее желание попасть домой. Это было как зов над рекой времен, как инстинкт, который заставляет лосося перепрыгивать пороги против течения, чтобы вернуться к месту икрометания — туда, где он родился. Но я знал, как сказал Нево, что мой Но Нево был прав — мой уютный Ричмонд Хилл 1891 года утрачен. Он затерян в бесконечном множестве вероятностных миров.
Что ж, решил я. Проследую дорогой перемен до самого конца и там, как знать, куда меня выведет она!
Нево вопросительно посмотрел на меня.
— Готов?
— Давно, — соврал я.
И морлок залез в коробку, протискиваясь рядом. Без дальнейших слов он потянулся к панели и выжал на себя синий рычаг.
19. Огни небесные
Я успел заметить обнаженные фигуры двух людей — женщины и мужчины, идущих по песку — и еще тень, возможно, от какого-то ящера, легла на машину времени — и нас понесло в бесцветный тоннель.
Яркое солнце палеоцена запрыгало над морем, обозначая вращение Земли, замелькала Луна, сменяя фазы и вырастая из объедка в круглый сыр. Вскоре Солнце слилось в серебряную полоску, нырявшую между равноденствиями, и день с ночью растворились в серо-голубой дымке, о которой я уже говорил.
Диптерокарпусы, плотной стеной вставшие напротив моря, задрожали зыбкой пеленой, знаменующей время от рождения до исчезновения, оттесняемые буйным ростом свежей молодой поросли, но все остальное вокруг — лес, море, превратившееся в синий туман между штормами и штилями, и я вспомнил о всех, остающихся здесь (уже «там») в палеоцене.
И тогда — без всякого предупреждения — лес вдруг облысел и сравнялся с землей. Словно сдернули зеленый покров с суши, будто скатерть со стола — и тут же стали вырастать и исчезать все новые и новые постройки — Новый Лондон ширился и рос, вытесняя природу, протянулись мосты и дороги, высунулись в море набережные и верфи, суда заплясали у порта, и скоро все стало трудно различимо — как будто перелистываемый альбом карандашных набросков. В воздух постепенно влился лондонский смог конца девятнадцатого века, испускавший смутное сияние огней, и заметно потеплело.
Поразительно: сквозь пролетающие века, независимо от судеб отдельных зданий, основные очертания города оставались перед ними — все те же просеки стали проспектами, берега уходили в порт и набережные. Вот уже ребро центральной реки — предшественницы Темзы наметилось вместе с трассами главных дорог, остающихся в своих границах и направлениях — удивительный пример геоморфологии, как форма ландшафта управляет человеческой географией.
— Они выжили, — заявил я Нево. — Наши колонисты стали расой Новых Людей, разумных, правящих миром. И меняют свой мир.
— Да, — кивнул Нево, поправляя маску на лице. — Но помни, что мы летим со скоростью несколько столетий в секунду, и сейчас мы в самом сердце города, уже существующего несколько тысяч лет. Сомневаюсь, что хоть что-то осталось от того, Первого Лондона, основание которого мы только что отмечали.
Я озирался по сторонам с возрастающим любопытством. Кучка колонистов теперь удалилась на расстояние древней шумерской цивилизации, какой она бы казалась, скажем, из 1891 года. Хранила ли эта широкая и занятая цивилизация хоть какие-нибудь хрупкие воспоминания о людях из той древней эры?
Меня не на шутку обеспокоили изменения в небесах: странное зеленоватое помаргивание света. Вскоре стало понятно, что это Луна, все еще пляшущая над Землей мелькающая, расплываясь — но покрытая зелеными и синими пятнами жизни.
Невероятно — населенная, обитаемая Луна! Очевидно, это новое человечество использовало космические аппараты, колонизуя спутник. Может быть, там уже возникла раса лунного человечества — вроде тех длинноногих морлоков, приспособленных к низкой гравитации, которые повстречались мне в 657 208-м! Жаль, что у меня не оказалось под рукой телескопа, ни замечательных очков морлока, чтобы рассмотреть подробности. И как же протекает жизнь на планете, оторваться от которой можно одним решительным толчком ноги, взлетая над пыльными каменистыми долинами и кратерами? Какие же растения-великаны могли произрастать там, не ограничиваясь в росте колоссальным притяжением Земли?
Но мне этого все равно не увидеть, Я заставил себя оторваться от праздных мыслей о Луне и переключился на земные.
Что-то зашевелилось в небе на Западе, у горизонта. Черкануло огнями по небу и замерло на тысячелетия, чтобы потом растаять. Скоро собралась целая цепочка таких искр, образуя нечто вроде моста, простершегося в небе от горизонта к горизонту. На самом верху я насчитал несколько десятков огней в этом поднебесном городе.
Я обратил внимание Нево на эту странность.
— Это что — звезды?
— Нет, — спокойно ответил он. — Земля по-прежнему вращается и звезды сейчас увидеть почти невозможно. А эти огни висят статично над головой…
— Так что же это? — озадачился я. — Искусственные спутники Земли?
— Возможно. Но в любом случае, несомненно — они искусственного происхождения. Видимо, запущены ракетами с Земли, или с Луны, а может быть, захваченные притяжением земли астероиды или кометы.
Я смотрел на это зрелище, как пещерный человек на хвост кометы, пролетающей над его косматой невежественной головой!
— И с какой целью созданы эти станции в космосе?
— Такой спутник заменяет антенну в двадцать тысяч миль высотой.
Я скривился:
— Ну и вид! Знать, оттуда можно следить за погодой над всем полушарием.
— Такая станция может передавать телеграфные сообщения с континента на континент. А может быть там размещены фабрики.
— Фабрики?
— Ну да. Вредное производство — подальше от земной экологии. Там, на высокой орбите, можно заниматься чем угодно — хоть переработкой ядерного топлива.
Нево всплеснул руками:
— Нет, вы только посмотрите на то, что происходит с планетой.
— Да, я тоже восхищен…
— Да при чем здесь восхищение! Как, разве вы не видите: загрязнение воздуха и воды повсюду, в то время как Земля обладает ограниченными способностями впитывать и фильтровать поглощать отходы человеческой промышленности — так что со временем планета может оказаться просто необитаемой. Так что видите — Сфера неизбежна. Здесь она уже начинает проявлять себя и в этом альтернативном будущем.
Тем временем температура продолжала расти, а в воздухе не хватало кислорода — он стал душным смогом. Машину Нево дергало — видимо, при сборке он не позаботился о рессорах, и поэтому мы чувствовали под собой все кочки меняющегося рельефа. Я вцепился в скамью, одновременно атакуемый удушьем, невыносимой жарой и качкой, вызывающими головокружение и жуткую тошноту.
Яркое солнце палеоцена запрыгало над морем, обозначая вращение Земли, замелькала Луна, сменяя фазы и вырастая из объедка в круглый сыр. Вскоре Солнце слилось в серебряную полоску, нырявшую между равноденствиями, и день с ночью растворились в серо-голубой дымке, о которой я уже говорил.
Диптерокарпусы, плотной стеной вставшие напротив моря, задрожали зыбкой пеленой, знаменующей время от рождения до исчезновения, оттесняемые буйным ростом свежей молодой поросли, но все остальное вокруг — лес, море, превратившееся в синий туман между штормами и штилями, и я вспомнил о всех, остающихся здесь (уже «там») в палеоцене.
И тогда — без всякого предупреждения — лес вдруг облысел и сравнялся с землей. Словно сдернули зеленый покров с суши, будто скатерть со стола — и тут же стали вырастать и исчезать все новые и новые постройки — Новый Лондон ширился и рос, вытесняя природу, протянулись мосты и дороги, высунулись в море набережные и верфи, суда заплясали у порта, и скоро все стало трудно различимо — как будто перелистываемый альбом карандашных набросков. В воздух постепенно влился лондонский смог конца девятнадцатого века, испускавший смутное сияние огней, и заметно потеплело.
Поразительно: сквозь пролетающие века, независимо от судеб отдельных зданий, основные очертания города оставались перед ними — все те же просеки стали проспектами, берега уходили в порт и набережные. Вот уже ребро центральной реки — предшественницы Темзы наметилось вместе с трассами главных дорог, остающихся в своих границах и направлениях — удивительный пример геоморфологии, как форма ландшафта управляет человеческой географией.
— Они выжили, — заявил я Нево. — Наши колонисты стали расой Новых Людей, разумных, правящих миром. И меняют свой мир.
— Да, — кивнул Нево, поправляя маску на лице. — Но помни, что мы летим со скоростью несколько столетий в секунду, и сейчас мы в самом сердце города, уже существующего несколько тысяч лет. Сомневаюсь, что хоть что-то осталось от того, Первого Лондона, основание которого мы только что отмечали.
Я озирался по сторонам с возрастающим любопытством. Кучка колонистов теперь удалилась на расстояние древней шумерской цивилизации, какой она бы казалась, скажем, из 1891 года. Хранила ли эта широкая и занятая цивилизация хоть какие-нибудь хрупкие воспоминания о людях из той древней эры?
Меня не на шутку обеспокоили изменения в небесах: странное зеленоватое помаргивание света. Вскоре стало понятно, что это Луна, все еще пляшущая над Землей мелькающая, расплываясь — но покрытая зелеными и синими пятнами жизни.
Невероятно — населенная, обитаемая Луна! Очевидно, это новое человечество использовало космические аппараты, колонизуя спутник. Может быть, там уже возникла раса лунного человечества — вроде тех длинноногих морлоков, приспособленных к низкой гравитации, которые повстречались мне в 657 208-м! Жаль, что у меня не оказалось под рукой телескопа, ни замечательных очков морлока, чтобы рассмотреть подробности. И как же протекает жизнь на планете, оторваться от которой можно одним решительным толчком ноги, взлетая над пыльными каменистыми долинами и кратерами? Какие же растения-великаны могли произрастать там, не ограничиваясь в росте колоссальным притяжением Земли?
Но мне этого все равно не увидеть, Я заставил себя оторваться от праздных мыслей о Луне и переключился на земные.
Что-то зашевелилось в небе на Западе, у горизонта. Черкануло огнями по небу и замерло на тысячелетия, чтобы потом растаять. Скоро собралась целая цепочка таких искр, образуя нечто вроде моста, простершегося в небе от горизонта к горизонту. На самом верху я насчитал несколько десятков огней в этом поднебесном городе.
Я обратил внимание Нево на эту странность.
— Это что — звезды?
— Нет, — спокойно ответил он. — Земля по-прежнему вращается и звезды сейчас увидеть почти невозможно. А эти огни висят статично над головой…
— Так что же это? — озадачился я. — Искусственные спутники Земли?
— Возможно. Но в любом случае, несомненно — они искусственного происхождения. Видимо, запущены ракетами с Земли, или с Луны, а может быть, захваченные притяжением земли астероиды или кометы.
Я смотрел на это зрелище, как пещерный человек на хвост кометы, пролетающей над его косматой невежественной головой!
— И с какой целью созданы эти станции в космосе?
— Такой спутник заменяет антенну в двадцать тысяч миль высотой.
Я скривился:
— Ну и вид! Знать, оттуда можно следить за погодой над всем полушарием.
— Такая станция может передавать телеграфные сообщения с континента на континент. А может быть там размещены фабрики.
— Фабрики?
— Ну да. Вредное производство — подальше от земной экологии. Там, на высокой орбите, можно заниматься чем угодно — хоть переработкой ядерного топлива.
Нево всплеснул руками:
— Нет, вы только посмотрите на то, что происходит с планетой.
— Да, я тоже восхищен…
— Да при чем здесь восхищение! Как, разве вы не видите: загрязнение воздуха и воды повсюду, в то время как Земля обладает ограниченными способностями впитывать и фильтровать поглощать отходы человеческой промышленности — так что со временем планета может оказаться просто необитаемой. Так что видите — Сфера неизбежна. Здесь она уже начинает проявлять себя и в этом альтернативном будущем.
Тем временем температура продолжала расти, а в воздухе не хватало кислорода — он стал душным смогом. Машину Нево дергало — видимо, при сборке он не позаботился о рессорах, и поэтому мы чувствовали под собой все кочки меняющегося рельефа. Я вцепился в скамью, одновременно атакуемый удушьем, невыносимой жарой и качкой, вызывающими головокружение и жуткую тошноту.
20. Город на орбите
Огней тем временем становилось все большее, светили они все ярче и располагались все более упорядоченно. Штук восемь выступали ярким созвездием, опоясывая небо, а остальные, очевидно, прятались за горизонтом.
Тонкие лучи ощупывали пространство, протягиваясь к земле точно длинные чуткие пальцы. Их движения были ровными, так что за ними можно было проследить — и тут я понял, что становлюсь свидетелем грандиозного инженерного проекта.
Через несколько секунд (пока я размышлял) они исчезли в мутном тумане на горизонте, словно свечи, задутые ветром. Я смотрел в небеса и гадал, что там могло случиться — может быть, катастрофа на борту станции? Но не успел я подумать об этом, как новая станция заняла это место, вспыхнув ровным свечением.
— Глазам своим не верю, — сказал я морлоку. — Неужели они протянули кабели с самой поверхности Земли до Космоса?
— Похоже, — отвечал морлок. — Если перед нами не способ беспроводной передачи энергии на расстояние. Помнится, такими опытами занимался Тесла. Видимо, перед нами конструкция космического лифта, связывающего Землю со станциями на орбите.
При мысли об этом я усмехнулся:
— Космический лифт! Представляю себе зрелище: подниматься сквозь облака, а потом среди звезд, созерцая молчаливое великолепие Космоса. Думаю, там все устроено так, что голова не закружится.
— Да уж, наверное.
Тут я стал замечать, что и между станциями пересекаются какие-то лучи. Вскоре они соединились прямо у меня на глазах с кольцо, опоясывающее земной шар по орбите. К сожалению, пролетая сквозь время, мы не могли увидеть подробностей этого увлекательного зрелища.
Тем временем на земле, в отличие от небес, не происходило каких-либо заметных или впечатляющих изменений. Первый Лондон словно бы застыл, закоснел, приняв свою окончательную форму. Отдельные здания замерли, очевидно, становясь многовековыми и фундаментальными, в то время как другие исчезали бесследно или ежесекундно перестраивались. Воздух стал плотным, море — серым, и Земля, похоже, окончательно опустела, ибо небеса стали более удобным и надежным приютом человеку.
Я обсудил такую возможность с морлоком.
— А что, — пожал он плечами, — вполне может быть. Не забывайте, что прошло более миллиона лет со времени основания колонии Хилари Бонд и ее людей. Народа. За такое время могли произойти глобальные изменения — причем не только в социуме, но и в анатомии существ. Называющих себя людьми. — Хм, проговорил я. — Вообще-то, конечно, да, но…
— Что — «но»?
— "И все же Солнце по-прежнему светит" — ручаюсь, он не сразу понял. Откуда цитата. — Все же не надо так сближать человека с морлоком. Пусть у них и есть аппараты для космических путешествий, но солнца они не прятали под колпаком.
— Конечно, — и он воздел бледную ладонь к небесам. — Они устроили кое-то почище того.
Я повернулся, чтобы посмотреть, на что он показывал. Это был тот же орбитальный горд, но уже за время, пока мы перебрасывались словами, он успел увеличиться в несколько раз, более того, он разрастался прямо на глазах. Гигантские скорлупы — вразброс, по тысяче миль в поперечнике отросли от линейного города, точно плоды на ветке. Потом они эти скорлупы стрельнули в землю огнем и исчезли, свет этот продолжался несколько тысяч лет, по моим представлениям.
А скорлупки, само собой, были большими космическими кораблями.
— И куда же они собрались? На Марс, Юпитер или… Для таких путешествий не нужно столько энергии. Думаю, амбиции у Нового Человечества значительно шире. С такими двигателями, наверное, для них не только земля, но и Солнечная система оказались уже пройденным этапом.
Я посмотрел вслед удалявшейся цепочке кораблей и космических станций, которыми теперь был, наверное, наводнен весь космос.
— Что скажешь, старина? — едко я спросил морлока. — Они заткнули вас за пояс?
— Думаю, просто наши амбиции ограничивались Сферой. Мы раса библиотекарей, каталогизаторов, хранителей знания. У каждой расы свое предназначение. И, потом, ограниченные ресурсы Солнечной системы. У нас столько ушло вещества и энергии на построение кокона…
Останки Нового Лондона между тем на глазах становились дотлевающим музеем, в котором уже никто не жил. К тому же было нестерпимо жарко, расстегнул рубашку на груди.
Нево заерзал:
— Мне кажется, — промямлил он, — только что-то уж слишком быстро…
— Что такое?
Он не ответил. Нас вдруг обдало горячей волной, как из раскрытой духовки — такого нестерпимого зноя не бывало даже в палеоцене. Руины покинутого Лондона задрожали, становясь нереальными…
И затем, ярко, затмевая солнечный свет, город плеснул огнем в небеса!
Тонкие лучи ощупывали пространство, протягиваясь к земле точно длинные чуткие пальцы. Их движения были ровными, так что за ними можно было проследить — и тут я понял, что становлюсь свидетелем грандиозного инженерного проекта.
Через несколько секунд (пока я размышлял) они исчезли в мутном тумане на горизонте, словно свечи, задутые ветром. Я смотрел в небеса и гадал, что там могло случиться — может быть, катастрофа на борту станции? Но не успел я подумать об этом, как новая станция заняла это место, вспыхнув ровным свечением.
— Глазам своим не верю, — сказал я морлоку. — Неужели они протянули кабели с самой поверхности Земли до Космоса?
— Похоже, — отвечал морлок. — Если перед нами не способ беспроводной передачи энергии на расстояние. Помнится, такими опытами занимался Тесла. Видимо, перед нами конструкция космического лифта, связывающего Землю со станциями на орбите.
При мысли об этом я усмехнулся:
— Космический лифт! Представляю себе зрелище: подниматься сквозь облака, а потом среди звезд, созерцая молчаливое великолепие Космоса. Думаю, там все устроено так, что голова не закружится.
— Да уж, наверное.
Тут я стал замечать, что и между станциями пересекаются какие-то лучи. Вскоре они соединились прямо у меня на глазах с кольцо, опоясывающее земной шар по орбите. К сожалению, пролетая сквозь время, мы не могли увидеть подробностей этого увлекательного зрелища.
Тем временем на земле, в отличие от небес, не происходило каких-либо заметных или впечатляющих изменений. Первый Лондон словно бы застыл, закоснел, приняв свою окончательную форму. Отдельные здания замерли, очевидно, становясь многовековыми и фундаментальными, в то время как другие исчезали бесследно или ежесекундно перестраивались. Воздух стал плотным, море — серым, и Земля, похоже, окончательно опустела, ибо небеса стали более удобным и надежным приютом человеку.
Я обсудил такую возможность с морлоком.
— А что, — пожал он плечами, — вполне может быть. Не забывайте, что прошло более миллиона лет со времени основания колонии Хилари Бонд и ее людей. Народа. За такое время могли произойти глобальные изменения — причем не только в социуме, но и в анатомии существ. Называющих себя людьми. — Хм, проговорил я. — Вообще-то, конечно, да, но…
— Что — «но»?
— "И все же Солнце по-прежнему светит" — ручаюсь, он не сразу понял. Откуда цитата. — Все же не надо так сближать человека с морлоком. Пусть у них и есть аппараты для космических путешествий, но солнца они не прятали под колпаком.
— Конечно, — и он воздел бледную ладонь к небесам. — Они устроили кое-то почище того.
Я повернулся, чтобы посмотреть, на что он показывал. Это был тот же орбитальный горд, но уже за время, пока мы перебрасывались словами, он успел увеличиться в несколько раз, более того, он разрастался прямо на глазах. Гигантские скорлупы — вразброс, по тысяче миль в поперечнике отросли от линейного города, точно плоды на ветке. Потом они эти скорлупы стрельнули в землю огнем и исчезли, свет этот продолжался несколько тысяч лет, по моим представлениям.
А скорлупки, само собой, были большими космическими кораблями.
— И куда же они собрались? На Марс, Юпитер или… Для таких путешествий не нужно столько энергии. Думаю, амбиции у Нового Человечества значительно шире. С такими двигателями, наверное, для них не только земля, но и Солнечная система оказались уже пройденным этапом.
Я посмотрел вслед удалявшейся цепочке кораблей и космических станций, которыми теперь был, наверное, наводнен весь космос.
— Что скажешь, старина? — едко я спросил морлока. — Они заткнули вас за пояс?
— Думаю, просто наши амбиции ограничивались Сферой. Мы раса библиотекарей, каталогизаторов, хранителей знания. У каждой расы свое предназначение. И, потом, ограниченные ресурсы Солнечной системы. У нас столько ушло вещества и энергии на построение кокона…
Останки Нового Лондона между тем на глазах становились дотлевающим музеем, в котором уже никто не жил. К тому же было нестерпимо жарко, расстегнул рубашку на груди.
Нево заерзал:
— Мне кажется, — промямлил он, — только что-то уж слишком быстро…
— Что такое?
Он не ответил. Нас вдруг обдало горячей волной, как из раскрытой духовки — такого нестерпимого зноя не бывало даже в палеоцене. Руины покинутого Лондона задрожали, становясь нереальными…
И затем, ярко, затмевая солнечный свет, город плеснул огнем в небеса!
21. Состояния нестабильности колебания
Пожирающий огонь поглотил нас на долю секунды — и снова жара — невыносимая жара запульсировала над Машиной Времени, и я закричал. Но к счастью — все это длилось мгновения — город лежал вокруг тонким слоем пепла. Разнесенный ветром.
Он исчез за миг в пожаре — древний, античный город с многовековой — и даже многотысячелетней историей. Первый Лондон оказался стерт с лица Земли. Тут же на арену борьбы за существование выступили новые формы жизни — какая-то зеленая слизь выступила из-под развалин — и вскоре я понял, что это зелень начинает завоевывать окрестности. Затем на берегу моря, поближе к воде и подальше от пепла, выступили карликовые деревья с кратким циклом существования. Новая жизнь пробивалась медленно, словно не спеша выбраться из небытия и первобытности. Вскоре все обволокло перламутровым туманом, заслонив Город на орбите вместе с его смутным сиянием.
— Вот оно как, — удивленно я пробормотал. — Короткая же судьба оказалась у колонии. Как думаешь, это не война? Огонь, через который мы пролетели, бушевал здесь несколько десятилетий, пока не испепелил все дотла.
— Это была не война, — буркнул Нево. — Но катастрофа, к которой человек, несомненно, приложил руку.
Странно. Деревья, появлявшиеся рядом, быстро отмирали, буквально на глазах. Они вспыхивали и сгорали как гигантские спички и в мгновение ока исчезали. И все вокруг земля покрывалась дымом, а потом под дымом перестал пробиваться зеленый ковер из трав и цветов.
Тем временем дымные облака становились все гуще и плотнее, понемногу заслонив им Луну и Солнце.
— Что это?
— Крах экосистемы, — отвечал морлок. — Перед тем как покинуть планету, твои друзья разрушили ее окончательно.
Меня сотрясал пронизывающий холод: словно все тепло из этого мира ушло через какую-то трещину. Сначала, после такой жары, это даже освежало, но когда мороз доходит до костей, это уже не радует.
— Мы проходим фазу избыточного насыщения кислородом, — сообщил Нево, — Дома, растения, трава, даже сырая древесина в таком состоянии легко воспламенимы. Но это не надолго. Этот тлишь переход к новому равновесию среды. Пока не совершится переход от нестабильности к равновесию экосистемы.
Температура повысилась — и окружающий воздух задышал прохладой ноября. Я застегнул рубашку и запахнул куртку. У меня в глазах зарябило — это мелькали хлопья снега покрывшего землю. Вскоре вся земная поверхность исчезла под коркой инея и льда, не сменяясь сезонами — мир стал незыблемой зимней пустыней.
Земля менялась на глазах. На западе, севере и юге лежал снег. Лишь на востоке палеоценовое море заметно отступило от берегов — на несколько миль. На берегу лежал тоже лед и выброшенные на берег айсберги. Солнце и бледно-зеленая Луна по-прежнему кружились на небосклоне, а в море посверкивали приближающиеся к берегам айсберги.
Нево съежился в комок, запустив длинные пальцы под мышки, чтобы отогреться. Ноги он тоже поджал под себя, став похожим на пассажира в зале ожидания на занесенном снегом вокзале. Я тронул его плечо — оно было ледяное. Шерсть у него встала дыбом, и сам он нахохлился как птица.
— Ничего, Нево, — пытался я приободрить морлока. — Мы ведь уже проходили через ледниковые периоды и длиннее этого — и выжили. Сейчас за пару секунд мы проносимся через тысячелетие. Так что скоро мы неизбежно перенесемся в лето.
— Ты не понял, — простучал зубами морлок.
— Что?
— Это не ледниковый период. Этот уже другое будущее. Оледенение земли вызвано нарушением экосистемы и механизма ее регуляции. — он закрыл глаза.
— Эй, не спи на морозе! Что такое? Сколько это может продлиться?
Но он не отвечал.
Я уселся в такой же позе снегиря, пытаясь сохранить остатки тепла. Когти холода все глубже проникали, впивались в кожу Землю, и лед нарастал на ней слоями, век за веком, прибывая прямо на глазах, как вода. Небо над головой очистилось, и Солнце снова стало ярким, но уже не согревало — видимо это было связано с какими-то изменениями в атмосфере, которая уже не сохраняла тепло. Земля уже была не приспособлена для проживания человека. Небесный город висел на орбите, по-прежнему сияющий и недостижимый. В небе была жизнь, но на земле ее не было.
Через миллион лет я стал подозревать страшную правду.
— Нево, — обратился я к морлоку, — Но этот же никогда не кончится — этот ледниковый период.
Он отвернулся и что-то пробормотал.
— Что? — склонился я к нему. — Что ты сказал?
Глаза его были закрыты, и он не подавал признаков жизни. То есть, был в полностью бесчувственном состоянии. Видимо, это было нечто спячки — если морлоки к ней способны. Или же просто замерзал.
Тогда я ухватил его и оторвал от скамьи. Я положил его на деревянный настил Машины времени, лег рядом и прижался, пытаясь сохранить тепло. Это было все равно, что лежать с замороженной тушей в лавке мясника, и у меня снова стали всплывать нехорошие мысли о морлоках. Однако я снес и это, преодолел первое чувство отвращения к холоду, надеясь вдохнуть в него жизнь на еще неизвестно какое время — поскольку будущее пока вырисовывалось бесперспективное. Я растирал его, разговаривал с ним, дышал в лицо, отогревая — и наконец-таки он очнулся.
— Расскажи-ка мне подробнее о климатическом дисбалансе, — попросил я, стуча зубами.
— А смысл? — пробормотал он. — Твои друзья из нового человечества погубили нас. Мы обогнали их во времени — но что толку — земля непригодна для жизни.
— Смысл в том, что я должен хотя бы знать, из-за чего погибну.
После настоятельных уговоров морлок наконец сдался. Он рассказал, что земная атмосфера — подвижна. По своей сути. У нее есть всего два стабильных состояния. И ни одно из них не может поддерживать жизнь на Земле. Как только атмосфера перестает колебаться между этими двумя гранями, она становится непригодной для жизни.
— И все же не понимаю. Если атмосфера непригодна для жизни, откуда воздух, которым мы дышим вот уже несколько миллионов лет?
Он поведал мине, что атмосфера эволюционирует под воздействием самой жизни.
— Есть баланс — атмосферных газов, температуры и давления — который идеален для жизни. Так работает жизнь — громадными бессознательными циклами, каждый задействует биллионы слепо работающих организмов по производству тех или иных газов — чтобы поддерживать этот баланс.
Но этот баланс нестабилен. Видишь? Это как карандаш, поставленный на острие — падает от малейшего прикосновения. — Он покрутил головой. Мы, морлоки, выяснили, что вы опасно вмешались в циклы жизнедеятельности, что вы испортили важнейшие механизмы баланса в природе, и что ваше новое поколение Новых людей — этаких космических героев — не восприняло ни одного урока из истории.
— Расскажи мне об этих двух стабильностях, морлок, — похоже, скоро нас ждет одна из них!
В первом из этих летально-стабильных состояний, как поведал Нево, сжигается земная поверхность, атмосфера мутнеет от дыма и испарений и наступает парниковый эффект — нечто подобное произошло на Венере. Солнечная энергия аккумулируется и получается сверхвысокая температура. Поверхность земли обнажается и раскаляется докрасна. И в небе из-за непроницаемого слоя облаков уже не видно ни солнца, ни звезд, ни планет.
— Ну, с этим все понятно, — откликнулся я, пытаясь подавить ледяной холод в крови, в сравнении с этим чертовым морозом это еще удачная перспектива отправиться на тот свет, ну а что же второе состояние стабильности?
Это «Белая Земля».
И, закрыв глаза, уже больше со мной не разговаривал.
Он исчез за миг в пожаре — древний, античный город с многовековой — и даже многотысячелетней историей. Первый Лондон оказался стерт с лица Земли. Тут же на арену борьбы за существование выступили новые формы жизни — какая-то зеленая слизь выступила из-под развалин — и вскоре я понял, что это зелень начинает завоевывать окрестности. Затем на берегу моря, поближе к воде и подальше от пепла, выступили карликовые деревья с кратким циклом существования. Новая жизнь пробивалась медленно, словно не спеша выбраться из небытия и первобытности. Вскоре все обволокло перламутровым туманом, заслонив Город на орбите вместе с его смутным сиянием.
— Вот оно как, — удивленно я пробормотал. — Короткая же судьба оказалась у колонии. Как думаешь, это не война? Огонь, через который мы пролетели, бушевал здесь несколько десятилетий, пока не испепелил все дотла.
— Это была не война, — буркнул Нево. — Но катастрофа, к которой человек, несомненно, приложил руку.
Странно. Деревья, появлявшиеся рядом, быстро отмирали, буквально на глазах. Они вспыхивали и сгорали как гигантские спички и в мгновение ока исчезали. И все вокруг земля покрывалась дымом, а потом под дымом перестал пробиваться зеленый ковер из трав и цветов.
Тем временем дымные облака становились все гуще и плотнее, понемногу заслонив им Луну и Солнце.
— Что это?
— Крах экосистемы, — отвечал морлок. — Перед тем как покинуть планету, твои друзья разрушили ее окончательно.
Меня сотрясал пронизывающий холод: словно все тепло из этого мира ушло через какую-то трещину. Сначала, после такой жары, это даже освежало, но когда мороз доходит до костей, это уже не радует.
— Мы проходим фазу избыточного насыщения кислородом, — сообщил Нево, — Дома, растения, трава, даже сырая древесина в таком состоянии легко воспламенимы. Но это не надолго. Этот тлишь переход к новому равновесию среды. Пока не совершится переход от нестабильности к равновесию экосистемы.
Температура повысилась — и окружающий воздух задышал прохладой ноября. Я застегнул рубашку и запахнул куртку. У меня в глазах зарябило — это мелькали хлопья снега покрывшего землю. Вскоре вся земная поверхность исчезла под коркой инея и льда, не сменяясь сезонами — мир стал незыблемой зимней пустыней.
Земля менялась на глазах. На западе, севере и юге лежал снег. Лишь на востоке палеоценовое море заметно отступило от берегов — на несколько миль. На берегу лежал тоже лед и выброшенные на берег айсберги. Солнце и бледно-зеленая Луна по-прежнему кружились на небосклоне, а в море посверкивали приближающиеся к берегам айсберги.
Нево съежился в комок, запустив длинные пальцы под мышки, чтобы отогреться. Ноги он тоже поджал под себя, став похожим на пассажира в зале ожидания на занесенном снегом вокзале. Я тронул его плечо — оно было ледяное. Шерсть у него встала дыбом, и сам он нахохлился как птица.
— Ничего, Нево, — пытался я приободрить морлока. — Мы ведь уже проходили через ледниковые периоды и длиннее этого — и выжили. Сейчас за пару секунд мы проносимся через тысячелетие. Так что скоро мы неизбежно перенесемся в лето.
— Ты не понял, — простучал зубами морлок.
— Что?
— Это не ледниковый период. Этот уже другое будущее. Оледенение земли вызвано нарушением экосистемы и механизма ее регуляции. — он закрыл глаза.
— Эй, не спи на морозе! Что такое? Сколько это может продлиться?
Но он не отвечал.
Я уселся в такой же позе снегиря, пытаясь сохранить остатки тепла. Когти холода все глубже проникали, впивались в кожу Землю, и лед нарастал на ней слоями, век за веком, прибывая прямо на глазах, как вода. Небо над головой очистилось, и Солнце снова стало ярким, но уже не согревало — видимо это было связано с какими-то изменениями в атмосфере, которая уже не сохраняла тепло. Земля уже была не приспособлена для проживания человека. Небесный город висел на орбите, по-прежнему сияющий и недостижимый. В небе была жизнь, но на земле ее не было.
Через миллион лет я стал подозревать страшную правду.
— Нево, — обратился я к морлоку, — Но этот же никогда не кончится — этот ледниковый период.
Он отвернулся и что-то пробормотал.
— Что? — склонился я к нему. — Что ты сказал?
Глаза его были закрыты, и он не подавал признаков жизни. То есть, был в полностью бесчувственном состоянии. Видимо, это было нечто спячки — если морлоки к ней способны. Или же просто замерзал.
Тогда я ухватил его и оторвал от скамьи. Я положил его на деревянный настил Машины времени, лег рядом и прижался, пытаясь сохранить тепло. Это было все равно, что лежать с замороженной тушей в лавке мясника, и у меня снова стали всплывать нехорошие мысли о морлоках. Однако я снес и это, преодолел первое чувство отвращения к холоду, надеясь вдохнуть в него жизнь на еще неизвестно какое время — поскольку будущее пока вырисовывалось бесперспективное. Я растирал его, разговаривал с ним, дышал в лицо, отогревая — и наконец-таки он очнулся.
— Расскажи-ка мне подробнее о климатическом дисбалансе, — попросил я, стуча зубами.
— А смысл? — пробормотал он. — Твои друзья из нового человечества погубили нас. Мы обогнали их во времени — но что толку — земля непригодна для жизни.
— Смысл в том, что я должен хотя бы знать, из-за чего погибну.
После настоятельных уговоров морлок наконец сдался. Он рассказал, что земная атмосфера — подвижна. По своей сути. У нее есть всего два стабильных состояния. И ни одно из них не может поддерживать жизнь на Земле. Как только атмосфера перестает колебаться между этими двумя гранями, она становится непригодной для жизни.
— И все же не понимаю. Если атмосфера непригодна для жизни, откуда воздух, которым мы дышим вот уже несколько миллионов лет?
Он поведал мине, что атмосфера эволюционирует под воздействием самой жизни.
— Есть баланс — атмосферных газов, температуры и давления — который идеален для жизни. Так работает жизнь — громадными бессознательными циклами, каждый задействует биллионы слепо работающих организмов по производству тех или иных газов — чтобы поддерживать этот баланс.
Но этот баланс нестабилен. Видишь? Это как карандаш, поставленный на острие — падает от малейшего прикосновения. — Он покрутил головой. Мы, морлоки, выяснили, что вы опасно вмешались в циклы жизнедеятельности, что вы испортили важнейшие механизмы баланса в природе, и что ваше новое поколение Новых людей — этаких космических героев — не восприняло ни одного урока из истории.
— Расскажи мне об этих двух стабильностях, морлок, — похоже, скоро нас ждет одна из них!
В первом из этих летально-стабильных состояний, как поведал Нево, сжигается земная поверхность, атмосфера мутнеет от дыма и испарений и наступает парниковый эффект — нечто подобное произошло на Венере. Солнечная энергия аккумулируется и получается сверхвысокая температура. Поверхность земли обнажается и раскаляется докрасна. И в небе из-за непроницаемого слоя облаков уже не видно ни солнца, ни звезд, ни планет.
— Ну, с этим все понятно, — откликнулся я, пытаясь подавить ледяной холод в крови, в сравнении с этим чертовым морозом это еще удачная перспектива отправиться на тот свет, ну а что же второе состояние стабильности?
Это «Белая Земля».
И, закрыв глаза, уже больше со мной не разговаривал.
22. Убытие и прибытие
Не знаю, сколько мы так лежали, скорчившись на полу в Машине времени, пытаясь сберечь последние градусы тепла. Наверное, мы были последними осколками жизни на этой оледеневшей планете, — не считая, естественно скудного лишайника, цеплявшегося за спины замерзших камней.
Я толкнул Нево, пытаясь вызвать его на разговор.
— Дай мне заснуть, — пробормотал он.
— Еще чего, — отозвался я. — Морлоки не спят.
— А я сплю. Слишком долго находился среди людей.
Заснешь — замерзнешь. Нево. Мне кажется, мы должны остановить машину.
Он не сразу ответил.
— Зачем?
— Мы должны вернуться в палеоцен. Земля мертва — захвачена в клещи беспощадной зимы — так что мы вернемся в прошлое, и, может, что-то исправим.
— Прекрасная идея, — он закашлялся. — За исключением одной детали — это невозможно.
— Почему.
— Я не все успел доделать в этой машине.
О чем ты?
— Это баллистическая машина времени.
— Что значит — баллистическая?
— Она, как снаряд, запускается только в одну сторону. Можно нацелиться в будущее или в прошлое. По идее, мы должны были завершить полет в твоем 1891-м году, но после запуска я не рассчитал траекторию, и честно говоря, утратил контроль над управлением.
Ты понимаешь, о чем речь? Машина летит, запущенная с помощью пороха германского платтнерита — летит сквозь Вечность и неизвестно где остановится. Мы остановимся в 1891-м году, как я рассчитал, только в ледяном 1891-м.
Я почувствовал, как мурашки начинают прокрадываться в самое сердце.
— Подожди, а как же люди? Вдруг на этой планете еще остался какой-нибудь оазис, где есть жизнь.
Он хмыкнул, и посмотрел на меня прищуренным полуоткрытым глазом.
— Какие еще люди, какое человечество? Ты же видел — все отсюда улетели миллионы лет назад.
— Как это улетели? — запротестовал я. — Но не навсегда же. Они еще вернутся — это же их…
— Ха-ха.
— …Колыбель человечества. Это же Земля. Она их родила, память поколений и все такое. Я этого не понимаю — оставить Землю. Даже вы, морлоки, со своей Сферой, не заходили так далеко.
Я толкнул Нево, пытаясь вызвать его на разговор.
— Дай мне заснуть, — пробормотал он.
— Еще чего, — отозвался я. — Морлоки не спят.
— А я сплю. Слишком долго находился среди людей.
Заснешь — замерзнешь. Нево. Мне кажется, мы должны остановить машину.
Он не сразу ответил.
— Зачем?
— Мы должны вернуться в палеоцен. Земля мертва — захвачена в клещи беспощадной зимы — так что мы вернемся в прошлое, и, может, что-то исправим.
— Прекрасная идея, — он закашлялся. — За исключением одной детали — это невозможно.
— Почему.
— Я не все успел доделать в этой машине.
О чем ты?
— Это баллистическая машина времени.
— Что значит — баллистическая?
— Она, как снаряд, запускается только в одну сторону. Можно нацелиться в будущее или в прошлое. По идее, мы должны были завершить полет в твоем 1891-м году, но после запуска я не рассчитал траекторию, и честно говоря, утратил контроль над управлением.
Ты понимаешь, о чем речь? Машина летит, запущенная с помощью пороха германского платтнерита — летит сквозь Вечность и неизвестно где остановится. Мы остановимся в 1891-м году, как я рассчитал, только в ледяном 1891-м.
Я почувствовал, как мурашки начинают прокрадываться в самое сердце.
— Подожди, а как же люди? Вдруг на этой планете еще остался какой-нибудь оазис, где есть жизнь.
Он хмыкнул, и посмотрел на меня прищуренным полуоткрытым глазом.
— Какие еще люди, какое человечество? Ты же видел — все отсюда улетели миллионы лет назад.
— Как это улетели? — запротестовал я. — Но не навсегда же. Они еще вернутся — это же их…
— Ха-ха.
— …Колыбель человечества. Это же Земля. Она их родила, память поколений и все такое. Я этого не понимаю — оставить Землю. Даже вы, морлоки, со своей Сферой, не заходили так далеко.