Страница:
В 1932 году, по предложению Томского, я устанавливаю связь с Енукидзе. Предложение это было не случайно. Тогда ведущей идеей и отправным пунктом деятельности организации была ставка на контрреволюционный переворот путем захвата Кремля. В конце 1932 года, когда победа колхозного строя лишила нас ставки на массовые кулацкие восстания, ставка на так называемый «дворцовый переворот» стала главенствующей».
Прервем цитату. Возможно, он ошибся годом: все-таки отдельные крестьянские бунты были и в следующем году. Но хотелось бы обратить внимание на то, что подсудимый вполне деловито говорит о контрреволюционном перевороте, как будто их группа планировала нечто вроде «революции наоборот». Судя по всему, он так называл планы заговорщиков потому, что считал генеральную линию партии соответствующей той политики, во имя которой совершалась революция… Впрочем, не исключено, что он употреблял то понятие, которое ему навязало следствие.
Вступив на путь тайных сговоров с антисталинистами, он вольно или невольно стал занимать все более высокую позицию среди заговорщиков. Он и сам подчеркнул, что сама идея «дворцового переворота» толкала к этому:
«Отсюда совершенно ясно, что моя роль в организации, роль человека, занимающего должность заместителя Председателя ОГПУ, в руках которого находились технические средства переворота, то есть охрана Кремля, воинские части и т.д., была поставлена в центре внимания, и именно потому… установлена была мною связь с Енукидзе…»
Вновь прервем цитату. Далее он говорит об умерщвлении Менжинского. Логически такая акция вытекает из того, что говорилось до этого. Более того, Ягода мог почувствовать, что ему не вполне доверяет Сталин. И хотя ходили слухи среди чекистов, что их начальником станет А.И. Микоян (к которому они относились с симпатией), этого не произошло: Ягода, в отличие от него, был в курсе всех дел своего ведомства. Он стал естественным преемником Менжинского.
Можно полностью поверить Ягоде в том, что он не имел никаких принципиальных политических воззрений, ради которых стоило бы участвовать в заговоре. Он признавался:
«Я не разделял взглядов и программы троцкистов, но я все же очень внимательно приглядывался к ходу борьбы, заранее определив для себя, что пристану к той стороне, которая победит в этой борьбе».
Подельник и бывший помощник Ягоды Буланов тоже не имел каких-то твердых идейных убеждений. Он признался, что впервые узнал о заговоре в 1934 году. «Уже гораздо позже, — сказал он, — я услышал фамилию Тухачевского, который должен был в будущем правительстве быть народным комиссаром обороны».
Вышинский спросил его: «Кто такой Паукер?
БУЛАНОВ. Начальник оперативного отдела.
ВЫШИНСКИЙ. И вместе с тем кто он?
БУЛАНОВ. Человек, целиком посвященный в заговорщицкие дела и один из исключительно доверенных людей, который был связующим звеном с Енукидзе».
Карл Викторович Паукер был выходцем из румынской части Австро-Венгерской империи, работал парикмахером. В Первую мировую войну, попав в действующую армию, оказался в русском плену. Примкнув к большевикам, он стал ординарцем Менжинского. После смерти Ленина, в 1924 году, когда оказался в отставке начальник правительственной охраны Г.Я. Беленький, Паукер был назначен на его место. Он стал и начальником оперативного отдела ОГПУ. В руках его сосредоточилась охрана Политбюро и всех правительственных резиденций (личную охрану Сталина возглавлял Н.Г. Власик).
В этой связи Паукер был тесно связан по работе с Енукидзе. В 1936 году был создан целый отдел охраны Правительства, возглавляемый Паукером. Он же руководил арестами наиболее крупных руководителей оппозиции. После прихода в НКВД Ежова Паукер был снят с работы, весной 1937 года арестован, а осенью — расстрелян. .
Его жена Анна Паукер всегда оставалась твердокаменной сталинисткой (не повлияло ли это на судьбу заговорщиков?); была в Коминтерне заместителем генсека ЦК румынской компартии, а после войны играла важную роль в правительстве Румынии, являясь членом Политбюро и министром иностранных дел РНР, одно время даже оттеснив от руководства Георгиу-Дежа, который в конце концов отправил ее под домашний арест, где она и умерла в 1960 году (возможно, ей «помогли» умереть)…
Однако вернемся к подчиненным Ягоды.
В августе 1936 года был арестован начальник наиболее важного секретно-политического отдела ГУГБ Г.А. Молчанов (человек Ягоды). После этого вскоре почти одновременно застрелились трое или четверо его сотрудников, которых он привез с собой на столичную работу из Иваново-Вознесенска. Эта группа самоубийц немедленно была провозглашена «врагами народа», которые испугались разоблачения.
После ареста Ягоды была взята под стражу его жена Ида Авербах, работавшая помощником прокурора СССР. В тот же день в Горьком застрелился начальник местного УНКВД Матвей Погребинский.
Рассказывали, что он проводил оперативное совещание, во время которого было получено и оглашено сообщение об аресте Ягоды. Узнав об этом, Погребинский вышел в туалет и там застрелился. (Такие факты самоубийства показывают, что некоторые близкие к Ягоде работники действительно участвовали в антиправительственном заговоре.)
Примерно в то же время покончил жизнь самоубийством Леня Черток (заместитель начальника оперативного отдела ГУГБ), выбросившись из своей квартиры, когда ночью к нему пришли работники НКВД.
Тогда же был арестован и вскоре расстрелян как «враг народа» еще один человек Ягоды — И.М. Островский, начальник административно-организационного управления НКВД СССР. Он ведал снабжением не только руководящих работников НКВД, но и членов ЦК ВКП(б), а потому был связан тесно, во всяком случае по работе, с Енукидзе.
Кто же это такой— Авель Сафронович Енукидзе?
Еще с дореволюционного подполья он был близок к Сталину. На XVII съезде ВКП(б) его избрали в состав ЦК даже без прохождения кандидатского стажа. Он был членом президиума и секретарем ЦИК СССР. В его подчинении находились важнейшие ведомства, ответственные за жизнь и здоровье высшего руководства страны; прежде всего комендатура Кремля и та служба, которая обеспечивала это руководство жильем, питанием, автотранспортом, лечебным и санитарным обслуживанием.
Енукидзе был, помимо всего прочего, личным другом Сталина. Они вместе посещали театры, проводили летний отдых на юге. Этот человек не вызывал у Сталина никаких подозрений. Благодаря этому Енукидзе имел прекрасную возможность организовывать «дворцовый переворот». Судя по всему, он не был согласен с генеральной линией, проводимой Сталиным, или предполагал, что дело Сталина провалится (как считал и Троцкий). Но этот хитрый царедворец умел хорошо скрывать свои мысли и притворяться другом того, кого он при случае собирался предать. Более того, он стал сам организовывать такой «случай».
Вряд ли случайно в подчинении Енукидзе оставался Рудольф Августович Петерсон, один из командиров латышских стрелков, который всю Гражданскую войну был начальником знаменитого в те времена «поезда председателя Реввоенсовета» Троцкого. Этот поезд был одновременно и руководящим, и агитационным передвижным центром военного ведомства. Тогда Петерсон и стал убежденным троцкистом. Троцкий приложил немало усилий для того, чтобы сделать этого человека комендантом Кремля. Задача была нелегкой: с момента переезда советского правительства из Петрограда в Москву данный пост занимал бывший революционный матрос П.Д. Мальков. Он пользовался особым доверием Я.М. Свердлова, который именно ему поручил расстрелять Фаину Каплан.
Так или иначе, Троцкий добился отставки Малькова и на его место «устроил» Петерсона— в апреле 1920 года. Через 2 года Петерсон был награжден орденом Красного Знамени. Но и после снятия с постов и высылки Троцкого он оставался в фаворе и был в 1934 году награжден орденом Ленина. По-видимому, его покровителем был Енукидзе.
Но вскоре грянуло «кремлевское дело». Точнее, грянули выстрелы в кремлевской библиотеке. Сталина попыталась убить, как говорили, молодая представительница графского рода Орлова-Павлова. Сталин не пострадал. Стрелявшая была схвачена (и вскоре расстреляна). Возможно, она назвала тех, кто был соучастником покушения. Около сорока человек было арестовано. Но это были все «мелкие сошки». Однако одновременно были сняты со своих постов Енукидзе и Петерсон. Хрущев клеймил Енукидзе, называя его «адвокатом злейших врагов рабочего класса», а Жданов — «гнилым обывателем, зарвавшимся, ожиревшим, потерявшим лицо коммуниста, меньшевиствующим вельможей».
По этим сравнительно «невинным» обличениям можно предположить, что Сталин поначалу не мог поверить в то, что его друг мог организовать покушение на него, а потому Енукидзе уличили в предосудительных, но не преступных связях со стрелявшей. Но не исключено, что такова была хитрость: не раскрывать до времени всех карт относительно участников заговора.
Через 27 лет после покушения в кремлевской библиотеке ЦИК, в хрущевские времена «Правда» опубликовала версию, мало похожую на правду: будто падение с постов, а затем и расстрел Енукидзе потребовались Сталину для того, чтобы возвеличить свою роль в истории революционного движения на Кавказе. Этот домысел показывает то ли убогость, то ли извращенность мышления его авторов. Кстати, общеизвестно, что Сталин как раз воспротивился постановке во МХАТе пьесы Михаила Булгакова «Батум», посвященной его, Сталина, революционным «подвигам».
В связи с «кремлевским делом» Петерсон отделался на удивление легко, скорее всего благодаря Ягоде. Петерсона сняли с поста коменданта Кремля не за близость к Троцкому, не за потерю бдительности и преступную халатность при исполнении служебных обязанностей, а всего лишь «за отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой».
Его перевели на должность помощника командующего Киевским военным округом. Командующим, взявшим к себе проштрафившегося коменданта Кремля, был член ЦК ВКП(б) И.Е. Якир, друг М.Н. Тухачевского и Я.Б. Гамарника.
Вообще, всех тех, кого обвинили в 1937 году в военном заговоре, связывала многолетняя дружба. Так, был близок не только к Енукидзе, но и к Тухачевскому начальник Московского военного округа А.И. Корк, а его помощник Б.М. Фельдман и вовсе был давним закадычным другом и долгое время подчиненным Тухачевского.
В «клубке», связывающем крупных военачальников, важная нить вела к Яну Борисовичу Гамарнику — второму по рангу человеку в Красной армии, руководителю ее политического аппарата. Он осуществлял политический контроль над вооруженными силами. До революции он вел подпольную работу, затем руководил крупными партийными организациями, возглавлял ЦК КП(б) Белоруссии. Со Сталиным у него были расхождения в 1923 году, из-за чего Гамарник был переведен из Киева во Владивосток. Затем их отношения наладились.
Хорошие отношения были у Гамарника с Тухачевским (они были тесно связаны по службе), а также с Енукидзе. По воспоминаниям дочери Гамарника В.Я. Кочневой, к числу его ближайших друзей принадлежали Якир и Уборевич. В 1919 году Якир командовал Южной группой войск, членом реввоенсовета которой был Гамарник. Затем Якир командовал войсками на Украине; был избран кандидатом, а потом и членом ЦК ВКП(б).
А командующим Белорусским округом был Уборевич. Однако он был понижен в должности после того, как поступил донос о его бонапартистских наклонностях.
Конечно, вовсе не обязательно заговорщики-командиры устраивали тайные сходки, на которых обсуждали варианты умерщвления Сталина и его соратников. Скорее всего, они вовлекались в заговор постепенно (примерно так, как сговаривались Енукидзе и Тухачевский), и поначалу ограничивались личными встречами и обменом мнений по поводу политической ситуации в стране и за ее пределами, обсуждением, а то и осуждением генеральной линии, проводимой Сталиным.
«Клубок» складывался постепенно, и не все его нити были одинаково прочны. Всех этих людей связывали прежде всего личные доверительные отношения.
Якир, вероятно, привлек к заговору В.М. Примакова, человека очень решительного, командира Червонных казаков в Гражданскую войну, склонного к рискованным авантюрам. Он руководил советским военным вмешательством в дела Афганистана в 1928 году.
Для Тухачевского не составило большого труда привлечь на свою сторону В.К. Путну — командующего Приморской группой войск на Дальнем Востоке, своего давнего приятеля и соратника. Так обозначилось ядро военного заговора, в центре которого находился Тухачевский. Не исключено, что некоторые из входивших в этот своеобразный штаб лиц не были ознакомлены со всеми вариантами заговора и его конечной целью. Главное, в нужную минуту они были готовы к взаимной поддержке.
Однако произвести государственный переворот силами одних лишь военных было слишком опасно. Чем больше людей вовлекалось в заговор, тем реальнее становилась возможность разоблачения. В сталинской системе руководства соблюдался определенный баланс между партийными органами, ведомством государственной безопасности и вооруженными силами, которые к тому же были связаны между собой.
Заговорщикам требовалось надежное прикрытие «с тыла». И оно нашлось.
На фотографиях руководства страны тех лет нередко можно видеть, как во время официальных церемоний рядом с Тухачевским и Гамарником стоит человек, обладавший большой властью и огромным влиянием, а также колоссальными возможностями. Это — Г.Г. Ягода, ставший Наркомом внутренних дел СССР в июне 1934 года.
С Тухачевским Ягода близко познакомился еще в Гражданскую войну, когда занимал руководящие посты в Высшей военной инспекции. С 1922 по 1929 год Ягода возглавлял особый отдел ОГПУ, курировавший вооруженные силы СССР, и, по всей вероятности, был осведомлен о «бонапартистских» наклонностях Тухачевского. Согласно правдоподобной версии, Ягода совместно с Тухачевским проводил репрессивную операцию под кодовым названием «Весна» (мы уже о ней упоминали), во время которой были арестованы многие бывшие царские и белогвардейские офицеры, в том числе вернувшиеся из эмиграции.
Что же связывало всех этих людей идеологически?
По мнению Ю.Н. Жукова: «Часть наиболее сознательных, убежденных и, вместе с тем, самых активных коммунистов, особенно участники революции и гражданской войны, сохраняли собственное мнение по всем возникавшим проблемам, не желая ни принимать новый курс Сталина, ни становиться откровенными конформистами…
Енукидзе и Петерсон, Ягода и его заместители по наркомату, начальники отделов относились именно к такой категории большевиков. К тем, кого называли непреклонными, несгибаемыми». Их недовольство вызвали перемены во внешней политике: вступление СССР в Лигу Наций (ранее считавшейся буржуазной антисоветской организацией), сближение с Западом против Германии. Во внутренней политике ими не приветствовалась, как считает Ю.Н. Жуков, прежде всего подготовка к принятию новой Конституции. В ее проекте был задекларирован отказ от жесткого классового принципа…
Жукову хотелось бы возразить в одном: вряд ли можно называть крупных советских руководителей 30-х годов непреклонными, несгибаемыми большевиками. Они во многом превратились в очень важных вельмож. Такое превращение за 15 лет после революции вполне объяснимо.
Более логично предположить, что не случайно возникновение «Клубка» относится к тем годам, когда страна испытывала большие трудности, руководящее положение Сталина оказалось под угрозой, а его генеральная линия, прежде всего во внутренней политике, стала вызывать серьезные сомнения. О замене Сталина и его сторонников думали не только партийные лидеры.
Вспомним к тому же события 1933 года в Германии: приход Гитлера к власти и последовавший за этим разгром Германской компартии. Это было серьезнейшее поражение Коминтерна за все годы его существования: он потерял вторую по численности свою секцию в Европе.
В немалой степени это поражение было вызвано директивой Сталина, которая требовала от немецких коммунистов вести борьбу с социал-демократами, вместо создания с ними единого антигитлеровского фронта. По-видимому, Сталин опасался, что в коммунистические ряды может проникнуть социал-демократическая «зараза».
С Германией у некоторых наших военачальников были давние связи. Так, Тухачевский еще в 1920-х годах занимался разработкой планов возможной гражданской войны в Германии.
В секретном письме германского военного министра Фишера от 7 января 1926 года говорилось: «…Мы более всего заинтересованы в том, чтобы вскоре приобрести еще большее влияние на русскую армию, Воздухофлот и флот». Следовательно, к этому времени влияние это было уже немалым. Далее Фишер предлагает искать «через Уншлихта (зам. Ворошилова. — Авт.) пути к Ворошилову и к тов. Тухачевскому».
В 1932 году Тухачевский разрабатывал план операции по разгрому Польши, в котором он предусматривал нанесение «ударов тяжелой авиации по району Варшавы» (он вообще питал пристрастие к тяжелой авиации, что никак не соответствовало реалиям будущей войны, в которой огромную роль играли истребители и пикирующие бомбардировщики).
Вместе с тем Тухачевский подчеркивал: «В настоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии».
Такое агрессивное настроение было достаточно характерно для целого ряда крупных советских военачальников тех лет. Они вольно или невольно поддерживали линию Троцкого на «экспорт революции». В этой связи их раздражала «примиренческая» позиция Сталина с необходимостью построить социализм в одной отдельно взятой стране.
У Тухачевского были свои счеты с Польшей, войска которой в 1920 году наголову разгромили его армию, во главе, которой он мечтал войти в Варшаву. Были известны и симпатии Тухачевского к Германии. Он долго курировал секретное советско-германское сотрудничество в военной области, осуществлявшееся до прихода Гитлера к власти.
После официального прекращения советско-германского военного сотрудничества 13 мая 1933 года (фактическое прекращение произошло раньше), на прощальном приеме германской военной делегации Тухачевский заявил:
— Всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если будем вместе.
Среди высокопоставленных немецких военных тоже бытовали подобные настроения. Они тоже с немалой долей неприязни смотрели на политические «игры» фюрера. Их тоже не устраивала идейная конфронтация между Гитлером и Сталиным. Так что Тухачевский высказал в значительной мере и их мнение о необходимости тесного сближения вооруженных сил Германии и СССР, что можно было легко осуществить, свергнув неуступчивых вождей.
В этом отношении интересы Гитлера и Сталина совпадали: им надо было опасаться военного переворота, причем германские и советские военные, не обремененные тяжелым идеологическим грузом и предпочитающие наступательные операции, вполне могли сговориться между собой.
Такой вывод можно было сделать из слов Тухачевского, обращенных к германским коллегам:
— Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу.
Совсем иначе относился он к Франции. Вот выдержка из рапорта французского военного атташе от 20 апреля 1933 года:
«13 апреля— представление вице-комиссару обороны Тухачевскому. Прием корректный, но холодный. По истечении нескольких минут Тухачевский перестал поддерживать беседу…
Тухачевский… долгое время пленный в Германии, представлял Красную Армию на маневрах рейхсвера, известен также как одно из орудий германо-русского соглашения… известен и своими крайне антипольскими настроениями».
Офицер французской контрразведки П. Фервак, товарищ Тухачевского по плену, достаточно проницательно отмечал: «У Тухачевского не было натуры Бонапарта. Этому молодому двадцатипятилетнему офицеру не хватало силы, „практицизма“, соответствующей „школы“, „культуры“. Он не думал о тех необходимых жестоких уроках и задачах, которые мечтал и желал преодолеть. Это был мечтатель и фантазер. Он шел туда, куда влекло его собственное воображение».
Правда, многие биографы Тухачевского с восторгом отзывались о его культуре, образованности, военно-стратегических талантах. Однако все это — голословные утверждения. Как стратег и полководец он вообще себя не проявил, поднимаясь с головокружительной быстротой по служебной лестнице благодаря протекции Троцкого, Енукидзе и умению угодить начальству. Но может быть, он был крупным теоретиком военного дела и великолепным преподавателем? Да ведь он даже не имел высшего военного образования, а вдобавок и широкого опыта рутинной работы на должности командира батальона, полка, дивизии.
Нередко он не умел грамотно сформулировать даже тривиальные мысли. Так, на XVII съезде ВКП(б), выступая 4 феврале 1934 года, он завершил свою речь: «Товарищи! Я уверен, что мы сумеем овладеть чертежным и контрольно-измерительным хозяйством и правильным, дисциплинированным техническим контролем… И я не сомневаюсь, что под напором нашей партии, под напором Центрального Комитета, под руководящим и организационным воздействием товарища Сталина мы эту труднейшую задачу выполним и в случае войны сумеем выдвинуть такие гигантские технические ресурсы, которыми обломаем бока любой стране, сунувшейся против нас».
Интересно, каким образом даже под напором партии и под воздействием Сталина он собирался обломать ресурсами бока любой стране?
О его способности менять убеждение в угоду целесообразности говорит отзыв о нем ответственного сотрудника штаба сухопутных войск рейхсвера полковника X. Миттельбергера: «Он является коммунистом исключительно по соображениям карьеры. Он может переходить с одной стороны на другую, если это будет отвечать его интересам. Здесь отдают себе отчет в том, что у него хватит мужества, способности и решимости пойти на риск разрыва с коммунизмом, если в ходе дальнейшего развития событий ему это покажется целесообразным».
Можно было сказать кратко: беспринципный карьерист.
Его умение нравиться начальству — даже иностранной армии — отметил в своих воспоминаниях немецкий генерал К. Шпальке. И в то же время, по его словам: «Менее приятное впечатление он, видимо, оставил у общавшихся с ним немецких офицеров более низкого ранга. Мой многолетний сотрудник… полковник Мирчински описывал Тухачевского как чрезвычайно тщеславного и высокомерного позера, человека, на которого ни в коем случае нельзя было положиться».
…Подчеркнем еще раз: у тех советских военачальников и партийных деятелей, которые замышляли произвести государственный переворот, не было единой прочной идеологической основы. Их объединяло более всего недовольство генеральной линией сталинского Политбюро, и, вероятно, вообще партийным руководством. Некоторые, прежде всего Тухачевский, лелеяли честолюбивые мечты. Другие не верили в то, что Сталин сможет удержаться у власти под объединенным напором оппозиционеров. Третьи стремились установить военную диктатуру и начать завоевание других, более слабых государств. Четвертые продолжали верить своему бывшему вождю Троцкому…
После 1933 года их решимость все более слабела из-за опасений, что даже если удастся произвести «дворцовый переворот», их не поддержит подавляющее большинство партийцев и трудящихся вообще, уже свыкшихся с культами Ленина, советского строя и лично товарища Сталина. Но на этот счет у заговорщиков имелись свои разработки.
Компромат на Сталина
Прервем цитату. Возможно, он ошибся годом: все-таки отдельные крестьянские бунты были и в следующем году. Но хотелось бы обратить внимание на то, что подсудимый вполне деловито говорит о контрреволюционном перевороте, как будто их группа планировала нечто вроде «революции наоборот». Судя по всему, он так называл планы заговорщиков потому, что считал генеральную линию партии соответствующей той политики, во имя которой совершалась революция… Впрочем, не исключено, что он употреблял то понятие, которое ему навязало следствие.
Вступив на путь тайных сговоров с антисталинистами, он вольно или невольно стал занимать все более высокую позицию среди заговорщиков. Он и сам подчеркнул, что сама идея «дворцового переворота» толкала к этому:
«Отсюда совершенно ясно, что моя роль в организации, роль человека, занимающего должность заместителя Председателя ОГПУ, в руках которого находились технические средства переворота, то есть охрана Кремля, воинские части и т.д., была поставлена в центре внимания, и именно потому… установлена была мною связь с Енукидзе…»
Вновь прервем цитату. Далее он говорит об умерщвлении Менжинского. Логически такая акция вытекает из того, что говорилось до этого. Более того, Ягода мог почувствовать, что ему не вполне доверяет Сталин. И хотя ходили слухи среди чекистов, что их начальником станет А.И. Микоян (к которому они относились с симпатией), этого не произошло: Ягода, в отличие от него, был в курсе всех дел своего ведомства. Он стал естественным преемником Менжинского.
Можно полностью поверить Ягоде в том, что он не имел никаких принципиальных политических воззрений, ради которых стоило бы участвовать в заговоре. Он признавался:
«Я не разделял взглядов и программы троцкистов, но я все же очень внимательно приглядывался к ходу борьбы, заранее определив для себя, что пристану к той стороне, которая победит в этой борьбе».
Подельник и бывший помощник Ягоды Буланов тоже не имел каких-то твердых идейных убеждений. Он признался, что впервые узнал о заговоре в 1934 году. «Уже гораздо позже, — сказал он, — я услышал фамилию Тухачевского, который должен был в будущем правительстве быть народным комиссаром обороны».
Вышинский спросил его: «Кто такой Паукер?
БУЛАНОВ. Начальник оперативного отдела.
ВЫШИНСКИЙ. И вместе с тем кто он?
БУЛАНОВ. Человек, целиком посвященный в заговорщицкие дела и один из исключительно доверенных людей, который был связующим звеном с Енукидзе».
Карл Викторович Паукер был выходцем из румынской части Австро-Венгерской империи, работал парикмахером. В Первую мировую войну, попав в действующую армию, оказался в русском плену. Примкнув к большевикам, он стал ординарцем Менжинского. После смерти Ленина, в 1924 году, когда оказался в отставке начальник правительственной охраны Г.Я. Беленький, Паукер был назначен на его место. Он стал и начальником оперативного отдела ОГПУ. В руках его сосредоточилась охрана Политбюро и всех правительственных резиденций (личную охрану Сталина возглавлял Н.Г. Власик).
В этой связи Паукер был тесно связан по работе с Енукидзе. В 1936 году был создан целый отдел охраны Правительства, возглавляемый Паукером. Он же руководил арестами наиболее крупных руководителей оппозиции. После прихода в НКВД Ежова Паукер был снят с работы, весной 1937 года арестован, а осенью — расстрелян. .
Его жена Анна Паукер всегда оставалась твердокаменной сталинисткой (не повлияло ли это на судьбу заговорщиков?); была в Коминтерне заместителем генсека ЦК румынской компартии, а после войны играла важную роль в правительстве Румынии, являясь членом Политбюро и министром иностранных дел РНР, одно время даже оттеснив от руководства Георгиу-Дежа, который в конце концов отправил ее под домашний арест, где она и умерла в 1960 году (возможно, ей «помогли» умереть)…
Однако вернемся к подчиненным Ягоды.
В августе 1936 года был арестован начальник наиболее важного секретно-политического отдела ГУГБ Г.А. Молчанов (человек Ягоды). После этого вскоре почти одновременно застрелились трое или четверо его сотрудников, которых он привез с собой на столичную работу из Иваново-Вознесенска. Эта группа самоубийц немедленно была провозглашена «врагами народа», которые испугались разоблачения.
После ареста Ягоды была взята под стражу его жена Ида Авербах, работавшая помощником прокурора СССР. В тот же день в Горьком застрелился начальник местного УНКВД Матвей Погребинский.
Рассказывали, что он проводил оперативное совещание, во время которого было получено и оглашено сообщение об аресте Ягоды. Узнав об этом, Погребинский вышел в туалет и там застрелился. (Такие факты самоубийства показывают, что некоторые близкие к Ягоде работники действительно участвовали в антиправительственном заговоре.)
Примерно в то же время покончил жизнь самоубийством Леня Черток (заместитель начальника оперативного отдела ГУГБ), выбросившись из своей квартиры, когда ночью к нему пришли работники НКВД.
Тогда же был арестован и вскоре расстрелян как «враг народа» еще один человек Ягоды — И.М. Островский, начальник административно-организационного управления НКВД СССР. Он ведал снабжением не только руководящих работников НКВД, но и членов ЦК ВКП(б), а потому был связан тесно, во всяком случае по работе, с Енукидзе.
Кто же это такой— Авель Сафронович Енукидзе?
Еще с дореволюционного подполья он был близок к Сталину. На XVII съезде ВКП(б) его избрали в состав ЦК даже без прохождения кандидатского стажа. Он был членом президиума и секретарем ЦИК СССР. В его подчинении находились важнейшие ведомства, ответственные за жизнь и здоровье высшего руководства страны; прежде всего комендатура Кремля и та служба, которая обеспечивала это руководство жильем, питанием, автотранспортом, лечебным и санитарным обслуживанием.
Енукидзе был, помимо всего прочего, личным другом Сталина. Они вместе посещали театры, проводили летний отдых на юге. Этот человек не вызывал у Сталина никаких подозрений. Благодаря этому Енукидзе имел прекрасную возможность организовывать «дворцовый переворот». Судя по всему, он не был согласен с генеральной линией, проводимой Сталиным, или предполагал, что дело Сталина провалится (как считал и Троцкий). Но этот хитрый царедворец умел хорошо скрывать свои мысли и притворяться другом того, кого он при случае собирался предать. Более того, он стал сам организовывать такой «случай».
Вряд ли случайно в подчинении Енукидзе оставался Рудольф Августович Петерсон, один из командиров латышских стрелков, который всю Гражданскую войну был начальником знаменитого в те времена «поезда председателя Реввоенсовета» Троцкого. Этот поезд был одновременно и руководящим, и агитационным передвижным центром военного ведомства. Тогда Петерсон и стал убежденным троцкистом. Троцкий приложил немало усилий для того, чтобы сделать этого человека комендантом Кремля. Задача была нелегкой: с момента переезда советского правительства из Петрограда в Москву данный пост занимал бывший революционный матрос П.Д. Мальков. Он пользовался особым доверием Я.М. Свердлова, который именно ему поручил расстрелять Фаину Каплан.
Так или иначе, Троцкий добился отставки Малькова и на его место «устроил» Петерсона— в апреле 1920 года. Через 2 года Петерсон был награжден орденом Красного Знамени. Но и после снятия с постов и высылки Троцкого он оставался в фаворе и был в 1934 году награжден орденом Ленина. По-видимому, его покровителем был Енукидзе.
Но вскоре грянуло «кремлевское дело». Точнее, грянули выстрелы в кремлевской библиотеке. Сталина попыталась убить, как говорили, молодая представительница графского рода Орлова-Павлова. Сталин не пострадал. Стрелявшая была схвачена (и вскоре расстреляна). Возможно, она назвала тех, кто был соучастником покушения. Около сорока человек было арестовано. Но это были все «мелкие сошки». Однако одновременно были сняты со своих постов Енукидзе и Петерсон. Хрущев клеймил Енукидзе, называя его «адвокатом злейших врагов рабочего класса», а Жданов — «гнилым обывателем, зарвавшимся, ожиревшим, потерявшим лицо коммуниста, меньшевиствующим вельможей».
По этим сравнительно «невинным» обличениям можно предположить, что Сталин поначалу не мог поверить в то, что его друг мог организовать покушение на него, а потому Енукидзе уличили в предосудительных, но не преступных связях со стрелявшей. Но не исключено, что такова была хитрость: не раскрывать до времени всех карт относительно участников заговора.
Через 27 лет после покушения в кремлевской библиотеке ЦИК, в хрущевские времена «Правда» опубликовала версию, мало похожую на правду: будто падение с постов, а затем и расстрел Енукидзе потребовались Сталину для того, чтобы возвеличить свою роль в истории революционного движения на Кавказе. Этот домысел показывает то ли убогость, то ли извращенность мышления его авторов. Кстати, общеизвестно, что Сталин как раз воспротивился постановке во МХАТе пьесы Михаила Булгакова «Батум», посвященной его, Сталина, революционным «подвигам».
В связи с «кремлевским делом» Петерсон отделался на удивление легко, скорее всего благодаря Ягоде. Петерсона сняли с поста коменданта Кремля не за близость к Троцкому, не за потерю бдительности и преступную халатность при исполнении служебных обязанностей, а всего лишь «за отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой».
Его перевели на должность помощника командующего Киевским военным округом. Командующим, взявшим к себе проштрафившегося коменданта Кремля, был член ЦК ВКП(б) И.Е. Якир, друг М.Н. Тухачевского и Я.Б. Гамарника.
Вообще, всех тех, кого обвинили в 1937 году в военном заговоре, связывала многолетняя дружба. Так, был близок не только к Енукидзе, но и к Тухачевскому начальник Московского военного округа А.И. Корк, а его помощник Б.М. Фельдман и вовсе был давним закадычным другом и долгое время подчиненным Тухачевского.
В «клубке», связывающем крупных военачальников, важная нить вела к Яну Борисовичу Гамарнику — второму по рангу человеку в Красной армии, руководителю ее политического аппарата. Он осуществлял политический контроль над вооруженными силами. До революции он вел подпольную работу, затем руководил крупными партийными организациями, возглавлял ЦК КП(б) Белоруссии. Со Сталиным у него были расхождения в 1923 году, из-за чего Гамарник был переведен из Киева во Владивосток. Затем их отношения наладились.
Хорошие отношения были у Гамарника с Тухачевским (они были тесно связаны по службе), а также с Енукидзе. По воспоминаниям дочери Гамарника В.Я. Кочневой, к числу его ближайших друзей принадлежали Якир и Уборевич. В 1919 году Якир командовал Южной группой войск, членом реввоенсовета которой был Гамарник. Затем Якир командовал войсками на Украине; был избран кандидатом, а потом и членом ЦК ВКП(б).
А командующим Белорусским округом был Уборевич. Однако он был понижен в должности после того, как поступил донос о его бонапартистских наклонностях.
Конечно, вовсе не обязательно заговорщики-командиры устраивали тайные сходки, на которых обсуждали варианты умерщвления Сталина и его соратников. Скорее всего, они вовлекались в заговор постепенно (примерно так, как сговаривались Енукидзе и Тухачевский), и поначалу ограничивались личными встречами и обменом мнений по поводу политической ситуации в стране и за ее пределами, обсуждением, а то и осуждением генеральной линии, проводимой Сталиным.
«Клубок» складывался постепенно, и не все его нити были одинаково прочны. Всех этих людей связывали прежде всего личные доверительные отношения.
Якир, вероятно, привлек к заговору В.М. Примакова, человека очень решительного, командира Червонных казаков в Гражданскую войну, склонного к рискованным авантюрам. Он руководил советским военным вмешательством в дела Афганистана в 1928 году.
Для Тухачевского не составило большого труда привлечь на свою сторону В.К. Путну — командующего Приморской группой войск на Дальнем Востоке, своего давнего приятеля и соратника. Так обозначилось ядро военного заговора, в центре которого находился Тухачевский. Не исключено, что некоторые из входивших в этот своеобразный штаб лиц не были ознакомлены со всеми вариантами заговора и его конечной целью. Главное, в нужную минуту они были готовы к взаимной поддержке.
Однако произвести государственный переворот силами одних лишь военных было слишком опасно. Чем больше людей вовлекалось в заговор, тем реальнее становилась возможность разоблачения. В сталинской системе руководства соблюдался определенный баланс между партийными органами, ведомством государственной безопасности и вооруженными силами, которые к тому же были связаны между собой.
Заговорщикам требовалось надежное прикрытие «с тыла». И оно нашлось.
На фотографиях руководства страны тех лет нередко можно видеть, как во время официальных церемоний рядом с Тухачевским и Гамарником стоит человек, обладавший большой властью и огромным влиянием, а также колоссальными возможностями. Это — Г.Г. Ягода, ставший Наркомом внутренних дел СССР в июне 1934 года.
С Тухачевским Ягода близко познакомился еще в Гражданскую войну, когда занимал руководящие посты в Высшей военной инспекции. С 1922 по 1929 год Ягода возглавлял особый отдел ОГПУ, курировавший вооруженные силы СССР, и, по всей вероятности, был осведомлен о «бонапартистских» наклонностях Тухачевского. Согласно правдоподобной версии, Ягода совместно с Тухачевским проводил репрессивную операцию под кодовым названием «Весна» (мы уже о ней упоминали), во время которой были арестованы многие бывшие царские и белогвардейские офицеры, в том числе вернувшиеся из эмиграции.
Что же связывало всех этих людей идеологически?
По мнению Ю.Н. Жукова: «Часть наиболее сознательных, убежденных и, вместе с тем, самых активных коммунистов, особенно участники революции и гражданской войны, сохраняли собственное мнение по всем возникавшим проблемам, не желая ни принимать новый курс Сталина, ни становиться откровенными конформистами…
Енукидзе и Петерсон, Ягода и его заместители по наркомату, начальники отделов относились именно к такой категории большевиков. К тем, кого называли непреклонными, несгибаемыми». Их недовольство вызвали перемены во внешней политике: вступление СССР в Лигу Наций (ранее считавшейся буржуазной антисоветской организацией), сближение с Западом против Германии. Во внутренней политике ими не приветствовалась, как считает Ю.Н. Жуков, прежде всего подготовка к принятию новой Конституции. В ее проекте был задекларирован отказ от жесткого классового принципа…
Жукову хотелось бы возразить в одном: вряд ли можно называть крупных советских руководителей 30-х годов непреклонными, несгибаемыми большевиками. Они во многом превратились в очень важных вельмож. Такое превращение за 15 лет после революции вполне объяснимо.
Более логично предположить, что не случайно возникновение «Клубка» относится к тем годам, когда страна испытывала большие трудности, руководящее положение Сталина оказалось под угрозой, а его генеральная линия, прежде всего во внутренней политике, стала вызывать серьезные сомнения. О замене Сталина и его сторонников думали не только партийные лидеры.
Вспомним к тому же события 1933 года в Германии: приход Гитлера к власти и последовавший за этим разгром Германской компартии. Это было серьезнейшее поражение Коминтерна за все годы его существования: он потерял вторую по численности свою секцию в Европе.
В немалой степени это поражение было вызвано директивой Сталина, которая требовала от немецких коммунистов вести борьбу с социал-демократами, вместо создания с ними единого антигитлеровского фронта. По-видимому, Сталин опасался, что в коммунистические ряды может проникнуть социал-демократическая «зараза».
С Германией у некоторых наших военачальников были давние связи. Так, Тухачевский еще в 1920-х годах занимался разработкой планов возможной гражданской войны в Германии.
В секретном письме германского военного министра Фишера от 7 января 1926 года говорилось: «…Мы более всего заинтересованы в том, чтобы вскоре приобрести еще большее влияние на русскую армию, Воздухофлот и флот». Следовательно, к этому времени влияние это было уже немалым. Далее Фишер предлагает искать «через Уншлихта (зам. Ворошилова. — Авт.) пути к Ворошилову и к тов. Тухачевскому».
В 1932 году Тухачевский разрабатывал план операции по разгрому Польши, в котором он предусматривал нанесение «ударов тяжелой авиации по району Варшавы» (он вообще питал пристрастие к тяжелой авиации, что никак не соответствовало реалиям будущей войны, в которой огромную роль играли истребители и пикирующие бомбардировщики).
Вместе с тем Тухачевский подчеркивал: «В настоящей записке я не касался ни Румынии, ни Латвии. Между прочим, операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии».
Такое агрессивное настроение было достаточно характерно для целого ряда крупных советских военачальников тех лет. Они вольно или невольно поддерживали линию Троцкого на «экспорт революции». В этой связи их раздражала «примиренческая» позиция Сталина с необходимостью построить социализм в одной отдельно взятой стране.
У Тухачевского были свои счеты с Польшей, войска которой в 1920 году наголову разгромили его армию, во главе, которой он мечтал войти в Варшаву. Были известны и симпатии Тухачевского к Германии. Он долго курировал секретное советско-германское сотрудничество в военной области, осуществлявшееся до прихода Гитлера к власти.
После официального прекращения советско-германского военного сотрудничества 13 мая 1933 года (фактическое прекращение произошло раньше), на прощальном приеме германской военной делегации Тухачевский заявил:
— Всегда думайте вот о чем: вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если будем вместе.
Среди высокопоставленных немецких военных тоже бытовали подобные настроения. Они тоже с немалой долей неприязни смотрели на политические «игры» фюрера. Их тоже не устраивала идейная конфронтация между Гитлером и Сталиным. Так что Тухачевский высказал в значительной мере и их мнение о необходимости тесного сближения вооруженных сил Германии и СССР, что можно было легко осуществить, свергнув неуступчивых вождей.
В этом отношении интересы Гитлера и Сталина совпадали: им надо было опасаться военного переворота, причем германские и советские военные, не обремененные тяжелым идеологическим грузом и предпочитающие наступательные операции, вполне могли сговориться между собой.
Такой вывод можно было сделать из слов Тухачевского, обращенных к германским коллегам:
— Не забывайте, что нас разделяет наша политика, а не наши чувства, чувства дружбы Красной Армии к рейхсверу.
Совсем иначе относился он к Франции. Вот выдержка из рапорта французского военного атташе от 20 апреля 1933 года:
«13 апреля— представление вице-комиссару обороны Тухачевскому. Прием корректный, но холодный. По истечении нескольких минут Тухачевский перестал поддерживать беседу…
Тухачевский… долгое время пленный в Германии, представлял Красную Армию на маневрах рейхсвера, известен также как одно из орудий германо-русского соглашения… известен и своими крайне антипольскими настроениями».
Офицер французской контрразведки П. Фервак, товарищ Тухачевского по плену, достаточно проницательно отмечал: «У Тухачевского не было натуры Бонапарта. Этому молодому двадцатипятилетнему офицеру не хватало силы, „практицизма“, соответствующей „школы“, „культуры“. Он не думал о тех необходимых жестоких уроках и задачах, которые мечтал и желал преодолеть. Это был мечтатель и фантазер. Он шел туда, куда влекло его собственное воображение».
Правда, многие биографы Тухачевского с восторгом отзывались о его культуре, образованности, военно-стратегических талантах. Однако все это — голословные утверждения. Как стратег и полководец он вообще себя не проявил, поднимаясь с головокружительной быстротой по служебной лестнице благодаря протекции Троцкого, Енукидзе и умению угодить начальству. Но может быть, он был крупным теоретиком военного дела и великолепным преподавателем? Да ведь он даже не имел высшего военного образования, а вдобавок и широкого опыта рутинной работы на должности командира батальона, полка, дивизии.
Нередко он не умел грамотно сформулировать даже тривиальные мысли. Так, на XVII съезде ВКП(б), выступая 4 феврале 1934 года, он завершил свою речь: «Товарищи! Я уверен, что мы сумеем овладеть чертежным и контрольно-измерительным хозяйством и правильным, дисциплинированным техническим контролем… И я не сомневаюсь, что под напором нашей партии, под напором Центрального Комитета, под руководящим и организационным воздействием товарища Сталина мы эту труднейшую задачу выполним и в случае войны сумеем выдвинуть такие гигантские технические ресурсы, которыми обломаем бока любой стране, сунувшейся против нас».
Интересно, каким образом даже под напором партии и под воздействием Сталина он собирался обломать ресурсами бока любой стране?
О его способности менять убеждение в угоду целесообразности говорит отзыв о нем ответственного сотрудника штаба сухопутных войск рейхсвера полковника X. Миттельбергера: «Он является коммунистом исключительно по соображениям карьеры. Он может переходить с одной стороны на другую, если это будет отвечать его интересам. Здесь отдают себе отчет в том, что у него хватит мужества, способности и решимости пойти на риск разрыва с коммунизмом, если в ходе дальнейшего развития событий ему это покажется целесообразным».
Можно было сказать кратко: беспринципный карьерист.
Его умение нравиться начальству — даже иностранной армии — отметил в своих воспоминаниях немецкий генерал К. Шпальке. И в то же время, по его словам: «Менее приятное впечатление он, видимо, оставил у общавшихся с ним немецких офицеров более низкого ранга. Мой многолетний сотрудник… полковник Мирчински описывал Тухачевского как чрезвычайно тщеславного и высокомерного позера, человека, на которого ни в коем случае нельзя было положиться».
…Подчеркнем еще раз: у тех советских военачальников и партийных деятелей, которые замышляли произвести государственный переворот, не было единой прочной идеологической основы. Их объединяло более всего недовольство генеральной линией сталинского Политбюро, и, вероятно, вообще партийным руководством. Некоторые, прежде всего Тухачевский, лелеяли честолюбивые мечты. Другие не верили в то, что Сталин сможет удержаться у власти под объединенным напором оппозиционеров. Третьи стремились установить военную диктатуру и начать завоевание других, более слабых государств. Четвертые продолжали верить своему бывшему вождю Троцкому…
После 1933 года их решимость все более слабела из-за опасений, что даже если удастся произвести «дворцовый переворот», их не поддержит подавляющее большинство партийцев и трудящихся вообще, уже свыкшихся с культами Ленина, советского строя и лично товарища Сталина. Но на этот счет у заговорщиков имелись свои разработки.
Компромат на Сталина
В 1956 году оставшийся на Западе резидент разведки НКВД А.Орлов выступил с сенсационной статьей, в которой утверждал, что Сталин был до революции агентом царской охранки. Будто бы в ведомстве Ягоды была обнаружена папка со сталинскими донесениями жандармскому полковнику Виссарионову.
По утверждению этого перебежчика, данная папка была передана Якиру, который ознакомил с ней Гамарника и других высших военных руководителей. Возмущенные столь грязным прошлым генсека и вождя, эти люди решили устроить антисталинский заговор.
В таком случае понятна и та ярость, с которой обрушился Сталин на почти всех военных руководителей, стремясь уничтожить всех, кто хотя бы знал о существовании такого документа.
Эта тема в свое время (которое подозрительно точно совпадает с активными выступлениями Хрущева и его сторонников против культа личности Сталина) рассматривалась достаточно детально в отечественной и зарубежной прессе, публицистике, исследованиях. Мнения высказывались разные, но ясно одно: ни тогда, ни сейчас нет достоверных улик, подтверждающих провокаторскую деятельность Сталина до революции и его сотрудничество с царской охранкой.
Не исключено, конечно, что, как это водится с предателями, А. Орлов «запустил» дезинформацию в угоду своим новым хозяевам, чтобы как можно сильнее унизить бывшего руководителя СССР, а заодно и тех, кто считал его великим человеком. Мало того, что так и не были предоставлены соответствующие документы, но и находившиеся под судом и следствием крупные советские военачальники ни словом как будто не обмолвились о существовании неких материалов, которые подвигли их на такой заговор.
Однако многие авторы, сходятся на том, что эта загадочная папка действительно существовала или даже существует до сих пор. Последнее кажется маловероятным, ибо с начала «перестройки» разного рода политики и публицисты, писатели и некоторые ученые постарались так густо очернить Сталина, что они бы непременно привели столь выигрышные для них документы, тем более что очернение шло с самых верхов партийного руководства, которые обладали всеми возможностями для открытия таких документов.
По утверждению этого перебежчика, данная папка была передана Якиру, который ознакомил с ней Гамарника и других высших военных руководителей. Возмущенные столь грязным прошлым генсека и вождя, эти люди решили устроить антисталинский заговор.
В таком случае понятна и та ярость, с которой обрушился Сталин на почти всех военных руководителей, стремясь уничтожить всех, кто хотя бы знал о существовании такого документа.
Эта тема в свое время (которое подозрительно точно совпадает с активными выступлениями Хрущева и его сторонников против культа личности Сталина) рассматривалась достаточно детально в отечественной и зарубежной прессе, публицистике, исследованиях. Мнения высказывались разные, но ясно одно: ни тогда, ни сейчас нет достоверных улик, подтверждающих провокаторскую деятельность Сталина до революции и его сотрудничество с царской охранкой.
Не исключено, конечно, что, как это водится с предателями, А. Орлов «запустил» дезинформацию в угоду своим новым хозяевам, чтобы как можно сильнее унизить бывшего руководителя СССР, а заодно и тех, кто считал его великим человеком. Мало того, что так и не были предоставлены соответствующие документы, но и находившиеся под судом и следствием крупные советские военачальники ни словом как будто не обмолвились о существовании неких материалов, которые подвигли их на такой заговор.
Однако многие авторы, сходятся на том, что эта загадочная папка действительно существовала или даже существует до сих пор. Последнее кажется маловероятным, ибо с начала «перестройки» разного рода политики и публицисты, писатели и некоторые ученые постарались так густо очернить Сталина, что они бы непременно привели столь выигрышные для них документы, тем более что очернение шло с самых верхов партийного руководства, которые обладали всеми возможностями для открытия таких документов.