Страница:
Из-за того что между ними была такая пропасть – она жена чайного воротилы, он нищий эмигрант, – Клим подсознательно ждал от Эдны подвоха. Она работала в газете не за деньги, а из честолюбия, она не могла его понять, а он не мог жаловаться и объясняться.
В ней тоже было кое-что от Нины: страстное желание всеобщей любви и восхищения. И она тоже жила в повелительном наклонении.
Клим был с ней отстраненно любезен: хвалил ее браслеты, смешил ее, тактично помогал, когда видел, что в ее собственной статье можно кое-что поправить.
– У нас неплохой дуэт получился, – говорила Эдна. – Я исправляю вам форму, а вы мне – содержание. Знаете, я все-таки хочу познакомить вас с мистером Грином. Я ему рассказывала о вас. Он, конечно, большой сноб и не верит, что из иностранца может выйти толковый репортер в английской газете, но я уговорила его, чтобы вас приняли в штат на должность курьера. Это не бог весть что, и обычно курьерами служат китайцы, но вам надо заводить связи среди журналистов. Не беспокойтесь, бумаги вам разносить не придется – вы будете работать на меня. Просто со следующего понедельника приходите к восьми в редакцию.
Какое это счастье – постоянное жалованье! Клим не знал, как благодарить Эдну. А она была рада больше его:
– Вы талантливый человек, мистер Рогов. У вас все получится – дайте срок!
И хоть репортеры из «Ежедневных новостей» смотрели на него косо, а главный редактор бросал с утра «Здрасьте!» и потом весь день ходил как мимо пустого места, Клим был доволен. Вечерами он подолгу засиживался в редакции и листал подшивки старых газет. Ему надо было доказать мистеру Грину, что он может писать по-английски не просто хорошо, а блестяще. Он учился слогу, подмечал обороты, переписывал статьи – делал все, чтобы поскорее набить руку.
Когда у ответственного секретаря сломалась пишущая машинка, Клим привел огромного попа и сказал, что тот может все починить. На следующий день отец Серафим поменял прокладки в кране в мужской уборной, подправил забухший от сырости косяк и спас мистера Грина от юного автора, который требовал напечатать рассказ о любви: он аккуратно поднял страдальца и вынес за дверь.
Батюшке не платили жалованье – просто давали на чай, но отец Серафим не жаловался. После болезни он похудел, посерел; ходил во все том же подряснике и вытертой скуфье.
– Слава тебе господи, матушка Наталья пристроена, – говорил он Климу, – одета, обута, детки ей достались хорошие – не озорничают. Вот получу благословение на приход, поселимся в тихом домике – и начнем жить.
Каждый день отец Серафим ходил в Богоявленскую церковь, делал, что велели, и все ждал от владыки решения своей судьбы. Он был не один: в Шанхае томились несколько десятков православных священников, оставшихся не у дел.
– Эх, что масоны с русскими людьми сделали! – сокрушался отец Серафим. – У нас на подворье тридцать семейств живут в палатках – как бродяги на улице. А ведь все уважаемые господа – попечители училищ, надзиратели акцизных управлений.
В «Дом надежды» батюшка старался возвращаться попозже – он боялся Ады.
– В Россию бы мне… Надоел этот Китай – мочи нет…
Что творится в Союзе ССР, достоверно никто не знал. Из Харбина приходила пресса – с опозданием в несколько недель. Белогвардейские газеты писали про будущее восстание в Сибири и высокий моральный дух великих князей. Большевики – о новой экономической политике и крепнущем энтузиазме масс.
Вечерами, когда Ада уходила танцевать, батюшка ложился на расстеленное одеяло, закидывал руки за голову:
– Ты, Клим, чем займешься, когда вернемся в Россию?
Клим говорил ему то, что требовалось: вспоминал грибные базары, крестные ходы, купание в проруби. Слушая его, Серафим вздыхал:
– Хорошо-то как! Рассказывай еще!
2
3
Глава 13
1
2
3
Глава 14
1
2
3
В ней тоже было кое-что от Нины: страстное желание всеобщей любви и восхищения. И она тоже жила в повелительном наклонении.
Клим был с ней отстраненно любезен: хвалил ее браслеты, смешил ее, тактично помогал, когда видел, что в ее собственной статье можно кое-что поправить.
– У нас неплохой дуэт получился, – говорила Эдна. – Я исправляю вам форму, а вы мне – содержание. Знаете, я все-таки хочу познакомить вас с мистером Грином. Я ему рассказывала о вас. Он, конечно, большой сноб и не верит, что из иностранца может выйти толковый репортер в английской газете, но я уговорила его, чтобы вас приняли в штат на должность курьера. Это не бог весть что, и обычно курьерами служат китайцы, но вам надо заводить связи среди журналистов. Не беспокойтесь, бумаги вам разносить не придется – вы будете работать на меня. Просто со следующего понедельника приходите к восьми в редакцию.
Какое это счастье – постоянное жалованье! Клим не знал, как благодарить Эдну. А она была рада больше его:
– Вы талантливый человек, мистер Рогов. У вас все получится – дайте срок!
И хоть репортеры из «Ежедневных новостей» смотрели на него косо, а главный редактор бросал с утра «Здрасьте!» и потом весь день ходил как мимо пустого места, Клим был доволен. Вечерами он подолгу засиживался в редакции и листал подшивки старых газет. Ему надо было доказать мистеру Грину, что он может писать по-английски не просто хорошо, а блестяще. Он учился слогу, подмечал обороты, переписывал статьи – делал все, чтобы поскорее набить руку.
Когда у ответственного секретаря сломалась пишущая машинка, Клим привел огромного попа и сказал, что тот может все починить. На следующий день отец Серафим поменял прокладки в кране в мужской уборной, подправил забухший от сырости косяк и спас мистера Грина от юного автора, который требовал напечатать рассказ о любви: он аккуратно поднял страдальца и вынес за дверь.
Батюшке не платили жалованье – просто давали на чай, но отец Серафим не жаловался. После болезни он похудел, посерел; ходил во все том же подряснике и вытертой скуфье.
– Слава тебе господи, матушка Наталья пристроена, – говорил он Климу, – одета, обута, детки ей достались хорошие – не озорничают. Вот получу благословение на приход, поселимся в тихом домике – и начнем жить.
Каждый день отец Серафим ходил в Богоявленскую церковь, делал, что велели, и все ждал от владыки решения своей судьбы. Он был не один: в Шанхае томились несколько десятков православных священников, оставшихся не у дел.
– Эх, что масоны с русскими людьми сделали! – сокрушался отец Серафим. – У нас на подворье тридцать семейств живут в палатках – как бродяги на улице. А ведь все уважаемые господа – попечители училищ, надзиратели акцизных управлений.
В «Дом надежды» батюшка старался возвращаться попозже – он боялся Ады.
– В Россию бы мне… Надоел этот Китай – мочи нет…
Что творится в Союзе ССР, достоверно никто не знал. Из Харбина приходила пресса – с опозданием в несколько недель. Белогвардейские газеты писали про будущее восстание в Сибири и высокий моральный дух великих князей. Большевики – о новой экономической политике и крепнущем энтузиазме масс.
Вечерами, когда Ада уходила танцевать, батюшка ложился на расстеленное одеяло, закидывал руки за голову:
– Ты, Клим, чем займешься, когда вернемся в Россию?
Клим говорил ему то, что требовалось: вспоминал грибные базары, крестные ходы, купание в проруби. Слушая его, Серафим вздыхал:
– Хорошо-то как! Рассказывай еще!
2
Они пришли в редакцию затемно. Клим сел за печатную машинку – пока была свободна; отец Серафим принялся ковырять розетку – он предпочитал делать свою работу, пока «этих нехристей нету в конторе». Он стеснялся своего роста, непристроенности к духовному делу, незнания языков.
– Все на соплях держится! – ворчал он. – Конечно, у них провода будут перегорать… Клим, а Клим? Про что хоть статью пишешь?
Тот не успел ответить – на пороге появился взъерошенный мистер Грин. Он кинулся в свой кабинет, долго кричал что-то в телефон, потом вернулся:
– Где миссис Бернар? Все еще в Кантоне?
Клим кивнул. Неделю назад Эдна уехала на юг: она все-таки решила замахнуться на великое – интервью с доктором Сунь Ятсеном, отцом китайской революции. Он боролся против империализма, в 1911 году успел побывать президентом, но его вынудили отказаться от власти. В Кантоне неугомонный доктор организовал свое правительство и объявил о намерении объединить Китай и вышвырнуть из него иностранцев.
Мистер Грин благословил Эдну на интервью при условии, что за билет на пароход и гостиницу она будет платить сама. Эдна не возражала.
– Рогов, вы слышали новость? – произнес он. – «Голубой экспресс» вышел из Пекина в Шанхай, и на него напали бандиты. Триста пассажиров захвачено в плен, в том числе множество богатых и знатных иностранцев, – их увели в горы.
Клим присвистнул.
– Даниэль Бернар, муж Эдны, среди них, – добавил мистер Грин. – Бандиты уведомили власти, что если им не заплатят выкуп, то всех пленников перебьют.
Он бегал по комнате, приглаживал пятерней редкие, мысиком выдающиеся на лоб волосы.
– Я хочу послать корреспондента… Майкл Весборо сейчас в Сучжоу, Эдна – в Кантоне… Впрочем, от нее не было бы пользы… Остальные… – Он не договорил и снова скрылся в кабинете.
– Что-то случилось? – громким шепотом спросил отец Серафим.
Клим объяснил. Эдну было жалко: если ее супруга убьют, она помешается от горя.
Даниэль заранее не нравился ему: то ли потому, что был чех, как Иржи Лабуда, то ли из-за бесконечных рассказов Эдны. Клима слегка раздражало то, что женщины могут любить с такой страстью, с такой преданностью. Эдна по рассеянности забывала, кому и что она говорила, и потому раз пять – с одинаковым восторгом – описывала Климу, как однажды китайчонок верхом на буйволе загнал английских туристов на дерево.
– Дайте доллар, тогда я его уведу, – требовал вымогатель.
Но у англичан не было денег – кто ж на пикник с бумажником ходит? И тогда из-за кустов появился Даниэль с охотничьим ружьем, подошел к буйволу и дал ему в нос. Когда тот с ревом ускакал, англичане спустились.
– Спасибо, сэр. Почему вы не воспользовались оружием? Ведь он мог поднять вас на рога!
– Этот буйвол – кормилец семьи, – сказал Даниэль. – Ему надо было показать, кто в доме хозяин.
Фраза «Покажи, кто в доме хозяин» очень нравилась Эдне.
– Даниэль знает пять языков, в том числе русский, – похвалялась она. – Это такой человек, который не тратит жизнь понапрасну. Понимаете, Клим, ему смешны люди, которые говорят «я не могу».
Клим делал вид, что понимает.
Из кабинета главного редактора доносились крики:
– Что значит «вы не поедете»? Во всех газетах будут экстренные сообщения, а мы что поставим? Рассказ об обществе цветоводов? Не валяйте дурака – вы просто трус! Никакой опасности нет – бандиты уже захватили всех, кого им надо, а вы не настолько ценная персона, чтобы из-за вас останавливать поезда!
Отец Серафим с опаской покосился на застекленную дверь:
– Суровый какой наш начальник!
Клим поднялся и направился в кабинет Грина. Возможно, мимо него проносился шанс, который не следовало упускать.
– Все на соплях держится! – ворчал он. – Конечно, у них провода будут перегорать… Клим, а Клим? Про что хоть статью пишешь?
Тот не успел ответить – на пороге появился взъерошенный мистер Грин. Он кинулся в свой кабинет, долго кричал что-то в телефон, потом вернулся:
– Где миссис Бернар? Все еще в Кантоне?
Клим кивнул. Неделю назад Эдна уехала на юг: она все-таки решила замахнуться на великое – интервью с доктором Сунь Ятсеном, отцом китайской революции. Он боролся против империализма, в 1911 году успел побывать президентом, но его вынудили отказаться от власти. В Кантоне неугомонный доктор организовал свое правительство и объявил о намерении объединить Китай и вышвырнуть из него иностранцев.
Мистер Грин благословил Эдну на интервью при условии, что за билет на пароход и гостиницу она будет платить сама. Эдна не возражала.
– Рогов, вы слышали новость? – произнес он. – «Голубой экспресс» вышел из Пекина в Шанхай, и на него напали бандиты. Триста пассажиров захвачено в плен, в том числе множество богатых и знатных иностранцев, – их увели в горы.
Клим присвистнул.
– Даниэль Бернар, муж Эдны, среди них, – добавил мистер Грин. – Бандиты уведомили власти, что если им не заплатят выкуп, то всех пленников перебьют.
Он бегал по комнате, приглаживал пятерней редкие, мысиком выдающиеся на лоб волосы.
– Я хочу послать корреспондента… Майкл Весборо сейчас в Сучжоу, Эдна – в Кантоне… Впрочем, от нее не было бы пользы… Остальные… – Он не договорил и снова скрылся в кабинете.
– Что-то случилось? – громким шепотом спросил отец Серафим.
Клим объяснил. Эдну было жалко: если ее супруга убьют, она помешается от горя.
Даниэль заранее не нравился ему: то ли потому, что был чех, как Иржи Лабуда, то ли из-за бесконечных рассказов Эдны. Клима слегка раздражало то, что женщины могут любить с такой страстью, с такой преданностью. Эдна по рассеянности забывала, кому и что она говорила, и потому раз пять – с одинаковым восторгом – описывала Климу, как однажды китайчонок верхом на буйволе загнал английских туристов на дерево.
– Дайте доллар, тогда я его уведу, – требовал вымогатель.
Но у англичан не было денег – кто ж на пикник с бумажником ходит? И тогда из-за кустов появился Даниэль с охотничьим ружьем, подошел к буйволу и дал ему в нос. Когда тот с ревом ускакал, англичане спустились.
– Спасибо, сэр. Почему вы не воспользовались оружием? Ведь он мог поднять вас на рога!
– Этот буйвол – кормилец семьи, – сказал Даниэль. – Ему надо было показать, кто в доме хозяин.
Фраза «Покажи, кто в доме хозяин» очень нравилась Эдне.
– Даниэль знает пять языков, в том числе русский, – похвалялась она. – Это такой человек, который не тратит жизнь понапрасну. Понимаете, Клим, ему смешны люди, которые говорят «я не могу».
Клим делал вид, что понимает.
Из кабинета главного редактора доносились крики:
– Что значит «вы не поедете»? Во всех газетах будут экстренные сообщения, а мы что поставим? Рассказ об обществе цветоводов? Не валяйте дурака – вы просто трус! Никакой опасности нет – бандиты уже захватили всех, кого им надо, а вы не настолько ценная персона, чтобы из-за вас останавливать поезда!
Отец Серафим с опаской покосился на застекленную дверь:
– Суровый какой наш начальник!
Клим поднялся и направился в кабинет Грина. Возможно, мимо него проносился шанс, который не следовало упускать.
3
Скорый поезд шел на север. Клим смотрел на зеленые поля за окном и с удовольствием гладил себя по колену: часть денег, выделенных на поездку, была потрачена на новый костюм; под сиденьем стоял небольшой чемодан, на крючке висела шляпа, а в кармане лежали часы с надписью на крышке: «За отличный глазомер».
Клим хоть и с трудом, но все-таки сумел убедить мистера Грина, что он справится с опасным заданием.
– Я лучше всех в редакции говорю по-китайски – если, конечно, не считать курьеров и уборщиков. Кроме того, у меня нет жены, которая вцепится в меня с криком «Не пущу!».
Мистер Грин согласился. Время поджимало: поезд уходил в час дня, – а других добровольцев не было.
Клим уже набросал план будущей статьи – с кем поговорить и какие вопросы задать. Хорошо бы, Даниэль Бернар остался жив – во-первых, Эдна будет счастлива, а во-вторых, его историей можно будет украсить репортаж.
Через несколько дней Клим планировал опубликовать в «Ежедневных новостях» первую самостоятельно написанную статью.
Клим хоть и с трудом, но все-таки сумел убедить мистера Грина, что он справится с опасным заданием.
– Я лучше всех в редакции говорю по-китайски – если, конечно, не считать курьеров и уборщиков. Кроме того, у меня нет жены, которая вцепится в меня с криком «Не пущу!».
Мистер Грин согласился. Время поджимало: поезд уходил в час дня, – а других добровольцев не было.
Клим уже набросал план будущей статьи – с кем поговорить и какие вопросы задать. Хорошо бы, Даниэль Бернар остался жив – во-первых, Эдна будет счастлива, а во-вторых, его историей можно будет украсить репортаж.
Через несколько дней Клим планировал опубликовать в «Ежедневных новостях» первую самостоятельно написанную статью.
Глава 13
1
Городок Линьчэн, рядом с которым произошло нападение на «Голубой экспресс», был окружен высокой крепостной стеной. По углам – башни с пулеметами и мощными прожекторами. Тьма бесприютных журналистов, солдат и чиновников. Все передавали друг другу новости – одна страшнее другой: пленников увели в горы и расстреляли; за них требуют выкуп в два миллиона долларов; на самом деле это не бандиты, а переодетые люди доктора Сунь Ятсена.
Клим выяснил, что в Линьчэн прибыл Рой Андерсен, американец, посланный из Пекина для переговоров с похитителями. Так как приличных гостиниц в городе не было, он остановился в своем вагоне.
Когда Клим вернулся на станцию, уже стемнело. Беседа с мистером Андерсеном переносилась на завтра. Надо было где-то переночевать, но все вагоны и платформы были забиты. Достав из чемодана фонарик, Клим пошел разыскивать место посуше – накануне прошел дождь и земля была в лужах. Пылали костры, шумели голоса, сновали крестьяне с бамбуковыми коромыслами – продавали вареные яйца и пампушки.
Даже под вагонами кто-то сидел. Клим посветил фонариком: целый выводок ребятишек – прижались друг к другу, только черные глаза поблескивают. Луч скользнул по вагонной подножке. Дамские туфли, шелковый подол с маками…
Господи боже мой, Нина!
Она загородилась рукой от света.
– Уберите фонарь, – произнесла по-английски.
Словно удар невидимой, бесшумной бомбы по груди.
– Хэлло, дорогая.
Она вздрогнула:
– Ты?
Несколько секунд молчали.
– У нас в вагоне электричество погасло, – сказала Нина. – Проводника нет, не знаю, куда убежал.
На ней был халат, перевязанный широким поясом, волосы заколоты гребнем, глаза усталые. Клим предложил ей руку:
– Пойдем искать проводника.
Она не оттолкнула его. Взяла под локоть.
– Как ты здесь очутился? – спросила.
Клим рассказал о «Ежедневных новостях Северного Китая», о задании редактора.
– Ты неплохо устроился.
– А ты?
– И я.
Можно было не спрашивать: сладкие духи, длинные серьги, тонкие часики-браслет на запястье. Люди, сидевшие на платформе, провожали ее взглядами.
Нина сказала, что живет в Шанхае, снимает особняк в Международном поселении.
– Чем занимаешься?
– Провожу балы.
Нина хвасталась: маскарад двойников – каждый должен представить какую-нибудь знаменитость.
– У нас было две Флоренс Миллз,[21] три Томаса Бичема[22] и четыре Джерси Лили.[23]
Маскарад «Восточный базар» – очень смешно получилось: все нарядились в торговцев и продавали друг другу кто рыбу, кто орехи, кто хворост… Одна дама приехала на настоящем верблюде. Когда музыканты начали играть джаз, он перепугался и начал орать дурным голосом.
«Рассказывай, дорогая. Говори со мной. Я все пойму. Буду идти с тобой вечно – вдоль поезда, вдоль блестящих рельс. Хочешь, заманю тебя и украду? Хочешь, угощу конфетой – у меня есть. Как гексаграмма „Цянь“ – каждая шестерка шпал (в „Книге перемен“ означает „небо“). Знаешь, родная, где бы я ни был, я никуда от тебя не уезжал…»
Клим выяснил, что в Линьчэн прибыл Рой Андерсен, американец, посланный из Пекина для переговоров с похитителями. Так как приличных гостиниц в городе не было, он остановился в своем вагоне.
Когда Клим вернулся на станцию, уже стемнело. Беседа с мистером Андерсеном переносилась на завтра. Надо было где-то переночевать, но все вагоны и платформы были забиты. Достав из чемодана фонарик, Клим пошел разыскивать место посуше – накануне прошел дождь и земля была в лужах. Пылали костры, шумели голоса, сновали крестьяне с бамбуковыми коромыслами – продавали вареные яйца и пампушки.
Даже под вагонами кто-то сидел. Клим посветил фонариком: целый выводок ребятишек – прижались друг к другу, только черные глаза поблескивают. Луч скользнул по вагонной подножке. Дамские туфли, шелковый подол с маками…
Господи боже мой, Нина!
Она загородилась рукой от света.
– Уберите фонарь, – произнесла по-английски.
Словно удар невидимой, бесшумной бомбы по груди.
– Хэлло, дорогая.
Она вздрогнула:
– Ты?
Несколько секунд молчали.
– У нас в вагоне электричество погасло, – сказала Нина. – Проводника нет, не знаю, куда убежал.
На ней был халат, перевязанный широким поясом, волосы заколоты гребнем, глаза усталые. Клим предложил ей руку:
– Пойдем искать проводника.
Она не оттолкнула его. Взяла под локоть.
– Как ты здесь очутился? – спросила.
Клим рассказал о «Ежедневных новостях Северного Китая», о задании редактора.
– Ты неплохо устроился.
– А ты?
– И я.
Можно было не спрашивать: сладкие духи, длинные серьги, тонкие часики-браслет на запястье. Люди, сидевшие на платформе, провожали ее взглядами.
Нина сказала, что живет в Шанхае, снимает особняк в Международном поселении.
– Чем занимаешься?
– Провожу балы.
Нина хвасталась: маскарад двойников – каждый должен представить какую-нибудь знаменитость.
– У нас было две Флоренс Миллз,[21] три Томаса Бичема[22] и четыре Джерси Лили.[23]
Маскарад «Восточный базар» – очень смешно получилось: все нарядились в торговцев и продавали друг другу кто рыбу, кто орехи, кто хворост… Одна дама приехала на настоящем верблюде. Когда музыканты начали играть джаз, он перепугался и начал орать дурным голосом.
«Рассказывай, дорогая. Говори со мной. Я все пойму. Буду идти с тобой вечно – вдоль поезда, вдоль блестящих рельс. Хочешь, заманю тебя и украду? Хочешь, угощу конфетой – у меня есть. Как гексаграмма „Цянь“ – каждая шестерка шпал (в „Книге перемен“ означает „небо“). Знаешь, родная, где бы я ни был, я никуда от тебя не уезжал…»
2
Нина прибыла сюда, потому что ее знакомый попал в заложники. Сердце дернулось – ехать в эту дыру ради какого-то знакомого?
– Ты что-нибудь разузнала о нем?
Нина покачала головой:
– Пленников увели в горы. Войска идут по следу, но приблизиться не могут: главарь бандитов сказал, что иначе он прикажет расстрелять людей.
– Этот знакомый – пан Лабуда? – не выдержал Клим.
Нина рассмеялась:
– Иржи спит у себя в купе. Я взяла его с собой, но толку от него мало.
Камень с души упал. Значит, не любит Нина Лабуду. Так зачем она здесь? Зачем таскает с собой Иржи? Спрашивать нельзя, ревновать нельзя, можно только смотреть и не верить своим глазам: все-таки привела судьба встретиться.
Нина взглянула на часы:
– Бог с ним, с проводником. Хотела почитать – сейчас все равно поздно. Ты где остановился?
– Нигде.
– Хочешь, в мое купе пойдем? У меня верхняя полка свободна.
– Ты что-нибудь разузнала о нем?
Нина покачала головой:
– Пленников увели в горы. Войска идут по следу, но приблизиться не могут: главарь бандитов сказал, что иначе он прикажет расстрелять людей.
– Этот знакомый – пан Лабуда? – не выдержал Клим.
Нина рассмеялась:
– Иржи спит у себя в купе. Я взяла его с собой, но толку от него мало.
Камень с души упал. Значит, не любит Нина Лабуду. Так зачем она здесь? Зачем таскает с собой Иржи? Спрашивать нельзя, ревновать нельзя, можно только смотреть и не верить своим глазам: все-таки привела судьба встретиться.
Нина взглянула на часы:
– Бог с ним, с проводником. Хотела почитать – сейчас все равно поздно. Ты где остановился?
– Нигде.
– Хочешь, в мое купе пойдем? У меня верхняя полка свободна.
3
Великие звездные боги, Фу, Лу и Шу, спрячьте золотые монеты, свитки мудрости и персики долголетия, пустите меня к моей женщине, в темноту, заприте двери, завесьте окна.
Уймите сердце мое, дайте вздохнуть свободно.
Впрочем, знаете что? Пришлите мне прекрасную Гуань Инь, богиню милосердия. Говорят, к ней надо взывать в минуты опасности. А сейчас такая минута:
Эх, родная, родная… О чем ты думаешь сейчас? Лежишь, спрятав руку под подушку, – знаю, даже не видя тебя.
Медленно, дюйм за дюймом, целую вечность двигаться к краю полки. Посмотреть вниз. Маки на твоем халате кажутся почти черными…
Нина села.
– Заели комары! – сказала в сердцах. – Откуда их столько?
– Хочешь, выловим?
Клим с готовностью спрыгнул вниз, вытащил из чемодана фонарик. Тусклый свет озарил купе, и луна за окном погасла.
– Посвети мне: где-то тут пищали, – сказала Нина, оглядывая стену у изголовья. – Ага! Есть!
От комара осталось мокрое место.
– Тут еще две штуки сидят! Дай-ка мне газету.
Клим, улыбаясь, следил за ней. Нина боролась с врагами: «Сюда посвети! И сюда! И сюда!»
– Они наверняка под потолком затаились. Подержи меня.
Не смея передохнуть, Клим взял ее за талию, подсадил, чтобы она могла дотянуться до верхних полок. Луч фонаря подсвечивал широкие рукава ее халата.
Внезапно потеряв равновесие, Нина обхватила Клима за шею. Фонарь полетел под стол.
– Ох, прости…
Клим осторожно поставил ее на пол – напугавшуюся, тяжело дышащую. Обнял, поцеловал в губы. Думай что хочешь… но это невозможно: залететь сюда, как шальная пуля, и не…
Нина ослабла, села на постель:
– Ты что?
Клим не отвечал. Встал перед ней на колени, раздвинул полы халата. Груди с темными сосками, черная родинка – как капля шоколада. Ткнулся лицом в нежность живота:
– Делай что хочешь – люблю тебя.
– Клим… не надо…
Он отвел ее руки за спину. Контрабандист, нарушитель границ…
Нелепейшее, восхитительное счастье: разбирать ночью перепутавшиеся цепочки нательных крестов.
Уймите сердце мое, дайте вздохнуть свободно.
Впрочем, знаете что? Пришлите мне прекрасную Гуань Инь, богиню милосердия. Говорят, к ней надо взывать в минуты опасности. А сейчас такая минута:
Клим молчал, прислушиваясь к ее дыханию. Столько месяцев не видел ее, а каждый вздох, каждый шорох знакомы. Над ухом звенел комар, луна просвечивала сквозь штору размазанным кругом.
женщина моя
там,
внизу,
не спит.
Эх, родная, родная… О чем ты думаешь сейчас? Лежишь, спрятав руку под подушку, – знаю, даже не видя тебя.
Медленно, дюйм за дюймом, целую вечность двигаться к краю полки. Посмотреть вниз. Маки на твоем халате кажутся почти черными…
Нина села.
– Заели комары! – сказала в сердцах. – Откуда их столько?
– Хочешь, выловим?
Клим с готовностью спрыгнул вниз, вытащил из чемодана фонарик. Тусклый свет озарил купе, и луна за окном погасла.
– Посвети мне: где-то тут пищали, – сказала Нина, оглядывая стену у изголовья. – Ага! Есть!
От комара осталось мокрое место.
– Тут еще две штуки сидят! Дай-ка мне газету.
Клим, улыбаясь, следил за ней. Нина боролась с врагами: «Сюда посвети! И сюда! И сюда!»
– Они наверняка под потолком затаились. Подержи меня.
Не смея передохнуть, Клим взял ее за талию, подсадил, чтобы она могла дотянуться до верхних полок. Луч фонаря подсвечивал широкие рукава ее халата.
Внезапно потеряв равновесие, Нина обхватила Клима за шею. Фонарь полетел под стол.
– Ох, прости…
Клим осторожно поставил ее на пол – напугавшуюся, тяжело дышащую. Обнял, поцеловал в губы. Думай что хочешь… но это невозможно: залететь сюда, как шальная пуля, и не…
Нина ослабла, села на постель:
– Ты что?
Клим не отвечал. Встал перед ней на колени, раздвинул полы халата. Груди с темными сосками, черная родинка – как капля шоколада. Ткнулся лицом в нежность живота:
– Делай что хочешь – люблю тебя.
– Клим… не надо…
Он отвел ее руки за спину. Контрабандист, нарушитель границ…
Нелепейшее, восхитительное счастье: разбирать ночью перепутавшиеся цепочки нательных крестов.
Глава 14
1
Клим даже во сне не отпускал Нину. Чудесный, родной…
Физическая страсть бывает двух видов: когда тобой восхищаются, когда голова идет кругом от недоуменно-радостного «Господи, за что мне такое счастье?!» А бывает, тебя используют, как носовой платок: ты ценна и совершенно необходима для отправления естественной надобности.
В этом вся разница между любовью и грубым скотством.
Нина гладила запястье Клима. Он-то любил ее со всей нежностью, на которую был способен. Он ничего не забыл и ничуть не изменился. А она?
Нина позвала его к себе в купе, потому что у нее были свои причины. Возможно, Клим не поймет, но, когда тебе одиноко, когда ты вконец запутываешься, тебе надо, чтобы кто-то оказался рядом. Кто-то, кому не все равно.
Нина смотрела на своего мужа. Сердце тревожно екало в груди.
Она использовала Клима – как носовой платок? Неужели он завтра проснется с тем чувством опустошенности, которое возникало у самой Нины когда-то давно – когда к ней захаживал начальник казенных складов?
Клим удивил ее: хорошо одетый, хорошо пахнущий и – вопреки ее пророчествам – вполне успешный: «Ежедневные новости Северного Китая» – весьма солидное издание.
Досада, что он прекрасно обошелся без нее, и острое желание присвоить его… Когда Нина привела Клима к себе в купе, то долго прислушивалась к шорохам наверху: «Неужели он уснет и даже не попытается?..» Сама все устроила.
Бурная радость, счастье, которое не опишешь словами… В тот момент она его действительно любила, и он должен был это почувствовать.
Нина тихонько поцеловала Клима в плечо. Он улыбнулся во сне.
«Ты ничего не знаешь обо мне, да тебе и не нужно знать».
Приподнялась – вдвоем на узкой полке было тесно. Но Клим, не просыпаясь, притянул ее к себе. Его сердце стучало гулко и ровно.
Физическая страсть бывает двух видов: когда тобой восхищаются, когда голова идет кругом от недоуменно-радостного «Господи, за что мне такое счастье?!» А бывает, тебя используют, как носовой платок: ты ценна и совершенно необходима для отправления естественной надобности.
В этом вся разница между любовью и грубым скотством.
Нина гладила запястье Клима. Он-то любил ее со всей нежностью, на которую был способен. Он ничего не забыл и ничуть не изменился. А она?
Нина позвала его к себе в купе, потому что у нее были свои причины. Возможно, Клим не поймет, но, когда тебе одиноко, когда ты вконец запутываешься, тебе надо, чтобы кто-то оказался рядом. Кто-то, кому не все равно.
Нина смотрела на своего мужа. Сердце тревожно екало в груди.
Она использовала Клима – как носовой платок? Неужели он завтра проснется с тем чувством опустошенности, которое возникало у самой Нины когда-то давно – когда к ней захаживал начальник казенных складов?
Клим удивил ее: хорошо одетый, хорошо пахнущий и – вопреки ее пророчествам – вполне успешный: «Ежедневные новости Северного Китая» – весьма солидное издание.
Досада, что он прекрасно обошелся без нее, и острое желание присвоить его… Когда Нина привела Клима к себе в купе, то долго прислушивалась к шорохам наверху: «Неужели он уснет и даже не попытается?..» Сама все устроила.
Бурная радость, счастье, которое не опишешь словами… В тот момент она его действительно любила, и он должен был это почувствовать.
Нина тихонько поцеловала Клима в плечо. Он улыбнулся во сне.
«Ты ничего не знаешь обо мне, да тебе и не нужно знать».
Приподнялась – вдвоем на узкой полке было тесно. Но Клим, не просыпаясь, притянул ее к себе. Его сердце стучало гулко и ровно.
2
Олман был прав – оформить документы чехословацкого консульства оказалось не так сложно. Взятка и бумага, составленная им для Комиссариата по иностранным делам, решили дело. Через две недели Нина уже танцевала на первом балу в своем новом доме, снятом у Тамары за символическую плату. Китайская казна не досчиталась таможенных сборов на десять ящиков шампанского.
– Заработать легко тому, кто по натуре торговец, – говорила Тамара. – Например, наш Лемуан нюхом чует, где лежат деньги. А вы, Нина Васильевна, правитель: куда ни придете, люди начинают подчиняться вам, ибо так должно быть.
Нина смеялась:
– Ах, если бы! Кто мне будет подчиняться?
– Слушайте меня: я по натуре мудрец и знаю, что говорю. Мудрец, торговец и правитель – это самое удачное сочетание для любого предприятия. Поэтому у нас все получается.
Все действительно выходило как надо, но тем не менее у Нины под кожей засел страх. Ее не покидало чувство, что она полностью зависит от Олманов и Лемуана и они могут погубить ее в любой момент. Тамара как будто насмехалась, когда говорила, что Нина – правитель. Они с Иржи были преступниками и большую часть времени тратили на заметание следов и на мысли о неизбежном наказании.
Нина подыгрывала Тамаре, и если раньше она изображала других, то сейчас изображала другую себя – неустрашимую, спокойную и жизнерадостную. Нина нужна была мудрой миссис Олман, как актриса нужна драматургу: Тамара придумывала пьесу и прописывала в ней роли, а потом с нетерпением ждала представления и отзывов публики. После каждого бала она расспрашивала Нину, с кем та поговорила, кто и что сказал, – и все это с довольной, многознающей улыбкой. Ей доставляло удовольствие собирать сведения о знакомых и делать прогнозы, кто за кем будет ухаживать и кто с кем поругается. На этот счет Тамара никогда не ошибалась.
Временами она просила Нину чуть-чуть «подправить действительность»: познакомить людей или ввернуть в разговор фразу, которая могла многое изменить. При этом она никого не посвящала в свои планы. Нина не сомневалась, что у Тамары есть знакомые, с помощью которых она точно так же управляет и ею самой – без ее ведома. Просчитать ходы миссис Олман было невозможно: она не искала выгоды – ей требовался увлекательный сюжет. Если ей покажется, что арест горе-консула – это любопытный поворот событий, она тут же разыграет эту карту.
Нина чувствовала себя голым королем, идущим по улице с высоко поднятым подбородком, и каждую секунду ждала выкрика: «Эге, а величество – без штанов!» Ей требовалась защита: кто-то сильный и действительно неустрашимый.
Но пока у нее был только Иржи. В его преданности она не сомневалась: они были повязаны, как каторжники парными кандалами. Нина сняла для него квартиру в Китайском городе – там и повесили табличку «Консульство Чехословакии» с гербом и весьма двусмысленным девизом: «Veritas Vincit» – «Правда побеждает». Своим гостям Нина представлялась кузиной чехословацкого консула, которая по его просьбе устраивает всевозможные развлечения.
Тамара действительно подобрала для нее идеальную публику. Господа из высшего общества, конечно, не заглядывали к Нине: у нее собирались коммерсанты средней руки, девицы, подыскивающие женихов, и представители богемы с длинными волосами и неизменными разговорами о погибшей культуре. Часто к Нине заходили и вовсе незнакомые личности, которых приводили друзья друзей. Они не требовали роскошного угощения (в целях экономии Нина предлагала только коктейли и закуски), им достаточно было того, что в доме шумно, дымно и весело и что хозяйка соблюдала некие церемонии, которые позволяли гостям чувствовать себя недалеко от вершины мира.
Поначалу Нина слегка побаивалась этого разудалого табора, но очень скоро поняла, что гости заинтересованы в ней куда больше, чем она в них. Всем им требовался повод, чтобы показать себя и посмотреть на других, им нужен был большой дом с лужайкой и атмосфера необязательности. У Нины не придирались к акценту и не задавали лишних вопросов.
В короткое время она завела больше сотни знакомых, из которых никто не стал ее другом. Может быть, среди них и были интересные люди, но все складывалось так, что о серьезных вещах у Нины не говорили. Шутки, флирт, сплетни – никто не показывал своего истинного лица. Но так оно и должно было быть: Нина не хотела ни с кем сходиться. Дружба предполагает откровенность, а откровенность могла стоить ей очень дорого. Ее «семейный круг» оставался очень мал: Тони, Тамара и Иржи. Лемуана, хоть он и знал ее тайну, можно было не считать. Он примыкал к ее жизни с краю, который соприкасался с портовыми спекулянтами и виноторговцами, а от этого мира Нина хотела отгородиться самой высокой стеной.
К Лабуде она испытывала теплую, но все же презрительную жалость. Нину трогало то, что он дал ей возможность заработать. Она берегла его и старалась не впутывать в отношения с Лемуаном и Олманом. Но сам Иржи не берег ее нервы.
– Я знаю, что в Шанхае присутствуют чехи, – говорил он каждый раз. – Скоро нас выведут на прозрачную воду.
Нина стискивала зубы. Она всеми силами пыталась забыть о своих страхах. Как только у нее появились деньги, она начала ходить по блошиным рынкам и антикварным магазинам, выискивая переливчатые муранские вазы и голландские серебряные черпаки с выпуклыми мельницами на дне. Обилие красивых вещей успокаивало ее: они были символом того, что ей многое позволено.
Найти продавца, который не понимает, что за вещь попала ему в руки, долго прицениваться, торговаться и все-таки выкупить лампу Тиффани или статуэтку работы Лансере.[24]
Дом Нины начал напоминать белый особняк на Гребешке. Не видом – там все было другое. Скорее смыслом.
Она не выносила темноты и после захода солнца во всех комнатах зажигала электричество. До рассвета читала – в основном по-английски. Ама,[25] горничная по имени Чьинь, догадалась, что Нина боится кошмаров.
– Где ваш муж, мисси? – спросила она. – Злые духи не дают вам спать, потому что вы беспокоитесь за мужа?
Нина ничего не ответила. Она каждый день бывала в доме Олманов. Она видела, как Тони садится рядом с Тамарой и тихонько под столом держит ее за руку и вплетает свои пальцы в ее, обтянутые атласной перчаткой.
А Нина думала о том, что у нее под ногами паркет, на стене – багет, на себе – жакет от дома Пату, – получи бесплатное приложение к покупке – одиночество высшего сор та. Носи его на шее, как лисий воротник, как пустую шкурку с болтающимися мертвыми лапами.
«Я замучилась жить одна…» Нина всеми силами пыталась избавиться от этой мысли, разбирала ее, выискивая первопричины. Раньше у Нины была любовь, но она иссохла из-за того, что ей недоставало денег. Теперь у нее были деньги, но это не приносило ни малейшей радости.
Клим был человеком, на которого можно было положиться, она могла рассказать ему все, и он вступился бы за нее, ни о чем не спрашивая и не требуя платы. Но как только сожаления о непоправимой ошибке закрадывались к ней в сердце, Нина гнала их. Она нарочно представляла, что Клим совсем опустился, размяк, может, уехал с контрадмиралом Старком на Филиппины, может, бродит где-нибудь по шанхайским подворотням вместе с остальным бородатым, вшивым белым воинством. Нина умом понимала, что этого быть не может – Клим не из тех людей, что опускаются, – но старательно убеждала себя в обратном.
Нет-нет, в любом случае не Клим. Слов из песни не выкинешь – что сделано, то сделано. Ей нужна новая любовь. Мужчина, который будет намного умнее и сильнее ее. За чью спину можно спрятаться, как Тамара прячется за спину Тони.
– Заработать легко тому, кто по натуре торговец, – говорила Тамара. – Например, наш Лемуан нюхом чует, где лежат деньги. А вы, Нина Васильевна, правитель: куда ни придете, люди начинают подчиняться вам, ибо так должно быть.
Нина смеялась:
– Ах, если бы! Кто мне будет подчиняться?
– Слушайте меня: я по натуре мудрец и знаю, что говорю. Мудрец, торговец и правитель – это самое удачное сочетание для любого предприятия. Поэтому у нас все получается.
Все действительно выходило как надо, но тем не менее у Нины под кожей засел страх. Ее не покидало чувство, что она полностью зависит от Олманов и Лемуана и они могут погубить ее в любой момент. Тамара как будто насмехалась, когда говорила, что Нина – правитель. Они с Иржи были преступниками и большую часть времени тратили на заметание следов и на мысли о неизбежном наказании.
Нина подыгрывала Тамаре, и если раньше она изображала других, то сейчас изображала другую себя – неустрашимую, спокойную и жизнерадостную. Нина нужна была мудрой миссис Олман, как актриса нужна драматургу: Тамара придумывала пьесу и прописывала в ней роли, а потом с нетерпением ждала представления и отзывов публики. После каждого бала она расспрашивала Нину, с кем та поговорила, кто и что сказал, – и все это с довольной, многознающей улыбкой. Ей доставляло удовольствие собирать сведения о знакомых и делать прогнозы, кто за кем будет ухаживать и кто с кем поругается. На этот счет Тамара никогда не ошибалась.
Временами она просила Нину чуть-чуть «подправить действительность»: познакомить людей или ввернуть в разговор фразу, которая могла многое изменить. При этом она никого не посвящала в свои планы. Нина не сомневалась, что у Тамары есть знакомые, с помощью которых она точно так же управляет и ею самой – без ее ведома. Просчитать ходы миссис Олман было невозможно: она не искала выгоды – ей требовался увлекательный сюжет. Если ей покажется, что арест горе-консула – это любопытный поворот событий, она тут же разыграет эту карту.
Нина чувствовала себя голым королем, идущим по улице с высоко поднятым подбородком, и каждую секунду ждала выкрика: «Эге, а величество – без штанов!» Ей требовалась защита: кто-то сильный и действительно неустрашимый.
Но пока у нее был только Иржи. В его преданности она не сомневалась: они были повязаны, как каторжники парными кандалами. Нина сняла для него квартиру в Китайском городе – там и повесили табличку «Консульство Чехословакии» с гербом и весьма двусмысленным девизом: «Veritas Vincit» – «Правда побеждает». Своим гостям Нина представлялась кузиной чехословацкого консула, которая по его просьбе устраивает всевозможные развлечения.
Тамара действительно подобрала для нее идеальную публику. Господа из высшего общества, конечно, не заглядывали к Нине: у нее собирались коммерсанты средней руки, девицы, подыскивающие женихов, и представители богемы с длинными волосами и неизменными разговорами о погибшей культуре. Часто к Нине заходили и вовсе незнакомые личности, которых приводили друзья друзей. Они не требовали роскошного угощения (в целях экономии Нина предлагала только коктейли и закуски), им достаточно было того, что в доме шумно, дымно и весело и что хозяйка соблюдала некие церемонии, которые позволяли гостям чувствовать себя недалеко от вершины мира.
Поначалу Нина слегка побаивалась этого разудалого табора, но очень скоро поняла, что гости заинтересованы в ней куда больше, чем она в них. Всем им требовался повод, чтобы показать себя и посмотреть на других, им нужен был большой дом с лужайкой и атмосфера необязательности. У Нины не придирались к акценту и не задавали лишних вопросов.
В короткое время она завела больше сотни знакомых, из которых никто не стал ее другом. Может быть, среди них и были интересные люди, но все складывалось так, что о серьезных вещах у Нины не говорили. Шутки, флирт, сплетни – никто не показывал своего истинного лица. Но так оно и должно было быть: Нина не хотела ни с кем сходиться. Дружба предполагает откровенность, а откровенность могла стоить ей очень дорого. Ее «семейный круг» оставался очень мал: Тони, Тамара и Иржи. Лемуана, хоть он и знал ее тайну, можно было не считать. Он примыкал к ее жизни с краю, который соприкасался с портовыми спекулянтами и виноторговцами, а от этого мира Нина хотела отгородиться самой высокой стеной.
К Лабуде она испытывала теплую, но все же презрительную жалость. Нину трогало то, что он дал ей возможность заработать. Она берегла его и старалась не впутывать в отношения с Лемуаном и Олманом. Но сам Иржи не берег ее нервы.
– Я знаю, что в Шанхае присутствуют чехи, – говорил он каждый раз. – Скоро нас выведут на прозрачную воду.
Нина стискивала зубы. Она всеми силами пыталась забыть о своих страхах. Как только у нее появились деньги, она начала ходить по блошиным рынкам и антикварным магазинам, выискивая переливчатые муранские вазы и голландские серебряные черпаки с выпуклыми мельницами на дне. Обилие красивых вещей успокаивало ее: они были символом того, что ей многое позволено.
Найти продавца, который не понимает, что за вещь попала ему в руки, долго прицениваться, торговаться и все-таки выкупить лампу Тиффани или статуэтку работы Лансере.[24]
Дом Нины начал напоминать белый особняк на Гребешке. Не видом – там все было другое. Скорее смыслом.
Она не выносила темноты и после захода солнца во всех комнатах зажигала электричество. До рассвета читала – в основном по-английски. Ама,[25] горничная по имени Чьинь, догадалась, что Нина боится кошмаров.
– Где ваш муж, мисси? – спросила она. – Злые духи не дают вам спать, потому что вы беспокоитесь за мужа?
Нина ничего не ответила. Она каждый день бывала в доме Олманов. Она видела, как Тони садится рядом с Тамарой и тихонько под столом держит ее за руку и вплетает свои пальцы в ее, обтянутые атласной перчаткой.
А Нина думала о том, что у нее под ногами паркет, на стене – багет, на себе – жакет от дома Пату, – получи бесплатное приложение к покупке – одиночество высшего сор та. Носи его на шее, как лисий воротник, как пустую шкурку с болтающимися мертвыми лапами.
«Я замучилась жить одна…» Нина всеми силами пыталась избавиться от этой мысли, разбирала ее, выискивая первопричины. Раньше у Нины была любовь, но она иссохла из-за того, что ей недоставало денег. Теперь у нее были деньги, но это не приносило ни малейшей радости.
Клим был человеком, на которого можно было положиться, она могла рассказать ему все, и он вступился бы за нее, ни о чем не спрашивая и не требуя платы. Но как только сожаления о непоправимой ошибке закрадывались к ней в сердце, Нина гнала их. Она нарочно представляла, что Клим совсем опустился, размяк, может, уехал с контрадмиралом Старком на Филиппины, может, бродит где-нибудь по шанхайским подворотням вместе с остальным бородатым, вшивым белым воинством. Нина умом понимала, что этого быть не может – Клим не из тех людей, что опускаются, – но старательно убеждала себя в обратном.
Нет-нет, в любом случае не Клим. Слов из песни не выкинешь – что сделано, то сделано. Ей нужна новая любовь. Мужчина, который будет намного умнее и сильнее ее. За чью спину можно спрятаться, как Тамара прячется за спину Тони.
3
У Олмана на полке стояла карточка – Тони и Даниэль Бернар на какой-то встрече. Нина разглядывала ее. Мистер Бернар был заснят в профиль, солнце падало на прямой нос и тонкое веко. Чуть заметная складка у рта. Стриженые виски, белый воротничок. Олман сидел рядом с Даниэлем, как доктор Ватсон рядом с Холмсом: хоть и на переднем плане, но главный герой – вот он, не ошибешься.