Башкиров Михаил. Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

   И еще целая куча подобных мелочей, призванных настроить посетителя на нужный лад.
   Остап же абсолютно не вмешиваясь в мои старания, занимался исключительно сотворением ГЛАВНОГО ПРЕДМЕТА.
   Замысел поражал оригинальностью и дерзостью. Сему "персту указующему" предстояло экстазно вращаться над гадательной скатертью на туго натянутой бечевке.
   И скажу без лукавства - Остап создал шедевр. Из обыкновенного медного пестика, украденного мной из под носа кухарки и щедрого количества специального (рецепт утерян) клея.
   Мумифицированный половой член Ивана Грозного производил благоговейно-отталкивающее впечатление и оказывал магическое воздействие, как несомненно подлинная, выкраденная из подземелий Соловецкого монастыря, содомско-гоморская реликвия, скрываемая зловредными архиереями от глаз народа.
   В общем, член завращался точно по расписанию.
   Я, в черном трикотажном облачении, символизирующий то ли тень павшего сатира, то ли располневшего от безделья духа, крадучись подносил напитки и пирожные.
   Остап сосредотачивался.
   В шикарной белой чалме и полупрозрачных вышитых шальварах он покорял сердца и умы, жаждущие откровений. А голос полный затаенной страсти, тоски по утраченной невинности, не по годам житейско-мудрый, с философской начинкой.
   И никто, поверьте, никто не ушел разочарованным, никто не обманулся в своих ожиданиях, хотя мы строго соблюдали правило - только один вопрос и один ответ.
   Член неутомимо и бойко вращался, замечательно подергиваясь по собственной инициативе.
   Клиент торопливо записывал три буквы, над которыми произошло проявление жуткого духа.
   Остап толковал.
   За вечер удавалось провести до десяти сеансов.
   Бендер поражал меня способностью на одни и те же банальные вопросы давать глубокие, сокровенные, бьющие в точку, ответы.
   Член гипнотизирует сидящего напротив.
   - Можно спрашивать? - шепот женщины средних лет пронизан страхом грядущего.
   - Пусть как следует раскрутится. Проявление духа начинается в переходной обратной фазе, при проявлении явственных признаков усталости и раздражения.
   - Можно?
   - Помните, дух прореагирует только один раз, второй вопрос его спугнет и ответ будет безнадежно испорчен.
   - Да.
   - О революциях, столыпинской реформе, государственной думе и прочих ерундистиках ни - слова. Дух этого не переносит.
   - Да. Да.
   - И засекайте момент истины... Смотрите, первые признаки утомления... Спрашивайте же! Скорей!
   - Я хочу... Хочу...
   - Смелее, здесь полный интим и конфиденциальность.
   - Я хочу знать, не изменяет ли мне мой Козлик?
   - Ждите ответа.
   - "М"! Вы видели, он дернулся над "М".
   - Внимательней.
   - "Л"!
   - Осталась последняя буква.
   - Он не хочет больше показывать, не хочет!
   - Терпение.
   - "О"! Наконец-то. "О"!
   - Надеюсь, речь духа вам понятна?
   - Не очень.
   - Он доверил мне огласить сие таинство.
   - "М" - наверное," милый"...
   - Я сказал. Внимайте!
   - Да. Да.
   - "Мойте рыло одеколоном". Царь всея Руси Иоанн Васильевич Грозный, собственной персоной.
   - Но простите, молодой человек, разве в те времена знали одеколон?
   - Чем же, по вашему, царь освежался после бритья?
   - Но по-моему, у него как известно с картины Репина была борода.
   - Я же не утверждал, что Иоанн Васильевич брил именно себя. Схватит, сердешный, топорик поострей и по щечкам, по щечкам, то псковским, то новгородским, то татарским... А после тщательного бритья, как водится, чарку одеколона, без закуси, в дружной компании опричников.
   - Значит, Козлик изменяет?
   - Увы, член лгать не приучен.
   - Ну, я ему, побрею кое-что!..
   Потрескивают свечи.
   Остап утирает вафельным полотенцем трудовой предательский пот, орошающий лик пророка.
   Я впускаю следующего.
   Мелкий служащий, среднеоплачиваемой категории. Нервно подергивает узкие негусарские усики.
   - Почему мне надоела сестра жены?
   Член не скупясь выдает характеристику свояченице.
   "Р", "Н", "В".
   Остап вдохновенно:
   - М-да, м-да, весьма тревожный смысл.
   - Не жалейте подлеца.
   - Очень тревожный смысл.
   - Не томите, умоляю... Приму истину, как бы горька она не была.
   - Разбилась...
   - О, боже!
   - Разбилась ночная ваза!
   - Вдребезги?
   - На мелкие осколки.
   - Фаянсовая?
   - Не хрустальная же.
   - С синими цветочками и трещинкой на крышке?
   - И с цветочками, и с трещинкой.
   - Это ступенька на лестнице виновата, я предупреждал неоднократно, это ступенька.
   - Да, процедура выноса закончилась печально.
   - Но я же хотел попростецки, так сказать, по родственному...
   Остап меняет фиолетовую безрукавку на желтую.
   Остап торопливо выпивает стакан крепкого чаю с лимоном (три ложки сахара и ломтик в палец толщиной).
   Остап поправляет царский член - бечевка издает струнный звук.
   Толстая хохотушка, едва сдерживая распирающий ее смех, все никак не может обратиться к вращающемуся в экстазе духу с судьбоносным вопросом.
   Мы терпеливы.
   - Ой, батюшки, прямо и не знаю - к кому прислониться на закате днев, к повару из хвранцузского ресторану али к щвейцару, с золотыми галунами?
   Заканчивает вопрос прысканьем в ладошки.
   Невозмутимый член выдает разборчивой невестушке.
   "К", "Л", "С".
   - Касторка - лучшее слабительное, - выпаливает Остап без раздумий.
   - Ой, - заходится в смехе толстуха, - Ой... Ой...
   Я протягиваю стакан с холодной водой (относительно) приготовленный для истерик и трансов.
   Она фыркает, разбрызгивает воду.
   Я начинаю подпирать ее к выходу.
   - Швейцар-то мне милее краснорожего! - кричит она на прощание. - Милее!
   Удовлетворенную сменяет смущающийся интеллигент.
   - С точки зрения формальной логики, прослеживается дичайшая закономерность... Утром, извините, расцветаю по всем физиологическим и гигиеническим канонам, а вот с вечера, извините, вяленький и нет средства для приведения в состояние, извините, коитуса... Вот в чем вопрос?
   Интеллигент долго, пристально, с завистью созерцает членовращение и уже в затухающей фазе едва наскребает три буквы - и все, как специально "П".
   - П-п-е-е-е-гас, - произносит Остап напевно. - Пырнул поэ-э-э-та!
   - Извините, вы сказали - пырнул?
   - Пырнул! - голос Остап обрел нужную степень наглости и твердости, которых интеллигенты не переваривают.
   - Пегас?
   - Самый настоящий. С крыльями и хвостом.
   - Извините, а чем пырнул?
   - Разумеется, копытом.
   - Но насколько я в курсе, копытом ля-га-ют-ся!
   - Лошади, кобылы, мерины, стригунки, мустанги, одры, кони и пони, как установлено науками, производят болевое, защитное, агрессивное действие вышеназванным роговым наростом, а вот Пегас, источивший до остроты средневекового кинжала вдохновенные конечности о поэтический гранит неприступного Парнаса, - совсем другая масть.
   - Убедили, убедили...
   - Судя по вашей обиде за трудягу-Пегаса, вам неоднократно приходилось его седлать?
   - Вот именно... Вы открыли мне глаза... Как же я упустил первопричину ежевечернего фиаско... Она же лежит на поверхности... Слепец! Именно ПЕГАС ПЫРНУЛ ПОЭТА!
   - Стихотворством балуетесь?
   - Регулярно.
   - Лирикой?
   - Да нет, все больше опусы гражданского звучания.
   - Понятно... Пегасом можешь ты не быть, а жеребцом всегда обязан!
   - Какое микроскопическое попадание... Я бы дня через три снова бы заглянул, извините, для углубления вопроса, не возражаете?
   - В порядке очереди!
   Ледяной тон Остапа добил сдавшегося интеллигента.
   - Как неуемному наезднику своенравного Пегаса...
   Остап оборвал распускающуюся жалким цветком фразу.
   - Тройной тариф.
   - Я вам оду посвящу.
   - Согласен только на поэму амфибрахием.
   - Так когда пожаловать?
   - В ближайшую субботу даем внеплановые сеансы для особо жаждущих повторного приобщения...
   Убираю со свечей нагар.
   Разглаживаю скатерть, скомканную обидчивым интеллигентом.
   Нет, подумать только, какая отзывчивая благородная натура, за Пегаса обиделся.
   Вплывает, робко смежив веки, трепеща густыми ресницами, затаенно дыша, вздымая крепко оформленную тугую девичью грудь, покусывая кружевной платочек.
   И бьет вопросом наповал.
   И меня, и Остапа, и раскручивающийся член.
   - Какого цвета будут глаза у человека, который лишит меня девственности?
   Вопрос - всем вопросам вопрос.
   А буквы: "С", "В", "О".
   - Сердце - важный орган! - выносит вердикт Остап и многозначительно касается указательным пальцем кивающего по инерции члена.
   - Неужели это правда, что у человека, взявшего мою чистоту, будет сердце?
   - Непременно, без оного затруднительно - и не только с невинностью.
   - Сердце мужественное, огромное, романтичное?
   - Ну, если у вас хватит характера посетить анатомический театр, куда ваш суженый угодит после первой брачной ночи...
   - Характера хватит...
   Еще парочка подобных девственниц - и можно закрывать лавочку.
   То ли дело дитятя блатного мира.
   Смирен яко овца.
   Лепень клетчатый. Золотая фикса. Полный воровской прикид.
   Только бы член не свистнул, уходя.
   Без приглашения и разрешения извлекает из золотого портсигара папиросу с золотым ободком.
   Я придвигаю клиенту пепельницу, выполненную в виде наяды, раздвинувшей широко чресла.
   Одобрительно цыкает.
   Щелкает, конечно же, золотой зажигалкой.
   - И на ком это я, Сеня Режик, поймал триппер, чтоб ей, падле, сгореть от перепою?
   Остап одаривает шикующего венерического неудачника.
   - Привидение явилось голое!
   - Век воли не видать - Верка, раздолбайка! Не успеешь клеши скинуть, а она, стервоза уже в чем мама родила, стоить раком...
   - Излюбленная поза заразных привидений.
   - Уханькаю!..
   И пока Сеня Режик выстраивал из русских кирпичей многоярусный готический собор, я незаметно, бочком-бочком втискиваюсь между ним и нашим уважаемым членом.
   В общем, от сеанса к сеансу мы убеждались в плодотворности неординарного подхода к спиритизму.
   После успешного дебюта, вызвавшего в городе небывалый ажиотаж, Остап прочно осел в фаллическом флигеле, вырвавшись наконец из душных тисков зубного ля фам терибля.
   Для укрепления своей репутации, как мистика и провидца, Бендер начал вести сугубо затворнический образ жизни - и так втянулся в него, что перестал практически выходить даже на крыльцо.
   - Я, Коля Остен-Бакен, не вынесу очередного финта судьбы... Не хочу ничего, кроме этого отлаженного спиритического быта... Здесь уютно и безопасно... А то где-нибудь на свежем воздухе, на лоне природы или в вонючем проулке всадят по невежеству, глупости и алчности в тебя финский нож по рукоятку... Не желаю быть духом, желаю быть их властелином... В отшельничестве, чередуемом высоковдохновенными сеансами высокосортного спиритизма, есть своя непередоваемая прелесть...
   Остап не бросал слов на ветер.
   И неизвестно, как бы долго продолжалось его пребывание в шкуре мистика-одиночки, (а он вжился в образ, как улитка в раковину) если бы не грянула - война.
   ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКАЯ, КРОВАВАЯ, МИРОВАЯ!
   Глава 11
   ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВО
   "В общем, взвейтесь, соколы,
   орлами, полно горе горевать."
   О.Б.
   Спиритизм, оккультизм, мистицизм, идиотизм, дарвинизм, хамизм, марксизм, онанизм, индивидуализм, оппупизм, бюрократизм, фрейдизм, иудаизм, символизм, клизмизм, терроризм, реализм, взяткизм с первого дня вступления Российской Могучей Славной Непобедимой Империи в войну напрочь сменил всенародный, горячий, искренний, доморощенный, исконно русский, православный патриотизм.
   Кипучая натура Остапа Бендера, возбужденная мировым катаклизмом, не могла оставаться в стороне от общего подъема.
   Умело подделав хронологию в нужном документе, он поступил на ускоренные акушерско-гинекологические курсы, дабы, как он выразился после утомительной родовой практики, снабжать будущие священные, кровопролитные, затяжные войны отменным пушечным мясом и санитарным обеспечением.
   Получив соответствующую квалификацию и приняв самостоятельно два десятка орущих, мокрых, не поддающихся на уговоры и увещания младенцев, Остап оставил сие хлопотное занятие и открыл подпольную консультацию по АБОРТАМ И ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВУ.
   От залетевших дам всех сословий и сумневающихся новобранцев не было отбоя.
   Что касаемо меня, то, находясь в абитуриентском звании, я лелеял мечту: наперекор сокрушительным поражениям и победным реляциям, уехать по осени в столичный университет.
   Факультет пока не выбрал, так как сам я хотел одно, маман - другое, а родитель - третье.
   Пока я терзался в жребии и предвкушал блистательную карьеру на ниве тихого, незаметного, но плодотворного служения Родине, во славу себя и науки, Остап неутомимо консультировал.
   Флигель залили карболкой и разделили простыней на две приемные: по женской части впускались культурно, через дверь, а по мужской, симулянтской, - через окно, для конспирации и увеселения соседок.
   Остап гляделся весьма амбициозно и профессионально в белом халате, с нагло торчащим из кармана стетоскопом. Картину дополняли аптекарские очки и акушерский новенький саквояж, который Бендер не выпускал из рук, то и дело широко раскрывая и демонстрируя хромированный инструмент.
   Чтобы скоротать время до отъзда, я совершенно бескорыстно ассистировал медицинскому светиле.
   Я исполнял роль самоходного экспоната.
   Для слабого пола - жертву аборта, со всеми вытекающими наглядными последствиями. Старательно изображал косолапость первой степени, криворукость и головодергание, особенно напирая на вываливание языка, пускание обильной слюны, невразумительного мычания и спорадического неконтролируемого извержения мочи. Для последнего (ошарашивающего) симптома я заранее запасался грелкой с чаем, которую приспосабливал в понятном месте и с помощью хитроумного резинополого механизма регулярно делал внушительные лужи.
   Для сильного пола - изворотливого счастливчика и ловчилу, не боящегося загреметь в армейский рай. При этом я ничего не менял из репертуара жертвы аборта.
   Остапа буквально рвали на части, и он умудрялся вести прием на обеих половинах одновременно, стремительно перемещаясь туда-сюда, гремя саквояжем и шелестя халатом.
   Это напоминало игру в лаун-теннис.
   Подача - слева, подача - справа!
   Аут!
   - И марганцовкой пробовали.
   - От окопа могу рекомендовать выпадение кишки. Прямой, толстой, тонкой, слепой.
   - И мылом.
   - Каждый день натощак, не жуя, глотайте по десять пар сырых шнурков желтого цвета, предварительно для избежания внутрижелудочных травм удалив клещами металлические наконечнички.
   - И мешок с сахаром подымали.
   - Вареные нельзя. Запивать исключительно дистиллированной водой.
   - И со второго этажа прыгали.
   - Нет, меньше не рекомендуется. Десять пар - оптимальная доза... Противно? А когда осколок вопьется со свистом в брюшную полость и испортит бесповоротно пищеварение?
   - И щипцами для завивки волос ковыряли.
   - Тогда тренируйте кашель... Ну, разве это кашель... От настоящего кашля, не липового, у медкомиссии должны лопаться барабанные перепонки, как от артобстрела, а если при этом еще умело харкать всамделишной кровью.
   - И трое суток лежали в горячей ванне с пудовой гирей на животе.
   - Кровью харкать нежелательно?.. Тогда устроим незаживающую язву до окончания военных действий. Выбирайте: на руке, ноге, анусе, то бишь заднице.
   - И лимонов перевели корзину.
   - Нога - пусть будет нога. Правая? Левая? Выше колена? Ниже? На бедре? На голени? Без разницы - очень хорошо... В этой склянке особая мазь - наноси щедро, раз в неделю, не жадничай. Язва получится - высший сорт... На второй ноге?.. Излишне. Вполне хватит и на одной. От аромата твоего гниющего мяса сдохнут все мухи, а впридачу и фельдшера с докторами.
   - И пьяный сожитель сапогом пинал.
   - Запаха не переносишь?.. Тогда отрезай палец, желательно большой... На выбор имеются пила, кухонный нож, двери, трамвай, собака, беспородная, но хваткая. Момент - и пальца, как не бывало...Ах, пальчик жалко... Тогда висеть твоей шинели с мертвым содержимым на колючей проволоке спирали Бруно или валяться в грязной антисанитарийной воронке...
   - И ничего, ничего, ничего не помогло! Ну, в таком разе медицина бессильна. Рожайте...
   Остап выразительно щелкал пальцами.
   И тут входил я, мычал, трясся, творил красивую лужу и удалялся к гренадерскому лбу, мучительно соображающему на, что же все таки решиться - на героическую смерть в штыковой атаке или на сырые шнурки, выворачивающий кашель, вонючую первосортную язву или вульгарное членовредительство...
   Глава 12
   ОКОПНАЯ ПРАВДА
   "Пишите письма."
   О.Б.
   Пронеслись стремительно дни, как вагоны со свежими пехотными ротами - с грохотом, лязганьем, пением, руганью, вонью и рельсовым затухающим эхом.
   Вот прощальный поцелуй всплакнувшей маман.
   Вот мужественные объятия родителя.
   Вот вареная курица и коржики, мои любимые,- в дорогу.
   Вот вокзальная суета.
   Вот тесное купе.
   Вот попутчики - раненый, с изящно забинтованной рукой, кавалерийский ротмистр и бледная монашка.
   Вот станции, станции, станции...
   И наконец - Петроград.
   Университет.
   И я в студентах.
   При кафедре почвоведения.
   Чем объяснить сей неожиданный выбор?
   Просто мне в душу запало с пеленок и поразило своим неисчерпаемым богатством непонятное слово - ГУМУС.
   В нем я прозрел смысл жизни вообще и своей в частности.
   Из гумуса пришли, в гумус - уйдем.
   Ах, какой это гумуснейший человечище (о том, кого уважаешь).
   Гумуснейшая гнида (о том, кого не уважаешь).
   Загумусеть - выпить по маленькой в теплой компашке.
   Гумуснуть - приударить в приступе влюбленности.
   Загумусниться - стать фанатиком и книжным червем.
   Гумус, как известно каждому достаточно образованному человеку, не только основа плодородия, но и материал для многостраничной монографии.
   По-моему, весомых аргументов предостаточно? По крайней мере, мое устремление в почвоведы, вызвало у домашних, судя по обилию торжествующих телеграмм и открыток, такое же ликование, как знаменитый Брусиловский прорыв.
   В новой форме я мерил неторопливыми, степенными студенческими шагами длинные, гулкие, напоенные ароматом реактивов коридоры.
   Подолгу, заложив руки за спину, простаивал перед застекленными образцами знаменитого русского чернозема (гумусу-то, гумусу!), давшего миру столько выдающихся деятелей науки, культуры и военного искусства.
   Регулярное посещение аудиторий сочеталось у меня с активным ведением переписки с моей суженой - Ингой Зайонц.
   Среди светлого, счастливого любовного потока довольно часто попадались надоевшие острова скучных домашних посланий, заполненных ненужными советами, сплетнями, насморками, приветами и прочей провинциальной чепухой.
   Но однажды я получил неординарное письмо - с фронта, от доблестного родителя.
   "Дорогой студент, гордись, твой отец - в дыму и пекле. К сожалению, мне не доверили вести в решающую кровавую атаку обескровленное подразделение с простреленным боевым знаменем. К сожалению, мой будущий высокопрофессиональный и сознательный почвовед, все гораздо проще. Город собрал для поддержки морального духа утомленных ратным трудом воинов представительную делегацию. В оную, кроме вашего покорного слуги, лектора по физическим эффектам, вошли: купец первой гильдии, многоуважаемый Абросимов Ермолай Ермолаевич, полицейский пристав, многоуважаемый Рюхин Федор Федорович, курсистка Фонарева Женечка, премилейшее, обаятельнейшее, мадоннообразное существо, и врач-логопед... Нет, сын, не жди от меня имени, фамилии, отчества этого субъекта... Не буду осквернять белизну листа позорным именем... Резкость тона будет объяснительна, если ты узнаешь о его неблаговидном поступке... Мы были все переполнены, как сообщающиюся сосуды, энтузиазмом и подъемом - и вдруг накануне отбытия на фронт выясняется, что негодяй- логопед демонстративно и трусливо занемог.
   Но все же, благодаря Всевышнему, наша сплоченная боевая дружина отправилась к героическим защитникам Отечества в полном составе.
   Нет, обмишурившийся логопед не передумал в последний момент, не раскаялся публично...
   Нас изволил любезно выручить твой милейший друг и бывший однокашник Остап Бендер, взявший (под псевдонимом Славянский) на себя медицинское просвещение темных солдатских кусанных вшами масс.
   Встретили нас сурово, без духовых оркестров и речей.
   Обстановка не располагает к мягкотелости и праздности.
   Мы готовы с гордо поднятыми головами и внятно бьющимися сердцами осуществить нашу грандиозную программу мероприятий.
   Дай Бог победы русскому славному оружию!
   За Царя и Отечество!
   P.S. Самоотверженный, истинный патриот своей многострадальной Родины, твой достойный друг Славянский добровольно вызвался на посещение передовых позиций.
   Увы, я не смог подхватить его героический порыв - в силу объявленной на завтра лекции " О траектории артиллерийского снаряда среднего калибра в пасмурно-дождливую погоду".
   Целую! Желаю успехов! Твой папа."
   Письмо подняло в моей неокрепшей психике целую бурю сомнений.
   Я начал переживать за родителя - шальная пуля может пробить его светлый лоб.
   Я начал жутко, до остервенения, завидовать Остапу.
   Он - там, в самой гуще судьбоносных событий, он с отчаянным криком "УРА!" ведет ночную разведку боем, он в каске, при погонах с чужого плеча, он лихо размахивает шашкой и рубит, и колет, и лупит, он пережидает ураганный огонь, зарывшись по уши в пропитанный кровью суглинок, он метко снимает набегающего противника пачками.
   Точно наяву, я видел, как Бендеру (а не мне), прикалывают к груди сразу четырех "георгиев".
   Я ощутил вдруг глубинную потребность в схватывании чего-нибудь острого. Мне захотелось устроить резню и рубку этим немецким выродкам и ублюдкам.
   Я даже устыдился той части своей крови, где копошились прусские эритроциты, и уже решил сменить свою прогерманскую фамилию на скромную, не вызывающую сомнения фамилию Гумускин, но тут подоспело второе послание с фронта, но уже не от родителя, а - Бендера.
   "Аморальный дезертир и внутренний разложенец Остен-Бакен, позволь мне в первых строках, без реверансов, вдарить в тыл, и с обеих флангов, по твоему гамадрилу-папахенцию.
   Проклятый краевиче-архимедо-ньютоновский мучитель ни в чем не повинных гимназистов вынудил меня, Остапа Бендера, посредством самого низкопробного, пошлейшего шантажа флигелем к совершению окопного круиза.
   Кстати, любезный Остен-Бакен, проконсультируйся по приезде на вакации у своей нудной маман насчет своего происхождения. Ну не в гамадрила ты! Преобразиться из тихого учителишки в махрового патриота надо суметь! Впрочем, скорей всего, это защитная реакция интеллигента-хамелеона. Обеляет свою подозрительную фамилию.
   Ладно - о фамилиях в другой раз...
   Но самое смешное, что я ни капельки не жалею о паломничестве в места несбывшейся славы и утраченной доблести.
   Компанию мне составили презабавные экземпляры рода человеческого.
   Ермолай Ермолаевич бьет рекорды по уничтожению солдатских пайков, а в промежутках между желудочно-кишечными баталиями показывает желающим карточные фокусы. Ловок, стервец.
   Федор Федорович упорно играет с офицерами в "русскую рулетку" и, вновь испытав разочарование от холостого хлопка, наяривает перед нижними чинами на балалайке патриотические мелодии из каторжного репертуара.
   Курсистке Женечке каждые полчаса ломает целку очередной поклонник, с капитана и выше.
   Гамадрил читает длинные лекции, на которых присутствует до трех вольноопределяющихся.
   А я от всей этой канители, заручившись благословлением командира полка, страстно добивающегося курсисткиного тела, рванул на передовую.
   Там царило затишье. И мне каждый встречный солдатик по секрету сообщал, что назавтра намечено братание.
   Пришлось в спешном порядке подсуетиться.
   О, неприглядная картина. Выяснилось, что предыдущее братание с превосходящими силами противника протекало на безобразно низком уровне. Обнимались, целовались, разбежались.
   Разврат, да и только.
   Для исправления положения я принял соответствующие меры.
   Коля Остен-Бакен, более тупых животных, чем русский солдат, представить трудно.
   Я им внушал.
   Я им втолковывал.
   Я потел в агитационном раже.
   И кое-что мне удалось.
   Мероприятие было направлено в цивилизованное русло.
   Поутру двинулись стройными походными колоннами, неся спешно начертанные известковые лозунги.
   ДАЕШЬ ШНАПС!
   ПРИВЕТ ГЕРРАМ ОТ ШВАЙН САЛА!
   КОМРАДЫ! СОЕДИНЯЙТЕСЬ ПО ИНТЕРЕСУ!
   ХЕНДЕ ХОХ - НЕ С ПУСТЫМИ РУКАМИ!
   Весь залежалый запас обмундирования расторопные фельдфебели спровадили практичным немцам менее чем за час, и те, конечно, уразумели прелести материального братания.
   Натуральный обмен развернулся, как на острове Борнео.
   Аппетит, как известно, приходит во время еды.
   Немцы, иступленно рыдая, стали требовать матрешек, гжельский фарфор, палехские шкатулки, хохломские деревянные ложки, яйки, млеко, блинов и квасу с редькой.
   Наши не остались в долгу, вымогая цейсовскую оптику и золингенновскую сталь.
   Я радовался этому единению. Каждый с каждым договаривались на следущее братание о количестве товара, каждый с каждым метили штыками место будущей встречи. Я предвкушал, как вновь сойдутся враждующие стороны в меняльной схватке и как можно будет славно погреть руки на разнице интересов в качестве посредника, но увы...