Башкиров Михаил. Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

Башкиров Михаил
Юность Остапа, или Тернистый путь к двенадцати стульям

   Михаил Башкиров
   Юность Остапа
   или
   Тернистый путь к двенадцати стульям
   (записки Коли Остен-Бакена)
   Глава 1
   МАТЬ - НЕИЗВЕСТНА. ОТЕЦ - ЯНЫЧАР
   " О баядерка!"
   О.Б.
   Вы спросите - и правильно сделаете - знал ли я лично Остапа-Сулеймана-Берта-Мария Бендера, можно сказать, бея? Еще бы мне, Коле Остен-Бакену, не знать Остапа! Насколько близко? Ближе не бывает...
   Только ради всех святых, не припутывайте сюда это богатое слово - гомосексуализм.
   Оська Турок, да-да, именно так - и не иначе - наша округа поголовно звала будущего безжалостного потрошителя гамбсовских стульев и подпольных миллионеров.
   - Оська! Гад морской! Ты слямзил у тети Мани вставную челюсть ее покойного дедушки?
   - Турок! Чтоб тебе сдохнуть под забором в непотребном виде! Надо же додуматься - подбить глазик нашему мальчонке!
   Смешно и горько, но мы с будущим Великим комбинатором на одно, простите за вульгарность, очко ходили.
   Он, родимый, прямо-таки и встает пред взором моей, смею надеяться, нетленной памяти - покосившийся, густо беленый, в меру щелястый (ох, те пухленькие девочки!) нужник на краю оврага, заросшего густо заносчивой крапивой и раскидистыми лопухами.
   Однажды поутру будущий концессионер-банкрот и жертва неумелого покушения Оська Турок с помощью обыкновенной клизмы старательно обработал ведущие на толчак постным маслом, и соседка наша, полуторацентнерная торговка, крикливая и важная как гусыня, Тамара Леопольдовна Коляржик, потерпела катастрофу. Бесславно сгинуть в зловонной малоприятной жиже ей не дали габариты собственного зада, но этим самым дородным тараном она с треском рассыпавшегося гороха высадила все хлипкие доски задней стенки и вопя, как тонущий в Бискайском заливе танкер солидного водоизмещения, исполнила потрясающую серию завораживающих и весьма опасных для здоровья кульбитов, умудрившись даже не сломать свою жирно-складчатую шею.
   Но вам-то какое дело до нужника - гораздо позже разбитого снарядом белогвардейского крейсера - и до Тамары Леопольдовны Коляржик, которая благополучно скончалась от сыпного революционного тифа?
   Вы алчете анкетных данных лишь одного человека.
   Вы сгораете от жгучего нетерпения - фактов, молите вы, фактов, фактиков и фактищ!
   Вам, по вполне понятным (скрытым) причинам, хочется узреть в упор ту обильную почву, на которой взошло то могучее генеалогическое древо, давшее такой редкостный фрукт.
   Но увы, происхождение Остапа Ибрагимовича скрыто непроницаемой пеленой таинственности и окутано мраком неизвестности.
   Единственная ветвь генеалогического дуба (а скорей всего, пальмы или кипариса), доступная обозрению невооруженным глазом, вернее, голый обоженный сук - это евойный папаша.
   Не уверен наверняка, был ли он действительно турецко-поданный, но чтобы смотреться вылитым янычаром, ему не хватало исключительно широких раздутых штанов, атласного пояса, кривого острого ятагана (у, мамелюки!) и белоснежной чалмы с каратистым изумрудом. Все остальные янычарские принадлежности, включая знаменательный нос (горбинка, ноздри, как у влюбленного мустанга) и бешеный холеристический темперамент, имелись у него даже в избытке.
   С мамашей же Великого комбинатора - полный провал.
   Обычно, как принято испокон века, в безвестности прозябают случайные и выставленные отцы.
   В нашем случае - все наоборот. Папаша - и какой - налицо, а вот детородящая половина...
   Когда Бендер-старший объявился в нашем городе, на руках у него уже попискивало обмоченное создание.
   Как бы то ни было, но и горемычное чадо получило свою долю молока из титьки и безграничного слепого тепла. Его вскормила добрейшая тишайшая Панфунтевна, жена извозчика Ермолая, вечно пьяного и горланящего хохляцкие песни.
   У Оськи прорезались зубки, а Панфунтевну прирезал Ермолай из вредности и ревности.
   Папаша занялся вплотную торговлей колониальными товарами, а чадом занялась улица - наша, с деревянными тротуарами, с непросыхающей грязью, упирающаяся в панораму моря.
   Если привлечь средневековое реабилитированное шарлатанство, центурии Мишеля Нострадамуса, хиромантрию, белую и черную магию, научную астрологию и гадание на кофейной гуще, чаинках и бобах, то можно приблизительно - но с достаточной точностью - определить знак Зодиака, под которым родился Остап. Несомненно - это Водолей, ну конечно, не Близнецы или Рыбы, и тем более - не Овен...
   Тьфу ты, опять не туда понесло.
   Выправляем азимут, даем поправку.
   Итак, мы героически росли плечом к плечу, деля тумаки, солнце, просоленный воздух и прочие атрибуты беззаботного, не омраченого излишней родительской опекой и надуманными условностями детства.
   Но вот впередии в туманной перспективе замаячила частная гимназия Илиади. Все преуспевающие люди нашей округи отдавали своих отпрысков в это мрачное строгое заведение. А отец Оськи Турка - коммерсант и негоциант - медленно, но верно вползал в гору успеха. Ему даже завидовал мой - почти интеллигентный - родитель, преподающий физику в той самой гимназии Илиади.
   Оське срочно наняли гувернантку - природную француженку с прононсом и юморным русским акцентом - Эрнестину Иосифовну Пуанкаре.
   На плохо прирученного неофита начального образования открыли настоящую охоту свирепые репетиторы и янычар с ремнем.
   На меня же насел собственный родитель, подстрекаемый неугомонной маман: Аз... Буки... Веди... Два плюс два и прочее, прочее, прочее известное каждому до тошноты...
   Долгий-придолгий сентябрь, нудный октябрь, тяжкий ноябрь, невыносимый декабрь.
   Но тут - на наше счастье - грянула русско-японская война...
   Глава 2
   КОММЕРЧЕСКИЙ ЗУД
   "Талант к нищенству заложен
   с детства"
   О.Б.
   Адама и Еву вытурили из Рая за неуплату членских взносов.
   Оську Турка выперли из детства за одну хрустящую новенькую купюру среднего достоинства.
   Его папаша жировал на военных поставках и кутил с нужными людишками по кабакам и ресторанам, мой - не отрывался от газет и большого географического атласа. Его папаша, традиционно вернувшись под мухой, заваливался спать в кабинете на голом кожаном холодном диване, мой - выбирался ночью из супружеской постели и тайком прикладывался к спирту, предназначенному для протирки семейной реликвии дедушкиной астролябии, которая хранилась в застекленном шкафу рядом с золочеными томами Брокгауза и Эфрона.
   Но вот однажды турецко-поданный завалился домой в особо приподнятом настроении - главный его конкурент по колониальным товарам был близок к полному краху.
   Оська предусмотрительно спрятался под рояль, неизвестно зачем купленный по случаю полгода назад.
   - Ты... по-ны-маэшь! - турецко-подданный, пытаясь заглянуть под рояль, делал страшные глаза. - У Павла Эгорыча оказыя прыклучилась... Ты... по-ны-маэшь! -турецко-подданный шарил руками в поисках увертливого сына. - Крыса у нэго утонула в бакэ с грэческым маслом... Ты по-ны-маэшь! турецко- подданный грузно опускался на одноименный ковер, застилающий всю гостиную. - А масло-то высший сор-р-р-рт... В капусту - пожалуйста, в лампадку - тэм болэе... Жалко вылывать... Ты... По-ны-маэшь! - турецко-поданный карабкался на венский шаткий стул. - Жалко! Так возмы твар за хвост и молча выкынь... Ты... по-ны-маэшь! - турецко-поданный швырял на крышку рояля заветное пухлое лелеемое и оберегаемое портмоне. - Так Павэл Эгорыч, старый дурэнь, что удумал... Посрэдством молытвы оцыстыть масло от сквэрны... Ты... По-ны-маэшь! - турецко-поданный облачался в одноименный халат, валявшийся с утра на пуфе. - Проэтэрэя прыгласыл творыть молытву... Ты... по-ны-маэшь... И растрэзвоныл об этом на вэсь город!
   Когда притомленный, но чрезвычайно удовлетворенный негоциант, пошатываясь и роняя мелкие предметы с мебелей, удалился в кабинет и довольно скоро захрапел - смачно и громко - Оська выбрался из убежища и замер в охотничьей стойке.
   На лакированном черном льду музыкального айсберга лежал сиротливо сундук с сокровищами.
   Судьба давала Оське Турку шанс решить кое-какие назревшие вопросы финансового порядка. Во-первых, долг чести, заработанный им в "пристеночке", во-вторых - мечта о настоящей бамбуковой удочке с полным набором, в-третьих возможность накормить весь двор мороженым, в-четвертых французская борьба, в-пятых и шестых и седьмых (сколько неописуемых соблазнов уготовано гомо сапиенсу с младых ногтей)...
   Откуда ему было знать - маленькому, неопытному, неискушенному - что ему элементарно подсунули приманку, дабы проверить моральную устойчивость. Его даже не насторожило, что впервые портмоне не было упрятано в кабинетный сейф. Он списал папашину оплошность на счастливое расположение духа и перебор вина.
   После недолгой внутренней борьбы жертва клюнула, но, мучимая еще неомертвевшими угрызениями совести, взяла только одну купюру.
   Фальшивый храп сменился разгневанным возмездным ревом разочарованного, по-настоящему огорченного, озверевшего испытателя детской души.
   Так вдохновенно и долго Оську еще не пороли!
   - Нызкый сорт! - скандировал взбешенный безжалостный янычар. - Нэцыстая работа!
   А потом лишили не только благорасположения, но и карманных денег на целый год.
   Одним словом - катастрофа.
   В эту длинную бессонную ночь Оська Турок с истерзанной задницей и утраченной верой в справедливость превратился в Остапа Бендера. Нет, он не вырос в одночасье, не заимел, как по волшебству, марьяжную внешность, железные мускулы, стройность, энергичность и наглость. Он все еще оставался худосочным вихрастым мальчишкой с облупившимся носом, но глаза! Теперь он смотрел на мир - испытующе, пристально, с коммерческим интересом и уже угадывающимся коварством.
   И этот Остап Бендер был теперь навечно обречен любить деньги и страдать от их недостатка.
   К тому же он сделал для себя по крайней мере два чрезвычайно поучительных и перспективных вывода: самый короткий путь к цели не всегда короток, как кажется на первый взгляд, и если рисковать - то за приличные дивиденды.
   Любой другой пацан, несомненно, начал бы добывание средств к сносному (по мировым цивилизованным стандартам развитого общества) существованию в автономном режиме каким-нибудь примитивнейшим способом, вроде продажи свежевыловленных пучеглазых "бычков" (хочется добавить - в "томате").
   Остап же надолго - пока заживала израненная, истерзанная задница - впал в раздумья.
   Он все еще возлежал на животе в нашем потайном гроте, когда я притащил ему очередной бутерброд, завернутый в свежую родительскую газету, и бутылку теплого сладкого чаю.
   - Эх ты, Коля Остен-Бакен! Опять колбасы пожалел!
   Насколько себя помню, Остап не упускал лишней возможности припечатать мою уязвимую гордость столь вызывающей, почти баронской фамилией (родитель клялся, что в его жилах - одна тридцать вторая какого-то древнего прусского князя).
   "С такой фамилией - и не еврей!", - часто добавлял Остап. Или: "У тебя, пузырь, - роскошная фамилия, ее надо твердить как "отче наш".
   - Командор, маман ругается нехорошими словами... Грозится руки на себя наложить, если я буду продолжать прикармливать бездомных собак.
   - Ну, ты ей и скажи, мол, высокопородный благородный пес по кличке Остапус страдает волчьим аппетитом.
   - Болит?
   - Голова?
   - Я без шуток.
   - Я тоже, - Остап не торопясь, тщательно пережевывая, смолол бутерброд и прямо из горлышка выпил полбутылки. - Слушай сюда, Коля Остен-Бакен, простофиля, недоросток и предводитель команчей... А не пора ли нам выйти в люди?
   И через пару дней мы вышли в люди, предварительно обработав пару форменных брюк, украденных у старьевщика, и природную француженку Эрнестину Иосифовну Пуанкаре.
   Она прямо-таки зарделась от внезапного интереса, проявленного непоседой и егозой, то бишь Остапом, к лингвистическим проблемам.
   - Мадам, а как будет по-французски бандит? - спрашивал Остап робко.
   - Ле банди, - отвечала томно Эрнестина Иосифовна.
   - Мадам, а как будет у лягушатников - вор? - спрашивал Остап, степенно устроив руки, как образцовый ученик, задыхающийся от нехватки знаний.
   - Ле волер, - отвечала Эрнестина Иосифовна послушно.
   - Мадам, а в ихнем Париже имеются нищие? - Остап грустно и жалостливо вздыхал.
   - Уи, уи... Э па сельмант а Пари.
   - Мадам, и как они, бедняжечки, молят о милостыне у равнодушных парижан?
   - Мосье, же не манж па сис жур... Господа, я не ел шесть дней... Мосье, же не манж па сис жур!
   - А теперь, мадам, позвольте попробовать мне...
   И Остап гнусяво и плаксиво повторил фразу, не ошибившись ни в одной буковке.
   - Шарман... Шарман... - Эрнестина Иосифовна вдруг прочувствованно прослезилась: ее упрямый, непослушный, своевольный подопечный внезапно начал делать на языковом поприще потрясающие успехи.
   - Мосье, же не манж па сис жур...
   На Эрнестину Иосифовну Пуанкаре Остап ухлопал пол-дня, запасая аналогичные речи. На стибренные с телеги брюки у нас ушло всего полчаса. Вываляли в пыли да проковыряли гвоздем дырки на самых заметных местах.
   И утром следующего дня, переквалифицировавшись на время из беззаботных шалопаев в озабоченных нищих (по слухам, самые удачливые из них за сезон становились Ротшильдами), мы отправились пешим ходом (дабы поиметь утомленный натуральный антураж) на дальние дачи.
   В дороге Остап растолковывал мне значение магических французских фраз.
   - Остен-Бакен Коля, глянь, сколько шныряет босяков. Они утомили народ бездельем и ленью... А мы с тобой не просто пара малолетних попрошаек, мы - падшие ангелы... Смотри, какой разгонистый кобель... Из порядочных семей, рухнувших в пучину бедности... Она же ему ухо отгрызет... Жаль, что мы не близнецы, на близнецов жальче смотреть... По масти, видно, не подошел кавалер... Только не вздумай открывать рот - мычи на здоровье... Еще один прет, как наскипидаренный... Говорить буду я... Успех нам обеспечен...
   Но то ли Остапа подвел прононс, то ли погода стояла чересчур жарковатая - в общем, подавали нам скупо и редко, к тому же в основном медяками.
   А одна раскормленная холеная сволочь, даже не потрудившись отворить калитки, спросила с неприкрытой торжествующей издевкой:
   - Может, вам цыпленки еще выдать и ключ от квартиры, где деньги лежат?
   - Дяденька! - прокричал Остап отчаянно. - Не ешьте сырых помидоров - понос прохватит!
   - Федор! - позвала сволочь. - Угомони плебеев!
   - Дяденька! У вас кошка сдохла! Любимая! - прокричал Остап, пятясь. - Две кошки!
   - Федор!!!
   - Подавись, жадюга! - Остап швырнул в калитку медяком и решительно зашагал прочь, позванивая скудной добычей.
   Я еле догнал его на спуске.
   - Низкий сорт, - Остап сплюнул в пыль. - Нечистая работа...
   Глава 3
   НА ПАЛУБУ ВЫШЕЛ
   "Это что такое? Бунт
   на корабле?"
   О.Б.
   Прошел почти год.
   От наших попыток нищенствовать на богатых дачах осталась лишь фраза, которую Остап часто повторял как, заклинание:
   "И ключ от квартиры, где деньги лежат"
   Остап заметно окреп, начитался романтических пьянящих книжек, преуспел в арифметике, щелкая задачки сугубо на меркантильные темы: ты - мне, я - тебе. Смилостивившийся янычар поощрял энтузиазм приготовишки энными сумами. Но, как говорится, - аппетит приходит во время еды.
   Росли мы, росла и первая, но увы не последняя русская революция.
   Кто-то митинговал, а кто-то разгонял митинги.
   Кто-то бастовал, а кто-то клеймил бастовавших последними словами.
   Нам же с Остапом не хотелось ни свободы, ни равенства, ни братства.
   По весне мы с ним шибко загрустили, узрев финансовую пропасть, неумолимо развергающуюся перед нами. Надо было во чтобы то ни стало удержаться хотя бы на краю.
   Тогда, отчаявшись, мы решили принять участие - в еврейском погроме, конечно, не на главных ролях, и даже не статистами, а с расчетом культурно и аккуратненько поживиться в панике, суматохе и оре.
   Долго ждать не пришлось. Вскоре православные крестовым ходом отправились бомбить соседнюю с нашей улицу.
   Впереди чинно шествовали ряхи с хоругвями, за ними выступали дюжие мордовороты с кувалдами и ломами на крутых плечах, за мордоворотами семенили улыбальники приказчиков, а далеее тянулись обывательские физии.
   Мы с Остапом пристроились в самый конец возбужденной от близости цели процессии. Но Остапу было скучно и невыносимо на галерке, и его понесло в партер за волнующими подробностями. Я же из врожденной робости и такта, данного мне строгим воспитанием, побоялся втискиваться в мат, рев и гомон. И тут Остап, заметив, что я замялся, вдруг заорал по привычке:"Эй, ты Остен-Бакен! Давай сюда!"
   Мат мгновенно смолк.
   - Не дождешься! - крикнул я опрометчиво ему в ответ.
   Процессия судорожно замерла, а потом медленно и неумолимо, громыхая подкованными сапогами, начала разворачивать в мою сторону недоуменные физии, ощерившиеся улыбальники, счастливые мордовороты и помрачневшие ряхи.
   Я оцепенел, как откормленный розовый поросеночек перед изголодавшимся волком.
   Но тут Остап, опережая всех, схватил меня за руку и потащил на буксире в бешеном темпе к ближайшим с открытой калиткой воротам.
   - Держи жидовских выблядков!
   - Бей пархатых!
   - Ату-ату!
   Неслось нам в спины.
   Я успел оглянуться.
   Процессия, превратившись в озверелую толпу, отдалась упоению погони.
   О, родимые проходные дворы, заборы, брандмауэры, крыши, чердаки, лестницы, спасшие заблудшие души, которые, быть может, ненароком сами спасли кого-то от погрома, взяв удар на себя.
   Путая следы и балансируя по карнизам, распугивая голубей и кошек, мы благополучно добрались до тайного грота, где могли отсидеться.
   На удивление, я довольно быстро очухался от дикого гона.
   Остап же погрузился в мыслительные дебри, напрягая извилины.
   В этот знаменательный момент он напоминал худосочного ангелочка, помявшего свои нежные крылышки в переполненном трамвае третьего кольцевого маршрута.
   - М-да, - я попытался вместить свою широкую, не по годам, веснушчатую харю в осколок зеркала. - М-да, командор, но, как это не прискорбно, погромщиков из нас не получились... Полная Цусима и маленький Мукден!
   - Что ты там проворковал?
   Ну, тут я и выдал отчетливо, но с воинствующим самурайским акцентом:
   - Бан-зай!
   - Метил в воробья, попал в гуся!
   Из задумчивого ангелочка Остап мгновенно превратился в юркого бесенка, предвкушающего апокалипсис.
   - Не щипайся, больно!
   - Бланманже, эклеры, содовая! И тридцать три удовольствия впридачу! Коля ты мой, Остен-Бакен!
   - Тронулся?
   - Обижаешь, - Остап прокашлялся и затянул. - Цу-у-у-у-сима! Во имя отца и сына и духа святого!
   На всякий случай я спрятал зеркальце в тайник между камнями. Вдруг начнет вены резать - себе или мне - какая разница - все равно будет море крови, а у меня от нее - даже в минимальных количествах - мгновенно полуобморочное состояние и дурнота. Спрятал - и приготовился к самому худшему.
   Остап набирал обороты.
   - Вы, Остен-Бакен, кажись, завзятый любитель ребусов?
   - Ну да, балуемся изредка.
   - Так вот, скажите, как родному, что остается от утонувшего матроса?
   Опасаясь подвоха, я состроил глупую физию:
   - Жена и детки.
   - Бабушка, теща и троюродная племянница... Остен-Бакен и есть Остен-Бакен!
   - Ну, тогда память... Врагу не сдается наш гордый Варяг, пощады никто не желает!...
   - А может и следы на воде? Кумекай... От тебя, утопленника, остались бы только круги и ни фига больше, а от героического матроса - бескозырка!
   - По мне - хоть ботинки.
   - Ботинки тяжелые, а ты, Остен-Бакен, глуп, пробка пробкой... Чуешь, как можно загнать бескозырочку погибшего во славу Царя и Отечества!
   - Кто на нее позарится?
   - Увидишь. Вопрос - где взять.
   - У флотских.
   - Ясно, не у дворников... Попробуем-ка махнуть шило на мыло.
   - Хочешь, я стибрю дома пачку папирос.
   - Дешевка... Надо что-нибудь позабористей.
   - Вишневая наливка?
   - А помнишь, ваш студент трепался.
   - Это который во флигеле?
   - Анархист, помнишь?
   - Про нелегальные писульки?
   - Как он там завинчивал про народ? А матросы что, хуже народа? Книжки-то - за жисть.
   - Я видел, видел... У него под койкой пачками...
   - Позаимствуем.
   - Маман мне запретила с ним якшаться.
   - Сдрейфил?
   - А вдруг он по шее накостыляет?
   - Да мы, как всегда, заглянем на минутку. Я буду зубы заговаривать, а ты только успевай прятать за пазуху. Для начала штук пять хватит...
   Студент-анархист, снимавший у нас флигель, был человек общительный и добрый и даже нам, шкетам, внушавший азы своего, как он выражался, единственно правильного учения.
   Тем же вечером мы просочились в прокуренную, неприбранную комнату со следами то ли вчерашней групповой пирушки с курсистками, то ли заседания центрального комитета, по забывчивости еще не разгромленного жандармами.
   Хозяин пил чай в прикуску с маковыми баранками.
   Остап оседлал свободный стул и принял горсть баранок.
   Я тоже, отоварившись баранками и куском сахара, приткнулся на краешек койки, той самой, под которой складировалась нелегальщина.
   - Господин студент, а когда вас повесят, - начал Остап взволнованно, - вы будете дрыгать ногами?
   - Предсмертная конвульсия.
   - А можно одной большой-пребольшой бомбой взорвать царя, трех генералов и десять казаков с пиками?
   - Если революция потребует - сделаем.
   - А кто был первый анархист - Адам или Каин?
   Ничего не подозревающий студент отвечал неугомонному несмышленышу серьезно и обстоятельно, не переставая уметать маковые баранки.
   Я же, игнорируя развернувшуюся дискусию, выцарапал нужное количество тонких запрещенных брошюрок.
   В их эффективности мы убедились уже на следующий день.
   " Анархия, государство и собственость".
   " К вопросу свободы воли".
   " Русское освободительное движение в свете идей князя Кропоткина П.А.".
   " Коммунизм и анархия".
   " Герберт Спенсер, эволюционистская мораль, принципы социологии и его понимание общественных процессов".
   Остап за одну ходку к публичному дому выменял пять бескозырок. А за "Спенсера" растроганный боцман даже отдал ему свой свисток.
   В реализации товара среди сердобольных барышень, прогуливающихся по бульвару, я участия не принимал, наблюдая издали за священнодействием вдохновенного малолетнего вымогателя.
   - Дамы и господа хорошие... Поимейте внимание... Отдам за даром по роковым обстоятельствам судьбы... Безкозырочка брательника, натурально утопшего в Цусимском сражении... Он пожертвовал молодой жизнью ради вас и ваших близких... Мать не вынесла горя, скончалась в одночасье... Отец, судебно-поверенный, в бреду помещен в богадельню... Сестра единокровная вынуждена пойти на панель... Бескозырочка святая реликвия защитника Царя и Отечества... Спасибо, спасибо... Мы еще покажем этим узкоглазым макакам! Мы разнесем их островки из пушек на кусочки... Как вы щедры, мадмуазель... Дай вам бог жениха - победителя...
   И так Остап впервые вкусил сладость успеха - бескозырки под патриотичнеский аккомпанемент шли нарасхват и в основном за "красненькие"
   Мы уже запаслись новой "нелегальщиной" с соответствующими магнетизирующими названиями - но тут ситуация в стране обострилась, и матросов перестали отпускать на берег.
   Люди сделались нервными, истеричными, подозрительными.
   В результате Остапу чрезвычайно захотелось в уютный волшебный город Рио-де-Жанейро, о существовании, которого он узнал из моих (зачем ложная скромность) уст. И о мулатах, и о белых штанах, и о географическом положении, климате, флоре и, конечно, фауне.
   - Прости, командор, - сказал я, рыдая. - Но я не могу покинуть немытую Рассею!
   - Ладно, Остен-Бакен, старайтесь тут без меня, трудитесь. Когда вымоете старушку - желательно с туалетным мылом - я вернусь.
   Остап исчез с горизонта - но неожиданно снова появился в поле моего удивленного зрения. Я пребывал в полной уверенности, что командору доступно не только Рио-де-Жанейро, но даже и Южный полюс.
   - Эх, такое дело сорвалось.
   Утомленный, разочарованный, даже чуточку меланхоличный экс-эмигрант больше ничего не добавил, а через месяц все же раскололся.
   Оказывается, поразмыслив перед отбытием , Остап пришел к строго определенному выводу: до Рио-де-Жанейро слишком далеко, и поэтому не мешало бы зафрахтовать посудину понадежней, чем какая-нибудь дырявая шаланда. И он разработал гениальную комбинацию, которая включала в себя грозовую (в прямом и переносном смысле) атмосферу лета девятьсот пятого.
   Первым делом он отправился на броненосец "Князь Потемкин Таврический" - видите ли, ему было бы весьма лестно и приятно нарисоваться в городе мечты на этаком многоствольном (я имею в виду артиллерию, а не лес) корыте.
   У трапа его, естественно, остановил грозный часовой.
   - Мальцам ходу нема!
   - Ой, мне жгуче треба до вашегу командиру.
   - На хрена свинье свисток... Эй, жертва аборта, отчаливай пока не пальнул! Агитаторы, падлы, донимают, яко блохи... Так на хрена попу гармонь?
   - Да я тут променад делал мимо их дому, и вижу в окошко промеж шторок, как сам господин полицмейстер тараканит командирскую женушку.
   - Побожись.
   - Вот те крест.
   - Тараканит, говоришь?
   - Еще как!
   - Полицмейстер?
   - Собственной персоной.
   - Ну дуй, салажонок, обрадуй его высокоблагородие.
   Юнга-самозванец поднялся на палубу, обозрел ситуацию и шнырк - туда, шнырк - сюда.
   А приближалось время обедать. Ну, и недолго думая, Остап сыпанул в борщ по-флотски горсть болтов из машинного отделения. Для пущей наваристости добавил гаечные ключи, масленку и ветоши погрязней.