Страница:
Мир (Пан) изображается с рогами -- внизу, в основании, широкими и кверху заостренными. Но и вся природа образует собой своего рода заостренную пирамиду. Действительно, индивидуумы, образующие основание природы, бесчисленны; они образуют многочисленные виды; в свою очередь виды объединяются в роды; эти последние, поднимаясь к более общим категориям, постепенно все теснее стягиваются, пока наконец природа не соединяется как бы в одной точке; это и обозначается пирамидальной формой рогов Пана. Нет совершенно ничего удивительного и в том, что его рога достигают даже до неба: ведь самое возвышенное в природе, т. е. общие идеи, в какой-то мере соприкасается с божественным. Поэтому и говорили, что знаменитая, воспетая Гомером цепь естественных причин прикреплена к подножию престола Юпитера, поэтому же все, кто занимался метафизикой и изучал вечное и неизменное в природе, отвлекаясь в какой-то мере от преходящих вещей, приходили одновременно с этим к занятиям естественной теологией: до такой степени близок и естествен переход от вершины пирамиды природы к вещам божественным.
Трудно найти более тонкий и верный образ, чем изображение тела природы, покрытого волосами, -- ведь это же лучи, которые исходят от различных вещей. Действительно, лучи -- это своего рода волосы или "шерстяной покров" природы, ибо все в природе в большей или меньшей степени испускает лучи. Особенно ясным это становится в зрительной способности, точно так же как и во всяком проявлении магнетизма и вообще во всяком действии на расстоянии. Ведь обо всем, что способно действовать на расстоянии, поистине можно сказать, что оно испускает лучи. Но особенно длинны волосы в бороде Пана, так как лучи, исходящие от небесных тел, и прежде всего от солнца, действуют на особенно большом расстоянии и проникают повсюду, совершенно меняя, переделывая и наполняя жизнью все не только на поверхности земли, но даже и под землей. Этот образ оказывается еще более изысканным, если мы вспомним, что само солнце кажется нам бородатым, когда его закрывает сверху облако и снизу из-под облака пробиваются яркие лучи.
В высшей степени правильно и изображение тела природы, обладающего двоякой формой (biforme), ибо тела высшей сферы отличны от тел низшей. Действительно, первые благодаря своей красоте, равномерности и устойчивости движения, а также своему господству над землей и земными вещами с полным основанием изображаются в облике человека, ибо человеку по природе присуще стремление к порядку и господству. Вторые же вследствие своей беспорядочности, неустойчивости движения и подчинения в большинстве случаев небесным явлениям вполне могут удовольствоваться образом бессловесного животного. Более того, та же двоякая форма тела может олицетворять и взаимоотношение видов. Ведь ни один из существующих в природе видов не может рассматриваться как простой, но всегда предстает как заимствующий что-то у другого вида и как бы слитый из двух элементов. В самом деле, человек имеет что-то общее с животным, животное -- с растением, растение -- с неодушевленным телом, и по существу все обладает двойственной природой и любая вещь оказывается результатом соединения элементов высшего и низшего видов. Очень тонкой и остроумной является аллегория, заключенная в образе козлиных ног и раскрывающая восхождение земных тел к областям атмосферы и неба, где они существуют как бы в подвешенном состоянии и откуда они скорее падают, чем спускаются. Ведь коза -- животное горное, она любит взбираться на крутые скалы и почти повисать над пропастью; нечто подобное происходит удивительным образом и с вещами, казалось бы принадлежащими к нижней сфере, что особенно ясно, когда мы наблюдаем облака или метеоры. Поэтому Гильберт, написавший книгу о магните ^, основанную на тщательнейших и обстоятельных экспериментальных данных, имел немалые основания высказать предположение о том, что, возможно, тяжелые тела на большом расстоянии от Земли постепенно теряют способность падать.
Пан держит в руках два символа -- гармонии и власти. Ибо свирель из семи тростниковых трубочек достаточно ясно символизирует созвучие и гармонию вещей или единство согласия и разногласия, возникающее в результате движения семи планет. Ведь в небе нельзя обнаружить другие неправильные движения или явные отклонения, за исключением движения семи планет. Эти отклонения и блуждания в сочетании с устойчивым, постоянным и неизменным по отношению друг к другу положением звезд способны определять как устойчивость видов, так и изменчивость индивидуумов. Ну а если на небо существуют все же и меньшие планеты, которые, однако, нельзя обнаружить невооруженным глазом, или если на небе происходят какие-то более значительные изменения, как это, например, можно сказать о движении некоторых комет в надлунном пространстве, то их, конечно, можно представить в виде или совсем немой свирели, или издающей только время от времени отдельные звуки: ведь они либо не оказывают на нас никакого воздействия, либо лишь ненадолго прерывают гармонию семитрубчатой свирели Пана. Посох же является прекрасной метафорой власти, ибо пути, указываемые природой, могут быть то прямыми, то окольными. Этот посох, или прут (virga), изогнут именно в своей верхней части, ибо все, что совершает в мире божественное провидение, осуществляется не прямо, а сложными и окольными путями, так что внешний ход событий может порой показаться противоречащим их подлинному смыслу, как это можно видеть на примере сказания об Иосифе, проданном в Египет ^, и на других подобных примерах. Да и все более или менее разумные правители с большим успехом внушают и указывают народу то, что они считают нужным и полезным для него, опять-таки не прямо, а исподволь, прибегая к разного рода уловкам и околичностям. И даже в чисто естественных процессах (хотя, пожалуй, это может показаться и удивительным) легче обмануть природу, чем грубо подавить ее, и, таким образом, то, что осуществляется слишком прямо, оказывается часто неудачным и приносящим вред самому же себе, тогда как обходный и постепенный путь бывает и удобнее, и эффективнее. Очень удачна и остроумна аллегория одежды Пана -- накидки, сделанной из шкуры леопарда. Ведь шкура леопарда пятниста. Но и небо усеяно звездами, моря -- островами, земля покрыта цветами, да и вообще почти все отдельные вещи обладают неоднородной поверхностью, которая является своего рода "одеждой" вещи.
Говоря о занятиях Пана, трудно было найти более верную и удачную аллегорию, чем сделав его богом охотников. Ведь любой акт природы, любое движение, любое развитие есть не что иное, как охота. Ведь и науки, и искусства "охотятся" за своими созданиями, человеческие замыслы преследуют свои цели, да и все вообще создания природы стремятся либо к тому, чтобы найти пищу, либо к тому, чтобы получить какое-то удовольствие и наслаждение, потому что каждый идет на охоту или ради добычи, или для собственного удовольствия, прилагая к этому все свое умение и все силы:
Львица за волком бежит свирепая; волк за козою,
А за китисом бегут цветущим блудливые козы ^.
Но Пан является также и вообще богом всех сельских жителей, ибо именно они живут по природе в то время, как в городах и дворцах природа почти уничтожена ростом цивилизации, так что слова поэта любви, сказанные о римской девушке, можно применить и к природе, имея в виду одинаковый результат влияния культуры:
Дева себя лишь наименьшая часть ^.
О Пане говорят, что он прежде всего господствует над горами, ибо именно в горах и на возвышенных местах раскрывается природа, становясь более доступной и открытой для созерцания и изучения. Пан, как было сказано, второй после Меркурия вестник богов. Это поистине божественная аллегория, потому что вслед за словом божьим сам образ Мира является провозвестником божественного могущества и мудрости. Об этом говорит и божественный поэт: "Небеса повествуют о славе господа, и твердь небесная указывает на творения рук его" ^.
Пана услаждают нимфы, т. е. души, ибо души живущих -- это услада мира, а он с полным основанием считается их повелителем, ибо каждая из них следует за своей природой, как за вождем: в беспрерывном движении, в бесконечном разнообразии фигур они танцуют и ведут вечные хороводы вокруг него. Один из новейших философов очень тонко и удачно свел все способности души к движению и указал на небрежность и поспешность некоторых из древних философов, которые, рассматривая только память, воображение и рассудок, опрометчиво упустили из виду способность мышления, которой принадлежит первое место среди всех способностей души. Ведь и тот, кто помнит или просто пытается вспомнить, -- мыслит, и кто воображает -- равно мыслит, и кто рассуждает -тоже мыслит. Наконец, подчиняясь ли наставлениям чувств или же собственной воле, осуществляя ли функции интеллекта или же функции аффектов и воли, душа как бы танцует под музыку мышления, и это и есть та самая пляска нимф, о которой говорится в мифе. Пана постоянно сопровождают сатиры и силены, т. е. старость и молодость. Ведь всему на свете присущ и возраст веселья и резвости, и возраст неторопливости и пьянства, и пристрастия обоих этих возрастов могут иной раз показаться мудрому человеку даже смешными и безобразными, подобно какому-нибудь сатиру или силену. Очень глубокий смысл заложен в образе панического страха. Природа всему живому дала чувство страха как средство сохранения жизни и существования, помогающее избежать и отразить надвигающуюся опасность. Однако та же самая природа не умеет сохранить меру и к спасительному страху примешивает всегда страхи пустые и неосновательные, так что если заглянуть поглубже, то мы увидим, что все вокруг охвачено паническим страхом, особенно же люди, и прежде всего толпа, которая в огромной степени подвержена суеверию (а оно есть не что иное, как панический страх), особенно в трудные, тяжелые, смутные времена. Правда, суеверие это не только царит в толпе, но и распространяется иной раз под ее влиянием на людей более мудрых, так что поистине божественно сказал Эпикур (если бы только остальные его мысли о богах были в том же духе): "Нечестие состоит не в том, чтобы отрицать богов толпы, а в том, чтобы приписывать богам представления толпы" ^.
Что же касается дерзости Пана, вызвавшего на борьбу Купидона, то смысл этого состоит в следующем: материя обладает известной склонностью, стремлением к разрушению своей формы и возвращению к первоначальному состоянию Хаоса, и только более могучая сила согласия (изображаемая Амуром или Купидоном) сдерживает ее разрушительные порывы и заставляет подчиниться мировому порядку. Поэтому если Пан терпит поражение в этой борьбе и удаляется побежденный, то это происходит по счастливой судьбе и людей, и всей природы или же скорее по безграничной милости божьей. Сюда же можно в полной мере отнести и рассказ о Тифоне, окутанном сетями. Ведь всюду в природе время от времени мы можем наблюдать обширные и необыкновенные вздутия вещей (что и символизирует образ Тифона) -- вздуваются моря, набухают тучи, вздымается земля и т. п.; однако природа неразрывными сетями сдерживает и обуздывает такие возмущения и эксцессы, как бы сковывая их стальной цепью ^.
Говорят также, что именно бог Пан обнаружил Цереру, отправившись на охоту, остальным же богам это не удалось, хотя они старательно искали и все делали для того, чтобы найти ее. Этот эпизод заключает в себе удивительный и глубокий смысл: не следует ждать открытия полезных и необходимых для практической жизни вещей от философов, погруженных в абстракции, которые оказываются здесь похожими на старших богов, хотя они всеми силами стремятся принести пользу; этого следует ждать только от Пана, т. е. от тонкого эксперимента и всеобъемлющего познания природы, и такие открытия происходят почти всегда случайно, как будто бы во время охоты. Ведь всеми самыми полезными открытиями мы обязаны опытному знанию, и эти открытия подобны некоему дару, доставшемуся людям по счастливой случайности.
Рассказ о музыкальном состязании и его исходе показывает нам, как можно обуздать и привести в себя человеческий разум, слишком возомнивший о себе и утративший чувство здравого смысла. Ведь существуют, по-видимому, две гармонии, или музыки, -- гармония божественной мудрости и гармония человеческого разума. Для человеческого ума, как и для слуха смертных, божественное управление миром и тайные предначертания Бога звучат как что-то грубое и как бы немузыкальное. И хотя это человеческое невежество вполне заслуженно символизируется ослиными ушами, однако сами эти уши обычно прячутся и не выставляются напоказ, и поэтому люди не видят этого уродства и не обращают на него внимания.
Наконец, нет ничего удивительного в том, что Пан никого не любит (исключение составляет его брак с Эхо). Ведь мир довольствуется самим собой и всем в себе; ведь тот, кто любит, хочет пользоваться тем, что любит, а изобилие не оставляет места стремлению. Поэтому мир не может любить никого и не может стремиться овладеть чем-то (ибо он вполне довлеет самому себе), за исключением, может быть, любви к речи. Она и олицетворяется нимфой Эхо, лишенной тела и обладающей только голосом, или же, если быть более точным, Сирингой, символизирующей речь более отделанную, когда слова и выражения подчинены стихотворным размерам или ораторским приемам, управляющим ими, подобно мелодии. Но среди всех видов речи одна только Эхо оказывается вполне достойной быть супругой мира. Ведь именно та философия является настоящей, которая самым тщательнейшим и верным образом передает слова самого мира и сама как бы написана под его диктовку; она есть не что иное, как его подобие и отражение, она ничего не прибавляет от себя, но только повторяет произнесенное им.
Рассказ же о том, как Пан увлек однажды Луну в глубину леса, изображает, как мне кажется, соединение чувства с небесным, т. е. божественным, началом. Ведь смысл мифа о Эндимионе отличается от смысла мифа о Пане ^. К спящему Эндимиону Луна пришла сама, по собственной воле, и это потому, что божественное начало само приходит к уснувшему интеллекту, когда он свободен от влияния чувств; если же оно появляется лишь по приглашению и зову чувства, подобно Луне, призванной Паном, то оно может дать лишь тот свет, о котором говорится у Вергилия:
Точно таким при неверной луне под обманчивым светом
Путь бывает в лесах, когда тенью небо скрывает Юпитер "...
На самодовлеющее и совершенное состояние мира указывает и то, что Пан не имеет потомства. Ведь мир рождает лишь в отдельных своих частях, ибо как бы он смог рождать в целом, если за его пределами вообще не существует ничего. Что же касается женщины Ямбы, которую считают дочерью Эхо, то упоминание о ней является весьма интересным добавлением к мифу. Она олицетворяет различные пустопорожние теории о сущности мира, в изобилии существовавшие во все времена, теории, по существу бесплодные, как бы незаконнорожденные, иной раз. правда, привлекающие пестрым нарядом изложения, но чаще весьма тягостные и просто невыносимые.
Второй пример философского истолкования древнего мифа,
применительно к вопросам политики
О ВОЙНЕ ПО МИФУ О ПЕРСЕЕ
Говорят, что Персей, родившийся на Востоке, был послан Палладой обезглавить Медузу, которая приносила неисчислимые страдания множеству народов, живших на Западе, на берегах Иберии. Это жестокое и безжалостное чудовище обладало таким страшным и непереносимо ужасным взглядом, что только от него одного люди превращались в камень. Медуза была одной из Горгон, единственной среди них смертной (остальные были бессмертны). И вот Персей, собираясь совершить столь славный подвиг, получил в подарок от трех богов три вещи: крылья -- от Меркурия (но эти крылья прикреплялись не к плечам, а к ногам), шлем -- от Плутона и, наконец, щит и зеркало -- от Паллады. Но, несмотря на все это, он не отправился прямо на битву с Медузой, а сначала пошел к Грайям -- сестрам Горгон. Грайи были уже от рождения седыми старухами. У них на всех был только один глаз и один зуб; когда кому-нибудь из них нужно было выйти из дому, они брали по очереди этот зуб и глаз, а вернувшись домой, вынимали их. И вот этот-то глаз и этот зуб Грайи отдали Персею. И только тогда, считая себя теперь вполне снаряженным для исполнения предстоящего подвига, он храбро помчался на крыльях к Медузе. Он нашел ее спящей, но, опасаясь встретиться с ее взглядом, если она вдруг проснется, он, отвернувшись и глядя в зеркало Паллады, чтобы не ошибиться, нанес удар и отрубил ей голову. Из крови ее, пролившейся на землю, тотчас же родился крылатый Пегас. А отрубленную голову Медузы Персей прикрепил к щиту Паллады. Даже отрубленная голова Медузы сохранила свою страшную силу, так что при взгляде на нее все цепенели, как пораженные громом.
Миф, по всей вероятности, имеет в виду разумный способ ведения войны. Прежде всего всякая война должна предприниматься лишь по воле Паллады, а вовсе не Венеры (как, например, Троянская война) и вообще не по какой-нибудь незначительной и несерьезной причине; напротив, решения о начале войны должны основываться на очень серьезных и важных соображениях. Далее миф предлагает три очень разумных и важных совета относительно выбора характера войны. Первый сводится к тому, что не следует слишком настойчиво стремиться к покорению соседних народов, ибо пути расширения власти государства не похожи на пути увеличения собственного имения. Когда речь идет о частных владениях, имеет важное значение то, что имение, которое хотят приобрести, расположено по соседству; в деле же расширения и распространения власти государства соображения соседства уступают место удобству случая, легкости ведения войны и ее результатам. Поэтому Персей, хотя он и жил на Востоке, ни на мгновение не поколебался отправиться в длинное путешествие на крайний Запад. Знаменательный пример того, о чем мы говорим, дают нам противоположные методы ведения войны, которых придерживались два царя, отец и сын, Филипп и Александр ^. Филипп, занятый войнами с соседними государствами, сумел присоединить к своему царству лишь несколько городов, да и то с огромными усилиями и опасностью для страны, ибо и во многих других сражениях, и особенно в битве при Херонее, он был на грани полного поражения. Александр же, не испугавшись далекого похода в Персию, сумел покорить бесчисленное множество народов и был скорее утомлен походами, чем сражениями. То же самое еще яснее можно увидеть в том, как распространялась власть Римской державы. За то самое время, в течение которого на Западе римские войска едва проникли дальше Лигурии, на Востоке они подчинили своему господству земли вплоть до Таврских гор. Да и французский король Карл VIII. с большим трудом проведший войну с Бретанью (которая завершилась наконец благодаря супружескому союзу) ^, удивительно легко и удачно совершил свой знаменитый поход в далекий Неаполь. Войны с отдаленными странами имеют хотя бы то преимущество, что противник совсем не знаком с военной тактикой и вооружением пришельцев, тогда как в войнах с соседями дело обстоит совершенно иначе. Кроме того, к такого рода походам ведется очень тщательная и всесторонняя подготовка, и уже сама дерзость такого похода и уверенность, с какой он предпринимается, повергают врагов в ужас. К тому же при этих дальних походах благодаря тому огромному расстоянию, которое пришлось преодолеть, почти невозможны какие-то враждебные действия или ответное вторжение со стороны врагов, что весьма часто происходит во время войн с соседними государствами. Но самое главное -- это то, что довольно трудно выбрать удобный случай для вторжения в соседнее государство, тогда как тот, кто решится на поход в отдаленные страны, сможет по собственному усмотрению начать войну против такого государства, где плохо развито военное дело, или силы народа крайне истощены и подорваны, или к счастью для него возникли гражданские распри, или сложились еще какие-то иные обстоятельства, благоприятствующие вторжению врага. Второй важный вывод состоит в том, что всегда должна существовать справедливая, благочестивая, вызывающая уважение и расположение людей причина войны. А это поднимает дух как у воинов, так и у тех, кто несет на себе все издержки войны, помогает организовывать военные союзы, да и вообще приносит множество преимуществ. Среди всех причин войны наибольшего одобрения заслуживает желание ниспровергнуть тиранию, под гнетом которой страдает обессиленный и измученный народ, оцепенев, словно под взглядом Медузы. За такие подвиги, например, Геракл был причислен к богам, А римляне всегда считали важным и священным делом энергично и неутомимо помогать своим союзникам и защищать их, если они вдруг подверглись какому-нибудь нападению. Кроме того, войны, которые велись ради справедливого отмщения, почти всегда были удачными, как, например, война против Брута и Кассия за убийство Цезаря, война Севера, мстящего за Пертинакса, Юния Брута, мстящего за гибель Лукреции ^. Вообще все, кто с оружием в руках мстит за несчастья и страдания людей или старается их облегчить, -- воины Персея. Третий вывод: предпринимая любую войну, необходимо правильно оценить силы и точно взвесить, удастся ли благополучно завершить эту войну или нет, и никогда не обольщаться слишком большими надеждами. Ведь Персей очень разумно среди Горгон (воплощающих собой войны) выбрал ту, которая по своей природе была смертной, и но стремился к невозможному. Вот те наставления, которые можно вынести из мифа, относительно того, что следует помнить, предпринимая войну. Остальное относится ужо, собственно, к самому ведению войны.
Наибольшую пользу на войне приносят три названных дара богов, и даже само счастье во многом подчиняется им и идет вслед за ними. Действительно, Персей получил дар быстроты от Меркурия, дар скрывать свои замыслы -- от Орка и дар предусмотрительности -- от Паллады. Глубокий аллегорический смысл заключен в том, что крылья, дающие быстроту Персею (ведь быстрота имеет на войне первостепенное значение), прикреплены не к плечам, а к ногам героя: речь идет о том, что быстрота действий требуется даже не столько при первых военных столкновениях, сколько в последующих операциях, которые должны поддержать первоначальный успех, и нет на войне более распространенной ошибки, чем неумение закрепить достигнутый успех и развивать наступление и преследование противника в том же темпе, в каком начата была операция. Очень прозрачной метафорой является шлем Плутона, делающий, как известно, человека невидимым. Умение скрывать свои планы имеет на войне такое же первостепенное значение, как и быстрота действий, к тому же сама быстрота оказывается составной частью этого умения, ибо она помогает предотвратить возможное разглашение этих планов. Шлем Плутона служит также символом того, что военными действиями должен руководить один человек, обладающий всей полнотой власти, совещания же и споры многих начальников символизируются скорее султаном шлема Марса, нежели шлемом Плутона. Он же выражает собой и всевозможные хитрости, обманы, обходные маневры, распространение ложных слухов -- все то, что притупляет бдительность, отвлекает внимание и помогает скрыть истинные намерения полководца. Наконец, украшением шлема Плутона служат тщательные меры предосторожности и проверка донесений послов, перебежчиков и множество других вещей. Очень важно скрывать свои планы, но не менее важно знать и замыслы врагов. Поэтому к шлему Плутона присоединяется зеркало Паллады, дающее возможность обнаружить силы врага, увидеть, каковы его недостатки, кто тайно помогает ему, существуют ли во вражеском стане разногласия и соперничающие группы, каковы успехи врага и его дальнейшие замыслы. Но поскольку на войне существует так много случайного, что нет оснований полагаться ни на возможность скрыть свои планы или раскрыть вражеские, ни даже на быстроту действий, то прежде всего следует вооружиться щитом Паллады, т. о. предусмотрительности, чтобы как можно меньше зависеть от превратностей судьбы. А это означает прежде всего предварительную проверку того пути, по которому предстоит идти войску, а во-вторых, тщательное укрепление лагеря (что в современной военной практике почти забыто, тогда как у римлян лагерь напоминал укрепленный город, давая возможность укрыться в нем в случае неудачного исхода сражения); далее, прочный и четкий оборонительный строй (ибо не следует слишком полагаться на отряды легковооруженных воинов и даже конницы); наконец, все, что способствует прочной и активной обороне, так как на войне при всех обстоятельствах щит Паллады оказывается важнее самого меча Марса. Однако как бы хорошо ни был вооружен Персей, как бы ни был он силен духом, ему, прежде чем вступить в открытую борьбу, остается выполнить еще одно во всех отношениях чрезвычайно важное дело -- обратиться к Грайям. Грайи воплощают собой измены, предательства, являющиеся сестрами войн, правда не родными, а несколько более низкой степени родства. Ведь войны по существу благородны, предательство же низко и омерзительно. Изображение их седыми и старыми уже от рождения весьма удачно и символизирует беспрерывные тревоги и страхи предателей. Сущность предательства (до тех пор пока оно не превратилось в открытую измену) может быть выражена в символических образах глаза и зуба. Ведь любая обособившаяся политическая группировка, готовая к измене, старается все высмотреть и как бы нанести укусы. Н этот глаз, и этот зуб могут быть представлены как общие, ибо все, что Грайям удастся узнать и выведать, переходит непрерывно от одной к другой. Единственный же зуб означает, что они изрыгают свои язвительные и гнусные слова как бы из одних и тех же уст, так что если слышишь одну из них, то слышишь и всех их вместе. Таким образом. Персей должен вступить в союз с этими Грайями и привлечь их себе на помощь и прежде всего получить от них глаз и зуб; глаз -- чтобы выведывать чужие тайны, зуб -- чтобы распространять ложные слухи, возбуждать ненависть и вызывать волнения и замешательство. После же того как все приготовления к войне полностью закончены, необходимо прежде всего позаботиться о том, чтобы застать Медузу спящей, что и сделал Персей. Действительно, всякий благоразумный полководец, начиная войну, почти всегда нападает на врага, когда тот не готов к отпору и считает себя в полной безопасности. Наконец, уже в ходе самих военных действий, во время атаки на врага, необходимо все время смотреть в зеркало Паллады. Очень многие способны перед началом сражения внимательно и глубоко изучить силы врага, но во время самого сражения либо теряют от страха способность правильно оценивать положение, либо слишком поспешно и прямо смотрят на стоящую перед ними опасность и поэтому очертя голову бросаются ей навстречу, думая лишь о победе, но забывая о необходимой предосторожности. На деле же не должно быть ни того, ни другого, и не нужно забывать о необходимости оглядываться на зеркало Паллады, чтобы иметь возможность верно направлять удар, не поддаваясь страху и не давая увлечь себя ярости.
Трудно найти более тонкий и верный образ, чем изображение тела природы, покрытого волосами, -- ведь это же лучи, которые исходят от различных вещей. Действительно, лучи -- это своего рода волосы или "шерстяной покров" природы, ибо все в природе в большей или меньшей степени испускает лучи. Особенно ясным это становится в зрительной способности, точно так же как и во всяком проявлении магнетизма и вообще во всяком действии на расстоянии. Ведь обо всем, что способно действовать на расстоянии, поистине можно сказать, что оно испускает лучи. Но особенно длинны волосы в бороде Пана, так как лучи, исходящие от небесных тел, и прежде всего от солнца, действуют на особенно большом расстоянии и проникают повсюду, совершенно меняя, переделывая и наполняя жизнью все не только на поверхности земли, но даже и под землей. Этот образ оказывается еще более изысканным, если мы вспомним, что само солнце кажется нам бородатым, когда его закрывает сверху облако и снизу из-под облака пробиваются яркие лучи.
В высшей степени правильно и изображение тела природы, обладающего двоякой формой (biforme), ибо тела высшей сферы отличны от тел низшей. Действительно, первые благодаря своей красоте, равномерности и устойчивости движения, а также своему господству над землей и земными вещами с полным основанием изображаются в облике человека, ибо человеку по природе присуще стремление к порядку и господству. Вторые же вследствие своей беспорядочности, неустойчивости движения и подчинения в большинстве случаев небесным явлениям вполне могут удовольствоваться образом бессловесного животного. Более того, та же двоякая форма тела может олицетворять и взаимоотношение видов. Ведь ни один из существующих в природе видов не может рассматриваться как простой, но всегда предстает как заимствующий что-то у другого вида и как бы слитый из двух элементов. В самом деле, человек имеет что-то общее с животным, животное -- с растением, растение -- с неодушевленным телом, и по существу все обладает двойственной природой и любая вещь оказывается результатом соединения элементов высшего и низшего видов. Очень тонкой и остроумной является аллегория, заключенная в образе козлиных ног и раскрывающая восхождение земных тел к областям атмосферы и неба, где они существуют как бы в подвешенном состоянии и откуда они скорее падают, чем спускаются. Ведь коза -- животное горное, она любит взбираться на крутые скалы и почти повисать над пропастью; нечто подобное происходит удивительным образом и с вещами, казалось бы принадлежащими к нижней сфере, что особенно ясно, когда мы наблюдаем облака или метеоры. Поэтому Гильберт, написавший книгу о магните ^, основанную на тщательнейших и обстоятельных экспериментальных данных, имел немалые основания высказать предположение о том, что, возможно, тяжелые тела на большом расстоянии от Земли постепенно теряют способность падать.
Пан держит в руках два символа -- гармонии и власти. Ибо свирель из семи тростниковых трубочек достаточно ясно символизирует созвучие и гармонию вещей или единство согласия и разногласия, возникающее в результате движения семи планет. Ведь в небе нельзя обнаружить другие неправильные движения или явные отклонения, за исключением движения семи планет. Эти отклонения и блуждания в сочетании с устойчивым, постоянным и неизменным по отношению друг к другу положением звезд способны определять как устойчивость видов, так и изменчивость индивидуумов. Ну а если на небо существуют все же и меньшие планеты, которые, однако, нельзя обнаружить невооруженным глазом, или если на небе происходят какие-то более значительные изменения, как это, например, можно сказать о движении некоторых комет в надлунном пространстве, то их, конечно, можно представить в виде или совсем немой свирели, или издающей только время от времени отдельные звуки: ведь они либо не оказывают на нас никакого воздействия, либо лишь ненадолго прерывают гармонию семитрубчатой свирели Пана. Посох же является прекрасной метафорой власти, ибо пути, указываемые природой, могут быть то прямыми, то окольными. Этот посох, или прут (virga), изогнут именно в своей верхней части, ибо все, что совершает в мире божественное провидение, осуществляется не прямо, а сложными и окольными путями, так что внешний ход событий может порой показаться противоречащим их подлинному смыслу, как это можно видеть на примере сказания об Иосифе, проданном в Египет ^, и на других подобных примерах. Да и все более или менее разумные правители с большим успехом внушают и указывают народу то, что они считают нужным и полезным для него, опять-таки не прямо, а исподволь, прибегая к разного рода уловкам и околичностям. И даже в чисто естественных процессах (хотя, пожалуй, это может показаться и удивительным) легче обмануть природу, чем грубо подавить ее, и, таким образом, то, что осуществляется слишком прямо, оказывается часто неудачным и приносящим вред самому же себе, тогда как обходный и постепенный путь бывает и удобнее, и эффективнее. Очень удачна и остроумна аллегория одежды Пана -- накидки, сделанной из шкуры леопарда. Ведь шкура леопарда пятниста. Но и небо усеяно звездами, моря -- островами, земля покрыта цветами, да и вообще почти все отдельные вещи обладают неоднородной поверхностью, которая является своего рода "одеждой" вещи.
Говоря о занятиях Пана, трудно было найти более верную и удачную аллегорию, чем сделав его богом охотников. Ведь любой акт природы, любое движение, любое развитие есть не что иное, как охота. Ведь и науки, и искусства "охотятся" за своими созданиями, человеческие замыслы преследуют свои цели, да и все вообще создания природы стремятся либо к тому, чтобы найти пищу, либо к тому, чтобы получить какое-то удовольствие и наслаждение, потому что каждый идет на охоту или ради добычи, или для собственного удовольствия, прилагая к этому все свое умение и все силы:
Львица за волком бежит свирепая; волк за козою,
А за китисом бегут цветущим блудливые козы ^.
Но Пан является также и вообще богом всех сельских жителей, ибо именно они живут по природе в то время, как в городах и дворцах природа почти уничтожена ростом цивилизации, так что слова поэта любви, сказанные о римской девушке, можно применить и к природе, имея в виду одинаковый результат влияния культуры:
Дева себя лишь наименьшая часть ^.
О Пане говорят, что он прежде всего господствует над горами, ибо именно в горах и на возвышенных местах раскрывается природа, становясь более доступной и открытой для созерцания и изучения. Пан, как было сказано, второй после Меркурия вестник богов. Это поистине божественная аллегория, потому что вслед за словом божьим сам образ Мира является провозвестником божественного могущества и мудрости. Об этом говорит и божественный поэт: "Небеса повествуют о славе господа, и твердь небесная указывает на творения рук его" ^.
Пана услаждают нимфы, т. е. души, ибо души живущих -- это услада мира, а он с полным основанием считается их повелителем, ибо каждая из них следует за своей природой, как за вождем: в беспрерывном движении, в бесконечном разнообразии фигур они танцуют и ведут вечные хороводы вокруг него. Один из новейших философов очень тонко и удачно свел все способности души к движению и указал на небрежность и поспешность некоторых из древних философов, которые, рассматривая только память, воображение и рассудок, опрометчиво упустили из виду способность мышления, которой принадлежит первое место среди всех способностей души. Ведь и тот, кто помнит или просто пытается вспомнить, -- мыслит, и кто воображает -- равно мыслит, и кто рассуждает -тоже мыслит. Наконец, подчиняясь ли наставлениям чувств или же собственной воле, осуществляя ли функции интеллекта или же функции аффектов и воли, душа как бы танцует под музыку мышления, и это и есть та самая пляска нимф, о которой говорится в мифе. Пана постоянно сопровождают сатиры и силены, т. е. старость и молодость. Ведь всему на свете присущ и возраст веселья и резвости, и возраст неторопливости и пьянства, и пристрастия обоих этих возрастов могут иной раз показаться мудрому человеку даже смешными и безобразными, подобно какому-нибудь сатиру или силену. Очень глубокий смысл заложен в образе панического страха. Природа всему живому дала чувство страха как средство сохранения жизни и существования, помогающее избежать и отразить надвигающуюся опасность. Однако та же самая природа не умеет сохранить меру и к спасительному страху примешивает всегда страхи пустые и неосновательные, так что если заглянуть поглубже, то мы увидим, что все вокруг охвачено паническим страхом, особенно же люди, и прежде всего толпа, которая в огромной степени подвержена суеверию (а оно есть не что иное, как панический страх), особенно в трудные, тяжелые, смутные времена. Правда, суеверие это не только царит в толпе, но и распространяется иной раз под ее влиянием на людей более мудрых, так что поистине божественно сказал Эпикур (если бы только остальные его мысли о богах были в том же духе): "Нечестие состоит не в том, чтобы отрицать богов толпы, а в том, чтобы приписывать богам представления толпы" ^.
Что же касается дерзости Пана, вызвавшего на борьбу Купидона, то смысл этого состоит в следующем: материя обладает известной склонностью, стремлением к разрушению своей формы и возвращению к первоначальному состоянию Хаоса, и только более могучая сила согласия (изображаемая Амуром или Купидоном) сдерживает ее разрушительные порывы и заставляет подчиниться мировому порядку. Поэтому если Пан терпит поражение в этой борьбе и удаляется побежденный, то это происходит по счастливой судьбе и людей, и всей природы или же скорее по безграничной милости божьей. Сюда же можно в полной мере отнести и рассказ о Тифоне, окутанном сетями. Ведь всюду в природе время от времени мы можем наблюдать обширные и необыкновенные вздутия вещей (что и символизирует образ Тифона) -- вздуваются моря, набухают тучи, вздымается земля и т. п.; однако природа неразрывными сетями сдерживает и обуздывает такие возмущения и эксцессы, как бы сковывая их стальной цепью ^.
Говорят также, что именно бог Пан обнаружил Цереру, отправившись на охоту, остальным же богам это не удалось, хотя они старательно искали и все делали для того, чтобы найти ее. Этот эпизод заключает в себе удивительный и глубокий смысл: не следует ждать открытия полезных и необходимых для практической жизни вещей от философов, погруженных в абстракции, которые оказываются здесь похожими на старших богов, хотя они всеми силами стремятся принести пользу; этого следует ждать только от Пана, т. е. от тонкого эксперимента и всеобъемлющего познания природы, и такие открытия происходят почти всегда случайно, как будто бы во время охоты. Ведь всеми самыми полезными открытиями мы обязаны опытному знанию, и эти открытия подобны некоему дару, доставшемуся людям по счастливой случайности.
Рассказ о музыкальном состязании и его исходе показывает нам, как можно обуздать и привести в себя человеческий разум, слишком возомнивший о себе и утративший чувство здравого смысла. Ведь существуют, по-видимому, две гармонии, или музыки, -- гармония божественной мудрости и гармония человеческого разума. Для человеческого ума, как и для слуха смертных, божественное управление миром и тайные предначертания Бога звучат как что-то грубое и как бы немузыкальное. И хотя это человеческое невежество вполне заслуженно символизируется ослиными ушами, однако сами эти уши обычно прячутся и не выставляются напоказ, и поэтому люди не видят этого уродства и не обращают на него внимания.
Наконец, нет ничего удивительного в том, что Пан никого не любит (исключение составляет его брак с Эхо). Ведь мир довольствуется самим собой и всем в себе; ведь тот, кто любит, хочет пользоваться тем, что любит, а изобилие не оставляет места стремлению. Поэтому мир не может любить никого и не может стремиться овладеть чем-то (ибо он вполне довлеет самому себе), за исключением, может быть, любви к речи. Она и олицетворяется нимфой Эхо, лишенной тела и обладающей только голосом, или же, если быть более точным, Сирингой, символизирующей речь более отделанную, когда слова и выражения подчинены стихотворным размерам или ораторским приемам, управляющим ими, подобно мелодии. Но среди всех видов речи одна только Эхо оказывается вполне достойной быть супругой мира. Ведь именно та философия является настоящей, которая самым тщательнейшим и верным образом передает слова самого мира и сама как бы написана под его диктовку; она есть не что иное, как его подобие и отражение, она ничего не прибавляет от себя, но только повторяет произнесенное им.
Рассказ же о том, как Пан увлек однажды Луну в глубину леса, изображает, как мне кажется, соединение чувства с небесным, т. е. божественным, началом. Ведь смысл мифа о Эндимионе отличается от смысла мифа о Пане ^. К спящему Эндимиону Луна пришла сама, по собственной воле, и это потому, что божественное начало само приходит к уснувшему интеллекту, когда он свободен от влияния чувств; если же оно появляется лишь по приглашению и зову чувства, подобно Луне, призванной Паном, то оно может дать лишь тот свет, о котором говорится у Вергилия:
Точно таким при неверной луне под обманчивым светом
Путь бывает в лесах, когда тенью небо скрывает Юпитер "...
На самодовлеющее и совершенное состояние мира указывает и то, что Пан не имеет потомства. Ведь мир рождает лишь в отдельных своих частях, ибо как бы он смог рождать в целом, если за его пределами вообще не существует ничего. Что же касается женщины Ямбы, которую считают дочерью Эхо, то упоминание о ней является весьма интересным добавлением к мифу. Она олицетворяет различные пустопорожние теории о сущности мира, в изобилии существовавшие во все времена, теории, по существу бесплодные, как бы незаконнорожденные, иной раз. правда, привлекающие пестрым нарядом изложения, но чаще весьма тягостные и просто невыносимые.
Второй пример философского истолкования древнего мифа,
применительно к вопросам политики
О ВОЙНЕ ПО МИФУ О ПЕРСЕЕ
Говорят, что Персей, родившийся на Востоке, был послан Палладой обезглавить Медузу, которая приносила неисчислимые страдания множеству народов, живших на Западе, на берегах Иберии. Это жестокое и безжалостное чудовище обладало таким страшным и непереносимо ужасным взглядом, что только от него одного люди превращались в камень. Медуза была одной из Горгон, единственной среди них смертной (остальные были бессмертны). И вот Персей, собираясь совершить столь славный подвиг, получил в подарок от трех богов три вещи: крылья -- от Меркурия (но эти крылья прикреплялись не к плечам, а к ногам), шлем -- от Плутона и, наконец, щит и зеркало -- от Паллады. Но, несмотря на все это, он не отправился прямо на битву с Медузой, а сначала пошел к Грайям -- сестрам Горгон. Грайи были уже от рождения седыми старухами. У них на всех был только один глаз и один зуб; когда кому-нибудь из них нужно было выйти из дому, они брали по очереди этот зуб и глаз, а вернувшись домой, вынимали их. И вот этот-то глаз и этот зуб Грайи отдали Персею. И только тогда, считая себя теперь вполне снаряженным для исполнения предстоящего подвига, он храбро помчался на крыльях к Медузе. Он нашел ее спящей, но, опасаясь встретиться с ее взглядом, если она вдруг проснется, он, отвернувшись и глядя в зеркало Паллады, чтобы не ошибиться, нанес удар и отрубил ей голову. Из крови ее, пролившейся на землю, тотчас же родился крылатый Пегас. А отрубленную голову Медузы Персей прикрепил к щиту Паллады. Даже отрубленная голова Медузы сохранила свою страшную силу, так что при взгляде на нее все цепенели, как пораженные громом.
Миф, по всей вероятности, имеет в виду разумный способ ведения войны. Прежде всего всякая война должна предприниматься лишь по воле Паллады, а вовсе не Венеры (как, например, Троянская война) и вообще не по какой-нибудь незначительной и несерьезной причине; напротив, решения о начале войны должны основываться на очень серьезных и важных соображениях. Далее миф предлагает три очень разумных и важных совета относительно выбора характера войны. Первый сводится к тому, что не следует слишком настойчиво стремиться к покорению соседних народов, ибо пути расширения власти государства не похожи на пути увеличения собственного имения. Когда речь идет о частных владениях, имеет важное значение то, что имение, которое хотят приобрести, расположено по соседству; в деле же расширения и распространения власти государства соображения соседства уступают место удобству случая, легкости ведения войны и ее результатам. Поэтому Персей, хотя он и жил на Востоке, ни на мгновение не поколебался отправиться в длинное путешествие на крайний Запад. Знаменательный пример того, о чем мы говорим, дают нам противоположные методы ведения войны, которых придерживались два царя, отец и сын, Филипп и Александр ^. Филипп, занятый войнами с соседними государствами, сумел присоединить к своему царству лишь несколько городов, да и то с огромными усилиями и опасностью для страны, ибо и во многих других сражениях, и особенно в битве при Херонее, он был на грани полного поражения. Александр же, не испугавшись далекого похода в Персию, сумел покорить бесчисленное множество народов и был скорее утомлен походами, чем сражениями. То же самое еще яснее можно увидеть в том, как распространялась власть Римской державы. За то самое время, в течение которого на Западе римские войска едва проникли дальше Лигурии, на Востоке они подчинили своему господству земли вплоть до Таврских гор. Да и французский король Карл VIII. с большим трудом проведший войну с Бретанью (которая завершилась наконец благодаря супружескому союзу) ^, удивительно легко и удачно совершил свой знаменитый поход в далекий Неаполь. Войны с отдаленными странами имеют хотя бы то преимущество, что противник совсем не знаком с военной тактикой и вооружением пришельцев, тогда как в войнах с соседями дело обстоит совершенно иначе. Кроме того, к такого рода походам ведется очень тщательная и всесторонняя подготовка, и уже сама дерзость такого похода и уверенность, с какой он предпринимается, повергают врагов в ужас. К тому же при этих дальних походах благодаря тому огромному расстоянию, которое пришлось преодолеть, почти невозможны какие-то враждебные действия или ответное вторжение со стороны врагов, что весьма часто происходит во время войн с соседними государствами. Но самое главное -- это то, что довольно трудно выбрать удобный случай для вторжения в соседнее государство, тогда как тот, кто решится на поход в отдаленные страны, сможет по собственному усмотрению начать войну против такого государства, где плохо развито военное дело, или силы народа крайне истощены и подорваны, или к счастью для него возникли гражданские распри, или сложились еще какие-то иные обстоятельства, благоприятствующие вторжению врага. Второй важный вывод состоит в том, что всегда должна существовать справедливая, благочестивая, вызывающая уважение и расположение людей причина войны. А это поднимает дух как у воинов, так и у тех, кто несет на себе все издержки войны, помогает организовывать военные союзы, да и вообще приносит множество преимуществ. Среди всех причин войны наибольшего одобрения заслуживает желание ниспровергнуть тиранию, под гнетом которой страдает обессиленный и измученный народ, оцепенев, словно под взглядом Медузы. За такие подвиги, например, Геракл был причислен к богам, А римляне всегда считали важным и священным делом энергично и неутомимо помогать своим союзникам и защищать их, если они вдруг подверглись какому-нибудь нападению. Кроме того, войны, которые велись ради справедливого отмщения, почти всегда были удачными, как, например, война против Брута и Кассия за убийство Цезаря, война Севера, мстящего за Пертинакса, Юния Брута, мстящего за гибель Лукреции ^. Вообще все, кто с оружием в руках мстит за несчастья и страдания людей или старается их облегчить, -- воины Персея. Третий вывод: предпринимая любую войну, необходимо правильно оценить силы и точно взвесить, удастся ли благополучно завершить эту войну или нет, и никогда не обольщаться слишком большими надеждами. Ведь Персей очень разумно среди Горгон (воплощающих собой войны) выбрал ту, которая по своей природе была смертной, и но стремился к невозможному. Вот те наставления, которые можно вынести из мифа, относительно того, что следует помнить, предпринимая войну. Остальное относится ужо, собственно, к самому ведению войны.
Наибольшую пользу на войне приносят три названных дара богов, и даже само счастье во многом подчиняется им и идет вслед за ними. Действительно, Персей получил дар быстроты от Меркурия, дар скрывать свои замыслы -- от Орка и дар предусмотрительности -- от Паллады. Глубокий аллегорический смысл заключен в том, что крылья, дающие быстроту Персею (ведь быстрота имеет на войне первостепенное значение), прикреплены не к плечам, а к ногам героя: речь идет о том, что быстрота действий требуется даже не столько при первых военных столкновениях, сколько в последующих операциях, которые должны поддержать первоначальный успех, и нет на войне более распространенной ошибки, чем неумение закрепить достигнутый успех и развивать наступление и преследование противника в том же темпе, в каком начата была операция. Очень прозрачной метафорой является шлем Плутона, делающий, как известно, человека невидимым. Умение скрывать свои планы имеет на войне такое же первостепенное значение, как и быстрота действий, к тому же сама быстрота оказывается составной частью этого умения, ибо она помогает предотвратить возможное разглашение этих планов. Шлем Плутона служит также символом того, что военными действиями должен руководить один человек, обладающий всей полнотой власти, совещания же и споры многих начальников символизируются скорее султаном шлема Марса, нежели шлемом Плутона. Он же выражает собой и всевозможные хитрости, обманы, обходные маневры, распространение ложных слухов -- все то, что притупляет бдительность, отвлекает внимание и помогает скрыть истинные намерения полководца. Наконец, украшением шлема Плутона служат тщательные меры предосторожности и проверка донесений послов, перебежчиков и множество других вещей. Очень важно скрывать свои планы, но не менее важно знать и замыслы врагов. Поэтому к шлему Плутона присоединяется зеркало Паллады, дающее возможность обнаружить силы врага, увидеть, каковы его недостатки, кто тайно помогает ему, существуют ли во вражеском стане разногласия и соперничающие группы, каковы успехи врага и его дальнейшие замыслы. Но поскольку на войне существует так много случайного, что нет оснований полагаться ни на возможность скрыть свои планы или раскрыть вражеские, ни даже на быстроту действий, то прежде всего следует вооружиться щитом Паллады, т. о. предусмотрительности, чтобы как можно меньше зависеть от превратностей судьбы. А это означает прежде всего предварительную проверку того пути, по которому предстоит идти войску, а во-вторых, тщательное укрепление лагеря (что в современной военной практике почти забыто, тогда как у римлян лагерь напоминал укрепленный город, давая возможность укрыться в нем в случае неудачного исхода сражения); далее, прочный и четкий оборонительный строй (ибо не следует слишком полагаться на отряды легковооруженных воинов и даже конницы); наконец, все, что способствует прочной и активной обороне, так как на войне при всех обстоятельствах щит Паллады оказывается важнее самого меча Марса. Однако как бы хорошо ни был вооружен Персей, как бы ни был он силен духом, ему, прежде чем вступить в открытую борьбу, остается выполнить еще одно во всех отношениях чрезвычайно важное дело -- обратиться к Грайям. Грайи воплощают собой измены, предательства, являющиеся сестрами войн, правда не родными, а несколько более низкой степени родства. Ведь войны по существу благородны, предательство же низко и омерзительно. Изображение их седыми и старыми уже от рождения весьма удачно и символизирует беспрерывные тревоги и страхи предателей. Сущность предательства (до тех пор пока оно не превратилось в открытую измену) может быть выражена в символических образах глаза и зуба. Ведь любая обособившаяся политическая группировка, готовая к измене, старается все высмотреть и как бы нанести укусы. Н этот глаз, и этот зуб могут быть представлены как общие, ибо все, что Грайям удастся узнать и выведать, переходит непрерывно от одной к другой. Единственный же зуб означает, что они изрыгают свои язвительные и гнусные слова как бы из одних и тех же уст, так что если слышишь одну из них, то слышишь и всех их вместе. Таким образом. Персей должен вступить в союз с этими Грайями и привлечь их себе на помощь и прежде всего получить от них глаз и зуб; глаз -- чтобы выведывать чужие тайны, зуб -- чтобы распространять ложные слухи, возбуждать ненависть и вызывать волнения и замешательство. После же того как все приготовления к войне полностью закончены, необходимо прежде всего позаботиться о том, чтобы застать Медузу спящей, что и сделал Персей. Действительно, всякий благоразумный полководец, начиная войну, почти всегда нападает на врага, когда тот не готов к отпору и считает себя в полной безопасности. Наконец, уже в ходе самих военных действий, во время атаки на врага, необходимо все время смотреть в зеркало Паллады. Очень многие способны перед началом сражения внимательно и глубоко изучить силы врага, но во время самого сражения либо теряют от страха способность правильно оценивать положение, либо слишком поспешно и прямо смотрят на стоящую перед ними опасность и поэтому очертя голову бросаются ей навстречу, думая лишь о победе, но забывая о необходимой предосторожности. На деле же не должно быть ни того, ни другого, и не нужно забывать о необходимости оглядываться на зеркало Паллады, чтобы иметь возможность верно направлять удар, не поддаваясь страху и не давая увлечь себя ярости.