Страница:
Они заходят в винную лавку, где проводится Хульное Игрище. Подобные развлечения запрещены Отделом здравоохранения, поскольку они приводят к загрязнению атмосферы. Но в этом квартале запреты действуют плохо. Хула – высокое искусство, наподобие фламенко.
Вот Дух Хулы овладевает одним созданием неопределенного пола, облаченным в женское платье. Оно вскакивает и, выбрав себе жертву, начинает передразнивать каждое ее движение и ужимку с отталкивающей злобой и подлинной страстью, кривляясь буквально в нескольких дюймах от лица несчастного.
Следом за ним истерия охватывает Английского Майора: его холодное, украшенное моноклем лицо искривляется, и поток омерзительной брани срывается с его уст – поток, каждое слово в котором разит, словно экскременты, перешедшие в газообразную форму. Он визжит и кидается на врага, но тут же захлебывается в приступе жуткого кашля.
Присутствующие обступают соперников полукругом. Неферти размахивает в воздухе отравленной плеткой. Лица и руки покрываются шрамами, чернеют, набухают и лопаются. Неферти вкладывает плетку в чехол. (Плетка убирается в чехол следующим образом: сначала рукоять продевают через чехол, а затем тянут за нее вверх, и тогда плетка прячет ремешки в чехол, словно осьминог, втягивающий щупальца.)
Неферти поправляет воображаемый монокль.
– Пойдем, прогуляемся, а эти уроды пусть варятся в собственном соку. Меня от них тошнит.
Он останавливается возле лавки благовоний, чтобы умастить лицо и руки, а затем посыпает одежду душистым порошком.
Они заходят на Повонялый Двор… стойка вдоль одной из стен, пара столов. За стойкой – обезьяночеловек, гибрид бабуина, щерящий длинные желтые клыки. Когда Обезьян наклоняется через стойку, осторожные посетители стараются прижаться к противоположной стенке. Вот его ненавидящие красные глазки останавливаются на Неферти. Во взгляде Обезьяна читается нечто вроде уважения. В голосе звучит подобострастность:
– Чем могу вам служить, благородный сэр?
Неферти заказывает абсент с опиумом. Телохранитель – двойное бренди с соком манго. Неферти делает глоток и оглядывается по сторонам: кучка молодых аристократов из дворцового квартала в поисках приключений, за одним из столов – компания отвратительных Дыхарей. Принимая определенные травы в смеси с экскрементами сколопендр, они добиваются у себя столь зловонного дыхания, что оно сбивает с ног человека с расстояния шести футов, а на меньшем расстоянии может просто убить.
У каждого Дыхаря имеется свой особенный рецепт. Одни используют помет летучих мышей, другие – блевотину стервятников, наевшихся гнилых земляных крабов, некоторые же – жидкость, извлеченную из тела плохо забальзамированной мумии. Существуют даже специальные лавки, в которых Дыхари приобретают соответствующие компоненты. – Они состязаются друг с другом в том, чье дыхание зловонней. Правда, употребляемые ими смеси постепенно разъедают десны, губы и нёбо.
Один из Дыхарей делает выдох в сторону стола, за которым сидят придворные, и мертвые мухи дождем валятся прямо в кружки с выпивкой. Дыхарь шепелявит волчьей пастью:
– Благородные господа, приношу вам мои извинения, я просто хотел, чтобы мухи не досаждали вашим сиятельным особам.
Неферти содрогается, вспомнив свою встречу со старым Дыхарем…
Вот он преграждает ему дорогу. Губы у него давно сгнили, а в уголках рта копошатся черви.
– Милостыня, благородный господин.
– Прочь с моего пути, падаль!
Но старый Дыхарь не сходит с места. Он улыбается и червь выпадает у него изо рта.
– Прошу вас, любезный господин.
Неферти стреляет ему в брюхо из своего особого 44-го калибра. Дыхарь складывается пополам и из его рта вылетает струя такой отвратительной вони, сопровождаемая дождем из гнилых зубов и червей, что Неферти теряет сознание.
Очнулся он в одной из палат Дворца в окружении придворных врачей. Очнувшись, он тут же вспомнил, что с ним случилось, и его рвало до тех пор, пока не пошла зеленая желчь. Хуже всего было известие о том, что при столкновении было осквернено его собственное Ка. За этим последовало три месяца тщательного очищения, во время которого Неферти ел одни лишь фрукты и пил чистейшую родниковую воду, пока здоровье не вернулось к нему.
Молодой привлекательный Дыхарь с гладкой лиловой кожей, напоминающей кожуру тропического плода, подплывает к Неферти.
– Высокочтимый господин, – мурлыкает он, – я могу выдыхать много разных запахов.
И с этими словами он окатывает Неферти волной тяжелого липкого мускусного запаха, от которого у того кровь приливает к чреслам.
– Я могу показать, как перебраться через Дуад.
Дуад – это река экскрементов, одно из самых опасных препятствий на пути в Западные Земли. Чтобы переступить границы жизни, ты должен переступить через все то, что с ней неразрывно связано – через дерьмо, кишечные газы, мочу, пот и сопли жизни. Холодное презрение здесь столь же опасно, как и зудящее любопытство – две стороны одной и той же фальшивой монеты. Необходимо добиться состояния полной и тихой отрешенности, и тогда Дуад расступается перед тобой, словно элегантная головоломка. Пересечение Дуада было для Неферти вдвойне сложным, поскольку при жизни он подвергался воздействию смертельной христианской отравы.
Поэтому он утвердительно кивает, и Дыхарь, Повелитель Сильных Запахов и Нечистых Ветров, ведет его по лабиринтам улочек, тропинок, лестниц, мостов, помостов, через постоялые дворы и площади, патио и дома, где люди едят, спят, испражняются, занимаются любовью. Это бедный квартал, где мало кто может позволить себе роскошь владеть отдельным домом, куда не могут проникнуть посторонние. Здесь существует много различных степеней приватности. В некоторых домах проход посторонним разрешается только через сад. Другие живут в клетушках без дверей посреди утоптанных улиц или в лабиринте тоннелей под городом, или на крышах, где соседи развешивают сушиться белье и держат своих овец, коз и кур. Некоторым разрешено взимать с прохожих дань. Отдельные маршруты являются исключительной прерогативой членов какого-нибудь клуба, секретного общества, секты, политической группировки или ремесленной гильдии. Стычки по поводу права на проход случаются часто и бывают обычно кровавыми. В этом квартале нет общественных служб – ни полиции, ни пожарных, ни канализации, ни водопровода, ни больниц. Отдельные семьи или сообщества предоставляют подобные услуги, да и то не всегда.
Неф отпускает далеко вперед своих зорких разведчиков. Некоторые называют их духовными помощниками или проводниками. В их задачи входит производить рекогносцировку, чтобы хозяин знал, что ожидать, и был предупрежден обо всех опасностях, возможностях, друзьях и недругах, которые могут повстречаться ему на пути. Но они возвращаются, принося лишь скудные и весьма поверхностные сведения о лежащей перед Неферти области… сведения сами по себе довольно занятные и ценные, но вряд ли пригодные в настоящее время.
Неферти находится в «Золотом Очке» – супернизкопробном гей-баре, расположенном в конце длинной петляющей улочки, протоптанной многими поколениями людей, пробиравшихся через кучи человеческих и звериных объедков, лежащих на вытертых камнях, пожелтевших от многолетнего контакта с экскрементами и мочой. Бар этот расположен на окраине Вагдаса, и шакалы здесь столь же обычны, как дикие кошки. Неферти отпивает глоток и оглядывается по сторонам: три старых пидовки у дальнего конца стойки, жалкие стервятники, жадно трясущиеся над мертвечиной, с типичной для них устрашающей развязностью.
– Отсоси у меня, Смерть!
Отвратительные куклы… Неф узнает в тощем рыжем мужчине за стойкой наемного убийцу, с которым он немного знаком. Опытный… выполняет заказы Ватикана.
Проходя мимо трех пидовок, он роняет на ходу почти непроизвольно:
– Отвести бы вас к ветеринару, уродов, чтоб он вас усыпил.
Фотография мочащегося бельгийского мальчика и розовая раковина из папье-маше, пожелтевшая от грязи лет. Когда Неф стоял и мочился, дверь кабинки распахнулась, и оттуда выскочил мужчина – тощий турок с козлиной бородкой. Из его ширинки колом торчало.
– Хочешь?
Вернувшись в «Золотое Очко», он подал знак Дыхарю: «Там есть черный ход».
Дверь ведет в коридор, похожий на музейный, заполненный промозглым холодным воздухом. Как только Неферти входит в коридор, дверь у него за спиной захлопывается. Неферти чувствует поток черной ненависти, в высшей степени отталкивающей и в то же время какой-то печальной и безнадежной.
Что ненавидит его с такой силой? Нечто, что не является им и никогда им не станет. Его ненавидят за то, что он такой, какой есть, потому что у тех, кто его ненавидит, выбор один – стать им или умереть. Человек определятся тем, чем он не является. Так пусть их ненависть станет тем самым зубилом, которое высечет изваяние потрясающей красоты. Каждое проклятие, каждый плевок, каждое ворчание вслед, каждое припадочное брызгание слюной, каждый злобный бабий вопль за спиной полируют его мрамор, удаляют с его поверхности все дефекты, разглаживают скривившиеся уголки рта и морщины тревоги на мраморном челе. Все визгливые нападки отражаются от этой сверкающей поверхности и сморщиваются на глазах, словно бациллы, попавшие в чашку с антибиотиком.
Профессиональная клеветница-лесбиянка подкрадывается, чтобы оросить мой безупречный мрамор своими едкими пищеварительными соками.
– Ах, мое потерянное ребрышко! – говорю я ей. – Прошу, поцелуй большой палец у меня на ноге… там есть небольшая неровность, нарост какой-то… вот-вот, сюда капни кислотой… Спасибо, свободна.
Мегера изрыгает зеленую желчь.
– Ах ты, онанистка поганая! Надеюсь, ты захлебнешься собственной рвотой!
Неф испытывает чувство холодного, как камень, облегчения. Отстали… правда, надолго ли?
Неферти вместе с привлекательным Дыхарем пробирается через цветочный рынок. Какая-то старая кошелка набрасывается на них с криком:
– Ты высосал весь запах из моих цветов! Voleur56
– Только для того, чтобы вернуть его назад в десятикратном размере, – отвечает Дыхарь и выдыхает такой аромат цветов, что весь рынок окутывается облаком липкой медовой сладости.
Они проходят мимо ресторана «Нотр-Дам».
– Voleur! Моя еда вся стала на вкус как опилки! Ты высосал из нее весь запах!
Дыхарь оборачивается, делает выдох, и аппетитный чесночный дух окутывает весь квартал. Повсюду люди со слюной, текущей изо рта, мчатся в сторону «Нотр-Дам».
– Я прокладываю себе путь, словно осьминог. Понимаешь, я что-то вроде вампира наоборот. Беру немного, возвращаю сторицей. Возвращаю больше, чем им нужно, по правде говоря. «Ни минуты на месте» – вот мой девиз. Только так жить и стоит. Честно говоря, односторонний вампиризм – это самое печальное, что только может случиться с человеком. Я имею в виду тех, кто пытается сохранить свое тело в неизменном виде при помощи краденой энергии. Некоторые выпивают все, что находят вокруг, а потом воют в безлюдной пустыне. Другие немножко берут, потом немножко возвращают – но в результате берут они всегда больше, чем возвращают. Главная ошибка в том, что все они хотят сохранить себя в неизменном виде. На самом деле «неизменный вид» – это самая главная смертельная ошибка, или СО, которая не признает ничего, кроме очевидной перемены цвета кожи. Помните того белого типа в Йоханнесбурге, которого пчелы покусали так сильно, что он весь почернел? Его отвезли в госпиталь для черных, и когда он очнулся, то сразу принялся кричать: «Куда вы меня затащили, черные сволочи?»
– Ты в гостях у своих Па и Ма, ниггер!
Встречая здесь незнакомцев, Неферти обходится без своего Эго, без своего Я, без своей личины. Здесь защищаться не от чего. Он чувствует, как с него спадает старая броня, как она падает к его ногам, словно мешковина, обнажая его хрустальный скелет, как она сгорает, словно колпачок в коулменовской лампе… черный плащ, который разрывает в клочья ночной ветер.
В двадцатые годы у всех были сельские домики, в которых обычно проводили выходные. Я помню коулменовские лампы, которые горели со страшным шумом, запах химических туалетов… Кхаибит, моя тень, моя память – тебя разрывает в клочья ночной ветер.
Он немедленно направил на место находки своих самых умелых резчиков по камню. Слой окаменевших сот вырезали из камня и доставили во дворец. Вырезанная глыба была неправильной формы, размером десять на восемь футов и местами до двух футов в толщину.
Нужник VIII был очень стар, поэтому он повелел забальзамировать себя. После предварительных процедур, во время которых из тела фараона извлекли внутренние органы и мозг, вычистили, высушили и натерли останки, мумию, вместо того чтобы, как обычно, обмотать льняными бинтами, поместили нагой в саркофаг, вырезанный из окаменелых сот и заполненный медом.
С давних времен известно, что сахар консервирует, и вскоре другие последовали сладкому примеру Нужника VIII, Великого и Ужасного, повелев поместить свои мумии в апельсиново-земляничное варенье, в смесь лотосового и розового сиропов, в глицерин, смешанный с осколками опала… саркофаг, покачивающийся на оси, чтобы осколки могли плавать в глицерине, и маленькое хрустальное окошечко, чтобы наблюдать через него покойника в его последнем пристанище.
Жрецы обеспокоены и бьют копытами, словно скот, почуявший опасность. Наплыв неортодоксальных методов бальзамирования может подорвать доверие к Нашей методике, стенают они. И страхи их не лишены основания.
Бальзамировщик Златокож открыл метод, при помощи которого на мумию можно наносить тонкий слой металла: для этого мумию сначала следует покрыть древесным углем, а затем погрузить в чан, содержащий смесь солей золота, меди и серебра, и подключить к устройству, действие которого мастер тщательно хранил в тайне. С Золотой Кожей уже не надо бояться насекомых, трупоедов, времени и воды. Однако при этом первичная мумификация должна производиться с особенным тщанием, иначе заключенная в металл плоть подвергнется отвратительному разложению с разжижением всех тканей и костей.
Златокож оставляет на оболочке мумии маленькое отверстие, герметично закупоренное и залитое сургучом. Каждый год в день, когда покойный был зачат, производится ритуал Обнюхивания: печать ломается и собравшиеся сановники, приблизившись к мумии, обнюхивают отверстие. Если есть хоть малейшие признаки тления, бальзамировщика разрубают на мелкие кусочки, которые сжигаются на жарком пламени, раздуваемом десятью нубийскими рабами до такого жара, что каждая клетка плоти виновного превращается в пар, пока от него ничего, совсем ничего не остается, и даже пепел развевают затем на полуденном ветре, дабы смешался он с пылью и песком. Это самое худшее, что может случиться с бальзамировщиком мумий, который уже считал, что ему зарезервирована и оплачена уютная квартирка в Западных Землях.
Иногда конкурент, уволенный работник или злой шутник могут пробраться в гробницу, проколупать отверстие в золотой коже и влить туда полную клизму жидкого дерьма, гнилой крови, трупных соков и тщательно подобранной культуры червей, извлеченной из мертвого стервятника. Затем злоумышленник запечатывает отверстие и полирует поверхность металла, чтобы его вмешательство осталось незамеченным.
Сегодня день Пятого Обнюхивания, и по этому поводу собралась представительная толпа. Во время предыдущих обнюхиваний из отверстия выходил сладкий, пряный запах, и гости одобрительно вздыхали. На этот раз, как только бальзамировщик взламывает печать, пробку выбивает и наружу вырывается струя вонючей мерзости, окатывая обступивших саркофаг сановников дерьмом и извивающимися червями.
Но Златокож избегает казни, поскольку фараон и верховный жрец усмотрели во всем этом проделки злого демона Фуку, известного также как Убийца Мумий, поскольку в качестве жертв он выбирает обычно беспомощные мумии.
Фуку – это бог нахальства. Он никого и ничего не уважает. Однажды он крикнул фараону Двоенужнику Великому IX: «Только попробуй дерзить мне, и я буду дрочить член твоей мумии, пока она не кончит!»
Творение Хаоса, Бог проказников и привидений, ненавистный для всех лицемеров, фанфаронов, мошенников и надутых ослов… дикий, отвязанный, он не подчиняется никому, кроме Пана, бога паники Вы встретите его везде, где Пан мчится сквозь визжащую толпу под пронзительные звуки флейт.
Недорогие бальзамировщики часто предлагаю! накопительную схему: ты платишь фиксированную сумму в месяц в фонд мумификации. Проживешь ли ты полвека или умрешь завтра – твое будущее в Западных Землях уже гарантировано. (Пара стариков, обняв друг друга за плечи, позируют на фоне своего скромного загородного домика.)
Западные Земли в настоящее время стали доступными для среднего класса – для купцов и ремесленников, спекулянтов и авантюристов, сутенеров, расхитителей гробниц и придворных. Жрецы заламывают руки и предрекают скорое перенаселение духовного мира. Но Египту также грозят вторжение извне и гражданские беспорядки. Поэтому фараон решает бросить средним классам кусок пожирнее, чтобы заручиться их поддержкой. Он дарит им Бессмертие.
– Если мы утратим доверие среднего класса, они поставят свои умения на службу партизанам и мятежникам.
– Ваши слова правдивы, о Нужник, Великий и Ужасный! Но мы привыкли жить по старинке.
– А я не привык? В то время туда пускали только избранную публику. Но если дело зайдет слишком далеко, мы всегда сможем уничтожить лишние мумии.
Союзы Бальзамировщиков всегда предлагают самые дешевые услуги, потому что дело в них поставлено на конвейер. Каждая бригада бальзамировщиков выполняет только одну операцию: одни удаляют мозги, другие – внутренние органы, третьи – обматывают мумию бинтами. В этом деле они достигли немалой сноровки и проворства. Работа, которая занимала месяц, теперь делается за один день.
– Хепера жалуется. Его раздражает скорость перемен, – брюзжит Верховный Жрец. (Хепера-Скарабей, бог становления, носится туда-сюда со все возрастающей скоростью. В отчаянии он опрокидывается на спину и болтает в воздухе лапками.)
Три часа двадцать три минуты от Смерти до Мумификации: час на то, чтобы хорошенько выпотрошить тело, час на просушку, час на обработку в известковом чане, внутренние органы перекладываются в изящные вазы, которые запечатываются и помещаются на хранение в общественное хранилище, которое постоянно патрулируется вооруженными охранниками и где за влажностью и температурой тщательно следят.
– Понимаете, о Нужник, Великий и Ужасный, ситуация выходит из-под контроля.
– Верно. Но рано или поздно это неизбежно случается.
Даже безродные феллахи несут забальзамированных родственников в свои амбары для вяленья рыбы и коптильни. Теперь в Западные Земли может попасть практически любой.
Молодое поколение ставит под сомнение саму идею мумификации:
– Вечно жить с одной и той же старой жопой? Под такие песни молодежь плясать не будет.
– Да от них разит, как от окаменелого говна!
– А у вас есть какие-нибудь лучшие предложения? – спрашивает серьезный молодой писец. – Нам известно, что мумификация обеспечивает относительное бессмертие. – Он обращается к Неферти. – А вы можете предложить что-то лучшее, чем этот сомнительный способ?
– Я предлагаю вообще отказаться от бессмертия на таких условиях. Я намерен искать другие пути спасения. Кто вообще выдумал всю эту фигню насчет мумий?
– Боги.
– А кто они такие, чтобы навязывать нам свои условия?
– Они те, кто в состоянии навязывать нам свои условия.
– Попасть в Западные Земли означает освободиться от страха. Сможете ли вы освободиться от страха, если будете пытаться сохранить навечно свое физическое тело? Тело – это лодка, которую бросают за ненадобностью, перебравшись на другой берег, или продают, если найдется дурак, который ее купит… она же дырявая, как решето… как решето.
Неферти и Дыхарь стоят перед дверью из окаменевших пчелиных сот.
– Это крышка его саркофага, – говорит Дыхарь.
– А что вы сделали с фараоном Нужником VIII, Великим и Ужасным?
– Мы его съели. Он оказался удивительно хорош на вкус.
Дыхарь дышит на дверь вязкой липкой сладостью. Неф поспешно отступает в сторону, чтобы не засахариться на месте, поскольку сладкое дыхание бывает порою таким же смертоносным, как и тошнотворное.
Дверь поворачивается на смазанных маслом шарнирах. Праздник Дыхарей уже в полном разгаре. Поющие Дыхари испускают соответствующие запахи, мексиканские музыканты отрыгивают жареной фасолью и соусом чили. Повсюду печи для выпечки хлеба и тортильи.
Покровитель Дыхарей – Хумбаба, Бог Отвращения, что едет верхом на шепчущем южном ветре, чье лицо – масса гниющих потрохов, чье дыхание – благоухание смерти. Ни одно благовоние, ни одни духи не могут справиться с вонью Хумбабы. Он – божество всего, что выделяется и гниет, и,, следовательно, – Повелитель Будущего. А еще – Пазузу, Бог Лихорадок и Чумы… в его дыхании больницы и гангрена, плоть прокаженных, гноящиеся железы, черная рвота, холерный понос, вонь горелой пластмассы и гнилых апельсинов.
Он обучит Нефа тому, как скакать верхом на запахах.
– Встань вон там.
Дыхарь становится на расстоянии шести футов от Нефа лицом к нему и делает Падальный Выдох. Неф, как ему и велели, впускает запах в себя. Ощущение такое, словно жуешь очень острый перец или нюхаешь нюхательную соль, голова сразу прочищается, легкость, возбуждение от того, что ты вдыхаешь смерть и, не дрогнув, вкушаешь ее запах, ее тление, ибо ты вдыхаешь собственную смерть.
Мы покидаем «Золотое очко». Через черный ход… ступеньки уводят вниз… тысячи каменных ступенек, заваленных мусором, вниз, вниз, вниз и вдаль, словно пикирующий самолет. Поворот рычага – и ты скользишь по невидимой воздушной плоскости, теряя высоту. Именно так мы скользим вниз по лестнице. По обеим сторонам – колючий кустарник и кактусы… похоже на Гибралтар. Неужели мы – знаменитые гибралтарские мартышки, спускающиеся по склону скалы? Вниз, в бараки, где женщины стирают белье и сплетничают. Мальчишки на велосипедах. Британцами родились, британцами умрем – мертвые пальцы в дыму указывают на Гибралтар.
Лестница заканчивается маленькой бетонной площадкой на обочине автострады. По другую сторону автострады – другая точно такая же площадка, но добраться до нее невозможно. Больше вокруг ничего не видать. – Ощущение полной опустошенности… здесь нет ничего, совсем ничего.
Я сажусь на маленькую бетонную полочку, прислонившись спиной к поросшему травой склону холма. Я гляжу на травинки под моей щекой и протягиваю ноги на каменных ступеньках, ведущих к дороге. Передо мной автострада, но по ней никто никуда не «дет. Стоит ли двигаться дальше? Я оглядываюсь на вестницу. Небо темно от дождевых облаков. Похоже, что я жду здесь чего-то… застрял надолго.
Сел на поезд. Ночь, я вижу снаружи воду, мимо проплывают мерцающие огоньки, затем поросшие зеленью скалистые склоны, локомотив свистит покачивание потряхивание перестук тук-тук набираем скорость… Ратон-Пасс… обветшавший склад окна выбиты проносится мимо… раскачиваясь из стороны в сторону когда я иду по проходу в туалет… запахи застоялого табачного дыма, пара и железа и сажи и экскрементов, въевшихся в потрескавшиеся кожаные сиденья. Я не вижу моего отражения в зеркале на двери туалета… пустое зеркало… ту-тууууууууу… звук гудка тает вдали… Поезд мчится вдоль берега какой-то широкой реки или залива…
Посмотрите на эти их Западные Земли. На что они похожи? На дома и сады богачей. Неужели Бог не может предложить ничего другого? Что ж, говорю я, значит, настало время явиться новым Богам, которые не будут соблазнять нас столь жалкими подачками. О таких вещах даже думать опасно. И вообще жить опасно, дружок, большинство от этого просто умирает. Нет смысла пытаться выжить, постоянно избегая опасности, когда нам абсолютно нечего терять (ведь мы уже и так потеряли все), а в случае победы вся вселенная будет нашей. В свете всего, что нам известно, о прощении не может быть и речи. Не забывай, мы для них – хуже кошмара. Можно ли верить в договоры, пакты и соглашения, если твой противник ненавидит тебя лютой ненавистью? Разумеется, нельзя.
Вот Дух Хулы овладевает одним созданием неопределенного пола, облаченным в женское платье. Оно вскакивает и, выбрав себе жертву, начинает передразнивать каждое ее движение и ужимку с отталкивающей злобой и подлинной страстью, кривляясь буквально в нескольких дюймах от лица несчастного.
Следом за ним истерия охватывает Английского Майора: его холодное, украшенное моноклем лицо искривляется, и поток омерзительной брани срывается с его уст – поток, каждое слово в котором разит, словно экскременты, перешедшие в газообразную форму. Он визжит и кидается на врага, но тут же захлебывается в приступе жуткого кашля.
Присутствующие обступают соперников полукругом. Неферти размахивает в воздухе отравленной плеткой. Лица и руки покрываются шрамами, чернеют, набухают и лопаются. Неферти вкладывает плетку в чехол. (Плетка убирается в чехол следующим образом: сначала рукоять продевают через чехол, а затем тянут за нее вверх, и тогда плетка прячет ремешки в чехол, словно осьминог, втягивающий щупальца.)
Неферти поправляет воображаемый монокль.
– Пойдем, прогуляемся, а эти уроды пусть варятся в собственном соку. Меня от них тошнит.
Он останавливается возле лавки благовоний, чтобы умастить лицо и руки, а затем посыпает одежду душистым порошком.
Они заходят на Повонялый Двор… стойка вдоль одной из стен, пара столов. За стойкой – обезьяночеловек, гибрид бабуина, щерящий длинные желтые клыки. Когда Обезьян наклоняется через стойку, осторожные посетители стараются прижаться к противоположной стенке. Вот его ненавидящие красные глазки останавливаются на Неферти. Во взгляде Обезьяна читается нечто вроде уважения. В голосе звучит подобострастность:
– Чем могу вам служить, благородный сэр?
Неферти заказывает абсент с опиумом. Телохранитель – двойное бренди с соком манго. Неферти делает глоток и оглядывается по сторонам: кучка молодых аристократов из дворцового квартала в поисках приключений, за одним из столов – компания отвратительных Дыхарей. Принимая определенные травы в смеси с экскрементами сколопендр, они добиваются у себя столь зловонного дыхания, что оно сбивает с ног человека с расстояния шести футов, а на меньшем расстоянии может просто убить.
У каждого Дыхаря имеется свой особенный рецепт. Одни используют помет летучих мышей, другие – блевотину стервятников, наевшихся гнилых земляных крабов, некоторые же – жидкость, извлеченную из тела плохо забальзамированной мумии. Существуют даже специальные лавки, в которых Дыхари приобретают соответствующие компоненты. – Они состязаются друг с другом в том, чье дыхание зловонней. Правда, употребляемые ими смеси постепенно разъедают десны, губы и нёбо.
Один из Дыхарей делает выдох в сторону стола, за которым сидят придворные, и мертвые мухи дождем валятся прямо в кружки с выпивкой. Дыхарь шепелявит волчьей пастью:
– Благородные господа, приношу вам мои извинения, я просто хотел, чтобы мухи не досаждали вашим сиятельным особам.
Неферти содрогается, вспомнив свою встречу со старым Дыхарем…
Вот он преграждает ему дорогу. Губы у него давно сгнили, а в уголках рта копошатся черви.
– Милостыня, благородный господин.
– Прочь с моего пути, падаль!
Но старый Дыхарь не сходит с места. Он улыбается и червь выпадает у него изо рта.
– Прошу вас, любезный господин.
Неферти стреляет ему в брюхо из своего особого 44-го калибра. Дыхарь складывается пополам и из его рта вылетает струя такой отвратительной вони, сопровождаемая дождем из гнилых зубов и червей, что Неферти теряет сознание.
Очнулся он в одной из палат Дворца в окружении придворных врачей. Очнувшись, он тут же вспомнил, что с ним случилось, и его рвало до тех пор, пока не пошла зеленая желчь. Хуже всего было известие о том, что при столкновении было осквернено его собственное Ка. За этим последовало три месяца тщательного очищения, во время которого Неферти ел одни лишь фрукты и пил чистейшую родниковую воду, пока здоровье не вернулось к нему.
Молодой привлекательный Дыхарь с гладкой лиловой кожей, напоминающей кожуру тропического плода, подплывает к Неферти.
– Высокочтимый господин, – мурлыкает он, – я могу выдыхать много разных запахов.
И с этими словами он окатывает Неферти волной тяжелого липкого мускусного запаха, от которого у того кровь приливает к чреслам.
– Я могу показать, как перебраться через Дуад.
Дуад – это река экскрементов, одно из самых опасных препятствий на пути в Западные Земли. Чтобы переступить границы жизни, ты должен переступить через все то, что с ней неразрывно связано – через дерьмо, кишечные газы, мочу, пот и сопли жизни. Холодное презрение здесь столь же опасно, как и зудящее любопытство – две стороны одной и той же фальшивой монеты. Необходимо добиться состояния полной и тихой отрешенности, и тогда Дуад расступается перед тобой, словно элегантная головоломка. Пересечение Дуада было для Неферти вдвойне сложным, поскольку при жизни он подвергался воздействию смертельной христианской отравы.
Поэтому он утвердительно кивает, и Дыхарь, Повелитель Сильных Запахов и Нечистых Ветров, ведет его по лабиринтам улочек, тропинок, лестниц, мостов, помостов, через постоялые дворы и площади, патио и дома, где люди едят, спят, испражняются, занимаются любовью. Это бедный квартал, где мало кто может позволить себе роскошь владеть отдельным домом, куда не могут проникнуть посторонние. Здесь существует много различных степеней приватности. В некоторых домах проход посторонним разрешается только через сад. Другие живут в клетушках без дверей посреди утоптанных улиц или в лабиринте тоннелей под городом, или на крышах, где соседи развешивают сушиться белье и держат своих овец, коз и кур. Некоторым разрешено взимать с прохожих дань. Отдельные маршруты являются исключительной прерогативой членов какого-нибудь клуба, секретного общества, секты, политической группировки или ремесленной гильдии. Стычки по поводу права на проход случаются часто и бывают обычно кровавыми. В этом квартале нет общественных служб – ни полиции, ни пожарных, ни канализации, ни водопровода, ни больниц. Отдельные семьи или сообщества предоставляют подобные услуги, да и то не всегда.
Неф отпускает далеко вперед своих зорких разведчиков. Некоторые называют их духовными помощниками или проводниками. В их задачи входит производить рекогносцировку, чтобы хозяин знал, что ожидать, и был предупрежден обо всех опасностях, возможностях, друзьях и недругах, которые могут повстречаться ему на пути. Но они возвращаются, принося лишь скудные и весьма поверхностные сведения о лежащей перед Неферти области… сведения сами по себе довольно занятные и ценные, но вряд ли пригодные в настоящее время.
Неферти находится в «Золотом Очке» – супернизкопробном гей-баре, расположенном в конце длинной петляющей улочки, протоптанной многими поколениями людей, пробиравшихся через кучи человеческих и звериных объедков, лежащих на вытертых камнях, пожелтевших от многолетнего контакта с экскрементами и мочой. Бар этот расположен на окраине Вагдаса, и шакалы здесь столь же обычны, как дикие кошки. Неферти отпивает глоток и оглядывается по сторонам: три старых пидовки у дальнего конца стойки, жалкие стервятники, жадно трясущиеся над мертвечиной, с типичной для них устрашающей развязностью.
– Отсоси у меня, Смерть!
Отвратительные куклы… Неф узнает в тощем рыжем мужчине за стойкой наемного убийцу, с которым он немного знаком. Опытный… выполняет заказы Ватикана.
Проходя мимо трех пидовок, он роняет на ходу почти непроизвольно:
– Отвести бы вас к ветеринару, уродов, чтоб он вас усыпил.
Фотография мочащегося бельгийского мальчика и розовая раковина из папье-маше, пожелтевшая от грязи лет. Когда Неф стоял и мочился, дверь кабинки распахнулась, и оттуда выскочил мужчина – тощий турок с козлиной бородкой. Из его ширинки колом торчало.
– Хочешь?
Вернувшись в «Золотое Очко», он подал знак Дыхарю: «Там есть черный ход».
Дверь ведет в коридор, похожий на музейный, заполненный промозглым холодным воздухом. Как только Неферти входит в коридор, дверь у него за спиной захлопывается. Неферти чувствует поток черной ненависти, в высшей степени отталкивающей и в то же время какой-то печальной и безнадежной.
Что ненавидит его с такой силой? Нечто, что не является им и никогда им не станет. Его ненавидят за то, что он такой, какой есть, потому что у тех, кто его ненавидит, выбор один – стать им или умереть. Человек определятся тем, чем он не является. Так пусть их ненависть станет тем самым зубилом, которое высечет изваяние потрясающей красоты. Каждое проклятие, каждый плевок, каждое ворчание вслед, каждое припадочное брызгание слюной, каждый злобный бабий вопль за спиной полируют его мрамор, удаляют с его поверхности все дефекты, разглаживают скривившиеся уголки рта и морщины тревоги на мраморном челе. Все визгливые нападки отражаются от этой сверкающей поверхности и сморщиваются на глазах, словно бациллы, попавшие в чашку с антибиотиком.
Профессиональная клеветница-лесбиянка подкрадывается, чтобы оросить мой безупречный мрамор своими едкими пищеварительными соками.
– Ах, мое потерянное ребрышко! – говорю я ей. – Прошу, поцелуй большой палец у меня на ноге… там есть небольшая неровность, нарост какой-то… вот-вот, сюда капни кислотой… Спасибо, свободна.
Мегера изрыгает зеленую желчь.
– Ах ты, онанистка поганая! Надеюсь, ты захлебнешься собственной рвотой!
Неф испытывает чувство холодного, как камень, облегчения. Отстали… правда, надолго ли?
Неферти вместе с привлекательным Дыхарем пробирается через цветочный рынок. Какая-то старая кошелка набрасывается на них с криком:
– Ты высосал весь запах из моих цветов! Voleur56
– Только для того, чтобы вернуть его назад в десятикратном размере, – отвечает Дыхарь и выдыхает такой аромат цветов, что весь рынок окутывается облаком липкой медовой сладости.
Они проходят мимо ресторана «Нотр-Дам».
– Voleur! Моя еда вся стала на вкус как опилки! Ты высосал из нее весь запах!
Дыхарь оборачивается, делает выдох, и аппетитный чесночный дух окутывает весь квартал. Повсюду люди со слюной, текущей изо рта, мчатся в сторону «Нотр-Дам».
– Я прокладываю себе путь, словно осьминог. Понимаешь, я что-то вроде вампира наоборот. Беру немного, возвращаю сторицей. Возвращаю больше, чем им нужно, по правде говоря. «Ни минуты на месте» – вот мой девиз. Только так жить и стоит. Честно говоря, односторонний вампиризм – это самое печальное, что только может случиться с человеком. Я имею в виду тех, кто пытается сохранить свое тело в неизменном виде при помощи краденой энергии. Некоторые выпивают все, что находят вокруг, а потом воют в безлюдной пустыне. Другие немножко берут, потом немножко возвращают – но в результате берут они всегда больше, чем возвращают. Главная ошибка в том, что все они хотят сохранить себя в неизменном виде. На самом деле «неизменный вид» – это самая главная смертельная ошибка, или СО, которая не признает ничего, кроме очевидной перемены цвета кожи. Помните того белого типа в Йоханнесбурге, которого пчелы покусали так сильно, что он весь почернел? Его отвезли в госпиталь для черных, и когда он очнулся, то сразу принялся кричать: «Куда вы меня затащили, черные сволочи?»
– Ты в гостях у своих Па и Ма, ниггер!
Встречая здесь незнакомцев, Неферти обходится без своего Эго, без своего Я, без своей личины. Здесь защищаться не от чего. Он чувствует, как с него спадает старая броня, как она падает к его ногам, словно мешковина, обнажая его хрустальный скелет, как она сгорает, словно колпачок в коулменовской лампе… черный плащ, который разрывает в клочья ночной ветер.
В двадцатые годы у всех были сельские домики, в которых обычно проводили выходные. Я помню коулменовские лампы, которые горели со страшным шумом, запах химических туалетов… Кхаибит, моя тень, моя память – тебя разрывает в клочья ночной ветер.
МЕДОВАЯ ДВЕРЬ
Рабочие в каменоломне наткнулись на слой окаменевших пчелиных сот. Медовая сладость, скрытая под камнем долгие века, вырвалась наружу, и фараон, Нужник VIII, Великий и Ужасный, учуял ее за пятьдесят миль в своем дворце. О Нужнике VIII поговаривали, что он способен учуять, когда кто-нибудь из его подданных испражняется, и определить по запаху, кто это именно.Он немедленно направил на место находки своих самых умелых резчиков по камню. Слой окаменевших сот вырезали из камня и доставили во дворец. Вырезанная глыба была неправильной формы, размером десять на восемь футов и местами до двух футов в толщину.
Нужник VIII был очень стар, поэтому он повелел забальзамировать себя. После предварительных процедур, во время которых из тела фараона извлекли внутренние органы и мозг, вычистили, высушили и натерли останки, мумию, вместо того чтобы, как обычно, обмотать льняными бинтами, поместили нагой в саркофаг, вырезанный из окаменелых сот и заполненный медом.
С давних времен известно, что сахар консервирует, и вскоре другие последовали сладкому примеру Нужника VIII, Великого и Ужасного, повелев поместить свои мумии в апельсиново-земляничное варенье, в смесь лотосового и розового сиропов, в глицерин, смешанный с осколками опала… саркофаг, покачивающийся на оси, чтобы осколки могли плавать в глицерине, и маленькое хрустальное окошечко, чтобы наблюдать через него покойника в его последнем пристанище.
Жрецы обеспокоены и бьют копытами, словно скот, почуявший опасность. Наплыв неортодоксальных методов бальзамирования может подорвать доверие к Нашей методике, стенают они. И страхи их не лишены основания.
Бальзамировщик Златокож открыл метод, при помощи которого на мумию можно наносить тонкий слой металла: для этого мумию сначала следует покрыть древесным углем, а затем погрузить в чан, содержащий смесь солей золота, меди и серебра, и подключить к устройству, действие которого мастер тщательно хранил в тайне. С Золотой Кожей уже не надо бояться насекомых, трупоедов, времени и воды. Однако при этом первичная мумификация должна производиться с особенным тщанием, иначе заключенная в металл плоть подвергнется отвратительному разложению с разжижением всех тканей и костей.
Златокож оставляет на оболочке мумии маленькое отверстие, герметично закупоренное и залитое сургучом. Каждый год в день, когда покойный был зачат, производится ритуал Обнюхивания: печать ломается и собравшиеся сановники, приблизившись к мумии, обнюхивают отверстие. Если есть хоть малейшие признаки тления, бальзамировщика разрубают на мелкие кусочки, которые сжигаются на жарком пламени, раздуваемом десятью нубийскими рабами до такого жара, что каждая клетка плоти виновного превращается в пар, пока от него ничего, совсем ничего не остается, и даже пепел развевают затем на полуденном ветре, дабы смешался он с пылью и песком. Это самое худшее, что может случиться с бальзамировщиком мумий, который уже считал, что ему зарезервирована и оплачена уютная квартирка в Западных Землях.
Иногда конкурент, уволенный работник или злой шутник могут пробраться в гробницу, проколупать отверстие в золотой коже и влить туда полную клизму жидкого дерьма, гнилой крови, трупных соков и тщательно подобранной культуры червей, извлеченной из мертвого стервятника. Затем злоумышленник запечатывает отверстие и полирует поверхность металла, чтобы его вмешательство осталось незамеченным.
Сегодня день Пятого Обнюхивания, и по этому поводу собралась представительная толпа. Во время предыдущих обнюхиваний из отверстия выходил сладкий, пряный запах, и гости одобрительно вздыхали. На этот раз, как только бальзамировщик взламывает печать, пробку выбивает и наружу вырывается струя вонючей мерзости, окатывая обступивших саркофаг сановников дерьмом и извивающимися червями.
Но Златокож избегает казни, поскольку фараон и верховный жрец усмотрели во всем этом проделки злого демона Фуку, известного также как Убийца Мумий, поскольку в качестве жертв он выбирает обычно беспомощные мумии.
Фуку – это бог нахальства. Он никого и ничего не уважает. Однажды он крикнул фараону Двоенужнику Великому IX: «Только попробуй дерзить мне, и я буду дрочить член твоей мумии, пока она не кончит!»
Творение Хаоса, Бог проказников и привидений, ненавистный для всех лицемеров, фанфаронов, мошенников и надутых ослов… дикий, отвязанный, он не подчиняется никому, кроме Пана, бога паники Вы встретите его везде, где Пан мчится сквозь визжащую толпу под пронзительные звуки флейт.
Недорогие бальзамировщики часто предлагаю! накопительную схему: ты платишь фиксированную сумму в месяц в фонд мумификации. Проживешь ли ты полвека или умрешь завтра – твое будущее в Западных Землях уже гарантировано. (Пара стариков, обняв друг друга за плечи, позируют на фоне своего скромного загородного домика.)
Западные Земли в настоящее время стали доступными для среднего класса – для купцов и ремесленников, спекулянтов и авантюристов, сутенеров, расхитителей гробниц и придворных. Жрецы заламывают руки и предрекают скорое перенаселение духовного мира. Но Египту также грозят вторжение извне и гражданские беспорядки. Поэтому фараон решает бросить средним классам кусок пожирнее, чтобы заручиться их поддержкой. Он дарит им Бессмертие.
– Если мы утратим доверие среднего класса, они поставят свои умения на службу партизанам и мятежникам.
– Ваши слова правдивы, о Нужник, Великий и Ужасный! Но мы привыкли жить по старинке.
– А я не привык? В то время туда пускали только избранную публику. Но если дело зайдет слишком далеко, мы всегда сможем уничтожить лишние мумии.
Союзы Бальзамировщиков всегда предлагают самые дешевые услуги, потому что дело в них поставлено на конвейер. Каждая бригада бальзамировщиков выполняет только одну операцию: одни удаляют мозги, другие – внутренние органы, третьи – обматывают мумию бинтами. В этом деле они достигли немалой сноровки и проворства. Работа, которая занимала месяц, теперь делается за один день.
– Хепера жалуется. Его раздражает скорость перемен, – брюзжит Верховный Жрец. (Хепера-Скарабей, бог становления, носится туда-сюда со все возрастающей скоростью. В отчаянии он опрокидывается на спину и болтает в воздухе лапками.)
Три часа двадцать три минуты от Смерти до Мумификации: час на то, чтобы хорошенько выпотрошить тело, час на просушку, час на обработку в известковом чане, внутренние органы перекладываются в изящные вазы, которые запечатываются и помещаются на хранение в общественное хранилище, которое постоянно патрулируется вооруженными охранниками и где за влажностью и температурой тщательно следят.
– Понимаете, о Нужник, Великий и Ужасный, ситуация выходит из-под контроля.
– Верно. Но рано или поздно это неизбежно случается.
Даже безродные феллахи несут забальзамированных родственников в свои амбары для вяленья рыбы и коптильни. Теперь в Западные Земли может попасть практически любой.
Молодое поколение ставит под сомнение саму идею мумификации:
– Вечно жить с одной и той же старой жопой? Под такие песни молодежь плясать не будет.
– Да от них разит, как от окаменелого говна!
– А у вас есть какие-нибудь лучшие предложения? – спрашивает серьезный молодой писец. – Нам известно, что мумификация обеспечивает относительное бессмертие. – Он обращается к Неферти. – А вы можете предложить что-то лучшее, чем этот сомнительный способ?
– Я предлагаю вообще отказаться от бессмертия на таких условиях. Я намерен искать другие пути спасения. Кто вообще выдумал всю эту фигню насчет мумий?
– Боги.
– А кто они такие, чтобы навязывать нам свои условия?
– Они те, кто в состоянии навязывать нам свои условия.
– Попасть в Западные Земли означает освободиться от страха. Сможете ли вы освободиться от страха, если будете пытаться сохранить навечно свое физическое тело? Тело – это лодка, которую бросают за ненадобностью, перебравшись на другой берег, или продают, если найдется дурак, который ее купит… она же дырявая, как решето… как решето.
Неферти и Дыхарь стоят перед дверью из окаменевших пчелиных сот.
– Это крышка его саркофага, – говорит Дыхарь.
– А что вы сделали с фараоном Нужником VIII, Великим и Ужасным?
– Мы его съели. Он оказался удивительно хорош на вкус.
Дыхарь дышит на дверь вязкой липкой сладостью. Неф поспешно отступает в сторону, чтобы не засахариться на месте, поскольку сладкое дыхание бывает порою таким же смертоносным, как и тошнотворное.
Дверь поворачивается на смазанных маслом шарнирах. Праздник Дыхарей уже в полном разгаре. Поющие Дыхари испускают соответствующие запахи, мексиканские музыканты отрыгивают жареной фасолью и соусом чили. Повсюду печи для выпечки хлеба и тортильи.
Покровитель Дыхарей – Хумбаба, Бог Отвращения, что едет верхом на шепчущем южном ветре, чье лицо – масса гниющих потрохов, чье дыхание – благоухание смерти. Ни одно благовоние, ни одни духи не могут справиться с вонью Хумбабы. Он – божество всего, что выделяется и гниет, и,, следовательно, – Повелитель Будущего. А еще – Пазузу, Бог Лихорадок и Чумы… в его дыхании больницы и гангрена, плоть прокаженных, гноящиеся железы, черная рвота, холерный понос, вонь горелой пластмассы и гнилых апельсинов.
Он обучит Нефа тому, как скакать верхом на запахах.
– Встань вон там.
Дыхарь становится на расстоянии шести футов от Нефа лицом к нему и делает Падальный Выдох. Неф, как ему и велели, впускает запах в себя. Ощущение такое, словно жуешь очень острый перец или нюхаешь нюхательную соль, голова сразу прочищается, легкость, возбуждение от того, что ты вдыхаешь смерть и, не дрогнув, вкушаешь ее запах, ее тление, ибо ты вдыхаешь собственную смерть.
Ищущему бессмертия важно помнить, что ничего не стоит воспринимать слишком серьезно. Но при этом излишнее легкомыслие тоже может привести к фатальным последствиям… ну и что с того?
Вдохни глубже, это смерть.
Смерть – это глубже. Вдохни.
Это глубже. Вдохни смерть.
Вдохни это. Глубже – смерть.
Мы покидаем «Золотое очко». Через черный ход… ступеньки уводят вниз… тысячи каменных ступенек, заваленных мусором, вниз, вниз, вниз и вдаль, словно пикирующий самолет. Поворот рычага – и ты скользишь по невидимой воздушной плоскости, теряя высоту. Именно так мы скользим вниз по лестнице. По обеим сторонам – колючий кустарник и кактусы… похоже на Гибралтар. Неужели мы – знаменитые гибралтарские мартышки, спускающиеся по склону скалы? Вниз, в бараки, где женщины стирают белье и сплетничают. Мальчишки на велосипедах. Британцами родились, британцами умрем – мертвые пальцы в дыму указывают на Гибралтар.
Лестница заканчивается маленькой бетонной площадкой на обочине автострады. По другую сторону автострады – другая точно такая же площадка, но добраться до нее невозможно. Больше вокруг ничего не видать. – Ощущение полной опустошенности… здесь нет ничего, совсем ничего.
Я сажусь на маленькую бетонную полочку, прислонившись спиной к поросшему травой склону холма. Я гляжу на травинки под моей щекой и протягиваю ноги на каменных ступеньках, ведущих к дороге. Передо мной автострада, но по ней никто никуда не «дет. Стоит ли двигаться дальше? Я оглядываюсь на вестницу. Небо темно от дождевых облаков. Похоже, что я жду здесь чего-то… застрял надолго.
Сел на поезд. Ночь, я вижу снаружи воду, мимо проплывают мерцающие огоньки, затем поросшие зеленью скалистые склоны, локомотив свистит покачивание потряхивание перестук тук-тук набираем скорость… Ратон-Пасс… обветшавший склад окна выбиты проносится мимо… раскачиваясь из стороны в сторону когда я иду по проходу в туалет… запахи застоялого табачного дыма, пара и железа и сажи и экскрементов, въевшихся в потрескавшиеся кожаные сиденья. Я не вижу моего отражения в зеркале на двери туалета… пустое зеркало… ту-тууууууууу… звук гудка тает вдали… Поезд мчится вдоль берега какой-то широкой реки или залива…
Посмотрите на эти их Западные Земли. На что они похожи? На дома и сады богачей. Неужели Бог не может предложить ничего другого? Что ж, говорю я, значит, настало время явиться новым Богам, которые не будут соблазнять нас столь жалкими подачками. О таких вещах даже думать опасно. И вообще жить опасно, дружок, большинство от этого просто умирает. Нет смысла пытаться выжить, постоянно избегая опасности, когда нам абсолютно нечего терять (ведь мы уже и так потеряли все), а в случае победы вся вселенная будет нашей. В свете всего, что нам известно, о прощении не может быть и речи. Не забывай, мы для них – хуже кошмара. Можно ли верить в договоры, пакты и соглашения, если твой противник ненавидит тебя лютой ненавистью? Разумеется, нельзя.