Биргер Алексей. Тайна утопленной рамы

   — Уверен, они найдут всё, что надо! — заявил Ванька.
   — Остатки супа… — пробормотал я. — Суп был рыбный?
   — Не уточнял, — усмехнулся Степанов. — Да это и не имеет большого значения.
   Тут в дверь постучали.
   — Да? — крикнул Степанов.
   В дверь заглянул раззолоченный швейцар.
   — Тут эти художники вернулись, которые ребят приглашали…
   — Пригласи их сюда, — распорядился Степанов.
   — Есть! — швейцар исчез, а через несколько секунд появился опять, широко распахнув дверь перед «скупщиками икон». Первым вошёл Желтолицый, он же Однорукий — которого, как мы теперь знали, зовут Генрихом Петровичем — за ним Артур и Кирилл, двое вполне нормальных молодых людей.
   — Здравствуйте, — сказал Генрих Петрович. — Мы… Что-то произошло?
   — Произошло, — ухмыльнулся Степанов. — Вот эти ребята, мои друзья, можно сказать, не знали, что я теперь — владелец гостиницы. Они вас искали, но тут всплыло столько всего интересного, что я тоже решил поучаствовать в поисках… Вон.
   Он кивнул на почернелый кусочек киновари в пепельнице, и все трое художников посмотрели туда.
   — Киноварь!.. — вырвалось у одного из молодых людей — у Артура, как мы выяснили впоследствии, но тогда мы ещё не знали, кто из них есть кто.
   — Да, киноварь, — спокойно согласился Генрих Петрович. — Она имеет отношение к нашим поискам? Или вам нужна какая-то консультация?
   — Нам нужно разобраться, что происходит, — сказал Степанов. — Эти ребятки уже немало нарыли. Но…
   — Можно мне задать вопрос? — вмешался я.
   — Да, пожалуйста, — улыбнулся Генрих Петрович. — Только давайте по порядку. Мы ведь ещё не познакомились…
   Мы представились друг другу, и я наконец задал свой вопрос:
   — Скажите, в иконописи для чего-нибудь были нужны рыбы?
   — Рыбы?.. — растерялся Генрих Петрович. — Нельзя ли поточнее?
   — Ну, щуки, например.
   — Гм… — он задумался, потом хлопнул себя по лбу. — Разумеется, нужны! Это ж классика!..
   — Щуки? — Степанов был совсем заинтересован. — Для чего?
   А я тем временем с торжеством поглядывал на всех. Моя догадка, невероятная догадка, подтверждалась!
   — Устроим маленький экзамен моим ученикам, — сказал Генрих Петрович. — Ну? — он посмотрел на молодых людей. — Мы ведь совсем недавно разбирались с рецептами позолоты.
   — Я помню, — сказал Кирилл, а Артур кивнул. — Один из основных рецептов, который есть практически во всех справочниках по технике иконописи. Чтобы обойтись без золота, и при этом получить позолоту, неотличимую от настоящей, возьми смесь шафрана и щучьей желчи…
   — Щучья желчь! — Фантик подскочила, не в силах сдержаться. — Выходит, они вырезали у щук желчные пузыри, а остальное выбрасывали? Поэтому и рыбы извели так много?
   — Кто «они»? — спросил Генрих Петрович.
   — Поддельщики икон! — выпалил Ванька.
   Степанов с уважением поглядел на меня.
   — Ну, твои способности я знаю… И всё-таки, как ты догадался?
   — Мне уже давно пришло в голову, что, раз все так или иначе связано с иконами, то и эта гора угробленных щук должна быть связана с иконами, — объяснил я. — Разумеется, я не знал, как именно, но просто чувствовал, что связь должна быть.
   — Выходит, они старались все делать по старинным рецептам… — пробормотал Степанов. — Очень занятно… И при этом оказались такими олухами, что отравились ртутью…
   — Ради Бога, объясните, о чём идёт речь! — взмолился Генрих Петрович.
   Мы постарались толково и кратко объяснить ему, что произошло. Не знаю, насколько у нас это получилось, потому что говорили мы все наперебой — но, кажется, художники поняли.
   — Отравились, значит?.. — переспросил ещё раз Генрих Петрович. — Вы знаете, я бы… — он задумался на несколько секунд. — Конечно, это всего лишь предположение, но так бывает с профанами, которые без году неделя как взялись за дело, в котором не очень разбираются. Они могут знать два-три старинных рецепта — перешедших по наследству или ещё как-то полученных — но ничего не смыслят в технологии в целом, вот и обжигаются. Но, если это так, то, получается, эти Юшкины впервые в жизни решили заняться подделкой икон. Что-то их к этому подтолкнуло. Но что?
   — Да вполне понятно, что! — сказал Ванька. — Ваш приезд! Узнали, что вы покупаете иконы — и решили нажиться на вас!
   Мне казалось, что все не так просто, но я молчал, потому что не очень был уверен. Степанов, однако, заметил, что меня одолевают какие-то сомнения.
   — О чём думаешь, Шерлок Холмс? — осведомился он.
   — Я думаю о том, — ответил я, — что надо бы показать Генриху Петровичу и его ученикам двух людей. Возможно, в одном из них они опознают человека, приносившего им икону, а потом смывшегося вместе с ней.
   — Первый — Анатолий Захаров, это ясно, — сказал Степанов. — А второй кто?
   — Юшкин, муж его сестры. Судя по всему, он ещё тот прохиндей — и вполне мог притвориться пьющим мужичком, чтобы прощупать реакцию художников. А потом… Да, потом они с женой кинулись рисовать красных бесов на какой-то старинной иконе. Ну, увидев, что при упоминании о бесах, нарисованных яркой киноварью, Генрих Петрович сделал стойку. Что-то подобное, понимаете? То есть, я хочу сказать, если приходил Захаров — значит, икона, которая так в итоге и не появилась, настоящая, и надо её искать. А если приходил Юшкин — значит, никакой иконы не было и нет, они с женой готовили подделку — и обожглись, по неумению.
   — Голова! — Степанов опять взялся за телефон. — Слушай, отправляйся-ка в Приселково, — распорядился он в трубку, — найди там Анатолия Захарова, которого Гришка-вор сейчас выхаживает от белой горячки, и привози в город. Куда именно?.. Дуй в больницу и жди около неё. Мы будем там! — он положил трубку. — Ну, что, поехали?
   — Поехали! — охотно откликнулись и мы, и художники.
   — Вот только, боюсь, в одну машину мы все не поместимся, — уже на ходу заметил Степанов.
   — У нас своя! — сообщил Генрих Петрович.
   — Тем лучше… Выясним всё до конца, мне самому интересно стало!
   Главная больница находилась в районе новостроек. Мы доехали до неё минут за пятнадцать, на двух машинах. Впереди — «ягуар» Степанова, в который сели мы с Ванькой и Фантиком, сзади — «жигули» художников.
   — Вы к кому? — спросила медсестра на вахте.
   — К Юшкиным, — ответил Степанов. — Они в какой палате?
   — В двести семнадцатой — он, в двести сорок первой — она. Но так много народу сразу нельзя.
   — Да брось ты! — сказал Степанов. — Как будто ты меня не знаешь!
   — Что вы, что вы! — заволновалась медсестра. Ещё бы ей было его не знать — Степанова знали все и, кроме всего прочего, Степанов года три-четыре назад валялся в этой больнице с огнестрельным ранением, и тогда, по рассказам, его охрана буквально все заполонила, а весь персонал, от главврача до уборщиц, ежедневно получал конвертики с деньгами, большие наборы шоколадных конфет и прочие радости жизни. — Но боюсь, как бы мне не нагорело.
   — Если что, скажешь главному врачу, что это я велел всех пропустить, и ты ничего не могла поделать. Заодно привет ему от меня передашь, — сказал Степанов. — Пошли, ребята!
   Мы поднялись на второй этаж и нашли палату номер двести семнадцать. Половину этажа занимало женское отделение, половину — мужское, поэтому супругов и разместили в разных концах этажа.
   В пятиместной палате были заняты три койки. Два пациента сидели на кроватях и ужинали — как раз развозили ужин, и мы пересеклись в коридоре с сестрой-хозяйкой, которая катила тележку с большими чайниками, баком пшённой каши, баком с нарезанным хлебом, кастрюлькой с растопленным маслом — поливать кашу, и баком капустного салата. Третий пациент спал, укрывшись одеялом.
   — Здорово, ребята! — сказал Степанов. Он повернулся к Генриху Петровичу. — Узнаете кого-нибудь из них?
   Было видно, как двое ужинавших напряглись и лишились дара речи.
   — Нет, не узнаю, — ответил Генрих Петрович.
   Ужинавшие облегчённо перевели дух.
   — А этого? — Степанов сорвал одеяло со спящего. Тот сначала беспокойно заёрзал, а потом резко сел — полусонный, с осоловелым взглядом, не понимающий, что происходит.
   Генрих Петрович внимательно вгляделся в Юшкина.
   — Нет, не он. Похож, вообще-то, но не он.
   — Что ж, — вздохнул Степанов. — Тогда пошли, взглянем на другого кандидата. Спи спокойно, дорогой товарищ, — иронически бросил он Юшкину, выходя из палаты.
   Мы спустились вниз, вышли на улицу. Машины, отправленной Степановым за «Толяном» Захаровым и Гришкой, ещё не было.
   — Надо было велеть им двигаться в гостиницу или в мой офис, — недовольно пробурчал Степанов. — Деревня хоть и ближняя, но, всё равно, туда и обратно… — он поглядел на часы. — Можем полчаса с гаком на улице проторчать! А если это не Захаров? Вообще впустую получится…
   — Может, нам пока стоило бы допросить этого Юшкина? — предложил Ванька.
   — Пусть милиция допрашивает! — ответил Степанов. — Судя по всему, ртуть для производства киновари они брали не с моего завода. Так что хоть тут я могу быть спокоен… — в его кармане запищал мобильный телефон. — Алло! — сказал Степанов. — Так… Да, молодцы, что догадались мобильник с собой захватить… Вот как? Ладно, все равно везите! На месте будем разбираться. И двигайте в гостиницу, в больнице мы уже разобрались.
   Он отключился от связи и убрал мобильник в карман.
   — Звонили братаны, которых я отрядил за Гришкой и Захаровым, — хмуро сообщил он. — Захаров никакой, хотя Гришка уже привёл его в чувство настолько, что тот хоть чёртиков не ловит и соображает, что происходит вокруг. Может на вопросы отвечать. Клянётся, что у вас в гостинице не был, — повернулся он к Генриху Петровичу. — Мол, хотел сходить, но не был, потому что в запой сорвался, да ещё и сеструха из-за этой иконы скандалить начала. Я все равно велел их доставить — вдруг врёт? В общем, едут они. Ну, и мы поедем их ждать.
   Мы вернулись в гостиницу, и Степанов опять воцарился в кабинете администратора.
   — Хоть что-нибудь толковое вам удалось приобрести? — спросил он у художников, явно от нечего делать, просто, чтобы время скоротать.
   — Кое-что удалось, — ответил за всех Генрих Петрович. — Но, конечно, хотелось бы больше…
   — Это верно! Всегда хочется больше! — заметил Степанов. — Небось, хочется найти какую-нибудь совсем древнюю икону, этак до Рождества Христова. Да?
   — До Рождества Христова икон быть не могло, — с улыбкой поправил его Генрих Петрович. — Но, в целом, вы правы, была голубая мечта найти что-нибудь этакое… Главное, однако, на что мы надеялись — разобраться с некоторыми старинными рецептурами и техниками иконописи. Была надежда, что сохранился кто-то, что-то знающий… Но мы таких людей не нашли.
   — Однако этим Юшкиным какие-то старинные рецепты были известны, — заметил Степанов. — Откуда, как по-вашему?
   — Мало ли откуда, — пожал плечами Генрих Петрович. — Нахватались где-то по крохам. Истинными знаниями они не владеют. То, что они умудрились отравиться — насколько понимаю, когда либо растирали киноварь три часа, как это предписано правилами, либо подогревая и охлаждая её несколько раз — это вполне доказывает.
   — При этом, они на вас нацелились — чтобы вам подделки впарить, — сказал Степанов. — Неужели они рассчитывали вас провести?
   — Может, и рассчитывали, но это лишний раз доказывает их дурость! — бухнул Артур.
   — А с этими рецептами… что бы вы стали с ними делать? — поинтересовался Степанов.
   — Ну, очень по-разному они пригодились бы! — ответил Генрих Петрович. — Один из самых важных и трудных моментов в реставрации икон — и вообще картин — подобрать такие краски взамен утраченных кусков, чтобы они старились равномерно, вместе с оригиналом. Чтоб, скажем, оригинальная краска не темнела быстрее, чем восстановленные куски — или наоборот. Когда есть сомнения, что нужную краску удастся подобрать — тогда лучше всего тонировать утраченные куски каким-нибудь неброским цветом, не выбивающимся из основной гаммы, чтобы посетители музея видели — это именно тонировка, и чтобы белые или чёрные пятна не мешали им воспринимать произведение живописи. Но, вы понимаете, когда удаётся восстановить оригинальную рецептуру — это категорически меняет дело! А потом, многие красители, рецепт которых утрачен, использовались и для других нужд. Для радужных изразцов, например… Кстати, упоминавшийся нами шафран с щучьей желчью — иногда рекомендовали брать медвежью желчь — после нанесения на плитку и обжига даёт потрясающий эффект переливчатого золота!
   — Постойте… — Степанов остановил его жестом руки. — Вы и в изразцах смыслите?
   — Да, кое-что смыслим, — ответил Генрих Петрович. — А что?
   — Да есть тут одна идея… Понимаешь, тут многие — ну, что вы называете, «новые русские», хотя какие они «новые», все из советских времён повылазили, новый я один, поэтому и держу поводья — очень полюбили отделывать камины и прочее радужными изразцами, и ещё, желательно, что в картинку складывались, наподобие этих, как его…
   — Врубелевских? — подсказал Кирилл.
   — Вот-вот, этого самого Врубеля! И, понимаешь, я давно подумывал, чтобы свой цех или мастерскую наладить. Потому что обидно, бляха-муха! — кажется, Степанов хотел употребить выражение и покрепче, но кое-как сдержался. — Они, понимаешь, аж в Ярославль гоняют, где есть очень хорошая мастерская по производству изразцов, а кое-кто и в Сергиев Посад ездит — ну, в Загорск бывший! Я почву прощупывал, но понял: и у Ярославля, и у Сергиева Посада такая крепкая репутация, что, даже если я цех на месте налажу, все равно покупать будут у них — из-за марки, чтоб их, из-за фирмы! Значит, нужен сильный ход, чтобы заказы перешибить — это ж золотое дно! И, скажем, если мы объявим, что я сманил уникального специалиста из Москвы, который древней техникой изразцов владеет как никто — тут-то мы их и перешибём! И Вологодская область будет наша, и Псковская, и Карелия… А то и Санкт-Петербург подомнём! Ярославль, Тверь и Подмосковье взять мы, конечно, не потянем — но ведь все равно неплохо получится! — он пристально поглядел на Генриха Петровича. — Возьмёшься, Петрович, а? Со своими ребятками? Уж за материальной, как говорится, частью я не постою!
   — Отчего ж не взяться? — ответил Генрих Петрович. — То, что мы справимся, это я гарантирую. У меня давно была мысль заняться этим делом, да случая не подворачивалось…
   — Замётано! — Степанов извлёк из коробки очередную сигару, несколько нервно — от восторгов, видимо, и переполнявших его больших планов — надкусил её кончик, а потом спохватился и раскурил её очень аккуратно — как раскуривают сигары в «Крёстном отце», «Однажды в Америке» и «Бойне в день святого Валентина». — Мы с тобой такое сварганим — всем нос утрём!
   Степанов очень легко переходил с людьми на «ты» — только отцу старался до сих пор говорить «вы», да и то периодически прокалывался. Может быть, это наблюдение и заставило меня вмешаться в разговор, хлопнув себя по лбу:
   — Нам же надо домой позвонить, что мы в городе задерживаемся! А то паника начнётся, куда мы исчезли!
   — Сейчас, сделаем! — Степанов снял трубку и набрал номер. Я обратил внимание, что он не стал сверяться с записной книжкой — выходит, наш номер был одним из тех, которые он знал на память. — Алло? Здравствуй, хозя… Здравствуйте, Леонид Семёнович! — Степанов машинально называл отца «хозяин» с тех пор, как несколько лет отработал его шофёром — я ведь про это упоминал, да? — но при других старался избегать этого обращения, хотя наедине с отцом иначе к нему не обращался. — Всё верно, мальцы у меня, да. Ой, сотворили, сотворили! В частности, двух опасных браконьеров выследили, которые невесть сколько щуки в Удолице извели. Можете хоть сейчас арестовывать или штраф налагать — они в больнице с отравлением лежат, так что далеко не денутся! Впрочем, если скажете, я их по-свойски поучу, чтобы все другие браконьеры усвоили урок на будущее. Не надо по-свойски? Ну, ладно, не буду! Ни о чём не волнуйтесь, я их лично на остров доставлю, прямо к дому! — он положил трубку и подмигнул нам. — Вот все и улажено! На яхте вас домой прокачу!
   Тут опять объявился раззолоченный швейцар.
   — Эти приехали, с Гришкой и алкоголиком, — доложил он. — Впустить их или пусть пока подождут?
   — Давай их сюда! — велел Степанов.
   Через минуту появились Гришка и «Толян» — невысокий худой мужичок с осунувшимся лицом — в окружении трёх громил. Увидев Толяна, все художники разом подскочили:
   — Он! Это он! Точно, он!

Глава ОДИННАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЕ ТАЙНЫ

   — Кто?! — Захаров — «Толян» — шарахнулся от художников как ошпаренный, с выражением величайшего изумления на лице. — Чего вы на меня бочку катите?
   — Слушай, ты! — Степанов вскочил и грохнул кулаком по столу. — Кончай эти фигли-мигли! Надул людей — так не отнекивайся! А то ещё большим идиотом будешь выглядеть, чем ты есть!
   — Да я… — Захаров от испуга начал заикаться. — Да я действительно… Ну, не был я у них!.. Или, может, не помню… Хотите, на колени встану?
   Он и в самом деле сделал попытку встать на колени, но один из громил удержал его за шиворот.
   — Так… — Степанов, прищурясь, поглядел на Гришку. — Что скажешь?
   — А что говорить? — Гришка развёл руками. — Подскочил я к нему, думал кое-что узнать. Он только начал в себя приходить — ну, я и взялся его выхаживать, чтоб он хоть лыко вязал и мог ответить на мои вопросы. А тут сперва милиция, потом вы!..
   — Твой дружбан — тебе его лучше знать! — бросил Степанов.
   — Во-первых, он мне не дружбан, а так… сбоку припёка, — спокойно возразил Гришка. — Во-вторых, я его выхаживал, чтобы добиться наконец, что могло быть вставлено в эту утопленную раму. В-третьих, он в эти дни действительно был в таком состоянии, что может и не помнить, куда ходил и зачем.
   — Но шестьдесят рублей он, может, вспомнит? — осведомился Генрих Петрович.
   — Шестьдесят рублей? — у Толяна взгляд вдруг прояснился и сделался более осмысленным. — Как же, помню! Я как нашёл их в кармане пиджака, так думаю — ишь ты, заначку заховал, о которой сам забыл! Так это вы мне деньги дали? Я-то… я их оприходовал, и вся недолга!
   — И бесов не помнишь, о которых нам рассказывал? — спросил Артур. — Ну, которые якобы на иконе нарисованы?
   Захаров захлопал глазами, а Гришка вдруг расхохотался.
   — Простите! — сказал он, махнув рукой. — Но ведь ему все эти дни повсюду чёртики мерещились! Может, и на иконе увидел, с него станется!
   — Увидел! — уверенно подтвердил Толян. — Как же, помню. Я в бабкином доме был, и мы, значит, бабкину память обмывали. Сеструха поставила, нашло на неё, понимаете? Потом она с мужем и с мужниным братом… В общем, все вместе куда-то отошли. А мне ещё выпить захотелось, а я слышал, что в городе опять скупщики икон объявились. Ну, я шасть к иконе — думаю, сейчас со стены сорву и деру дам! А оттуда красный такой чёртик лезет и говорит: «Не трожь»! Я, значит, заорал и на двор выскочил. А больше ничего не помню. Неужто я до вас, выходит, добрался и про этого чёртика рассказывал?
   — Выходит, так, — усмехнулся Кирилл.
   — Во даю! И деньги, выходит, с вас слупил? — похоже, Захаров был искренне удивлён.
   Степанов развёл руками.
   — Ну, как работать с этим народом? — обратился он к Генриху Петровичу.
   Я заметил, что Гришка о чём-то напряжённо думает, наморщив лоб. Это явно было не просто так — за время своей воровской карьеры Гришка научился подмечать детали, которых никто другой не приметил бы. Ну, я ж говорил, что он любому сыщику мог бы нос утереть. И сейчас его явно что-то смущало.
   — Один вопрос, — сказал Гришка, пользуясь возникшей паузой. — Что это за брат мужа, о котором ты ни разу не упоминал?
   — Как же, не упоминал! — возразил Толян. — Я ж тебе рассказывал, что через него сеструха с нынешним мужем своим и познакомились. Он в нашем городе живёт и работает, Сашка… ну, то бишь, муж сеструхи моей!.. приехал его навестить — и с сеструхой познакомился! Он — братан этот, Мишка — сейчас у вас, кстати, работает, на каком-то новом производстве! — повернулся Захаров к Степанову.
   Степанов приподнялся и положил руку на трубку телефона.
   — Его фамилия тоже Юшкин, насколько понимаю? — осведомился он.
   — Наверно… — ответил Захаров, моргая глазками. — Какой же ей быть другой?
   Степанов набрал номер.
   — Ты? — сказал он в трубку. — Погляди в отделе кадров, есть ли у нас на заводе такой Юшкин. Если есть — из-под земли достать паршивца и ко мне!.. — он положил трубку и отвёл всех взглядом. — Вот так… Я ж стараюсь с делами всех работников знакомиться, и, вроде, фамилия Юшкин мелькала. Похоже, ртуть всё-таки уворовали с моего завода! Ну, я им покажу!.. Ловко подцепил, — обратился он к Гришке. — Хочешь ещё что-то сказать?
   — Насчёт этой утопленной рамы, — сказал Гришка. — Толян, выкладывай то, что ты мне рассказал.
   — А я-то что, я ничего… — забурчал Толян. — Я ж говорю, были у бабки картинки в раме. Иконы, не иконы, а так… одно недоразумение. Она их и держала на чердаке.
   В каком смысле — «недоразумение»? — спросил Генрих Петрович.
   — Ну, в том, что эта бумага была, хотя и плотная, старая, — принялся объяснять Толян. — И по этой бумаге всякие иконы прорисованы, ну, так, одними линиями, почти без цвета, хотя в целом-то все равно выглядело ничего, красиво, и ещё всякие закорючки старые. И с обратной стороны тоже.
   Генрих Петрович привстал.
   — Надо бы это увидеть, но… неужели иконописные подлинники?
   — Что-что? — переспросил Степанов.
   — Иконописными подлинниками, — стал объяснять Генрих Петрович, — назывался обязательный для художников свод правил, как следует писать иконы. Им давались, по образцам, все линии очертаний, вся компоновка, а также, зачастую, и рецепты красок, которыми следует закрашивать те или иные области иконы. Иконописные подлинники — очень редкая вещь. Пока что, если не ошибаюсь, известно только два, относящихся к семнадцатому веку, и вообще у многих специалистов существует мнение что иконописные подлинники возникли как раз в семнадцатом веке — вол время правления патриарха Никона, известного реформатора, который все реформы подкреплял созданием обязательных сводов правил. Поэтому если бы удалось найти более ранний «иконописный подлинник» — это была бы сенсация!
   Он так увлёкся, объясняя все это, что взмахнул своей левой — лишённой кисти — рукой. До того он тщательно следил, чтобы не делать ей лишних движений, и, вообще, чтобы она была как можно менее заметна.
   — То есть, это нечто вроде обязательных трафаретов для икон? — уточнил Степанов.
   — Ну, можно сказать и так, — улыбнулся Генрих Петрович.
   — И вы хотите сказать, что эта… эта бумага с картинками может стоить больше, чем иная икона? — выдавил Захаров.
   — Вполне вероятно. Но для того, чтобы понять, так это или не так, её, конечно, надо сперва поглядеть.
   Зазвонил телефон. Степанов схватил трубку.
   — Да?.. Да, Алексей Николаевич… Да, понял… Спасибо вам за звонок, — положив трубку, Степанов сообщил. — Милиция ещё раз обыскала дом. В задней комнатке нашли всё, что надо: большой горшок с киноварью на маленькой электроплитке, лист старинной бумаги с образцами икон и описанием всяких красок, тёмные доски, на которых по этим образцам Юшкины начали прорисовывать красных чёртиков… Так что Юшкины и впрямь собирались вас надуть. Видно, ты, — обратился он к Толяну, — разболтался своим родственничкам, что художников очень заинтересовали красные бесенята, но уже не помнишь об этом. А они решили поймать момент.
   — На что они рассчитывали? — удивилась Фантик. — Ведь такую подделку сразу бы раскусили, разве нет?
   — Разумеется, — сказал Кирилл. — Но жадность глупа. Когда человеку деньги белый свет застят, он считает себя хитрее всех и воображает, будто всех обведёт вокруг пальца — на чём и обжигается.
   Гришка только головой покачал: мол, жадность фраера сгубила…
   Степанов поглядел на часы.
   — Где ж этот Юшкин, который брат мужа? Уже, вроде бы, пора его доставить…
   И тут раззолоченный швейцар опять появился и доложил:
   — Этого привезли… ну, который работничек завода… — он вдруг замялся, во все глаза уставившись на Толяна. Потом, пятясь, вышел, чтобы пропустить очередных прибывших.
   Причину его смятения мы поняли, едва двое «братков» Степанова ввели Юшкина. Он был безумно похож на Толяна Захарова — только не так помят и выбрит чище. Бледен, правда, и еле ноги передвигал, от страха. Разумеется, сходство было не полным, и уже через минуту становилось отчётливо видно, что это совсем разные люди — но сперва мы все малость прибалдели.
   — Та-ак… — Степанов встал и обвёл взглядом наполненный народом кабинет, прежде чем остановить этот взгляд на Юшкине. — Так кто из них у вас был, в итоге? — обратился он к художникам.
   Те ненадолго призадумались, переводя взгляд с одного на другого.
   — Похоже, всё-таки он… — Артур указал на Юшкина, а Генрих Петрович и Кирилл кивнули.
   — Ну? — Степанов повернулся к Юшкину. — Будешь рассказывать, что за свинство вы затеяли, или прикажешь из тебя вытрясать?