Страница:
Во время беременности царицы государь очень надеялся на рождение мальчика. Он, горюя о больных и слабых сыновьях Федоре и Иване, ожидал рождения здорового сына от молодой и здоровой жены.
Видимо, желание русского властителя было настолько сильным, что все исполнилось по задуманному: 30 мая 1672 года, в четверг, в день памяти преподобного Исаакия Далматского, в «отдачу часов ночных», то есть перед самым рассветом, родился царский сын, будущий Петр Великий. (Впоследствии в своем новом городе Петр построил деревянную церковь в посвящение преподобному Исаакию. Небольшую церковь, уже после смерти основателя Санкт-Петербурга, перестроили в прекрасный каменный собор. Этим творением А. Монферрана город гордится по сей день.)
До нас не дошли документы с точным указанием места рождения Петра Алексеевича. Экскурсоводы в Измайлове, Коломенском и Преображенском непременно делают ударение на то, что именно в их местности Нарышкина родила сына Петра.
Однако разумнее было бы предположить, что как раз отсутствие каких-либо записей придворных летописцев с точным определением места рождения Петра на московской земле говорит о том, что будущий преобразователь России увидел впервые свет там, где по обычаю и обряду обыкновенно свершались царские роды, то есть в Кремле, в дворцовых покоях рядом со входом в домовый храм, где находилась специальная небольшая банька (предбанничек).
Рождение будущего наследника было делом серьезным, требовавшим особой опеки и надзора. Оно должно было происходить вблизи вековых святынь русского народа, а не где-то случаем, на отдыхе, в дороге или после развлечения. Только крестьянам случалось спешно рожать в поле или на меже, без подготовки и, конечно, без прислуги.
Многие историки (М. П. Погодин, И. Е. Забелин, А. Г. Туманский, П. Н. Миллер) считали, что Нарышкина освободилась от бремени именно на территории Кремлевского дворца.
Конечно, народ, желая Алексею Михайловичу рождения сына, украсил это событие ореолом поэзии, некоей таинственностью и предначертаниями свыше.
Рассказывали, что Симеон Полоцкий, первый ученый того времени, наблюдал движение небесных светил еще за 9 месяцев до родов. Тогда он заметил какую-то светлую звезду вблизи Марса. Принято было считать: Марс среди других планет имеет воинственный символ. Симеон Полоцкий предрек царице Наталье Кириловне рождение славного сына – воина, победителя.
Православные, умиленные явлением ангела Деве Марии на Благовещение, потом рассказывали еще, что во время беременности царицы в ее палаты приходил какой-то странник. Он, чудом не остановленный, подошел к царице. Та подала ему руку для поцелуя-приветствия, но странник отстранил ее и решил сперва поклониться бывшему еще в утробе матери младенцу, сказав: «Той Пахомий будет ворочать большим костылем, да бояться его все будут. Пятьдесят три сажени – высота его, и много он шире будет своего отца». Как загадочно пришел, так и исчез.
Когда у Натальи начались родовые схватки, во дворец призвали «скорбея» Симеона Полоцкого. Тот пришел и сказал, что царица будет мучиться трое суток. И остался в покоях с царем Алексеем Михайловичем: вместе плакали, молились.
Царица в этих своих первых родах измучилась так, что на третий день ее хотели приобщить святых тайн (обычно православные просят об этом священника перед смертью). Но Симеон Полоцкий всех ободрил, сказав, что знает: царица родит благополучно через пять часов.
Когда наступил пятый час, он пал на колени и начал молиться о том, чтобы роженица мучилась последний этот час. Царь, сам истерзанный переживаниями за жену, с гневом изрек: «Что вредно просишь?» – «Если в первом получасе родится царевич, – отвечал Симеон, – то веку его будет 50 лет, а если во втором – то доживет до 70 лет». Буквально после этих слов царю принесли известие, что царица разрешилась от бремени и Бог дал ему сына.
Сказывали, что когда в тот же день в соборе совершалось торжественное молебствие о здравии царицы, иеродиакону вдруг причудился голос, молвивший о новорожденном по имени: Петр Алексеевич. И ведь никто из людей этого имени вслух не произносил, никто его не знал и не предполагал: имя «Петр» было трудно представить на месте какого-либо традиционного царского.
На радостях по всей Москве были разосланы гонцы. В Успенском соборе собралось все высшее духовенство и вельможи. В пять часов утра ударил большой Успенский колокол к торжественному богослужению.
Франц Ле форт. Литография по рисунку на камне П. Андреева
Царь Алексей Михайлович в сопровождении Грузинского, Касимовского и Сибирского царевичей, бояр, окольничьих, стряпчих дворян, полковников пришел в собор, где был совершен благодарственный молебен. После него царю от всех властительных духовников и светских лиц было принесено поздравление. Потом государь обошел все кремлевские соборы и остался слушать обедню в Благовещенском.
Отец царицы, Кирила Полуектович Нарышкин, и Артамон Сергеевич Матвеев из думных дворян были пожалованы в окольничьи. Все прочие родственники были также повышены в званиях.
Потом начались «родинные» угощения и пиры у царя и царицы. По обычаю, отдельно мужскими и женскими компаниями.
29 июня, в день крестин и именин новорожденного царевича, был дан торжественный обед в Грановитой палате.
Стол, кроме яств, имел нагромождения всякого рода сахаров, пряников и овощей. Большая коврижка изображала герб Московского государства. Два сахарных орла весили каждый по полтора пуда, лебедь – два пуда, утя – полтора, попугай – полпуда. Также был сделан сахарный город – Кремль с людьми, конными и пешими. И почему-то еще... другой четырехугольный город с пушками.
Трудно сказать, осталось ли в памяти у малютки Петра именно это последнее бело-сахарное изваяние. Если бы тогда существовала фотография и рядом, на событии, оказался шустрый фоторепортер, то, возможно, наши современники нашли бы много сходного между Санкт-Петербургом и этим, неведомым до 1703 года «пушечным квадратом».
Про древнюю столицу и новый город говорили: «Москва строилась веками, а Петербург – деньгами».
Изменение отсчета лет
Немецкие станы в Сокольниках
Семик
Видимо, желание русского властителя было настолько сильным, что все исполнилось по задуманному: 30 мая 1672 года, в четверг, в день памяти преподобного Исаакия Далматского, в «отдачу часов ночных», то есть перед самым рассветом, родился царский сын, будущий Петр Великий. (Впоследствии в своем новом городе Петр построил деревянную церковь в посвящение преподобному Исаакию. Небольшую церковь, уже после смерти основателя Санкт-Петербурга, перестроили в прекрасный каменный собор. Этим творением А. Монферрана город гордится по сей день.)
До нас не дошли документы с точным указанием места рождения Петра Алексеевича. Экскурсоводы в Измайлове, Коломенском и Преображенском непременно делают ударение на то, что именно в их местности Нарышкина родила сына Петра.
Однако разумнее было бы предположить, что как раз отсутствие каких-либо записей придворных летописцев с точным определением места рождения Петра на московской земле говорит о том, что будущий преобразователь России увидел впервые свет там, где по обычаю и обряду обыкновенно свершались царские роды, то есть в Кремле, в дворцовых покоях рядом со входом в домовый храм, где находилась специальная небольшая банька (предбанничек).
Рождение будущего наследника было делом серьезным, требовавшим особой опеки и надзора. Оно должно было происходить вблизи вековых святынь русского народа, а не где-то случаем, на отдыхе, в дороге или после развлечения. Только крестьянам случалось спешно рожать в поле или на меже, без подготовки и, конечно, без прислуги.
Многие историки (М. П. Погодин, И. Е. Забелин, А. Г. Туманский, П. Н. Миллер) считали, что Нарышкина освободилась от бремени именно на территории Кремлевского дворца.
Конечно, народ, желая Алексею Михайловичу рождения сына, украсил это событие ореолом поэзии, некоей таинственностью и предначертаниями свыше.
Рассказывали, что Симеон Полоцкий, первый ученый того времени, наблюдал движение небесных светил еще за 9 месяцев до родов. Тогда он заметил какую-то светлую звезду вблизи Марса. Принято было считать: Марс среди других планет имеет воинственный символ. Симеон Полоцкий предрек царице Наталье Кириловне рождение славного сына – воина, победителя.
Православные, умиленные явлением ангела Деве Марии на Благовещение, потом рассказывали еще, что во время беременности царицы в ее палаты приходил какой-то странник. Он, чудом не остановленный, подошел к царице. Та подала ему руку для поцелуя-приветствия, но странник отстранил ее и решил сперва поклониться бывшему еще в утробе матери младенцу, сказав: «Той Пахомий будет ворочать большим костылем, да бояться его все будут. Пятьдесят три сажени – высота его, и много он шире будет своего отца». Как загадочно пришел, так и исчез.
Когда у Натальи начались родовые схватки, во дворец призвали «скорбея» Симеона Полоцкого. Тот пришел и сказал, что царица будет мучиться трое суток. И остался в покоях с царем Алексеем Михайловичем: вместе плакали, молились.
Царица в этих своих первых родах измучилась так, что на третий день ее хотели приобщить святых тайн (обычно православные просят об этом священника перед смертью). Но Симеон Полоцкий всех ободрил, сказав, что знает: царица родит благополучно через пять часов.
Когда наступил пятый час, он пал на колени и начал молиться о том, чтобы роженица мучилась последний этот час. Царь, сам истерзанный переживаниями за жену, с гневом изрек: «Что вредно просишь?» – «Если в первом получасе родится царевич, – отвечал Симеон, – то веку его будет 50 лет, а если во втором – то доживет до 70 лет». Буквально после этих слов царю принесли известие, что царица разрешилась от бремени и Бог дал ему сына.
Сказывали, что когда в тот же день в соборе совершалось торжественное молебствие о здравии царицы, иеродиакону вдруг причудился голос, молвивший о новорожденном по имени: Петр Алексеевич. И ведь никто из людей этого имени вслух не произносил, никто его не знал и не предполагал: имя «Петр» было трудно представить на месте какого-либо традиционного царского.
На радостях по всей Москве были разосланы гонцы. В Успенском соборе собралось все высшее духовенство и вельможи. В пять часов утра ударил большой Успенский колокол к торжественному богослужению.
Царь Алексей Михайлович в сопровождении Грузинского, Касимовского и Сибирского царевичей, бояр, окольничьих, стряпчих дворян, полковников пришел в собор, где был совершен благодарственный молебен. После него царю от всех властительных духовников и светских лиц было принесено поздравление. Потом государь обошел все кремлевские соборы и остался слушать обедню в Благовещенском.
Отец царицы, Кирила Полуектович Нарышкин, и Артамон Сергеевич Матвеев из думных дворян были пожалованы в окольничьи. Все прочие родственники были также повышены в званиях.
Потом начались «родинные» угощения и пиры у царя и царицы. По обычаю, отдельно мужскими и женскими компаниями.
29 июня, в день крестин и именин новорожденного царевича, был дан торжественный обед в Грановитой палате.
Стол, кроме яств, имел нагромождения всякого рода сахаров, пряников и овощей. Большая коврижка изображала герб Московского государства. Два сахарных орла весили каждый по полтора пуда, лебедь – два пуда, утя – полтора, попугай – полпуда. Также был сделан сахарный город – Кремль с людьми, конными и пешими. И почему-то еще... другой четырехугольный город с пушками.
Трудно сказать, осталось ли в памяти у малютки Петра именно это последнее бело-сахарное изваяние. Если бы тогда существовала фотография и рядом, на событии, оказался шустрый фоторепортер, то, возможно, наши современники нашли бы много сходного между Санкт-Петербургом и этим, неведомым до 1703 года «пушечным квадратом».
Про древнюю столицу и новый город говорили: «Москва строилась веками, а Петербург – деньгами».
Изменение отсчета лет
В православном календаре обыкновенно отмечались воскресные, праздничные (неприсутственные) дни, а также указывались и периоды постов. Часто календари имели алфавитные указатели имен святых с днями их празднований, с разделением на мужские и женские. Новорожденным детям давались имена близких по календарю святых.
Календарь имеет свои закономерные особенности. Так, ни одно столетие не начинается со среды, пятницы или субботы. В невисокосные годы октябрь всегда начинается в тот же день, что и январь, апрель в один и тот же с июлем, декабрь – с сентябрем. Февраль, март и ноябрь также начинаются в одинаковые дни недели, но май, июнь и август – в различные. Простой год кончается таким же днем недели, что и начался. Каждые 28 лет календарь бывает тождественным.
Начало нового года в России изменялось несколько раз. С древних времен до начала ХV столетия годы считались с весны – с марта.
По преданию, митрополит Киприан убедил великого князя Василия I Дмитриевича (годы правления 1389–1425) начать летоисчисление с сентября, отблагодарив Бога за милость в минувшее лето и моля его «благословить венец лета своею благостью».
Такая встреча года русскими уподоблялась греческой. С этого времени в Росcии год начинали со дня святого Симеона Летопроводца, память которому празднуется в первый день сентября. Празднование проводилось до 8 сентября – дня Рождества Богородицы. Этот обычай продолжался в течение последующих трех сотен лет.
Ко дню нового года приурочивались значительные государственные акты. Например, в Симеонов день Борис Годунов венчался на царство, а Алексей Михайлович этим днем в 1674 году объявил народу царевича Федора своим наследником.
По старому русскому летоисчислению, годы которого обозначались буквами (чтобы не путать их с прописными в словах, над годовой ставилась черточка), сентябрьский новогодний праздник бывал, как правило, солнечным днем. В столице он начинался со звона колоколов. Горожане спешили на Боровицкий холм. Царский дворец окружали воины и многочисленная толпа. На Красном крыльце теснились царедворцы и вельможи. На нем и на Соборной площади от Благовещенского собора были разостланы ковры и красное сукно.
Когда в Успенском соборе заканчивалась утренняя служба, на Иване Великом начинался благовест (праздничный звон) в Большой колокол. При выходе патриарха все снимали шапки.
На площади на застеленные коврами плиты устанавливали образ Симеона Летопроводца, церковную утварь, позолоченную чашу со святой водой. По обе стороны ставили вынесенные из собора «Царское место», шатерное место в бархате, «Патриаршее место».
Вновь звонили колокола. При этом седовласый первосвятитель выходил из собора и начинал «действо нового лета»: более 400 человек духовенства, при согласном пении, несли святые иконы, хоругви, кресты, фонари. Весь народ при этом молился, становясь на колени.
Из Благовещенского собора появлялся царь в сопровождении ближних бояр и воевод. Среди глубокой тишины святитель благословлял царя, просил Бога о его здравии.
Потом царь и патриарх становились на свои места. Громогласный архидьякон провозглашал начало священного обряда. Колокола умолкали. В безмолвии отчетливо было слышно каждое слово Евангелия, которое читал сам патриарх.
При провозглашении слов о новом годе весь народ вновь становился на колени и молился о Божьем благословении на новое лето, на мир.
Патриарх затем при утихших и коленопреклоненных молящихся умывал руки над золотой чашею, погружал животворящий крест в воду. Певчие пели: «Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое!» Патриарх благословлял, целовал царя. Потом благословлял и народ, кропил всех святою водой, приветствовал государя. Затем он низко кланялся народу. Вослед царь сходил со своего места и также низко кланялся москвичам, провозглашая вслух: «Люди православные, Богом мне данные! Здравы будьте в новое лето!» Тысячи голосов отвечали: «Здравствуй, здоров будь, царь-государь!»
Бедные, нищие, страдальцы спешно пробирались вперед, восклицая: «Царь, начни новый год милостью, да милостив к тебе будет Господь Бог!» Специально приставленные к государю люди раздавали милостыню. По обычаю, у просивших принимались приготовленные заранее челобитные письма.
При звоне колоколов всех московских церквей царь шел в Благовещенский собор, патриарх – в Успенский, к литургии.
В это время народ ликовал. Одни прикладывались к праздничной иконе, другие обнимались, целовались, поздравляли: «С новым годом, с новым счастьем!» Москвичи под несмолкаемый перезвон колоколов выходили из Кремля: прихожанам надо было спешить в свои храмы к обедне.
После службы каждый шел с поздравлениями к старшему в роде. У этого старшего собиралось много родных. Все вместе обедали. После того расходились, полагая, что первый день нового года надо провести в тишине и в благочестивом размышлении, чтобы Божие благословение осеняло потом небесной милостью целый год.
Так было в сентябре. Но проживалось четыре месяца, и Рождество Христово отмечалось с не меньшей пышностью, нежели новый русский год.
На Руси, сильной в своих устоях, летоисчисление долго велось от сотворения мира (к 1700 году русский календарь имел уже 72 века от этого события – шел 7208 год [4]).
И вот в середине декабря 1699 европейского года царь Петр I издал указ, в котором 1 января (православного, юлианского, календаря) повелел считать началом нового на Руси 1700 года, по счету от рождения Христа.
«А в знак того доброго начинания, нового столетнего века, в царствующем граде Москве, после должного благодарения к Богу и молебенного пения в церкви, а кому случится и в дому своем, по большим и проезжим знатным улицам, знатным людем и у домов нарочатых духовного и мирского чину, перед вороты учинить некоторые украшения от дерев и ветвей, сосновых, еловых и мозжевеловых, против образцов, каковы сделаны на Гостине дворе и у Нижней аптеки, или кому как удобнее и пристойнее, смотря по месту и воротам, учинить возможно, а людем скудным комуждо хотя по деревцу или ветке на вороты или над хороминою своею поставить и чтобы то поспело ныне будущего января к 1-му числу сего года, а стоять тому украшению по 7-й день того-ж 1700 года. Да января-ж в 1-й день в знак веселия друг друга поздравляя новым годом и столетним веком, учинить сие, когда на большой Красной площади огненные потехи зажгут и стрельба будет, потом по знатным людем палатного, воинского и купецкого чина знаменитым людем, каждому на своем дворе из небольших пушечек, буде у кого есть и из нескольких мушкетов, или иного мелкого ружья учинить трижды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случится, и по улицам большим, где пространство есть, января с 1-го числа по 7-е число, по ночам огни зажигать из дров и хвороста или соломы, а где мелкие дворы, собрався пять или шесть дворов, такой огонь класть или кто похочет на столбиках поставить по одной или по две или по три смоляные и худые бочки и, наполня соломою или хворостом, зажигать, а перед бурмистрскою ратушею стрельбы и таким огням и украшению по их рассмотрению быть».
Согласно царскому указу, все было так и приготовлено. Праздник начался. В полночь во всех церквах происходило всенощное бдение, а утром – литургия, за которой следовало молебствие. Государь со своим двором и вельможами слушал литургию в Успенском соборе. Ее проводил Стефан Яворский, митрополит Рязанский. По окончании литургии в парадном порядке, с распущенными знаменами, с барабанным боем и военной музыкой в Кремль вступили войска. Ответом на многолетие, провозглашенное великому государю и всему царствовавшему дому, стала пушечная пальба и троекратный беглый ружейный огонь.
Затем у государя был обед. Здесь игралась музыка и пел хор придворных и патриарших певчих. Перед дворцом и у трех триумфальных ворот, которые на этот случай специально были построены, выставили для народа различные яства и чаны с вином и пивом.
Вечером все московские дома и улицы были освещены.
Наиболее значительные здания стояли украшенными разноцветными огнями и прозрачными картинами. Перед дворцом и в разных частях города сожгли фейерверки с большим количеством разных потешных огней. Эту иллюминацию сопровождал гром многочисленных пушечных выстрелов.
Торжество окончилось вечерними угощениями и балом во дворце.
Надо отметить, что не все россияне легко перенесли принятие нового исчисления времени и маскарадное разгульное празднество. Ведь, в нарушение вековой традиции, в тот день вовсе не отводилось места чинному сосредоточению на размышлениях о будущем. Роптали некоторые простолюдины, дивились и вельможные особы: «Как мог государь изменить солнечное течение?» Веруя тому, что Бог сотворил свет в сентябре, они начинали свой новый год по-прежнему с этого времени, а не с года рождения Христа и с января.
Однако долго это продолжаться не могло. Постепенно, с новыми поколениями, обычаями, сентябрьское начало года стало забываться.
Россия зажила по-европейски, с арабским написанием чисел, с укороченными кафтанами, с остриженными бородами, со многими другими новшествами, введенными вместе с исчислением лет от Рождества Христова. Постепенно из обихода стали исчезать и славянские названия месяцев. То были: просинец (январь), сечень (февраль), сухий (март), березозоль (апрель), травный (май), изок – по одноименной певчей пташке (июнь), червень (июль), зарев (август), рюен, или ревун (сентябрь), листопад (октябрь), грудень (ноябрь), студеный (декабрь).
И хотя Петр I однажды сказал своему другу Остерману: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней можем повернуться задом», на деле то, что им по европейскому образцу было преобразовано, вряд ли теперь подлежит пертурбации.
Календарь имеет свои закономерные особенности. Так, ни одно столетие не начинается со среды, пятницы или субботы. В невисокосные годы октябрь всегда начинается в тот же день, что и январь, апрель в один и тот же с июлем, декабрь – с сентябрем. Февраль, март и ноябрь также начинаются в одинаковые дни недели, но май, июнь и август – в различные. Простой год кончается таким же днем недели, что и начался. Каждые 28 лет календарь бывает тождественным.
Начало нового года в России изменялось несколько раз. С древних времен до начала ХV столетия годы считались с весны – с марта.
По преданию, митрополит Киприан убедил великого князя Василия I Дмитриевича (годы правления 1389–1425) начать летоисчисление с сентября, отблагодарив Бога за милость в минувшее лето и моля его «благословить венец лета своею благостью».
Такая встреча года русскими уподоблялась греческой. С этого времени в Росcии год начинали со дня святого Симеона Летопроводца, память которому празднуется в первый день сентября. Празднование проводилось до 8 сентября – дня Рождества Богородицы. Этот обычай продолжался в течение последующих трех сотен лет.
Ко дню нового года приурочивались значительные государственные акты. Например, в Симеонов день Борис Годунов венчался на царство, а Алексей Михайлович этим днем в 1674 году объявил народу царевича Федора своим наследником.
По старому русскому летоисчислению, годы которого обозначались буквами (чтобы не путать их с прописными в словах, над годовой ставилась черточка), сентябрьский новогодний праздник бывал, как правило, солнечным днем. В столице он начинался со звона колоколов. Горожане спешили на Боровицкий холм. Царский дворец окружали воины и многочисленная толпа. На Красном крыльце теснились царедворцы и вельможи. На нем и на Соборной площади от Благовещенского собора были разостланы ковры и красное сукно.
Когда в Успенском соборе заканчивалась утренняя служба, на Иване Великом начинался благовест (праздничный звон) в Большой колокол. При выходе патриарха все снимали шапки.
На площади на застеленные коврами плиты устанавливали образ Симеона Летопроводца, церковную утварь, позолоченную чашу со святой водой. По обе стороны ставили вынесенные из собора «Царское место», шатерное место в бархате, «Патриаршее место».
Вновь звонили колокола. При этом седовласый первосвятитель выходил из собора и начинал «действо нового лета»: более 400 человек духовенства, при согласном пении, несли святые иконы, хоругви, кресты, фонари. Весь народ при этом молился, становясь на колени.
Из Благовещенского собора появлялся царь в сопровождении ближних бояр и воевод. Среди глубокой тишины святитель благословлял царя, просил Бога о его здравии.
Потом царь и патриарх становились на свои места. Громогласный архидьякон провозглашал начало священного обряда. Колокола умолкали. В безмолвии отчетливо было слышно каждое слово Евангелия, которое читал сам патриарх.
При провозглашении слов о новом годе весь народ вновь становился на колени и молился о Божьем благословении на новое лето, на мир.
Патриарх затем при утихших и коленопреклоненных молящихся умывал руки над золотой чашею, погружал животворящий крест в воду. Певчие пели: «Спаси, Господи, люди твоя и благослови достояние твое!» Патриарх благословлял, целовал царя. Потом благословлял и народ, кропил всех святою водой, приветствовал государя. Затем он низко кланялся народу. Вослед царь сходил со своего места и также низко кланялся москвичам, провозглашая вслух: «Люди православные, Богом мне данные! Здравы будьте в новое лето!» Тысячи голосов отвечали: «Здравствуй, здоров будь, царь-государь!»
Бедные, нищие, страдальцы спешно пробирались вперед, восклицая: «Царь, начни новый год милостью, да милостив к тебе будет Господь Бог!» Специально приставленные к государю люди раздавали милостыню. По обычаю, у просивших принимались приготовленные заранее челобитные письма.
При звоне колоколов всех московских церквей царь шел в Благовещенский собор, патриарх – в Успенский, к литургии.
В это время народ ликовал. Одни прикладывались к праздничной иконе, другие обнимались, целовались, поздравляли: «С новым годом, с новым счастьем!» Москвичи под несмолкаемый перезвон колоколов выходили из Кремля: прихожанам надо было спешить в свои храмы к обедне.
После службы каждый шел с поздравлениями к старшему в роде. У этого старшего собиралось много родных. Все вместе обедали. После того расходились, полагая, что первый день нового года надо провести в тишине и в благочестивом размышлении, чтобы Божие благословение осеняло потом небесной милостью целый год.
Так было в сентябре. Но проживалось четыре месяца, и Рождество Христово отмечалось с не меньшей пышностью, нежели новый русский год.
На Руси, сильной в своих устоях, летоисчисление долго велось от сотворения мира (к 1700 году русский календарь имел уже 72 века от этого события – шел 7208 год [4]).
И вот в середине декабря 1699 европейского года царь Петр I издал указ, в котором 1 января (православного, юлианского, календаря) повелел считать началом нового на Руси 1700 года, по счету от рождения Христа.
«А в знак того доброго начинания, нового столетнего века, в царствующем граде Москве, после должного благодарения к Богу и молебенного пения в церкви, а кому случится и в дому своем, по большим и проезжим знатным улицам, знатным людем и у домов нарочатых духовного и мирского чину, перед вороты учинить некоторые украшения от дерев и ветвей, сосновых, еловых и мозжевеловых, против образцов, каковы сделаны на Гостине дворе и у Нижней аптеки, или кому как удобнее и пристойнее, смотря по месту и воротам, учинить возможно, а людем скудным комуждо хотя по деревцу или ветке на вороты или над хороминою своею поставить и чтобы то поспело ныне будущего января к 1-му числу сего года, а стоять тому украшению по 7-й день того-ж 1700 года. Да января-ж в 1-й день в знак веселия друг друга поздравляя новым годом и столетним веком, учинить сие, когда на большой Красной площади огненные потехи зажгут и стрельба будет, потом по знатным людем палатного, воинского и купецкого чина знаменитым людем, каждому на своем дворе из небольших пушечек, буде у кого есть и из нескольких мушкетов, или иного мелкого ружья учинить трижды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случится, и по улицам большим, где пространство есть, января с 1-го числа по 7-е число, по ночам огни зажигать из дров и хвороста или соломы, а где мелкие дворы, собрався пять или шесть дворов, такой огонь класть или кто похочет на столбиках поставить по одной или по две или по три смоляные и худые бочки и, наполня соломою или хворостом, зажигать, а перед бурмистрскою ратушею стрельбы и таким огням и украшению по их рассмотрению быть».
Согласно царскому указу, все было так и приготовлено. Праздник начался. В полночь во всех церквах происходило всенощное бдение, а утром – литургия, за которой следовало молебствие. Государь со своим двором и вельможами слушал литургию в Успенском соборе. Ее проводил Стефан Яворский, митрополит Рязанский. По окончании литургии в парадном порядке, с распущенными знаменами, с барабанным боем и военной музыкой в Кремль вступили войска. Ответом на многолетие, провозглашенное великому государю и всему царствовавшему дому, стала пушечная пальба и троекратный беглый ружейный огонь.
Затем у государя был обед. Здесь игралась музыка и пел хор придворных и патриарших певчих. Перед дворцом и у трех триумфальных ворот, которые на этот случай специально были построены, выставили для народа различные яства и чаны с вином и пивом.
Вечером все московские дома и улицы были освещены.
Наиболее значительные здания стояли украшенными разноцветными огнями и прозрачными картинами. Перед дворцом и в разных частях города сожгли фейерверки с большим количеством разных потешных огней. Эту иллюминацию сопровождал гром многочисленных пушечных выстрелов.
Торжество окончилось вечерними угощениями и балом во дворце.
Надо отметить, что не все россияне легко перенесли принятие нового исчисления времени и маскарадное разгульное празднество. Ведь, в нарушение вековой традиции, в тот день вовсе не отводилось места чинному сосредоточению на размышлениях о будущем. Роптали некоторые простолюдины, дивились и вельможные особы: «Как мог государь изменить солнечное течение?» Веруя тому, что Бог сотворил свет в сентябре, они начинали свой новый год по-прежнему с этого времени, а не с года рождения Христа и с января.
Однако долго это продолжаться не могло. Постепенно, с новыми поколениями, обычаями, сентябрьское начало года стало забываться.
Россия зажила по-европейски, с арабским написанием чисел, с укороченными кафтанами, с остриженными бородами, со многими другими новшествами, введенными вместе с исчислением лет от Рождества Христова. Постепенно из обихода стали исчезать и славянские названия месяцев. То были: просинец (январь), сечень (февраль), сухий (март), березозоль (апрель), травный (май), изок – по одноименной певчей пташке (июнь), червень (июль), зарев (август), рюен, или ревун (сентябрь), листопад (октябрь), грудень (ноябрь), студеный (декабрь).
И хотя Петр I однажды сказал своему другу Остерману: «Нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней можем повернуться задом», на деле то, что им по европейскому образцу было преобразовано, вряд ли теперь подлежит пертурбации.
Немецкие станы в Сокольниках
Весеннее троесловие «мир, труд, май» ассоциируется с XX века со словом «маевка», где присутствует некий революционный оттенок. Слово же «Первомай» часто вызывает в памяти образы Георгия Димитрова, Клары Цеткин, Розы Люксембург, стоявших рядом с ними в истории других революционеров.
Всегда ли в мае было так красноленточно?
В старину многие европейские народы маем начинали свой новый год. Ожидание его первого дня было таинственным, связанным с суевериями. Например, в Германии накануне 1 мая, в ночь, названную Вальпургиевой, считалось, что отовсюду собираются ведьмы, колдуньи, враждебные человечеству духи и вся та мерзость, которая находится в связи с дьяволом. Члены запланированного шабаша превращаются в разных животных, ездят на лопатах и помелах, пляшут вокруг чертова требища и прославляют свое неистовое торжество...
Первое мая для жителей Германии было началом нового экономического года и полевых работ. В большом количестве заключались контракты по откупам. По преданиям, древние немцы считали всякую неудачу в хозяйстве делом дьявола или ведьм, его помощниц. Также они представляли, что именно в преддверии мая ведьмы строят свои козни добрым усердным работникам.
Поэтому немцы ввели обычай отгонять в последнюю ночь уходящего года бесов и всякую нечисть прочь от своих дел и жилищ. В Вальпургиеву ночь, отмечавшуюся весьма активно в Германии и Швеции, люди за околицами шумно бегали с горящими пуками соломы, привязанными к длинным шестам, для устрашения стреляли в соседние горы.
А вот у славянских племен май встречали спокойно. Он в разных областях назывался «травень», иногда «цветень», или, на римский манер, – тем же «маем».
Май, майские гулянья, праздник весны в ее добром цвете...
При появлении первой зелени у поселян было принято украшать головы ветвями с зелеными листьями (особенно часто – березовыми). Молодицы сходились на лугах, брались за руки, водили хороводы.
Май был не только сельским. Издавна (например, в Польше и Литве) он считался и широким школьным городским торжеством. В местных училищах праздник носил имя «Маjowki», или «rekreacje majowe».
На самом рассвете первого или ближайших к нему на неделе дней мая колокольчик и музыка созывали учащих (то есть учителей) и учащихся на детинец (двор). Оттуда ряды школьников под знаменами организованно шли за город, где их угощали местные помещики. На весенней природе дети забавлялись разными играми, чаще – гимнастическими. Непоздним вечером они возвращались домой с веселыми песнями и музыкой.
Этот обычай существовал издавна во всех европейских училищах. Из Польши перешел сначала в южную, а затем и в Великую Россию вместе со школьными системами обучения.
В старой киевской Академии в такие три майские рекреации все ученики, учителя и сторонние любители научных знаний выходили для забав на гору между оврагами. Там устраивались игры, студенты пели кантаты. Учитель поэзии обязан был ежегодно сочинять комедии или трагедии для таких прогулок, прочие учащие писали диалоги. Видимо, в подобных встречах имело начало то действо, которое позднее назвали русским театром.
В харьковских духовных заведениях майские рекреации праздновались в закрепленные даты: 1, 15 и 30-го числа месяца, а богословские – 8-го.
Сокольники. Майский проезд
В Москве первомайское гулянье, по обыкновению, бывало в Сокольничьей роще, которая составляла часть Лосиного погонного острова. В просторечье это гулянье, уже в петровское время, называлось «Немецкие станы» (или «Немецкие столы»).
По преданию, в Сокольниках было старинное становище иноземцев, вызванных и добровольно приехавших в Россию. Немцы потом обустроенно поселились в Немецкой слободе. Они по своей народной традиции весело и шумно, с потехами, вспоминали отечественный праздник Первого мая. Любопытство влекло на торжество также и множество русских.
Традиция Первомая у чужестранцев понравилась москвичам – она обрусела. За ней долго удерживалось название «Немецкие станы» (даже на старых картах Москвы оно было особо отмечено). А происхождение его было связано с тем временем, когда в Москву было приведено около тысячи пленных шведов, и Петр I поселил их вблизи Сокольничьей рощи. По обычаю, царь, очень любивший иноземщину, сам у той рощи угощал в Первомай шведских и немецких мастеров. Это Петрово угощение стало называться «Немецкие столы». Немецкое гулянье преобразовалось в разновидность московского.
По отзывам газетных репортеров 1 мая 1756 года в Сокольниках «на гулянье, по причине благополучия погоды, такое великое множество народа находилось, что примечено около тысячи карет, и прогуливались до самой поздней ночи».
Особенным блеском во времена Екатерины II отличались майские гулянья при участии Алексея Орлова-Чесменского.
Один из современников графа так описал его роскошный выезд на гулянье в Сокольники в Первомай 1805 года: «Народ нетерпеливо посматривал к стороне Сокольничьей заставы и, казалось, чего-то нетерпеливо ожидал. Как вдруг толпа зашевелилась, и радостный крик: „Едет! Едет!“ – пронесся по окрестности. И вот началось шествие необыкновенно торжественного поезда, без которого, как тогда говорили, и гулянье 1 мая было бы не в гулянье. Впереди на статном фаворитном своем коне по кличке Свирепый ехал сам граф Орлов-Чесменский в парадном мундире, обвешанный орденами. Азиатская сбруя, седло, мундштук и чепрак были буквально залиты золотом и украшены драгоценными камнями. Немного поодаль, на прекраснейших серых лошадях, ехали его дочь и несколько дам, которых сопровождали А. А. Чесменский, А. В. Новосельцов, Н. Ф. Новосельцов, князь Хилков, Д. М. Полторацкий и множество других особ. За ними следовали берейторы и конюшие графа – не менее 40 человек, из которых многие имели в поводу по заводной лошади в нарядных попонах и богатой сбруе. Наконец, потянулись и графские экипажи: кареты, коляски и одноколки, запряженные цугами и четвернями одномастных лошадей. Этот поезд графа Орлова, богатого, знатного, тучного и могучего вельможи, с такой блестящею свитою, с таким количеством нарядных служителей, с таким множеством прекрасных лошадей и разнородных экипажей, представлял, действительно, необыкновенно восхитительное зрелище и не мог не подействовать на толпу народную. Московская аристократия, для отдохновения во время катания, раскидывала красивые палатки, где сервирован был чай и подавался десерт».
А вот как описала гулянье поэтесса 1840-х годов, не оставившая истории своего имени:
В праздничный день Сокольничья роща многие годы представляла из себя прелестный городок, оглашавшийся музыкой оркестров, хорами, песнями цыган. Потехи временных балаганов забавляли толпы прогуливавшихся. Все были нарядно одеты.
То действо устраивалось в городе. У поселян же 1 мая, с Еремея-запрягальника, принято было выходить на весеннюю росу пахать поле. По майской погоде непременно примечали и загадывали, каков будет урожай хлеба и сена, чтобы зимой не пришлось крестьянам маяться. Не принято было в это время справлять свадьбы, по причине того же возможного в будущем пожизненного «маяния».
Разные приметы, как правило, были хорошими. А потому приходу мая везде радовались. Первомайские старинные «маевки» не предвещали никакой революции...
Всегда ли в мае было так красноленточно?
В старину многие европейские народы маем начинали свой новый год. Ожидание его первого дня было таинственным, связанным с суевериями. Например, в Германии накануне 1 мая, в ночь, названную Вальпургиевой, считалось, что отовсюду собираются ведьмы, колдуньи, враждебные человечеству духи и вся та мерзость, которая находится в связи с дьяволом. Члены запланированного шабаша превращаются в разных животных, ездят на лопатах и помелах, пляшут вокруг чертова требища и прославляют свое неистовое торжество...
Первое мая для жителей Германии было началом нового экономического года и полевых работ. В большом количестве заключались контракты по откупам. По преданиям, древние немцы считали всякую неудачу в хозяйстве делом дьявола или ведьм, его помощниц. Также они представляли, что именно в преддверии мая ведьмы строят свои козни добрым усердным работникам.
Поэтому немцы ввели обычай отгонять в последнюю ночь уходящего года бесов и всякую нечисть прочь от своих дел и жилищ. В Вальпургиеву ночь, отмечавшуюся весьма активно в Германии и Швеции, люди за околицами шумно бегали с горящими пуками соломы, привязанными к длинным шестам, для устрашения стреляли в соседние горы.
А вот у славянских племен май встречали спокойно. Он в разных областях назывался «травень», иногда «цветень», или, на римский манер, – тем же «маем».
Май, майские гулянья, праздник весны в ее добром цвете...
При появлении первой зелени у поселян было принято украшать головы ветвями с зелеными листьями (особенно часто – березовыми). Молодицы сходились на лугах, брались за руки, водили хороводы.
Май был не только сельским. Издавна (например, в Польше и Литве) он считался и широким школьным городским торжеством. В местных училищах праздник носил имя «Маjowki», или «rekreacje majowe».
На самом рассвете первого или ближайших к нему на неделе дней мая колокольчик и музыка созывали учащих (то есть учителей) и учащихся на детинец (двор). Оттуда ряды школьников под знаменами организованно шли за город, где их угощали местные помещики. На весенней природе дети забавлялись разными играми, чаще – гимнастическими. Непоздним вечером они возвращались домой с веселыми песнями и музыкой.
Этот обычай существовал издавна во всех европейских училищах. Из Польши перешел сначала в южную, а затем и в Великую Россию вместе со школьными системами обучения.
В старой киевской Академии в такие три майские рекреации все ученики, учителя и сторонние любители научных знаний выходили для забав на гору между оврагами. Там устраивались игры, студенты пели кантаты. Учитель поэзии обязан был ежегодно сочинять комедии или трагедии для таких прогулок, прочие учащие писали диалоги. Видимо, в подобных встречах имело начало то действо, которое позднее назвали русским театром.
В харьковских духовных заведениях майские рекреации праздновались в закрепленные даты: 1, 15 и 30-го числа месяца, а богословские – 8-го.
В Москве первомайское гулянье, по обыкновению, бывало в Сокольничьей роще, которая составляла часть Лосиного погонного острова. В просторечье это гулянье, уже в петровское время, называлось «Немецкие станы» (или «Немецкие столы»).
По преданию, в Сокольниках было старинное становище иноземцев, вызванных и добровольно приехавших в Россию. Немцы потом обустроенно поселились в Немецкой слободе. Они по своей народной традиции весело и шумно, с потехами, вспоминали отечественный праздник Первого мая. Любопытство влекло на торжество также и множество русских.
Традиция Первомая у чужестранцев понравилась москвичам – она обрусела. За ней долго удерживалось название «Немецкие станы» (даже на старых картах Москвы оно было особо отмечено). А происхождение его было связано с тем временем, когда в Москву было приведено около тысячи пленных шведов, и Петр I поселил их вблизи Сокольничьей рощи. По обычаю, царь, очень любивший иноземщину, сам у той рощи угощал в Первомай шведских и немецких мастеров. Это Петрово угощение стало называться «Немецкие столы». Немецкое гулянье преобразовалось в разновидность московского.
По отзывам газетных репортеров 1 мая 1756 года в Сокольниках «на гулянье, по причине благополучия погоды, такое великое множество народа находилось, что примечено около тысячи карет, и прогуливались до самой поздней ночи».
Особенным блеском во времена Екатерины II отличались майские гулянья при участии Алексея Орлова-Чесменского.
Один из современников графа так описал его роскошный выезд на гулянье в Сокольники в Первомай 1805 года: «Народ нетерпеливо посматривал к стороне Сокольничьей заставы и, казалось, чего-то нетерпеливо ожидал. Как вдруг толпа зашевелилась, и радостный крик: „Едет! Едет!“ – пронесся по окрестности. И вот началось шествие необыкновенно торжественного поезда, без которого, как тогда говорили, и гулянье 1 мая было бы не в гулянье. Впереди на статном фаворитном своем коне по кличке Свирепый ехал сам граф Орлов-Чесменский в парадном мундире, обвешанный орденами. Азиатская сбруя, седло, мундштук и чепрак были буквально залиты золотом и украшены драгоценными камнями. Немного поодаль, на прекраснейших серых лошадях, ехали его дочь и несколько дам, которых сопровождали А. А. Чесменский, А. В. Новосельцов, Н. Ф. Новосельцов, князь Хилков, Д. М. Полторацкий и множество других особ. За ними следовали берейторы и конюшие графа – не менее 40 человек, из которых многие имели в поводу по заводной лошади в нарядных попонах и богатой сбруе. Наконец, потянулись и графские экипажи: кареты, коляски и одноколки, запряженные цугами и четвернями одномастных лошадей. Этот поезд графа Орлова, богатого, знатного, тучного и могучего вельможи, с такой блестящею свитою, с таким количеством нарядных служителей, с таким множеством прекрасных лошадей и разнородных экипажей, представлял, действительно, необыкновенно восхитительное зрелище и не мог не подействовать на толпу народную. Московская аристократия, для отдохновения во время катания, раскидывала красивые палатки, где сервирован был чай и подавался десерт».
А вот как описала гулянье поэтесса 1840-х годов, не оставившая истории своего имени:
Подобное гулянье, как, впрочем, и другие, с разъездом экипажей, были удобными случаями показать себя, прихвастнуть запряжкой лошадей, очень модных в то время у знати.
...Здесь в Сокольниках у вас
Мая первого гуляет
Вся Москва. Тогда бывает
Здесь до тысячи карет,
А народу – счета нет...
И тогда там тьма затей!
Накануне, кто желает,
Здесь палатку разбивает
И потом с своей семьей
На гулянье, как домой,
Едет он и там хлопочет.
И к нему, кто только хочет,
Из знакомых, все идут.
Отдыхая, кофе пьют.
А хозяин – в восхищенье.
Беспрестанно угощенье;
Всем гостям своим он рад.
Пред палаткой – кресел ряд,
В них усталые садятся
На проезжих любоваться,
Отдохнуть в тени дерев;
Экипажи – в шесть рядов...
В праздничный день Сокольничья роща многие годы представляла из себя прелестный городок, оглашавшийся музыкой оркестров, хорами, песнями цыган. Потехи временных балаганов забавляли толпы прогуливавшихся. Все были нарядно одеты.
То действо устраивалось в городе. У поселян же 1 мая, с Еремея-запрягальника, принято было выходить на весеннюю росу пахать поле. По майской погоде непременно примечали и загадывали, каков будет урожай хлеба и сена, чтобы зимой не пришлось крестьянам маяться. Не принято было в это время справлять свадьбы, по причине того же возможного в будущем пожизненного «маяния».
Разные приметы, как правило, были хорошими. А потому приходу мая везде радовались. Первомайские старинные «маевки» не предвещали никакой революции...
Семик
К Троицыну дню, как считается в народе, происходит ежегодное обновление жизни природы.
В. Верещагин. «Отступление армии Наполеона из Москвы в 1812 г.». 1880 год
Народный праздник Семик, или Тюльпа, приходится на четверг в седьмую неделю после Пасхи. Вся неделя носит название семицкой, или, иначе, русальной, зеленой, клечальной.
Семик у русского народа издавна соединялся с поминовением усопших. По представлениям некоторых народов, души умерших возвращаются на землю в промежуток времени между Пасхой и Троицей (Пятидесятницей). Говорят, что покойники бродят по кладбищам, особенно много тех, что насильственно закончили свое земное существование. Для упокоения их душ уже во вторник на семицкой неделе народ шел к ним на могилы, где устраивал «задушные поминки». В среду справлялся обычай поминовения усопших на убогих домах, божедомках, скудельницах.
Так же, как на Фомину неделю, в четверг (сам Семик) и в субботу после Семика люди с почтением ходили на родные могилы.
Эта суббота называлась «клечальною». Говорили, что демонические существа – русалки – насмерть могут защекотать всякого, кто вздумает в это время купаться в реке. Чтобы противодействовать их влиянию на человека, под вечер семицкой субботы поселяне собирались вместе, шли в рощи, леса, на берега рек и прудов. Там пели песни, величали березу. С наступлением же ночи многие из них бегали за селом по полям с метлами, махали ими и кричали: «Догоняй, догоняй!» Это были проводы русалок.
Народный праздник Семик, или Тюльпа, приходится на четверг в седьмую неделю после Пасхи. Вся неделя носит название семицкой, или, иначе, русальной, зеленой, клечальной.
Семик у русского народа издавна соединялся с поминовением усопших. По представлениям некоторых народов, души умерших возвращаются на землю в промежуток времени между Пасхой и Троицей (Пятидесятницей). Говорят, что покойники бродят по кладбищам, особенно много тех, что насильственно закончили свое земное существование. Для упокоения их душ уже во вторник на семицкой неделе народ шел к ним на могилы, где устраивал «задушные поминки». В среду справлялся обычай поминовения усопших на убогих домах, божедомках, скудельницах.
Так же, как на Фомину неделю, в четверг (сам Семик) и в субботу после Семика люди с почтением ходили на родные могилы.
Эта суббота называлась «клечальною». Говорили, что демонические существа – русалки – насмерть могут защекотать всякого, кто вздумает в это время купаться в реке. Чтобы противодействовать их влиянию на человека, под вечер семицкой субботы поселяне собирались вместе, шли в рощи, леса, на берега рек и прудов. Там пели песни, величали березу. С наступлением же ночи многие из них бегали за селом по полям с метлами, махали ими и кричали: «Догоняй, догоняй!» Это были проводы русалок.