Страница:
Государственно-судебное разбирательство в конфликте между грузинской знатью и югоосетинскими обществами после карательной экспедиции 1830 года первыми предложили князья Мачабели и Эристави. Последние были движимы тем, что граф Паскевич и официальный Петербург фактически не признавали в то время их феодальных прав в Осетии. Именно тогда князья Мачабели представили «свои документы», якобы подтверждавшие их право владения в Южной Осетии. Они указывали 300-летнюю давность этих прав. Ссылались Мачабели также на грамоты грузинского царя Ираклия II, выданные им в 1772, 1776 и 1798 годах. Указывалось и на другое – на признание российским правительством этих грамот, послуживших основанием для подтверждения их владельческих прав. Но князья Мачабели не учитывали двух очень важных моментов: 1. Осетия, в том числе ее южные районы, не входили в состав Картли-Кахетинского валитета и грамоты Ираклия II, как персидского валия, не могли иметь силу на территории, не входившей в состав Иранского государства; 2. Само Картли-Кахетинское княжество, находившееся до присоединения Грузии к России под юрисдикцией Ирана, низводило Ираклия II до статуса валия персидского шаха, имевшего право на владение, но лишенного права собственности в том же Картли-Кахетинском княжестве. Оказавшись на этом шатком юридическом поле, грузинские цари-валии щедро раздавали свои грамоты не только на владения в Южной Осетии, но и на сопредельной территории, в том числе Северном Кавказе. С той же легкостью, с какой Ираклий II раздаривал грамоты тавадам и соседним владетелям, он же «лишал» этих грамот князей Мачабели и Эристави. Это было особенно заметно после 1783 года, когда Ираклий II заключил Георгиевский трактат и заявил о своей независимости от персидского шаха. З.Н. Ванеев указывал на наличие у осетинских крестьян семи документов-грамот «об изъятии всех осетин от всякой зависимости от князей Мачабели» и «12 документов» «об ограждении их от всяких притеснений». Главным, однако, осетинская сторона считала для себя наличие у нее традиционной независимости; на нее она ссылалась, когда речь заходила о ее политическом положении. З.Н. Ванеев приводил и другой аргумент осетин – «с древнего мира они живут в своих горах свободным народом, не признавая над собою никакой помещичьей власти».
Судебная тяжба тянулась годами. При этом в начале 30-х годов XIX века, казалось, не только в Осетии, но и в Петербурге никто не сомневался в благополучном для Осетии исходе судебного разбирательства. Но отъезд в 1831 году из Тифлиса в Польшу графа Паскевича, сторонника идеи независимости Осетии от тавадов, и заговор грузинского дворянства против России серьезно осложнили расследование всех обстоятельств, приводимых сторонами. Зато явно проявилась энергичная поддержка грузинских Мачабели и Эристави Петербургом, оказавшимся под мощным давлением польского восстания и заговора грузинских дворян. Вручение в 1837 году Николаю I документов, доказывавших независимость Осетии от грузинских тавадов, не могло иметь успеха для осетинской делегации, приехавшей к императору в Тифлис. Судьба представленных тогда императору документов осталась невыясненной. Но второй пакет этих же документов находился в Горийском суде. В условиях, когда российское командование старательно стало проводить в жизнь «новую» политику Николая I, князья Эристави и Мачабели отказались от тактики судебного разбирательства и приняли позицию его явного противника; в самом начале тавады, затеявшие следствие и открывшие дело в суде, ясно видели слабость своих аргументов и не желали их вторично обнажать.
В судебном процессе несколько особняком стоял вопрос о большой фамилии Томаевых, занимавших главным образом местность, прилегавшую к Рокскому перевалу. Князья Мачабели, видя ключевое положение этого района и стремясь установить свой контроль над этим перевалом, подали иск в суд, в котором они заявляли о своих феодальных притязаниях к Томаевым. Тем самым князья Мачабели вызвали бурную реакцию у именитой осетинской фамилии. Представители этой фамилии относились к привилегированным старшинам, ставшим ближе к концу XVIII века на путь феодализации и феодального возвышения. Само по себе возвышение над общинниками – процесс медленный и болезненный. В свое время оно потребовало от Томаевых обращения к Ираклию II с просьбой о поддержке. Грузинский царь-вали поддержал Томаевых, но то, как он поступил, представляет особый интерес. Фамилия, о которой идет речь, занимала местность Цхрадзма. которая являлась их фамильной собственностью. Ираклий II, отводя Томаевым роль местного валия, по персидской практике не мог признать за ними феодальной собственности на землю. Поэтому он был вынужден Цхрадзма, которым владели Томаевы, переименовать в «Сосмалети» и объявить, что он дарит «безземельным Томаевым» «Сосмалети». В том же 1789 году, когда Томаевы были признаны «безземельными», они «получили Сосмалети», один из представителей Томаевых, приходившийся «племянником Ирану», смог жениться на дочери князя Павленишвили и приобрел право «хождения» к Ираклию II. Но в то время, наверняка довольные своим возвышением и тесными связями «с Ираном», Ираклием II и родством с княжеским родом Павленишвили, Томаевы не подозревали, что они из «осетинского феодализма», признававшего право феодала на земельную собственность, незаметно для себя оказались в системе грузино-персидского феодализма, и не знали, что тем самым формально потеряли право на свою феодальную собственность. Выяснилось это позже, в 1791 году, когда Томаевым пришлось жаловаться, что один из внуков Ираклия II отнял у них Цхрадзма и взамен отдал им «бесхозное имение Набичвришвили». Подобную ситуацию, при которой Томаевы занимали положение «валия», после его потери князья Мачабели рассматривали как реальную возможность взять над Томаевыми первенство и установить над ними свое господство. То, что произошло с фамилией Томаевых, в том числе притязания на них князей Мачабели, в Грузии относилось к обычной практике. Грузинские вали, занимавшие положение «феодала», при потере своего статуса попадали в зависимость от новых валий-феодалов. Российские власти не знали, куда отнести грузинских тавадов, находившихся в зависимости от князей-владельцев. Стоит отметить и другое: прежний вали-тавад, оказавшись под властью нового валия-князя, не терял своей принадлежности к высшему сословию (ал-хассе). На этом основании наместник Воронцов поддержал грузинских дворян, находившихся в зависимости от князей, и приравнял их к российскому дворянству. Что же до Томаевых, то им с оружием в руках приходилось доказывать свою принадлежность к высшему сословию. Добавим: князья Мачабели не пытались низвести Томаевых до крестьянского положения, они ставили их в свою зависимость, сохраняя за ними принадлежность к высшему сословию. Тем не менее еще в 1831 году Верховное правительство Грузии дало поручение начальнику Горийского уезда произвести следствие в районе Рокского перевала и в прилегавших к нему землях и установить – действительно ли эта местность принадлежит князьям Мачабели. Как и ожидалось, следствие подтвердило права грузинских князей на ущелья Рокский, Джомагский и Урсдзуар. Таким образом в Осетии был открыт еще один сложный узел противоборства. Собственно, этот узел придал крестьянскому движению в Осетии не только остроту, но и довел его до серьезных идеологических перемен (грузинофобия) и развертывания в нем народно-освободительных идей. Одна из этих идей, по своему существу вполне мирная, представляла собой настойчивое требование осетин о судебном разбирательстве их иска, предъявленного к Мачабели. При этом осетины отказывались нести повинности грузинским тавадам до тех пор, пока не состоится суд. Наместник, в свою очередь, требовал обратного – повиновения князьям Мачабели и выплаты повинностей. Устраиваемые российским командованием экзекуции над осетинским населением не приносили власти заметного успеха. Это вынудило Воронцова поручить своему представителю изучение положения на месте и заодно ознакомление с иском и документами, представленными осетинской стороной. Полковник Демонкаль, представитель наместника, посетил 44 осетинских села, в каждом из которых он получил один и тот же ответ – отказ от платы каких-либо повинностей до тех пор, пока не состоится судебное разбирательство. Горцы всегда отличались особой доверчивостью – казалось, что природа, лишенная иллюзии и до «жестокости» реалистичная, сама заставляла их придерживаться открытости и соблюдать законы, сложившиеся в горах в основательных традициях. Осетины надеялись на суд, который примет справедливое решение. Демонкаль ознакомился с иском осетин и их документами в суде. Оказалось, что документы, представленные для суда, частью были залиты чернилами, частью оказались с оторванными кусками. В них ничего нельзя было уже прочитать, они подверглись такой порче, что по ним нельзя было вести судебное разбирательство. Узнав об этом, осетинская сторона создала делегацию и с новыми документами отправила ее к наместнику. На этот раз документы осетин были зарегистрированы в Тифлисе и переправлены в Горийский суд для разбирательства. Весной 1845 года состоялся суд. Фактически он рассматривал два дела: 1. Правомерность владения Мачабели феодальной собственностью в Южной Осетии; 2. Феодальные притязания князей на владение ущельями Урстджаварским, Джомагским и Рокским. С перевесом в три голоса Горийский уездный суд принял решение о признании 46 югоосетинских сел, в том числе трех последних ущелий, «во всегдашнем потомственном владении Мачабели». Такое постановление суда нисколько не казалось осетинской стороне убедительным, тем более что три члена суда также не были согласны с этим решением. Они продолжали считать, что «князья Мачабели никаким актом не доказали своих помещичьих прав на владение осетинами». По их оценке, в судебном процессе «было выявлено», что «осетины достаточно доказывают непринадлежность свою» к зависимости от грузинских тавадов.
Решение Горийского уездного суда не показалось достаточно убедительным и наместнику Воронцову. По инициативе последнего дело о взаимоотношениях князей с осетинскими селами Южной Осетии передали «в апелляционном» виде в Тифлисскую палату уголовного и гражданского суда. Правовым основанием инициативы наместника послужило поступление в срок в эту палату заявления трех осетин. Однако было очевидно, что «старание» Воронцова провести дело через Тифлисскую судебную палату, подконтрольную наместнику, было не лишено умысла. Весной 1849 года суд в Тифлисе утвердил решение, принятое в Горийском уездном суде. По данным З.Н. Ванеева, в решении Тифлисской судебной палаты была сделана запись: «Осетины свободы своей ничем не доказали». Но и столь категоричная запись высшей на Кавказе судебной инстанции не явилась для югоосетинских обществ убедительной. В данном случае, конечно же, имел для них значение сам факт независимости от князей Мачабели, и никакие решения не могли изменить саму истину. Стоило обратить внимание и на другое – на довольно высокий уровень политико-судебной борьбы, с которой югоосетинское население отстаивало свою свободу и независимость. Эта борьба, уникальная по своей политической культуре для Кавказа, где острые социальные и этнические конфликты, как правило, решались насильственными методами, была продолжена и после принятия судебного решения в Тифлисской судебной палате. Жалобы осетин в порядке апелляционных обращений последовали в правительствующий Сенат.
На этом этапе, однако, стало известно как Сенату, так и Воронцову мнение Николая I, заявившего, «что каково бы ни было решение... трудно будет признать такового в пользу Мачабели». Стало ясно, что мнение монарха будет последним словом в столь долгой и сложной судебной тяжбе, каким являлось правовое противостояние между осетинскими обществами и грузинскими тавадами. Не дожидаясь решения Сената, в сути которого уже можно было не сомневаться, Воронцов, не разделявший позицию императора, спешил предложить свой проект решения югоосетинского вопроса. Он был направлен прежде всего в защиту интересов грузинских князей. По мысли наместника, которую он подал императору, князьям Мачабели «назначался потомственный пансион» в размере 6 тысяч рублей в год «взамен отчужденных из зависимости их осетин». Осетинское население переходило в государственное ведомство, но за Мачабели наместник просил закрепить земельную собственность, на которую князья претендовали. Соломоново решение Воронцова этим не заканчивалось. Хотя Мачабели он просил признать в Южной Осетии собственниками земли, однако они, князья, не имели «права выгонять» осетин из тех мест, в которых они проживали; остававшиеся на своих земельных участках осетины обязывались нести повинность (бегара) – вносить князьям Мачабели 1/10 часть урожая в год. Любопытно, что Воронцов, предлагая Николаю I свой проект решения югоосетинского вопроса, признавал, что осетины, бесспорно, имеют в собственности земельные наделы. Сами Мачабели были в положении, при котором им приходилось доказывать свое право на владение в Южной Осетии земельной собственностью. В такой же ситуации были многие грузинские тавады к моменту присоединения Грузии к России. Воронцов довел до сведения императора свое видение способов разрешения спора между грузинскими тавадами и осетинскими обществами. От Николая I он получил устное согласие.
Однако этим дело не завершилось. В феврале 1851 года четвертый департамент правительствующего Сената после тщательного предварительного изучения вынес свое решение, не во всем совпадавшее с проектом Воронцова. В решении департамента Сената подчеркивалось «что князья Мачабели не представили никаких уважительных доказательств действительного владения осетинами». По данным З.Н. Ванеева, Сенат свое заключение основывал на документах, представленных особыми следственными комиссиями, работавшими в 1841 и 1846 годах. Сенат располагал также свидетельскими показаниями трех грузинских священников, на посредничество которых свое согласие дали предварительно сами Мачабели. Сенат, принимая решение о независимости крестьян от Мачабели, подтвердил также, что «осетины не только не отбывали никаких повинностей Мачабели», но, как выяснилось, последние «даже не бывали» в Осетии. Князья Мачабели жили в отдалении от Осетии расстоянием в 40 и более верст. Департамент Сената отклонил и другой аргумент князей – получение ими от российских властей документов, согласно которым они были признаны обладателями крепостного права над осетинами. Сенат посчитал, что «право это по неприведением оного в действие было ничтожно». Российские сенаторы приняли еще одно важное решение – они отменили судебное постановление Тифлисской палаты уголовного и гражданского суда и утвердили другое постановление: «князьям Мачабели отказать в домогательстве о признании крепостного их права над осетинами».
В заключении Сената просматривалось наличие у сенаторов проекта Воронцова по делу князей Мачабели и осетин. Это хорошо заметно по условиям, по которым «разводились» конфликтующие стороны. За князьями признавалась земельная собственность, но строго указывалось, что Мачабели, имеющие землю, «без крестьян... ничего не получат, и выселить сих крестьян невозможно». За освобождение («за отход») «всех крестьян» от притязаний, «в числе 1200 жителей, и за „обращение“ 500 крестьян в казенные князьям „определялось“ от государства 5000 рублей „потомственного ежегодного дохода“. Интерес представляло предложение сенаторов о том, чтобы десятину платили Мачабеловым крестьяне, „обращенные к казне“. Таким образом осетинские крестьяне, в том числе казенные, объявлялись полностью независимыми от грузинских князей. Мачабеловым позволялось „жить по желанию в Джавском ущелье“, но без всякого права требовать от жителей каких-нибудь повинностей или прислуги.
То, как решал вопрос департамент Сената, с точки зрения осетинской стороны, не было справедливым – осетины и мысли не допускали, чтобы грузинские тавады когда-либо имели земельную собственность в Осетии: на Мачабеловых, Эристовых и других владетелей здесь, в Осетии, смотрели как на пришлых оккупантов. Несмотря на это, Сенат подошел к вопросу о конфликте между грузинскими феодалами и югоосетинскими обществами как наиболее компетентный властный орган. По существу, им полностью была признана независимость южных районов Осетии от грузинской знати. В то же время стоит подчеркнуть – относительно прогрессивная позиция Сената объяснялась не какой-то своей «особой» спецификой, а скорее тем, что он, во-первых, наиболее серьезно отнесся к сбору материалов, относившихся к делу, во-вторых, не позволил себе откровенной предвзятости, которой придерживались официальные власти, когда речь заходила о грузинских тавадах и их притязаниях в Южной Осетии.
Воронцов: от практики к устойчивой российской традиции
Судебная тяжба тянулась годами. При этом в начале 30-х годов XIX века, казалось, не только в Осетии, но и в Петербурге никто не сомневался в благополучном для Осетии исходе судебного разбирательства. Но отъезд в 1831 году из Тифлиса в Польшу графа Паскевича, сторонника идеи независимости Осетии от тавадов, и заговор грузинского дворянства против России серьезно осложнили расследование всех обстоятельств, приводимых сторонами. Зато явно проявилась энергичная поддержка грузинских Мачабели и Эристави Петербургом, оказавшимся под мощным давлением польского восстания и заговора грузинских дворян. Вручение в 1837 году Николаю I документов, доказывавших независимость Осетии от грузинских тавадов, не могло иметь успеха для осетинской делегации, приехавшей к императору в Тифлис. Судьба представленных тогда императору документов осталась невыясненной. Но второй пакет этих же документов находился в Горийском суде. В условиях, когда российское командование старательно стало проводить в жизнь «новую» политику Николая I, князья Эристави и Мачабели отказались от тактики судебного разбирательства и приняли позицию его явного противника; в самом начале тавады, затеявшие следствие и открывшие дело в суде, ясно видели слабость своих аргументов и не желали их вторично обнажать.
В судебном процессе несколько особняком стоял вопрос о большой фамилии Томаевых, занимавших главным образом местность, прилегавшую к Рокскому перевалу. Князья Мачабели, видя ключевое положение этого района и стремясь установить свой контроль над этим перевалом, подали иск в суд, в котором они заявляли о своих феодальных притязаниях к Томаевым. Тем самым князья Мачабели вызвали бурную реакцию у именитой осетинской фамилии. Представители этой фамилии относились к привилегированным старшинам, ставшим ближе к концу XVIII века на путь феодализации и феодального возвышения. Само по себе возвышение над общинниками – процесс медленный и болезненный. В свое время оно потребовало от Томаевых обращения к Ираклию II с просьбой о поддержке. Грузинский царь-вали поддержал Томаевых, но то, как он поступил, представляет особый интерес. Фамилия, о которой идет речь, занимала местность Цхрадзма. которая являлась их фамильной собственностью. Ираклий II, отводя Томаевым роль местного валия, по персидской практике не мог признать за ними феодальной собственности на землю. Поэтому он был вынужден Цхрадзма, которым владели Томаевы, переименовать в «Сосмалети» и объявить, что он дарит «безземельным Томаевым» «Сосмалети». В том же 1789 году, когда Томаевы были признаны «безземельными», они «получили Сосмалети», один из представителей Томаевых, приходившийся «племянником Ирану», смог жениться на дочери князя Павленишвили и приобрел право «хождения» к Ираклию II. Но в то время, наверняка довольные своим возвышением и тесными связями «с Ираном», Ираклием II и родством с княжеским родом Павленишвили, Томаевы не подозревали, что они из «осетинского феодализма», признававшего право феодала на земельную собственность, незаметно для себя оказались в системе грузино-персидского феодализма, и не знали, что тем самым формально потеряли право на свою феодальную собственность. Выяснилось это позже, в 1791 году, когда Томаевым пришлось жаловаться, что один из внуков Ираклия II отнял у них Цхрадзма и взамен отдал им «бесхозное имение Набичвришвили». Подобную ситуацию, при которой Томаевы занимали положение «валия», после его потери князья Мачабели рассматривали как реальную возможность взять над Томаевыми первенство и установить над ними свое господство. То, что произошло с фамилией Томаевых, в том числе притязания на них князей Мачабели, в Грузии относилось к обычной практике. Грузинские вали, занимавшие положение «феодала», при потере своего статуса попадали в зависимость от новых валий-феодалов. Российские власти не знали, куда отнести грузинских тавадов, находившихся в зависимости от князей-владельцев. Стоит отметить и другое: прежний вали-тавад, оказавшись под властью нового валия-князя, не терял своей принадлежности к высшему сословию (ал-хассе). На этом основании наместник Воронцов поддержал грузинских дворян, находившихся в зависимости от князей, и приравнял их к российскому дворянству. Что же до Томаевых, то им с оружием в руках приходилось доказывать свою принадлежность к высшему сословию. Добавим: князья Мачабели не пытались низвести Томаевых до крестьянского положения, они ставили их в свою зависимость, сохраняя за ними принадлежность к высшему сословию. Тем не менее еще в 1831 году Верховное правительство Грузии дало поручение начальнику Горийского уезда произвести следствие в районе Рокского перевала и в прилегавших к нему землях и установить – действительно ли эта местность принадлежит князьям Мачабели. Как и ожидалось, следствие подтвердило права грузинских князей на ущелья Рокский, Джомагский и Урсдзуар. Таким образом в Осетии был открыт еще один сложный узел противоборства. Собственно, этот узел придал крестьянскому движению в Осетии не только остроту, но и довел его до серьезных идеологических перемен (грузинофобия) и развертывания в нем народно-освободительных идей. Одна из этих идей, по своему существу вполне мирная, представляла собой настойчивое требование осетин о судебном разбирательстве их иска, предъявленного к Мачабели. При этом осетины отказывались нести повинности грузинским тавадам до тех пор, пока не состоится суд. Наместник, в свою очередь, требовал обратного – повиновения князьям Мачабели и выплаты повинностей. Устраиваемые российским командованием экзекуции над осетинским населением не приносили власти заметного успеха. Это вынудило Воронцова поручить своему представителю изучение положения на месте и заодно ознакомление с иском и документами, представленными осетинской стороной. Полковник Демонкаль, представитель наместника, посетил 44 осетинских села, в каждом из которых он получил один и тот же ответ – отказ от платы каких-либо повинностей до тех пор, пока не состоится судебное разбирательство. Горцы всегда отличались особой доверчивостью – казалось, что природа, лишенная иллюзии и до «жестокости» реалистичная, сама заставляла их придерживаться открытости и соблюдать законы, сложившиеся в горах в основательных традициях. Осетины надеялись на суд, который примет справедливое решение. Демонкаль ознакомился с иском осетин и их документами в суде. Оказалось, что документы, представленные для суда, частью были залиты чернилами, частью оказались с оторванными кусками. В них ничего нельзя было уже прочитать, они подверглись такой порче, что по ним нельзя было вести судебное разбирательство. Узнав об этом, осетинская сторона создала делегацию и с новыми документами отправила ее к наместнику. На этот раз документы осетин были зарегистрированы в Тифлисе и переправлены в Горийский суд для разбирательства. Весной 1845 года состоялся суд. Фактически он рассматривал два дела: 1. Правомерность владения Мачабели феодальной собственностью в Южной Осетии; 2. Феодальные притязания князей на владение ущельями Урстджаварским, Джомагским и Рокским. С перевесом в три голоса Горийский уездный суд принял решение о признании 46 югоосетинских сел, в том числе трех последних ущелий, «во всегдашнем потомственном владении Мачабели». Такое постановление суда нисколько не казалось осетинской стороне убедительным, тем более что три члена суда также не были согласны с этим решением. Они продолжали считать, что «князья Мачабели никаким актом не доказали своих помещичьих прав на владение осетинами». По их оценке, в судебном процессе «было выявлено», что «осетины достаточно доказывают непринадлежность свою» к зависимости от грузинских тавадов.
Решение Горийского уездного суда не показалось достаточно убедительным и наместнику Воронцову. По инициативе последнего дело о взаимоотношениях князей с осетинскими селами Южной Осетии передали «в апелляционном» виде в Тифлисскую палату уголовного и гражданского суда. Правовым основанием инициативы наместника послужило поступление в срок в эту палату заявления трех осетин. Однако было очевидно, что «старание» Воронцова провести дело через Тифлисскую судебную палату, подконтрольную наместнику, было не лишено умысла. Весной 1849 года суд в Тифлисе утвердил решение, принятое в Горийском уездном суде. По данным З.Н. Ванеева, в решении Тифлисской судебной палаты была сделана запись: «Осетины свободы своей ничем не доказали». Но и столь категоричная запись высшей на Кавказе судебной инстанции не явилась для югоосетинских обществ убедительной. В данном случае, конечно же, имел для них значение сам факт независимости от князей Мачабели, и никакие решения не могли изменить саму истину. Стоило обратить внимание и на другое – на довольно высокий уровень политико-судебной борьбы, с которой югоосетинское население отстаивало свою свободу и независимость. Эта борьба, уникальная по своей политической культуре для Кавказа, где острые социальные и этнические конфликты, как правило, решались насильственными методами, была продолжена и после принятия судебного решения в Тифлисской судебной палате. Жалобы осетин в порядке апелляционных обращений последовали в правительствующий Сенат.
На этом этапе, однако, стало известно как Сенату, так и Воронцову мнение Николая I, заявившего, «что каково бы ни было решение... трудно будет признать такового в пользу Мачабели». Стало ясно, что мнение монарха будет последним словом в столь долгой и сложной судебной тяжбе, каким являлось правовое противостояние между осетинскими обществами и грузинскими тавадами. Не дожидаясь решения Сената, в сути которого уже можно было не сомневаться, Воронцов, не разделявший позицию императора, спешил предложить свой проект решения югоосетинского вопроса. Он был направлен прежде всего в защиту интересов грузинских князей. По мысли наместника, которую он подал императору, князьям Мачабели «назначался потомственный пансион» в размере 6 тысяч рублей в год «взамен отчужденных из зависимости их осетин». Осетинское население переходило в государственное ведомство, но за Мачабели наместник просил закрепить земельную собственность, на которую князья претендовали. Соломоново решение Воронцова этим не заканчивалось. Хотя Мачабели он просил признать в Южной Осетии собственниками земли, однако они, князья, не имели «права выгонять» осетин из тех мест, в которых они проживали; остававшиеся на своих земельных участках осетины обязывались нести повинность (бегара) – вносить князьям Мачабели 1/10 часть урожая в год. Любопытно, что Воронцов, предлагая Николаю I свой проект решения югоосетинского вопроса, признавал, что осетины, бесспорно, имеют в собственности земельные наделы. Сами Мачабели были в положении, при котором им приходилось доказывать свое право на владение в Южной Осетии земельной собственностью. В такой же ситуации были многие грузинские тавады к моменту присоединения Грузии к России. Воронцов довел до сведения императора свое видение способов разрешения спора между грузинскими тавадами и осетинскими обществами. От Николая I он получил устное согласие.
Однако этим дело не завершилось. В феврале 1851 года четвертый департамент правительствующего Сената после тщательного предварительного изучения вынес свое решение, не во всем совпадавшее с проектом Воронцова. В решении департамента Сената подчеркивалось «что князья Мачабели не представили никаких уважительных доказательств действительного владения осетинами». По данным З.Н. Ванеева, Сенат свое заключение основывал на документах, представленных особыми следственными комиссиями, работавшими в 1841 и 1846 годах. Сенат располагал также свидетельскими показаниями трех грузинских священников, на посредничество которых свое согласие дали предварительно сами Мачабели. Сенат, принимая решение о независимости крестьян от Мачабели, подтвердил также, что «осетины не только не отбывали никаких повинностей Мачабели», но, как выяснилось, последние «даже не бывали» в Осетии. Князья Мачабели жили в отдалении от Осетии расстоянием в 40 и более верст. Департамент Сената отклонил и другой аргумент князей – получение ими от российских властей документов, согласно которым они были признаны обладателями крепостного права над осетинами. Сенат посчитал, что «право это по неприведением оного в действие было ничтожно». Российские сенаторы приняли еще одно важное решение – они отменили судебное постановление Тифлисской палаты уголовного и гражданского суда и утвердили другое постановление: «князьям Мачабели отказать в домогательстве о признании крепостного их права над осетинами».
В заключении Сената просматривалось наличие у сенаторов проекта Воронцова по делу князей Мачабели и осетин. Это хорошо заметно по условиям, по которым «разводились» конфликтующие стороны. За князьями признавалась земельная собственность, но строго указывалось, что Мачабели, имеющие землю, «без крестьян... ничего не получат, и выселить сих крестьян невозможно». За освобождение («за отход») «всех крестьян» от притязаний, «в числе 1200 жителей, и за „обращение“ 500 крестьян в казенные князьям „определялось“ от государства 5000 рублей „потомственного ежегодного дохода“. Интерес представляло предложение сенаторов о том, чтобы десятину платили Мачабеловым крестьяне, „обращенные к казне“. Таким образом осетинские крестьяне, в том числе казенные, объявлялись полностью независимыми от грузинских князей. Мачабеловым позволялось „жить по желанию в Джавском ущелье“, но без всякого права требовать от жителей каких-нибудь повинностей или прислуги.
То, как решал вопрос департамент Сената, с точки зрения осетинской стороны, не было справедливым – осетины и мысли не допускали, чтобы грузинские тавады когда-либо имели земельную собственность в Осетии: на Мачабеловых, Эристовых и других владетелей здесь, в Осетии, смотрели как на пришлых оккупантов. Несмотря на это, Сенат подошел к вопросу о конфликте между грузинскими феодалами и югоосетинскими обществами как наиболее компетентный властный орган. По существу, им полностью была признана независимость южных районов Осетии от грузинской знати. В то же время стоит подчеркнуть – относительно прогрессивная позиция Сената объяснялась не какой-то своей «особой» спецификой, а скорее тем, что он, во-первых, наиболее серьезно отнесся к сбору материалов, относившихся к делу, во-вторых, не позволил себе откровенной предвзятости, которой придерживались официальные власти, когда речь заходила о грузинских тавадах и их притязаниях в Южной Осетии.
Воронцов: от практики к устойчивой российской традиции
Наместник Кавказа проблему Южной Осетии, или же спор, происходивший между грузинской знатью и осетинским крестьянством, знал не хуже сенаторов, заседавших в далеком Петербурге. Воронцов был сведущ в тонкостях острого грузино-осетинского социального конфликта. Он, например, в отличие от многих других понимал, что не только Мачабели и Эристави, но и абсолютное большинство грузинской знати, находившейся до присоединения к России в системе персидского феодализма, «владело» землями и крестьянами как вали, но никогда не являлось их собственниками. Но наместника интересовало не социальное существо вопроса, а такой политический его аспект, как то, что выгоднее России – отстаивание интересов грузинской знати или же защита справедливых требований обездоленных и угнетенных осетин, доведенных до крайнего положения. Наместник, стремившийся к тесному союзу с грузинской знатью, долгими годами службы в Тифлисе социально вросший в тавадскую среду грузинского общества, был, естественно, «патриотом» Грузии, во имя которой готов был разрушить и сжечь десятки таких же незащищенных стран, как Осетия. Решение Сената, исповедовавшего несколько иные принципы, застало Воронцова в Елизаветграде. Он был потрясен позицией Сената, не стал ждать и тут же, в дороге, поспешил направить в жанре депеши уведомление Николаю I по поводу своего мнения по осетино-грузинскому конфликту. Воронцов не скрывал своих эмоций. Первая и ключевая фраза, полная политических эмоций, содержала и пафос, и существо его позиции: «...одна из здешних княжеских фамилий, – писал он, – многие лица которой всегда служили усердно и верно, проливали в боях кровь» в «последнем полустолетии и теперь таким же образом служат, лишены совершенно всего своего состояния, состоящего из около 2000 дворов крестьян, живущих в семи ущельях Осетии». Воронцову хорошо было известно об участии князей Мачабели в заговоре 1832 года против России. Он знал также о нежелании грузинских политических сил участвовать на стороне России в войне с Ираном и Турцией в конце первой трети XIX века. Но наместника эти факты не смущали, когда он подчеркивал «усердную и верную» службу князей Мачабели «во имя России». Понятно, что наместник был глух, когда к нему обращались осетины и в отчаянии писали, что они вконец обнищали, с них князья требуют «60–50–40 рублей серебром», «тогда как мы не имели дневного куска хлеба, а употребляли траву», «вроде скота». Крестьяне, окончательно потеряв надежду на помощь, просили российские власти: «...умоляем вас – дайте нам, бедным осетинам, начальническое сохранение, тем более потому, что мы христиане, созданы рукою божью, а не скоты». В обращениях они, вконец уставшие от помещичьего разбоя грузинских тавадов, писали с криком души: «...в поклонении головою, воззрите, воззрите оком вашим, милостивый отец». Но так называемый отец, которому писали крестьяне, был занят грузинскими тавадами. Наместник спешил убедить Николая I, что если «князья Мачабеловы, ...лишались права каких-либо повинностей от крестьян в местах горных и диких», то «приведены бы были таковым решением в совершенную нищету». В письме Воронцова рефреном проходил стержневой подтекст – осетины, живущие «в местах горных и диких», должны быть под господством «цивилизованных грузин» – и это являлось в политической идеологии российских властей самым опасным не только для соседствовавших с Грузией народов, но и для самой России. С поразительной и необычайной последовательностью целому народу, в особенности его господствовавшему слою, внушалась идеология национального превосходства над другими народами. Опасаясь, что Мачабели, Эристави, Аваловы и другие грузинские феодалы обнищают, если освободить осетинское крестьянство от феодального произвола, российская администрация не задавалась вопросом – нельзя ли грузинских тавадов вернуть в Грузию и предоставить им в ней широкие привилегии... На самом деле речь шла не о том, что не было никакого другого варианта решения проблемы феодальных привилегий, кроме как в Осетии, сельскохозяйственных ресурсов которой едва хватало на прокормление самого осетинского народа, но с точки зрения тавадской идеологии, в свое время сформировавшейся в условиях персидского господства, престижно было являться феодалом-валием в собственной стране, вдвойне престижнее – господство в чужой стране. Но дело заключалось не в одном только престиже. Разбойный по своему существу грузинский феодализм имел традиционно «лучшие условия» за пределами Грузии, нежели в своей собственной стране. Именно эта сторона вопроса, пожалуй, больше всего привлекала грузинских феодалов, настойчиво добивавшихся получения в Осетии прав на феодальное владение.
Но вернемся к письму Воронцова, которое он спешно сочинял для императора. Решение департамента Сената, согласно которому осетины освободились от феодальной зависимости князей Мачабели, наместник находил «непонятным». Опасаясь, что оно останется неизменным, Воронцов сообщает о намерении князей Мачабели «просить высочайшего разрешения о пересмотре» «Заключения департамента Сената» «в общем собрании Сената». Он явно пытался оказать через императора давление на Сенат и добиться у него нового решения в пользу тавадов: «...князья Мачабели имеют полную надежду, что дело будет передано в общее собрание Сената и решено в их пользу», – писал наместник. Чтобы окончательно убедить Николая I в правоте своей позиции и доказать, что у князей Мачабели есть феодальные права на собственность в Осетии, Воронцов категорично утверждал, что «совершенно доказано по документам и по историческим фактам, что осетины, о которых идет спор, явно принадлежали по крепостному праву Мачабеловым». Вместе с тем наместник признавал, что осетины, «пользуясь неприступностью своих жилищ», «весьма редко... платили помещикам должные повинности», «беспрестанно более или менее бунтовали» «против помещиков». Не упустил и случая сказать – осетины «бунтовали» и «против правительства» России. На это был сделан особый акцент. Развивая его, Воронцов еще раз посвятил императора в события 1850 года, преподнося вторжение грузинских вооруженных сил в Южную Осетию как вызванное крупным антироссийским восстанием осетин. Воронцов также вспомнил, как в 1804 году потерпел поражение от осетин на Рокском перевале Рышкин полк. Этот факт для него был особенно важен, поскольку (вопреки мнению жандармского управления) им он оправдывал жестокие меры, предпринятые наместником в отношении местных жителей, направляя к ним вооруженные отряды грузин. Он не скрывал свою месть за уничтожение Рышкина полка – о ней наместник часто вспоминал, даже в такой день, как при вступлении в должность наместника Кавказа. Нарочитость освещения событий на Рокском перевале в 1850 году преследовала одну-единственную цель – показать грузинских тавадов как «усердных» и «верных» России и преподнести на этом фоне осетин в роли варваров, «склонных к разбоям». При этом ни разу Воронцов не вспомнил о грузинских царевичах и тавадах, на протяжении всей первой трети XIX века занятых антироссийской деятельностью не только в Грузии, но и на всем Кавказе, в Персии и Турции. В письме не нашлось места и для Осетии, которая, ведя непримиримую борьбу с грузинскими феодалами, постоянно подчеркивала свою верноподданность России и искала у нее военно-политической защиты.
Но вернемся к письму Воронцова, которое он спешно сочинял для императора. Решение департамента Сената, согласно которому осетины освободились от феодальной зависимости князей Мачабели, наместник находил «непонятным». Опасаясь, что оно останется неизменным, Воронцов сообщает о намерении князей Мачабели «просить высочайшего разрешения о пересмотре» «Заключения департамента Сената» «в общем собрании Сената». Он явно пытался оказать через императора давление на Сенат и добиться у него нового решения в пользу тавадов: «...князья Мачабели имеют полную надежду, что дело будет передано в общее собрание Сената и решено в их пользу», – писал наместник. Чтобы окончательно убедить Николая I в правоте своей позиции и доказать, что у князей Мачабели есть феодальные права на собственность в Осетии, Воронцов категорично утверждал, что «совершенно доказано по документам и по историческим фактам, что осетины, о которых идет спор, явно принадлежали по крепостному праву Мачабеловым». Вместе с тем наместник признавал, что осетины, «пользуясь неприступностью своих жилищ», «весьма редко... платили помещикам должные повинности», «беспрестанно более или менее бунтовали» «против помещиков». Не упустил и случая сказать – осетины «бунтовали» и «против правительства» России. На это был сделан особый акцент. Развивая его, Воронцов еще раз посвятил императора в события 1850 года, преподнося вторжение грузинских вооруженных сил в Южную Осетию как вызванное крупным антироссийским восстанием осетин. Воронцов также вспомнил, как в 1804 году потерпел поражение от осетин на Рокском перевале Рышкин полк. Этот факт для него был особенно важен, поскольку (вопреки мнению жандармского управления) им он оправдывал жестокие меры, предпринятые наместником в отношении местных жителей, направляя к ним вооруженные отряды грузин. Он не скрывал свою месть за уничтожение Рышкина полка – о ней наместник часто вспоминал, даже в такой день, как при вступлении в должность наместника Кавказа. Нарочитость освещения событий на Рокском перевале в 1850 году преследовала одну-единственную цель – показать грузинских тавадов как «усердных» и «верных» России и преподнести на этом фоне осетин в роли варваров, «склонных к разбоям». При этом ни разу Воронцов не вспомнил о грузинских царевичах и тавадах, на протяжении всей первой трети XIX века занятых антироссийской деятельностью не только в Грузии, но и на всем Кавказе, в Персии и Турции. В письме не нашлось места и для Осетии, которая, ведя непримиримую борьбу с грузинскими феодалами, постоянно подчеркивала свою верноподданность России и искала у нее военно-политической защиты.