– Не смотри на солнце. Ослепнешь.
Про это я уже знал и круто повернул телескоп в сторону дороги, к дому Дженни, который отстоял от нашего на пятьдесят ярдов. Виден даже раствор между кирпичной кладкой, если хочешь, считай трещины. А вот и окно в ванную… видна каждая щетинка на зубной щетке… кружка и зубная щетка заполнили весь окуляр телескопа. Я подрегулировал линзы. Изображение укрупнилось, но стало более расплывчатым. А человеческое тело можно расчленить на части, по шесть дюймов. Рука, грудь, коленка – все само по себе, как отрубленное. Только четко настроить линзы…
– На что ты смотришь?
– На зубную щетку.
День рождения мы отпраздновали в старом баре-ресторане, и я едва не умер от скуки – спасибо, за соседним столом сидела девушка. Не сказать, что хорошенькая, но молодая, с густой копной блестящих волос. Изредка она поглядывала на меня, и ей было ясно: меня вывели в свет мамочка и папочка – чтобы вывести их сам, я еще недостаточно взрослый. Впрочем, она тоже обедала с родителями, и чем она, спрашивается, в таком случае лучше меня? Я даже хотел ей улыбнуться как товарищу по несчастью, но воздержался – в ответ на мою улыбку она бы только фыркнула.
Дома отец задремал в гостиной, а мама поцеловала меня в щеку.
– Может, сходишь к Холландам, узнаешь, не нужно ли чем-нибудь помочь?
– У меня уроков полно.
– Сегодня твой день рождения. Можно и передохнуть.
Я вышел из дому и неспешно побрел по улице. Будто бы просто иду мимо, вижу, что люди переезжают, облокачиваюсь на их калитку, улыбаюсь приятной улыбкой.
Я остановился у калитки, улыбка наготове. На горизонте – никого. Я все равно улыбнулся, для пробы. Постоял минуту-другую. А что, если просто открыть калитку, пройти по дорожке, постучать в дверь и улыбнуться, когда в проеме появится вопрошающее лицо? Неудобно как-то. Удобно или нет – давай, друг, топай по дорожке. Я снова напялил улыбку. Кажется, не очень-то получилось. Я скорчил гримасу, и в эту секунду открылась дверь.
– Мы тебя заметили из окна. Ты к нам?
Так. Покраснел до корней волос. Хоть сквозь землю проваливайся. Значит, я стою тут в тоске, мнусь, а они за мной наблюдают.
– Да, – каркнул я и попытался открыть калитку. Mиссис Холланд стояла в дверях и смотрела на меня, и Бог знает еще сколько Холландов подглядывали из-за занавесок – бедняга, не может справиться с калиткой, даже вспотел.
Калитка открылась. Но мне уже не до улыбки. Лучше бы домой.
– Помощь не требуется? – спросил я.
– Очень мило с твоей стороны, но мы как раз сделали перерыв, попить кофе.
Жестом хозяйка пригласила меня войти, я споткнулся о ступеньку и, чтобы не упасть, схватился за то, что подвернулось под руку. Миссис Холланд вскрикнула, потому что я цапнул ее за бедро, тут же в испуге отпустил руку и все-таки упал.
– Ой, извините ради Бога…
– На какой-то жуткий миг, Келвин, мне показалось…
– Правда, извините.
– Ничего страшного. Бывает.
– Извините.
– Пустяки.
– Что там такое, мама? – Это появился Тристрам.
– Дорогой, у тебя все знакомые нападают на матерей твоих приятелей?
Очень остроумно.
Он посмотрел на меня.
– Я споткнулся. Чуть на твою маму не упал, – объяснил я извиняющимся тоном.
– «Чуть»! – не удержалась она.
– Ерунда. С ней все так поступают.
– Тристрам! Как не стыдно!
– Извини. Это шутка.
– Тут все только и делают, что извиняются, – сердито заявила она ему, и он пожал плечами. Что-то мне в этой женщине не нравилось, как она выражается, вообще все.
Я подмигнул Тристраму, но он не отреагировал. Почему? Не хочет отвечать взаимностью? Встал с левой ноги? Не реагирует. Я покраснел в третий раз.
– А с Траншанами вы познакомились?
– С кем? – спросили они в один голос.
– С вашими соседями.
– С какой стороны?
– Ближе к нашему дому.
– У них там живет прыщавая толстуха, – заметил Тристрам.
– Это Вероника, – подтвердил я.
– Может, отведешь Тристрама с ними познакомиться?
– Мама!
– Их, скорее всего, нет дома.
Я хотел помочь грузчикам, которые тащили стол, но они решительно меня оттеснили. Миссис Холланд кинулась за ними в дом.
Я взглянул на Тристрама. Он тоже собирался исчезнуть. Надо как-то его задержать.
– Тебе здесь нравится? – спросил я.
– Нормально. От школы далековато, а автобуса нет.
– Всего двадцать минут, если знаешь дорогу.
– Все равно это долго, если дождь идет.
Только не надо нагло хвастаться, Эпплби. Как-нибудь поскромнее.
– С этим скоро все будет в порядке. Мне на день рождения машину подарили.
Хотя бы так.
– Ты умеешь водить? – Вот и вся его реакция.
– Пока нет. – У меня теперь своя машина! Своя, черт тебя дери! У меня! Слышишь, мальчик? У меня есть своя машина!
– А еще что-нибудь подарили? Гад какой!
– Телескоп. Настоящий.
– Везет людям! Машина и телескоп. Мне никогда таких подарков не делали.
Все-таки оценил.
– Мне тоже. – О, Господи. Понимай так: в твои годы не делали, мальчик мой. – Родители изменились в лучшую сторону.
– Когда? – Он улыбнулся, и я весь растаял от счастья.
– На мой восемнадцатый день рождения, – ответил я с улыбкой. Какие у него потрясающие белые зубы!
– В школе ты совсем другой, – сказал он, потом взглянул на меня так, будто ляпнул что-то лишнее.
– Какой же?
– Не знаю.
Ах, как приятно! Я просто млел от счастья.
Мы вышли в сад, и он показал на окно своей комнаты.
– Большая, выходит прямо в сад.
– Значит, будешь наблюдать, как Траншаны загорают.
– Она толстая и с прыщами.
– Там не все такие.
Мы подошли к забору, разделявшему два сада, и посмотрели на ту сторону. Прямо под нами собирала цветы миссис Траншан, ее русые волосы заметно поредели, кое-где даже просвечивал череп. На ней был коричневый халатик поверх синих спортивных штанов, подоткнутых в обрезанные у лодыжек сапоги. Мы несколько мгновений созерцали ее череп, потом я кашлянул. Она даже подпрыгнула.
– Ты забрел не в тот сад. А это еще кто такой?
– Тристрам Холланд. Он только что сюда переехал.
– Вот как? Один?
– С семьей.
– Понятно. Сколько тебе лет?
– Сегодня исполнилось восемнадцать.
– Я не тебя спрашиваю, балда. Его.
День рождения-то был у меня. В этот день этот вопрос всегда задавали именно мне. Черт.
– Четырнадцать.
– Понятно. Я тебе вряд ли понравлюсь, но с Дженнифер ты, может, и подружишься. Где она? Дженни!
Голос ее заполнил весь сад.
На пороге дома появилась маленькая фигурка.
– Иди сюда.
Она была в школьной форме: серое платье, белые носки, белая блузочка и полосатый галстук. Какие груди под этой блузочкой! Какие ножки между верхом ее белых носков и краем юбки! Какое личико! Какая походка!
– Это Тристрам Холланд. – Миссис Траншан показала на Тристрама, не вдаваясь в объяснения. – Ему четырнадцать лет, он теперь живет в соседнем доме. Можешь с ним поговорить.
И ушла, удалилась со своими цветами.
Дженни и Тристрам смотрели друг на друга через забор, ей было неловко из-за матери, ему из-за того, что неловко было ей, а может, и из-за того, что рядом стоял я.
– Тристрам учится в соборной школе вместе со мной, – попытался я разрядить обстановку. Но они молчали. Я предпринял вторую попытку, стараясь, чтобы голос звучал как можно сердечнее:
– Как дела в школе, девушка?
– В следующем семестре будем ставить Шекспира, мне дали роль Пака. Хотели сделать из меня фею или плотника, но я буду играть Пака.
Господи. Почему именно Пак?
– «Сон в летнюю ночь»? – спросил Тристрам.
– Да. Ты тоже в спектаклях играешь?
– Никогда. Мне предлагали только девчачьи роли, и отец был против. Правда, сейчас у меня голос стал гуще…
– А почему? Почему отец был против?
– Не знаю. Наверное, потому что это баловство и глупости.
– Если играть по-настоящему – ничего подобного.
Во времена Шекспира мальчики всегда играли девочек. А я буду играть Пака – он же мальчик.
– И какой у тебя будет костюм? – потребовалось узнать мне.
– Пока не знаю, но главное, чтобы в нем можно было прыгать. Что-то легкое, воздушное.
Да. Да. Конечно же. Легкое и воздушное. И у Тристрама – тоже.
Я отошел в сторонку, давая детишкам поговорить. У них свои общие интересы, я для них слишком стар, что им со мной? Но и друг с другом они держались настороже – не враждебно, а именно настороже, так обнюхивают друг друга две собаки. Скорее всего, они без особого труда подружатся. Сразу видно.
Потом одновременно закричали обе матери. Оклик миссис Холланд – с легким акцентом, чуть в нос – слился с громким открытым зовом миссис Траншан.
– Трисдженнитрам!
– Еще увидимся.
– Может, я буду с Вероникой.
– Это твоя сестра?
– Да.
Они помолчали. Я усиленно разглядывал траву.
– Это которая толстая, – вдруг заявил Тристрам.
– Нет. Не нужно так говорить.
– Просто я хотел узнать, она это или нет. Она ведь толстая?
– Не в этом дело. Будь у тебя сестра, ты бы не хотел, чтобы про нее так говорили, правда же?
– Говори про моего брата такое сколько влезет – мне плевать. Он на каникулы приедет.
– Плевать?
– Плевать.
И они дружно заржали.
Дженни вприпрыжку побежала к дому, и ее юбчонка поскакала вместе с ней… Господи, где же те воздушные белые одеяния, которые должны хлопать, словно крылья? Юбочка метнулась вверх, и на мгновение взгляду открылись белые облегающие трусики с розовыми и голубыми цветочками, цветочки росли прямо на коже… видение исчезло. Тристрам тоже смотрел ей вслед.
– Думаешь, я зря это сказал?
– Что?
– Насчет ее сестры.
Зря, наверное. Но это неважно. – Я продолжал смотреть в сторону ее дома. – Она ведь с тобой согласилась и вообще может отыграться на твоем брате, когда он вернется.
Мы пошли назад по саду.
– А она ничего, правда? – задумчиво произнес он. Еще как ничего.
– Правда. Очень красивая.
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
Про это я уже знал и круто повернул телескоп в сторону дороги, к дому Дженни, который отстоял от нашего на пятьдесят ярдов. Виден даже раствор между кирпичной кладкой, если хочешь, считай трещины. А вот и окно в ванную… видна каждая щетинка на зубной щетке… кружка и зубная щетка заполнили весь окуляр телескопа. Я подрегулировал линзы. Изображение укрупнилось, но стало более расплывчатым. А человеческое тело можно расчленить на части, по шесть дюймов. Рука, грудь, коленка – все само по себе, как отрубленное. Только четко настроить линзы…
– На что ты смотришь?
– На зубную щетку.
День рождения мы отпраздновали в старом баре-ресторане, и я едва не умер от скуки – спасибо, за соседним столом сидела девушка. Не сказать, что хорошенькая, но молодая, с густой копной блестящих волос. Изредка она поглядывала на меня, и ей было ясно: меня вывели в свет мамочка и папочка – чтобы вывести их сам, я еще недостаточно взрослый. Впрочем, она тоже обедала с родителями, и чем она, спрашивается, в таком случае лучше меня? Я даже хотел ей улыбнуться как товарищу по несчастью, но воздержался – в ответ на мою улыбку она бы только фыркнула.
Дома отец задремал в гостиной, а мама поцеловала меня в щеку.
– Может, сходишь к Холландам, узнаешь, не нужно ли чем-нибудь помочь?
– У меня уроков полно.
– Сегодня твой день рождения. Можно и передохнуть.
Я вышел из дому и неспешно побрел по улице. Будто бы просто иду мимо, вижу, что люди переезжают, облокачиваюсь на их калитку, улыбаюсь приятной улыбкой.
Я остановился у калитки, улыбка наготове. На горизонте – никого. Я все равно улыбнулся, для пробы. Постоял минуту-другую. А что, если просто открыть калитку, пройти по дорожке, постучать в дверь и улыбнуться, когда в проеме появится вопрошающее лицо? Неудобно как-то. Удобно или нет – давай, друг, топай по дорожке. Я снова напялил улыбку. Кажется, не очень-то получилось. Я скорчил гримасу, и в эту секунду открылась дверь.
– Мы тебя заметили из окна. Ты к нам?
Так. Покраснел до корней волос. Хоть сквозь землю проваливайся. Значит, я стою тут в тоске, мнусь, а они за мной наблюдают.
– Да, – каркнул я и попытался открыть калитку. Mиссис Холланд стояла в дверях и смотрела на меня, и Бог знает еще сколько Холландов подглядывали из-за занавесок – бедняга, не может справиться с калиткой, даже вспотел.
Калитка открылась. Но мне уже не до улыбки. Лучше бы домой.
– Помощь не требуется? – спросил я.
– Очень мило с твоей стороны, но мы как раз сделали перерыв, попить кофе.
Жестом хозяйка пригласила меня войти, я споткнулся о ступеньку и, чтобы не упасть, схватился за то, что подвернулось под руку. Миссис Холланд вскрикнула, потому что я цапнул ее за бедро, тут же в испуге отпустил руку и все-таки упал.
– Ой, извините ради Бога…
– На какой-то жуткий миг, Келвин, мне показалось…
– Правда, извините.
– Ничего страшного. Бывает.
– Извините.
– Пустяки.
– Что там такое, мама? – Это появился Тристрам.
– Дорогой, у тебя все знакомые нападают на матерей твоих приятелей?
Очень остроумно.
Он посмотрел на меня.
– Я споткнулся. Чуть на твою маму не упал, – объяснил я извиняющимся тоном.
– «Чуть»! – не удержалась она.
– Ерунда. С ней все так поступают.
– Тристрам! Как не стыдно!
– Извини. Это шутка.
– Тут все только и делают, что извиняются, – сердито заявила она ему, и он пожал плечами. Что-то мне в этой женщине не нравилось, как она выражается, вообще все.
Я подмигнул Тристраму, но он не отреагировал. Почему? Не хочет отвечать взаимностью? Встал с левой ноги? Не реагирует. Я покраснел в третий раз.
– А с Траншанами вы познакомились?
– С кем? – спросили они в один голос.
– С вашими соседями.
– С какой стороны?
– Ближе к нашему дому.
– У них там живет прыщавая толстуха, – заметил Тристрам.
– Это Вероника, – подтвердил я.
– Может, отведешь Тристрама с ними познакомиться?
– Мама!
– Их, скорее всего, нет дома.
Я хотел помочь грузчикам, которые тащили стол, но они решительно меня оттеснили. Миссис Холланд кинулась за ними в дом.
Я взглянул на Тристрама. Он тоже собирался исчезнуть. Надо как-то его задержать.
– Тебе здесь нравится? – спросил я.
– Нормально. От школы далековато, а автобуса нет.
– Всего двадцать минут, если знаешь дорогу.
– Все равно это долго, если дождь идет.
Только не надо нагло хвастаться, Эпплби. Как-нибудь поскромнее.
– С этим скоро все будет в порядке. Мне на день рождения машину подарили.
Хотя бы так.
– Ты умеешь водить? – Вот и вся его реакция.
– Пока нет. – У меня теперь своя машина! Своя, черт тебя дери! У меня! Слышишь, мальчик? У меня есть своя машина!
– А еще что-нибудь подарили? Гад какой!
– Телескоп. Настоящий.
– Везет людям! Машина и телескоп. Мне никогда таких подарков не делали.
Все-таки оценил.
– Мне тоже. – О, Господи. Понимай так: в твои годы не делали, мальчик мой. – Родители изменились в лучшую сторону.
– Когда? – Он улыбнулся, и я весь растаял от счастья.
– На мой восемнадцатый день рождения, – ответил я с улыбкой. Какие у него потрясающие белые зубы!
– В школе ты совсем другой, – сказал он, потом взглянул на меня так, будто ляпнул что-то лишнее.
– Какой же?
– Не знаю.
Ах, как приятно! Я просто млел от счастья.
Мы вышли в сад, и он показал на окно своей комнаты.
– Большая, выходит прямо в сад.
– Значит, будешь наблюдать, как Траншаны загорают.
– Она толстая и с прыщами.
– Там не все такие.
Мы подошли к забору, разделявшему два сада, и посмотрели на ту сторону. Прямо под нами собирала цветы миссис Траншан, ее русые волосы заметно поредели, кое-где даже просвечивал череп. На ней был коричневый халатик поверх синих спортивных штанов, подоткнутых в обрезанные у лодыжек сапоги. Мы несколько мгновений созерцали ее череп, потом я кашлянул. Она даже подпрыгнула.
– Ты забрел не в тот сад. А это еще кто такой?
– Тристрам Холланд. Он только что сюда переехал.
– Вот как? Один?
– С семьей.
– Понятно. Сколько тебе лет?
– Сегодня исполнилось восемнадцать.
– Я не тебя спрашиваю, балда. Его.
День рождения-то был у меня. В этот день этот вопрос всегда задавали именно мне. Черт.
– Четырнадцать.
– Понятно. Я тебе вряд ли понравлюсь, но с Дженнифер ты, может, и подружишься. Где она? Дженни!
Голос ее заполнил весь сад.
На пороге дома появилась маленькая фигурка.
– Иди сюда.
Она была в школьной форме: серое платье, белые носки, белая блузочка и полосатый галстук. Какие груди под этой блузочкой! Какие ножки между верхом ее белых носков и краем юбки! Какое личико! Какая походка!
– Это Тристрам Холланд. – Миссис Траншан показала на Тристрама, не вдаваясь в объяснения. – Ему четырнадцать лет, он теперь живет в соседнем доме. Можешь с ним поговорить.
И ушла, удалилась со своими цветами.
Дженни и Тристрам смотрели друг на друга через забор, ей было неловко из-за матери, ему из-за того, что неловко было ей, а может, и из-за того, что рядом стоял я.
– Тристрам учится в соборной школе вместе со мной, – попытался я разрядить обстановку. Но они молчали. Я предпринял вторую попытку, стараясь, чтобы голос звучал как можно сердечнее:
– Как дела в школе, девушка?
– В следующем семестре будем ставить Шекспира, мне дали роль Пака. Хотели сделать из меня фею или плотника, но я буду играть Пака.
Господи. Почему именно Пак?
– «Сон в летнюю ночь»? – спросил Тристрам.
– Да. Ты тоже в спектаклях играешь?
– Никогда. Мне предлагали только девчачьи роли, и отец был против. Правда, сейчас у меня голос стал гуще…
– А почему? Почему отец был против?
– Не знаю. Наверное, потому что это баловство и глупости.
– Если играть по-настоящему – ничего подобного.
Во времена Шекспира мальчики всегда играли девочек. А я буду играть Пака – он же мальчик.
– И какой у тебя будет костюм? – потребовалось узнать мне.
– Пока не знаю, но главное, чтобы в нем можно было прыгать. Что-то легкое, воздушное.
Да. Да. Конечно же. Легкое и воздушное. И у Тристрама – тоже.
Я отошел в сторонку, давая детишкам поговорить. У них свои общие интересы, я для них слишком стар, что им со мной? Но и друг с другом они держались настороже – не враждебно, а именно настороже, так обнюхивают друг друга две собаки. Скорее всего, они без особого труда подружатся. Сразу видно.
Потом одновременно закричали обе матери. Оклик миссис Холланд – с легким акцентом, чуть в нос – слился с громким открытым зовом миссис Траншан.
– Трисдженнитрам!
– Еще увидимся.
– Может, я буду с Вероникой.
– Это твоя сестра?
– Да.
Они помолчали. Я усиленно разглядывал траву.
– Это которая толстая, – вдруг заявил Тристрам.
– Нет. Не нужно так говорить.
– Просто я хотел узнать, она это или нет. Она ведь толстая?
– Не в этом дело. Будь у тебя сестра, ты бы не хотел, чтобы про нее так говорили, правда же?
– Говори про моего брата такое сколько влезет – мне плевать. Он на каникулы приедет.
– Плевать?
– Плевать.
И они дружно заржали.
Дженни вприпрыжку побежала к дому, и ее юбчонка поскакала вместе с ней… Господи, где же те воздушные белые одеяния, которые должны хлопать, словно крылья? Юбочка метнулась вверх, и на мгновение взгляду открылись белые облегающие трусики с розовыми и голубыми цветочками, цветочки росли прямо на коже… видение исчезло. Тристрам тоже смотрел ей вслед.
– Думаешь, я зря это сказал?
– Что?
– Насчет ее сестры.
Зря, наверное. Но это неважно. – Я продолжал смотреть в сторону ее дома. – Она ведь с тобой согласилась и вообще может отыграться на твоем брате, когда он вернется.
Мы пошли назад по саду.
– А она ничего, правда? – задумчиво произнес он. Еще как ничего.
– Правда. Очень красивая.
ГЛАВА 6
– Восемнадцать лет, а вид такой, будто со смертью в жмурки играл. Когда лег спать?
– Поздно, мама.
– Знаю, что поздно. Во сколько? И чем вы занимались?
– Ходили в «Голубую канарейку». Ты сама сказала, что мне надо развлечься.
– И как, развлекся?
– Вроде бы.
– А когда пришел, все чем-то гремел. Надеюсь, ты не напился?
– Нет, мама. Я телескоп устанавливал.
– Я знаю, что ты был на крыше. Я так отцу и сказала. Но в час-то ночи?
– Да, мама.
– Я говорила отцу, что покупать телескоп не надо. Теперь ты совсем спать не будешь.
– Если повезет, мама.
– Что?
– Нет, ничего.
Поспать мне как раз довелось – к сожалению. «Голубая канарейка»? Голубая офигейка, чтоб мне пусто было! Стояла полная луна, поэтому Дженни, видите ли, понадобилось задернуть занавески. А я пялился на нее сквозь пятифутовую алюминиевую трубку, изучал занавесочку. Черно-голубая с красной крапинкой. А полюбоваться на ее фигурку – фигушки.
Надо же, такое расстройство после такого позорного вечера в этой Голубой одурейке! Пригласи ребят, сынок, покутите немного. Покутить, папа? Вы же так это называете, сынок? И дает мне десятку. Да уж, папочка, покутили. Педро, Джеффри, Пол и Саймон – они все ушли из школы и теперь работают, все мои бывшие друзья. Они сказали – давай устроим мальчишник. Никаких баб. Я себе подумал – где их взять, этих баб? Короче, пришли мы в эту «Голубую канарейку». Давай, Келвин, еще по одной. Давайте, ребята, гулять так гулять. Слушай, старый, ты посмотри, какой товар! Такой бюст, что через пего к личику не подберешься, а, Келвин? Давайте, братва, сделаем Келвину подарок на день рождения? Эй, грудастая, иди сюда, познакомься с нашим другом. У него сегодня день рождения, он угощает. Хочешь выпить, грудастая? Да не нравится мне ваша грудастая! Уберите ее отсюда с ее титьками, которыми можно в футбол играть! Что, Келвин, неужто ты ее не хочешь? Ну, в чем дело, спрашивает она. Да вот, у нас тут именинник, а ты – подарок на день рождения. Я? Подарок? Вот этому? Ну да, кому же еще? Вы, что, ребята, совсем сбрендили? И давай все дружно ржать, а мне что оставалось? И я вместе с ними. Потом раздолбай Педро говорит: он парень что надо, это шмотки весь вид портят. А под ними, между прочим, – крепкое и мускулистое тело. Ты бы его видела в форме. В какой такой форме? В школьной, в какой же еще? Он ведь у нас школьник. Тут она едва концы не отдала. Ну и я как бы повеселился. Но, кстати, ребятишки мои в этот момент что-то поскучнели, рожи у них вытянулись – жалеют, небось, что школу бросили. То-то же, посмотрим, кто будет смеяться последним. Ко мне еще эти сисястые футболистки будут в очередь стоять.
В общем, приплелся я домой – и на крышу, к телескопу. Пару минут созерцал звезды, но разве какая-нибудь звезда может сравниться с девичьим сосочком? С неба звездочка упала, стало на небе темно… тоска, да и только… Дженни, я хочу… но ее занавеска задернута.
Что же это за кретинская жизнь, и все в ней через задницу? И матушка орет, что к тридцати я с таким режимом сдохну. И вообще, сынок, будешь омлет или тебе налить опохмелиться? А, сынок?
Почти всю следующую неделю моих детишек я не видел. По дороге в школу и из школы Тристрам мне как-то не попадался, в школе наши пути тем более не пересекались. А понаблюдать за Дженни не удалось по техническим причинам – все вечера шел дождь, а мокнуть на крыше ради мимолетного видения – я еще не настолько очумел.
В субботу утром я здорово разоспался. Едва выбрался из постели, в комнату вошла мама. Я тут же снова нырнул под одеяло. Могла бы и не входить без стука, должна знать, что я стесняюсь.
– Да, мама.
– Пришла посмотреть, ты все еще дрыхнешь или уже встал.
– Уже встал.
– Где же встал, когда лежишь.
– Сейчас спускаюсь.
– Яйца вкрутую будешь?
– Угу, спасибо.
Я для порядка постонал, позевал, потянулся как следует, высунулся в окно – привет, свежий воздух! Привет, привет, привет. Посмотрел в сад Траншанов – там в шезлонгах рядышком, развалясь, сидели Дженни и Тристрам. Возле них – стопка школьных учебников. Они не разговаривали, а зыркали глазами по саду, искали, на чем бы остановить взгляд, о чем бы поговорить, – короче, как-то даже тяготились обществом друг друга. Почему каждый раз, когда я ее теперь вижу, у меня все словно замирает внутри, и все мои силы переползают вниз, в мой осатаневший член? Стоило мне посмотреть на нее, и все тело сковывала какая-то тупая боль. Мне никогда не заставить ее прикоснуться ко мне, да и самому к ней не прикоснешься… но мне все время так этого хотелось! И вот Тристрам растянулся рядом с ней, позевывая, не зная, что сказать. Ну, пусть ему всего четырнадцать, он, что, не видит, рядом с чем лежит? Нашел время зевать. Ну, мальчик, прикоснись к ней.
Она увидела, как он зевает, и захихикала.
– Когда у тебя рот открытый, ты такой смешной! Он улыбнулся ей, потом они заулыбались вместе.
– Мама говорит, когда я улыбаюсь, я похож на старичка. Правда, что ли?
– Вроде нет. Как думаешь, Келвин поможет мне с математикой?
– Сомневаюсь. Он уж сколько лет как все это прошел. Тебе мог бы помочь я, да у вас, небось, по-другому учат. И спрашивают по-другому. Может, у нас даже программы разные. – Он вопросительно взглянул на нее.
– Вряд ли. Мы же в одном районе, скорее всего, программы у нас одинаковые. Келвин, конечно, мне поможет, даже без особого труда.
– А ты разве его так хорошо знаешь?
– Мы живем по соседству с тех пор, как я родилась, но… Кого я плохо знаю, так это тебя. Если бы мама не велела мне с тобой поговорить…
– Ну, со мной тебе проще. Я тебя старше всего на год.
– Откуда ты знаешь?
– Сказали.
– Кто? Кто сказал?
– Не помню.
– Это нечестно. Ты все помнишь.
Голос ее зазвучал жестче, собраннее – как у ее мамы.
– Сам догадался, – сказал Тристрам, едва заметно улыбнувшись.
– Неправда. Тебе кто-то сказал. Вероника!
– Нет. Не она.
– Кто же тогда?
Голос такой же собранный, но еще и жалобный.
– Говорю же, не помню. Правда.
– Не хочешь и не надо. А помочь я попрошу Келвина.
Тристрам вздохнул, давая понять – «как хочешь, дело хозяйское», и, не говоря ни слова, стал собирать книги. Потом небрежной походкой подошел к забору, перебросил через него книги и полез сам. Когда он перевалился на свою сторону, джемпер зацепился за штакетину, и на какой-то жуткий миг Тристрам повис. Вспотев от натуги, покраснев, он аккуратно отцепил джемпер и спрыгнул вниз. Оглянуться на Дженни не посмел – но она и не думала смотреть ему вслед. Она уже ушла в дом, демонстративно не оборачиваясь.
– Поздно, мама.
– Знаю, что поздно. Во сколько? И чем вы занимались?
– Ходили в «Голубую канарейку». Ты сама сказала, что мне надо развлечься.
– И как, развлекся?
– Вроде бы.
– А когда пришел, все чем-то гремел. Надеюсь, ты не напился?
– Нет, мама. Я телескоп устанавливал.
– Я знаю, что ты был на крыше. Я так отцу и сказала. Но в час-то ночи?
– Да, мама.
– Я говорила отцу, что покупать телескоп не надо. Теперь ты совсем спать не будешь.
– Если повезет, мама.
– Что?
– Нет, ничего.
Поспать мне как раз довелось – к сожалению. «Голубая канарейка»? Голубая офигейка, чтоб мне пусто было! Стояла полная луна, поэтому Дженни, видите ли, понадобилось задернуть занавески. А я пялился на нее сквозь пятифутовую алюминиевую трубку, изучал занавесочку. Черно-голубая с красной крапинкой. А полюбоваться на ее фигурку – фигушки.
Надо же, такое расстройство после такого позорного вечера в этой Голубой одурейке! Пригласи ребят, сынок, покутите немного. Покутить, папа? Вы же так это называете, сынок? И дает мне десятку. Да уж, папочка, покутили. Педро, Джеффри, Пол и Саймон – они все ушли из школы и теперь работают, все мои бывшие друзья. Они сказали – давай устроим мальчишник. Никаких баб. Я себе подумал – где их взять, этих баб? Короче, пришли мы в эту «Голубую канарейку». Давай, Келвин, еще по одной. Давайте, ребята, гулять так гулять. Слушай, старый, ты посмотри, какой товар! Такой бюст, что через пего к личику не подберешься, а, Келвин? Давайте, братва, сделаем Келвину подарок на день рождения? Эй, грудастая, иди сюда, познакомься с нашим другом. У него сегодня день рождения, он угощает. Хочешь выпить, грудастая? Да не нравится мне ваша грудастая! Уберите ее отсюда с ее титьками, которыми можно в футбол играть! Что, Келвин, неужто ты ее не хочешь? Ну, в чем дело, спрашивает она. Да вот, у нас тут именинник, а ты – подарок на день рождения. Я? Подарок? Вот этому? Ну да, кому же еще? Вы, что, ребята, совсем сбрендили? И давай все дружно ржать, а мне что оставалось? И я вместе с ними. Потом раздолбай Педро говорит: он парень что надо, это шмотки весь вид портят. А под ними, между прочим, – крепкое и мускулистое тело. Ты бы его видела в форме. В какой такой форме? В школьной, в какой же еще? Он ведь у нас школьник. Тут она едва концы не отдала. Ну и я как бы повеселился. Но, кстати, ребятишки мои в этот момент что-то поскучнели, рожи у них вытянулись – жалеют, небось, что школу бросили. То-то же, посмотрим, кто будет смеяться последним. Ко мне еще эти сисястые футболистки будут в очередь стоять.
В общем, приплелся я домой – и на крышу, к телескопу. Пару минут созерцал звезды, но разве какая-нибудь звезда может сравниться с девичьим сосочком? С неба звездочка упала, стало на небе темно… тоска, да и только… Дженни, я хочу… но ее занавеска задернута.
Что же это за кретинская жизнь, и все в ней через задницу? И матушка орет, что к тридцати я с таким режимом сдохну. И вообще, сынок, будешь омлет или тебе налить опохмелиться? А, сынок?
Почти всю следующую неделю моих детишек я не видел. По дороге в школу и из школы Тристрам мне как-то не попадался, в школе наши пути тем более не пересекались. А понаблюдать за Дженни не удалось по техническим причинам – все вечера шел дождь, а мокнуть на крыше ради мимолетного видения – я еще не настолько очумел.
В субботу утром я здорово разоспался. Едва выбрался из постели, в комнату вошла мама. Я тут же снова нырнул под одеяло. Могла бы и не входить без стука, должна знать, что я стесняюсь.
– Да, мама.
– Пришла посмотреть, ты все еще дрыхнешь или уже встал.
– Уже встал.
– Где же встал, когда лежишь.
– Сейчас спускаюсь.
– Яйца вкрутую будешь?
– Угу, спасибо.
Я для порядка постонал, позевал, потянулся как следует, высунулся в окно – привет, свежий воздух! Привет, привет, привет. Посмотрел в сад Траншанов – там в шезлонгах рядышком, развалясь, сидели Дженни и Тристрам. Возле них – стопка школьных учебников. Они не разговаривали, а зыркали глазами по саду, искали, на чем бы остановить взгляд, о чем бы поговорить, – короче, как-то даже тяготились обществом друг друга. Почему каждый раз, когда я ее теперь вижу, у меня все словно замирает внутри, и все мои силы переползают вниз, в мой осатаневший член? Стоило мне посмотреть на нее, и все тело сковывала какая-то тупая боль. Мне никогда не заставить ее прикоснуться ко мне, да и самому к ней не прикоснешься… но мне все время так этого хотелось! И вот Тристрам растянулся рядом с ней, позевывая, не зная, что сказать. Ну, пусть ему всего четырнадцать, он, что, не видит, рядом с чем лежит? Нашел время зевать. Ну, мальчик, прикоснись к ней.
Она увидела, как он зевает, и захихикала.
– Когда у тебя рот открытый, ты такой смешной! Он улыбнулся ей, потом они заулыбались вместе.
– Мама говорит, когда я улыбаюсь, я похож на старичка. Правда, что ли?
– Вроде нет. Как думаешь, Келвин поможет мне с математикой?
– Сомневаюсь. Он уж сколько лет как все это прошел. Тебе мог бы помочь я, да у вас, небось, по-другому учат. И спрашивают по-другому. Может, у нас даже программы разные. – Он вопросительно взглянул на нее.
– Вряд ли. Мы же в одном районе, скорее всего, программы у нас одинаковые. Келвин, конечно, мне поможет, даже без особого труда.
– А ты разве его так хорошо знаешь?
– Мы живем по соседству с тех пор, как я родилась, но… Кого я плохо знаю, так это тебя. Если бы мама не велела мне с тобой поговорить…
– Ну, со мной тебе проще. Я тебя старше всего на год.
– Откуда ты знаешь?
– Сказали.
– Кто? Кто сказал?
– Не помню.
– Это нечестно. Ты все помнишь.
Голос ее зазвучал жестче, собраннее – как у ее мамы.
– Сам догадался, – сказал Тристрам, едва заметно улыбнувшись.
– Неправда. Тебе кто-то сказал. Вероника!
– Нет. Не она.
– Кто же тогда?
Голос такой же собранный, но еще и жалобный.
– Говорю же, не помню. Правда.
– Не хочешь и не надо. А помочь я попрошу Келвина.
Тристрам вздохнул, давая понять – «как хочешь, дело хозяйское», и, не говоря ни слова, стал собирать книги. Потом небрежной походкой подошел к забору, перебросил через него книги и полез сам. Когда он перевалился на свою сторону, джемпер зацепился за штакетину, и на какой-то жуткий миг Тристрам повис. Вспотев от натуги, покраснев, он аккуратно отцепил джемпер и спрыгнул вниз. Оглянуться на Дженни не посмел – но она и не думала смотреть ему вслед. Она уже ушла в дом, демонстративно не оборачиваясь.
ГЛАВА 7
Я же следил за ними во все глаза. Можно было подумать, что они организовали эту сцену специально для меня – порадовать после пробуждения. Обидчивые детишки, интересно, что они там не поделили? И вообще, это разрыв навсегда? Нет, не может быть.
– Келвин! Ты уже оделся?
– Почти, мама. А что?
– К тебе пришла соседская Дженни. Я сказала, что у тебя урок вождения, с отцом.
Ко мне?
– Предложи ей кофе. Я сейчас спущусь.
Какого черта ей от меня надо? Хочет, чтобы я занял место Тристрама? Что за чушь! Вот именно: что? Я натянул белье, и почему-то вдруг стало очень важно, чтобы оно было чистым, брюки отутюженными, рубашка в полном порядке. Я посмотрел на себя в зеркало – хоть плачь! Толстяк, брюки пузырятся на бедрах. Размазня, лицо словно груша, губы, как всегда, слишком красные. Им придется полюбить мою душу и лишь позже, – кое-что еще, ниже.
Мама крутилась вокруг Дженни, та отвечала ей вежливо и с достоинством. Я молча ей улыбнулся. Правда же, Келвин, в один прекрасный день Дженни кого-то осчастливит, станет кому-то чудесной женой? Ну, матушка, ты даешь! Я снова улыбнулся Дженни – будь как дома, я твой друг, мы соседи, и ты просто заглянула в гости, это вполне естественно, хотя за все твои тринадцать лет это лишь третий или четвертый раз. Тринадцать лет! Столько еще всего впереди!
– Пойдем в сад, – предложил я.
– Но ведь ты с папой хотел кататься на машине? Ничего? – спросила она.
– Что скажешь? – добавила мама.
– Он не будет возражать.
– Как знаешь. Тебе жить…
Я почти услышал, как ее ногти медленно впиваются в ладони.
Мы вышли в сад, и я стал ждать, когда Дженни заговорит. Наверное, я казался ей эдаким гигантом, патриархом, вершителем судеб, и вдруг мне нечего сказать, я смотрю куда-то в сторону.
– Меня тут уроки совсем доконали.
– Не только тебя.
– Что?
– Нет, это я так. Извини. На чем ты споткнулась? Она протянула мне учебник алгебры. Я посмотрел на пример – ничего особенного.
– Вы из-за этого с Тристрамом препирались? – спросил я помимо своей воли.
– Нет. Кто-то сказал ему, сколько мне лет; и он не захотел признаться, кто… А ты все видел? Но как же…
– Проснулся, выглянул в окно, вижу – вы. Но слышать я ничего не слышал. Значит, из-за глупости повздорили?
– Да, вроде. Он не захотел признаться, и точка.
– Правда?
– Глупо с его стороны. – Она улыбнулась, глядя себе под ноги. – А до этого он не смог справиться с моей математикой.
– Программы разные. Такой, как у нас, нигде в Кентербери нет.
– Да-а?
Вот тебе и «да-а».
– То есть вы друг с дружкой не очень сошлись?
– Вроде нормально.
– А ты ему нравишься.
Едва сказав это, я понял – я ступил на совершенно ложный путь. Получалось, что никому нет дела до моего гигантского фаллоса – я сам так велик, что могу взять на себя заботы о целом мире. Гуру, отец родной, патриарх – мыслимо ли, чтобы я мог кого-то подклеить, за кем-то приударить? Кто-то другой может упиваться грудью Дженни, наслаждаться потаенными уголками ее тела – только не я. Мое предназначение – грезить за других, воплощать в жизнь чужие грезы, сводить влюбленных и делать их фантазии реальностью. Не мне прикасаться к бедрам Тристрама, не мне сгорать от страсти, мой удел – помогать. Я существовал через других. Давал энергию каждому их толчку. Пускал рябь по поверхности их чувств. Вкладывал силу в каждый их натиск.
– Ты правда думаешь, что я ему нравлюсь?
– Конечно.
– Тут рядом он один примерно мой ровесник, и мама говорит, мне нужен приятель, тогда я перестану путаться у нее под ногами. Если я ему и вправду нравлюсь…
– Еще как. – Приятно, когда на тебя вот так смотрят, жаждут услышать – да, это правда. Ощущаешь себя настоящим гуру. Какие у нее глаза!
Раздался голос моего отца – он выкликал мое имя.
– Везет тебе – скоро сам будешь машину водить.
– Когда получу права, возьму тебя прокатиться за город, если хочешь. И Тристрама можно прихватить.
– С удовольствием. – Она перешла на легкий шепот. – Иди, а то отец будет сердиться.
– Неважно, сколько тебе лет, родители все равно сердятся. Мы для них так и остаемся детишками.
Я прошел с ней по саду, через дом и вывел на дорогу.
– Заходи в любое время. Можно без предупреждения, – крикнул я ей вслед. Да уж, милая моя, предупреждать меня не надо. Я всегда начеку.
Почти все воскресенье я прозанимался у себя в комнате, чувствуя, что от предстоящего экзамена у меня в голове делается большая дырка. Никто прямо на меня не давил, но напряжение витало в воздухе. Родители были полны задорного оптимизма, будто высший балл уже был у меня в кармане; в школе ребята и учителя особых церемоний по моему поводу не разводили, но им было важно, чтобы я заработал стипендию – престиж для школы, а это привлечет учителей получше, лучше станут учиться ученики, школе выделят больше средств. А у меня из-за всего этого – дырка в голове.
Занимаясь, я время от времени выглядывал из окна и смотрел в соседский сад, но Дженни с Тристрамом там не появлялись. После ссоры Дженни, как дама, первый шаг, естественно, сделать не может. Видимо, придется поговорить с Тристрамом. Пусть играют в саду, пока я корплю за книжками. Понимаешь, детка, раз уж я Господь Бог, изволь играть по моим правилам. Согласен?
– Келвин! Ты уже оделся?
– Почти, мама. А что?
– К тебе пришла соседская Дженни. Я сказала, что у тебя урок вождения, с отцом.
Ко мне?
– Предложи ей кофе. Я сейчас спущусь.
Какого черта ей от меня надо? Хочет, чтобы я занял место Тристрама? Что за чушь! Вот именно: что? Я натянул белье, и почему-то вдруг стало очень важно, чтобы оно было чистым, брюки отутюженными, рубашка в полном порядке. Я посмотрел на себя в зеркало – хоть плачь! Толстяк, брюки пузырятся на бедрах. Размазня, лицо словно груша, губы, как всегда, слишком красные. Им придется полюбить мою душу и лишь позже, – кое-что еще, ниже.
Мама крутилась вокруг Дженни, та отвечала ей вежливо и с достоинством. Я молча ей улыбнулся. Правда же, Келвин, в один прекрасный день Дженни кого-то осчастливит, станет кому-то чудесной женой? Ну, матушка, ты даешь! Я снова улыбнулся Дженни – будь как дома, я твой друг, мы соседи, и ты просто заглянула в гости, это вполне естественно, хотя за все твои тринадцать лет это лишь третий или четвертый раз. Тринадцать лет! Столько еще всего впереди!
– Пойдем в сад, – предложил я.
– Но ведь ты с папой хотел кататься на машине? Ничего? – спросила она.
– Что скажешь? – добавила мама.
– Он не будет возражать.
– Как знаешь. Тебе жить…
Я почти услышал, как ее ногти медленно впиваются в ладони.
Мы вышли в сад, и я стал ждать, когда Дженни заговорит. Наверное, я казался ей эдаким гигантом, патриархом, вершителем судеб, и вдруг мне нечего сказать, я смотрю куда-то в сторону.
– Меня тут уроки совсем доконали.
– Не только тебя.
– Что?
– Нет, это я так. Извини. На чем ты споткнулась? Она протянула мне учебник алгебры. Я посмотрел на пример – ничего особенного.
– Вы из-за этого с Тристрамом препирались? – спросил я помимо своей воли.
– Нет. Кто-то сказал ему, сколько мне лет; и он не захотел признаться, кто… А ты все видел? Но как же…
– Проснулся, выглянул в окно, вижу – вы. Но слышать я ничего не слышал. Значит, из-за глупости повздорили?
– Да, вроде. Он не захотел признаться, и точка.
– Правда?
– Глупо с его стороны. – Она улыбнулась, глядя себе под ноги. – А до этого он не смог справиться с моей математикой.
– Программы разные. Такой, как у нас, нигде в Кентербери нет.
– Да-а?
Вот тебе и «да-а».
– То есть вы друг с дружкой не очень сошлись?
– Вроде нормально.
– А ты ему нравишься.
Едва сказав это, я понял – я ступил на совершенно ложный путь. Получалось, что никому нет дела до моего гигантского фаллоса – я сам так велик, что могу взять на себя заботы о целом мире. Гуру, отец родной, патриарх – мыслимо ли, чтобы я мог кого-то подклеить, за кем-то приударить? Кто-то другой может упиваться грудью Дженни, наслаждаться потаенными уголками ее тела – только не я. Мое предназначение – грезить за других, воплощать в жизнь чужие грезы, сводить влюбленных и делать их фантазии реальностью. Не мне прикасаться к бедрам Тристрама, не мне сгорать от страсти, мой удел – помогать. Я существовал через других. Давал энергию каждому их толчку. Пускал рябь по поверхности их чувств. Вкладывал силу в каждый их натиск.
– Ты правда думаешь, что я ему нравлюсь?
– Конечно.
– Тут рядом он один примерно мой ровесник, и мама говорит, мне нужен приятель, тогда я перестану путаться у нее под ногами. Если я ему и вправду нравлюсь…
– Еще как. – Приятно, когда на тебя вот так смотрят, жаждут услышать – да, это правда. Ощущаешь себя настоящим гуру. Какие у нее глаза!
Раздался голос моего отца – он выкликал мое имя.
– Везет тебе – скоро сам будешь машину водить.
– Когда получу права, возьму тебя прокатиться за город, если хочешь. И Тристрама можно прихватить.
– С удовольствием. – Она перешла на легкий шепот. – Иди, а то отец будет сердиться.
– Неважно, сколько тебе лет, родители все равно сердятся. Мы для них так и остаемся детишками.
Я прошел с ней по саду, через дом и вывел на дорогу.
– Заходи в любое время. Можно без предупреждения, – крикнул я ей вслед. Да уж, милая моя, предупреждать меня не надо. Я всегда начеку.
Почти все воскресенье я прозанимался у себя в комнате, чувствуя, что от предстоящего экзамена у меня в голове делается большая дырка. Никто прямо на меня не давил, но напряжение витало в воздухе. Родители были полны задорного оптимизма, будто высший балл уже был у меня в кармане; в школе ребята и учителя особых церемоний по моему поводу не разводили, но им было важно, чтобы я заработал стипендию – престиж для школы, а это привлечет учителей получше, лучше станут учиться ученики, школе выделят больше средств. А у меня из-за всего этого – дырка в голове.
Занимаясь, я время от времени выглядывал из окна и смотрел в соседский сад, но Дженни с Тристрамом там не появлялись. После ссоры Дженни, как дама, первый шаг, естественно, сделать не может. Видимо, придется поговорить с Тристрамом. Пусть играют в саду, пока я корплю за книжками. Понимаешь, детка, раз уж я Господь Бог, изволь играть по моим правилам. Согласен?
ГЛАВА 8
Тристрама я поймал во вторник вечером, у выхода из школы. Я увидел, что его игрушечные бедра пытаются проплыть мимо меня, и у меня слегка засосало под ложечкой, но я переступил через сентименты и просто встал у него на пути. Куда ему было деваться? Пришлось идти домой вместе со мной.
– Как делишки? – спросил я.
– Как будто ничего.
– В школе порядок?
– Полный.
– А новый дом как?
– Тоже ничего.
– Иногда мне попадалась молодежь и поразговорчивее. Что это с тобой?
Он шел молча, не глядя в мою сторону.
– Знаешь, что значит «отпугивать»? – спросил я. Он опять ничего не сказал.
– Это значит заставлять кого-то тебя невзлюбить.
– Знаю.
– Что же тогда молчишь?
Его дурацкая дворцовая революция начинала действовать мне на нервы.
– Ты вправду хочешь знать? – спросил он, как бы и угрожая, и побаиваясь, что я скажу «да».
– Почему же нет?
– А не рассердишься, ничего мне не сделаешь? Господи, неужели я в его глазах такое чудовище? Где это я так переборщил?
– Говори.
– Почти в самый мой первый день в школе ты сказал мне, чтобы я так больше не делал, а я не сделал вообще ничего – и ты велел мне назвать свою фамилию. Абсолютно ни за что, и ты даже не сказал мне, в чем я провинился.
Ой-ля-ля… я сразу вспомнил нашу первую встречу.
– Слушай, ну извини. Я правда не помню, в чем там было дело, но раз ты говоришь, значит, я был не прав. Извини. Наверное, я тебя с кем-то перепутал. Ну, забыли об этом? Извини.
Он пожал плечами, что-то пробурчал себе под нос. Еще минуту мы шли молча, и я чувствовал, что ему явно не по себе.
– Знаешь, о чем я хочу тебя спросить? – обратился к нему я.
Он опять что-то буркнул.
– Что ты думаешь о Траншанах?
– Я их почти не знаю.
– А первое впечатление? Ответа не последовало.
– Как насчет Дженни? Ты ей нравишься.
– Вообще она ничего, но… А ты откуда знаешь?
– На той неделе я помогал ей с уроками. Трудный материал. У них совсем не та программа, что у нас. Я едва разобрался.
Так, что скажешь теперь?
– А-а.
Вот тебе и «а-а».
– На Малберри-роу подростков больше нет – только вы двое. Ты мог бы заглядывать к ней почаще. У нее такая мамаша… сам понимаешь.
Он хихикнул и улыбнулся – вполне благожелательно. Уже на нашей улице спросил, когда я буду сдавать на права.
– А что?
– Да так, просто. Ты ведь сказал, что сможешь подвозить меня в школу. Я и подумал…
– Все остается в силе, Тристрам.
– Как-то непривычно.
– Что именно?
– Когда кто-то из школы зовет меня по имени – а то все Холланд да Холланд.
– Ну, мы ведь живем, можно сказать, друг у друга на коленях. Так что можно и попроще. И тебе совсем не обязательно звать меня Эпплби. Я Келвин. Годится?
– Даже в школе?
– Даже в школе.
Дырка в голове меньше не стала, но возникло какое-то пьянящее ощущение силы – приятно вот так, походя, делать маленькие подарки.
Вечером я сидел на крыше и вел наблюдение. Делал вид, что играю с телескопом. Улица просматривалась прекрасно, и я ждал, когда из дома девятнадцать Тристрам отправится в дом семнадцать. Если он этого не сделает, весь спектакль насмарку.
Небо было сумеречным, серым – никакого буйства красок, никаких багряных закатов. Приуныв, я навел телескоп на комнату Дженни. Она была там, и я затрепетал, но она просто сидела и читала книгу. Ну, что же этот гаденыш не идет? Я до того приуныл, что направил телескоп в небо. Одни облака, даже луны не видно – смотреть не на что. Я снова навел телескоп на дорогу – ага, правда восторжествовала! По дороге, как всегда, чуть враскачку, шел он. Пай-мальчик, заставивший меня так долго ждать, переоделся и даже прошелся расческой по своим золотистым кудрям. Синие брючки, бежевая водолазка – маленький щеголь. Давай, щеголяй, крошечка моя. Я навел телескоп прямо на его лицо, и оно заполнило весь окуляр. Сюда бы еще бинокль! Потом взял пониже, оглядел его целиком. Телескоп по собственной инициативе сфокусировался на его ширинке… Отгадайте загадку, что это такое: за стозубой решеткой сидит дикий зверь? И выпуклость есть. Аккуратненькая такая выпуклость на его штанишечках в обтяжку. Вот бы мне так обтянуться да с выпуклостью и с легким радостным чувством идти на свидание… мечта, фантазия, зависть Он вошел в дом, унося с собой мою мечту.
– Как делишки? – спросил я.
– Как будто ничего.
– В школе порядок?
– Полный.
– А новый дом как?
– Тоже ничего.
– Иногда мне попадалась молодежь и поразговорчивее. Что это с тобой?
Он шел молча, не глядя в мою сторону.
– Знаешь, что значит «отпугивать»? – спросил я. Он опять ничего не сказал.
– Это значит заставлять кого-то тебя невзлюбить.
– Знаю.
– Что же тогда молчишь?
Его дурацкая дворцовая революция начинала действовать мне на нервы.
– Ты вправду хочешь знать? – спросил он, как бы и угрожая, и побаиваясь, что я скажу «да».
– Почему же нет?
– А не рассердишься, ничего мне не сделаешь? Господи, неужели я в его глазах такое чудовище? Где это я так переборщил?
– Говори.
– Почти в самый мой первый день в школе ты сказал мне, чтобы я так больше не делал, а я не сделал вообще ничего – и ты велел мне назвать свою фамилию. Абсолютно ни за что, и ты даже не сказал мне, в чем я провинился.
Ой-ля-ля… я сразу вспомнил нашу первую встречу.
– Слушай, ну извини. Я правда не помню, в чем там было дело, но раз ты говоришь, значит, я был не прав. Извини. Наверное, я тебя с кем-то перепутал. Ну, забыли об этом? Извини.
Он пожал плечами, что-то пробурчал себе под нос. Еще минуту мы шли молча, и я чувствовал, что ему явно не по себе.
– Знаешь, о чем я хочу тебя спросить? – обратился к нему я.
Он опять что-то буркнул.
– Что ты думаешь о Траншанах?
– Я их почти не знаю.
– А первое впечатление? Ответа не последовало.
– Как насчет Дженни? Ты ей нравишься.
– Вообще она ничего, но… А ты откуда знаешь?
– На той неделе я помогал ей с уроками. Трудный материал. У них совсем не та программа, что у нас. Я едва разобрался.
Так, что скажешь теперь?
– А-а.
Вот тебе и «а-а».
– На Малберри-роу подростков больше нет – только вы двое. Ты мог бы заглядывать к ней почаще. У нее такая мамаша… сам понимаешь.
Он хихикнул и улыбнулся – вполне благожелательно. Уже на нашей улице спросил, когда я буду сдавать на права.
– А что?
– Да так, просто. Ты ведь сказал, что сможешь подвозить меня в школу. Я и подумал…
– Все остается в силе, Тристрам.
– Как-то непривычно.
– Что именно?
– Когда кто-то из школы зовет меня по имени – а то все Холланд да Холланд.
– Ну, мы ведь живем, можно сказать, друг у друга на коленях. Так что можно и попроще. И тебе совсем не обязательно звать меня Эпплби. Я Келвин. Годится?
– Даже в школе?
– Даже в школе.
Дырка в голове меньше не стала, но возникло какое-то пьянящее ощущение силы – приятно вот так, походя, делать маленькие подарки.
Вечером я сидел на крыше и вел наблюдение. Делал вид, что играю с телескопом. Улица просматривалась прекрасно, и я ждал, когда из дома девятнадцать Тристрам отправится в дом семнадцать. Если он этого не сделает, весь спектакль насмарку.
Небо было сумеречным, серым – никакого буйства красок, никаких багряных закатов. Приуныв, я навел телескоп на комнату Дженни. Она была там, и я затрепетал, но она просто сидела и читала книгу. Ну, что же этот гаденыш не идет? Я до того приуныл, что направил телескоп в небо. Одни облака, даже луны не видно – смотреть не на что. Я снова навел телескоп на дорогу – ага, правда восторжествовала! По дороге, как всегда, чуть враскачку, шел он. Пай-мальчик, заставивший меня так долго ждать, переоделся и даже прошелся расческой по своим золотистым кудрям. Синие брючки, бежевая водолазка – маленький щеголь. Давай, щеголяй, крошечка моя. Я навел телескоп прямо на его лицо, и оно заполнило весь окуляр. Сюда бы еще бинокль! Потом взял пониже, оглядел его целиком. Телескоп по собственной инициативе сфокусировался на его ширинке… Отгадайте загадку, что это такое: за стозубой решеткой сидит дикий зверь? И выпуклость есть. Аккуратненькая такая выпуклость на его штанишечках в обтяжку. Вот бы мне так обтянуться да с выпуклостью и с легким радостным чувством идти на свидание… мечта, фантазия, зависть Он вошел в дом, унося с собой мою мечту.