– Тебе-то что?
– Ладно, не скромничай. Расскажи.
– Ну, чего пристали? – вдруг вклинился кто-то из мальчишек. – Это его личное дело. Захочет – сам расскажет, верно, Холланд?
– Ну да. Рассказывать-то особенно нечего. Честно.
– Уж куда честнее. Главное, Холланд, не забудь лимон с собой взять.
Они дружно захохотали – и он вместе с ними. Выходит, вчерашнее приключение с него – как с гуся вода? И бровью не ведет. Ну, разделась перед ним хорошенькая девочка, потерлась об него своими прелестями – подумаешь, великое дело! Что же теперь, на голове ходить из-за этого? Или, наоборот, ходить тише воды и ниже травы? Каждый день кто-нибудь кого-нибудь ощупывает. Любой школьник, кому за семнадцать, уже натрогался да нащупался вволю. А многие через это прошли уже в пятнадцать. Нормальный ход. Познаем жизнь. Любой журнал открой – что увидишь? Новый лосьон после бритья – голые девочки. Новые сигареты – снова голые девочки. «Джиллиан Поче – молодая итальянская манекенщица. Во время съемок в своем первом фильме ей пришлось бороться – весь ее туалет состоял из трусиков бикини – с тринадцатифутовым питоном. Он не слишком возражал, и мы его вполне понимаем». И с какой стати Тристрам должен быть на седьмом небе от счастья? Что ему весь этот балаган? Тьфу! Плюнул – и попал прямо в меня.
Остаток школьного дня я был сам не свой. Пытался заниматься, но все шло как-то наперекосяк. Да и сам я весь – наперекосяк. Никому не нужен, разве себе самому.
Домой я брел медленно, подставляя лицо сильным, холодящим порывам ветра. Ворошил ногой кучи листьев, оставляя с обеих сторон длинные борозды. Домой я пришел почти в ладу с остальным миром, извинился перед мамой за утреннюю грубость. Она великодушно приняла мои извинения.
– Это все из-за твоего телескопа. Он тебя совсем доконает. Он – и машина. Твой отец, наверное, совсем рехнулся. Ну да ладно. Пока большого вреда нет.
– Ты права, мамочка.
Я не мог уступить ей в великодушии и потому склонился к ней и поцеловал ее в лоб, учуял ее запах – такой знакомый.
Потом отец предложил мне покататься, и я с радостью согласился. Я уже знал – эти чудища на четырех колесах здорово помогают забыться. Расход физической энергии невелик, а эмоциональная встряска – лучше не придумаешь.
– Спокойно, сынок. Спешить не надо. Говорят «поспешишь – людей насмешишь». А водителю спешка может обойтись еще дороже. Верно?
– Верно, отец.
Моя машина вывезет меня из этого захудалого и ничтожного мирка, захудалого и ничтожного Кентербери. Садись за руль, жми на газ – и вот тебя уже нету. Или можно ее запарковать возле дырки в стене сарая. И погудеть, когда они явятся. Ну, детишки, сгоняем на природу? Красота!
– Поспокойнее, сынок. Не скрещивай руки. Пусть он в них скользит.
Посоветуй это Дженни, папа.
– Понял, папа.
Вскоре после обеда, занимаясь у себя в комнате, я снова услышал свист, пробрался к сараю и занял свой пост до их появления. Я сидел, ждал и улыбался. Дверь открылась – и в мою щелочку полился свет.
Дженни прибыла возбужденная, чуть запыхавшись.
– Тристрам, сегодня я вообще не могу. Вероника захотела поиграть в карты, я отказалась. Но тогда папа сказал, что он готов сыграть, и мама тоже, и вышло, что мне не отвертеться.
– У-у.
– Я не хотела, Тристрам, правда. Я не виновата, мама и без того жалуется, что я уроки не делаю. Никуда не денешься, придется с ними поиграть.
– Ладно, неважно.
– Как неважно? Я хотела побыть с тобой. Очень даже важно. Но я не виновата.
– Ну, раз ничего нельзя сделать, значит, и убиваться нечего.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что сказал.
– Но как тебя понять?
– Никак. Тебе прямо сейчас надо идти?
– Тристрам.
Она обвила его шею руками, и секунду-другую они стояли, обняв друг друга и чуть покачиваясь.
– Ладно, иди. А то искать будут.
– Завтра обязательно увидимся, да? – Она помолчала. – А что, если тебе просто к нам заглянуть и поиграть с нами?
– Нет.
– Почему?
– Там твои родители, Вероника. Не могу.
– Что уж тут такого?
– Поставь себя на мое место. Нет, ни за что.
А на мое место не хотите себя поставить, детишки? Черт вас дери!
– Да, наверное, ты прав. Значит, завтра?
– Да.
И они разошлись. Две минуты – и представление закончилось. Две минуты нытья – и привет. Черт вас дери!
Я вернулся домой, вылез на крышу и стал смотреть на звезды. По небу плавала четвертушка луны, звезды вовсю мне подмигивали. Звезди, звезди, моя гора, тебе, наверное, спать пора. Подмигивают, злодейки, а сами смеются. Ха-ха, неуклюжий толстячок. Звезди, звезди. Весь мир надо мной подсмеивается, пропади он пропадом.
ГЛАВА 14
ГЛАВА 15
ГЛАВА 16
– Ладно, не скромничай. Расскажи.
– Ну, чего пристали? – вдруг вклинился кто-то из мальчишек. – Это его личное дело. Захочет – сам расскажет, верно, Холланд?
– Ну да. Рассказывать-то особенно нечего. Честно.
– Уж куда честнее. Главное, Холланд, не забудь лимон с собой взять.
Они дружно захохотали – и он вместе с ними. Выходит, вчерашнее приключение с него – как с гуся вода? И бровью не ведет. Ну, разделась перед ним хорошенькая девочка, потерлась об него своими прелестями – подумаешь, великое дело! Что же теперь, на голове ходить из-за этого? Или, наоборот, ходить тише воды и ниже травы? Каждый день кто-нибудь кого-нибудь ощупывает. Любой школьник, кому за семнадцать, уже натрогался да нащупался вволю. А многие через это прошли уже в пятнадцать. Нормальный ход. Познаем жизнь. Любой журнал открой – что увидишь? Новый лосьон после бритья – голые девочки. Новые сигареты – снова голые девочки. «Джиллиан Поче – молодая итальянская манекенщица. Во время съемок в своем первом фильме ей пришлось бороться – весь ее туалет состоял из трусиков бикини – с тринадцатифутовым питоном. Он не слишком возражал, и мы его вполне понимаем». И с какой стати Тристрам должен быть на седьмом небе от счастья? Что ему весь этот балаган? Тьфу! Плюнул – и попал прямо в меня.
Остаток школьного дня я был сам не свой. Пытался заниматься, но все шло как-то наперекосяк. Да и сам я весь – наперекосяк. Никому не нужен, разве себе самому.
Домой я брел медленно, подставляя лицо сильным, холодящим порывам ветра. Ворошил ногой кучи листьев, оставляя с обеих сторон длинные борозды. Домой я пришел почти в ладу с остальным миром, извинился перед мамой за утреннюю грубость. Она великодушно приняла мои извинения.
– Это все из-за твоего телескопа. Он тебя совсем доконает. Он – и машина. Твой отец, наверное, совсем рехнулся. Ну да ладно. Пока большого вреда нет.
– Ты права, мамочка.
Я не мог уступить ей в великодушии и потому склонился к ней и поцеловал ее в лоб, учуял ее запах – такой знакомый.
Потом отец предложил мне покататься, и я с радостью согласился. Я уже знал – эти чудища на четырех колесах здорово помогают забыться. Расход физической энергии невелик, а эмоциональная встряска – лучше не придумаешь.
– Спокойно, сынок. Спешить не надо. Говорят «поспешишь – людей насмешишь». А водителю спешка может обойтись еще дороже. Верно?
– Верно, отец.
Моя машина вывезет меня из этого захудалого и ничтожного мирка, захудалого и ничтожного Кентербери. Садись за руль, жми на газ – и вот тебя уже нету. Или можно ее запарковать возле дырки в стене сарая. И погудеть, когда они явятся. Ну, детишки, сгоняем на природу? Красота!
– Поспокойнее, сынок. Не скрещивай руки. Пусть он в них скользит.
Посоветуй это Дженни, папа.
– Понял, папа.
Вскоре после обеда, занимаясь у себя в комнате, я снова услышал свист, пробрался к сараю и занял свой пост до их появления. Я сидел, ждал и улыбался. Дверь открылась – и в мою щелочку полился свет.
Дженни прибыла возбужденная, чуть запыхавшись.
– Тристрам, сегодня я вообще не могу. Вероника захотела поиграть в карты, я отказалась. Но тогда папа сказал, что он готов сыграть, и мама тоже, и вышло, что мне не отвертеться.
– У-у.
– Я не хотела, Тристрам, правда. Я не виновата, мама и без того жалуется, что я уроки не делаю. Никуда не денешься, придется с ними поиграть.
– Ладно, неважно.
– Как неважно? Я хотела побыть с тобой. Очень даже важно. Но я не виновата.
– Ну, раз ничего нельзя сделать, значит, и убиваться нечего.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Что сказал.
– Но как тебя понять?
– Никак. Тебе прямо сейчас надо идти?
– Тристрам.
Она обвила его шею руками, и секунду-другую они стояли, обняв друг друга и чуть покачиваясь.
– Ладно, иди. А то искать будут.
– Завтра обязательно увидимся, да? – Она помолчала. – А что, если тебе просто к нам заглянуть и поиграть с нами?
– Нет.
– Почему?
– Там твои родители, Вероника. Не могу.
– Что уж тут такого?
– Поставь себя на мое место. Нет, ни за что.
А на мое место не хотите себя поставить, детишки? Черт вас дери!
– Да, наверное, ты прав. Значит, завтра?
– Да.
И они разошлись. Две минуты – и представление закончилось. Две минуты нытья – и привет. Черт вас дери!
Я вернулся домой, вылез на крышу и стал смотреть на звезды. По небу плавала четвертушка луны, звезды вовсю мне подмигивали. Звезди, звезди, моя гора, тебе, наверное, спать пора. Подмигивают, злодейки, а сами смеются. Ха-ха, неуклюжий толстячок. Звезди, звезди. Весь мир надо мной подсмеивается, пропади он пропадом.
ГЛАВА 14
– Ну, Холланд, что ты вчера с ней делал?
– Ничего.
– Ничего?
– Шутить изволит. Шутим, да?
– Сказал же, что ничего. Она не смогла.
– Что не смогла? – прыснул кто-то.
– Это самое, что же еще. Да, Тристрам?
– Ни о чем другом думать не можете?
– Ну, ты у нас выше этого. У тебя мысли только чистые и непорочные, ничего такого и в голову не приходит. Ах, этот Холланд, сама нравственность.
– Заткни пасть. Заткнись, понял? Сам-то вчера чем таким прекрасным занимался? За пятиклассницами подглядывал?
– Ой, какие мы важные.
– Хватит уже. Говорю, не пришла она.
– Значит, еще встретитесь? А как ее фамилия?
– Сейчас, фамилия ему понадобилась. Ну, встретимся.
– И что ты с ней будешь делать, важная птица?
– Не умолкнешь – затолкну твою дурацкую башку тебе в задницу.
– Правда, хватит. Надоело уже.
– Угу.
Разговор был окончен – пришел черед булочек с кремом. А в кабинете истории их уже ждал Мелый Бел. У него болезнь, будто он из секты трясунов. Пошкодничаем над Мелым Белом, а, братва?
– Ничего.
– Ничего?
– Шутить изволит. Шутим, да?
– Сказал же, что ничего. Она не смогла.
– Что не смогла? – прыснул кто-то.
– Это самое, что же еще. Да, Тристрам?
– Ни о чем другом думать не можете?
– Ну, ты у нас выше этого. У тебя мысли только чистые и непорочные, ничего такого и в голову не приходит. Ах, этот Холланд, сама нравственность.
– Заткни пасть. Заткнись, понял? Сам-то вчера чем таким прекрасным занимался? За пятиклассницами подглядывал?
– Ой, какие мы важные.
– Хватит уже. Говорю, не пришла она.
– Значит, еще встретитесь? А как ее фамилия?
– Сейчас, фамилия ему понадобилась. Ну, встретимся.
– И что ты с ней будешь делать, важная птица?
– Не умолкнешь – затолкну твою дурацкую башку тебе в задницу.
– Правда, хватит. Надоело уже.
– Угу.
Разговор был окончен – пришел черед булочек с кремом. А в кабинете истории их уже ждал Мелый Бел. У него болезнь, будто он из секты трясунов. Пошкодничаем над Мелым Белом, а, братва?
ГЛАВА 15
Масляная лампа наполняла сарай теплым, будоражащим воображение сиянием.
– Ну, как подулись в картишки? – спросил Тристрам.
– Зачем ты так? Я же хотела быть здесь – я тебе говорила. А ты чем занимался?
– Уроки делал. А еще вечеринку пропустил.
– Какую вечернику?
– Ребята из школы ходили. Ничего особенного.
– И ты хотел пойти с ними.
В голосе Дженни прозвучала укоризна.
– Ерунда это, говорю же тебе.
– На Рождество можно будет на вечеринки ходить вместе, правда?
– Может быть.
– Было бы здорово. Она поежилась.
– Что-то я замерзла. Может, выложим одеяло и все остальное?.. А эта вечеринка… Ты что-то важное пропустил?
– Нет.
– Честно?
– Да.
– И совсем не жалеешь?
– Ни капли.
Они принялись раскладывать свое ложе.
– Когда я вошла, ты меня даже не поцеловал. Тристрам отпустил свой конец одеяла, встал в позу Купидона, держащего лук со стрелами, и послал Дженни воздушный поцелуй. Она не улыбнулась, просто стояла и смотрела на него. Потом изогнулась в поклоне, поднесла руку ко рту – и негодующе фыркнула. На обоих лицах – полная непроницаемость. И вдруг они кинулись друг на друга, обнялись и бухнулись на ватное одеяло. Негодование? Натянув сверху шерстяное одеяло, они полностью под ним исчезли. Я видел под ним легкое шевеление, слышал какое-то легкое постанывание… ну, когда же они зашевелятся по-настоящему, и одеяло сползет? Но, как они ни ворочались, как ни ползали друг по другу, одеяло продолжало их укрывать. Вот выпростались маленькие стопы Тристрама, они яростно зашуршали, стараясь освободиться от ботинок. А вот и ножки Дженни – им решить эту же задачу куда проще: чуть подвигала стопами – и туфли слетели прочь. Появилась рука – чья? – и услужливо стянула с Тристрама ботинки. И сразу же ноги его ускользнули под одеяло. Потом из-под него выскочили джинсы, юбка, блузка, рубашка, джемпер, куртка. На какое-то время на поверхности одеяла установился штиль. Потом волны задвигались снова. Возникли мягкие очертания тел, равномерно двигавшиеся вверх и вниз. Из-под одеяла выпорхнул бюстгальтер, а вскоре и белые школьные трусы – его, – и ее трусики с фиолетовыми цветочками, наверняка хранящие тепло ее тела… сейчас бы зарыться в них головой… я бы нежно Гладил их, прижимал к лицу, а сам смотрел бы, подглядывал и умирал от избытка чувств.
Одеяло снова затихло. Из-под него не доносилось ни звука, и все казалось таким легким, воздушным. Вот сейчас дуну как следует в свою дырку – и все сметет ураганом. Они не шевелились, и от ожидания у меня засосало под ложечкой. Ведь что-то они там делают? Должны Ведут глубинную разведку, но так деликатно и медленно, что глаз просто не в состоянии уловить движение Может, моя беда именно в том, что я все увидел слишком быстро и оттого все пропустил? И теперь я обречен на смерть – умру, едва увижу какое-то шевеление? Сколько же можно ждать?
Наконец одеяло шевельнулось – но я только поежился. Вот бы мне к ним в кокон! По одну сторону – тепленькая Дженни, по другую – Тристрам, оба трутся об меня, стараясь пробиться друг к другу. Я ощущаю ее груди, все остальное. Его взведенный курок. Не кожа, а сплошной шелк, и все это – через меня, боже, боже, а они даже и не знают, что я с ними, думают, что их только двое. Они вталкивают, всасывают меня в себя, я сливаюсь с ними воедино.
По одеялу пошли ритмичные и плавные волны. Если смотреть только на одеяло и отключить остальную часть комнаты, кажется, что пол совершает какое-то вращательное движение… на мгновение я даже забыл о телах под одеялом и завороженно следил за накатом волн.
Вдруг она вскрикнула, и я едва не вскрикнул вместе с ней. Эй, не смей делать ей больно! Уж лучше мне. МНЕ. Одеяло ритмично задвигалось, даже можно что-то промурлыкать. Об-ла-ди, об-ла-да, я покачивал головой в такт. Да, но что-то здесь не то. Что я, собственно говоря, вижу? Танцующее одеяло! И польше ничефо, а какая мне ратость от танцующефо отеяла?
Тут одеяло начало медленно соскальзывать с них. Появились его светлые волосы, плечо. Где-то под его волосами – ее лицо, повернутое в мою сторону, открытый в поцелуе рот и наглухо захлопнутые глаза. Дальше его спина… одеяло на мгновение застыло у основания его позвоночника, но неудержимо продолжало сползать в сторону. Сама судьба устроила для меня этот стриптиз – не для них, для меня. По его телу медленно заструился Прохладный воздух. Его упругие круглые ягодицы наносили мощные удары, описывали круги и выходили на цель, замирали в засаде и бросались вперед, атаковали, ноги вытянулись, будто по струнке, а пальцы ног вонзались в стеганое одеяло, помогая ему вонзаться в нее. Ее ноги, чуть белее, тоньше и изящнее, чем у него, были согнуты в коленях, они двигались взад и вперед, стиснув его бедра. Не упасть бы с табурета. Руки ее порхали, время от времени касаясь его спины или головы. Его же руки были накрепко сжаты в кулаки. Вот правый кулак разжался, рука поднялась к ее лицу, погладила его, но для него это было Слишком, он снова стиснул руку в кулак и упер его в пол. Какими тонкими линями очерчено его тело! Кажется, остановись сейчас мгновенье – и все его тело будет полностью симметричным. А ее ягодицы расплющены о пол, груди смяты его грудью. Она открыла глаза – большие, ищущие, – а он вдруг повернул голову в мою сторону: зубы стиснуты, резко обозначились скулы, кожа натянута. Тут же их глаза встретились, и на лицах появилась истома, а о своих телах они забыли и думать.
Забыли, и все тут. Взлетели в заоблачные выси и забылись в грезах. Зато забыть об их телах не мог я. Но кто я, собственно, такой? Или что? Его бедра? Или ее живот? Я вонзаюсь, или вонзаются в меня? Я вижу, как натягивается мышца на его бедре, как сокращаются ягодицы, как обхватывают его и тут же расходятся ее ноги, – от этого зрелища можно сойти с ума. И я свожу свои бедра, крепко сжимаю их. Я – это они, Тристрам и Дженни, но при этом я смотрю на них со стороны – неужели такое возможно? Задница моя елозит по табурету, я смотрю, как они совокупляются, при этом я сам тараню Дженни, а Тристрам ввинчивается в меня. Мне подвластна любая высота, и сам я могу быть покоренной вершиной.
Она снова вскрикнула, и я ищу ее лицо, но оно скрыто затылком Тристрама, он разжал руку и поглаживает ее волосы и что-то шепчет, а ее руки уже не сражаются с воздухом, а надежно лежат на его плечах. Он перестает шептать. Его ноги расслабленно вытянулись на полу. Ее голова покоится на его плече. Тело его словно прошила спазма, и мои бедра сомкнулись еще теснее, все тело напружинилось, плечи сгорбились, руками я крепко обхватил себя за предплечья – сам себя. Раздался стон – это стонет целый мир. Или кто-то конкретно? Весь мир дергается в конвульсиях. Уж лучше было умереть.
Он недвижно лежал на ней, а она все пыталась втянуть его в себя. Нежно, мягко, он хотел высвободиться, но она удержала его, и он замер.
А я сидел в неудобной позе, скрючившись, все тело свело судорогой, при этом внизу весь вымок. Дал залп – и сам не заметил. Штаны хоть выжимай. Это что же – я кончил вместе с ними и сам не заметил? Может, я окончательно спятил? Или это просто на нервной почве? Может быть. Может быть. Вполне возможно. Вполне возможно. Может быть – вот все, что обо мне можно сказать. Я мог быть на вершине блаженства, но не сумел получить удовольствие даже таким путем.
Он осторожно вышел из нее, скатился и лег рядом, положил руку ей на живот. На бедрах поблескивал пот, волосы увлажнились. Дженни посмотрела вниз и погладила его опорожненный сосуд. Потом отвела руку – и оказалось, что она вымазана ее собственной кровью. Она оглядела ее изучающим взглядом – ничего, Дженни, не беспокойся, такое происходит с каждым. Нормальный ход. Все как полагается. Не надо дрожать от страха.
– Тристрам. Смотри. Кровь. Ты весь в крови. Из меня.
– Ничего страшного.
– Как ничего? Смотри. Ты и я – мы оба кровью заляпаны. И одеяло тоже.
– Ты не знаешь, в чем дело? Тебя в школе не учили?
– И что, что учили? Смотри.
– Вижу. Все вижу.
– И тебя это не волнует?
– Не очень. А что тут волноваться?
– С тобой уже такое было. Поэтому тебе все равно.
– Что?
– Ты с кем-то другим это уже делал.
– Нет. Неправда. Просто так и должно быть, чего же беспокоиться? Это ведь ты.
– Так с тобой раньше такого не было? Это твой первый раз? Да?
– Ну, конечно, Дженни, конечно. – Он погладил ее по голове. – Тебе ведь не больно?
– Нет. А ты правда не расстроился? Ты весь в крови.
– Я весь в тебе. А в этом нет ничего плохого, так? Дженни не ответила, и он положил руку ей на живот.
Она вздрогнула.
– Ты что?
– Холодно.
Он натянул на них одеяло.
– Так лучше?
– Намного. Ты тоже в первый раз – я чувствую. И ты, и я. Ну, и как ты себя чувствуешь? Как-то по-другому?
– Сам не знаю. А ты?
– Вроде нет. – Она склонилась к нему и легонько укусила за ухо. – Нам совсем не так рассказывали. Но никто не заметит, да? С виду-то разницы никакой? У нас в школе одна девочка это сделала, и все сказали, что сразу заметили. Лично я ничего не заметила.
– Наверное, она сама кому-нибудь протрепалась.
– С чего ты взял?
– Они потому и заметили, что знали. Внешне-то никаких изменений нет.
– Да, наверное. Но почему всем остальным надо языками чесать? Их какое дело? Ну, в любом случае это наша тайна. Я никому не расскажу.
– Даже сестре?
– Ты же знаешь, что не расскажу. Не смогу. У нас не такие отношения.
– А она уже, как ты думаешь? – спросил Тристрам.
– Что? С мальчиком была?
– Да.
– Не знаю и знать не хочу. Меня это не касается. Если у нас с тобой это секрет, значит, у нее тоже.
– Все-таки она – твоя сестра.
– И что?
– Ты вполне можешь знать. Филип, к примеру, мне хвалился.
– Ну и зря. Наверняка все врал. Кто про это треплется, тот все выдумывает, а на самом деле ничего нет.
– С чего ты взяла?
– С того, что так и есть. Да ладно, нам-то что. – Она помолчала. – Я знаешь, что думаю, – сказала она, произнося врастяжку каждое слово. – Что мы с тобой жуть какие умные. Точно?
Тристрам внимательно посмотрел на нее, увидел, как глаза ее лучатся удовлетворением.
– Еще какие. Умнее не бывает.
И, захохотав, они накинулись друг на друга и покатились по стеганому одеялу, урча, повизгивая и причмокивая. Такие довольные. Такие счастливые.
– И это наша тайна.
– Да. Наша собственная.
А мое тело просто чинило надо мной казнь. Сидеть в этой позе я больше не мог, но, если встать, они почти наверняка меня услышат. Как быть? Медленно, дюйм за дюймом, я начал приподниматься с табурета. Если они меня услышат, я тут же умру… лучше умереть, чем уничтожить то, что создали они и чего не было у меня. Осторожно, бесшумно я пошел по саду к дому… но какое кошмарное пятно расплылось у меня на брюках! Влага напоминала о себе при каждом шаге. Как могло случиться, что я этого даже не почувствовал? Неужели слился с ними до такой степени?
Я взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Им уже пора по домам, но, Господи, какие силы могут вытянуть их оттуда? Ведь у них теперь будет не жизнь, а сплошная нервотрепка – свидания урывками, втиснутые между уроками и отходом ко сну, игра в прятки с родителями и тому подобное. Картина предельно ясная. Кто-то должен их защитить. На цыпочках я прокрался назад к своему табурету.
Его маленький жезл плодородия снова восстал, и Дженни нежно его поглаживала. Вид у Тристрама был смущенный. Отчего-то он оробел. Он перекатился на живот и зарыл голову в стеганое одеяло. Дженни вздохнула и залезла на него верхом.
Она затряслась, как ковбой в седле, а вместе с ней затряслись – они еще не настолько выросли, чтобы раскачиваться, – ее прекрасные яблочки грудей. Давай, радость моя, прокатись на нем. Он было запротестовал, но она уже вошла во вкус игры и решила ему не уступать. Сидя на его ягодицах, она пришпоривала его пятками. Чуть отжавшись от пола, Тристрам поднялся на колени. Потом распрямил ноги, и она скользнула на несколько дюймов вперед, к его голове.
– Спорим, не продержишься? – На что?
– На что угодно.
Он начал раскачиваться из стороны в сторону и делать лягательные движения. Дженни в полном восторге вцепилась в него. Чувствуя, что вот-вот соскользнет, она схватила Тристрама за уши. Он взвизгнул и снова упал на колени.
– Это нечестно.
– А мы правил не устанавливали. И она снова пришпорила его.
– Ну, ладно. Твоя взяла. – Он говорил с полузакрытым ртом, на ковбойский манер. – Сегодня мне не повезло.
– То-то, приятель.
И она слезла на пол.
Они вытянулись на одеяле, держась за руки. Тристрам замурлыкал какую-то песенку, Дженни подхватила. Вот бы и мне с ними! Я проглотил слюну. А он начал поглаживать ее груди. Круглые, твердые, чистенькие яблочки, их форма не зависела от того, лежала Дженни или стояла. Нежные розовые сосочки медленно вздыбились, Тристрам смотрел на них во все глаза.
– Ты такая же умная, как и я. Твои груди – они меняются.
– Вовсе нет.
– Меняются. Смотри.
– Ничего они не делают.
– Сейчас нет, а раньше – да. Ты ничего не чувствовала?
– Чувствовала, конечно. Они, что, двигаются? В следующий раз ты мне скажи, ладно?
– Ну, Дженни.
– Правда. Скажи.
Он прильнул ртом к ее груди и начал осыпать ее поцелуями, ее пальцы поглаживали его волосы. Его рука скользнула вниз и погрузилась в шелковистый пух. Какой он гладкий, нежный. Никаких узелков. Рука его двинулась еще дальше, еще ниже.
– Не надо. Не сейчас. – Она вздохнула. – Не надо. Вдруг будет больно.
– Извини.
– Ты же не расстроился?
– Нет. Жалко, но раз нельзя, значит, нельзя. Но погладить-то можно?
– М-мм.
М-мм. Чтоб я сдох. Его рука бродила вверх-вниз по ее телу, а она смотрела на него со своей очаровательной улыбкой. Я взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Ребятишкам пора домой. Я взял камешек и бросил его в сад Траншанов. Мои влюбленные замерли, превратились в слух.
– Что это было? – прошептала Дженни.
– Не знаю. На человека не похоже. Мы бы еще что-нибудь услышали. Но вообще уже поздно. Нас вот-вот хватятся.
– А сколько времени?
– Половина одиннадцатого.
– Ничего себе!
Они уже поднялись, уже натягивали на себя одежду. И тут только я заметил. Вот дурные! Они оба были в носках! Видно, не хотели, чтобы ноги мерзли. Разделись догола, а носки не сняли. Две нимфы. Оделись они быстро – минуты за две. Сложили ложе и затолкали в угол. Тристрам достал из коробки печенье, и малые дети немного пожевали, поулыбались, загасили масляную лампу – и исчезли.
Я задышал глубоко, шумно – все равно никто не услышит. Мне бы сейчас вытянуться в кресле, расслабиться, зажечь сигару. Я встал, размял ноги. Слизистое пятно подсыхало, брюки липли к коже. Я встряхнул ногами, чтобы их освободить. Сарай был пуст… интересно, чем там сейчас пахнет? Я пролез через дыру в заборе. Не я – Эпплби прокрался на территорию Траншанов, застыл в стойке карате, вслушиваясь в тишину, потом шагнул к двери сарая. Взялся за ручку двери. Один поворот – и можно входить. Вдруг раздались шаги, хрустнул прутик – кто-то шел к сараю. Не я, кто-то еще. Только этого не хватало. Спасите! Сердце заколотилось – так мы не договаривались. Я ретировался в кусты – и из темноты появился Тристрам. Вошел в сарай и через несколько секунд вышел, держа в руке свой галстук.
Выждав немного, проник в сарай и я. Ах, этот запах, эти ощущения! Какая-то пряность, еще что-то необъяснимое. Кажется, так бы и утонул в нем. Это их запах. Ее. Такой странный и совершенно для меня новый… и все же чем-то знакомый, мои ноздри улавливают его уже много лет. Если на свете есть жизнь, то вот она – здесь. И она принадлежит – хоть чуточку – мне.
– Ну, как подулись в картишки? – спросил Тристрам.
– Зачем ты так? Я же хотела быть здесь – я тебе говорила. А ты чем занимался?
– Уроки делал. А еще вечеринку пропустил.
– Какую вечернику?
– Ребята из школы ходили. Ничего особенного.
– И ты хотел пойти с ними.
В голосе Дженни прозвучала укоризна.
– Ерунда это, говорю же тебе.
– На Рождество можно будет на вечеринки ходить вместе, правда?
– Может быть.
– Было бы здорово. Она поежилась.
– Что-то я замерзла. Может, выложим одеяло и все остальное?.. А эта вечеринка… Ты что-то важное пропустил?
– Нет.
– Честно?
– Да.
– И совсем не жалеешь?
– Ни капли.
Они принялись раскладывать свое ложе.
– Когда я вошла, ты меня даже не поцеловал. Тристрам отпустил свой конец одеяла, встал в позу Купидона, держащего лук со стрелами, и послал Дженни воздушный поцелуй. Она не улыбнулась, просто стояла и смотрела на него. Потом изогнулась в поклоне, поднесла руку ко рту – и негодующе фыркнула. На обоих лицах – полная непроницаемость. И вдруг они кинулись друг на друга, обнялись и бухнулись на ватное одеяло. Негодование? Натянув сверху шерстяное одеяло, они полностью под ним исчезли. Я видел под ним легкое шевеление, слышал какое-то легкое постанывание… ну, когда же они зашевелятся по-настоящему, и одеяло сползет? Но, как они ни ворочались, как ни ползали друг по другу, одеяло продолжало их укрывать. Вот выпростались маленькие стопы Тристрама, они яростно зашуршали, стараясь освободиться от ботинок. А вот и ножки Дженни – им решить эту же задачу куда проще: чуть подвигала стопами – и туфли слетели прочь. Появилась рука – чья? – и услужливо стянула с Тристрама ботинки. И сразу же ноги его ускользнули под одеяло. Потом из-под него выскочили джинсы, юбка, блузка, рубашка, джемпер, куртка. На какое-то время на поверхности одеяла установился штиль. Потом волны задвигались снова. Возникли мягкие очертания тел, равномерно двигавшиеся вверх и вниз. Из-под одеяла выпорхнул бюстгальтер, а вскоре и белые школьные трусы – его, – и ее трусики с фиолетовыми цветочками, наверняка хранящие тепло ее тела… сейчас бы зарыться в них головой… я бы нежно Гладил их, прижимал к лицу, а сам смотрел бы, подглядывал и умирал от избытка чувств.
Одеяло снова затихло. Из-под него не доносилось ни звука, и все казалось таким легким, воздушным. Вот сейчас дуну как следует в свою дырку – и все сметет ураганом. Они не шевелились, и от ожидания у меня засосало под ложечкой. Ведь что-то они там делают? Должны Ведут глубинную разведку, но так деликатно и медленно, что глаз просто не в состоянии уловить движение Может, моя беда именно в том, что я все увидел слишком быстро и оттого все пропустил? И теперь я обречен на смерть – умру, едва увижу какое-то шевеление? Сколько же можно ждать?
Наконец одеяло шевельнулось – но я только поежился. Вот бы мне к ним в кокон! По одну сторону – тепленькая Дженни, по другую – Тристрам, оба трутся об меня, стараясь пробиться друг к другу. Я ощущаю ее груди, все остальное. Его взведенный курок. Не кожа, а сплошной шелк, и все это – через меня, боже, боже, а они даже и не знают, что я с ними, думают, что их только двое. Они вталкивают, всасывают меня в себя, я сливаюсь с ними воедино.
По одеялу пошли ритмичные и плавные волны. Если смотреть только на одеяло и отключить остальную часть комнаты, кажется, что пол совершает какое-то вращательное движение… на мгновение я даже забыл о телах под одеялом и завороженно следил за накатом волн.
Вдруг она вскрикнула, и я едва не вскрикнул вместе с ней. Эй, не смей делать ей больно! Уж лучше мне. МНЕ. Одеяло ритмично задвигалось, даже можно что-то промурлыкать. Об-ла-ди, об-ла-да, я покачивал головой в такт. Да, но что-то здесь не то. Что я, собственно говоря, вижу? Танцующее одеяло! И польше ничефо, а какая мне ратость от танцующефо отеяла?
Тут одеяло начало медленно соскальзывать с них. Появились его светлые волосы, плечо. Где-то под его волосами – ее лицо, повернутое в мою сторону, открытый в поцелуе рот и наглухо захлопнутые глаза. Дальше его спина… одеяло на мгновение застыло у основания его позвоночника, но неудержимо продолжало сползать в сторону. Сама судьба устроила для меня этот стриптиз – не для них, для меня. По его телу медленно заструился Прохладный воздух. Его упругие круглые ягодицы наносили мощные удары, описывали круги и выходили на цель, замирали в засаде и бросались вперед, атаковали, ноги вытянулись, будто по струнке, а пальцы ног вонзались в стеганое одеяло, помогая ему вонзаться в нее. Ее ноги, чуть белее, тоньше и изящнее, чем у него, были согнуты в коленях, они двигались взад и вперед, стиснув его бедра. Не упасть бы с табурета. Руки ее порхали, время от времени касаясь его спины или головы. Его же руки были накрепко сжаты в кулаки. Вот правый кулак разжался, рука поднялась к ее лицу, погладила его, но для него это было Слишком, он снова стиснул руку в кулак и упер его в пол. Какими тонкими линями очерчено его тело! Кажется, остановись сейчас мгновенье – и все его тело будет полностью симметричным. А ее ягодицы расплющены о пол, груди смяты его грудью. Она открыла глаза – большие, ищущие, – а он вдруг повернул голову в мою сторону: зубы стиснуты, резко обозначились скулы, кожа натянута. Тут же их глаза встретились, и на лицах появилась истома, а о своих телах они забыли и думать.
Забыли, и все тут. Взлетели в заоблачные выси и забылись в грезах. Зато забыть об их телах не мог я. Но кто я, собственно, такой? Или что? Его бедра? Или ее живот? Я вонзаюсь, или вонзаются в меня? Я вижу, как натягивается мышца на его бедре, как сокращаются ягодицы, как обхватывают его и тут же расходятся ее ноги, – от этого зрелища можно сойти с ума. И я свожу свои бедра, крепко сжимаю их. Я – это они, Тристрам и Дженни, но при этом я смотрю на них со стороны – неужели такое возможно? Задница моя елозит по табурету, я смотрю, как они совокупляются, при этом я сам тараню Дженни, а Тристрам ввинчивается в меня. Мне подвластна любая высота, и сам я могу быть покоренной вершиной.
Она снова вскрикнула, и я ищу ее лицо, но оно скрыто затылком Тристрама, он разжал руку и поглаживает ее волосы и что-то шепчет, а ее руки уже не сражаются с воздухом, а надежно лежат на его плечах. Он перестает шептать. Его ноги расслабленно вытянулись на полу. Ее голова покоится на его плече. Тело его словно прошила спазма, и мои бедра сомкнулись еще теснее, все тело напружинилось, плечи сгорбились, руками я крепко обхватил себя за предплечья – сам себя. Раздался стон – это стонет целый мир. Или кто-то конкретно? Весь мир дергается в конвульсиях. Уж лучше было умереть.
Он недвижно лежал на ней, а она все пыталась втянуть его в себя. Нежно, мягко, он хотел высвободиться, но она удержала его, и он замер.
А я сидел в неудобной позе, скрючившись, все тело свело судорогой, при этом внизу весь вымок. Дал залп – и сам не заметил. Штаны хоть выжимай. Это что же – я кончил вместе с ними и сам не заметил? Может, я окончательно спятил? Или это просто на нервной почве? Может быть. Может быть. Вполне возможно. Вполне возможно. Может быть – вот все, что обо мне можно сказать. Я мог быть на вершине блаженства, но не сумел получить удовольствие даже таким путем.
Он осторожно вышел из нее, скатился и лег рядом, положил руку ей на живот. На бедрах поблескивал пот, волосы увлажнились. Дженни посмотрела вниз и погладила его опорожненный сосуд. Потом отвела руку – и оказалось, что она вымазана ее собственной кровью. Она оглядела ее изучающим взглядом – ничего, Дженни, не беспокойся, такое происходит с каждым. Нормальный ход. Все как полагается. Не надо дрожать от страха.
– Тристрам. Смотри. Кровь. Ты весь в крови. Из меня.
– Ничего страшного.
– Как ничего? Смотри. Ты и я – мы оба кровью заляпаны. И одеяло тоже.
– Ты не знаешь, в чем дело? Тебя в школе не учили?
– И что, что учили? Смотри.
– Вижу. Все вижу.
– И тебя это не волнует?
– Не очень. А что тут волноваться?
– С тобой уже такое было. Поэтому тебе все равно.
– Что?
– Ты с кем-то другим это уже делал.
– Нет. Неправда. Просто так и должно быть, чего же беспокоиться? Это ведь ты.
– Так с тобой раньше такого не было? Это твой первый раз? Да?
– Ну, конечно, Дженни, конечно. – Он погладил ее по голове. – Тебе ведь не больно?
– Нет. А ты правда не расстроился? Ты весь в крови.
– Я весь в тебе. А в этом нет ничего плохого, так? Дженни не ответила, и он положил руку ей на живот.
Она вздрогнула.
– Ты что?
– Холодно.
Он натянул на них одеяло.
– Так лучше?
– Намного. Ты тоже в первый раз – я чувствую. И ты, и я. Ну, и как ты себя чувствуешь? Как-то по-другому?
– Сам не знаю. А ты?
– Вроде нет. – Она склонилась к нему и легонько укусила за ухо. – Нам совсем не так рассказывали. Но никто не заметит, да? С виду-то разницы никакой? У нас в школе одна девочка это сделала, и все сказали, что сразу заметили. Лично я ничего не заметила.
– Наверное, она сама кому-нибудь протрепалась.
– С чего ты взял?
– Они потому и заметили, что знали. Внешне-то никаких изменений нет.
– Да, наверное. Но почему всем остальным надо языками чесать? Их какое дело? Ну, в любом случае это наша тайна. Я никому не расскажу.
– Даже сестре?
– Ты же знаешь, что не расскажу. Не смогу. У нас не такие отношения.
– А она уже, как ты думаешь? – спросил Тристрам.
– Что? С мальчиком была?
– Да.
– Не знаю и знать не хочу. Меня это не касается. Если у нас с тобой это секрет, значит, у нее тоже.
– Все-таки она – твоя сестра.
– И что?
– Ты вполне можешь знать. Филип, к примеру, мне хвалился.
– Ну и зря. Наверняка все врал. Кто про это треплется, тот все выдумывает, а на самом деле ничего нет.
– С чего ты взяла?
– С того, что так и есть. Да ладно, нам-то что. – Она помолчала. – Я знаешь, что думаю, – сказала она, произнося врастяжку каждое слово. – Что мы с тобой жуть какие умные. Точно?
Тристрам внимательно посмотрел на нее, увидел, как глаза ее лучатся удовлетворением.
– Еще какие. Умнее не бывает.
И, захохотав, они накинулись друг на друга и покатились по стеганому одеялу, урча, повизгивая и причмокивая. Такие довольные. Такие счастливые.
– И это наша тайна.
– Да. Наша собственная.
А мое тело просто чинило надо мной казнь. Сидеть в этой позе я больше не мог, но, если встать, они почти наверняка меня услышат. Как быть? Медленно, дюйм за дюймом, я начал приподниматься с табурета. Если они меня услышат, я тут же умру… лучше умереть, чем уничтожить то, что создали они и чего не было у меня. Осторожно, бесшумно я пошел по саду к дому… но какое кошмарное пятно расплылось у меня на брюках! Влага напоминала о себе при каждом шаге. Как могло случиться, что я этого даже не почувствовал? Неужели слился с ними до такой степени?
Я взглянул на часы. Начало одиннадцатого. Им уже пора по домам, но, Господи, какие силы могут вытянуть их оттуда? Ведь у них теперь будет не жизнь, а сплошная нервотрепка – свидания урывками, втиснутые между уроками и отходом ко сну, игра в прятки с родителями и тому подобное. Картина предельно ясная. Кто-то должен их защитить. На цыпочках я прокрался назад к своему табурету.
Его маленький жезл плодородия снова восстал, и Дженни нежно его поглаживала. Вид у Тристрама был смущенный. Отчего-то он оробел. Он перекатился на живот и зарыл голову в стеганое одеяло. Дженни вздохнула и залезла на него верхом.
Она затряслась, как ковбой в седле, а вместе с ней затряслись – они еще не настолько выросли, чтобы раскачиваться, – ее прекрасные яблочки грудей. Давай, радость моя, прокатись на нем. Он было запротестовал, но она уже вошла во вкус игры и решила ему не уступать. Сидя на его ягодицах, она пришпоривала его пятками. Чуть отжавшись от пола, Тристрам поднялся на колени. Потом распрямил ноги, и она скользнула на несколько дюймов вперед, к его голове.
– Спорим, не продержишься? – На что?
– На что угодно.
Он начал раскачиваться из стороны в сторону и делать лягательные движения. Дженни в полном восторге вцепилась в него. Чувствуя, что вот-вот соскользнет, она схватила Тристрама за уши. Он взвизгнул и снова упал на колени.
– Это нечестно.
– А мы правил не устанавливали. И она снова пришпорила его.
– Ну, ладно. Твоя взяла. – Он говорил с полузакрытым ртом, на ковбойский манер. – Сегодня мне не повезло.
– То-то, приятель.
И она слезла на пол.
Они вытянулись на одеяле, держась за руки. Тристрам замурлыкал какую-то песенку, Дженни подхватила. Вот бы и мне с ними! Я проглотил слюну. А он начал поглаживать ее груди. Круглые, твердые, чистенькие яблочки, их форма не зависела от того, лежала Дженни или стояла. Нежные розовые сосочки медленно вздыбились, Тристрам смотрел на них во все глаза.
– Ты такая же умная, как и я. Твои груди – они меняются.
– Вовсе нет.
– Меняются. Смотри.
– Ничего они не делают.
– Сейчас нет, а раньше – да. Ты ничего не чувствовала?
– Чувствовала, конечно. Они, что, двигаются? В следующий раз ты мне скажи, ладно?
– Ну, Дженни.
– Правда. Скажи.
Он прильнул ртом к ее груди и начал осыпать ее поцелуями, ее пальцы поглаживали его волосы. Его рука скользнула вниз и погрузилась в шелковистый пух. Какой он гладкий, нежный. Никаких узелков. Рука его двинулась еще дальше, еще ниже.
– Не надо. Не сейчас. – Она вздохнула. – Не надо. Вдруг будет больно.
– Извини.
– Ты же не расстроился?
– Нет. Жалко, но раз нельзя, значит, нельзя. Но погладить-то можно?
– М-мм.
М-мм. Чтоб я сдох. Его рука бродила вверх-вниз по ее телу, а она смотрела на него со своей очаровательной улыбкой. Я взглянул на часы. Половина одиннадцатого. Ребятишкам пора домой. Я взял камешек и бросил его в сад Траншанов. Мои влюбленные замерли, превратились в слух.
– Что это было? – прошептала Дженни.
– Не знаю. На человека не похоже. Мы бы еще что-нибудь услышали. Но вообще уже поздно. Нас вот-вот хватятся.
– А сколько времени?
– Половина одиннадцатого.
– Ничего себе!
Они уже поднялись, уже натягивали на себя одежду. И тут только я заметил. Вот дурные! Они оба были в носках! Видно, не хотели, чтобы ноги мерзли. Разделись догола, а носки не сняли. Две нимфы. Оделись они быстро – минуты за две. Сложили ложе и затолкали в угол. Тристрам достал из коробки печенье, и малые дети немного пожевали, поулыбались, загасили масляную лампу – и исчезли.
Я задышал глубоко, шумно – все равно никто не услышит. Мне бы сейчас вытянуться в кресле, расслабиться, зажечь сигару. Я встал, размял ноги. Слизистое пятно подсыхало, брюки липли к коже. Я встряхнул ногами, чтобы их освободить. Сарай был пуст… интересно, чем там сейчас пахнет? Я пролез через дыру в заборе. Не я – Эпплби прокрался на территорию Траншанов, застыл в стойке карате, вслушиваясь в тишину, потом шагнул к двери сарая. Взялся за ручку двери. Один поворот – и можно входить. Вдруг раздались шаги, хрустнул прутик – кто-то шел к сараю. Не я, кто-то еще. Только этого не хватало. Спасите! Сердце заколотилось – так мы не договаривались. Я ретировался в кусты – и из темноты появился Тристрам. Вошел в сарай и через несколько секунд вышел, держа в руке свой галстук.
Выждав немного, проник в сарай и я. Ах, этот запах, эти ощущения! Какая-то пряность, еще что-то необъяснимое. Кажется, так бы и утонул в нем. Это их запах. Ее. Такой странный и совершенно для меня новый… и все же чем-то знакомый, мои ноздри улавливают его уже много лет. Если на свете есть жизнь, то вот она – здесь. И она принадлежит – хоть чуточку – мне.
ГЛАВА 16
– Сынок, давай подброшу тебя до школы. Отцовские усы приветливо махнули мне поверх залитых молоком кукурузных хлопьев.
– Не надо, папа, спасибо. Пройдусь пешком. Погода отличная. Спасибо.
– Келвин. Ну что ты! Если отец предлагает… Что с тобой творится! Каждый вечер куда-то исчезаешь. А теперь новость – ты предпочитаешь идти в школу, а не ехать. Это совсем на тебя не похоже, правда, Джордж?
– Оставь парня в покое. Не хочет побыть с отцом – его дело.
– Папа, да неправда это. Просто я не хочу, чтобы ты из-за меня крюк делал.
– Это пустяки, сынок.
Что оставалось делать? А ведь я хотел пойти в школу вместе с Тристрамом. Хотел услышать, что он скажет. Посмотреть, изменилось ли в нем хоть что-нибудь. Но… увы.
– Спасибо, папа. С большим удовольствием поеду.
– Только не пережимай.
– Джордж! Теперь ты.
– Приготовь еще кофе, Элис. И он мне подмигнул. Господи.
Он задом выгонял свой «ягуар» из гаража, я стоял на дороге и якобы руководил его действиями, а сам поглядывал – не появится ли маленький Тристрам? Про отца и машину я вспомнил лишь когда мне в лодыжки уткнулся задний бампер.
– Ты что, лунатик? Тебя зачем сюда поставили?
– Извини, папа. Замечтался.
Садясь в машину, я все-таки увидел Тристрама.
– Погоди секунду. Может, Тристрама подбросим?
– Кого?
– Парня Холландов.
– А-а, да. Парень Холландов.
И он сдал машину назад, резко нажал на тормоз прямо возле Тристрама.
– Залезай, парень. Подбросим.
Отказаться было неудобно. Боже, какой у него усталый вид! Нужно быть смельчаком, чтобы в таком состоянии даже подумать о том, чтобы в таком состоянии идти в школу, – нужно быть смельчаком. А что Дженни?
– Как отец? Матушка? – спросил отец. Тристраму было не до светской беседы. Ему бы сейчас побыть одному, уйти в себя, предаться всяким лирическим мыслям.
– В добром здравии, – немногословно ответил он. Отец засмеялся.
– В добром здравии? Один-ноль в твою пользу. А что в школе? Как школа? Тоже в добром здравии, надо думать?
Отец. Ну как он может? У человека первое утро после той самой ночи, а он с чем пристает?
– Нормально.
Я повернулся и посмотрел на него. Спокойный, притихший, аккуратненький в своей школьной форме под темно-синим плащиком. Но я вижу тебя насквозь. От меня – никаких секретов. Все как на ладони. Можешь закрываться в душевой, сколько угодно. Я уже все видел. Ну, сладенький, красивенький Тристрамчик, что скажешь? Под моим взглядом он заерзал. Да не хочу я тебя смутить. Знаю, тебе требуется защита.
– Ну, как тебе в соборной школе? Не так уж плохо, верно? – спрашивал отец. – Да и город ничего. Согласен?
Тристрам кивнул, думая совершенно о другом.
– Сегодня мы с Келвином совершим рекордный трюк – двухчасовое родео по городу. Он учится водить, – объяснил отец Тристраму. – Выучится – сам тебя сможет в школу подвозить. Верно, Келвин?
– Точно. Обязательно.
– Вот и молодец.
Почему-то мне показалось, что Тристрам ухмыляется за моей спиной. Я пожал плечами – так, без всякой причины.
– Парнишка-то тихоня, да? Ногу со сцепления убирай плавно.
– Кто? Тристрам?
– Да. Я же говорю тебе – плавно.
– Понял, папа. Не то, что тихоня. Просто ему всего четырнадцать лет.
– Все равно, сказать-то ему особенно нечего. Вообще он не дурак?
– Не знаю. С виду парень толковый.
– Интересно, с Траншанами они подружились? Плохо себе это представляю. По-моему, они друг другу нужны, как корове седло. А миссис Траншан…
– Мне она нравится. Симпатичная тетка. Слегка шумноватая, а так – ничего.
– Слегка? Да стоит ей что-то произнести шепотом, об этом знает весь Кентербери. Когда у нас взорвался котел, я даже не успел сантехнику позвонить, а об этом уже знал весь город. Я приехал в тот день на работу, так на меня все накинулись с расспросами: что да как? Ничего себе, слегка шумноватая.
– Не надо, папа, спасибо. Пройдусь пешком. Погода отличная. Спасибо.
– Келвин. Ну что ты! Если отец предлагает… Что с тобой творится! Каждый вечер куда-то исчезаешь. А теперь новость – ты предпочитаешь идти в школу, а не ехать. Это совсем на тебя не похоже, правда, Джордж?
– Оставь парня в покое. Не хочет побыть с отцом – его дело.
– Папа, да неправда это. Просто я не хочу, чтобы ты из-за меня крюк делал.
– Это пустяки, сынок.
Что оставалось делать? А ведь я хотел пойти в школу вместе с Тристрамом. Хотел услышать, что он скажет. Посмотреть, изменилось ли в нем хоть что-нибудь. Но… увы.
– Спасибо, папа. С большим удовольствием поеду.
– Только не пережимай.
– Джордж! Теперь ты.
– Приготовь еще кофе, Элис. И он мне подмигнул. Господи.
Он задом выгонял свой «ягуар» из гаража, я стоял на дороге и якобы руководил его действиями, а сам поглядывал – не появится ли маленький Тристрам? Про отца и машину я вспомнил лишь когда мне в лодыжки уткнулся задний бампер.
– Ты что, лунатик? Тебя зачем сюда поставили?
– Извини, папа. Замечтался.
Садясь в машину, я все-таки увидел Тристрама.
– Погоди секунду. Может, Тристрама подбросим?
– Кого?
– Парня Холландов.
– А-а, да. Парень Холландов.
И он сдал машину назад, резко нажал на тормоз прямо возле Тристрама.
– Залезай, парень. Подбросим.
Отказаться было неудобно. Боже, какой у него усталый вид! Нужно быть смельчаком, чтобы в таком состоянии даже подумать о том, чтобы в таком состоянии идти в школу, – нужно быть смельчаком. А что Дженни?
– Как отец? Матушка? – спросил отец. Тристраму было не до светской беседы. Ему бы сейчас побыть одному, уйти в себя, предаться всяким лирическим мыслям.
– В добром здравии, – немногословно ответил он. Отец засмеялся.
– В добром здравии? Один-ноль в твою пользу. А что в школе? Как школа? Тоже в добром здравии, надо думать?
Отец. Ну как он может? У человека первое утро после той самой ночи, а он с чем пристает?
– Нормально.
Я повернулся и посмотрел на него. Спокойный, притихший, аккуратненький в своей школьной форме под темно-синим плащиком. Но я вижу тебя насквозь. От меня – никаких секретов. Все как на ладони. Можешь закрываться в душевой, сколько угодно. Я уже все видел. Ну, сладенький, красивенький Тристрамчик, что скажешь? Под моим взглядом он заерзал. Да не хочу я тебя смутить. Знаю, тебе требуется защита.
– Ну, как тебе в соборной школе? Не так уж плохо, верно? – спрашивал отец. – Да и город ничего. Согласен?
Тристрам кивнул, думая совершенно о другом.
– Сегодня мы с Келвином совершим рекордный трюк – двухчасовое родео по городу. Он учится водить, – объяснил отец Тристраму. – Выучится – сам тебя сможет в школу подвозить. Верно, Келвин?
– Точно. Обязательно.
– Вот и молодец.
Почему-то мне показалось, что Тристрам ухмыляется за моей спиной. Я пожал плечами – так, без всякой причины.
– Парнишка-то тихоня, да? Ногу со сцепления убирай плавно.
– Кто? Тристрам?
– Да. Я же говорю тебе – плавно.
– Понял, папа. Не то, что тихоня. Просто ему всего четырнадцать лет.
– Все равно, сказать-то ему особенно нечего. Вообще он не дурак?
– Не знаю. С виду парень толковый.
– Интересно, с Траншанами они подружились? Плохо себе это представляю. По-моему, они друг другу нужны, как корове седло. А миссис Траншан…
– Мне она нравится. Симпатичная тетка. Слегка шумноватая, а так – ничего.
– Слегка? Да стоит ей что-то произнести шепотом, об этом знает весь Кентербери. Когда у нас взорвался котел, я даже не успел сантехнику позвонить, а об этом уже знал весь город. Я приехал в тот день на работу, так на меня все накинулись с расспросами: что да как? Ничего себе, слегка шумноватая.