Большаков Валерий. Кентурион

   – Не крутится! – проревел кушан.
   – Да ты не в ту сторону! Пустите!
   Рабы, бледные и растерянные, прижались к стенам, освобождая Сергию проход. По грудь в вонючей воде, Лобанов добрел до Гефестая.
   – Пошло! – заорал тот.
   Рев воды стал спадать, потихоньку прорезался гул сдвигаемого постамента.
   – Неферит! – позвал Сергий, оглядываясь на коридор. Вода заполнила его почти до потолка, только и было видно головы всплывших людей и пару лампионов, удерживаемых в руках.
   – Здесь я! – выдохнула девушка, выныривая и отплевываясь.
   – Ключик не потеряла?
   – Держу!
   – Поднимайся тогда первой!
   – Ага!
   Неферит подплыла, плескаясь, к ступеням, и взошла в отворяемый лаз. Мокрая туника красиво облепляла ее тело. «Об одном только и думаешь!» – выговорил себе Сергий и поднялся следом.
   В святилище Амона-Ра он застал паллакиду и одного из жрецов, бледного как колонны Зешер-Зешеру. Роксолан молча обошел его, а Эдик не удержался. Отфыркиваясь, он воскликнул:
   – А хороша водичка! Иди, освежись!
   Жрец, впавший в столбняк, содрогнулся, на него напала икота.
   – Сматываемся! – бросил Сергий.
   Пересчитав всех, поднявшихся из глубин, он поманил Гефестая, и они вдвоем задвинули постамент на место. Силы их хватило, видать, детали притерлись.
   Бегом покинув святилище Амона-Ра, контуберний спустился по пандусу.
   Паломники глядели на них с изумлением. С «великолепной девятки» лило и капало, сырые сандалии оставляли мокрые следы на дороге процессий. Сергий сделал твердокаменное лицо и выпятил челюсть, а Неферит мило улыбалась: дескать, ничего такого, окунулись разок…
   А в пахучих садах их уже ждали – десятки легионеров в полном боевом высунулись из-за мирровых деревец, поднялись из положения лежа, и грузной трусцой набежали, окружили контуберний. Кентурион, командовавший захватом, нетерпеливым жестом удалил Неферит за оцепление, и проревел:
   – Зухос, сдавайся!
   – Какой, к Орку, Зухос?! – взбеленился Сергий. – Тебе что, повылазило?!
   – Ма-алчать! – рявкнул кентурион. – Луки к бою!
   Десятка два нубийских лучников, черных, в одних набедренных повязках, просочилось между легионеров, обнаживших мечи. Туго натянулись луки…
   – Я преторианец! – заорал Лобанов. – Мы все преторианцы! Мое имя – Сергий, и…
   – Твое имя – Зухос! – прорычал кентурион, брызгая слюной. – Это ты, вороний корм, порешил моих друганов из охраны номарха! Моя бы воля, порубал бы тебя, пошинковал бы на фарш! Плотий! – рявкнул он. – Сервий! Вяжите этих засранцев! Только дернитесь! – погрозил служака Сергию со товарищи. – Я вам так дернусь… – не найдя слов для выражения, кентурион сплюнул под ноги.
   Здоровенные амбалы в панцирях последнего размера, подошли с опаской, скручивая в могучих лапах кожаные ремни и позвякивая бронзовыми цепями.
   – Сдаемся… – процедил Роксолан с отвращением, и протянул руки. – Парни, вы только не дергайтесь!
   Амбал, обрадовавшись, тут же стянул его руки ремнем и завязал на два узла. Цепи приспособили на ноги.
   – Опять попались… – уныло вздохнул Эдик.
   – Ничего, – хмуро буркнул Гефестай, складывая запястья, – не впервой…
   – Шагай, давай! – зычно скомандовал кентурион.
   Легионеры перестроились в две шеренги и повели пленников к реке. Там их уже ждала барит – барка в семьдесят локтей длиною, с двумя парусами и рядом весел по бортам. И везде было полно легионеров – у сходен, на палубе, у квадратного отверстия трюма.
   Кентурион, ранее похлопывавший по ноге витисом, тросточкой из виноградной лозы, указал им на трюмный лаз:
   – Вниз!
   Контуберний полез, куда было сказано, и расселся на резаной соломе. Лестницу тут же убрали, но люк не закрыли – для вентиляции и освещения.
   – И куда нас? – подал голос Эдик.
   Сверху заглянул ухмылявшийся кентурион.
   – В каменоломни, Зухос! Через год вы все сдохнете, козлодеры вшивые!
   – Сам ты… – прошипел Эдик, но уточнять не стал: вернулась гладиаторская привычка… Хорошая привычка – проглоти оскорбление, но не прощай и не забудь. А при случае вспомни – и отомсти!

Глава 7

Каменоломни «Пер-Ифсет»

 
   Барка тащилась вверх по Нилу, одолевая течение с помощью развернутых парусов – северный ветер, благословение Египта, дул постоянно, с утра до вечера. Если бы легионеры сели за весла, то до места добрались бы куда быстрее, но римляне не спешили. Они несли службу – пили, ели, изредка спуская в трюм кувшин с теплой водой, разбавленной вином, и огрызки. Эдик гордо фыркал, а Сергий морщился, но ел, благо что руки им связали спереди. На второй день и Чанба «засунул своюгордость в одно место», как ему посоветовал Гефестай, и потянулся к плохо обглоданной журавлиной ножке – голод здорово понизил порог брезгливости.
   – Что делать будем? – спросил Искандер, отпивая из кувшина, кое-как ухватывая его за ручку, и передавая сосуд Сергию.
   Лобанов молча приложился к питью, делая хороший глоток.
   – Не знаю пока, – сказал он и протянул кувшин Акуну.
   – Осмотримся, – буркнул Гефестай, – тогда уж…
   Сергий согласно кивнул.
   – Может, Неферит подмогнет? – предположил Эдик.
   – Лучше на нее не рассчитывать, – покачал головой Лобанов. – Будем надеяться только на себя. Кстати… Нас везут «на зону», так что «не верьте, не бойтесь, не просите»! И не выступайте! Всему свое время…
   Неделя прошла, пока барка дотащилась до второго порога Нила. В этих местах берега сужались, почти не оставляя места под поля, огромные скалистые утесы вздымались из воды, блестя на солнце фиолетовыми и желтыми боками, а вода нильская пенилась, скатываясь с переката Семне, грохотала и бурлила, вскидывалась над окатанными камнями, пласталась над глубокими местами, свивала и развивала потоки.
   Остров Уронарти попирала древняя крепость – цельный глинобитный куб в тридцать локтей вышины, заделанный камнем и подпертый мощными контрфорсами, два из которых были надстроены квадратными наблюдательными башенками. Узкая крутая лестница вела на верхнюю площадку крепости, обнесенную парапетом. Наверху стоял лишь дом коменданта и навесы для дозорных, а казарма, склад, каптерка и прочее хозяйство прятались в глубине целика. Невысокая стена окружала основание крепости, разрываясь у пристани, сложенной из огромных известняковых глыб. На скале, что напротив, висела древняя каменная доска с грозным запретом неграм из страны Куш и Уауат совать нос в пределы Та-Кем. В пределах видимости, в самом узком месте, виднелись еще две крепости.
   Видом этим Сергий с друзьями любовался с палубы барки. Конвоиры не спеша готовились к этапированию – вязали контуберний одной тяжелой цепью, крепя эти вериги к ошейникам и поясам.
   – И по этапу, – хрипло запел Эдик, пародируя Уголовного авторитета, – снова гонят Зэ-Ка!
   – Тормози базар, Сармат! – хмуро посоветовал Искандер.
   – Все путем, братан! – вскричал Эдик, строя пальцами козюльки. – Мотаем срок всей бригадой! Будем зону держать, по понятиям!
   Барка подвалила к берегу, попала под защиту могучего каменного мола, и качка утишила колебания. Заскрипело дерево борта, сдирая стружку о камень причала. Стрелки-нубийцы, оживленно тараторя, перескочили на берег и прокинули сходни, сбитые из досок, исшарканных и занозистых. Сходни грохнули о палубу.
   – Не спим! – заорал мордатый легионер, помахивая гладиусом. – Шагаем, шакальи охвостья!
   Контуберний безропотно поднялся на берег, построился в колонну по одному, не дожидаясь указаний.
   – Па-ашли!
   Гремя ножными кандалами, позвякивая общей цепью, восьмерка – четверо рабов и столько же «хозяев» – пошагали через обширный пустырь, треугольником тянувшийся от обрывистого берега меж двух скалистых стен, сходившихся в узкое ущелье. На пустыре – растрескавшаяся глина с наметами песка – ничего не росло, кроме чахлых колючих кустиков, да редко разбросанных диких арбузов, пустых внутри, как сдутые мячи. Жара была нестерпимая, знойные волны воздуха колыхались между раскаленных стен ущелья, а когда поднимался ветер, создавалось полное впечатление, что дует из топки, нагоняя лишнюю духоту. При этом ветродуй выгонял из скалистого каньона мельчайшую пыль, сек кожу крупинками песка, и через час лицо и руки горели, как теркой надраенные, а струйки пота казались пролитым кипятком.
   Легионеры живо обвязали лица шейными платками, а вот конвоируемым спасу не было. Сергий шагал, жмурясь и отворачиваясь, и думал: а каково работать в таких вот вредных условиях? Ворочать тяжеленные камни, долбить их… Или что им предстоит? Скоро узнаем…
   Ущелье вильнуло в сторону, и расширилось – слева скалы осыпались каменным крошевом наподобие амфитеатра, а справа, в отвесной стене, зиял квадратный проем.
   – Заходим! – скомандовал мордатый римлянин.
   Сергий, ступавший первым в связке, шагнул внутрь. Он оказался в маленьком святилище, испещренном надписями мастеров-строителей, с бюстами надсмотрщиков, изваянными прямо в стенах. Судя по всему, убежище в скалах отмечало половину пути…
   Не дожидаясь позволения, Роксолан тяжело опустился на пол и привалился к стене. В святилище было тепло, его стены не хранили промозглой сырости, но, по сравнению с пеклом по ту сторону входа, здесь царила прохлада и свежесть. Лобанов облизал сухие, растрескавшиеся губы. Хм… Это так говорится – «облизал». Нечем было особо облизывать, рот пересох, а язык еле ворочался.
   – Раздать воду! – скомандовал мордатый, и контуберний по очереди присосался к вожделенному бурдюку. Последним напился Сергий – с ощущением, что нёбо впитало воду, как промокашка, а до скукоженного желудка жидкость так и не докапала.
   – Век свободы не видать! – пробормотал Эдик, откидываясь к стене и закрывая глаза.
   Лобанов помочил пальцы и протер глаза. На мизинце остался серый налет. Прикинув, что к чему, он оторвал от своего схенти длинный лоскут и обвязал им рот и нос. Дышать сквозь ткань было неприятно, зато и пыль не занесет в легкие.
   – Правильно! – оценил его действие Искандер. – Технику безопасности надо соблюдать.
   И тоже рванул матерчатую полосу.
   – Па-адъем! – заорал мордатый, вставая. – Лучники вперед!
   Шустрые нубийцы выскользнули наружу, за ними двинулся контуберний, окунаясь в духоту. Тело стремительно теряло влагу, кровь густела, и сердцу все труднее было ее прокачивать. От того темнело в глазах, а в голове мутилось – рассудок сдавался, уступал грозному светилу, и уже не носитель разума шествовал по пустыне, а мозговитая тварь, тупое межеумное существо, еле переставлявшее ноги, словно втаптывавшее короткую тень в набитую тропу.
   – Пришли… – невнятно выговорил Искандер.
   Сергий поднял голову. Ущелье расширилось, а еще дальше его скалистые стены расходились горными хребтиками, забирая в круг обширную котловину, загроможденную скалами, ступенчатыми террасами спускавшуюся к солончаку – трупу озера, пересохшего в незапамятные времена.
   Между карьером и скалами стоял маленький каструм – военный лагерь, обнесенный квадратом стен из кирпича-сырца. В одном из его углов прорастали хилые деревца, отмечая колодец.
   – Нам не туда, – вяло сказал Уахенеб, – нам в шене…
   Он поднял руку, звякая цепью, и показал на другой квадрат – глухих и толстых стен в десять локтей высоты, с навесами из циновок на углах.
   – Точно, зона… – пробормотал Эдик.
   Контуберний затолкали в узкую створку ворот, прорезавших желто-серую поверхность стены шене – работного дома, и ввели в узкий двор-проход между двух стен. Внутренняя стена была ниже, чем наружная, У стены стояли скамейки, плетенные из сучковатых ветвей, а под лестницей, ведущей на внешнюю ограду, помещался навес – рама с дырявыми циновками, поднятая на четырех жердях. Там, за грубым столом, сидел бритоголовый, короткошеий человек, в котором Лобанов с тоскою узнал приставалу, сшибленного им с галереи ксенона. Может, тот его не узнает? Сергий загорел до черноты, оброс щетиной, шевелюра запорошена пылью…
   – Сенеб, Хатиаи! – ворчливо поздоровался мордатый, исчерпав свои знания египетского, и продолжил уже на латыни: – Привел тебе пополнение! Будь зорок – эти… как их… мере ^[48]особо опасные!
   – Сенеб, Клавдий! – ласково промычал безшеий Хатиаи, начальник шене. Его розовое, жирное лицо поплыло в улыбке, а короткий, широкий нос, задранный так, что выпячивались крупные ноздри, азартно зашевелился. – Не волнуйся, еще и не таких обламывал!
   Оглядев контуберний маленькими поросячьими глазками – сходство с Пятачком усиливали белесые бровки и выцветшие реснички – Хатиаи молча отпер низкую дверь во внутренней стене и жестом показал: прошу!
   Сергий пригнулся и перешагнул порог, седловатый от множества ног, шаркавших по нему. Он очутился на унылом, пыльном плацу. По одну сторону теснились глинобитные хижины с общими боковыми стенами. Ряды этих клетушек разделяли узкие проходы, а задний левый угол огораживал заборчик из плоских камней. Из-за заборчика несло, как от общественного туалета, перебивая пыльный запах разогретой глины.
   – Коллективная параша, – усмехнулся Эдик.
   Легионеры быстро поснимали с контуберния цепи и кандалы, разрезали ремни, стягивавшие руки.
   – Свободны! – ухмыльнулся мордатый, но длинный кинжал в ножны не убрал.
   Вперед вышел Хатиаи, а пятеро здоровенных туземцев, шагавшие вперевалочку, остановились у него за спиной. Все пятеро были в заношенных туниках, волосатые ноги обуты в калиги с тройной подошвой подкованной медными гвоздями, в руках увесистые палки, за поясами – плети.
   – Вертухаи местные… – заикнулся было Эдик.
   – Ма-алчать! – рявкнул мордатый.
   Хатиаи покачался, то поднимаясь на носки, то опускаясь на пятки.
   – Отныне вы никто! – громко и пафосно заявил он. – Вы – мере, это то же самое, что и «мердэ»! ^[49]Безыменная и безгласная рабочая сила! Рабочая скотина, которая должна ишачить что есть мочи, и тогда ее покормят чечевичной похлебкой и дадут воды! Если же скотина заупрямится, она отведает другого блюда – плетей или палок! И запомните: вы пришли сюда, чтобы здесь и остаться! Даже вашим Ка отсюда не уйти – мы не погребаем дохлых мере! Вон где ваши могильщики! – Хатиаи показал в небо, белесое от жара, словно растопилась лазурь и стекла на землю. В дрожащем мареве лениво кружили стервятники. – Самые тупые из вас, – продолжал Хатиаи с напором, – иногда бунтуют! Может, заметили за стенами шене вкопанные в землю столбы? Так это для бунтовщиков! Этих скотов привязывают к столбам и обмазывают медом! – начальник шене садистски ухмыльнулся. – Уж не знаю, откуда тут пчелы и осы, мухи и прочие букашки, но они стаями слетаются на мед, и ну лакомиться!
   – А как эти придурки орут! – заулыбался мордатый. – Как воют! Шакалам до них далеко!
   Хатиаи согласно усмехнулся, и по-новой оглядел строй.
   – Все ясно? – спросил он, и глянул за плечо. – Пи-нем, Маи – расселить! Каждому по чашке в руки!
   Два курчавых добра молодца обошли Хатиаи и показали палками направление движения.
 
   Сергий встал на четвереньки и пролез в свою клетушку. Две охапки жесткой травы составляли всю её обстановку. Надсмотрщик Маи просунулся следом, буркнул что-то в курчавую бороду, швырнул Роксолану глиняную чашку. Тот поймал свою посуду и сел на траву.
   Оглядев потолок, обмазанный глиной, сквозь которую проглядывали сучья перекрытия, Лобанов остановил свой взгляд на охапке травы в соседнем углу. Весь контуберний распределили по одному ряду каморок «с подселением». Интересно знать, кто его сосед? Еще интересней другой вопрос: как выяснить это в отсутствие хозяина? Обычно это помогают узнать предметы, но какие могут быть личные вещи у мере? Здешнее стадо среднего безрогого скота владеет лишь кормушками… Сергий протер пальцем выданную ему чашку, и вздохнул.
 
   Очень быстро стемнело, и тут квадратный двор шене наполнился гулом голосов, мерным как прибой – ни криков, ни хохота не раздавалось. Чему радоваться мере? Уработаешься так, что не то что кричать – дышать невмоготу!
   Резко потемнело – это в клеть пролезал ее бывший единоличный владелец, а ныне сосед Сергия – хмурый человек правильного сложения, худой, правда, со светлым оттенком кожи, рыжеватыми волосами и голубым цветом глаз. В руках он держал горящую ветку-фонарик, наполнившую клеть смрадным дымом.
   – Сенеб! – поздоровался Лобанов.
   – Сенеб… – удивился мере. Разглядев Серегины светлые волосы, он обрадованно спросил: – Темеху?
   Это слово, обозначавшее ливийцев, Лобанов знал. И покачал головой.
   – По-латински говоришь? – спросил он.
   – Я говорить латынь, – пробурчал сосед разочарованно. – Не знать, зачем…
   – Меня зовут Сергий, – представился Роксолан. – А тебя?
   Но сосед-ливиец свирепо подул на ветку, гася свет, лег на ворох травы и отвернулся к стене. Сергий пожал плечами, и тоже закрыл глаза. Духота мешала заснуть, но усталость пересилила…
   Ночью он проснулся от холода. Пустыня остывала быстро. Раскаляясь, как сковородка, днем, ночью пески отдавали тепло. Короткий миг прохлады сменялся ознобом. Свет луны, заглядывавший в лаз, высинил фигуру ливийца, скорчившегося на своей охапке. Спит… Привык, наверное. Сергий смотал с себя схенти, расправил полосу ткани и укрылся ею. Помогло мало – тонкая материя не грела, да и как укроешься этим лоскутом? И теперь трава колола голую задницу… Чертыхаясь, Лобанов кое-как скрутился в позу кошки на завалинке, но сон не шел – было очень неудобно и очень холодно. Да и мысли мешали. Это Хатиаи пусть тут остается непогребенным, а он в мере не нанимался. Бежать надо, только куда? Ущелье стерегут легионеры, и наверняка нарушители дисциплины, а иначе за что их сослали в эту дыру, сторожить людей-скотов? Правда, горы вокруг – не препятствие, одолеть их – не проблема. Перешел их – и дальше шагай. Куда только? Нубия вокруг. Пустыня. Тут шагу нельзя сделать, не зная, где колодцы или источники! Без воды солнце их убьет на другой день, высушит, превратит в мумии. Бот, будет стервятникам радости…
 
   На восходе солнца зарокотал большой барабан – два надсмотрщика били в него колотушками. Подъем!
   Лобанов, согревшийся под утро, встал с тяжелой головой. Глаза слипались. Ливиец, едва протерев глаза, подцепил свою чашку и ловко выскользнул наружу. Посыпались частые удары по бронзовой доске-билу.
   Тут же в лазе показалась голова Эдика.
   – Босс! – позвал он. – Завтракать зовут! Или вы на диете?
   – Брысь! – мрачно сказал Сергий и полез наружу. Надо травы набрать побольше, подумал он, и циновку какую-нибудь сплести. Типа, дверь. Хоть не так дуть будет…
   Народу в шене набралось – сотни. Роме, эллины, иудеи, арабы, эфиопы, нубийцы… Солнце и труд стандартизировали внешность узников – все были тощими, жилистыми и черными, кто от загара, кто от природы. Гефестай уже стоял у большого котла, и лаялся, устанавливая очередь.
   Длинный как жердь египтянин с несоразмерно большими кулаками, орал Гефестаю в лицо:
   – Прочь, раскормленное отродье Сетха! Какая очередь, выкидыш гиены?! Я – Иути, и всякая очередь начинается с меня!
   – Начиналась! – вмешался Сергий, и протянул повару, зашуганному пареньку со слезой в глазах, свою чашку. – Что у нас сегодня на завтрак?
   – Т-то же, ч-что и в-в-вчера… – выговорил пар-ниша. – Ч-чечевичная п-похлебка…
   – Прочь! – прорычал Иути.
   – Плесни мне! – сказал Сергий, протягивая чашку повару, и делая вид, что Иути – это песчаная блоха, замечать прыжки коей не в его правилах.
   Длинный Иути растерялся даже. Видно, он был из тех, кто «держал зону», и теперь от него требовалось одно – доказать свое право на власть. Силой. Египтянин качнулся, и ударил Роксолана в лицо, растопырив пальцы – подлый прием уличной шпаны. Лобанов не стал уворачиваться. Перехватив руку, наносившую удар, он вывернул ее и сломал, одновременно совершая выпад правой в область печени. «Пробил» – Иути пожелтел, у него изо рта выплеснулась темная кровь.
   – Р-разойдись! – заорал легионер.
   Несколько надсмотрщиков заработали палками, расточая толпу. Подойдя к стонущему Иути, харкавшему вязкой кровью, римлянин брезгливо скривился. Пнув «пахана» по руке – египтянин завизжал, захлебываясь, – он убедился, что конечность сломана. Покачав головой – не работник! – легионер вытащил меч и проткнул Иути. Толпа безмолствовала.
   Пинем с Маи ухватили «пахана» за тощие ноги с несоразмерно длинными стопами и уволокли прочь, пачкая плотную глину бурыми мазками. Сергий почувствовал мимолетное раскаяние, но тут же задавил в себе ростки милосердия и жалости – не время для чувств. И вообще, раньше надо было думать! Ясно же, что в шене госпиталя нет. Тут даже проще, чем в армии: «Не хочешь работать? Заставим! Не можешь? Меч в брюхо – и на корм птичкам…»
   Лобанов внимательно оглядел мере – лица были злые, заморенные, равнодушные, трусливые, покорные. Он поднял взгляд – по стене ходили нубийцы с луками в руках. Обернувшись к повару, Сергий спросил:
   – Чего ты ждешь? Ты мне налил?
   Парнишка перепугался, пошурудил в котле черпаком и вывалил в Серегину миску полную порцию чечевичной похлебки. Поваренок, тонкорукий нубиец-малолетка с пузом, из которого выпирал пуп, поспешно протянул Сергию черствую лепешку. Лобанов сдержанно кивнул, и отошел к стене. Присел на корточки, и пошел наяривать угощение. Мере задвигались, зароптали.
   – Соблюдайте очередь! – бодро рокотал Гефестай. – Не напирай! Котел большой, всем хватит! Эй, ты, – обратился кушан к повару, – тебя как звать?
   – Ш-шедау 3-заика… – пролепетал тот.
   – Отлично, Шедау! У тебя один черпак? Не-ет! Вон же еще один! А ну-ка… – обернувшись к толпе, он поманил изможденного иудея с клочкастой бородой и смешными пайсами. – Становись, тоже будешь наливать!
   Тот поспешно занял рабочее место. В две руки котел опорожнили быстро. Мере разбрелись по плацу, приседая у стен, в короткой тени, или на солнце. Хлюпающие и чавкающие звуки заполнили шене.
   Сергий доел варево, выскреб остатки разбухшей чечевицы огрызком лепешки, и отправился в угол, затененный навесом – там, воткнутые острыми донцами в песок, стояли амфоры с водой.
   – Ну, вот, – бодро сказал Эдик, – как говорил мой дед Могамчери: «Теперь можно и с голодными повоевать!»
   – А ты как? – спросил Сергия Гефестай.
   – Честно? – прищурился тот. – Как говорил мой дед Семен: «Ни в голове, ни в заднице!»
   – О! Золотые слова!
   – Завалили всю посевную… – уныло проговорил Акун, подливая себе в чашку из амфоры.
   – Пейте вино разбавленным! – хихикнул Эдик. – Не уподобляйтесь диким варварам!
   – Не подхватить бы тут какую-нибудь палочку… – озаботился Искандер. – Палочку-скакалочку…
   Грянул удар в кожаный бок барабана, и грубый голос мордатого проорал на весь шене:
   – Строиться, птичья пожива!
   Мере поспешно сбились в кучу, отдаленно напоминавшую отряд.
   – Держимся вместе! – быстро сказал Сергий, и контуберний выровнялся, стал в одну шеренгу.
   Открылась низкая дверь в стене, и мере потянулись к выходу. Их ждал долгий-предолгий день на солнце, в пыли и в поту, когда бронзовые инструменты делаются совершенно неподъемными, глаза застит красная пелена, а кнут надсмотрщика так и гуляет у тебя по спине. Ты вздрагиваешь от боли, но сил нет сдвинуться с места, и ощущения твои притуплены, и смертельное равнодушие медленно вытесняет из тебя волю к жизни…
 
   За внешней стеной мере ждал конвой – добрая кентурия потных и раздраженных легионеров прохаживалась, подтягивая перевязи. Ни щитов, ни доспехов у них не было, но и облегченный вариант напрягал. Ни к мечу, ни к поножу нельзя было дотронуться – раскаленный металл жег. А походи-ка ты в шлеме, который горяч, как котелок, снятый с огня! Ходишь, а голова пухнет – варится в собственном соку, запекается, фаршированная мозгами…
   – Выходим!
   Растянувшись длинной колонной, мере пошмурыгали на работу – к тем самым террасам, что уступ за уступом спускались по стенам котловины к солончаку. Это был карьер, где издревле добывали красный и красновато-пестрый гранит. Тысячу лет назад, две тысячи, три… Ломали каменные глыбы, распиливали их, обкалывали, обтесывали. Тащили, надрываясь, гигантские заготовки под будущие статуи и обелиски, волокли к реке, грузили на громадные барки-катамараны. Вьется пыль над древним плитоломищем, и чего в той пыли больше – частиц гранита? Или размолотых человечьих костей?
   Главный надсмотрщик, худой и надменный старикашка в длинной белой тунике, в белых сандалиях на толстой подошве и в широкополой шляпе, мигом распределил новеньких. Искандера, Гефестая, Регебала, Кадмара и Акуна он послал в тянульщики – волочить деревянные салазки для перетаскивания глыб камня, а Сергия, Эдика и Уахенеба приставил к бурильщикам, среди которых Роксолан узнал и «своего» ливийца.
   – Вот линия разлома! – сказал главный резким и неприятным голосом, рукой показывая на тонкую белую полоску, оставленную зубилом. Полоска тянулась по всей поверхности огромного гранитного блока. – Через каждый шаг… – продолжил он, ступая вдоль разметки, и прикрикнул: – Ахми, отмечай углем!
   Давешний ливиец проворно подскочил. Надсмотрщик шагал журавлем, а ливиец, сгибаясь в три погибели, ставил крестики там, где ступала нога в белой сандалии.
   – Здесь будете бурить на глубину локтя! – проговорил надсмотрщик, морща и кривя лицо. – Ахми, Ахавер! Покажите этим!..