Страница:
Мужчины поднялись ко дворцу, миновали бронзовые ворота в высокой мраморной ограде, и прошли под сень колоннад. Здесь гуляло эхо, и шаги гулко отдавались, мечась среди мраморных столпов.
– А где Зухос сейчас? – спросил Сергий.
– Вероятно, в Александрии, – ответил примипил, выходя в обширный перистиль. Посреди перистиля сох старый мраморный фонтан, из зарослей сорной травы, вымахавшей по пояс, торчали статуи.
– Вероятно? Или точно?
– Точно о Зухосе говорить нельзя! Но на днях мы нашли мертвого стражника в квартале Ракотида. Молодой, здоровый парень, ни царапины на теле, ни малого следа яда, а лицо такое… Будто перед смертью он увидал целый легион «отвращающих лица» – злых демонов ночи! Так убивает Зухос… Располагайтесь! – показал кентурион на комнаты, выходившие во двор. – Можете занимать любую.
Он подал знак своим дюжим бойцам, и направился к выходу. Замешкавшись, примипил повернулся к Сергию, и неуверенно сказал:
– Я второй год пытаюсь заполучить портрет Зухоса, но местные художники боятся изображать «Крокодила». Все, что я знаю, – Зухос высок и статен, волосы на голове он начисто сбривает, как местные жрецы. Кожа бледная, нос хрящеватый, с горбинкой, глаза большие, а ресницы по-женски густые. Уши оттопыренные. Голос у Зухоса красивый, глубокий, а походка… Он не ходит, а ступает, являя себя… – Сезий Турпион вздохнул: – Описание это добыто целой чередой смертей. Наши парни, умирая, передавали по цепочке одну черту Зухоса за другой…
– А особые приметы у «Крокодила» имеются? – спросил Сергий. – Ну, там, родинки, шрамы…
Сезий оживился.
– Насчет шрамов не осведомлен, а родинка у Зухоса есть! Большая, слева на шее, похожа на косую звезду.
– И последний вопрос. С чего начать наши поиски? Что бы ты сам взял за отправную точку?
Сезий ненадолго задумался, и выговорил:
– Я бы начал с храма Сераписа и с Мусейона… И там, и там у Зухоса хватает сторонников. В Серапейоне – это египтяне-фанатики, а в Мусейоне – ученые эллины. Эти спят и видят, как власть в Египте вернется к царю из рода Птолемеев. Они согласны терпеть даже фараона Зухоса, лишь бы не мы правили Египтом. Не любят «грэкусы» Рим! Ну, ладно, пошел я…
– Можно вопрос? – влез Эдик. – А чего ж вы сами, коли знаете, где искать, не схватили этого крокодила за хвост?
Примипил покраснел.
– Уже двадцать человек из кентурии, – сказал он со злостью, – я проводил в александрийский Некрополь! Все они погибли, исполняя мой приказ – взять Зухоса живым или мертвым.
– Лучше мертвым, – сказал Сергий примирительно, и показал Эдику кулак.
– Что да, то да… – буркнул примипил и попрощался: – Вале!
– Вале… – молвил Роксолан задумчиво, и глянул на Искандера. Тот понял его мысль, и ухмыльнулся.
– Я – «грэкус» толерантный. Рим уважаю!
– Ладно, «грэкус», становись в строй, послужим Империи!
– Устроим сафари на крокодила! – кровожадно потер руки Эдуардус Сармат.
Внимательно оглядевшись, Сергий прошел в Алебастровый зал дворца – чего скромничать. Чертог сиял. Все стены его были облицованы белым алебастром – талантливый резец изобразил на их сияющей поверхности сцены из эллинских мифов. Легкие колонны из черного мрамора поддерживали потолок и упирались в мозаичный пол, выложенный картинками на тему амурных отношений Психеи и Аполлона.
– Сделаем так, – сказал Лобанов. – Ты, Уахенеб, отправишься в храм Сераписа. Больше просто некому. Мы-то по-египетски ни «бэ», ни «мэ», ни «кукареку». Устроишься там кем-нибудь, чтобы везде можно было лазать…
– Понял, – серьезно сказал Фиванец. – Что я должен делать?
– Смотреть и слушать! Вычислять подозрительных. Следить за ними. Обращать внимание на любые странности.
– Понял, – по-прежнему серьезно повторил Уахенеб.
– В помощь тебе даю Кадмара.
– Только я языка не знаю! – предупредил галл.
– Твоя задача – ходить за Уахенебом и беречь его от неприятных встреч.
– Это можно, – успокоился сын Каста.
– Я с Искандером займусь Мусейоном, – продолжил Лобанов, оборачиваясь к остальным, – а вам придется побегать по городу! Гефестаю с Эдиком я поручаю Брухейон. Это здесь, ближе к центру, богатый район. А Регебал с Акуном пусть прошвырнутся по Дромосу – так тутошняя главная улица зовется. Задача у всех одна – разведка!
– Найти и обезвредить! – произнес Эдик мужественным голосом, уворачиваясь от Сергиева тумака.
Квинт Раммий Марциал не считал себя самым умным, и весьма смутно понимал, отчего именно ему Адриан оказал такую милость – удостоил повязок префекта Египта. Но был рад оказанному доверию и вовсю наслаждался преимуществами своего положения. Взять, хотя бы, место его жительства – Цезареум, выстроенный Клеопатрой. Это же огромный дворец, достойный самого принцепса! Одни пропилеи чего стоят. И как дивно сопряжены стили, египетский и эллинский, как выдержаны пропорции! Входишь – и чувствуешь, будто у тебя венец на голове… Или, к примеру, богатые купцы. Он только одного и помнит по имени – Саргона, хитромудрого финикийца. А сколько их уже перебывало в приемных? Сколько золотых статеров ими всеми отсыпано под шепоток: «Исключительно в знак уважения… Ради дружбы с таким большим человеком… Это не жертва, это залог общего преуспеяния…»
Юпитер Всеблагой! Он им даже не подмигивал, виду не подавал. Эти богатеи сами несли ему золото. Но Квинт может честно и прямо смотреть всем им в глаза, ибо не должен никому ни асса. Купцы платили за поблажки?.. Они их получили. И все довольны, и вся деловая Александрия зауважала нового префекта, поскольку убедилась: Марциал чтит обоюдность великого принципа «Ты мне, я тебе»! Чтит и не нарушает сего неписаного закона.
Потому и на душе у него легко… Квинт Раммий Марциал – коренастый, плотный мужчина с коротко стриженными волосами на шишковатой голове – подошел к бронзовому этрусскому зеркалу. Повернулся левой щекой, повернулся правой. Хм… А неплохо бреет этот новый цирюльник, как его… Пандион! «Грэкус», но толк знает. Всё римские порядки нахваливает, а о соплеменниках своих отзывается с легким презрением – дескать, статуи ваять научились, но к искусству закона, к искусствам мира и войны даже не приблизились. И разве он не прав? Вот она, Александрия! И кому принадлежит эта вотчина эллинов, иудеев и египтян?.. Риму! Великий македонец расширил пределы Эллады до самой Индии, а толку? Раскокали эллины империю, как вазу, на мелкие кусочки. Как ткань драгоценную, на лоскутья извели. А почему? А потому, что болтуны они, и больше никто! Лодыри изнеженные и мужеложцы – правильно Пандион говорит. Не-ет, только Рим достоин владеть миром! Ибо золотом скрепляет то, что завоевано железом.
Префект перешел к окну и раздвинул полупрозрачные занавеси. Александрия… Город достославный, город прекрасный, город порочный. Здесь по одним и тем же улицам прогуливаются ученейшие мужи, отрицающие богов, и пророки всех мыслимых вер, искуснейшие шлюхи и нецелованные девственницы. Город тайн, город сокровищ, город лиходеев…
Квинт Марциал нахмурился. Ах, Зухос, проклятущий Зухос… Не будь тебя, какое же тихое счастье постигло бы префекта Египта! Но ты есть, побери тебя Орк… Черная тучка в безоблачном небе.
– Сиятельный… – послышался робкий голос раба-корникулярия. [10]– Гости прибывают…
– А, да-да! Венуст, проводи всех в триклиний, [11]я скоро.
Венуст поклонился и повернулся уходить.
– Да! – окликнул его префект. – А танцовщиц ты пригласил?
– Да, сиятельный.
– Отлично!
Квинт Марциал собирал уважаемых людей города на пирушку-симпосион – без видимой цели, просто чтобы обрасти связями погуще. Лишенный предрассудков, он поначалу и алабарха думал позвать – главу всех александрийских иудеев, не старого еще Аода сына Гедеона, но быстро отбросил эту мысль. Не хватало еще, чтобы уважаемые люди сочли его сумасбродом! Алабарха мы приманим завтра, и зазовем во дворец вечером, когда наступит время сов…
Оглядев себя еще раз в зеркале, Квинт оправил белоснежную тогу, и твердым, уверенным шагом направился в триклиний – продолговатый обширный зал, разделенный на две части шестью колоннами тиволийского мрамора. На полу из драгоценной мозаики сплетались нимфы и фавны. В глубине зала за колоннадой стоял круглый стол, вокруг которого разместились двенадцать высоких бронзовых лож, уложенных пуховыми подушками в пурпурных наволочках. Лампы из алебастра и позолоченной коринфской бронзы были потушены, но запах ароматного нарда еще витал в воздухе.
Гости уже возлежали за столом, и хозяина встретили дружным ревом. Пришел городской эдил, сухой и черствый, как забытый сухарь; пара номархов [12]из Нижнего Египта, восторженные провинциалы, для которых приглашение в Цезареум – великое событие; прокуратор, одетый и причесанный с потугами на моду, но отстающий от римских модников ровно на год; магистр Нильской флотилии проездом в Фивы; легат Второго Траянова легиона, грубый вояка, и александрийские толстосумы, чье положение в обществе было прямо пропорционально объему мошны. В сторонке жались молоденькие египтяночки, наигрывавшие на флейтах и арфах. На свободном месте за желобчатыми колоннами танцевали девушки в длинных полупрозрачных одеяниях, с браслетами из разноцветного бисера на тонких запястьях и поясками из красных бус. Их черные волосы, заплетенные во множество тонких косичек, перекидывались с плеча на плечо, а напомаженные ротики выпевали: «Ты встречаешь в стране Куш красивую девушку, она отдает тебе цвет своей груди!»
– Приветствую! – поднял руку префект и прилег на левое ложе, называемое нижним. Верхнее, стоявшее посередке и считавшееся почетным, префект предложил магистру Валерию Юлию. Это вызвало ревнивую бледность у легата Марка Квинтилия, зато пунцовый налив на щеках Валерия однозначно подтверждал: данного индивидуума можно смело записывать в список самых преданных друзей.
– Для начала выпьем! – провозгласил префект.
Раб-виночерпий налил всем темного абидосского вина, и гости хором заголосили:
– Ио! Ио! [13]
Префект хорошенько отпил, смакуя сладкий хмель, и засмеялся. Протянув руку к полукруглой софе «сигме», он нашарил на ней забавную игрушку – изображение мумии, туго обмотанную полосками ткани.
– «Веселитесь и пейте, – провозгласил он, – пока вы на земле и не стали такими, как она»! [14]
Гости дружно загоготали, и рабы бросились доливать в опустевшие чаши напиток уам – смесь белого и красного вина с мелко нарезанными фруктами. На закуску подавали окорока антилопы орикса, [15]жаркое из черепах, жареных гусей и журавлей, артишоки, спаржу, омаров, мурен под пряным соусом… Руку с чашей поднял Пинем сын Небкета, египтянин, пробившийся в квесторы, [16]и обратился к префекту:
– О главный управитель, господин мой, великий из великих, наставник людей во всех делах в настоящем и в будущем!
Когда ты плывешь по озеру справедливости при благодующем ветре, ничто не сорвет твои паруса, ничто не замедлит ход твоей барки, ничто не сломает ее мачту, ничто не повредит ее реи! Ты не пойдешь ко дну, наткнувшись на камни у берега, и поток не увлечет тебя! Да не испытаешь ты коварства реки! Да не увидишь ты лиц, искаженных ужасом! Самые свирепые рыбы сами угодят в твою сеть и самые жирные птицы сами попадут к тебе в руки! Ибо ты отец сироте, муж вдове, брат разведенной женщине, нянька младенцу, лишенному матери! Дозволь же мне прославить тебя в этой стране и вознести тебя даже выше наивысшего закона, о владыка, не знающий алчности, великий, не знакомый с низостью! На здоровье тебе! [17]
Гости, разобравшие лишь половину от произнесенного, уяснили последние три слова, и заревели в рептильном восторге, вскидывая чаши:
– На здоровье! Ио! Ио!
К Квинту Марциалу подошел корникулярий, и прошептал:
– Сиятельный, к вам Сезий Турпион!
Префект сморщился.
– Что-то срочное?
– Да! Но, кажется, весть добрая – по лицу видать!
– Ладно…
Кряхтя, префект покинул ложе и выбрался в атриум, просторный двор, обнесенный двойной колоннадой из желтоватого нумидийского мрамора. Примипил-кентурион живо обернулся на шаги, и выбросил руку в приветствии.
– Сальве, сиятельный!
– Прошу, Сезий, – проворчал префект, – обрадуй меня!
Сезий Турпион ухмыльнулся и доложил:
– В Александрию прибыл контуберний [18]для особых поручений, посланный Марцием Турбоном!
– Цель? – напрягся префект.
– Уничтожение Зухоса!
Префект Египта расплылся в откровенно счастливой улыбке.
– Умеешь же ты радовать, Сезий! – воскликнул он. – Прошу за мной. За такую весть надо как следует выпить!
– Да я на службе… – вяло запротестовал кентурион.
– На сегодня я тебя освобождаю. Идем!
– Ну, ладно. Если только по чуть-чуть…
– Ка-апельку! – заверил его префект.
– Ио! Ио! – докатилось из триклиния и гулким эхо разнеслось по залам Цезареума. – Ио-о!
Глава 2
С Ракотиды начиналась Александрия Египетская. Когда Александр Македонский, сын Филиппа, прозванный Великим, явился сюда впервые, он встретил лишь кучку бедных рыбаков, поселившихся на берегу озера Мареотис, что плещется к югу от бухты Эвност. Селение тех рыболовов звалось по-египетски, эллины выговаривали его так: Ракотис. Повелением Александра на берегах, где рыбари собирали навоз на растопку и сушили сети, заложили великолепный город. Попечением эллинских царей Птолемеев Александрия шла в рост, застраивалась и украшалась. Ко времени правления императора Адриана город сей по блеску не уступал Риму, и народу тут проживало не меньше, если не больше, чем в «Столице Мира». А Ракотис хоть и не стал центром Александрии, но остался ее маленьким ядрышком, довольствуясь статусом квартала. Проживали здесь почти что одни египтяне, и повсюду на узких улочках Ракотиды мелькали их смуглые спины. Редко-редко между египетскими схенти – набедренными повязками с поясами – попадались эллинские хитоны и химатионы, а уж о римских туниках и говорить нечего. Римлян в Ракотисе не жаловали.
Уахенеб с удовольствием переоделся и нацепил привычную схенти. Напустил сверху нарядный передник, сунул ноги в сандалии, плетенные из тростника, и отправился на задание. Галлу Кадмару пришлось нелегко – ему, привыкшему к штанам, было неловко щеголять, обмотав чресла куском тонкого египетского льна. Что за дурацкая ткань! До того тонка, что тело просвечивает даже через пять слоев… И это одежда?! Но приказ есть приказ, и Кадмар с отвращением влез в схенти.
– И где этот… Серапейон? – пробурчал он, ежась под взглядами прохожих.
– Сейчас выйдем, увидишь, – ответил Уахенеб и улыбнулся: – Что ты весь зажался? Стесняешься? Я помню, в бой ты и вовсе голым ходил!
– Так то голым… А я в женской одежке!
Фиванец тихо рассмеялся, щеря белые зубы.
– Я от тебя в шоке! Наши женщины не носят схенти. Успокойся! И расслабься. Вон, гляди!
Мимо, семенящей походкой, прошли две взрослые девушки, затянутые в каласирисы. Египтянки щебетали о своем, девичьем, и не обращали внимания на жадные взоры Кадмара, бросаемые на их бедра, туго обтянутые тканью, на маленькие, упругие груди, почти не скрытые под широкими лямками, на изящные ступни в посеребренных сандалиях.
– Понял? – коротко спросил египтянин.
– Угу… – выдавил галл, выдыхая и расправляя плечи. – Пошли!
– Пошли.
Серапейон, окаймленный четырьмя сотнями колонн, возвышался по середине обширной площади вблизи южных стен города, на искусственной возвышенности, забранной в лестницу из сотни ступеней. Склонив голову, Уахенеб поднялся наверх и прошел за колоннаду, где открывался обширный храмовый двор. В глубине двора круглилась колонна Помпея высотой в пятьдесят пять локтей. [19]Два обелиска с золотыми нашлепками на макушках почтительно соседствовали с помпеевским столпом. Но взгляды верующих обращались не к этим вертикалям, а к статуе божества, выполненной из золота и слоновой кости.
Серапис [20]был изваян в виде зрелого мужа с корзиной зерна на голове, закутанный в плащ, стоявший на спине каменного крокодила. Несмотря на бороду, лицо божества казалось женоподобным, да и длинные волосы его были уложены на женский манер. В левой руке Серапис держал линейку для отмера разливов Нила, правой усмирял чудовищную тварь о трех головах. Средняя голова чудища, голова львицы Сох-мет, олицетворяла настоящее, а две другие, собаки и волка Апуату, – будущее и прошлое. Обвивали Химеру кольца змеи.
Уахенеб низко поклонился Серапису, и углядел из-под локтя важно шествующего жреца, рыхлого, коренастого человека с блестящим бритым черепом. Его пузо вываливалось из схенти, а через левое плечо была переброшена леопардовая шкура, голова и когти которой были обтянуты золотой фольгой. Уахенеб прогнулся еще сильнее.
– Подпевай! – прошипел он Кадмару, и запел, подлизываясь к Серапису: – Как бог ты таков, каким ты мне кажешься! Звездные небеса – твоя голова, твое тело – море, земля – это твои ноги, твои уши – это воздух! Лучи солнца, бриллиантовые стрелы – это твои глаза!
Кадмар послушно забубнил в поклоне. Толстый жрец остановился, послушал заунывный напев и приблизился к Уахенебу, шаркая сандалиями из позолоченной кожи.
– Выпрямись, роме! – сказал он ласково.
– Могу ли я? – вопросительно промычал Фиванец.
– Можешь, – по-прежнему ласково молвил жрец, умиляясь богомольности пришельца. – Ибо говоришь с Хориахути, великим начальником мастеров [21]Асар-Хапи.
– О! – только и вымолвил Уахенеб, бухаясь на колени. Кадмар пал рядом.
– Встань, – милостиво сказал Хориахути. – Можешь избегать хорошей речи… Как имя твое?
– Зовут меня Антеф, – соврал египтянин. – Мы с другом прибыли издалека, великий, дабы поклониться «Силе, которая привела Вселенную в прекрасное состояние порядка»! [22]Мы бедны и ничтожны, великий, но собрали денег на дорогу и одолели долгий путь…
Кадмар истово закивал, подтверждая слова товарища.
– Похвально, весьма похвально… И когда же вы двинетесь обратно?
– Не знаем, великий, – вздохнул Уахенеб и залучился: – Когда напитаем иссохшие души драгоценной влагой божественного покровительства и… когда подзаработаем денег на проезд…
– Что ж, – сказал Хориахути задумчиво, – я могу помочь тебе и твоему другу… Хоть он и не роме, но Серапис не делает различия между людьми. Я дам вам работу в храме…
– О, великий, сердце и язык бога на земле! – выпучил глаза Уахенеб в пароксизме восторга. – Слушаю и запираю рот свой!
Кадмар глаза закатил.
– Я возьму вас в неокоры, [23]будете следить за чистотой в верхних залах, – проговорил начальник мастеров снисходительно, – а еще вам поручается содержать в чистоте светильники, подрезать сгоравшие фитили и подливать масла. Особенно – в подземельях…
– О-о! Там, где находятся погребальные камеры священных быков Аписов?!
– Да! И тебе будет позволено лицезреть их благословенные мумии!
Уахенеб застонал, выражая полное и окончательное блаженство.
– Явитесь к рехиу [24]Каамесесу завтра, после дневного сна, – велел Хориахути и направил стопы свои под прохладные своды святилища.
На другой день, пошлявшись по Брухейону и поглазев на толпы нарядных александрийцев, выделяя при этом лиц противоположного пола (а личики попадались – просто прелесть!), Уахенеб с Кадмаром вернулись в Серапейон. Мимо, пыхтя и переваливаясь по-утиному, прошествовал жрец – тяжелый лоб, резкий выступ крупного носа, недобрый прищур зорких глаз. Судя по ларцу с письменными принадлежностями, который тот тащил в руках, он принадлежал к херхебам, писцам и чтецам священных текстов. Смиренно поклонившись, Уахенеб сказал:
– Позволь спросить тебя, как нам найти рехиу Каамесеса?
– Зачем тебе рехиу? – поинтересовался херхеб.
– Великий начальник мастеров послал нас к нему.
Жрец удовлетворился ответом и показал дорогу к личным покоям рехиу Каамесеса.
Дорога лежала через бесконечные анфилады комнат, украшенных фризами и орнаментами необычайной красоты – синими зигзагами, белым и лиловым узором, хитросплетениями спиралей, завитков колес с дюжиной спиц.
Уахенеб достиг тяжелой кожаной завесы, запиравшей проход в стене из белого известняка, и громко спросил:
– Позволено ли будет войти неокорам Антефу и… э-э… Нехеб-ка?
– Войдите, – раздался мощный голос, – произнеся слова очищения глаз и сердца!
– Нехеб-ка… Это я, что ли? – прошептал Кадмар.
– Ну, да!
За занавесом обнаружилась небольшая квадратная комната. Стены ее снизу были облицованы зелеными фаянсовыми плитками, а сверху оштукатурены и покрыты фресками, изображавшими сказочные лотосы с красными цветочашами на высоких стеблях. Разглядеть роспись мешали приколоченные полки со свитками папируса и восковыми дощечками-церами. На большом столе из черного дерева стояли две тончайшие вазы древней работы с именем богини Маат, вырезанные из цельных кусков горного хрусталя. Высокое ложе, застеленное шкурой пантеры, скамеечка для ног, изголовье в форме полумесяца довершали убранство личных покоев рехиу.
Хозяин комнаты восседал у задней стены на роскошном кресле с ножками в виде лап льва. Три золотых светильника в форме птиц, наполненные касторовым маслом, давали достаточно света, чтобы разглядеть широкое лицо с горбатым носом и твердым ртом, и острый блеск жестких, спокойных глаз.
– Подойдите ближе! – сказал Каамесес.
Уахенеб с Кадмаром подошли – мягкие львиные шкуры на полу глушили шаги – и упали на колени перед креслом жреца. Рехиу указал им на шкуру.
– Не нужно почестей и слов почтения, дети мои, – величественно сказал он. – Работа ваша будет проста, но потребует усилий не только тела, но и духа. Истинно сказано: «враг для города – это говорящий!» Все, чему вы станете свидетелями в этом храме, вольно или невольно, похороните в сердце своем. Если вы пришли с надеждой на возвышение и посвящение, дождитесь похвалы вашим глазам и ушам, и будете награждены. Если же языки ваши смело заговорят вне этих стен, познаете все величие бога Сераписа на дерзких шеях своих.
Уахенеб дернулся, изображая испуг, и пламенно поклялся:
– Пусть не упокоюсь я в гробнице своей, пусть побьет бог грехи мои кровью моей, если открою рот вне пределов божьего дома!
Кадмар уныло кивал, полностью соглашаясь с товарищем. Неподвижное лицо Каамесеса осветилось благосклонной улыбкой.
– Ступайте и трудитесь, верные служители бога, – изрек рехиу. – А я позабочусь, чтобы гробницы были достойны вас…
Вооружившись метлами, Уахенеб и Кадмар рьяно взялись за работу. Новые служители храма старательно мели и собирали сор на глазах у жрецов, а когда не было за ними пригляда, переходили в следующее помещение храма, напрягая зрение и слух. До захода солнца они обошли весь Серапейон, заглядывая в покои жрецов, в библиотеку, в хранилища священного снаряжения. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Метельщики – это такая мелочь, что ее просто не замечали. Потом друзья разделились: Фиванец остался убирать в гулких криптопортиках, освещаемых чередой прорезей, искусно сделанных под каменными плитами потолков, а доблестный сын Каста отправился в пристройку, обнесенную колоннадой. Посреди маленького квадратного дворика возвышалось еще одно изваяние Сераписа, восседающего на троне, а в галерею выходили двери комнат для высоких гостей. Кадмар сунулся было туда, но дорогу ему заступили два полуобнаженных человека в белых схенти, в пестрых поясах, вооруженные кинжалами и тяжелыми палками.
– Сюда нельзя! – заявили они дуэтом.
– Да я это… – пролепетал метельщик. – Подмести, там, пылюку убрать….
– Нельзя! – отрезали охранники.
Кадмар развернулся и пошел восвояси. Добредя до портиков, где его никто не видел, галл кинулся бежать и примчался к своему другу. Едва отдышавшись, он выложил все подробности происшествия.
– Интересно! – загорелся Уахенеб. – Надо проверить, что они там охраняют так бдительно.
– Скорее, не что, а кого. Там комнаты для приезжих паломников.
– А где Зухос сейчас? – спросил Сергий.
– Вероятно, в Александрии, – ответил примипил, выходя в обширный перистиль. Посреди перистиля сох старый мраморный фонтан, из зарослей сорной травы, вымахавшей по пояс, торчали статуи.
– Вероятно? Или точно?
– Точно о Зухосе говорить нельзя! Но на днях мы нашли мертвого стражника в квартале Ракотида. Молодой, здоровый парень, ни царапины на теле, ни малого следа яда, а лицо такое… Будто перед смертью он увидал целый легион «отвращающих лица» – злых демонов ночи! Так убивает Зухос… Располагайтесь! – показал кентурион на комнаты, выходившие во двор. – Можете занимать любую.
Он подал знак своим дюжим бойцам, и направился к выходу. Замешкавшись, примипил повернулся к Сергию, и неуверенно сказал:
– Я второй год пытаюсь заполучить портрет Зухоса, но местные художники боятся изображать «Крокодила». Все, что я знаю, – Зухос высок и статен, волосы на голове он начисто сбривает, как местные жрецы. Кожа бледная, нос хрящеватый, с горбинкой, глаза большие, а ресницы по-женски густые. Уши оттопыренные. Голос у Зухоса красивый, глубокий, а походка… Он не ходит, а ступает, являя себя… – Сезий Турпион вздохнул: – Описание это добыто целой чередой смертей. Наши парни, умирая, передавали по цепочке одну черту Зухоса за другой…
– А особые приметы у «Крокодила» имеются? – спросил Сергий. – Ну, там, родинки, шрамы…
Сезий оживился.
– Насчет шрамов не осведомлен, а родинка у Зухоса есть! Большая, слева на шее, похожа на косую звезду.
– И последний вопрос. С чего начать наши поиски? Что бы ты сам взял за отправную точку?
Сезий ненадолго задумался, и выговорил:
– Я бы начал с храма Сераписа и с Мусейона… И там, и там у Зухоса хватает сторонников. В Серапейоне – это египтяне-фанатики, а в Мусейоне – ученые эллины. Эти спят и видят, как власть в Египте вернется к царю из рода Птолемеев. Они согласны терпеть даже фараона Зухоса, лишь бы не мы правили Египтом. Не любят «грэкусы» Рим! Ну, ладно, пошел я…
– Можно вопрос? – влез Эдик. – А чего ж вы сами, коли знаете, где искать, не схватили этого крокодила за хвост?
Примипил покраснел.
– Уже двадцать человек из кентурии, – сказал он со злостью, – я проводил в александрийский Некрополь! Все они погибли, исполняя мой приказ – взять Зухоса живым или мертвым.
– Лучше мертвым, – сказал Сергий примирительно, и показал Эдику кулак.
– Что да, то да… – буркнул примипил и попрощался: – Вале!
– Вале… – молвил Роксолан задумчиво, и глянул на Искандера. Тот понял его мысль, и ухмыльнулся.
– Я – «грэкус» толерантный. Рим уважаю!
– Ладно, «грэкус», становись в строй, послужим Империи!
– Устроим сафари на крокодила! – кровожадно потер руки Эдуардус Сармат.
Внимательно оглядевшись, Сергий прошел в Алебастровый зал дворца – чего скромничать. Чертог сиял. Все стены его были облицованы белым алебастром – талантливый резец изобразил на их сияющей поверхности сцены из эллинских мифов. Легкие колонны из черного мрамора поддерживали потолок и упирались в мозаичный пол, выложенный картинками на тему амурных отношений Психеи и Аполлона.
– Сделаем так, – сказал Лобанов. – Ты, Уахенеб, отправишься в храм Сераписа. Больше просто некому. Мы-то по-египетски ни «бэ», ни «мэ», ни «кукареку». Устроишься там кем-нибудь, чтобы везде можно было лазать…
– Понял, – серьезно сказал Фиванец. – Что я должен делать?
– Смотреть и слушать! Вычислять подозрительных. Следить за ними. Обращать внимание на любые странности.
– Понял, – по-прежнему серьезно повторил Уахенеб.
– В помощь тебе даю Кадмара.
– Только я языка не знаю! – предупредил галл.
– Твоя задача – ходить за Уахенебом и беречь его от неприятных встреч.
– Это можно, – успокоился сын Каста.
– Я с Искандером займусь Мусейоном, – продолжил Лобанов, оборачиваясь к остальным, – а вам придется побегать по городу! Гефестаю с Эдиком я поручаю Брухейон. Это здесь, ближе к центру, богатый район. А Регебал с Акуном пусть прошвырнутся по Дромосу – так тутошняя главная улица зовется. Задача у всех одна – разведка!
– Найти и обезвредить! – произнес Эдик мужественным голосом, уворачиваясь от Сергиева тумака.
2. Александрия, Брухейон, Цезареум
Квинт Раммий Марциал не считал себя самым умным, и весьма смутно понимал, отчего именно ему Адриан оказал такую милость – удостоил повязок префекта Египта. Но был рад оказанному доверию и вовсю наслаждался преимуществами своего положения. Взять, хотя бы, место его жительства – Цезареум, выстроенный Клеопатрой. Это же огромный дворец, достойный самого принцепса! Одни пропилеи чего стоят. И как дивно сопряжены стили, египетский и эллинский, как выдержаны пропорции! Входишь – и чувствуешь, будто у тебя венец на голове… Или, к примеру, богатые купцы. Он только одного и помнит по имени – Саргона, хитромудрого финикийца. А сколько их уже перебывало в приемных? Сколько золотых статеров ими всеми отсыпано под шепоток: «Исключительно в знак уважения… Ради дружбы с таким большим человеком… Это не жертва, это залог общего преуспеяния…»
Юпитер Всеблагой! Он им даже не подмигивал, виду не подавал. Эти богатеи сами несли ему золото. Но Квинт может честно и прямо смотреть всем им в глаза, ибо не должен никому ни асса. Купцы платили за поблажки?.. Они их получили. И все довольны, и вся деловая Александрия зауважала нового префекта, поскольку убедилась: Марциал чтит обоюдность великого принципа «Ты мне, я тебе»! Чтит и не нарушает сего неписаного закона.
Потому и на душе у него легко… Квинт Раммий Марциал – коренастый, плотный мужчина с коротко стриженными волосами на шишковатой голове – подошел к бронзовому этрусскому зеркалу. Повернулся левой щекой, повернулся правой. Хм… А неплохо бреет этот новый цирюльник, как его… Пандион! «Грэкус», но толк знает. Всё римские порядки нахваливает, а о соплеменниках своих отзывается с легким презрением – дескать, статуи ваять научились, но к искусству закона, к искусствам мира и войны даже не приблизились. И разве он не прав? Вот она, Александрия! И кому принадлежит эта вотчина эллинов, иудеев и египтян?.. Риму! Великий македонец расширил пределы Эллады до самой Индии, а толку? Раскокали эллины империю, как вазу, на мелкие кусочки. Как ткань драгоценную, на лоскутья извели. А почему? А потому, что болтуны они, и больше никто! Лодыри изнеженные и мужеложцы – правильно Пандион говорит. Не-ет, только Рим достоин владеть миром! Ибо золотом скрепляет то, что завоевано железом.
Префект перешел к окну и раздвинул полупрозрачные занавеси. Александрия… Город достославный, город прекрасный, город порочный. Здесь по одним и тем же улицам прогуливаются ученейшие мужи, отрицающие богов, и пророки всех мыслимых вер, искуснейшие шлюхи и нецелованные девственницы. Город тайн, город сокровищ, город лиходеев…
Квинт Марциал нахмурился. Ах, Зухос, проклятущий Зухос… Не будь тебя, какое же тихое счастье постигло бы префекта Египта! Но ты есть, побери тебя Орк… Черная тучка в безоблачном небе.
– Сиятельный… – послышался робкий голос раба-корникулярия. [10]– Гости прибывают…
– А, да-да! Венуст, проводи всех в триклиний, [11]я скоро.
Венуст поклонился и повернулся уходить.
– Да! – окликнул его префект. – А танцовщиц ты пригласил?
– Да, сиятельный.
– Отлично!
Квинт Марциал собирал уважаемых людей города на пирушку-симпосион – без видимой цели, просто чтобы обрасти связями погуще. Лишенный предрассудков, он поначалу и алабарха думал позвать – главу всех александрийских иудеев, не старого еще Аода сына Гедеона, но быстро отбросил эту мысль. Не хватало еще, чтобы уважаемые люди сочли его сумасбродом! Алабарха мы приманим завтра, и зазовем во дворец вечером, когда наступит время сов…
Оглядев себя еще раз в зеркале, Квинт оправил белоснежную тогу, и твердым, уверенным шагом направился в триклиний – продолговатый обширный зал, разделенный на две части шестью колоннами тиволийского мрамора. На полу из драгоценной мозаики сплетались нимфы и фавны. В глубине зала за колоннадой стоял круглый стол, вокруг которого разместились двенадцать высоких бронзовых лож, уложенных пуховыми подушками в пурпурных наволочках. Лампы из алебастра и позолоченной коринфской бронзы были потушены, но запах ароматного нарда еще витал в воздухе.
Гости уже возлежали за столом, и хозяина встретили дружным ревом. Пришел городской эдил, сухой и черствый, как забытый сухарь; пара номархов [12]из Нижнего Египта, восторженные провинциалы, для которых приглашение в Цезареум – великое событие; прокуратор, одетый и причесанный с потугами на моду, но отстающий от римских модников ровно на год; магистр Нильской флотилии проездом в Фивы; легат Второго Траянова легиона, грубый вояка, и александрийские толстосумы, чье положение в обществе было прямо пропорционально объему мошны. В сторонке жались молоденькие египтяночки, наигрывавшие на флейтах и арфах. На свободном месте за желобчатыми колоннами танцевали девушки в длинных полупрозрачных одеяниях, с браслетами из разноцветного бисера на тонких запястьях и поясками из красных бус. Их черные волосы, заплетенные во множество тонких косичек, перекидывались с плеча на плечо, а напомаженные ротики выпевали: «Ты встречаешь в стране Куш красивую девушку, она отдает тебе цвет своей груди!»
– Приветствую! – поднял руку префект и прилег на левое ложе, называемое нижним. Верхнее, стоявшее посередке и считавшееся почетным, префект предложил магистру Валерию Юлию. Это вызвало ревнивую бледность у легата Марка Квинтилия, зато пунцовый налив на щеках Валерия однозначно подтверждал: данного индивидуума можно смело записывать в список самых преданных друзей.
– Для начала выпьем! – провозгласил префект.
Раб-виночерпий налил всем темного абидосского вина, и гости хором заголосили:
– Ио! Ио! [13]
Префект хорошенько отпил, смакуя сладкий хмель, и засмеялся. Протянув руку к полукруглой софе «сигме», он нашарил на ней забавную игрушку – изображение мумии, туго обмотанную полосками ткани.
– «Веселитесь и пейте, – провозгласил он, – пока вы на земле и не стали такими, как она»! [14]
Гости дружно загоготали, и рабы бросились доливать в опустевшие чаши напиток уам – смесь белого и красного вина с мелко нарезанными фруктами. На закуску подавали окорока антилопы орикса, [15]жаркое из черепах, жареных гусей и журавлей, артишоки, спаржу, омаров, мурен под пряным соусом… Руку с чашей поднял Пинем сын Небкета, египтянин, пробившийся в квесторы, [16]и обратился к префекту:
– О главный управитель, господин мой, великий из великих, наставник людей во всех делах в настоящем и в будущем!
Когда ты плывешь по озеру справедливости при благодующем ветре, ничто не сорвет твои паруса, ничто не замедлит ход твоей барки, ничто не сломает ее мачту, ничто не повредит ее реи! Ты не пойдешь ко дну, наткнувшись на камни у берега, и поток не увлечет тебя! Да не испытаешь ты коварства реки! Да не увидишь ты лиц, искаженных ужасом! Самые свирепые рыбы сами угодят в твою сеть и самые жирные птицы сами попадут к тебе в руки! Ибо ты отец сироте, муж вдове, брат разведенной женщине, нянька младенцу, лишенному матери! Дозволь же мне прославить тебя в этой стране и вознести тебя даже выше наивысшего закона, о владыка, не знающий алчности, великий, не знакомый с низостью! На здоровье тебе! [17]
Гости, разобравшие лишь половину от произнесенного, уяснили последние три слова, и заревели в рептильном восторге, вскидывая чаши:
– На здоровье! Ио! Ио!
К Квинту Марциалу подошел корникулярий, и прошептал:
– Сиятельный, к вам Сезий Турпион!
Префект сморщился.
– Что-то срочное?
– Да! Но, кажется, весть добрая – по лицу видать!
– Ладно…
Кряхтя, префект покинул ложе и выбрался в атриум, просторный двор, обнесенный двойной колоннадой из желтоватого нумидийского мрамора. Примипил-кентурион живо обернулся на шаги, и выбросил руку в приветствии.
– Сальве, сиятельный!
– Прошу, Сезий, – проворчал префект, – обрадуй меня!
Сезий Турпион ухмыльнулся и доложил:
– В Александрию прибыл контуберний [18]для особых поручений, посланный Марцием Турбоном!
– Цель? – напрягся префект.
– Уничтожение Зухоса!
Префект Египта расплылся в откровенно счастливой улыбке.
– Умеешь же ты радовать, Сезий! – воскликнул он. – Прошу за мной. За такую весть надо как следует выпить!
– Да я на службе… – вяло запротестовал кентурион.
– На сегодня я тебя освобождаю. Идем!
– Ну, ладно. Если только по чуть-чуть…
– Ка-апельку! – заверил его префект.
– Ио! Ио! – докатилось из триклиния и гулким эхо разнеслось по залам Цезареума. – Ио-о!
Глава 2
1. Александрия, квартал Ракотида, храм Сераписа
С Ракотиды начиналась Александрия Египетская. Когда Александр Македонский, сын Филиппа, прозванный Великим, явился сюда впервые, он встретил лишь кучку бедных рыбаков, поселившихся на берегу озера Мареотис, что плещется к югу от бухты Эвност. Селение тех рыболовов звалось по-египетски, эллины выговаривали его так: Ракотис. Повелением Александра на берегах, где рыбари собирали навоз на растопку и сушили сети, заложили великолепный город. Попечением эллинских царей Птолемеев Александрия шла в рост, застраивалась и украшалась. Ко времени правления императора Адриана город сей по блеску не уступал Риму, и народу тут проживало не меньше, если не больше, чем в «Столице Мира». А Ракотис хоть и не стал центром Александрии, но остался ее маленьким ядрышком, довольствуясь статусом квартала. Проживали здесь почти что одни египтяне, и повсюду на узких улочках Ракотиды мелькали их смуглые спины. Редко-редко между египетскими схенти – набедренными повязками с поясами – попадались эллинские хитоны и химатионы, а уж о римских туниках и говорить нечего. Римлян в Ракотисе не жаловали.
Уахенеб с удовольствием переоделся и нацепил привычную схенти. Напустил сверху нарядный передник, сунул ноги в сандалии, плетенные из тростника, и отправился на задание. Галлу Кадмару пришлось нелегко – ему, привыкшему к штанам, было неловко щеголять, обмотав чресла куском тонкого египетского льна. Что за дурацкая ткань! До того тонка, что тело просвечивает даже через пять слоев… И это одежда?! Но приказ есть приказ, и Кадмар с отвращением влез в схенти.
– И где этот… Серапейон? – пробурчал он, ежась под взглядами прохожих.
– Сейчас выйдем, увидишь, – ответил Уахенеб и улыбнулся: – Что ты весь зажался? Стесняешься? Я помню, в бой ты и вовсе голым ходил!
– Так то голым… А я в женской одежке!
Фиванец тихо рассмеялся, щеря белые зубы.
– Я от тебя в шоке! Наши женщины не носят схенти. Успокойся! И расслабься. Вон, гляди!
Мимо, семенящей походкой, прошли две взрослые девушки, затянутые в каласирисы. Египтянки щебетали о своем, девичьем, и не обращали внимания на жадные взоры Кадмара, бросаемые на их бедра, туго обтянутые тканью, на маленькие, упругие груди, почти не скрытые под широкими лямками, на изящные ступни в посеребренных сандалиях.
– Понял? – коротко спросил египтянин.
– Угу… – выдавил галл, выдыхая и расправляя плечи. – Пошли!
– Пошли.
Серапейон, окаймленный четырьмя сотнями колонн, возвышался по середине обширной площади вблизи южных стен города, на искусственной возвышенности, забранной в лестницу из сотни ступеней. Склонив голову, Уахенеб поднялся наверх и прошел за колоннаду, где открывался обширный храмовый двор. В глубине двора круглилась колонна Помпея высотой в пятьдесят пять локтей. [19]Два обелиска с золотыми нашлепками на макушках почтительно соседствовали с помпеевским столпом. Но взгляды верующих обращались не к этим вертикалям, а к статуе божества, выполненной из золота и слоновой кости.
Серапис [20]был изваян в виде зрелого мужа с корзиной зерна на голове, закутанный в плащ, стоявший на спине каменного крокодила. Несмотря на бороду, лицо божества казалось женоподобным, да и длинные волосы его были уложены на женский манер. В левой руке Серапис держал линейку для отмера разливов Нила, правой усмирял чудовищную тварь о трех головах. Средняя голова чудища, голова львицы Сох-мет, олицетворяла настоящее, а две другие, собаки и волка Апуату, – будущее и прошлое. Обвивали Химеру кольца змеи.
Уахенеб низко поклонился Серапису, и углядел из-под локтя важно шествующего жреца, рыхлого, коренастого человека с блестящим бритым черепом. Его пузо вываливалось из схенти, а через левое плечо была переброшена леопардовая шкура, голова и когти которой были обтянуты золотой фольгой. Уахенеб прогнулся еще сильнее.
– Подпевай! – прошипел он Кадмару, и запел, подлизываясь к Серапису: – Как бог ты таков, каким ты мне кажешься! Звездные небеса – твоя голова, твое тело – море, земля – это твои ноги, твои уши – это воздух! Лучи солнца, бриллиантовые стрелы – это твои глаза!
Кадмар послушно забубнил в поклоне. Толстый жрец остановился, послушал заунывный напев и приблизился к Уахенебу, шаркая сандалиями из позолоченной кожи.
– Выпрямись, роме! – сказал он ласково.
– Могу ли я? – вопросительно промычал Фиванец.
– Можешь, – по-прежнему ласково молвил жрец, умиляясь богомольности пришельца. – Ибо говоришь с Хориахути, великим начальником мастеров [21]Асар-Хапи.
– О! – только и вымолвил Уахенеб, бухаясь на колени. Кадмар пал рядом.
– Встань, – милостиво сказал Хориахути. – Можешь избегать хорошей речи… Как имя твое?
– Зовут меня Антеф, – соврал египтянин. – Мы с другом прибыли издалека, великий, дабы поклониться «Силе, которая привела Вселенную в прекрасное состояние порядка»! [22]Мы бедны и ничтожны, великий, но собрали денег на дорогу и одолели долгий путь…
Кадмар истово закивал, подтверждая слова товарища.
– Похвально, весьма похвально… И когда же вы двинетесь обратно?
– Не знаем, великий, – вздохнул Уахенеб и залучился: – Когда напитаем иссохшие души драгоценной влагой божественного покровительства и… когда подзаработаем денег на проезд…
– Что ж, – сказал Хориахути задумчиво, – я могу помочь тебе и твоему другу… Хоть он и не роме, но Серапис не делает различия между людьми. Я дам вам работу в храме…
– О, великий, сердце и язык бога на земле! – выпучил глаза Уахенеб в пароксизме восторга. – Слушаю и запираю рот свой!
Кадмар глаза закатил.
– Я возьму вас в неокоры, [23]будете следить за чистотой в верхних залах, – проговорил начальник мастеров снисходительно, – а еще вам поручается содержать в чистоте светильники, подрезать сгоравшие фитили и подливать масла. Особенно – в подземельях…
– О-о! Там, где находятся погребальные камеры священных быков Аписов?!
– Да! И тебе будет позволено лицезреть их благословенные мумии!
Уахенеб застонал, выражая полное и окончательное блаженство.
– Явитесь к рехиу [24]Каамесесу завтра, после дневного сна, – велел Хориахути и направил стопы свои под прохладные своды святилища.
На другой день, пошлявшись по Брухейону и поглазев на толпы нарядных александрийцев, выделяя при этом лиц противоположного пола (а личики попадались – просто прелесть!), Уахенеб с Кадмаром вернулись в Серапейон. Мимо, пыхтя и переваливаясь по-утиному, прошествовал жрец – тяжелый лоб, резкий выступ крупного носа, недобрый прищур зорких глаз. Судя по ларцу с письменными принадлежностями, который тот тащил в руках, он принадлежал к херхебам, писцам и чтецам священных текстов. Смиренно поклонившись, Уахенеб сказал:
– Позволь спросить тебя, как нам найти рехиу Каамесеса?
– Зачем тебе рехиу? – поинтересовался херхеб.
– Великий начальник мастеров послал нас к нему.
Жрец удовлетворился ответом и показал дорогу к личным покоям рехиу Каамесеса.
Дорога лежала через бесконечные анфилады комнат, украшенных фризами и орнаментами необычайной красоты – синими зигзагами, белым и лиловым узором, хитросплетениями спиралей, завитков колес с дюжиной спиц.
Уахенеб достиг тяжелой кожаной завесы, запиравшей проход в стене из белого известняка, и громко спросил:
– Позволено ли будет войти неокорам Антефу и… э-э… Нехеб-ка?
– Войдите, – раздался мощный голос, – произнеся слова очищения глаз и сердца!
– Нехеб-ка… Это я, что ли? – прошептал Кадмар.
– Ну, да!
За занавесом обнаружилась небольшая квадратная комната. Стены ее снизу были облицованы зелеными фаянсовыми плитками, а сверху оштукатурены и покрыты фресками, изображавшими сказочные лотосы с красными цветочашами на высоких стеблях. Разглядеть роспись мешали приколоченные полки со свитками папируса и восковыми дощечками-церами. На большом столе из черного дерева стояли две тончайшие вазы древней работы с именем богини Маат, вырезанные из цельных кусков горного хрусталя. Высокое ложе, застеленное шкурой пантеры, скамеечка для ног, изголовье в форме полумесяца довершали убранство личных покоев рехиу.
Хозяин комнаты восседал у задней стены на роскошном кресле с ножками в виде лап льва. Три золотых светильника в форме птиц, наполненные касторовым маслом, давали достаточно света, чтобы разглядеть широкое лицо с горбатым носом и твердым ртом, и острый блеск жестких, спокойных глаз.
– Подойдите ближе! – сказал Каамесес.
Уахенеб с Кадмаром подошли – мягкие львиные шкуры на полу глушили шаги – и упали на колени перед креслом жреца. Рехиу указал им на шкуру.
– Не нужно почестей и слов почтения, дети мои, – величественно сказал он. – Работа ваша будет проста, но потребует усилий не только тела, но и духа. Истинно сказано: «враг для города – это говорящий!» Все, чему вы станете свидетелями в этом храме, вольно или невольно, похороните в сердце своем. Если вы пришли с надеждой на возвышение и посвящение, дождитесь похвалы вашим глазам и ушам, и будете награждены. Если же языки ваши смело заговорят вне этих стен, познаете все величие бога Сераписа на дерзких шеях своих.
Уахенеб дернулся, изображая испуг, и пламенно поклялся:
– Пусть не упокоюсь я в гробнице своей, пусть побьет бог грехи мои кровью моей, если открою рот вне пределов божьего дома!
Кадмар уныло кивал, полностью соглашаясь с товарищем. Неподвижное лицо Каамесеса осветилось благосклонной улыбкой.
– Ступайте и трудитесь, верные служители бога, – изрек рехиу. – А я позабочусь, чтобы гробницы были достойны вас…
Вооружившись метлами, Уахенеб и Кадмар рьяно взялись за работу. Новые служители храма старательно мели и собирали сор на глазах у жрецов, а когда не было за ними пригляда, переходили в следующее помещение храма, напрягая зрение и слух. До захода солнца они обошли весь Серапейон, заглядывая в покои жрецов, в библиотеку, в хранилища священного снаряжения. Никто не обращал на них ни малейшего внимания. Метельщики – это такая мелочь, что ее просто не замечали. Потом друзья разделились: Фиванец остался убирать в гулких криптопортиках, освещаемых чередой прорезей, искусно сделанных под каменными плитами потолков, а доблестный сын Каста отправился в пристройку, обнесенную колоннадой. Посреди маленького квадратного дворика возвышалось еще одно изваяние Сераписа, восседающего на троне, а в галерею выходили двери комнат для высоких гостей. Кадмар сунулся было туда, но дорогу ему заступили два полуобнаженных человека в белых схенти, в пестрых поясах, вооруженные кинжалами и тяжелыми палками.
– Сюда нельзя! – заявили они дуэтом.
– Да я это… – пролепетал метельщик. – Подмести, там, пылюку убрать….
– Нельзя! – отрезали охранники.
Кадмар развернулся и пошел восвояси. Добредя до портиков, где его никто не видел, галл кинулся бежать и примчался к своему другу. Едва отдышавшись, он выложил все подробности происшествия.
– Интересно! – загорелся Уахенеб. – Надо проверить, что они там охраняют так бдительно.
– Скорее, не что, а кого. Там комнаты для приезжих паломников.