— А ке фер? — пожал плечами Гурский. — Фер-то ке еще?
— Чего? — не понял Герман.
— Ну, что делать?
— Может, ты и прав, — он погасил сигарету в пепельнице. — Только не с моего телефона.
— Это понятно. — Гурский встал, отодвинул стул и пошел в переднюю. — Звонительные принадлежности есть у кого? — обернулся он.
— Я дам карта, — поднялась из-за стола Элис.
— Я, наверное, позвоню и сразу туда и поеду, — Гурский натягивал на себя куртку. — Посмотрю там на месте. Что да как.
— Я тоже, — сняла с вешалки свою куртку Элис.
— Вот еще. Чего тебе там делать?
— Я поеду, — упрямо повторила она.
— Герман, ну скажи хоть ты ей… — обернулся Гурский.
— На самом деле, Элис, чего тебе там светиться?
— Я хочу, — она решительно оделась. — Мне надо сама… видеть.
— Ну ладно, — Александр распахнул перед ней входную дверь. — Летс гоу…
22
23
24
25
26
— Чего? — не понял Герман.
— Ну, что делать?
— Может, ты и прав, — он погасил сигарету в пепельнице. — Только не с моего телефона.
— Это понятно. — Гурский встал, отодвинул стул и пошел в переднюю. — Звонительные принадлежности есть у кого? — обернулся он.
— Я дам карта, — поднялась из-за стола Элис.
— Я, наверное, позвоню и сразу туда и поеду, — Гурский натягивал на себя куртку. — Посмотрю там на месте. Что да как.
— Я тоже, — сняла с вешалки свою куртку Элис.
— Вот еще. Чего тебе там делать?
— Я поеду, — упрямо повторила она.
— Герман, ну скажи хоть ты ей… — обернулся Гурский.
— На самом деле, Элис, чего тебе там светиться?
— Я хочу, — она решительно оделась. — Мне надо сама… видеть.
— Ну ладно, — Александр распахнул перед ней входную дверь. — Летс гоу…
22
Адашев-Гурский вместе с Элис вышли из парадной, пересекли двор и, пройдя через подворотню, вышли на Средний проспект Васильевского острова. Они перешли на другую сторону и, высматривая телефон-автомат, двинулись в сторону метро.
Наконец они нашли телефон, Гурский вставил в него карту, снял трубку, набрал номер и, изменив на всякий случай голос (помня о том, что все звонки подобного рода автоматически записываются), сказал:
— Милиция? У меня очень важное сообщение. В доме двенадцать по улице Кирочной, в квартире номер шесть, бандиты удерживают заложника. Да… да, есть угроза для жизни. Откуда? Известно от источника, внушающего доверие.
Повесил трубку и повернулся к Элис:
— Ну что, давай ловить машину. Добирались до адреса они достаточно долго. Во-первых, потому что, как назло, никто отчего-то не хотел ехать в ту сторону. А во-вторых, когда они наконец-то поймали какого-то «чайника», тот повез их через Невский проспект, с которого, как всем известно, нет левого поворота на Литейный, и им пришлось доехать до улицы Марата, повернуть направо, сделать громадный крюк и, выехав на Владимирский проспект, пересечь Невский и уже с Литейного повернуть на Кирочную.
В конце концов они все-таки доехали и остановились напротив кинотеатра «Спартак». Гурский расплатился, и они с Элис вышли из машины.
У подворотни дома номер двенадцать уже собралась небольшая толпа зевак, глазеющих на милицейские машины, и омоновцев в черных масках, бронежилетах и с короткими автоматами в руках.
— Постой здесь, — тихонько сказал Александр, наклонившись к Элис, и полез в карман за журналистским удостоверением. — Я сейчас…
Адашев-Гурский на самом деле имел отношение к свободной прессе, но… несколько неконкретное. В том смысле, что штатным сотрудником какого-либо печатного издания он не был.
Дело в том, что он являлся прямым потомком древнего дворянского рода, который рабоче-крестьянской власти так и не удалось выкорчевать своей мозолистой рукой до полного истребления в силу того, что отдельные его представители, каковым, например, был дед Александра, принадлежали к научной элите и тем самым были полезны народному хозяйству, как бы ни прискорбно это было осознавать и как бы ни чесалась эта самая мозолистая рука на недобитую контру.
И вот где-то, очевидно на уровне генокода, сидела в Александре патологическая неспособность ежедневного хождения в службу и длительного пребывания в трудовом коллективе. Не то чтобы он считал ниже своего достоинства влиться в могучие ряды тех, кто каждый будний день встает поутру и отправляется на работу, вовсе нет. Просто он… физиологически, исходя из самой своей природы, не был на это способен.
Из университета его с треском вышибли за скептический взгляд на перспективы скорого построения самого светлого будущего на бескрайних просторах родной (но все-таки отдельно взятой) страны, который он с юношеским максимализмом манифестировал на каждом углу.
Не горя желанием, но и считая ниже своего достоинства придуриваться, Александр вынужден был уйти на срочную службу в войска. Вернулся он через два года с чистыми погонами, гвардейским знаком на груди и стойким отвращением к любого рода «начальствующим».
На родном филфаке, естественно, восстанавливаться не имело никакого смысла. Но ведь, на самом-то деле, не по карманам же в трамвае шарить? А жить как-то надо.
И он постоянно где-то работал. Во времена, когда существовала уголовная ответственность за отлынивание от общественно полезной деятельности, его трудовая книжка распухла аж до двух томов. Вынужденный зарабатывать себе на жизнь и сторонясь всяческого криминала, он уезжал в экспедиции, что-то сторожил, что-то строил, работал в котельных, а иногда даже ездил с каким-нибудь непритязательным эстрадным коллективом на «чес», ибо имел и кое-какое музыкальное образование, а круг его знакомств в самых разных социальных слоях города был поистине безграничен.
И когда вдруг у какой-нибудь «чесовой» бригады (совсем уже было собравшейся нести посредством нечеловечески напряженных гастролей цыганскую, например, культуру в бурятские, к примеру, массы) в последнюю минуту заболевал саксофонист, клавишник или барабанщик — не существенно, — в доме Гурского звонил телефон. И он соглашался и ехал. Ехал, не спрашивая, на какой срок, куда и за какие деньги.
Трястись в промерзшем насквозь «пазике» по бескрайним заснеженным просторам Сибири или Дальнего Востока, по заледеневшим до самого дна рекам и горным дорогам было не в пример любезнее его сердцу, чем ежедневно задыхаться в переполненном общественном транспорте по пути на работу и с работы.
На сегодняшний день времена изменились. Прежние способы зарабатывания денег как-то рассосались, но зато появились новые. За тунеядство, правда, никто уже больше к суду не привлекал, но и товаров в магазинах бесплатно не раздавали.
Средства к существованию раздобывать где-то было необходимо. И Адашев-Гурский, так же неспособный к дикому бизнесу, волна которого захлестнула отчизну, как был неспособен к общественно полезному труду в дружной семье коллектива, перебивался случайными заработками то здесь, то там. Благо, что умел он многое, а отсутствие диплома никого теперь не волновало.
В последнее время, например, он подвизался на ниве журналистики сразу в нескольких периодических изданиях. Это была не вовсе уж желтая пресса, но… балансировали все они на грани. И это обстоятельство давало Александру возможность врать в своих материалах сколько вздумается, не особенно заботясь о достоверности. Тем более что, обладая широкой эрудицией и живым воображением, специализировался он на теме аномальных явлений, криминала и на загадочных случаях контактов с пришельцами из космоса. В общем, писал всякую лабуду, но за это ему платили. Немного, но… все-таки.
А одно из этих изданий, то, что было посолиднее, даже выдало Гурскому, по его же просьбе, редакционное удостоверение с тисненой надписью «Пресса», на которое он, являясь сотрудником нештатным, вроде бы права и не имел. Но ему дали. И теперь он проходил с ним через такие кордоны, которые лишь приоткрываются, и то чуть-чуть, перед иными совершенно законными обладателями куда более серьезных ксив. Перед Гурским же и его улыбкой эти кордоны распахивались настежь, что немало способствовало ему в его журналистской деятельности.
И еще, некоторое время назад появились у него некие относительно серьезные материальные средства, которые, на правах близкого друга и человека более ответственного, хранил у себя Петр Волков. Это именно их на первых страницах нашего повествования Петр принес Гурскому домой, ссылаясь на временные осложнения в собственной судьбе.
Обстоятельства происхождения этих средств автор уже излагал читателю ранее, поэтому повторяться было бы неуместно. Отметим лишь, что эти деньги не изменили жизни нашего героя кардинальным образом, но позволили ему более щепетильно подходить к выбору способов заработка, отвергая те, которые казались или слишком хлопотными, или недостаточно корректными.
Но вернемся, однако, к дальнейшему изложению нашей истории.
— Простите, — обратился Адашев-Гурский к сержанту, стоящему возле милицейского «уазика», и демонстрируя ему заветное удостоверение. — А что здесь происходит?
Сержант взглянул на ксиву, затем на Гурского и безразлично отвернулся:
— Ничего не происходит.
— Да ладно уж. — Александр убрал удостоверение в карман. — Я же не из праздного любопытства интересуюсь. Я тоже на работе. Террористы, говорят, заложников удерживают, да?
— Кто говорит? — повернулся сержант.
— Ну… кто говорит… Говорят, — пожал плечами Гурский. — А вы вообще-то обязаны давать нам достоверные сведения. Исходя из закона Российской Федерации о средствах массовой информации.
Сержант еще раз окинул его взглядом, а затем отвернулся и нехотя обронил:
— Сейчас старший выйдет, с ним и разговаривайте. Вон он, кстати, идет, — кивнул он в сторону парадной.
Из дверей вышел одетый в штатское усталый мужчина с портативной рацией в руках. Он остановился, обернулся к парадной, из которой выходили вслед за ним омоновцы в бронежилетах, и что-то негромко сказал одному из них. Тот кивнул и пошел к стоящему неподалеку фургону. Мужчина поднял голову, взглянул куда-то наверх и, коротко бросив что-то в рацию, отключил ее.
— Извините, пожалуйста, — подошел к нему Адашев-Гурский, вновь вынимая из кармана редакционное удостоверение и демонстрируя его мужчине. — Вы не могли бы буквально несколько слов… насколько все серьезно? Есть угроза для жизни людей?
— Да что серьезно-то? — скользнув взглядом по раскрытым «корочкам» в руках Александра, тот раздраженно поднял на него глаза.
— Ну, есть информация, что террористы… заложники… — Гурский достал блокнот и приготовился записывать.
— А откуда у вас такая информация? Что за источник?
— Вообще-то, я имею право источник и не раскрывать. Но… был звонок в редакцию.
— Кто звонил? Откуда?
— Не знаю… Мне сказали, что звонок анонимный.
— С ума все посходили. То школа заминирована, то заложники. Жопу бы надрать как следует, чтобы шутить на всю жизнь охота отпала.
— Так что — ложный вызов?
— Да. Сидит там мудак какой-то, нас увидел, глаза вылупил и сказать ничего толком не может. А квартира чистая. И соседи нич-чего не видели. Как будто мы здесь в игрушки играем. Делать нам больше как будто бы нечего.
— Но у вас есть какие-то мысли на этот счет?
— Мысли? — мужчина вскинул на Гурского глаза и нехорошо улыбнулся. — Мысли-то есть. Но вот только записывать их я бы тебе не советовал…
Он повернулся и ушел к машине.
Адашев вернулся к Элис.
— Пусто там, — сказал он ей. — Никого нет.
— Никого?
— Ну… сидит хозяин один, а больше никого. Они все проверили.
— И что?
— Что… Дай-ка карту еще разок, пожалуйста.
— Вот. — Элис раскрыла сумку и, достав оттуда бумажник, вынула из него телефонную карту.
— Подожди здесь, я пойду Герке позвоню. Гурский нашел телефон-автомат, снял трубку и набрал номер.
— Да, — ответил Герман, — слушаю.
— Это я, — сказал Александр.
— Ну что?
— А ничего. Менты туда вошли, там мужик один, хозяин, видимо, а квартира пустая. Никого там нет. Они и ушли. Соседи ничего не видели, ничего не знают, сказать ничего не могут. Менты решили, что это ложный вызов. Уезжают вон уже.
— Перепрятали.
— Похоже.
— И что делать?
— Петр не звонил?
— Нет. Вообще никто не звонил.
— В смысле?
— Ну… я не знаю… выкуп, мол, гоните… десять миллионов баксов, например.
— Выпиваете? — понимающе спросил Гурский.
— А что делать?
— Тоже верно.
— Слушай, Гурский… ты там рядом стоишь?
— Ну?
— Постой-ка там. Щас мы подъедем.
— Думаешь?
— А чего тут думать-то?! Смотри там, чтобы он не сдриснул никуда.
— Так я же его в лицо не знаю.
— Ну… придумай что-нибудь, стой у парадной и вообще никого не выпускай. Ну, Саша… Мы мигом. Пока. — Герман повесил трубку.
Александр вынул карту из телефона и неспешно пошел назад к дому двенадцать.
Милиция уехала, толпа зевак разбрелась. Элис стояла одна и о чем-то сосредоточенно думала, наморщив лоб.
— Сейчас Герман подъедет, — сказал ей Адашев. — Давай подождем.
— Да, — кивнула она. — А потом?
— Потом? — Он закурил, взглянул на Элис и пожал плечами. — Потом дискотека.
Наконец они нашли телефон, Гурский вставил в него карту, снял трубку, набрал номер и, изменив на всякий случай голос (помня о том, что все звонки подобного рода автоматически записываются), сказал:
— Милиция? У меня очень важное сообщение. В доме двенадцать по улице Кирочной, в квартире номер шесть, бандиты удерживают заложника. Да… да, есть угроза для жизни. Откуда? Известно от источника, внушающего доверие.
Повесил трубку и повернулся к Элис:
— Ну что, давай ловить машину. Добирались до адреса они достаточно долго. Во-первых, потому что, как назло, никто отчего-то не хотел ехать в ту сторону. А во-вторых, когда они наконец-то поймали какого-то «чайника», тот повез их через Невский проспект, с которого, как всем известно, нет левого поворота на Литейный, и им пришлось доехать до улицы Марата, повернуть направо, сделать громадный крюк и, выехав на Владимирский проспект, пересечь Невский и уже с Литейного повернуть на Кирочную.
В конце концов они все-таки доехали и остановились напротив кинотеатра «Спартак». Гурский расплатился, и они с Элис вышли из машины.
У подворотни дома номер двенадцать уже собралась небольшая толпа зевак, глазеющих на милицейские машины, и омоновцев в черных масках, бронежилетах и с короткими автоматами в руках.
— Постой здесь, — тихонько сказал Александр, наклонившись к Элис, и полез в карман за журналистским удостоверением. — Я сейчас…
Адашев-Гурский на самом деле имел отношение к свободной прессе, но… несколько неконкретное. В том смысле, что штатным сотрудником какого-либо печатного издания он не был.
Дело в том, что он являлся прямым потомком древнего дворянского рода, который рабоче-крестьянской власти так и не удалось выкорчевать своей мозолистой рукой до полного истребления в силу того, что отдельные его представители, каковым, например, был дед Александра, принадлежали к научной элите и тем самым были полезны народному хозяйству, как бы ни прискорбно это было осознавать и как бы ни чесалась эта самая мозолистая рука на недобитую контру.
И вот где-то, очевидно на уровне генокода, сидела в Александре патологическая неспособность ежедневного хождения в службу и длительного пребывания в трудовом коллективе. Не то чтобы он считал ниже своего достоинства влиться в могучие ряды тех, кто каждый будний день встает поутру и отправляется на работу, вовсе нет. Просто он… физиологически, исходя из самой своей природы, не был на это способен.
Из университета его с треском вышибли за скептический взгляд на перспективы скорого построения самого светлого будущего на бескрайних просторах родной (но все-таки отдельно взятой) страны, который он с юношеским максимализмом манифестировал на каждом углу.
Не горя желанием, но и считая ниже своего достоинства придуриваться, Александр вынужден был уйти на срочную службу в войска. Вернулся он через два года с чистыми погонами, гвардейским знаком на груди и стойким отвращением к любого рода «начальствующим».
На родном филфаке, естественно, восстанавливаться не имело никакого смысла. Но ведь, на самом-то деле, не по карманам же в трамвае шарить? А жить как-то надо.
И он постоянно где-то работал. Во времена, когда существовала уголовная ответственность за отлынивание от общественно полезной деятельности, его трудовая книжка распухла аж до двух томов. Вынужденный зарабатывать себе на жизнь и сторонясь всяческого криминала, он уезжал в экспедиции, что-то сторожил, что-то строил, работал в котельных, а иногда даже ездил с каким-нибудь непритязательным эстрадным коллективом на «чес», ибо имел и кое-какое музыкальное образование, а круг его знакомств в самых разных социальных слоях города был поистине безграничен.
И когда вдруг у какой-нибудь «чесовой» бригады (совсем уже было собравшейся нести посредством нечеловечески напряженных гастролей цыганскую, например, культуру в бурятские, к примеру, массы) в последнюю минуту заболевал саксофонист, клавишник или барабанщик — не существенно, — в доме Гурского звонил телефон. И он соглашался и ехал. Ехал, не спрашивая, на какой срок, куда и за какие деньги.
Трястись в промерзшем насквозь «пазике» по бескрайним заснеженным просторам Сибири или Дальнего Востока, по заледеневшим до самого дна рекам и горным дорогам было не в пример любезнее его сердцу, чем ежедневно задыхаться в переполненном общественном транспорте по пути на работу и с работы.
На сегодняшний день времена изменились. Прежние способы зарабатывания денег как-то рассосались, но зато появились новые. За тунеядство, правда, никто уже больше к суду не привлекал, но и товаров в магазинах бесплатно не раздавали.
Средства к существованию раздобывать где-то было необходимо. И Адашев-Гурский, так же неспособный к дикому бизнесу, волна которого захлестнула отчизну, как был неспособен к общественно полезному труду в дружной семье коллектива, перебивался случайными заработками то здесь, то там. Благо, что умел он многое, а отсутствие диплома никого теперь не волновало.
В последнее время, например, он подвизался на ниве журналистики сразу в нескольких периодических изданиях. Это была не вовсе уж желтая пресса, но… балансировали все они на грани. И это обстоятельство давало Александру возможность врать в своих материалах сколько вздумается, не особенно заботясь о достоверности. Тем более что, обладая широкой эрудицией и живым воображением, специализировался он на теме аномальных явлений, криминала и на загадочных случаях контактов с пришельцами из космоса. В общем, писал всякую лабуду, но за это ему платили. Немного, но… все-таки.
А одно из этих изданий, то, что было посолиднее, даже выдало Гурскому, по его же просьбе, редакционное удостоверение с тисненой надписью «Пресса», на которое он, являясь сотрудником нештатным, вроде бы права и не имел. Но ему дали. И теперь он проходил с ним через такие кордоны, которые лишь приоткрываются, и то чуть-чуть, перед иными совершенно законными обладателями куда более серьезных ксив. Перед Гурским же и его улыбкой эти кордоны распахивались настежь, что немало способствовало ему в его журналистской деятельности.
И еще, некоторое время назад появились у него некие относительно серьезные материальные средства, которые, на правах близкого друга и человека более ответственного, хранил у себя Петр Волков. Это именно их на первых страницах нашего повествования Петр принес Гурскому домой, ссылаясь на временные осложнения в собственной судьбе.
Обстоятельства происхождения этих средств автор уже излагал читателю ранее, поэтому повторяться было бы неуместно. Отметим лишь, что эти деньги не изменили жизни нашего героя кардинальным образом, но позволили ему более щепетильно подходить к выбору способов заработка, отвергая те, которые казались или слишком хлопотными, или недостаточно корректными.
Но вернемся, однако, к дальнейшему изложению нашей истории.
— Простите, — обратился Адашев-Гурский к сержанту, стоящему возле милицейского «уазика», и демонстрируя ему заветное удостоверение. — А что здесь происходит?
Сержант взглянул на ксиву, затем на Гурского и безразлично отвернулся:
— Ничего не происходит.
— Да ладно уж. — Александр убрал удостоверение в карман. — Я же не из праздного любопытства интересуюсь. Я тоже на работе. Террористы, говорят, заложников удерживают, да?
— Кто говорит? — повернулся сержант.
— Ну… кто говорит… Говорят, — пожал плечами Гурский. — А вы вообще-то обязаны давать нам достоверные сведения. Исходя из закона Российской Федерации о средствах массовой информации.
Сержант еще раз окинул его взглядом, а затем отвернулся и нехотя обронил:
— Сейчас старший выйдет, с ним и разговаривайте. Вон он, кстати, идет, — кивнул он в сторону парадной.
Из дверей вышел одетый в штатское усталый мужчина с портативной рацией в руках. Он остановился, обернулся к парадной, из которой выходили вслед за ним омоновцы в бронежилетах, и что-то негромко сказал одному из них. Тот кивнул и пошел к стоящему неподалеку фургону. Мужчина поднял голову, взглянул куда-то наверх и, коротко бросив что-то в рацию, отключил ее.
— Извините, пожалуйста, — подошел к нему Адашев-Гурский, вновь вынимая из кармана редакционное удостоверение и демонстрируя его мужчине. — Вы не могли бы буквально несколько слов… насколько все серьезно? Есть угроза для жизни людей?
— Да что серьезно-то? — скользнув взглядом по раскрытым «корочкам» в руках Александра, тот раздраженно поднял на него глаза.
— Ну, есть информация, что террористы… заложники… — Гурский достал блокнот и приготовился записывать.
— А откуда у вас такая информация? Что за источник?
— Вообще-то, я имею право источник и не раскрывать. Но… был звонок в редакцию.
— Кто звонил? Откуда?
— Не знаю… Мне сказали, что звонок анонимный.
— С ума все посходили. То школа заминирована, то заложники. Жопу бы надрать как следует, чтобы шутить на всю жизнь охота отпала.
— Так что — ложный вызов?
— Да. Сидит там мудак какой-то, нас увидел, глаза вылупил и сказать ничего толком не может. А квартира чистая. И соседи нич-чего не видели. Как будто мы здесь в игрушки играем. Делать нам больше как будто бы нечего.
— Но у вас есть какие-то мысли на этот счет?
— Мысли? — мужчина вскинул на Гурского глаза и нехорошо улыбнулся. — Мысли-то есть. Но вот только записывать их я бы тебе не советовал…
Он повернулся и ушел к машине.
Адашев вернулся к Элис.
— Пусто там, — сказал он ей. — Никого нет.
— Никого?
— Ну… сидит хозяин один, а больше никого. Они все проверили.
— И что?
— Что… Дай-ка карту еще разок, пожалуйста.
— Вот. — Элис раскрыла сумку и, достав оттуда бумажник, вынула из него телефонную карту.
— Подожди здесь, я пойду Герке позвоню. Гурский нашел телефон-автомат, снял трубку и набрал номер.
— Да, — ответил Герман, — слушаю.
— Это я, — сказал Александр.
— Ну что?
— А ничего. Менты туда вошли, там мужик один, хозяин, видимо, а квартира пустая. Никого там нет. Они и ушли. Соседи ничего не видели, ничего не знают, сказать ничего не могут. Менты решили, что это ложный вызов. Уезжают вон уже.
— Перепрятали.
— Похоже.
— И что делать?
— Петр не звонил?
— Нет. Вообще никто не звонил.
— В смысле?
— Ну… я не знаю… выкуп, мол, гоните… десять миллионов баксов, например.
— Выпиваете? — понимающе спросил Гурский.
— А что делать?
— Тоже верно.
— Слушай, Гурский… ты там рядом стоишь?
— Ну?
— Постой-ка там. Щас мы подъедем.
— Думаешь?
— А чего тут думать-то?! Смотри там, чтобы он не сдриснул никуда.
— Так я же его в лицо не знаю.
— Ну… придумай что-нибудь, стой у парадной и вообще никого не выпускай. Ну, Саша… Мы мигом. Пока. — Герман повесил трубку.
Александр вынул карту из телефона и неспешно пошел назад к дому двенадцать.
Милиция уехала, толпа зевак разбрелась. Элис стояла одна и о чем-то сосредоточенно думала, наморщив лоб.
— Сейчас Герман подъедет, — сказал ей Адашев. — Давай подождем.
— Да, — кивнула она. — А потом?
— Потом? — Он закурил, взглянул на Элис и пожал плечами. — Потом дискотека.
23
Через четверть часа неподалеку от дома двенадцать по Кирочной улице остановилась белая «восьмерка» с помятым передним крылом. Из автомобиля выбрался ветеринарный доктор Вениамин с саквояжем. Сидевший за рулем Герман нажал на кнопку, запирающую правую дверь, вышел из машины, запер ее и подошел к Адашеву-Гурскому.
— Где это? — спросил Герман.
— Вон, — кивнул Александр на парадную, — справа от подворотни.
— Пошли? — Герман поправил что-то под курткой.
— А как войдем?
— Да уж войдем как-нибудь. Один он там, говоришь?
— Да это не я, менты говорят.
— Тем более.
— Ну пошли…
— Элис, — Герман протянул девушке ключи от машины, — посиди-ка.
— Я пойду.
— Куда?
— С вамы тоже.
— Не валяй дурака.
— Я пойду, — повторила Элис и пошла к парадной.
— По-моему, бороться с этим бессмысленно, — повернулся к Герману Адашев-Гурский.
— Элис! — окликнул девушку Герман. — Ну и куда ты пошла?
Элис остановилась и обернулась, взглянув исподлобья:
— Я пойду вместе, — непреклонно сказала она.
— Хорошо. Только не суйся ни во что. Вчетвером они вошли в парадную, поглядывая на номера квартир, поднялись на третий этаж и остановились у квартиры номер шесть. Глазка на двери не было.
— Ну. А дальше? — ни к кому не обращаясь, тихонько произнес себе под нос доктор Вениамин.
Гурский предостерегающе прижал палец к губам и решительно утопил кнопку звонка. Герман взялся левой рукой за дверную ручку.
За дверью послышались шаги, они приблизились, и мужской голос спросил:
— Кто?
— Откройте, — жестко сказал Гурский, — милиция.
— Так были ведь уже, сколько можно… — донеслось из-за двери.
— Сколько нужно, столько и можно. Открывайте!
— Сейчас…— Раздались звуки отпираемого замка, затем дверь приоткрылась наружу, и в проеме возник невысокий мужчина, которому на вид было где-то под тридцатник.
— Вы кто? — он растерянно взглянул на незнакомцев и попытался было захлопнуть дверь.
Герман дернул дверь на себя и, одновременно толкнув хозяина широко раскрытой ладонью в лицо, зашвырнул его вовнутрь прихожей. Тот мячиком отлетел к противоположной стене, сильно ударился о нее спиной и ошарашено выпучил глаза.
— Вы кто?! — еще раз с трудом выдохнул он и застыл, широко раскрыв рот.
— Жак Ив Кусто… — Герман вынул из-под куртки обрез охотничьего ружья и засунул стволы ему в рот. — Бибикнешь, мозги вышибу. Понял, шоферик? Кивни…
— Тот послушно кивнул.
— Вот и хорошо.
— Давай его в комнату. — Гурский запер за собой входную дверь и прошел в квартиру.
Он заглянул в туалет, ванную, на кухню, затем вошел в большую комнату со скудной обстановкой. Взял стул, поставил его на середину, вынул из брюк узкий кожаный ремень и, обернулся к Герману, держащему за шкирку хозяина дома, не вынимая у того стволов обреза изо рта:
— Сюда, — кивнул Адашев на стул. Герман подтолкнул мужика, и тот плюхнулся на указанное ему место. Гурский завел его руки за спинку стула и крепко связал их ремнем.
Вениамин подошел к стене и внимательно разглядывал висящую на ней картину, которая являла собой покрытый мебельным лаком большой прямоугольный кусок тонкой древесно-стружечной плиты. Посредством разноцветных металлических опилок и проволочек на ней был . изображен пруд с лебедями.
— Гротеск? — Вениамин обернулся к мужику и кивнул на картину. — Понимаю… Элис прошла в соседнюю комнату.
— Ну? — спросил ее вошедший следом Александр. — Думаешь, она обронила что-нибудь?
Элис пожала плечами и оглядывала комнату.
— Надо вот здесь смотреть, — Гурский подошел к окну и присел на корточки возле батареи отопления. — Есть такая традиция… вот, видишь? — Он указал пальцем на трубу, подходящую к радиатору. — Тут краска содрана. Может, и наручниками… А может, и нет.
Он поднялся и вернулся в большую комнату.
Хозяин дома, со связанными за спиной руками, сидел на стуле и испуганными глазами смотрел на Германа.
— Где девка? — вкрадчиво спросил Герман. — Не знаешь, конечно?
— Да… какая девка? — сглотнул мужик.
— Ага… в молчанку играть будем, да? В отказку идти?
— Да вы кто? На самом-то деле…
— Понятно. Ну что? — Герман взглянул на ветеринара. — Давай, что ли…
Тот вышел на кухню, вернулся с двумя табуретами, подошел к стулу, на котором сидел связанный хозяин, и поставил их рядом, плотно сдвинув один с другим. Затем он, щелкнув замками, раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на пол наполовину пустую литровую бутылку водки. Вслед за ней вынул из саквояжа кусок светло-коричневой прорезиненной клеенки и такой же фартук. Клеенкой накрыл табуретки, фартук надел на себя. Убрал бутылку обратно в саквояж и вынул из него большую блестящую металлическую коробку. Поставил ее на один из табуретов, снял крышку, положил, перевернув так, что получилась кювета, рядом и стал, вынимая из коробки, выкладывать на нее хирургические инструменты.
— Надо бы подстелить под него что-нибудь, — не поворачивая головы и холодно звякая инструментами, сказал он Герману. — Обоссытся.
— Да и наорать, — пожал плечами Герман. — А ты не забрызгаешься?
— Так у меня же фартук…
— Ну смотри.
— Штаны надо снять. А рубашку не обязательно, ее просто расстегнуть можно.
— Подержи-ка его, — кивнул Герман Гурскому.
Тот подошел и, тяжело опустив мужику руки на плечи, крепко прижал его к спинке стула. Герман положил обрез на пол, наклонился и стал расстегивать на сидящем брючный ремень.
— Да вы!.. — судорожно дернулся хозяин дома. — Да вы это…
— Что? — вскинул на него глаза Герман. — Может, так скажешь? Пока не калека…
— Да что говорить-то?!
— Повторяю свой вопрос: «Где девка?»
— Да не знаю я никакой девки! Что вы все, на самом-то деле… Те вломились с автоматами, теперь вы… Какая девка?!
— Та самая.
— Да не знаю я ничего!
Неожиданно, дважды тренькнув, раздался звонок в дверь.
Хозяин дома с отчаянной надеждой бросил взгляд в сторону прихожей. Гурский предупреждающе вскинул руку. Вениамин, в одну секунду отхватив скальпелем кусок пластыря, залепил мужику рот.
Звонок повторился.
Гурский поднес палец к губам. Герман, осторожно наклонившись, поднял с пола обрез и уткнул стволы сидящему на стуле в пах.
Все замерли.
— Где это? — спросил Герман.
— Вон, — кивнул Александр на парадную, — справа от подворотни.
— Пошли? — Герман поправил что-то под курткой.
— А как войдем?
— Да уж войдем как-нибудь. Один он там, говоришь?
— Да это не я, менты говорят.
— Тем более.
— Ну пошли…
— Элис, — Герман протянул девушке ключи от машины, — посиди-ка.
— Я пойду.
— Куда?
— С вамы тоже.
— Не валяй дурака.
— Я пойду, — повторила Элис и пошла к парадной.
— По-моему, бороться с этим бессмысленно, — повернулся к Герману Адашев-Гурский.
— Элис! — окликнул девушку Герман. — Ну и куда ты пошла?
Элис остановилась и обернулась, взглянув исподлобья:
— Я пойду вместе, — непреклонно сказала она.
— Хорошо. Только не суйся ни во что. Вчетвером они вошли в парадную, поглядывая на номера квартир, поднялись на третий этаж и остановились у квартиры номер шесть. Глазка на двери не было.
— Ну. А дальше? — ни к кому не обращаясь, тихонько произнес себе под нос доктор Вениамин.
Гурский предостерегающе прижал палец к губам и решительно утопил кнопку звонка. Герман взялся левой рукой за дверную ручку.
За дверью послышались шаги, они приблизились, и мужской голос спросил:
— Кто?
— Откройте, — жестко сказал Гурский, — милиция.
— Так были ведь уже, сколько можно… — донеслось из-за двери.
— Сколько нужно, столько и можно. Открывайте!
— Сейчас…— Раздались звуки отпираемого замка, затем дверь приоткрылась наружу, и в проеме возник невысокий мужчина, которому на вид было где-то под тридцатник.
— Вы кто? — он растерянно взглянул на незнакомцев и попытался было захлопнуть дверь.
Герман дернул дверь на себя и, одновременно толкнув хозяина широко раскрытой ладонью в лицо, зашвырнул его вовнутрь прихожей. Тот мячиком отлетел к противоположной стене, сильно ударился о нее спиной и ошарашено выпучил глаза.
— Вы кто?! — еще раз с трудом выдохнул он и застыл, широко раскрыв рот.
— Жак Ив Кусто… — Герман вынул из-под куртки обрез охотничьего ружья и засунул стволы ему в рот. — Бибикнешь, мозги вышибу. Понял, шоферик? Кивни…
— Тот послушно кивнул.
— Вот и хорошо.
— Давай его в комнату. — Гурский запер за собой входную дверь и прошел в квартиру.
Он заглянул в туалет, ванную, на кухню, затем вошел в большую комнату со скудной обстановкой. Взял стул, поставил его на середину, вынул из брюк узкий кожаный ремень и, обернулся к Герману, держащему за шкирку хозяина дома, не вынимая у того стволов обреза изо рта:
— Сюда, — кивнул Адашев на стул. Герман подтолкнул мужика, и тот плюхнулся на указанное ему место. Гурский завел его руки за спинку стула и крепко связал их ремнем.
Вениамин подошел к стене и внимательно разглядывал висящую на ней картину, которая являла собой покрытый мебельным лаком большой прямоугольный кусок тонкой древесно-стружечной плиты. Посредством разноцветных металлических опилок и проволочек на ней был . изображен пруд с лебедями.
— Гротеск? — Вениамин обернулся к мужику и кивнул на картину. — Понимаю… Элис прошла в соседнюю комнату.
— Ну? — спросил ее вошедший следом Александр. — Думаешь, она обронила что-нибудь?
Элис пожала плечами и оглядывала комнату.
— Надо вот здесь смотреть, — Гурский подошел к окну и присел на корточки возле батареи отопления. — Есть такая традиция… вот, видишь? — Он указал пальцем на трубу, подходящую к радиатору. — Тут краска содрана. Может, и наручниками… А может, и нет.
Он поднялся и вернулся в большую комнату.
Хозяин дома, со связанными за спиной руками, сидел на стуле и испуганными глазами смотрел на Германа.
— Где девка? — вкрадчиво спросил Герман. — Не знаешь, конечно?
— Да… какая девка? — сглотнул мужик.
— Ага… в молчанку играть будем, да? В отказку идти?
— Да вы кто? На самом-то деле…
— Понятно. Ну что? — Герман взглянул на ветеринара. — Давай, что ли…
Тот вышел на кухню, вернулся с двумя табуретами, подошел к стулу, на котором сидел связанный хозяин, и поставил их рядом, плотно сдвинув один с другим. Затем он, щелкнув замками, раскрыл саквояж, вынул из него и поставил на пол наполовину пустую литровую бутылку водки. Вслед за ней вынул из саквояжа кусок светло-коричневой прорезиненной клеенки и такой же фартук. Клеенкой накрыл табуретки, фартук надел на себя. Убрал бутылку обратно в саквояж и вынул из него большую блестящую металлическую коробку. Поставил ее на один из табуретов, снял крышку, положил, перевернув так, что получилась кювета, рядом и стал, вынимая из коробки, выкладывать на нее хирургические инструменты.
— Надо бы подстелить под него что-нибудь, — не поворачивая головы и холодно звякая инструментами, сказал он Герману. — Обоссытся.
— Да и наорать, — пожал плечами Герман. — А ты не забрызгаешься?
— Так у меня же фартук…
— Ну смотри.
— Штаны надо снять. А рубашку не обязательно, ее просто расстегнуть можно.
— Подержи-ка его, — кивнул Герман Гурскому.
Тот подошел и, тяжело опустив мужику руки на плечи, крепко прижал его к спинке стула. Герман положил обрез на пол, наклонился и стал расстегивать на сидящем брючный ремень.
— Да вы!.. — судорожно дернулся хозяин дома. — Да вы это…
— Что? — вскинул на него глаза Герман. — Может, так скажешь? Пока не калека…
— Да что говорить-то?!
— Повторяю свой вопрос: «Где девка?»
— Да не знаю я никакой девки! Что вы все, на самом-то деле… Те вломились с автоматами, теперь вы… Какая девка?!
— Та самая.
— Да не знаю я ничего!
Неожиданно, дважды тренькнув, раздался звонок в дверь.
Хозяин дома с отчаянной надеждой бросил взгляд в сторону прихожей. Гурский предупреждающе вскинул руку. Вениамин, в одну секунду отхватив скальпелем кусок пластыря, залепил мужику рот.
Звонок повторился.
Гурский поднес палец к губам. Герман, осторожно наклонившись, поднял с пола обрез и уткнул стволы сидящему на стуле в пах.
Все замерли.
24
— Лиза, — Леон отставил в сторону рюмку, нетрезво пошатнувшись, поднялся со стула и недвусмысленно на нее посмотрел. — Пойдем. Я прошу прощения, господа, но мы с Лизой вынуждены вас ненадолго оставить. Пойдем, детка, я… я должен сказать тебе нечто очень важное.
Лиза подняла на Леона тревожный взгляд громадных синих глаз, встала из-за стола, запахнула поплотнее просторный мужской халат и вышла вслед за ним из кухни.
В гостиной она опустилась в кресло возле стеклянного журнального столика. Леон сел напротив на широкий мягкий диван.
— Лиза, девочка моя, — начал он, глядя на ее голые розовые коленки, — ты должна это знать, иначе будет несправедливо. Видишь ли…
Лиза подняла на Леона тревожный взгляд громадных синих глаз, встала из-за стола, запахнула поплотнее просторный мужской халат и вышла вслед за ним из кухни.
В гостиной она опустилась в кресло возле стеклянного журнального столика. Леон сел напротив на широкий мягкий диван.
— Лиза, девочка моя, — начал он, глядя на ее голые розовые коленки, — ты должна это знать, иначе будет несправедливо. Видишь ли…
25
Спустя минуту Адашев-Гурский очень осторожно вышел на кухню и, чуть отодвинув грязную занавеску, выглянул в окно. Из парадной вышла какая-то пожилая женщина и тихонько пошла по тротуару прочь.
К Гурскому подошел Герман.
— На кладбище к нам его надо везти, — вполголоса, чтобы его не было слышно из комнаты, сказал он. — Там расколем. Не резать же его, на самом-то деле.
— Думаешь?
— А кто, ты резать будешь?
— Зачем же? Доктор. Ветеринары, по-моему, вообще клятву Гиппократа не дают.
— Ладно, пока он нам верит, надо его на кладбище везти и там дожимать. Сюда в любой момент кто-нибудь припереться может. Он уже чуть не обосрался со страху, а тут звонок этот. Здесь он постоянно отвлекаться будет. Да и нам стремно, — Герман машинальным движением открыл и вновь защелкнул стволы обреза.
— А что у тебя там? — кивнул на оружие Гурский.
— Там? — взглянул на него Герман. — Картечь. А что?
— Да нет, ничего.
Герман ушел в комнату, а вместо него на кухню вошел доктор Вениамин в клеенчатом фартуке и с большой водочной бутылкой в руках.
— Вы тут, случайно, стаканчика чистого не видели? — спросил он у Гурского.
— Веня, а как нам типа этого, — Александр кивнул в сторону комнаты, — до Южного клад-' бища довезти, и чтобы он вел себя смирно?
— Очень просто, — Вениамин открыл створку обшарпанного кухонного стола и, наклонившись, вынул оттуда два мутных граненых стакана. Поставив бутылку и один стакан на стол, подошел к водопроводному крану.
— Интересно, — сказал он в раздумьи, скептически глядя на грязную раковину, — а вода здесь не вонючая?
Затем налил в стакан воды, вернулся к столу, плеснул во второй немного водки, выпил ее и запил водой.
— Сколько туда добираться отсюда? По времени?
— Ну… — прикинул в уме Гурский, — что-то около часа.
— Сейчас, — кивнул Веня. — Сделаем. Он наполнил стакан водкой, с сожалением взглянул на него, вздохнул и, взяв в руки, вышел из кухни.
— Пей, — донеслось из комнаты. — Да пей, не бойся, это водка. Хорошая. Это вот этот вот у нас на тебя злой. А тот, который на кухне, — добрый. Он тебя угощает. Что ж ты, не человек, что ли? Разберемся, может, ты и правду говоришь.
Гурский вошел в комнату.
Вениамин чуть наклонился над сидящим на стуле мужиком и медленно вливал ему в рот водку. Тот послушно глотал.
— Давай-давай, до дна… вот так. Закурить хочешь? — он достал две сигареты, прикурил их и одну вставил мужику в рот. — Кури пока. Отдыхай.
— Что там? — Герман взглянул на вышедшую из соседней комнаты Элис. Та пожала плечами:
— Ничего.
Вениамин наклонился над саквояжем, вынул из него какую-то небольшую ампулу, приподнял на уровень глаз, пощелкал по ней ногтем, надломил и всосал содержимое в шприц.
— Мне вена его нужна, — сказал он, выпустив из шприца тоненькую струйку. — Развяжите.
Герман освободил мужику руки и крепко взял его за плечи.
— Давай правую, — сказал мужчине Веня, — не бойся. Никто убивать тебя не собирается. Пока. Только учти — дернешься, игла обломается, тебе же хуже будет. Понял?
Мужик кивнул и покорно протянул руку.
— Ну вот. И молодец.
Сделав инъекцию, Вениамин аккуратно сложил все свои причиндалы обратно в саквояж и защелкнул на нем замки.
— Подождем немного.
Гурский поднял на него вопросительный взгляд.
— Ну… минут пять-десять, — посмотрел на часы Веня.
— Пойду, машину подгоню поближе, — Герман пошел к выходу. — Пойдем, Элис.
Они ушли.
Гурский вставил в брюки и застегнул ремень, которым был связан хозяин дома. Потом вернулся на кухню и, протерев не очень чистым полотенцем оба стакана, убрал их на место, в стол. Взял бутылку с оставшейся водкой, вернулся в комнату и протянул ее Вене. Тот спрятал бутылку в саквояж. Александр закурил сигарету.
Через какое-то время глаза у мужика осоловели, он стал клевать носом, и, наконец, голова его упала на грудь. Тяжело посапывая, он глубоко спал.
— Слушай, Веня, — спросил Гурский, — а стакан водки в него обязательно вливать нужно было? Он не откинется?
— Не-а. Так надо. Да и амбре от него нам на руку, мало ли соседей встретим. Или менты тормознут. Ничего объяснять не надо. А то еще решат, что мы труп везем. А так…
Вернулся Герман.
Вдвоем с Гурским они подняли мужика со стула, закинув его руки себе на плечи, и, имитируя подгулявшую компанию, вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Веня плотно притворил за собой входную дверь квартиры. На улице они загрузили мужика на заднее сиденье автомобиля, где он уютно устроился между Александром и доктором. Элис села впереди.
— Ты по Волхонке езжай, огородами, — сказал Герману Гурский.
— Ну не через Московский же… — ответил тот.
К Гурскому подошел Герман.
— На кладбище к нам его надо везти, — вполголоса, чтобы его не было слышно из комнаты, сказал он. — Там расколем. Не резать же его, на самом-то деле.
— Думаешь?
— А кто, ты резать будешь?
— Зачем же? Доктор. Ветеринары, по-моему, вообще клятву Гиппократа не дают.
— Ладно, пока он нам верит, надо его на кладбище везти и там дожимать. Сюда в любой момент кто-нибудь припереться может. Он уже чуть не обосрался со страху, а тут звонок этот. Здесь он постоянно отвлекаться будет. Да и нам стремно, — Герман машинальным движением открыл и вновь защелкнул стволы обреза.
— А что у тебя там? — кивнул на оружие Гурский.
— Там? — взглянул на него Герман. — Картечь. А что?
— Да нет, ничего.
Герман ушел в комнату, а вместо него на кухню вошел доктор Вениамин в клеенчатом фартуке и с большой водочной бутылкой в руках.
— Вы тут, случайно, стаканчика чистого не видели? — спросил он у Гурского.
— Веня, а как нам типа этого, — Александр кивнул в сторону комнаты, — до Южного клад-' бища довезти, и чтобы он вел себя смирно?
— Очень просто, — Вениамин открыл створку обшарпанного кухонного стола и, наклонившись, вынул оттуда два мутных граненых стакана. Поставив бутылку и один стакан на стол, подошел к водопроводному крану.
— Интересно, — сказал он в раздумьи, скептически глядя на грязную раковину, — а вода здесь не вонючая?
Затем налил в стакан воды, вернулся к столу, плеснул во второй немного водки, выпил ее и запил водой.
— Сколько туда добираться отсюда? По времени?
— Ну… — прикинул в уме Гурский, — что-то около часа.
— Сейчас, — кивнул Веня. — Сделаем. Он наполнил стакан водкой, с сожалением взглянул на него, вздохнул и, взяв в руки, вышел из кухни.
— Пей, — донеслось из комнаты. — Да пей, не бойся, это водка. Хорошая. Это вот этот вот у нас на тебя злой. А тот, который на кухне, — добрый. Он тебя угощает. Что ж ты, не человек, что ли? Разберемся, может, ты и правду говоришь.
Гурский вошел в комнату.
Вениамин чуть наклонился над сидящим на стуле мужиком и медленно вливал ему в рот водку. Тот послушно глотал.
— Давай-давай, до дна… вот так. Закурить хочешь? — он достал две сигареты, прикурил их и одну вставил мужику в рот. — Кури пока. Отдыхай.
— Что там? — Герман взглянул на вышедшую из соседней комнаты Элис. Та пожала плечами:
— Ничего.
Вениамин наклонился над саквояжем, вынул из него какую-то небольшую ампулу, приподнял на уровень глаз, пощелкал по ней ногтем, надломил и всосал содержимое в шприц.
— Мне вена его нужна, — сказал он, выпустив из шприца тоненькую струйку. — Развяжите.
Герман освободил мужику руки и крепко взял его за плечи.
— Давай правую, — сказал мужчине Веня, — не бойся. Никто убивать тебя не собирается. Пока. Только учти — дернешься, игла обломается, тебе же хуже будет. Понял?
Мужик кивнул и покорно протянул руку.
— Ну вот. И молодец.
Сделав инъекцию, Вениамин аккуратно сложил все свои причиндалы обратно в саквояж и защелкнул на нем замки.
— Подождем немного.
Гурский поднял на него вопросительный взгляд.
— Ну… минут пять-десять, — посмотрел на часы Веня.
— Пойду, машину подгоню поближе, — Герман пошел к выходу. — Пойдем, Элис.
Они ушли.
Гурский вставил в брюки и застегнул ремень, которым был связан хозяин дома. Потом вернулся на кухню и, протерев не очень чистым полотенцем оба стакана, убрал их на место, в стол. Взял бутылку с оставшейся водкой, вернулся в комнату и протянул ее Вене. Тот спрятал бутылку в саквояж. Александр закурил сигарету.
Через какое-то время глаза у мужика осоловели, он стал клевать носом, и, наконец, голова его упала на грудь. Тяжело посапывая, он глубоко спал.
— Слушай, Веня, — спросил Гурский, — а стакан водки в него обязательно вливать нужно было? Он не откинется?
— Не-а. Так надо. Да и амбре от него нам на руку, мало ли соседей встретим. Или менты тормознут. Ничего объяснять не надо. А то еще решат, что мы труп везем. А так…
Вернулся Герман.
Вдвоем с Гурским они подняли мужика со стула, закинув его руки себе на плечи, и, имитируя подгулявшую компанию, вышли на площадку и стали спускаться по лестнице. Веня плотно притворил за собой входную дверь квартиры. На улице они загрузили мужика на заднее сиденье автомобиля, где он уютно устроился между Александром и доктором. Элис села впереди.
— Ты по Волхонке езжай, огородами, — сказал Герману Гурский.
— Ну не через Московский же… — ответил тот.
26
Тяжело переваливаясь и хрюкая задними амортизаторами на рытвинах разбитой дороги, белая «восьмерка» с помятым передним крылом въехала наконец на территорию Южного кладбища.
Вздрагивая корпусом на стыках уложенных в землю бетонных плит, она докатилась до «Яблоневых» участков, повернула направо и остановилась у стоящего на пригорке рагончика-бытовки.
Двери машины открылись, и все, кроме спящего на заднем сиденьи мужика, выбрались наружу.
На крыльцо вагончика вышел высокий мужчина с пышными усами. Он был одет в рабочую одежду и широкополую соломенную шляпу.
— О-о… — вскинул он руки. — Какие люди!
— Здорово, — приветствовал его Герман. — Федор здесь?
— Да был где-то давеча…
— Здравствуй, Леня, — Адашев-Гурский протянул мужчине руку.
— Алексан Васи-илич! Уважа-аемый… — расплываясь в улыбке, Леонид снял с себя шляпу и шутливо поклонился Гурскому в пояс. — Какими судьбами? На работку к нам опять? Или так, в гости пожаловали?
— По делу, Ленечка.
— А что за дело такое, дозвольте полюбопытствовать? Подсобить, может, чем? Мы же завсегда, с превеликим нашим удовольствием. Вы нам только на «красненькую», а уж мы для ва-ас…
Вздрагивая корпусом на стыках уложенных в землю бетонных плит, она докатилась до «Яблоневых» участков, повернула направо и остановилась у стоящего на пригорке рагончика-бытовки.
Двери машины открылись, и все, кроме спящего на заднем сиденьи мужика, выбрались наружу.
На крыльцо вагончика вышел высокий мужчина с пышными усами. Он был одет в рабочую одежду и широкополую соломенную шляпу.
— О-о… — вскинул он руки. — Какие люди!
— Здорово, — приветствовал его Герман. — Федор здесь?
— Да был где-то давеча…
— Здравствуй, Леня, — Адашев-Гурский протянул мужчине руку.
— Алексан Васи-илич! Уважа-аемый… — расплываясь в улыбке, Леонид снял с себя шляпу и шутливо поклонился Гурскому в пояс. — Какими судьбами? На работку к нам опять? Или так, в гости пожаловали?
— По делу, Ленечка.
— А что за дело такое, дозвольте полюбопытствовать? Подсобить, может, чем? Мы же завсегда, с превеликим нашим удовольствием. Вы нам только на «красненькую», а уж мы для ва-ас…