Страница:
цепи. И каждое поколение не имеет права уклониться от выполнения своего
долга: оно должно передать следующему поколению опыт более зрелым, формы
жизни - обогащенными.
Е.Гальперина
Посвящаю "Семью Тибо" братской
памяти Пьера Маргаритиса, чья смерть
в военном госпитале 30 октября 1918
года уничтожила могучее творение,
вызревавшее в его мятежном и чистом
сердце.
Р.М.Г.
На углу улицы Вожирар, когда они уже огибали здания школы, г-н Тибо, на
протяжении всего пути не сказавший сыну ни слова, внезапно остановился:
- Ну, Антуан, на сей раз, на сей раз я сыт по горло!
Молодой человек ничего не ответил.
Школа оказалась закрытой. Было воскресенье, девять часов вечера. Сторож
приотворил окошко.
- Вы не знаете, где мой брат? - крикнул Антуан.
Тот вытаращил глаза.
Господин Тибо топнул ногой.
- Позовите аббата Бино.
Сторож отвел их в приемную, вытащил из кармана витую свечку, зажег
люстру.
Прошло несколько минут. Г-н Тибо без сил рухнул на стул; он опять
пробормотал сквозь зубы:
- Ну, знаете ли, на сей раз!..
- Прошу извинить, сударь, - сказал аббат Бино, бесшумно входя в
комнату. Он был очень мал ростом, и, чтобы положить руку на плечо Антуану,
ему пришлось встать на цыпочки.
- Здравствуйте, юный доктор! Так что же случилось?
- Где мой брат?
- Жак?
- Он не вернулся сегодня домой! - воскликнул г-н Тибо, поднимаясь со
стула.
- Куда же он ушел? - спросил аббат без особого удивления.
- Да сюда, черт побери! Отбывать наказание!
Аббат заложил руки за пояс.
- Жака никто не наказывал.
- Как?
- Жак сегодня в школу не приходил.
Дело запутывалось. Антуан не спускал со священника глаз. Г-н Тибо
передернул плечами и обратил к аббату одутловатое лицо с набрякшими, почти
никогда не поднимавшимися веками.
- Жак сказал нам вчера, что его оставили на четыре часа без обеда.
Сегодня утром он ушел, как обычно. А потом, часов около одиннадцати,
вернулся, но застал только кухарку, мы все были в церкви; сказал, что
завтракать не придет, потому что оставлен на восемь часов, а не на четыре.
- Чистейшая фантазия, - заявил аббат.
- Днем мне пришлось выйти из дома, чтобы отнести свою хронику в "Ревю
де Де Монд"{26}, - продолжал г-н Тибо. - У редактора был прием, я вернулся
только к обеду. Жак не появлялся. Половина девятого - его нет. Я
забеспокоился, послал за Антуаном, вызвал его из больницы с дежурства. И вот
мы здесь.
Аббат задумчиво покусывал губы. Г-н Тибо приподнял веки и метнул острый
взгляд на аббата, потом на сына.
- Итак, Антуан?
- Что ж, отец, - сказал молодой человек, - если этот номер он задумал
заранее, значит, предположение о несчастном случае отпадает.
Поведение Антуана внушало спокойствие. Г-н Тибо придвинул стул и сел;
его живой ум перебирал десятки вариантов, но заплывшее жиром лицо ничего не
выражало.
- Итак, - повторил он, - что же нам делать?
Антуан размышлял.
- Сегодня - ничего. Ждать.
Это было очевидно. Но невозможность покончить с неприятной историей тут
же, сразу, применив отцовскую власть, а также мысль о конгрессе моральных
наук, который открывался послезавтра в Брюсселе и куда он был приглашен
возглавлять французскую секцию, вызвали у г-на Тибо приступ ярости, его лоб
побагровел. Он вскочил.
- Я подниму на ноги всю жандармерию, - крикнул он. - Или во Франции
больше нет полиции? Или у нас разучились разыскивать преступников?
Его сюртук болтался по обеим сторонам живота, складки на подбородке то
и дело ущемлялись углами воротничка, и он дергал головой, выбрасывая вперед
челюсть, точно конь, натягивающий поводья. "Ах, негодяй, - пронеслось у него
в мозгу. - Попасть бы ему под поезд!" И на какой-то миг г-ну Тибо
представилось, что все улажено - выступление на конгрессе и даже, быть
может, избрание на пост вице-президента... Но почти в ту же секунду он
увидел младшего сына лежащим на носилках, а потом в гробу, обрамленном
горящими свечами, увидел себя, сраженного горем отца, и всеобщее сочувствие
окружающих... Ему стало стыдно.
- Провести целую ночь в такой тревоге! - сказал он вслух. - Тяжело,
господин аббат, да, тяжело отцу переживать такие часы.
Он направился к дверям. Аббат выпростал из-за пояса руки.
- С вашего разрешения. - сказал он, потупясь.
Люстра освещала его лоб, наполовину прикрытый черной бахромкой волос, и
хитрое лицо, клином сбегавшее к подбородку. На щеках аббата проступили два
розовых пятна.
- Мы сомневались, сообщать ли вам об одном случае, сударь, который
произошел с вашим сыном совсем недавно и который должно рассматривать как
весьма и весьма прискорбный... Но в конце концов мы сочли, что в беседе с
вами могут выясниться важные подробности... И если вы будете так любезны,
сударь, уделить нам несколько минут...
Пикардийский акцент подчеркивал нерешительность аббата. Г-н Тибо, не
отвечая, вернулся к своему стулу и грузно сел; веки его были опущены.
- В последние дни, сударь, - продолжал аббат, - мы уличили вашего сына
в проступках особого свойства... в проступках чрезвычайно тяжелых... Мы даже
пригрозили ему исключением. О, разумеется, лишь для острастки. Он вам об
этом рассказывал?
- Вы же знаете, какой он лицемер! Он, как всегда, промолчал!
- Невзирая на серьезные недостатки нашего дорогого мальчика, не следует
считать его испорченным существом, - уточнил аббат. - И мы думаем, что и в
последнем случае согрешил он не намеренно, а по слабости своей; здесь
следует усматривать дурное влияние опасного товарища, каких, увы, так много
в государственных лицеях...
Господин Тибо скользнул по аббату тревожным взглядом.
- Вот факты, сударь. Изложим их в строгом порядке. Дело происходило в
минувший четверг... - Он на секунду задумался, потом продолжал почти
радостно: - Нет, прошу прощенья, это произошло позавчера, в пятницу, да-да,
в пятницу утром, во время уроков. Незадолго до двенадцати мы вошли в класс -
вошли стремительно, как привыкли делать это всегда... - Он подмигнул
Антуану. - Осторожно нажимаем на ручку, так что дверь и не скрипнет, и
быстрым движением отворяем ее. Итак, мы входим и сразу же видим нашего друга
Жако, ибо мы предусмотрительно посадили его прямо напротив дверей. Мы
направляемся к нему, приподнимаем словарь. Попался, голубчик! Мы хватаем
подозрительную книжонку. Это роман, перевод с итальянского, имя автора мы
забыли, - "Девы скал"{28}.
- Этого еще не хватало! - воскликнул г-н Тибо.
- Судя по его смущенному виду, мальчик скрывает еще кое-что, глаз у нас
на это наметан. Приближается время завтрака. Звонок; мы просим надзирателя
отвести учеников в столовую и, оставшись одни, открываем парту Жака. Еще две
книжки: "Исповедь" Жан-Жака Руссо и, что гораздо более непристойно, прошу
извинить меня, сударь, гнусный роман Золя - "Проступок аббата Муре"...
- Ах, негодяй!
- Только закрыли мы крышку парты, как нам в голову приходит мысль
пошарить за стопкой учебников. И там мы обнаруживаем тетрадку в сером
клеенчатом переплете, которая на первый взгляд, должны вам признаться,
выглядит вполне безобидно. Раскрываем ее, просматриваем первые страницы... -
Аббат взглянул на своих гостей; его живые глаза смотрели жестко и
непреклонно. - Все становится ясным. Мы тут же прячем нашу добычу и в
течение большой перемены спокойно обследуем ее. Книги, тщательным образом
переплетенные, имеют на задней стороне переплета, внизу, инициал: Ф. Что
касается главного вещественного доказательства, серой тетради, она оказалась
своего рода сборником писем; два почерка, совершенно различных, - почерк
Жака и его подпись: "Ж." - и другой, нам незнакомый, и подпись: "Д." - Он
сделал паузу и понизил голос: - Тон и содержание писем, увы, не оставляли
сомнений относительно характера этой дружбы. Настолько, сударь, что поначалу
мы приняли этот твердый и удлиненный почерк за девичий или, говоря вернее,
за женский... Но потом, исследовав текст, мы поняли, что незнакомый почерк
принадлежит товарищу Жака, - о нет, хвала господу, не из нашего заведения, а
какому-нибудь мальчишке, с которым Жак наверняка познакомился в лицее. Дабы
окончательно в этом убедиться, мы в тот же день посетили инспектора лицея,
достойного господина Кийяра, - аббат обернулся к Антуану, - он человек
безупречный и обладает печальным опытом работы в интернатах. Виновный был
опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом "Д", это ученик
третьего класса{29}, товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.
- Фонтанен! Совершенно верно! - воскликнул Антуан. - Помнишь, отец, их
семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту
зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением
стихов, которые давал ему этот Фонтанен.
- Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?
- Я не видел в этом ничего опасного, - возразил Антуан, глядя на аббата
так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на
миг молодой улыбкой. - Это был Виктор Гюго, Ламартин, - объяснил он. - Я
отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.
Аббат поджал губы.
- Но что еще важнее: этот Фонтанен - протестант, - сказал он, решив
взять реванш.
- Ну вот, так я и знал! - удрученно воскликнул г-н Тибо.
- Впрочем, довольно хороший ученик, - поспешно заверил аббат, выказывая
свою беспристрастность. - Господин Кийяр сказал нам: "Это взрослый мальчик,
который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже
держится вполне достойно".
- Ах, мать... - перебил г-н Тибо. - Совершенно невозможные люди,
несмотря на весь их достойный вид.
- К тому же хорошо известно, - ввернул аббат, - что кроется за
суровостью протестантов!
- Во всяком случае, отец у него вертопрах... В Мезоне{30} никто их не
принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец
выбирать знакомых!
- Так вот, - продолжал аббат, - мы вернулись из лицея, вооруженные
всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по
всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш
друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова.
Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал
кричать: "У меня украли книги, записи!.." Мы обратили его внимание на
крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза
его, всегда светлые, потемнели от гнева: "Это вы украли мою тетрадь, -
кричал он, - это вы!" Он даже сказал нам, - добавил аббат с глуповатой
улыбкой: - "Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!" Мы попытались
действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: "Где моя тетрадь?
Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!" И прежде
чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола
хрустальное пресс-папье, - вы помните его, Антуан? - сувенир, который наши
бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-де-Дом{31}, - и с размаху швырнул в
мраморный камин. Это пустяк, - поспешил добавить аббат в ответ на
сконфуженный жест г-на Тибо, - мы вспомнили об этой мелочи лишь для того,
чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик.
Потом он стал кататься по полу, с ним начался настоящий нервный припадок.
Нам удалось схватить его, втолкнуть в маленькую классную комнату, смежную с
нашим кабинетом, и запереть на ключ.
- Ах, - произнес г-н Тибо, вздевая вверх кулаки, - бывают дни, когда он
точно одержимый! Спросите у Антуана - разве не приходил он на наших глазах -
из-за сущей безделицы - в такое неистовство, что мы, конечно, сдавались;
весь посинеет, на шее вздуются вены, - кажется, еще миг, и задушит
кого-нибудь от ярости!
- Ну, все Тибо отличаются вспыльчивостью, - констатировал Антуан, всем
своим видом показывая, что он ничуть этим не огорчен, и аббат счел своим
долгом снисходительно улыбнуться.
- Когда через час мы отперли дверь, - продолжал он, - Жак сидел за
столом, зажав голову ладонями. Он посмотрел на нас ужасным взглядом; глаза у
него были сухие. Мы потребовали извинений, он не отвечал ни слова.
Безропотно проследовал он за нами в наш кабинет - с упрямым видом,
взлохмаченный, уставясь глазами в пол. По нашему настоянию он подобрал
обломки злосчастного пресс-папье, но нам так и не удалось выжать из него ни
слова. Тогда мы отвели его в часовню и решили оставить на какое-то время
наедине с господом. Потом мы вернулись и преклонили возле него колена. В
этот момент нам показалось, что он перед нашим приходом плакал; но в часовне
было темно, и мы не решились бы это утверждать. Прочитав вполголоса
несколько молитв, мы обратились затем к нему с увещеваниями, живописали ему
страдания отца, когда он узнает, что плохой товарищ осквернил чистоту его
дорогого ребенка. Скрестив руки и подняв голову, он глядел на алтарь и,
казалось, нас не слышал. Видя, что его упрямство еще не сломлено, мы отвели
его в класс. Он оставался там до вечера на своем месте, по-прежнему скрестив
руки, не раскрывая учебника. Мы делали вид, что ничего не замечаем. В семь
часов он ушел, как обычно, - однако не попрощался с нами. Вот и вся история,
сударь, - заключил аббат с большим воодушевлением. - Прежде чем ввести вас в
курс дела, мы ожидали сообщений о том, какие меры примет инспектор лицея в
отношении этого субъекта по имени Фонтанен; нет сомнения в том, что его
просто исключат. Но сейчас, видя, как вы встревожены...
- Господин аббат, - прервал его г-н Тибо, переводя дыхание, как после
быстрого бега, - я в отчаянии, ничего другого не могу вам сказать! Когда
думаю о том, какие еще сюрпризы ожидают нас при таких задатках... Я просто в
отчаянии, - повторил он задумчиво, почти шепотом и застыл, вытянув вперед
шею и упершись руками в бедра. Веки его были опущены, и, если бы не едва
заметное подергивание нижней губы, прикрытой седеющими усами и белой
бородкой, могло показаться, что он спит.
- Негодяй! - крикнул он внезапно, устремляя вперед подбородок, и острый
взгляд, блеснувший из-за ресниц, убедительно показал, как можно ошибиться,
слишком доверяясь его кажущейся неподвижности. Он снова прикрыл глаза и всем
корпусом вопросительно повернулся к Антуану. Молодой человек отозвался не
сразу; он уставился в пол, зажав в кулаке бороду и хмуря брови.
- Я сообщу в больницу, чтобы там меня завтра не ждали, - сказал он, - и
утром пойду поговорить с этим Фонтаненом.
- Утром? - повторил машинально г-н Тибо. Он встал. - А пока нам
предстоит бессонная ночь. - Он вздохнул и направился к дверям.
Аббат пошел следом. На пороге толстяк протянул священнику вялую руку.
- Я в отчаянии, - вздохнул он, не открывая глаз.
- Будем молить бога, чтобы он нам всем помог, - учтиво отозвался аббат
Бино.
Отец и сын молча прошли несколько шагов. Улица была пуста. Ветер утих,
потеплело. Было начало мая.
Господин Тибо подумал о беглеце. "Хорошо хоть, что он не мерзнет, если
у него нет сейчас крова над головой". От волнения он ощутил слабость в
ногах. Он остановился и обернулся к сыну. Поведение Антуана немного
успокаивало его. Он любил своего старшего сына, гордился им, а в этот вечер
любил его особенно нежно, ибо усилилась его враждебность к младшему. Не то
чтобы он был неспособен любить Жака; дай, малыш, хоть какую-то пищу
отцовской гордости, и он пробудил бы в г-не Тибо нежность; но сумасбродные
выходки Жака всегда уязвляли его в самое чувствительное место: они ранили
его самолюбие.
- Лишь бы только все обошлось без излишнего шума, - проворчал г-н Тибо.
Он приблизился к Антуану, и голос его дрогнул: - Я рад, что ты смог уйти с
дежурства на эту ночь, - сказал он. И сам испугался выраженных чувств.
Молодой человек, смущенный еще больше, чем отец, не отвечал.
- Антуан... Мой милый, я рад, что ты в этот вечер со мной, - шепнул г-н
Тибо и, наверно, впервые в жизни взял сына под руку.
В это же воскресенье, вернувшись к полудню домой, г-жа де Фонтанен
нашла в прихожей записку от сына.
- Даниэль пишет, что Бертье оставляют его у себя завтракать, - сказала
она Женни. - Значит, тебя не было, когда он вернулся?
- Даниэль? - Девочка встала на четвереньки, чтобы достать забившуюся
под кресло собачонку. Она долго не поднималась. - Нет, - сказала она
наконец, - я его не видела.
Она схватила Блоху, прижала ее к себе обеими руками и, осыпая
поцелуями, вприпрыжку побежала в свою комнату.
Она появилась перед завтраком.
- У меня болит голова. Я не хочу есть. Лучше полежу в темноте.
Госпожа де Фонтанен уложила ее в постель, задернула шторы. Женни
свернулась под одеялом в клубок. Она никак не могла заснуть. Проходили часы.
Много раз за день г-жа де Фонтанен заглядывала к дочери, клала ей на лоб
прохладную руку. Под вечер, изнемогая от нежности и тревоги, девочка
схватила эту руку и поцеловала ее, не в силах удержаться от слез.
- Ты возбуждена, родная... Должно быть, у тебя жар.
Пробило семь, потом восемь. Г-жа де Фонтанен не садилась за стол,
ожидая сына. До сих пор Даниэль ни разу не пропускал обеда, заранее об этом
не предупредив, и уж никак не оставил бы мать и сестру обедать без него в
воскресенье. Г-жа де Фонтанен облокотилась о балконные перила. Вечер был
теплый. По улице Обсерватории шли редкие прохожие. Между деревьями сгущалась
тень. Несколько раз ей казалось, что она видит Даниэля, узнает в мерцании
уличных фонарей его походку. В Люксембургском саду пророкотал барабан{34}.
Сад закрывался. Наступала ночь.
Она надела шляпу и побежала к Бертье. Они еще накануне уехали за город.
Даниэль солгал!
Госпожа де Фонтанен постоянно имела дело с ложью подобного рода, но
чтобы солгал Даниэль, ее Даниэль, - это было впервые! В четырнадцать лет?
Женни не спала, чутко ловила малейший шорох. Она окликнула мать:
- А Даниэль?
- Он лег. Думал, ты спишь, и не стал тебя будить.
Ее голос звучал естественно. Стоит ли зря волновать ребенка?
Было поздно. Г-жа де Фонтанен села в кресло, возле полуоткрытой двери в
коридор, чтобы услышать, как возвращается сын.
Ночь прошла, наступило утро.
Около семи утра собака вскочила на ноги и заворчала. В дверь позвонили.
Г-жа де Фонтанен бросилась в прихожую, она хотела открыть сама. Перед ней
стоял незнакомый молодой человек о бородой... Несчастный случай?
Антуан назвал себя, сказал, что ему нужно повидать Даниэля, прежде чем
тот уйдет в лицей.
- Дело в том, что как раз... моего сына нет сейчас дома.
Антуан удивленно развел руками.
- Извините мою настойчивость, сударыня... Мой брат, близкий друг вашего
сына, со вчерашнего дня исчез из дому, и мы страшно встревожены.
- Исчез?
Ее рука судорожно вцепилась в белый шарф на голове. Она отворила дверь
в гостиную, Антуан последовал за ней.
- Даниэль тоже не вернулся вчера домой, сударь. Я тоже очень волнуюсь.
Она опустила голову и тут же снова вскинула ее.
- Тем более что сейчас моего мужа нет в Париже, - добавила она.
Все в этой женщине дышало такой искренностью и простотой, какой Антуан
никогда еще не встречал. Измученная бессонной ночью, вся во власти смятения
и тревоги, она стояла, обратив к молодому человеку открытое лицо, на котором
чувства сменялись, как чистые тона на палитре. Несколько секунд они глядели
один на другого, друг друга не видя. Каждый следовал за извивами своей
мысли.
Антуана поднял в это утро с постели детективный азарт. Он не
воспринимал трагически выходку Жака; его подстегивало лишь любопытство, он
пришел допросить этого мальчишку, сообщника брата. Но дело запутывалось еще
больше. Он даже испытывал от этого удовольствие. Когда события захватывали
его врасплох, в его глазах вспыхивала непреклонность и под квадратной
бородой круто каменела челюсть, тяжелая семейная челюсть Тибо.
- В котором часу вчера утром ушел ваш сын? - спросил он.
- Очень рано. Но довольно скоро вернулся...
- А, приблизительно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью?
- Около того.
- Так же, как Жак! Они бежали вдвоем, - заключил он четко, почти
весело.
Но в это мгновение дверь, остававшаяся приотворенной, широко
распахнулась, и на ковер рухнуло детское тело в ночной рубашке. Г-жа де
Фонтанен вскрикнула. Антуан уже подхватил с пола потерявшую сознание девочку
и держал ее на руках; следуя за г-жой де Фонтанен, он отнес ее в комнату и
уложил на кровать.
- Позвольте, сударыня, я врач. Дайте холодной воды. У вас есть эфир?
Скоро Женни пришла в себя. Мать улыбнулась ей, но глаза девочки
оставались суровы.
- Теперь все в порядке, - сказал Антуан. - Ей нужно уснуть.
- Ты слышишь, родная, - шепнула г-жа де Фонтанен, и ее рука, лежавшая
на потном лбу ребенка, скользнула по векам, прикрывая их.
Они стояли по обе стороны кровати и не шевелились. В комнате пахло
эфиром. Взгляд Антуана, устремленный вначале на изящную ладонь и вытянутую
руку, украдкой изучал теперь лицо г-жи де Фонтанен. Кружевной шарф, в
который она куталась, упал; у нее были светлые волосы, в них кое-где
блестели седые пряди; ей было, наверное, около сорока, хотя походка и
порывистость движений говорили еще о молодости.
Женни, казалось, уснула. Рука, лежавшая на веках девочки, поднялась с
легкостью крыла. Они на цыпочках вышли из комнаты, оставив приоткрытыми
двери. Г-жа де Фонтанен шла впереди. Она обернулась.
- Спасибо, - сказала она, протягивая обе руки. Движение было таким
непосредственным, таким мужским, что Антуан взял ее руки и сжал их, не
решаясь поднести к губам.
- Малышка очень нервна, - объяснила она. - Услыхала, наверное, лай
Блохи, решила, что возвращается брат, и прибежала. Она нездорова со
вчерашнего утра, всю ночь ее лихорадило.
Они сели. Г-жа де Фонтанен вынула из-за корсажа записку, оставленную
накануне сыном, и подала Антуану. Она смотрела, как он читает. В своих
отношениях с людьми она всегда руководствовалась чутьем и с первых минут
ощутила доверие к Антуану. "Человек с таким лбом, - думала она, - не
способен на подлость". У него были зачесанные назад волосы и довольно густая
борода на щеках, и среди этих двух массивов темно-рыжих, почти черных волос
на виду оставались только глубоко посаженные глаза да белый прямоугольный
лоб. Он сложил письмо и вернул ей. Казалось, он размышляет над прочитанным,
а на самом деле подыскивал слова, не зная, как приступить к делу.
- Мне думается, - осторожно начал он, - что есть определенная связь
между их бегством и следующим фактом: как раз в эти дни их дружба... их
связь... была обнаружена учителями.
- Обнаружена?
- Ну да. Нашли переписку, которую они вели между собой в специальной
тетради.
- Переписку?
- Они переписывались на уроках. И письма были, по-видимому, довольно
странного свойства. - Он отвел от нее взгляд. - Настолько странного, что
обоим виновным грозило исключение.
- Виновным? Признаться, я что-то в толк не возьму... Виновным в чем? В
переписке?
- По всей видимости, тон этих писем был весьма...
- Тон писем?
Она ничего не понимала. Но она была слишком чутка, чтобы не заметить
все возраставшего смущения Антуана. Она покачала головой.
- Это совершенно исключено, сударь, - заявила она напряженным, чуть
дрожащим голосом. Казалось, между ними внезапно возникла стена. Она встала.
- Что ваш брат и мой сын вдвоем учинили какую-то совместную шалость, - это
вполне возможно; хотя Даниэль ни разу не произносил при мне фамилию...
- Тибо.
- Тибо? - повторила она с удивлением, не закончив фразу. - Постойте,
это очень странно: моя дочь минувшей ночью, в бреду, отчетливо произнесла
вашу фамилию.
- Она могла слышать, как брат рассказывает про своего друга.
- Да нет же, поверьте, Даниэль никогда...
- Откуда же она могла узнать?
- О, - сказала она, - эти таинственные явления происходят так часто!
- Какие явления?
Она стояла с серьезным и немного отрешенным видом.
- Передача мыслей.
Это объяснение и сама интонация были так неожиданны для Антуана, что он
посмотрел на нее с любопытством. Лицо г-жи де Фонтанен было не просто
серьезным, оно было озаренным, на губах блуждала едва заметная улыбка
женщины верующей, которая привыкла, когда речь заходит об этих вещах,
сталкиваться со скептицизмом окружающих.
Они помолчали. Антуану пришла в голову новая мысль - в нем опять
пробудился детективный азарт.
- Позвольте, сударыня, вы говорите, что ваша дочь произнесла имя моего
брата? И весь вчерашний день ей странным образом нездоровилось? Может быть,
брат доверил ей какой-то секрет?
- Это подозрение отпало бы само собой, сударь, - ответила г-жа де
Фонтанен с оттенком снисходительности, - если б вы знали моих детей и мои
отношения с ними. Они ничего от меня не утаивают... - Она запнулась,
уязвленная мыслью о том, что поведение Даниэля опровергает ее слова. -
Впрочем, - поспешно добавила она с некоторым высокомерием и направилась к
двери, - если Женни не спит, расспросите ее.
У девочки были открыты глаза. На подушке выделялось тонкое лицо, скулы
горели лихорадочным румянцем. Она прижимала к себе собачонку, из-под
простыни забавно торчала черная мордочка.
- Женни, это господин Тибо, ты ведь знаешь, брат одного из друзей
Даниэля.
Девочка устремила на незнакомца жадный взгляд, в котором тут же
вспыхнуло недоверие.
Подойдя к постели, Антуан взял девочку за запястье и вынул из кармана
часы.
- Пульс еще слишком учащен, - объявил он и начал ее выслушивать. Его
долга: оно должно передать следующему поколению опыт более зрелым, формы
жизни - обогащенными.
Е.Гальперина
Посвящаю "Семью Тибо" братской
памяти Пьера Маргаритиса, чья смерть
в военном госпитале 30 октября 1918
года уничтожила могучее творение,
вызревавшее в его мятежном и чистом
сердце.
Р.М.Г.
На углу улицы Вожирар, когда они уже огибали здания школы, г-н Тибо, на
протяжении всего пути не сказавший сыну ни слова, внезапно остановился:
- Ну, Антуан, на сей раз, на сей раз я сыт по горло!
Молодой человек ничего не ответил.
Школа оказалась закрытой. Было воскресенье, девять часов вечера. Сторож
приотворил окошко.
- Вы не знаете, где мой брат? - крикнул Антуан.
Тот вытаращил глаза.
Господин Тибо топнул ногой.
- Позовите аббата Бино.
Сторож отвел их в приемную, вытащил из кармана витую свечку, зажег
люстру.
Прошло несколько минут. Г-н Тибо без сил рухнул на стул; он опять
пробормотал сквозь зубы:
- Ну, знаете ли, на сей раз!..
- Прошу извинить, сударь, - сказал аббат Бино, бесшумно входя в
комнату. Он был очень мал ростом, и, чтобы положить руку на плечо Антуану,
ему пришлось встать на цыпочки.
- Здравствуйте, юный доктор! Так что же случилось?
- Где мой брат?
- Жак?
- Он не вернулся сегодня домой! - воскликнул г-н Тибо, поднимаясь со
стула.
- Куда же он ушел? - спросил аббат без особого удивления.
- Да сюда, черт побери! Отбывать наказание!
Аббат заложил руки за пояс.
- Жака никто не наказывал.
- Как?
- Жак сегодня в школу не приходил.
Дело запутывалось. Антуан не спускал со священника глаз. Г-н Тибо
передернул плечами и обратил к аббату одутловатое лицо с набрякшими, почти
никогда не поднимавшимися веками.
- Жак сказал нам вчера, что его оставили на четыре часа без обеда.
Сегодня утром он ушел, как обычно. А потом, часов около одиннадцати,
вернулся, но застал только кухарку, мы все были в церкви; сказал, что
завтракать не придет, потому что оставлен на восемь часов, а не на четыре.
- Чистейшая фантазия, - заявил аббат.
- Днем мне пришлось выйти из дома, чтобы отнести свою хронику в "Ревю
де Де Монд"{26}, - продолжал г-н Тибо. - У редактора был прием, я вернулся
только к обеду. Жак не появлялся. Половина девятого - его нет. Я
забеспокоился, послал за Антуаном, вызвал его из больницы с дежурства. И вот
мы здесь.
Аббат задумчиво покусывал губы. Г-н Тибо приподнял веки и метнул острый
взгляд на аббата, потом на сына.
- Итак, Антуан?
- Что ж, отец, - сказал молодой человек, - если этот номер он задумал
заранее, значит, предположение о несчастном случае отпадает.
Поведение Антуана внушало спокойствие. Г-н Тибо придвинул стул и сел;
его живой ум перебирал десятки вариантов, но заплывшее жиром лицо ничего не
выражало.
- Итак, - повторил он, - что же нам делать?
Антуан размышлял.
- Сегодня - ничего. Ждать.
Это было очевидно. Но невозможность покончить с неприятной историей тут
же, сразу, применив отцовскую власть, а также мысль о конгрессе моральных
наук, который открывался послезавтра в Брюсселе и куда он был приглашен
возглавлять французскую секцию, вызвали у г-на Тибо приступ ярости, его лоб
побагровел. Он вскочил.
- Я подниму на ноги всю жандармерию, - крикнул он. - Или во Франции
больше нет полиции? Или у нас разучились разыскивать преступников?
Его сюртук болтался по обеим сторонам живота, складки на подбородке то
и дело ущемлялись углами воротничка, и он дергал головой, выбрасывая вперед
челюсть, точно конь, натягивающий поводья. "Ах, негодяй, - пронеслось у него
в мозгу. - Попасть бы ему под поезд!" И на какой-то миг г-ну Тибо
представилось, что все улажено - выступление на конгрессе и даже, быть
может, избрание на пост вице-президента... Но почти в ту же секунду он
увидел младшего сына лежащим на носилках, а потом в гробу, обрамленном
горящими свечами, увидел себя, сраженного горем отца, и всеобщее сочувствие
окружающих... Ему стало стыдно.
- Провести целую ночь в такой тревоге! - сказал он вслух. - Тяжело,
господин аббат, да, тяжело отцу переживать такие часы.
Он направился к дверям. Аббат выпростал из-за пояса руки.
- С вашего разрешения. - сказал он, потупясь.
Люстра освещала его лоб, наполовину прикрытый черной бахромкой волос, и
хитрое лицо, клином сбегавшее к подбородку. На щеках аббата проступили два
розовых пятна.
- Мы сомневались, сообщать ли вам об одном случае, сударь, который
произошел с вашим сыном совсем недавно и который должно рассматривать как
весьма и весьма прискорбный... Но в конце концов мы сочли, что в беседе с
вами могут выясниться важные подробности... И если вы будете так любезны,
сударь, уделить нам несколько минут...
Пикардийский акцент подчеркивал нерешительность аббата. Г-н Тибо, не
отвечая, вернулся к своему стулу и грузно сел; веки его были опущены.
- В последние дни, сударь, - продолжал аббат, - мы уличили вашего сына
в проступках особого свойства... в проступках чрезвычайно тяжелых... Мы даже
пригрозили ему исключением. О, разумеется, лишь для острастки. Он вам об
этом рассказывал?
- Вы же знаете, какой он лицемер! Он, как всегда, промолчал!
- Невзирая на серьезные недостатки нашего дорогого мальчика, не следует
считать его испорченным существом, - уточнил аббат. - И мы думаем, что и в
последнем случае согрешил он не намеренно, а по слабости своей; здесь
следует усматривать дурное влияние опасного товарища, каких, увы, так много
в государственных лицеях...
Господин Тибо скользнул по аббату тревожным взглядом.
- Вот факты, сударь. Изложим их в строгом порядке. Дело происходило в
минувший четверг... - Он на секунду задумался, потом продолжал почти
радостно: - Нет, прошу прощенья, это произошло позавчера, в пятницу, да-да,
в пятницу утром, во время уроков. Незадолго до двенадцати мы вошли в класс -
вошли стремительно, как привыкли делать это всегда... - Он подмигнул
Антуану. - Осторожно нажимаем на ручку, так что дверь и не скрипнет, и
быстрым движением отворяем ее. Итак, мы входим и сразу же видим нашего друга
Жако, ибо мы предусмотрительно посадили его прямо напротив дверей. Мы
направляемся к нему, приподнимаем словарь. Попался, голубчик! Мы хватаем
подозрительную книжонку. Это роман, перевод с итальянского, имя автора мы
забыли, - "Девы скал"{28}.
- Этого еще не хватало! - воскликнул г-н Тибо.
- Судя по его смущенному виду, мальчик скрывает еще кое-что, глаз у нас
на это наметан. Приближается время завтрака. Звонок; мы просим надзирателя
отвести учеников в столовую и, оставшись одни, открываем парту Жака. Еще две
книжки: "Исповедь" Жан-Жака Руссо и, что гораздо более непристойно, прошу
извинить меня, сударь, гнусный роман Золя - "Проступок аббата Муре"...
- Ах, негодяй!
- Только закрыли мы крышку парты, как нам в голову приходит мысль
пошарить за стопкой учебников. И там мы обнаруживаем тетрадку в сером
клеенчатом переплете, которая на первый взгляд, должны вам признаться,
выглядит вполне безобидно. Раскрываем ее, просматриваем первые страницы... -
Аббат взглянул на своих гостей; его живые глаза смотрели жестко и
непреклонно. - Все становится ясным. Мы тут же прячем нашу добычу и в
течение большой перемены спокойно обследуем ее. Книги, тщательным образом
переплетенные, имеют на задней стороне переплета, внизу, инициал: Ф. Что
касается главного вещественного доказательства, серой тетради, она оказалась
своего рода сборником писем; два почерка, совершенно различных, - почерк
Жака и его подпись: "Ж." - и другой, нам незнакомый, и подпись: "Д." - Он
сделал паузу и понизил голос: - Тон и содержание писем, увы, не оставляли
сомнений относительно характера этой дружбы. Настолько, сударь, что поначалу
мы приняли этот твердый и удлиненный почерк за девичий или, говоря вернее,
за женский... Но потом, исследовав текст, мы поняли, что незнакомый почерк
принадлежит товарищу Жака, - о нет, хвала господу, не из нашего заведения, а
какому-нибудь мальчишке, с которым Жак наверняка познакомился в лицее. Дабы
окончательно в этом убедиться, мы в тот же день посетили инспектора лицея,
достойного господина Кийяра, - аббат обернулся к Антуану, - он человек
безупречный и обладает печальным опытом работы в интернатах. Виновный был
опознан мгновенно. Мальчик, который подписывался инициалом "Д", это ученик
третьего класса{29}, товарищ Жака, по фамилии Фонтанен, Даниэль де Фонтанен.
- Фонтанен! Совершенно верно! - воскликнул Антуан. - Помнишь, отец, их
семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту
зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением
стихов, которые давал ему этот Фонтанен.
- Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?
- Я не видел в этом ничего опасного, - возразил Антуан, глядя на аббата
так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на
миг молодой улыбкой. - Это был Виктор Гюго, Ламартин, - объяснил он. - Я
отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.
Аббат поджал губы.
- Но что еще важнее: этот Фонтанен - протестант, - сказал он, решив
взять реванш.
- Ну вот, так я и знал! - удрученно воскликнул г-н Тибо.
- Впрочем, довольно хороший ученик, - поспешно заверил аббат, выказывая
свою беспристрастность. - Господин Кийяр сказал нам: "Это взрослый мальчик,
который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже
держится вполне достойно".
- Ах, мать... - перебил г-н Тибо. - Совершенно невозможные люди,
несмотря на весь их достойный вид.
- К тому же хорошо известно, - ввернул аббат, - что кроется за
суровостью протестантов!
- Во всяком случае, отец у него вертопрах... В Мезоне{30} никто их не
принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец
выбирать знакомых!
- Так вот, - продолжал аббат, - мы вернулись из лицея, вооруженные
всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по
всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш
друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова.
Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал
кричать: "У меня украли книги, записи!.." Мы обратили его внимание на
крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза
его, всегда светлые, потемнели от гнева: "Это вы украли мою тетрадь, -
кричал он, - это вы!" Он даже сказал нам, - добавил аббат с глуповатой
улыбкой: - "Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!" Мы попытались
действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: "Где моя тетрадь?
Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!" И прежде
чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола
хрустальное пресс-папье, - вы помните его, Антуан? - сувенир, который наши
бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-де-Дом{31}, - и с размаху швырнул в
мраморный камин. Это пустяк, - поспешил добавить аббат в ответ на
сконфуженный жест г-на Тибо, - мы вспомнили об этой мелочи лишь для того,
чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик.
Потом он стал кататься по полу, с ним начался настоящий нервный припадок.
Нам удалось схватить его, втолкнуть в маленькую классную комнату, смежную с
нашим кабинетом, и запереть на ключ.
- Ах, - произнес г-н Тибо, вздевая вверх кулаки, - бывают дни, когда он
точно одержимый! Спросите у Антуана - разве не приходил он на наших глазах -
из-за сущей безделицы - в такое неистовство, что мы, конечно, сдавались;
весь посинеет, на шее вздуются вены, - кажется, еще миг, и задушит
кого-нибудь от ярости!
- Ну, все Тибо отличаются вспыльчивостью, - констатировал Антуан, всем
своим видом показывая, что он ничуть этим не огорчен, и аббат счел своим
долгом снисходительно улыбнуться.
- Когда через час мы отперли дверь, - продолжал он, - Жак сидел за
столом, зажав голову ладонями. Он посмотрел на нас ужасным взглядом; глаза у
него были сухие. Мы потребовали извинений, он не отвечал ни слова.
Безропотно проследовал он за нами в наш кабинет - с упрямым видом,
взлохмаченный, уставясь глазами в пол. По нашему настоянию он подобрал
обломки злосчастного пресс-папье, но нам так и не удалось выжать из него ни
слова. Тогда мы отвели его в часовню и решили оставить на какое-то время
наедине с господом. Потом мы вернулись и преклонили возле него колена. В
этот момент нам показалось, что он перед нашим приходом плакал; но в часовне
было темно, и мы не решились бы это утверждать. Прочитав вполголоса
несколько молитв, мы обратились затем к нему с увещеваниями, живописали ему
страдания отца, когда он узнает, что плохой товарищ осквернил чистоту его
дорогого ребенка. Скрестив руки и подняв голову, он глядел на алтарь и,
казалось, нас не слышал. Видя, что его упрямство еще не сломлено, мы отвели
его в класс. Он оставался там до вечера на своем месте, по-прежнему скрестив
руки, не раскрывая учебника. Мы делали вид, что ничего не замечаем. В семь
часов он ушел, как обычно, - однако не попрощался с нами. Вот и вся история,
сударь, - заключил аббат с большим воодушевлением. - Прежде чем ввести вас в
курс дела, мы ожидали сообщений о том, какие меры примет инспектор лицея в
отношении этого субъекта по имени Фонтанен; нет сомнения в том, что его
просто исключат. Но сейчас, видя, как вы встревожены...
- Господин аббат, - прервал его г-н Тибо, переводя дыхание, как после
быстрого бега, - я в отчаянии, ничего другого не могу вам сказать! Когда
думаю о том, какие еще сюрпризы ожидают нас при таких задатках... Я просто в
отчаянии, - повторил он задумчиво, почти шепотом и застыл, вытянув вперед
шею и упершись руками в бедра. Веки его были опущены, и, если бы не едва
заметное подергивание нижней губы, прикрытой седеющими усами и белой
бородкой, могло показаться, что он спит.
- Негодяй! - крикнул он внезапно, устремляя вперед подбородок, и острый
взгляд, блеснувший из-за ресниц, убедительно показал, как можно ошибиться,
слишком доверяясь его кажущейся неподвижности. Он снова прикрыл глаза и всем
корпусом вопросительно повернулся к Антуану. Молодой человек отозвался не
сразу; он уставился в пол, зажав в кулаке бороду и хмуря брови.
- Я сообщу в больницу, чтобы там меня завтра не ждали, - сказал он, - и
утром пойду поговорить с этим Фонтаненом.
- Утром? - повторил машинально г-н Тибо. Он встал. - А пока нам
предстоит бессонная ночь. - Он вздохнул и направился к дверям.
Аббат пошел следом. На пороге толстяк протянул священнику вялую руку.
- Я в отчаянии, - вздохнул он, не открывая глаз.
- Будем молить бога, чтобы он нам всем помог, - учтиво отозвался аббат
Бино.
Отец и сын молча прошли несколько шагов. Улица была пуста. Ветер утих,
потеплело. Было начало мая.
Господин Тибо подумал о беглеце. "Хорошо хоть, что он не мерзнет, если
у него нет сейчас крова над головой". От волнения он ощутил слабость в
ногах. Он остановился и обернулся к сыну. Поведение Антуана немного
успокаивало его. Он любил своего старшего сына, гордился им, а в этот вечер
любил его особенно нежно, ибо усилилась его враждебность к младшему. Не то
чтобы он был неспособен любить Жака; дай, малыш, хоть какую-то пищу
отцовской гордости, и он пробудил бы в г-не Тибо нежность; но сумасбродные
выходки Жака всегда уязвляли его в самое чувствительное место: они ранили
его самолюбие.
- Лишь бы только все обошлось без излишнего шума, - проворчал г-н Тибо.
Он приблизился к Антуану, и голос его дрогнул: - Я рад, что ты смог уйти с
дежурства на эту ночь, - сказал он. И сам испугался выраженных чувств.
Молодой человек, смущенный еще больше, чем отец, не отвечал.
- Антуан... Мой милый, я рад, что ты в этот вечер со мной, - шепнул г-н
Тибо и, наверно, впервые в жизни взял сына под руку.
В это же воскресенье, вернувшись к полудню домой, г-жа де Фонтанен
нашла в прихожей записку от сына.
- Даниэль пишет, что Бертье оставляют его у себя завтракать, - сказала
она Женни. - Значит, тебя не было, когда он вернулся?
- Даниэль? - Девочка встала на четвереньки, чтобы достать забившуюся
под кресло собачонку. Она долго не поднималась. - Нет, - сказала она
наконец, - я его не видела.
Она схватила Блоху, прижала ее к себе обеими руками и, осыпая
поцелуями, вприпрыжку побежала в свою комнату.
Она появилась перед завтраком.
- У меня болит голова. Я не хочу есть. Лучше полежу в темноте.
Госпожа де Фонтанен уложила ее в постель, задернула шторы. Женни
свернулась под одеялом в клубок. Она никак не могла заснуть. Проходили часы.
Много раз за день г-жа де Фонтанен заглядывала к дочери, клала ей на лоб
прохладную руку. Под вечер, изнемогая от нежности и тревоги, девочка
схватила эту руку и поцеловала ее, не в силах удержаться от слез.
- Ты возбуждена, родная... Должно быть, у тебя жар.
Пробило семь, потом восемь. Г-жа де Фонтанен не садилась за стол,
ожидая сына. До сих пор Даниэль ни разу не пропускал обеда, заранее об этом
не предупредив, и уж никак не оставил бы мать и сестру обедать без него в
воскресенье. Г-жа де Фонтанен облокотилась о балконные перила. Вечер был
теплый. По улице Обсерватории шли редкие прохожие. Между деревьями сгущалась
тень. Несколько раз ей казалось, что она видит Даниэля, узнает в мерцании
уличных фонарей его походку. В Люксембургском саду пророкотал барабан{34}.
Сад закрывался. Наступала ночь.
Она надела шляпу и побежала к Бертье. Они еще накануне уехали за город.
Даниэль солгал!
Госпожа де Фонтанен постоянно имела дело с ложью подобного рода, но
чтобы солгал Даниэль, ее Даниэль, - это было впервые! В четырнадцать лет?
Женни не спала, чутко ловила малейший шорох. Она окликнула мать:
- А Даниэль?
- Он лег. Думал, ты спишь, и не стал тебя будить.
Ее голос звучал естественно. Стоит ли зря волновать ребенка?
Было поздно. Г-жа де Фонтанен села в кресло, возле полуоткрытой двери в
коридор, чтобы услышать, как возвращается сын.
Ночь прошла, наступило утро.
Около семи утра собака вскочила на ноги и заворчала. В дверь позвонили.
Г-жа де Фонтанен бросилась в прихожую, она хотела открыть сама. Перед ней
стоял незнакомый молодой человек о бородой... Несчастный случай?
Антуан назвал себя, сказал, что ему нужно повидать Даниэля, прежде чем
тот уйдет в лицей.
- Дело в том, что как раз... моего сына нет сейчас дома.
Антуан удивленно развел руками.
- Извините мою настойчивость, сударыня... Мой брат, близкий друг вашего
сына, со вчерашнего дня исчез из дому, и мы страшно встревожены.
- Исчез?
Ее рука судорожно вцепилась в белый шарф на голове. Она отворила дверь
в гостиную, Антуан последовал за ней.
- Даниэль тоже не вернулся вчера домой, сударь. Я тоже очень волнуюсь.
Она опустила голову и тут же снова вскинула ее.
- Тем более что сейчас моего мужа нет в Париже, - добавила она.
Все в этой женщине дышало такой искренностью и простотой, какой Антуан
никогда еще не встречал. Измученная бессонной ночью, вся во власти смятения
и тревоги, она стояла, обратив к молодому человеку открытое лицо, на котором
чувства сменялись, как чистые тона на палитре. Несколько секунд они глядели
один на другого, друг друга не видя. Каждый следовал за извивами своей
мысли.
Антуана поднял в это утро с постели детективный азарт. Он не
воспринимал трагически выходку Жака; его подстегивало лишь любопытство, он
пришел допросить этого мальчишку, сообщника брата. Но дело запутывалось еще
больше. Он даже испытывал от этого удовольствие. Когда события захватывали
его врасплох, в его глазах вспыхивала непреклонность и под квадратной
бородой круто каменела челюсть, тяжелая семейная челюсть Тибо.
- В котором часу вчера утром ушел ваш сын? - спросил он.
- Очень рано. Но довольно скоро вернулся...
- А, приблизительно между половиной одиннадцатого и одиннадцатью?
- Около того.
- Так же, как Жак! Они бежали вдвоем, - заключил он четко, почти
весело.
Но в это мгновение дверь, остававшаяся приотворенной, широко
распахнулась, и на ковер рухнуло детское тело в ночной рубашке. Г-жа де
Фонтанен вскрикнула. Антуан уже подхватил с пола потерявшую сознание девочку
и держал ее на руках; следуя за г-жой де Фонтанен, он отнес ее в комнату и
уложил на кровать.
- Позвольте, сударыня, я врач. Дайте холодной воды. У вас есть эфир?
Скоро Женни пришла в себя. Мать улыбнулась ей, но глаза девочки
оставались суровы.
- Теперь все в порядке, - сказал Антуан. - Ей нужно уснуть.
- Ты слышишь, родная, - шепнула г-жа де Фонтанен, и ее рука, лежавшая
на потном лбу ребенка, скользнула по векам, прикрывая их.
Они стояли по обе стороны кровати и не шевелились. В комнате пахло
эфиром. Взгляд Антуана, устремленный вначале на изящную ладонь и вытянутую
руку, украдкой изучал теперь лицо г-жи де Фонтанен. Кружевной шарф, в
который она куталась, упал; у нее были светлые волосы, в них кое-где
блестели седые пряди; ей было, наверное, около сорока, хотя походка и
порывистость движений говорили еще о молодости.
Женни, казалось, уснула. Рука, лежавшая на веках девочки, поднялась с
легкостью крыла. Они на цыпочках вышли из комнаты, оставив приоткрытыми
двери. Г-жа де Фонтанен шла впереди. Она обернулась.
- Спасибо, - сказала она, протягивая обе руки. Движение было таким
непосредственным, таким мужским, что Антуан взял ее руки и сжал их, не
решаясь поднести к губам.
- Малышка очень нервна, - объяснила она. - Услыхала, наверное, лай
Блохи, решила, что возвращается брат, и прибежала. Она нездорова со
вчерашнего утра, всю ночь ее лихорадило.
Они сели. Г-жа де Фонтанен вынула из-за корсажа записку, оставленную
накануне сыном, и подала Антуану. Она смотрела, как он читает. В своих
отношениях с людьми она всегда руководствовалась чутьем и с первых минут
ощутила доверие к Антуану. "Человек с таким лбом, - думала она, - не
способен на подлость". У него были зачесанные назад волосы и довольно густая
борода на щеках, и среди этих двух массивов темно-рыжих, почти черных волос
на виду оставались только глубоко посаженные глаза да белый прямоугольный
лоб. Он сложил письмо и вернул ей. Казалось, он размышляет над прочитанным,
а на самом деле подыскивал слова, не зная, как приступить к делу.
- Мне думается, - осторожно начал он, - что есть определенная связь
между их бегством и следующим фактом: как раз в эти дни их дружба... их
связь... была обнаружена учителями.
- Обнаружена?
- Ну да. Нашли переписку, которую они вели между собой в специальной
тетради.
- Переписку?
- Они переписывались на уроках. И письма были, по-видимому, довольно
странного свойства. - Он отвел от нее взгляд. - Настолько странного, что
обоим виновным грозило исключение.
- Виновным? Признаться, я что-то в толк не возьму... Виновным в чем? В
переписке?
- По всей видимости, тон этих писем был весьма...
- Тон писем?
Она ничего не понимала. Но она была слишком чутка, чтобы не заметить
все возраставшего смущения Антуана. Она покачала головой.
- Это совершенно исключено, сударь, - заявила она напряженным, чуть
дрожащим голосом. Казалось, между ними внезапно возникла стена. Она встала.
- Что ваш брат и мой сын вдвоем учинили какую-то совместную шалость, - это
вполне возможно; хотя Даниэль ни разу не произносил при мне фамилию...
- Тибо.
- Тибо? - повторила она с удивлением, не закончив фразу. - Постойте,
это очень странно: моя дочь минувшей ночью, в бреду, отчетливо произнесла
вашу фамилию.
- Она могла слышать, как брат рассказывает про своего друга.
- Да нет же, поверьте, Даниэль никогда...
- Откуда же она могла узнать?
- О, - сказала она, - эти таинственные явления происходят так часто!
- Какие явления?
Она стояла с серьезным и немного отрешенным видом.
- Передача мыслей.
Это объяснение и сама интонация были так неожиданны для Антуана, что он
посмотрел на нее с любопытством. Лицо г-жи де Фонтанен было не просто
серьезным, оно было озаренным, на губах блуждала едва заметная улыбка
женщины верующей, которая привыкла, когда речь заходит об этих вещах,
сталкиваться со скептицизмом окружающих.
Они помолчали. Антуану пришла в голову новая мысль - в нем опять
пробудился детективный азарт.
- Позвольте, сударыня, вы говорите, что ваша дочь произнесла имя моего
брата? И весь вчерашний день ей странным образом нездоровилось? Может быть,
брат доверил ей какой-то секрет?
- Это подозрение отпало бы само собой, сударь, - ответила г-жа де
Фонтанен с оттенком снисходительности, - если б вы знали моих детей и мои
отношения с ними. Они ничего от меня не утаивают... - Она запнулась,
уязвленная мыслью о том, что поведение Даниэля опровергает ее слова. -
Впрочем, - поспешно добавила она с некоторым высокомерием и направилась к
двери, - если Женни не спит, расспросите ее.
У девочки были открыты глаза. На подушке выделялось тонкое лицо, скулы
горели лихорадочным румянцем. Она прижимала к себе собачонку, из-под
простыни забавно торчала черная мордочка.
- Женни, это господин Тибо, ты ведь знаешь, брат одного из друзей
Даниэля.
Девочка устремила на незнакомца жадный взгляд, в котором тут же
вспыхнуло недоверие.
Подойдя к постели, Антуан взял девочку за запястье и вынул из кармана
часы.
- Пульс еще слишком учащен, - объявил он и начал ее выслушивать. Его