Страница:
А что касается памятливости Солженицына, то ее можно сравнить только с его злобностью. К тому же он все конспектирует, копирует, фиксирует, датирует, что как раз в «Теленке» и можно видеть воочию. Один конкретный пример. Когда Солженицын через Владивосток возвращался из США в Москву, то в Омске ему сунули под нос только что напечатанную в «Омском времени» мою статью о том, какой он редкостный прохиндей. Александр Исаевич взвился: «А, Бушин?.. Змея! Змея! Змея! Он еще на мою „Матрену“ нападал!» Прошло больше тридцати лет, а все помнит — и меня, и мою статью, и разговор о Матрене. Такова его амнезия. Но о Матрене, конечно, врал: в нашей переписке мы лишь несколько разошлись в понимании этого образа. Он писал: «Конечно, не в несущей кронструкции она участвует…» Я отвечал: «А хорошо бы Вам написать о тех, кто в этой конструкции как раз участвует».
Но Кожинов опять о том же и градусом еще выше: «Каждый сдвиг, который с ним происходит, настолько мощный, в том числе эмоционально, что что-то из прежнего уже не помнит. Повороты у него настолько страстные, что он как бы (?) не помнит уже о прошлом». Опять тектонические явления, невменяемость и амнезия! Да, конечно, при очень большом старании и очень нежной любви к черному кобелю его все-таки можно отмыть и преобратить в мышку-альбиноску.
Тут В. Кожемяко напомнил, как льстиво Солженицын нахваливал невиданные в мире великодушие и щедрость США и как уговаривал, призывал, умолял американцев вмешиваться в русские дела. И это русский патриот?.. Хотите верьте, хотите нет, но Кожинов ответил на это так: «Что ж, человек проявил слабость…» Ну, правильно. Как генералы Краснов и Власов, как президенты Горбачев и Ельцин… Но тут же критик присовокупил: «Мне кажется, что сейчас — в той или иной мере — он об этом сожалеет». В таких случаях говорят: «Кажется? Перекрестись».
Во-первых, нет никаких признаков, что у него шевельнулась хотя бы тень сожаления хотя бы за одну его ложь. А во-вторых, да если бы он и лоб расшиб в покаянии, сейчас это не имеет ни малейшего значения и никому не нужно: игра-то сделана. Американцы поступали именно так, как он их пламенно призывал. Да, ныне он иногда мямлит, как спросонья: «Америка всемерно поддерживает каждый антирусский импульс… Западу нужна Россия, технически отсталая» («Россия в обвале», 1998). Но сейчас, говорю, это не имеет никакого значения, ни малейшего смысла, ибо игра сделана, а самого Солженицына никто не слушает, он никому не интересен и не нужен.
Но Кожинов не знал устали в защите одноглазого и свирепого циклопа русской словесности: «Солженицын — человек увлекающийся». Да, конечно, и циклоп Полифем до того увлекался, что пожирал живых людей, вот и у Солженицына все увлечения почему-то полифемского характера — против живых и мертвых сограждан и притом в своих шкурных интересах. Не останавливался Кожинов и перед тем, чтобы привести и такие доводы: «Большой человек, и противоречия большие…» Так и Гитлера можно оправдать: ведь тоже не мелкая сошка. Нежно любил, дескать, свою собаку Блонди. но при этом истребил миллионы людей. Большое противоречие большого человека!.. Дальше: «Создав свой мир, Александр Исаевич стал как бы (!) его пленником». А кто вынуждал его создавать этот чудовищный русофобский мир? По чьему заказу он его создал? Не ЦРУ? И почему же стал пленником? Ему не раз и настойчиво предлагали покинуть этот поганый мир. Нет, нет, нет, «человек уже завершает восьмой десяток, трудно в таком возрасте резко меняться»… Да ведь ничто не мешало ему начать изменяться в сторону если уж не патриотизма, то хотя бы внешнего приличия плавно и мягко лет тридцать тому назад. К 80-летию как раз созрел бы до спелости Починка, что ли.
И уж совсем жалобно: «Ведь речь же идет о человеке, а не о каком-то высшем существе». Вот так да! А разве Меч Божий это не «высшее существо»? Неужто это рядовой член профсоюза?
Когда же Кожинов привел и такие извинительные доводы, как «наивность» и «простодушие», то стало ясно, что он просто никогда не понимал, что это такое — Солженицын. Его наивность! Его простодушие!.. У Торквемады и Макиавелли того и другого было больше.
Однако было бы несправедливо утверждать, что известный критик так уж всегда и обелял Солженицына, так уж во всем и оправдывал, так уж каждый раз и взывал к снисхождению. Отнюдь нет, Кожинов — это все же не Бондаренко, иной раз он и попрекал любимого истукана. Вот читаем: «Кроме тех лестных слов, что я высказал по адресу Александра Исаевича, у меня много претензий к Александру Исаевичу». Вы слышите? Претензии! И много!.. «Главная претензия, пожалуй (уж главную-то надо бы определить твердо, а не предположительно. — В.Б.), вот в чем: взяв для своей деятельности такой широкий круг явлений, Александр Исаевич далеко не всегда ведет себя с должной ответственностью» О, господи! Что стоит за этими почтительно-туманными словами? «Вот, например, недавно он написал — и это имело определенное идеологическое значение, — что в Великой Отечественной войне погибли 44 миллиона наших солдат». Критик показал, что цифра эта, разумеется, ложь. Но ему, видимо, было невдомек, что, когда это имеет определенное идеологическое значение, когда ему выгодно, дорогой Александр Исаевич лжет, извращает любые цифры. Даже территорию СССР и численность его населения в одних случаях преувеличивает, когда заводит речь о нашей войне против «маленькой Германии», в других — преуменьшает.
Так, в «Архипелаге» писал, что к концу 41-го года под властью немцев было уже «60 миллионов советского населения из 150», т.е. потеряли, мол, в такой короткий срок уже едва ли не половину людских ресурсов. На самом деле наше население составляло тогда не 150, а около 195 миллионов. Так что вранье — на 45 миллионов. К тому же в 41-м году было перебазировано на восток 2593 промышленных предприятия, в том числе 1523 крупных, а также угнали 2, 4 миллиона крупного рогатого скота, 800 тысяч лошадей, более 5 миллионов овец и коз, и вместе со всем этим хозяйством эвакуировалось более 12 миллионов населения (Великая Отечественная война. Энциклопедия. М., 1985, с. 802).
В другом месте Солженицын пишет о 1928 годе, о поре индустриализации: «Задумано было огромной мешалкой перемешать все 180 миллионов» («Архипелаг», т. 2, с. 69). А на самом деле тогда население страны было около 150 миллионов, да и далеко не все же они попадали под «мешалку», оставалось многомиллионное деревенское население.
Как видим, в одном случае подзащатный истукан хотел сгустить краски путем уменьшения цифры, и он запросто уменьшил ее на 45 миллионов; в другой раз для той же цели надо было цифру увеличить, и он, не колеблясь, увеличил ее на 30 миллионов. Так что плюс-минус 30 — 45 миллионов для Жителя-Не-По-Лжи проблемы не составляет.
Конечно, лжецов и клеветников в мире было и есть немало, но за все века ни один не сумел извлечь из своих любимых занятий такую циклопическую выгоду, как Солженицын. Тут нет ему равных…
Право, жаль Вадима Кожинова. Ведь он мог бы и 3 декабря 1998 года свой большой талант и обширные познания употребить на более достойное дело, чем отмывание добела черного пса мужского пола.
Однако из пятилетней дали пора вернуться в дни нынешние, к всенародному празднованию 85-летия живого классика. На этот раз Альфред и Эдвард молчали, видимо, язык проглотили, удрученные вышибоном из Думы их братьев по разуму во главе с Чубайсом. А первым почти за месяц до заветного денька выскочил вместо них на солженицынскую юбилейную арену, ударил колотушкой в барабан и тряхнул звонкими бубенцами, конечно же, Владимир Бондаренко.Сперва напечатал в «Завтра» статью «Солженицын против Марка Дейча». Заголовок явно неудачный. Ужасное снижение образа: титан схватился с каким-то пигмеем! Потом в своем «Дне литературы» напечатал эту же статью в расширенном варианте как передовую и под возвышенным заголовком «Солженицын как русское явление».
А вы знаете, читатель, кто Владимир Бондаренко по своим взглядам?
Иной раз достаточно одного жеста, фразы, даже оборота речи, чтобы понять человека. Вот единственный из всех обратился Никита Михалковк Путину со словами «Ваше высокопревосходительство!» — и весь он как на ладони, никаких дополнений не требуется: угодник, льстец, Молчалин. Есть столь характерные оборотцы и у Бондаренко. Так, о тяжком жизненном пути одного своего героя он сказал: «двадцать лет его советчины». Умри, Денис! Больше ни слова. Перед нами густопсовый антисоветчик.
Тот же облик отчетливо виден в его нынешней статье, в которой такие советские слова и советские понятия, как секретарь горкома, секретарь обкома, член ЦК, чекист, коллективизация, употребляются только в неприязненном, даже во враждебном и бранном смысле, как, разумеется, и у Солженицына. Да еще критик призывает к покаянию потомков этих секретарей и «основателей российского марксизма». Вы подумайте: потомков! Помните, как самурайка Хакамадав телепередаче требовала от Зюганова тут же, сей момент отречься от Ленина как создателя Коммунистической партии и проклясть его или — совершить харакири? Но Бондаренко превзошел и Хакамаду: он требует покаяния не только от однопартийцев и потомков коммунистов, а даже от их однофамильцев! Вот ведь до какого мракобесия допер под руководством Учителя. Ну, давайте терзать теперь всех Распутиных — за старца Григория, всех Зиновьевых — за известного Григория Моисеевича, всех Власовых — за предателя-генерала… То-то веселая жизнь настанет. Глядишь, завтра Бондаренко и от меня потребует покаяния, поскольку моя фамилия лишь двумя последними буквами отличается от фамилии заокеанского буйного забулдыги…
И это еще не все… В противоположность сонму русских писателей от Новикова, Радищева и Пушкина до Чехова, Короленко и Бунина крестьянская беднота для Бондаренко — презренная «голь перекатная».
С негодованием критик упоминает и о том, что эта «голь», видите ли, иной раз «пожары устраивала». Какие пожары? Вроде тех, что недавно случились в интернатах для больных детей в Якутии, а потом в Дагестане, где погибло в общей сложности полсотни детей, или вроде совсем недавнего пожара в общежитии Института им. Патриса Лумумбы, стоившего жизни тридцати восьми студентам? Нет, критик имеет в виду совсем другое, но стесняется, не хочет сказать прямо: пожары барских усадьб. Кто спорит, разумеется, крайне прискорбно, что жгли усадьбы, но ведь не по причине пиромании — это был безумный, стихийно выплеснувшийся ответ-месть за то, о чем писал хотя бы Пушкин в стихотворении «Деревня»:
Презрение к родной «голи» — это уж не только русофобия, а кое-что поохватистей: ведь «голь» — явление всемирное. Нетрудно представить себе, как Бондаренко скрежещет зубами, когда видит по телевизору, как антиглобалистская «голь» громит барские особняки и супермаркеты для богачей. Учитель воспитал ученика и может у него теперь учиться…
Между прочим, задавшись целью втемяшить читателям своего «Архипелага» мысль о благоуханной жизни крестьянства в царской России, Солженицын однажды процитировал первую половину пушкинской «Деревни», где говорится главным образом о красоте природы, о «шуме дубрав», о «тишине полей» да о любви стихотворца ко всему этому. А строки, приведенные выше, словно их и нет, Солженицын жульнически опустил, ибо они разоблачают его лживость и хлещут по физиономии лжеца.
И вот еще что примечательно. Дед Солженицына был крупный землевладелец, богач, имел автомашину, когда во всей России их насчитывалось меньше дюжины. А отец, царский офицер, по словам самого сына, погиб в Гражданскую войну. Так что можно бы понять чувства Алексадра Исаевича к «голи перекатной»: общественное бытие определяет общественное сознание. Правда, тут Ленин делал существенную оговорку: «Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут» (ПСС, т. 56, с. 207). Солженицын не стал таким исключением, а сам Ленин, сын действительного статского советника, дворянин, стал. Исключением был и Блок: у него в революцию библиотеку в усадьбе сожгли, а он, как мы видели, говорил о подобных вещах с пониманием.
Но случаются исключения и обратного характера. Таков и есть Бондаренко: ни прадед, ни дед его, кажись, не имели ни земель необъятных, ни уникальных машин, и у самого ни сожженной усадьбы, ни сгоревшей библиотеки тоже отродясь не было, полагаю, родом он из самой что ни есть «голи перекатной», а вот поди ж ты, — едва научился чирикать и уже, как отпрыск богача, эту «голь» и презирает, и осуждает беспощадно… Множество именно таких эксклюзивных антисоветчиков и русофобов наплодили на нашу голову Горбачев, Ельцин, Швыдкой…
Вот и Бондаренко уж так старается, чтобы и он сам, и его герой-юбиляр были в наших глазах из перерусских русские. Да никто и не против, хотя знаем, что не Исаевич, а Исаакович (См. биографический словарь «Писатели XX века». М., 2000)», но зачем уж так-то: «Все больше убеждаюсь, что Александр Солженицын был дан миру в XX веке как чисто русское явление. И в литературе своей, и в книгах своих, и в жизни своей». Кругом чисто и густо русский! Не уколупнешь. Как и критика. В подтверждение этого в статье (а в ней нет и двухсот строк) больше полусотни раз автор твердит: «Россия», «Русь», «русский народ», «русская нация», «русский человек», «русские люди», «русские ваньки», «русский мужик», «русский характер», «русское явление», «русский консерватизм», «русская литература», «народная (конечно же, русская) правда», «русский взгляд», «русская традиция». Да еще не просто Россия, а «нутряная Россия», не просто русские люди, а «нутряные русские люди», не просто «русский характер», а «чисто русский»… И все это прекрасными узами тесно связано с героем статьи, которого, следовательно, «на века вперед» дала миру «некая Божья воля» как чисто нутряное русское явление, а его «Архипелаг», конечно же, «ему предначертан свыше». «И изучать позже историю России, историю русского народа минувшего столетия будут через человеческие типы именно таких, как Александр Исаевич». Прекрасно! Второго подобного русака и не было в нашей литературе.
Но здесь надо заметить, что в одном направлении Бондаренко ушел гораздо дальше, чем Евтушенко. Тот не занимал важных литературных должностей, нельзя не согласиться с его признанием: «Я тоже делаю карьеру тем, что не делаю ее». А Бондаренко? Этот делает карьеру всю жизнь и везде: в «Дне» он главный редактор, в «Завтра» — замглавного, в «Нашем современнике», «Роман-газете» и «Российском литераторе» — член редколлегии… Едва ли ошибусь, если назову еще «Водный транспорт» и парочку-тройку жюри литературных премий. Ко всему этому еще и должность Евтушенко. Вот истинная-то голь перекатная… Зачем столько? Больше, чем у Сталина во время войны. Но то ж Сталин! И ведь при этом жалуется: «О, силенки мои немощные…» Видимо, объясняется такая жажда постов и должностей именно желанием иметь больше возможностей для защиты и прославления своего Учителя. Но подумай, Володя, в какое положение ты ставишь соратников, которые тебя переживут. Они же стонать и по земле кататься будут: «Сгорел на работе…» Они рвать волосы станут: «Такой талант не уберегли!..» Право, сбросил бы ты хоть половину своих должностишек. Ведь, поди, не везде и платят-то за них. И потом, надо же молодым давать дорогу, о будущем думать, а то и о куске хлеба для молодых…
Но вернемся к вопросу об отношении «нутряного русака» к русскому народу. Если начать с уже ушедших писателей, то вот что, прочитав «Пир победителей» и «В круге первом», сказал об этом уже упоминавшийся Михаил Шолохов:«Поражает — если так можно сказать — какое-то болезненное бесстыдство автора, злость и остервенение… Все командиры, русские и украинцы, либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди… Почему осмеяны русские („солдаты-попарята“) и солдаты-татары? Почему власовцы, изменники родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа?»
А это Твардовский,так много сделавший для Солженицына: «Если бы печатание „Ракового корпуса“ зависело целиком от одного меня — я бы не напечатал. Там — неприятие советской власти. У вас нет подлинной заботы о народе» (Теленок», с. 163 — 164). О каком народе? Разумеется, прежде всего о русском. «Такое впечатление, что вы не хотите, чтобы в колхозах стало лучше» (там же). В каких колхозах? Разумеется, прежде всего в русских. И наконец: «У вас нет ничего святого» (там же). Это уже гораздо шире русофобии, но и ее включает.
Отношение Солженицына к русскому народу возмущало не только нас, русских. Народный поэт Грузии Григол Абашидзе негодовал: «Послушать его, так русский человек готов продать отца и мать за пайку хлеба. Он облил грязью все, что дорого советскому человеку» («Слово пробивает себе дорогу», с. 442. Но примечательно, что угодливые составители книги выбросили здесь первую фразу из публикации «Литгазеты» 23 января 1974 года, будто о русском человеке и речи не было у Абашидзе).
А недавно почивший Петр Проскурин,тоже не из последних, судил не только об «Архипелаге» или «Как обустроить», а обо всем этом нутряном явлении в целом еще суровей: «В самой основе творчества Солженицына заложено зерно национального предательства… Он гнусно оклеветал русского человека, того пахаря и солдата, который не однажды пронес по странам Европы с великим достоинством меч освободителя… Нет нужды защищать русский народ от писателя, душа которого полна злобы к этому народу. Вполне закономерно, что человек, патологически ненавидящий наш народ, пришел к оправданию фашизма. И вполне естественно, что народ, спасший мир от фашизма, с отвращением и брезгливостью отторгнул от себя прислужника империализма» (там же, с. 478). Так говорил Петр Лукич, царство ему небесное…
Обратившись к именам ныне здравствующих, нельзя не вспомнить драматурга Виктора Розова,который признавался: «Очень мне нравились его ранние вещи… Но когда он стал политизироваться, я начал холоднее к нему относиться. А когда прочитал „Как нам обустроить Россию“, я ахнул… Он первым призвал разрушить великую единую и неделимую Россию!» («Завтра», № 21, 1994).
А еще раньше вот что читали мы об этом у Юрия Бондарева,тоже не последнего писателя и минувшего столетия, и наших дней: «Не могу пройти мимо некоторых обобщений, что делает Солженицын в „Архипелаге“ по поводу русского народа. Откуда этот антиславянизм? Право, ответ наводит на очень мрачные воспоминания, и в памяти встают зловещие параграфы плана „Ost“… Чувство злой неприязни, как будто он сводит счеты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в косности, беспринципности, в стремлении к легкой жизни, к власти… Солженицын, несмотря на свой возраст и опыт, не знает „до дна“ русский характер…» («Слово пробивает себе дорогу», М., 1998, с. 451).
Кому же верить — этим многоопытным большим писателям или вездесущему Евтушенке в критике?
Еще в 1986 году Юрий Кублановскийуверял в «Литературном курьере» (США), что авторы суждений о Солженицыне, подобных приведенным выше, просто «по недостатку интеллектуального уровня не способны слышать и понимать великого писателя современности». А вот он со своим уровнем все понимает! Как уютно жить с таким убеждением! Но ведь как это и старо, замызгано, банально…
Между тем у Бондаренко с его интеллектуальным уровнем то и дело натыкаешься на полное непонимание Солженицына по очень многим, даже частным вопросам. Вот он твердит о гордости писателя, величает его «горделивым старцем». Да вовсе не гордый он, а сатанински высокомерный, спесивый, самовлюбленный, однако и тут любит прикинуться ангелом. И в день юбилея уверял телесобеседника, что ему просто неведомо чувство гордости. «Как! — воскликнул изумленный журналист. — Вот получили вы Нобелевскую премию. Неужели не гордились?» — «Ничуть, — ответил старый лицедей. — Поехал и получил, только и всего». Можно себе представить, как негодовал он, прочитав назойливую хвалу критика своей «горделивости». А разве Бондаренко хотел огорчить старца? Наоборот…
А в статье о книге Солженицына «200 лет вместе» отметив, что сочинитель не упомянул в ней ни одно «высказывание на ту же тему» (о русско-еврейских отношениях) в журналах «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия», не назвал, в частности, ни «Русофобию» И. Шафаревича,ни выступления С. Куняева,— перечислив это, Бондаренко заявил, что такое умолчание о других авторах и русских журналах предпринято вовсе «не из желания показаться первым». О, святая простота! О, куриная слепота! О, залобная пустота!.. Да ведь именно из желания казаться первым, только из этого желания, усиленного, конечно, презрением к перечисленным журналам и их авторам, о чем еще скажем. Точно так же и в книге «Россия в обвале».
Но критик изо всех своих немощных силенок опять о любимце: «Редко кому из приметных людей в столь разных обстоятельствах пришлось вживаться в народ и жить народом». Да, Солженицыну приходилось вживаться, ибо, по собственному признанию, был он существом книжным, за мамочкиной спиной возросшим, не умевшим молоток на рукоять насадить. Но если сказать даже только о советских писателях, то нередко можно встретить среди них «приметных людей», которым не приходилось «вживаться в народ», ибо они дети народа, всегда были с ним, и без них «народ не полный». Смешно и сказать, что «вживались в народ» Есенин, тот же опять Шолохов, Платонов, Твардовский, Федор Абрамов, Николай Тряпкин, да хотя бы еще и Василий Белов. А Шолохов не только жил с народом, но и в прямом смысле слова спас от голодной смерти десятки тысяч земляков, о чем свидетельствует его переписка в 1932 году со Сталиным. А кого спас Солженицын? Он даже школьных товарищей, даже родную жену заложил в 45-м году на допросе как людей, которые будто бы разделяли его ненависть к советской власти и к Сталину. Если будет выгодно, он заложит и любого из нынешних своих обожателей да хвалителей, включая Бондаренку и Евтушенку.
Но Кожинов опять о том же и градусом еще выше: «Каждый сдвиг, который с ним происходит, настолько мощный, в том числе эмоционально, что что-то из прежнего уже не помнит. Повороты у него настолько страстные, что он как бы (?) не помнит уже о прошлом». Опять тектонические явления, невменяемость и амнезия! Да, конечно, при очень большом старании и очень нежной любви к черному кобелю его все-таки можно отмыть и преобратить в мышку-альбиноску.
Тут В. Кожемяко напомнил, как льстиво Солженицын нахваливал невиданные в мире великодушие и щедрость США и как уговаривал, призывал, умолял американцев вмешиваться в русские дела. И это русский патриот?.. Хотите верьте, хотите нет, но Кожинов ответил на это так: «Что ж, человек проявил слабость…» Ну, правильно. Как генералы Краснов и Власов, как президенты Горбачев и Ельцин… Но тут же критик присовокупил: «Мне кажется, что сейчас — в той или иной мере — он об этом сожалеет». В таких случаях говорят: «Кажется? Перекрестись».
Во-первых, нет никаких признаков, что у него шевельнулась хотя бы тень сожаления хотя бы за одну его ложь. А во-вторых, да если бы он и лоб расшиб в покаянии, сейчас это не имеет ни малейшего значения и никому не нужно: игра-то сделана. Американцы поступали именно так, как он их пламенно призывал. Да, ныне он иногда мямлит, как спросонья: «Америка всемерно поддерживает каждый антирусский импульс… Западу нужна Россия, технически отсталая» («Россия в обвале», 1998). Но сейчас, говорю, это не имеет никакого значения, ни малейшего смысла, ибо игра сделана, а самого Солженицына никто не слушает, он никому не интересен и не нужен.
Но Кожинов не знал устали в защите одноглазого и свирепого циклопа русской словесности: «Солженицын — человек увлекающийся». Да, конечно, и циклоп Полифем до того увлекался, что пожирал живых людей, вот и у Солженицына все увлечения почему-то полифемского характера — против живых и мертвых сограждан и притом в своих шкурных интересах. Не останавливался Кожинов и перед тем, чтобы привести и такие доводы: «Большой человек, и противоречия большие…» Так и Гитлера можно оправдать: ведь тоже не мелкая сошка. Нежно любил, дескать, свою собаку Блонди. но при этом истребил миллионы людей. Большое противоречие большого человека!.. Дальше: «Создав свой мир, Александр Исаевич стал как бы (!) его пленником». А кто вынуждал его создавать этот чудовищный русофобский мир? По чьему заказу он его создал? Не ЦРУ? И почему же стал пленником? Ему не раз и настойчиво предлагали покинуть этот поганый мир. Нет, нет, нет, «человек уже завершает восьмой десяток, трудно в таком возрасте резко меняться»… Да ведь ничто не мешало ему начать изменяться в сторону если уж не патриотизма, то хотя бы внешнего приличия плавно и мягко лет тридцать тому назад. К 80-летию как раз созрел бы до спелости Починка, что ли.
И уж совсем жалобно: «Ведь речь же идет о человеке, а не о каком-то высшем существе». Вот так да! А разве Меч Божий это не «высшее существо»? Неужто это рядовой член профсоюза?
Когда же Кожинов привел и такие извинительные доводы, как «наивность» и «простодушие», то стало ясно, что он просто никогда не понимал, что это такое — Солженицын. Его наивность! Его простодушие!.. У Торквемады и Макиавелли того и другого было больше.
Однако было бы несправедливо утверждать, что известный критик так уж всегда и обелял Солженицына, так уж во всем и оправдывал, так уж каждый раз и взывал к снисхождению. Отнюдь нет, Кожинов — это все же не Бондаренко, иной раз он и попрекал любимого истукана. Вот читаем: «Кроме тех лестных слов, что я высказал по адресу Александра Исаевича, у меня много претензий к Александру Исаевичу». Вы слышите? Претензии! И много!.. «Главная претензия, пожалуй (уж главную-то надо бы определить твердо, а не предположительно. — В.Б.), вот в чем: взяв для своей деятельности такой широкий круг явлений, Александр Исаевич далеко не всегда ведет себя с должной ответственностью» О, господи! Что стоит за этими почтительно-туманными словами? «Вот, например, недавно он написал — и это имело определенное идеологическое значение, — что в Великой Отечественной войне погибли 44 миллиона наших солдат». Критик показал, что цифра эта, разумеется, ложь. Но ему, видимо, было невдомек, что, когда это имеет определенное идеологическое значение, когда ему выгодно, дорогой Александр Исаевич лжет, извращает любые цифры. Даже территорию СССР и численность его населения в одних случаях преувеличивает, когда заводит речь о нашей войне против «маленькой Германии», в других — преуменьшает.
Так, в «Архипелаге» писал, что к концу 41-го года под властью немцев было уже «60 миллионов советского населения из 150», т.е. потеряли, мол, в такой короткий срок уже едва ли не половину людских ресурсов. На самом деле наше население составляло тогда не 150, а около 195 миллионов. Так что вранье — на 45 миллионов. К тому же в 41-м году было перебазировано на восток 2593 промышленных предприятия, в том числе 1523 крупных, а также угнали 2, 4 миллиона крупного рогатого скота, 800 тысяч лошадей, более 5 миллионов овец и коз, и вместе со всем этим хозяйством эвакуировалось более 12 миллионов населения (Великая Отечественная война. Энциклопедия. М., 1985, с. 802).
В другом месте Солженицын пишет о 1928 годе, о поре индустриализации: «Задумано было огромной мешалкой перемешать все 180 миллионов» («Архипелаг», т. 2, с. 69). А на самом деле тогда население страны было около 150 миллионов, да и далеко не все же они попадали под «мешалку», оставалось многомиллионное деревенское население.
Как видим, в одном случае подзащатный истукан хотел сгустить краски путем уменьшения цифры, и он запросто уменьшил ее на 45 миллионов; в другой раз для той же цели надо было цифру увеличить, и он, не колеблясь, увеличил ее на 30 миллионов. Так что плюс-минус 30 — 45 миллионов для Жителя-Не-По-Лжи проблемы не составляет.
Конечно, лжецов и клеветников в мире было и есть немало, но за все века ни один не сумел извлечь из своих любимых занятий такую циклопическую выгоду, как Солженицын. Тут нет ему равных…
Право, жаль Вадима Кожинова. Ведь он мог бы и 3 декабря 1998 года свой большой талант и обширные познания употребить на более достойное дело, чем отмывание добела черного пса мужского пола.
Однако из пятилетней дали пора вернуться в дни нынешние, к всенародному празднованию 85-летия живого классика. На этот раз Альфред и Эдвард молчали, видимо, язык проглотили, удрученные вышибоном из Думы их братьев по разуму во главе с Чубайсом. А первым почти за месяц до заветного денька выскочил вместо них на солженицынскую юбилейную арену, ударил колотушкой в барабан и тряхнул звонкими бубенцами, конечно же, Владимир Бондаренко.Сперва напечатал в «Завтра» статью «Солженицын против Марка Дейча». Заголовок явно неудачный. Ужасное снижение образа: титан схватился с каким-то пигмеем! Потом в своем «Дне литературы» напечатал эту же статью в расширенном варианте как передовую и под возвышенным заголовком «Солженицын как русское явление».
А вы знаете, читатель, кто Владимир Бондаренко по своим взглядам?
Иной раз достаточно одного жеста, фразы, даже оборота речи, чтобы понять человека. Вот единственный из всех обратился Никита Михалковк Путину со словами «Ваше высокопревосходительство!» — и весь он как на ладони, никаких дополнений не требуется: угодник, льстец, Молчалин. Есть столь характерные оборотцы и у Бондаренко. Так, о тяжком жизненном пути одного своего героя он сказал: «двадцать лет его советчины». Умри, Денис! Больше ни слова. Перед нами густопсовый антисоветчик.
Тот же облик отчетливо виден в его нынешней статье, в которой такие советские слова и советские понятия, как секретарь горкома, секретарь обкома, член ЦК, чекист, коллективизация, употребляются только в неприязненном, даже во враждебном и бранном смысле, как, разумеется, и у Солженицына. Да еще критик призывает к покаянию потомков этих секретарей и «основателей российского марксизма». Вы подумайте: потомков! Помните, как самурайка Хакамадав телепередаче требовала от Зюганова тут же, сей момент отречься от Ленина как создателя Коммунистической партии и проклясть его или — совершить харакири? Но Бондаренко превзошел и Хакамаду: он требует покаяния не только от однопартийцев и потомков коммунистов, а даже от их однофамильцев! Вот ведь до какого мракобесия допер под руководством Учителя. Ну, давайте терзать теперь всех Распутиных — за старца Григория, всех Зиновьевых — за известного Григория Моисеевича, всех Власовых — за предателя-генерала… То-то веселая жизнь настанет. Глядишь, завтра Бондаренко и от меня потребует покаяния, поскольку моя фамилия лишь двумя последними буквами отличается от фамилии заокеанского буйного забулдыги…
И это еще не все… В противоположность сонму русских писателей от Новикова, Радищева и Пушкина до Чехова, Короленко и Бунина крестьянская беднота для Бондаренко — презренная «голь перекатная».
С чего бы великий поэт такого рода названия выдумал? И мужиков из этих-то деревень и презирает многоуспешный Бондаренко. А ведь к началу прошлого века и перед Октябрьской револющией эта «голь» в русской деревне составляла 60 — 65%, т.е. большую часть народа. И какое высокомерное презрение! Я этого даже у Солженицына не встречал.
…На столбовой дороженьке
Сошлись семь мужиков:
Семь временнообязанных
Подтянутой губернии,
Уезда Терпигорева,
Пустопорожней волости,
Из смежных деревень:
Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина,
Горелова, Неелова,
Неурожайка тож…
С негодованием критик упоминает и о том, что эта «голь», видите ли, иной раз «пожары устраивала». Какие пожары? Вроде тех, что недавно случились в интернатах для больных детей в Якутии, а потом в Дагестане, где погибло в общей сложности полсотни детей, или вроде совсем недавнего пожара в общежитии Института им. Патриса Лумумбы, стоившего жизни тридцати восьми студентам? Нет, критик имеет в виду совсем другое, но стесняется, не хочет сказать прямо: пожары барских усадьб. Кто спорит, разумеется, крайне прискорбно, что жгли усадьбы, но ведь не по причине пиромании — это был безумный, стихийно выплеснувшийся ответ-месть за то, о чем писал хотя бы Пушкин в стихотворении «Деревня»:
Что, Бондаренко, это пропаганда сталинского Агитпропа?.. А ведь такой пропагандой сразу после революции занимался и Александр Блок, почти современник наш: «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому, что там насиловали и пороли девок, не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? — Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью… Я знаю, что говорю». А что ты-то знаешь, Бондаренко?
Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
Здесь девы юные цветут
Для прихоти бесчувственной злодея…
Презрение к родной «голи» — это уж не только русофобия, а кое-что поохватистей: ведь «голь» — явление всемирное. Нетрудно представить себе, как Бондаренко скрежещет зубами, когда видит по телевизору, как антиглобалистская «голь» громит барские особняки и супермаркеты для богачей. Учитель воспитал ученика и может у него теперь учиться…
Между прочим, задавшись целью втемяшить читателям своего «Архипелага» мысль о благоуханной жизни крестьянства в царской России, Солженицын однажды процитировал первую половину пушкинской «Деревни», где говорится главным образом о красоте природы, о «шуме дубрав», о «тишине полей» да о любви стихотворца ко всему этому. А строки, приведенные выше, словно их и нет, Солженицын жульнически опустил, ибо они разоблачают его лживость и хлещут по физиономии лжеца.
И вот еще что примечательно. Дед Солженицына был крупный землевладелец, богач, имел автомашину, когда во всей России их насчитывалось меньше дюжины. А отец, царский офицер, по словам самого сына, погиб в Гражданскую войну. Так что можно бы понять чувства Алексадра Исаевича к «голи перекатной»: общественное бытие определяет общественное сознание. Правда, тут Ленин делал существенную оговорку: «Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут» (ПСС, т. 56, с. 207). Солженицын не стал таким исключением, а сам Ленин, сын действительного статского советника, дворянин, стал. Исключением был и Блок: у него в революцию библиотеку в усадьбе сожгли, а он, как мы видели, говорил о подобных вещах с пониманием.
Но случаются исключения и обратного характера. Таков и есть Бондаренко: ни прадед, ни дед его, кажись, не имели ни земель необъятных, ни уникальных машин, и у самого ни сожженной усадьбы, ни сгоревшей библиотеки тоже отродясь не было, полагаю, родом он из самой что ни есть «голи перекатной», а вот поди ж ты, — едва научился чирикать и уже, как отпрыск богача, эту «голь» и презирает, и осуждает беспощадно… Множество именно таких эксклюзивных антисоветчиков и русофобов наплодили на нашу голову Горбачев, Ельцин, Швыдкой…
В жажде Бондаренко всюду присутствовать, во всем участвовать, о чем угодно толкнуть залихватскую речь и при этом быть всегда, везде, в любом происшествии первым, есть еще и нечто евтушенистое. Я об этом сказал бы даже так: Бондаренко — это Евтушенко в критике. Тем более что есть между ними и другие черты разительного сходства. Помните, как поэт всегда лез из кожи, чтобы его считали из перерусских русским? Очень любит, например, рассказывать о своей маме-киоскерше. Кто же газетная киоскерша, как не исконно русская! О папе, имевшем экзотическую фамилию Гангнус, распространяться не любит, точно как Жириновский, но божится (цитирую по буйной книге М. Дейча «Коричневые», с. 305):
Люди холопского звания
Сущие псы иногда…
«Ненавистен злобой» это сказано, конечно, не очень по-русски и заставляет невольно задуматься о национальности автора, но — ладно, настоящий так настоящий. Словом, я поверил, ибо и сам не перс. Но он опять, да еще как! С завыванием, с посвистом:
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
Я всем антисемитам (?) как еврей,
И потому — я настоящий русский.
Когда при явно неблагозвучной фамилии Пешков писатель берет псевдоним Горький, а Булыга — псевдоним Фадеев или Климентов — псевдоним Платонов, — это все понятно. Но спрашивается, зачем Евгений Александрович при такой замечательной фамилии, будучи великим русским патриотом, взял псевдоним Евтушенко?
Моя фамилия — Россия,
А Евтушенко — псевдоним.
Вот и Бондаренко уж так старается, чтобы и он сам, и его герой-юбиляр были в наших глазах из перерусских русские. Да никто и не против, хотя знаем, что не Исаевич, а Исаакович (См. биографический словарь «Писатели XX века». М., 2000)», но зачем уж так-то: «Все больше убеждаюсь, что Александр Солженицын был дан миру в XX веке как чисто русское явление. И в литературе своей, и в книгах своих, и в жизни своей». Кругом чисто и густо русский! Не уколупнешь. Как и критика. В подтверждение этого в статье (а в ней нет и двухсот строк) больше полусотни раз автор твердит: «Россия», «Русь», «русский народ», «русская нация», «русский человек», «русские люди», «русские ваньки», «русский мужик», «русский характер», «русское явление», «русский консерватизм», «русская литература», «народная (конечно же, русская) правда», «русский взгляд», «русская традиция». Да еще не просто Россия, а «нутряная Россия», не просто русские люди, а «нутряные русские люди», не просто «русский характер», а «чисто русский»… И все это прекрасными узами тесно связано с героем статьи, которого, следовательно, «на века вперед» дала миру «некая Божья воля» как чисто нутряное русское явление, а его «Архипелаг», конечно же, «ему предначертан свыше». «И изучать позже историю России, историю русского народа минувшего столетия будут через человеческие типы именно таких, как Александр Исаевич». Прекрасно! Второго подобного русака и не было в нашей литературе.
Но здесь надо заметить, что в одном направлении Бондаренко ушел гораздо дальше, чем Евтушенко. Тот не занимал важных литературных должностей, нельзя не согласиться с его признанием: «Я тоже делаю карьеру тем, что не делаю ее». А Бондаренко? Этот делает карьеру всю жизнь и везде: в «Дне» он главный редактор, в «Завтра» — замглавного, в «Нашем современнике», «Роман-газете» и «Российском литераторе» — член редколлегии… Едва ли ошибусь, если назову еще «Водный транспорт» и парочку-тройку жюри литературных премий. Ко всему этому еще и должность Евтушенко. Вот истинная-то голь перекатная… Зачем столько? Больше, чем у Сталина во время войны. Но то ж Сталин! И ведь при этом жалуется: «О, силенки мои немощные…» Видимо, объясняется такая жажда постов и должностей именно желанием иметь больше возможностей для защиты и прославления своего Учителя. Но подумай, Володя, в какое положение ты ставишь соратников, которые тебя переживут. Они же стонать и по земле кататься будут: «Сгорел на работе…» Они рвать волосы станут: «Такой талант не уберегли!..» Право, сбросил бы ты хоть половину своих должностишек. Ведь, поди, не везде и платят-то за них. И потом, надо же молодым давать дорогу, о будущем думать, а то и о куске хлеба для молодых…
Но вернемся к вопросу об отношении «нутряного русака» к русскому народу. Если начать с уже ушедших писателей, то вот что, прочитав «Пир победителей» и «В круге первом», сказал об этом уже упоминавшийся Михаил Шолохов:«Поражает — если так можно сказать — какое-то болезненное бесстыдство автора, злость и остервенение… Все командиры, русские и украинцы, либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди… Почему осмеяны русские („солдаты-попарята“) и солдаты-татары? Почему власовцы, изменники родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа?»
А это Твардовский,так много сделавший для Солженицына: «Если бы печатание „Ракового корпуса“ зависело целиком от одного меня — я бы не напечатал. Там — неприятие советской власти. У вас нет подлинной заботы о народе» (Теленок», с. 163 — 164). О каком народе? Разумеется, прежде всего о русском. «Такое впечатление, что вы не хотите, чтобы в колхозах стало лучше» (там же). В каких колхозах? Разумеется, прежде всего в русских. И наконец: «У вас нет ничего святого» (там же). Это уже гораздо шире русофобии, но и ее включает.
Отношение Солженицына к русскому народу возмущало не только нас, русских. Народный поэт Грузии Григол Абашидзе негодовал: «Послушать его, так русский человек готов продать отца и мать за пайку хлеба. Он облил грязью все, что дорого советскому человеку» («Слово пробивает себе дорогу», с. 442. Но примечательно, что угодливые составители книги выбросили здесь первую фразу из публикации «Литгазеты» 23 января 1974 года, будто о русском человеке и речи не было у Абашидзе).
А недавно почивший Петр Проскурин,тоже не из последних, судил не только об «Архипелаге» или «Как обустроить», а обо всем этом нутряном явлении в целом еще суровей: «В самой основе творчества Солженицына заложено зерно национального предательства… Он гнусно оклеветал русского человека, того пахаря и солдата, который не однажды пронес по странам Европы с великим достоинством меч освободителя… Нет нужды защищать русский народ от писателя, душа которого полна злобы к этому народу. Вполне закономерно, что человек, патологически ненавидящий наш народ, пришел к оправданию фашизма. И вполне естественно, что народ, спасший мир от фашизма, с отвращением и брезгливостью отторгнул от себя прислужника империализма» (там же, с. 478). Так говорил Петр Лукич, царство ему небесное…
Обратившись к именам ныне здравствующих, нельзя не вспомнить драматурга Виктора Розова,который признавался: «Очень мне нравились его ранние вещи… Но когда он стал политизироваться, я начал холоднее к нему относиться. А когда прочитал „Как нам обустроить Россию“, я ахнул… Он первым призвал разрушить великую единую и неделимую Россию!» («Завтра», № 21, 1994).
А еще раньше вот что читали мы об этом у Юрия Бондарева,тоже не последнего писателя и минувшего столетия, и наших дней: «Не могу пройти мимо некоторых обобщений, что делает Солженицын в „Архипелаге“ по поводу русского народа. Откуда этот антиславянизм? Право, ответ наводит на очень мрачные воспоминания, и в памяти встают зловещие параграфы плана „Ost“… Чувство злой неприязни, как будто он сводит счеты с целой нацией, обидевшей его, клокочет в Солженицыне, словно в вулкане. Он подозревает каждого русского в косности, беспринципности, в стремлении к легкой жизни, к власти… Солженицын, несмотря на свой возраст и опыт, не знает „до дна“ русский характер…» («Слово пробивает себе дорогу», М., 1998, с. 451).
Кому же верить — этим многоопытным большим писателям или вездесущему Евтушенке в критике?
Еще в 1986 году Юрий Кублановскийуверял в «Литературном курьере» (США), что авторы суждений о Солженицыне, подобных приведенным выше, просто «по недостатку интеллектуального уровня не способны слышать и понимать великого писателя современности». А вот он со своим уровнем все понимает! Как уютно жить с таким убеждением! Но ведь как это и старо, замызгано, банально…
Между тем у Бондаренко с его интеллектуальным уровнем то и дело натыкаешься на полное непонимание Солженицына по очень многим, даже частным вопросам. Вот он твердит о гордости писателя, величает его «горделивым старцем». Да вовсе не гордый он, а сатанински высокомерный, спесивый, самовлюбленный, однако и тут любит прикинуться ангелом. И в день юбилея уверял телесобеседника, что ему просто неведомо чувство гордости. «Как! — воскликнул изумленный журналист. — Вот получили вы Нобелевскую премию. Неужели не гордились?» — «Ничуть, — ответил старый лицедей. — Поехал и получил, только и всего». Можно себе представить, как негодовал он, прочитав назойливую хвалу критика своей «горделивости». А разве Бондаренко хотел огорчить старца? Наоборот…
А в статье о книге Солженицына «200 лет вместе» отметив, что сочинитель не упомянул в ней ни одно «высказывание на ту же тему» (о русско-еврейских отношениях) в журналах «Наш современник», «Москва», «Молодая гвардия», не назвал, в частности, ни «Русофобию» И. Шафаревича,ни выступления С. Куняева,— перечислив это, Бондаренко заявил, что такое умолчание о других авторах и русских журналах предпринято вовсе «не из желания показаться первым». О, святая простота! О, куриная слепота! О, залобная пустота!.. Да ведь именно из желания казаться первым, только из этого желания, усиленного, конечно, презрением к перечисленным журналам и их авторам, о чем еще скажем. Точно так же и в книге «Россия в обвале».
Но критик изо всех своих немощных силенок опять о любимце: «Редко кому из приметных людей в столь разных обстоятельствах пришлось вживаться в народ и жить народом». Да, Солженицыну приходилось вживаться, ибо, по собственному признанию, был он существом книжным, за мамочкиной спиной возросшим, не умевшим молоток на рукоять насадить. Но если сказать даже только о советских писателях, то нередко можно встретить среди них «приметных людей», которым не приходилось «вживаться в народ», ибо они дети народа, всегда были с ним, и без них «народ не полный». Смешно и сказать, что «вживались в народ» Есенин, тот же опять Шолохов, Платонов, Твардовский, Федор Абрамов, Николай Тряпкин, да хотя бы еще и Василий Белов. А Шолохов не только жил с народом, но и в прямом смысле слова спас от голодной смерти десятки тысяч земляков, о чем свидетельствует его переписка в 1932 году со Сталиным. А кого спас Солженицын? Он даже школьных товарищей, даже родную жену заложил в 45-м году на допросе как людей, которые будто бы разделяли его ненависть к советской власти и к Сталину. Если будет выгодно, он заложит и любого из нынешних своих обожателей да хвалителей, включая Бондаренку и Евтушенку.